ШХ с ФБ - Смерть в замке валькирий

 Идея:  ramendik;
 редактура, примечания и создание pdf:
 Ver/o/nika
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: содержит сцены сексуального характера.


Если вам с шестнадцати лет приходится заботиться о младших брате и сестре, вы не будете особенно разборчивы в средствах. Поверьте, служить в приличном заведении для мужчин гораздо лучше, чем натирать полы в богатом и безвкусном особняке какого-нибудь скороспелого «миллионщика», всех миллионов у которого пять тысяч за душой, но который зато будет щипать и, сопя, хватать за бока, едва отвернёшься за щёткой или тряпкой. Гимназию мне пришлось бросить, не доучившись года, но рядом с моими бывшими «хозяевами» я кажусь себе просто ужас до чего образованной. Послушать разговоры этого «большого человека» со своими гостями, так и подумаешь, что достали «миллионщика» из свиного корыта, ополоснули слегка, разрядили в пух и прах – штиблеты шёлковые, галстук, жилет атласный с цепью чуть потоньше той, что ворота запирают – и посадили прямо за стол.
Нет уж, в заведении мадам Майи, по крайней мере, всё честно. Её «Замок Валькирий» – признанное, дорогое место, посещаемое богатыми людьми. Иностранца шикарного вида в цилиндре, вышедшего из порта и попросившего у извозчика: «К дамам, пожалуйста», отвезут или сюда, или уж в «Приют отдохновения» к Софии Рубевской. Но у Софии больше говорят по-французски или по-немецки, а у нас – извольте – по-английски и по-итальянски. Разделение труда, как в первых голландских мануфактурах. Все порядочные извозчики уже знают, кому куда предложить, и всё будет в лучшем виде, грабить никто никого не будет и в выпивку никто ничего не подсыплет. Заведение на отличном счету у полиции, да полицмейстер [1] и сам захаживает. Репутация превыше всего, говорит мадам Майя и так сверкает своими тёмными, как вишни, глазами, что у девочек – «мадемуазелей» – отбивает всякую охоту спорить.
А девочки, между прочим, не с улицы взяты. Например, взять нашу Жизель – она потому и Жизель, что три года танцевала в императорском театре, пока не порвала связки, да так, что о балете пришлось на всю жизнь забыть. Или Гри – служила гувернанткой аж при графе Медынцеве, но вышла у неё там неприятная история, и ничего не оставалось, как проситься к Майе, благо, внешностью Агриппину Бог не обделил. Так что в отношении престижа – тут всё в порядке, обижаться не на что.
Вы, может, подумаете, что из последнего класса гимназии до «поросячьей» поломойки довольно далеко, а оттуда до заведения мадам Майи – и того дальше. Придётся немного пространнее объяснить. Моя мать умерла под рождество, когда земля мёрзлая и за копку могилы берут втридорога. Отец, отчаянно любивший «свою Таточку», обезумел и вместо того, чтобы заниматься похоронами, просиживал дни и ночи в комнате, погасив свет, громко разговаривая с умершей так, словно она жива. Вот тогда и появился наш ангел-спаситель, папенькин добрый знакомый, красавец и умница, сострадательный, деловитый, раскрепощённый. Лёша. Лёшенька. Алексей Трепов.
«Я вас никогда не оставлю, Анна Николаевна. Вы – самая чудесная, самая здравомыслящая, самая красивая девушка на свете. Поверьте, я знал многих женщин, но вы...». Самая глупая девушка на свете – вот кем оказалась Анна Николаевна, развесившая уши, как героиня какого-нибудь французского романа. Только последней фразе и следовало верить. Единственное оправдание – моя неискушённость. В общем, роман между нами был красив и недолговечен – как раз до третьего месяца, когда выяснилось, что любовь и брак – вещи совершенно разные, и второе страшно опошляет первое, а я – пустая мещанка, не понимающая возвышенных чувств и вообще «сама во всём виновата». И Лёша-Лёшенька – Алексей Фёдорович Трепов – отбыл в Петербург, куда его призывали неотложные дела, оставив меня в тяжком положении во всех смыслах этого слова.
Это сейчас я могу хотя бы спокойно говорить об этом, а тогда... Ох, как я бросалась от акушерок к гадалкам, от гадалок – к шептуньям, от шептуний ясно куда – в ломбард, закладывать всё то, что ещё можно было заложить. Вытравить плод оказалось не только адски больно, не только мучительно в моральном отношении, но и до безумия дорого. Помню, однажды я проснулась среди ночи от холода (топить тоже было у нас уже нечем) и дурноты, не вполне ещё оправившись, полуголодная – с ясной мыслью, что стоит, пожалуй, мне найти и убить Трепова. Останавливало одно: сознание, что плохо будет совсем к тому времени обезумевшему отцу, да Митеньке с Верочкой.
Тут надо сказать об акушерке. Свела меня к ней Лёлька Кукушкина – девица моих лет, из мещан, с которой мы в детстве играли, а потом не виделись довольно долго и вдруг, встретившись, разговорились. Надо заметить, я её не сразу и узнала – одетую по последней парижской моде, величественную, благоухающую духами разве что чуть щедрее, чем надо бы. Со мной она сразу сделалась хороша, расспрашивала про маму и отца, ужаснулась нашей трагедии. Я не выдержала проявления участия – разревелась и рассказала куда больше, чем планировала. «Ну, аборт я тебе устрою – это не проблема. Знаю хорошую бабку, она возьмётся», – сказала Лёлька, и то, как запросто она это сказала, насторожило меня, чуть не напугало.
«Откуда, Лёля?»
Вот тогда-то я и узнала, чем занимается Лёлька Кукушкина. Она, как оказалось, служит «мадемуазель» в борделе на Молдаванке и ничуть не тяготится своим образом жизни.
Падшие женщины! Боже мой, с каким ужасом произносили эти слова в нашем окружении. Мне всегда казалось, что падшая женщина – это что-то порочное, таинственное, необычайное – словом, такое, с каким я никогда не столкнусь. И вдруг Лёля Кукушкина – та самая, у которой смешно топорщились тугие косички, которая любила шоколадки с переводными картинками. «А я-то сама кто?» – вдруг подумала я. Не я ли тайно изгнала плод? Не я ли отдалась первому встречному смазливому ловеласу – Лёше, Лёшеньке, Алексею Фёдоровичу Трепову? И всё же мне понадобилось пройти девять кругов ада, прежде чем сказать Лёльке: «Ну, Лёля, душа моя, мне теперь всего и осталось, что в петлю головой. Отведи меня к мадам, сделай милость. Ниже-то, чем я, сдаётся мне, всё равно уже падать некуда». Так Анна Николаевна Корсикова сначала превратилась в поломойку Нюту. А потом вдруг – в «мадемуазель Аннет, даму во всех отношениях достойную и умелую с совершенным знанием английского языка и огромной нерастраченной любовью».

И вечером вторника – во всех отношениях обычного вторника, когда у «Валькирий» подают «Абрау-Дюрсо» с виноградом, потому что приходит либо круизный «Леопольд», либо купеческий «Звездопад», либо огромный, белый, как кусок сахара, заграничный «Камаль» – ничто не предвещало несчастья.
Лично для меня, впрочем, несчастья начались несколько раньше, потому что в зале, выйдя, как обычно, к гостям я вдруг увидела самого Алексея Фёдоровича, собственной персоной. Вместе с двумя офицерами «Леопольда» он угощал шампанским Жизель, весело хохочущую и от самого шампанского, и от предвкушения процента, который Майя отсчитает ей за выпивку. Ни жива, ни мертва, я метнулась обратно в свою комнату и поскорее натёрла лицо шерстяным шарфом, а потом легла в постель и скорчилась под одеялом, как преступница, хотя, скажите Бога ради, какое преступление я совершила?
Майя сама явилась ко мне не больше, чем через четверть часа – полюбопытствовать «что это за фокусы» и почему я не желаю работать. Я сказала, что у меня «женские краски», мне неможется и, кажется, жар. Она, похоже, не поверила ни одному моему слову, но по моему виду поняла, что проще меня сейчас убить, чем заставить выйти. К тому же, Майя и прежде выделяла меня из других, не то симпатизируя безотчётно, не то уважая за почти законченное гимназическое образование и знание иностранных языков, которые мне давались без труда; так или иначе, она отступилась.
Прошло, должно быть, часа три, и я успела успокоиться и даже задремать, хотя в ночное время спать для меня давно уже вышло из привычки, как вдруг меня подбросил в постели чей-то громкий, сверлящий уши визг. Он взлетал и падал, вибрировал и захлёбывался, но он не прекращался и звучал всё время, пока я кое-как, путаясь в застёжках, одевалась, а потом, натянув туфли на босу ногу, бежала к «апартаментам для гостей».
Визжала Жизель, и подоспевшая только что передо мной Майя сразу стала бить её по щекам, чтобы она замолчала, ведь репутация – превыше всего. Но я видела всё это только краем глаза, потому что взгляд мой оказался сразу же прикован к залитой кровью постели, на которой, широко раскрыв удивлённые глаза, лежал с ножом в горле Лёша, Лёшенька, Алексей Фёдорович Трепов, бесспорно и необратимо мёртвый.
Майя, понятно, была не из тех женщин, у которых в минуту нетривиальных проблем опускаются руки – иначе не быть ей никогда хозяйкой «Замка Валькирий». Но я видела, что она взволнована до крайности и лихорадочно пытается сообразить, что теперь делать.
- Без полиции-то – никак, – тихонько подсказала я.
- Лёлька, в полицию, – тотчас приказала Майя. – Да не спеши – шагом иди, нам «почиститься» надо. Кэт, беги к Семёну, скажи, мы закрыты, пусть никого не впускает, кроме полицейских, а кого выпускает – в книжечку запишет, да не на глазах у них, тайно. Книжечку мне потом. Агнешка, Жизель, хватит верещать – вы его последние видели живым, думайте, что полиции скажете. О, господи-господи, и непростой ведь человек – петербургского градоначальника сынок. Занесла его к нам нелёгкая! Ну, будет дело... Аннет! Ты – в «аптечку», убери с виду марафет, сделай милость. Пусть потом фараоны думают, что у нас там только от желудка опий, да сердечные капли. Давайте-давайте, девочки, бегом, не время в юбках путаться.
В течение четверти часа все носились по заведению как ошпаренные, подобрав юбки. Судьба, то есть рок, загрохотала сапогами околоточного и затопала подошвами «сыскных».
- Трепов-с, – объяснил полицейское многолюдие пожилой усатый околоточный [2]. – Это вам не какой-нибудь... какой-то. Ну, пошли, мамзельки, в залу – там вас будет из сыскного важный человек допрашивать.
«Важным человеком из сыскного» оказался безусый мальчишка примерно лет двадцати с небольшим, но – самое главное – мне не вполне незнакомый. Ещё до моего позора встречались на благотворительном вечере. Я-то там не блистала – была в трауре и лишь позволила себе посидеть в киоске [3], без всяких танцев и разговоров, конечно, а вот этот безусый флиртовал с Сонечкой Валишевской и презентовал ей в том самом киоске цветы. Я только-только было понадеялась припомнить его имя, как он и сам представился:
- Василий Коваленко, – а по молодости ему ещё не Василием – Васенькой бы быть. – Мне поручено разобраться в этом деле, и я буду вынужден задавать вопросы, а вы отвечайте мне, пожалуйста, чистосердечно.
При других обстоятельствах я бы и засмеялась – ишь, захотел чистосердечных ответов от бордельных шлюх. Да тут имени-то своего никто не назовёт под пушкой. Но сейчас мне было не до смеха. Какой смех! Меня всю трясло с головы до ног, потому что мало того, что этот Коваленко мог меня вспомнить, он, как я теперь сообразила, и вместе с Треповым меня мог видеть – на тот злополучный вечер провожал меня именно Трепов.
Между тем начался допрос, и меня, слава Богу, не трогали, а насели на Агнету и Жизель, потому что, как выяснилось, именно с ними занимался в отдельном кабинете Трепов перед своей насильственной кончиной. И выглядели девчонки не лучшим образом: Жизель тряслась с ног до головы и вся изошла на икоту, а Агнешка хоть и говорила, но столько много из неё сыпалось лишних слов, что каждому станет понятно, что она напугана до смерти.
Убит Трепов оказался обычным фруктовым ножом из мягкого серебра. Никто при этом не слышал ни единого звука, но Василий Коваленко сказал, что это и неудивительно, потому что раненая в горло жертва кричать не может, а только булькает потихоньку. На этом месте забулькала чувствительная Лёлька – её стошнило. А Жизель – бледная, как смерть – начала ещё громче икать, так что говорить вновь пришлось Агнешке.
По версии девчонок, они кувыркались с «господином Треповым» около часу, после чего кавалер их от полного удовлетворения и изрядной выпивки крепко заснул, а они, оставив его в покое, отправились «носики припудрить», а по мне, так приложиться на пару к бутылке – невинная слабость, которой обе подвержены. Вернувшись же, они застали всё то, что можно видеть и сейчас.
По версии полиции, дождавшись, пока Трепов уснёт, красавицы решили почистить его карманы, и, будучи пойманы с поличным внезапно проснувшимся клиентом, прирезали его со страху, а потом «для отвода глаз» подняли крик. В пользу полицейской версии говорило то, что Трепов и в самом деле был дочиста ограблен. Стали обыскивать и нашли его золотое кольцо у Жизель в пудреннице, а в чулке у Агнеты – цепочку для часов.
Тут уж сомнения у полицейских – исключая, пожалуй, только самого Коваленко – исчезли, и «мадемуазелям Кротовой Татьяне и Раковой Анне» велели собираться и «пройти», как ни божилась Майя, что никто из её девушек не способен на убийство. «Что хотите делайте со мной, господа, но в это я никогда не поверю. Это же – нимфы любви. Они распутны, как вавилонские блудницы, но только в том, что касается ебли, господа, – в волнении Майя не выбирала выражений. – Но в остальном они невинны, сущие дети, господа. Воткнуть нож в живого человека! Это таки непросто. Вы посмотрите же, как их трясёт и колотит от одного только вида крови. Ну как бы они могли, спрашиваю я вас, зарезать этого господина из Питера, да ещё прямо в горло, откуда, как вы сами только что совершенно верно заметили, булькает?»
Увы, все эти пламенные речи не произвели на полицейских особого впечатления. К тому же, в бокале убитого, всё ещё стоящем на столике, где он пил шампанское, нашли остатки недорастворившегося порошка – по всему, дурманящего. Порошок Василий Коваленко обещал передать для исследования в химическую лабораторию при сыскном управлении, а нож он забрал с собой для попытки снять «печатки пальцев» [4] – так он сказал, понимая под этим термином сличение следов пальцев на ручке ножа с пальцами подозреваемых, вычитанное в выписываемых им зарубежных журналах. А пока и Жизель-Кротова, и Агнета-Ракова отправились в то же самое управление в «предвариловку».
После подобного происшествия жизнь заведения как бы парализует. И девочки слонялись по комнатам, как потерянные, пока не пришёл ранний вечер и по заведённому уже у нас порядку Семён не подал чай с бубликами. Как раз в этот час меня и позвала к себе мадам «для приватной беседы».
- Садитесь же, Аннет, – указала она мне на стул и даже коньяку плеснула из личных запасов, под «наполеончиков». Увы, прошли безвозвратно те времена, когда меня шокировало распитие крепких напитков, да меня и бордельные шлюхи, было время, шокировали не меньше, но после мытья «поросячьих» полов и хватаний за бока отношения тут, пожалуй, приличные и даже в чём-то целомудренные. Работа – работой, а остальное – остальным. Так что рюмку я выпила и спросила, зачем меня желали видеть.
- Не могу поверить, что это кто-нибудь из наших, – покачала головой Майя. – Дур я категорически не беру, а в горло фруктовым ножом, да потом кольцо запрятать так, чтобы при первом обыске нашли – дурой надо быть. Да и марафета в доме сколько угодно – довольно было «вглухую» угостить. И не визжала бы Танька потом ни за что. Нет, Аннушка, не они. Не они. А ведь засудят их – зачем искать, если в руки идёт? И заведению – крест. Репутация прежде всего! Что же делать-то теперь? Посоветуй.
- За границей принято в таких случаях нанимать частного расследователя, – робко заметила я. – Называется детектив, иначе сыщик-дилетант.
- То-то и оно, что дилетант, – вздохнула Майя. – Мне умелец нужен.
- Не так давно газеты писали о некоем английском детективе, мистере Скхерлоке Гольмсе [5], – старательно припомнила я. - Европейская знаменитость. Будто он должен был отдыхать в Феодосии, а сейчас посетил Херсон. И пригласил его якобы сам господин Шишкин за заслуги перед русским императорским двором. У него своя необычная метода, и он почти не знает поражения, но вот только залучить его вам едва ли удастся.
- То-то и оно, – вздохнула хозяйка.
Однако на другой день события получили такой оборот, что несбыточный визит одного из лучших частных детективов Европы превратился в реальность. С утра нашу Майю вызвали в следственный отдел полицейского управления, и, вернувшись оттуда в совершенно растрёпанных чувствах, она снова зазвала меня к себе.
Когда я вошла, мадам Майя, заведя карие очи, обмахивала себя веером с видом полного изнеможения.
- Аннет, ты как в воду глядела! Сам городской голова, ты представь себе! Сам Маразли мне грозил только что пальцем. А ведь я говорила, что Трепов – не простой человек, и что нам его смерть ещё не раз чихнётся. Они, видишь ли, подозревают политическое убийство, прости господи, говорят, будто, может, наша Танька – шпионка кайзера. Нет, вы слышали когда-нибудь большую ересь? Да от нашей Таньки кайзер убежит, теряя штаны, как от чумы холерной сию же минуту. А теперь к нам едет этот самый твой Скхерлок из Херсона, городской голова пригласил его принять участие в расследовании, и мы должны его встретить по высшему разряду, чтобы ни в чём не было отказа. От всякого официоза он отказался наотрез – это было его основное условие, и весь официоз теперь – только мы. Господин голова оказал нам доверие, потому что мы имеем хорошую репутацию. Он мне за это пальцем и грозил. Иностранец, понимаешь ли ты? Он по-русски ни слова, так что придётся тебе быть при нём переводчицей. И если хоть словечко жалобы... ты понимаешь? Повисни на нём, как бульдог, потому что если этот Скхерлок сунет нос, куда не надо, нам всем будет полный абзац на международной арене, и заведение вылетит в трубу. Я надеюсь на твою ответственность, Аннет, как ты культурная девушка со знанием языков и почти-таки образованная... Он приплывёт на «Таврии», и ты встретишь его и проводишь сюда, к нам.
Разумеется, я ни словом не возразила и вечером того же дня, одетая в самое скромное, что нашлось, ожидала в порту прибытия старенькой пыхтящей «Таврии». Погода установилась кисленькая: хмурело, дул ветер, и на море всё-таки сделалось какое-никакое волнение – такое, по крайней мере, что причаливающую «Таврию» пару раз стукнуло о кранцы.
Европейскую знаменитость я узнала без труда – уже по тому, что на этом рейсе он был единственным сошедшим пассажиром без семьи и крикливых детей. Скхерлок оказался высок и худ, бледен, красноглаз и, по-видимому, вдребезги пьян, ибо свой визит он начал с того, что перегнулся через перила причального ограждения и с риском свалиться в воду принялся блевать с причала.
Выждав в стороне некоторое время, я приблизилась и по-английски спросила, не нужна ли ему помощь.
- Какую же, интересно, помощь вы можете мне предложить? – удивился он, с отвращением утирая рот платком. Нет, пьян он не был – никакого запаха спиртного я не ощутила, да и язык, когда он заговорил, ничуть не заплетался. У него оказался резкий голос и цепкий взгляд. Даже самая снисходительная женщина не смогла бы назвать его внешность хоть сколько-нибудь красивой, но всё-таки его лицо притягивало внимание – острые, почти режущие черты, высокий чистый лоб с единственной глубоко прочерченной поперечной морщиной, орлиный нос, выраженные скулы и углы челюсти, и совершенно особенные глаза, глубоко посаженные, глядящие из тени глазниц одновременно и рассеянно, и внимательно. Трудно представить, как это может так быть – нужно поглядеть в глаза Скхерлока Гольмса, чтобы понять, как. И цвет этих глаз – графитно-серый, с едва заметным перламутровым отливом, как море, как небо в ненастье.
Я назвала его по имени, чтобы убедиться, что это точно он, и он снова поморщился:
- Не так. Мягче. Шерлок. Впрочем, у нас не принято обращаться по именам.
- Тогда можете называть меня «мадемуазель Корсикова», – разрешила я, вспомнив, что иностранцу велено потакать во всём. – Я буду вашим сопровождающим лицом. Прошу меня простить, но... вы здоровы? Вам, быть может, нужен врач?
- Нет, – нетерпеливо отмахнулся он. – Моё недомогание не имеет никакого отношения к врачам, не обращайте внимания. Да всё уже и прошло.
Слово «doctors» он произнёс с какой-то странной интонацией, и я подумала, что с врачами по какой-то причине действительно связываться не стоит.
- В таком случае я предложу вам проследовать за мной, чтобы вы могли устроиться до того, как начнёте ваше расследование.
- Кто вас прислал? – спросил Шерлок Гольмс, приглядываясь ко мне. – Расследования политических убийств в России проходят под эгидой публичных заведений?
- Хотите сказать, что я – шлюха? – деланно оскорбилась я.
- Конечно, вы шлюха, кто же ещё? Накрашены ярко и дёшево, духи подстать, стиль одежды и манеры вообще не оставляют сомнений. Итак, мисс Кор... сикова, кто вас прислал?
- Алексея Фёдоровича Трепова убили в заведении мадам Майи, – сказала я, стараясь отвечать так же чётко и веско, как он спрашивал. – Я работаю в заведении и знаю английский язык, смею надеяться, достаточно хорошо, чтобы быть вам полезной.
- Да, – кивнул он. – Для иностранки вы говорите чисто.
- Прошу меня простить, – я ничего не могла с собой поделать, раздражаясь всё больше из-за его сдержанной холодности, в которой мне чудилось презрение. – Но мы сейчас в России, и здесь иностранец – вы, а не я.
- Резонно, – усмехнулся он. – Прошу и меня простить, если я показался вам чересчур... высокомерным. Итак, куда же вы намерены увлечь меня?
- Я могла бы сопроводить вас в гостиницу, но, возможно, вам было бы удобнее поселиться в непосредственной близости от места действия. В заведении.
- В борделе? – изумился Гольмс.
- В заведении, – поправила я. – Мадам Майя нередко сдаёт комнаты приезжим иностранцам, бывало даже и высокопоставленным, и пока ещё никто не жаловался. У нас приличное заведение и хорошая репутация. Вы напрасно равняете нас с обычными домами терпимости.
- Ну что ж, – пожал плечами английский сыщик. – Это будет даже забавно, пожить в русском борделе. Найдётся о чём рассказать моему другу, – и он назвал какую-то английскую фамилию, которую я не расслышала, добавив. – Он будет шокирован.
- Мадам Майя также предоставляет вам все обычные услуги без какой-либо платы с вашей стороны, – продолжала я.
- Обычные услуги! – воскликнул он с непередаваемой интонацией. – Нет, это нечто! – и отчего-то превесело рассмеялся.
Мы наняли извозчика и отправились к «Валькириям». Заботиться о багаже не понадобилось – кроме ручного саквояжа у мистера Гольмса не было никакого багажа. «Лучший багаж – деньги, – сказал он в ответ на моё удивлённое замечание по этому поводу. – Не терплю изображать из себя улитку и носить целый дом на спине».
Сидя в экипаже, Гольмс молчаливо смотрел в окно, лишь один раз спросив, как далеко заведение находится от порта. А между тем, состояние его явно оставляло желать лучшего – блевать он, правда, больше не блевал, но был бледен и ёжился, словно его знобит, а в глазах я заметила знакомый лихорадочный блеск. «Э-э, звезда европейского сыска, – подумала я, – а ведь ты, похоже, марафетчик [6]...»
Мадам Майя вышла нас встречать при всём параде и сразу рассыпалась в любезностях, которые я была вынуждена переводить. Гольмс слушал, наклонив голову, и, похоже, тяготился всей этой мишурой, а я, нечаянно коснувшись его руки, даже через перчатку почувствовала сухой жар – детектив явно переживал «ломку». «Ему нужен марафет [7], – подумала я. – Как предложить? Ну, как он не хотел бы афишировать свои пристрастия, а я вдруг уличу его? Неудобно».
- Аннет, проводите господина Гольмса в третий номер, – распорядилась наконец мадам Майя, и я вздрогнула – третий номер как раз соседствовал с тем, опечатанным полицией, где принял смерть Алексей Фёдорович Трепов.
- Что с вами? – спросил Гольмс, когда мы двинулись по ковровой дорожке к дверям номера. – Вы так сильно встревожены смертью господина Трепофф?
- Конечно, я встревожена, – откликнулась я резковато, – не каждый же день у нас тут горла ножом режут.
- А он убит ножом в горло?
- Фруктовым ножом в горло.
Гольмс чуть приподнял брови:
- Любопытно... Я хотел бы осмотреть тело и номер, где произошло убийство.
- Тело забрали в морг, вы сможете там его осмотреть, – сказала я. – А номер заперла полиция, но коль скоро вы приглашены, вам, думаю, можно и нужно его открыть. Располагайтесь покуда, я вам подскажу, где и что тут можно найти.
Я отперла номер и вручила ему ключ.
Третий номер не был шикарным, но краснеть за него не приходилось – всё ново, добротно, функционально. Широкая кровать, зеркало на весь потолок, трюмо, два мягких кресла, стенной шкаф и небольшой журнальный столик – всё в приятных глазу бежевых тонах.
- Номер кокотки, – фыркнул Гольмс, озираясь. – А зеркало на потолке, видимо, позволяет полнее насладить эстетическое чувство во время занятий сексом? Я, кстати, много курю – эти балдахины и занавески впитают табачный дым.
- Не страшно. Вы – не единственный курящий в Российской Империи.
Мой ответ рассмешил его, но смех тут же завял, и он плюхнулся на кровать, согнувшись пополам, а на лбу вдруг выступили крупные капли пота.
- Я могла бы вам достать марафет, – наконец, решилась предложить я. – И по сходной [8] цене.
- Марафет? О чём вы говорите?
- О кокаине – вы ведь его употребляете, не так ли?
- А вы наблюдательны, мисс Кор... сикова...
- Не слишком, просто навидалась кокаинистов. Судя по состоянию ваших ноздрей, вы не нюхаете – значит, колете? Семь процентов? Десять? Сами разведёте или готовый достать?
- Нет-нет, не надо ничего доставать. Я не употребляю кокаин без серьёзной необходимости, и работа его вполне заменяет. Да и недомогание моё, которое вы заметили, связано не столько с ним, сколько... Неважно, – оборвал он сам себя. – Вот если бы вы нашли мне разных сортов трубочного табака покрепче... Мой – на исходе, а с местными я не знаком.
- Есть несколько особо предпочитаемых марочных сортов, – начала было я, но он перебил:
- Дело не в марке. Обычный дешёвый табак может быть хорош, а самый рекламируемый и дорогой – плох. Это, кстати, справедливо не только в отношении табака.
- Но и в отношении людей, не так ли? – мне снова вспомнились сладкие речи покойного Лёшеньки Трепова, любившего отдыхать на наших пляжах от Питерского тумана по самому высшему разряду. Вот уж кто был марочным табаком! А толку? Фруктовый нож.
Шерлок Гольмс внимательно посмотрел на меня.
Вы об этом знаете не понаслышке, – сказал он так убеждённо, что у меня засосало под ложечкой.
Самостоятельно нарушать полицейскую печать нам не пришлось – часу не прошло, и Шерлок Гольмс только и успел умыться с дороги, как к «Валькириям» заявилась целая свадьба с генералом – и околоточный, и Васенька Коваленко, и ещё какие-то чины из полиции, и сам полицмейстер, и, в качестве генерала, городской голова Григорий Григорьевич Маразли с аршинными усами и в дорогущем парижском костюме цвета ненастного ночного неба. Эти с английским сами справились – и Маразли, и Коваленко. «Мы чрезвычайно рады видеть в нашем городе... такая честь для нас... надеюсь, вы не сочтёте случившийся инцидент...» – и так далее, и так далее, и так далее. Шерлок Гольмс смущался, топтался и явно не знал, куда себя девать. Но ещё хуже стало, когда голова за рукав оттащил его в сторону и, выкатывая глаза, принялся тайно излагать какие-то свои, по-видимому, соображения, потому что показывал то на дверь запертого номера, то на горло себе. И ещё мне показалось, что я услышала слова «бомбисты» и «револьтьонеры» – последнее произнесённое на французский манер. Гольмс усилием воли давил зевоту и кивал, как китайский болванчик, хотя явно не слушал. Мне показалось, что и кокаина ему сейчас хотелось куда сильнее, чем четверть часа назад.
Наконец, Григорий Григорьевич наговорился. Между тем Васенька оторвал бумажную полоску и отворил дверь в номер. Нам в нос ударил тяжёлый запах крови – тело унесли, но в номере до приезда европейской знаменитости убираться не велели.
- Пусть мне кто-нибудь покажет, как он лежал, – попросил Шерлок Гольмс.
- Смычко! А ну лягте, как этот барин лежал! - рявкнул Маразли, и околоточный так и рухнул на постель, приняв живописную позу убитого фруктовым ножом в горло. И даже глаза закрыл для достоверности. В другой раз мне бы, на него глядя смешно сделалось, но тут... у меня так и стоял перед глазами Трепов.
- Всё правильно? – спросил меня Гольмс. – Вы ведь видели тело, мисс Корсикова? Он лежал именно так или, может быть, как то иначе?
-Так, – пробормотала я. – Ногами к окну, головой к двери, почти поперёк кровати, – и содрогнулась
- Нам удалось установить примерное время смерти, – заговорил Васенька Коваленко, волнуясь, но притом на чистейшем английском. – Подозреваемая Кротова показала, будто они с подозреваемой Раковой оставили господина Трепова спать в половине двенадцатого и отсутствовали около часу. Тут у них отдельное крыло, номера, и постояльцев не было. Пройти сюда можно было только через общий зал, потому что у парадной двери всё время стоял привратник Семён, он служит здесь много лет, из низов, но предан хозяйке, как пёс, так что он – вне подозрений. Он показал, что с улицы в номера никто не входил. Со стороны зала в номера входили за это время, кроме господина Трепова, господин Риц – первый помощник «Леопольда», сопровождаемый двумя же мадемуазелями – Еленой Рудиной, именуемой здесь Рики, и Ольгой Кукушкиной – Лёлей. Все трое составляют взаимное алиби, и подозревать их в сговоре особых оснований нет. Кроме того, в крыле в своих собственных апартаментах находилась присутствующая здесь мадемуазель Корсикова Анна Николаевна.
Шерлок Гольмс на эти слова не сказал ничего, но посмотрел на меня весьма внимательно – так, что у меня душа ушла в пятки.
- На рукоятке ножа найдены отпечатки пальцев, – продолжал, волнуясь, Коваленко. – Я сличил их папиллярный узор с соответствующим узором подушечек пальцев подозреваемых Раковой и Кротовой. Вот извольте посмотреть, – он принялся разворачивать перед Гольмсом какие-то тонкие листы бумаги, похожей на папиросную.
- Уж вы у нас современный молодой человек, с научностью, – проговорил господин полицмейстер, но в голосе его звучало больше снисходительной насмешки, чем уважения. Гольмс, однако, отнёсся к бумагам серьёзно.
- Да, вы правы, совпадений нет, – сказал он Коваленко. – Однако, полагаю, суд такие вещи во внимание не примет. А вы, господин Коваленко, далеко пойдёте в вашей профессии, – и похлопал зардевшегося, как маков цвет, Васеньку по плечу.
Околоточный всё ещё лежал на кровати – вряд ли получая от этого удовольствие, скорее, опасаясь подняться без соизволения начальства.
- Послушайте, – вдруг обратился к нему Гольмс. – У вас ноги на полу. Что, убитого нашли точно в такой позе или вы боитесь в сапогах на постель с ногами забраться?
Я перевела вопрос околоточному, но за него уже ответил Васенька:
- Поза воспроизведена точно, будьте уверены.
- От кровати до двери шагов пять, – проговорил Гольмс задумчиво, до окна – три.
- Вы думаете, не мог ли господин Трепов позвать на помощь? – нахмурился Маразли.
- Позвать на помощь он не мог – у него же нож был в горле. Нет, я о другом думаю. Но сейчас преждевременно делать выводы – я ещё не осмотрел помещения. Позвольте, – тут Шерлок Гольмс вытащил из внутреннего кармана большое увеличительное стекло на деревянной ручке и принялся осматривать пол и стены. Особенного его внимания удостоился ковёр между окном и кроватью. Он даже потёр его в одном месте, а потом долго рассматривал свои испачканные пальцы под лупой.
- Можно ли установить, когда пропал фруктовый нож? – спросил он меня затем.
- Никоим образом. У нас их было две дюжины, но никому и в голову не приходило когда-нибудь их пересчитывать. Здешняя публика не того пошиба, чтобы красть столовое серебро.
Гольмс кивнул и лёг грудью на подоконник:
- А окно во время убийства что, было открыто?
Я сама не помнила, так как, прибежав на крики, не сводила глаз с тела, поэтому перевела его вопрос околоточному
- Да, открытое, я помню. Господин Трепов курили, – поспешно сказал околоточный, – так, видать, от дыма...
Я удивлённо дёрнулась – мне-то помнилось, что Трепов не курит, и опять Гольмс бросил на меня искоса острый взгляд, но ничего не сказал, а только снова высунулся в окно.
- Этаж верхний, – сказала я, видя, как он изгибает шею, чтобы посмотреть наверх. – Над нами чердак, окон там нет, до крыши аршина три с половиной будет.
- Это сколько в футах? – озадаченно нахмурился Гольмс.
- Почти девять.
- Гм... Деревьев у окна тоже нет. Странно... Вашему Семёну, в самом деле, можно доверять?
- Вполне.
- А труба на крыше имеется? – вдруг спросил он, совсем уж непонятно, зачем.
- Имеется, у нас печное отопление.
Мой ответ, кажется, удовлетворил его. Он закончил осмотр уже довольно бегло и, закончив, высказал желание теперь взглянуть на тело.
- Уж от этого меня, пожалуй, увольте, – поспешно сказал Маразли.
- Не извольте беспокоиться, – вмешался Васенька Коваленко, – доставим господина иностранного сыщика в лучшем виде, сами всё покажем.
- Да уж, брат, – с облегчением напутствовал полицмейстер. – Уж чтобы там, в морге, всё чин-чином, не позорь нас перед европейской знаменитостью.
Мне показалось, что он тоже был рад, как выражаются у нас, в низших слоях высшего общества, «подорвать». А с исчезновением начальства и остальные полицейские, включая околоточного как-то «рассосались», оставив всё на Коваленко.
- У девиц нашли золотые вещи Трепова, – между тем, сказала я Гольмсу – не то, чтобы из желания ябедничать, но раз уж он взялся серьёзно за дело, то и это знать ему не помешает.
- А сами они как это объясняют? – полюбопытствовал Шерлок Гольмс.
- А как не объясняй, добра не будет. Говорят, что в глаза не видели. А по правде думаю, что они и утащили, когда Трепов заснул. У него в бокале сонный порошок нашли – смесь опия с беладонной, от желудка доктор прописывает. Только доза лошадиная, со спиртным – быка свалит.
- Отчего же вы мне не рассказали об этом, Коваленко? – рассердился на Васеньку Гольмс. – Это ведь существенно.
- Оттого и не рассказал, – смутился Васенька, – что не похоже, чтобы Трепов принял этого порошка. Бокал-то был почти до дна выпит, а порошок толком и не растворился. Я так подозреваю, что бокал уж выпит был, когда туда порошок насыпали.
- Для чего же? – удивилась я вслух.
- А для отвода глаз, барышня. Кому-то, видно, выгодно было, чтобы полиция думала, будто господина Трепова перед убийством усыпили.
- Но, раз его не усыпили, – нахмурилась я, – значит, Танька с Анькой карманов его обшарить никак не могли. Он бы непременно пробудился. Выходит что ж? Он или расплатился с ними золотыми побрякушками, или вещицы им и впрямь подбросили.
- А где их нашли? – спросил Гольмс. – И главное, когда? Насколько скоро после обнаружения тела?
- Не так скоро. Вперёд полиция прибыла, пока осматривались, расспрашивали, то да сё...
- А все девушки при этом свободно передвигались по дому, как им хочется?
- Ну... да.
- Так любая из них могла подбросить эти вещи подозреваемым.
- И зачем?
- Отвести подозрения от себя, например, или, наоборот, подвести под подозрение неугодных товарок.
И снова этот странный изучающий требовательный взгляд – я начала его бояться.
В морге на Малой Арнаутской всё, что было можно, ввиду приезда знаменитости, красиво задрапировали простынками – и где столько взяли? По сути, видеть мы могли только одно тело, лежащее на столе – тело Трепова.
- Воля ваша, я туда не войду, – пролепетала я, только краем глаза увидев голые ступни с деревянной биркой на верёвочке.
- Хорошо, оставайтесь снаружи, – сухо разрешил Гольмс. – На это время мне послужит переводчиком господин Коваленко. Но после мы отпустим его – нехорошо так надолго занимать внимание расследователя, у которого наверняка других дел много.
Они скрылись за дверью, а ещё через несколько минут на крыльцо выскочил, пыжась и пуча глаза, чтобы не засмеяться, служитель морга – не вполне незнакомый мне Матвей. Знакомство мы свели в прошлом году, когда удавилась наша Мафка Любецкая, и мы с Майей бегали по всем инстанциям, доказывая, что она сделала это без чьей-либо помощи.
- Что, Матвей, смешного может быть в осмотре покойника? – спросила я.
- Этот длинный в кепке – он кто?
- Знаменитый сыщик из-за границы. Да что тебя развеселило?
- Да то, что он сначала на тело так взглянул, а потом стал его под стеклом изучать, словно блох ищет. Ну а кончил тем, что покойнику в задницу полез.
- То есть как это «в задницу полез»?
- Ну, натурально. Спросил перчатки резиновые, надел, какие нашлись — и в задницу к тому давай и так, и этак заглядывать, а сам всё что-то лопочет не по-нашему господину следователю, да гневно так. А тот вдруг как скраснеется весь, руки к груди прижал и тоже ну, лопотать – видать, за задницу извиняется, – и Матвей залился дребезжащим смехом.
Посмеяться вволю ему, правда, не удалось – в следующий миг Гольмс и Коваленко вышли на крыльцо, оживлённо переговариваясь
- Ни за что бы не подумал, – говорил Васенька, красный, как свёкла, - ведь к содомитам в России отношение презрительное, а уж господин Трепов вращался в таких кругах, где и вовсе нетерпимое.
- Двух мнений быть не может, – сурово отрезал Гольмс. – Анус растянут и местами даже надорван – никакими другими упражнениями такого не добиться. Он вступал в связь много раз в разное время, а последние дни – ещё и часто.
Господи! Меня как громом ударило, едва я поняла, о чём они. Нет, конечно, всякими излишествами или извращениями профессиональную шлюху удивить довольно трудно, но то кто-нибудь, а то – Трепов. Мало того, что этот человек сломал мне жизнь, он ещё и... Вот тебе и Лёша-Лёшенька!
- Мадемуазель Корсикова, вам что, дурно? – Гольмс твёрдо поддержал меня под руку.
- Пустяки, просто я... я покойников боюсь.
- Ничего, больше вам на них смотреть не придётся. Поедемте-ка восвояси.
Мы простились с Васенькой Коваленко, а он так странно посматривал на меня, что я всё терялась в догадках, узнал он меня или не узнал, и сели на извозчика.
Шерлок Гольмс всю дорогу провёл молча, но у меня из головы не шли его короткие, подозрительные взгляды, которые он уже несколько раз сегодня бросал на меня. «Он, похоже, меня подозревает в убийстве, – думала я, – потому что я несдержанно себя веду, и моё лицо отражает слишком многое». Увы, чем больше я так думала, тем несдержаннее я себя вела. Гольмс не задавал мне никаких вопросов, а когда я сама попыталась завязать разговор, проигнорировал мою попытку. Таким образом, узнать, что у него на уме, мне никакой возможности не представлялась. И так он каменно молчал до самого заведения, где, выходя из экипажа, подал мне руку. А прямо в дверях меня к себе утянула Майя, которой непременно нужно было знать, как продвигается расследование европейской знаменитости:
- Что, какая у него версия?
- Не больно-то он со мною делится, – отговорилась я, не упоминая, понятно, о подозрительных взглядах, потому что ни про свои отношения с Треповым, ни про растянутый анус Майе говорить мне не хотелось.
- Надо быть похитрее и выспросить, – недовольно фыркнула хозяйка. – Вот, к примеру, тебе не показалось, что он марафетчик? Марафетчику совсем нетрудно развязать язык.
- Знаю, и предлагала даже ему «снежок», но он отказывается.
- Что так?
- Говорит, когда работает, не употребляет. Я Семёна только посылала табаку ему купить разного – на пробу.
- А что у него насчёт ебли? Я так слышала, что он – одинокий, и даже к женщинам равнодушен.
«Так слышала»! Представляю себе, как она пытала и полицмейстера, и самого Маразли – наша Майя это умеет.
- Может быть, он мальчиков предпочитает? – между тем вслух задумалась она.
- Вот уж вряд ли!
- Так попробуй его этим разговорить. Если господин сыщик себя утруждать не хочет, сама для него потрудись. Во-первых, мне не надо неприятностей с начальством, если он пожалуется на негостеприимство, во-вторых, мужчинам иногда можно развязать язык, потянув за нужный конец, понимаешь?
Я ли этого не понимала, ежели меня когда-то саму вот так потянули. Мне было сомнительно, конечно, что Гольмс живёт таким уж монахом, но если знаешь универсальный способ развязать мужчине язык, отчего бы не попробовать?
Я приступила к реализации своего замысла очень поздним вечером, когда Гольмс уже изрядно устал, хотя не хотел в этом сознаться. То есть, он улёгся в своём номере на кровать поверх одеяла и, закрыв глаза, делал вид, что что-то напряжённо обдумывает, тогда как, по-моему, просто дремал – во всяком случае, на мой приход внимания не обратил. Понятно, я и не стучала – змеям, заползающим в постель, стучать не полагается. К тому же, если не хочешь общества, закроешь дверь – во всяком случае, закроешь дверь, если настолько неодет, а на Шерлоке Гольмсе был завязанный поясом халат – и, похоже, ничего больше.
Вкрадчивости нас учила сама Майя, потому что валить на спину и вонзаться, не спросясь – благо, деньги есть – больше свойственно подгулявшим матросам, нежели «чистой» публике. Бывают, правда, и среди неё всякие, так что лучше уметь и так, и этак. Но с Гольмсом вкрадчивость показалась мне правильнее, поэтому я не стала желать ему доброго вечера и спрашивать, не нужно ли чего, а просто присела на кровать и нежно стала обрисовывать пальцем по его коже глубокий вырез халата. Грудь у него была худая – все рёбра можно сосчитать – и безволосая, а от моих прикосновений сразу покрылась гусиной кожей. Но сам он при этом и глаз не открыл. Иными словами, проигнорировал. «Ладно, – подумала я. – Хочется изображать бесстрастное бревно, мистер, воля ваша. Посмотрим, надолго ли вас хватит».
Неправду говорят, будто профессиональная честь бывает только у кузнецов и краснодеревщиков. Для меня – с некоторых пор уже профессиональной шлюхи – делом этой самой чести в тот вечер стало расшевелить этого ледяного типа – тут уж неважным даже сделалось, вытяну я из него взамен информацию или нет, а куда более важным, вытяну ли стон вожделения.
Так вот, я распустила пояс его халата, надетого прямо на голое тело и откинула полы. Надо же! Он даже не был ещё в боевой готовности. Тело очень бледное, кожа тонкая, и пигментация сероватая, нездоровая. Дорожка волос взбегала от лобка – тонкая, как у подростка – я-то, служа здесь, таких дремучих зарослей навидалась. И ещё он был чистым. Сошёл с парохода, целый день занимался своим следствием, да и отнюдь не холодно было, а потом от него не пахло. Пахло чем-то горьковатым, нездешним, да ещё тем самым табаком, который по моей просьбе принёс для него Семён. Я протянула руку и вздрогнула от невозмутимого голоса:
- Это – сервис, необходимость, подарок или что?
- Это наше русское гостеприимство, – ответила я. - В ресторане вам подали бы бесплатный обед, в пароходстве бесплатно прокатили бы до Инкермана. В нашем заведении вам могут предложить только бесплатный минет. Отказываться не принято – обидите не меня, обидите хозяйку.
Мне показалось, мои слова озадачили его, и я не стала ждать, пока он опомнится и найдётся с ответом, а просто приникла губами к его коже над лобком и стала целовать, щекоча губами и языком. Его пальцы вдруг нашли и сжали моё запястье – сильно, до боли, и словно бы испуганно. Я подняла голову:
- Вам неприятно?
- Нет, мне очень приятно. Я только подумал...
- А вы не думайте, – посоветовала я. – Вы чувствуйте.
- Анна, не надо, – он назвал меня по имени, а не «мисс Корсикова». – Я не привык. Я обычно не пользуюсь...
- Тогда тем более надо. В жизни стоит всё испытать – и минет от русской шлюхи в том числе, – и я снова склонилась к его промежности, а мои распущенные волосы накрыли его живот и бёдра, как плащом от стыда.
Я разогревала его дольше и медленней, чем обычно это делаю. Странная история! Обыкновенно, занимаясь этим за деньги, я не испытывала ничего кроме желания выполнить всё, что требуется, поскорее. Не то, чтобы небрежно – клиенты оставались довольны, но механически, без настоящего вдохновения. С Гольмсом всё было не так. Впервые я ласкала мужчину с настоящим удовольствием, стараясь не просто довести его до конца, но так, чтобы он запомнил мой минет, как один из самых сладких эпизодов своего пребывания в России. Я припомнила все приёмы, которым обучала меня на первых порах Майя, и помножила их на опытность и внимание – мой язык то круговыми движениями поглаживал головку его члена, то скользил вдоль всего ствола с лёгким нажимом, то задерживался на самом чувствительном месте, у шейки. И его дыхание всё учащалось, но он лежал смирно и покорно, почти не шевелясь.
- Вы стоик, – шепнула я, наконец. – Но я вас заставлю стонать, мистер Шерлок Гольмс.
Едва ли он понял меня, потому что эту фразу я произнесла по-русски. Но вскоре я заметила, что некое движение моего языка заставляет его вздрагивать и затаивать дыхание. Сообразив, что здесь и зарыта собака его удовольствия, с упорством маньяка я принялась снова и снова повторять это движение, перемежая его мягкими расслабляющими посасываниями. После серии подобных повторов он, наконец, пропустил невольный стон сквозь сжатые зубы. Тогда я принялась нежно щекотать то внутреннюю поверхность его бёдер, то над лобком, то кожу мошонки и ануса кончиками пальцев и ногтями, не прекращая работы языка. И он, наконец, сломался – задышал быстро, часто, стоны сделались громкими, и он кончил, залив спермой моё лицо.
Несколько мгновений ему понадобилось, чтобы прийти в себя. Я же употребила это время на то, чтобы привести его в порядок. Что до меня, мне обижаться не приходилось – малафья [10], между прочим, прекрасный крем от морщин, и не просто бесплатный, за него ещё и приплачивают. Не в данном случае, правда. «Но зато заграничный, английский», - усмехнулась я про себя.
- Зачем вы это сделали? – наконец, спросил он, когда к нему вернулся дар речи.
- Разве вам не понравилось?
- Вы сами видели, что мне понравилось, но я спросил о причине.
- По-видимому, слова о русском гостеприимстве вас не удовлетворили?
- Нет. В вашей манере было слишком много... личного.
Тут только я вспомнила, какую цель преследовала изначально, и прямо спросила:
- Почему вы думаете, будто я могла убить Трепова?
Гольмс запахнул халат и, приподнявшись на локте, внимательно посмотрел на меня
- Вас оскорбляет это предположение? Какая странная реакция у вас на оскорбление! Пожалуй, этак захочешь вас ещё не раз оскорбить. Ну что ж, мне было так хорошо и приятно сейчас, что это, пожалуй, заслуживает платы откровенностью. Но сначала вопрос: зачем вы так упорно всё это время морочите мне голову?
- В каком смысле? – обеспокоенно спросила я.
Он сел и потянулся за своей трубкой:
- А в таком, что господин Трепов, убитый фруктовым ножом в горло, вам прекрасно знаком, и не как клиент борделя – вы знаете его лично. И он вам остро неприятен, воспоминания вызывает тягостные, и поэтому получается, что фигура вы весьма подозрительная. Когда это дойдёт до господ полицейских, вы окажетесь под судом, и как там ни повернётся, для вас радости, в любом случае, мало. Так что не трудитесь притворяться непонимающей, а лучше признайтесь сами, что за некрасивая история вас связывает с этим содомитом? О, я вижу, то, что я употребил здесь это слово, вас ничуть не шокирует – не то, что там, у морга. Что ж, лишняя гирька на весы моих подозрений. Так будете сами рассказывать или мне позаботиться получить информацию из других источников? Сами понимаете, что ни с чем я не отступлюсь – это уже вопрос профессиональной чести и успешности в своём ремесле, а вам, – тут он вдруг лукаво улыбнулся, – они, похоже, тоже знакомы.
Должно быть, всякая тайна, как кисель – сколько ни прячь его в карман, он всегда протекает, и телу от неё мокро, липко, скользко и неуютно. Гольмс смотрел внимательно и сочувственно, он подозревал меня, и мне нужно было оправдаться, и он же всё равно уедет в Англию. В общем, я глубоко вздохнула, и, как с моста в воду, бросилась, принялась рассказывать. Тут уж было всё – и слёзы мои, и гнев, и когда я закончила, я вдруг обнаружила себя прижимающейся к промоченным моими же слезами отворотам халата мистера Гольмса, а сам он растерянно гладил меня по голове, уговаривая успокоиться.
- Это – грех, страшный грех, – говорила я сквозь слёзы. – И теперь мне одна дорога, да я уж и иду по ней не первый год, и знаю, куда она приводит.
- Ну что ж, грех, да, – задумчиво проговорил он, позволяя мне орошать его грудь слезами с пастырским великодушием. – Но не так уж велик грех опрометчивости и наивности, да и чувственности, пожалуй. По мне, убийство – грех больший.
- Я ведь и убила тоже, – всхлипнув, возразила я. – Нерождённый младенец мой...
- Кто не рождён, тот не может считаться и убитым. Во всяком случае, никакого наказания, кроме мук собственной совести, за это вам быть не должно. И презрение общества к таким несчастным запутавшимся юным особам мне кажется неоправданно жестоким, да и неправомочным тоже. Тот, кто презирает шлюх, не должен пользоваться их услугами.
- А вы? – снова всхлипнув, провокационно спросила я.
- О, – улыбнулся он с невозможно тонкой игрой подвижного узкого лица. – Я отнюдь не презираю шлюх. Но я совершенно однозначно презираю насильников.
- И вы, действительно, думаете, будто я могла убить Трепова?
Он покачал головой:
- Это маловероятно, мисс Корсикова. Я осмотрел рану – удар очень силён и точен. Серебряный нож – не самое прочное орудие в мире, он легко гнётся, и кожу им проткнуть нелегко, а здесь проткнуты хрящи гортани. И очень ровно – значит, не успел увернуться, значит, удар был прямо молниеносным.
- Так он не спал? Раз вы говорите, что мог бы увернуться...
Гольмс покачал головой:
- Не спал. Удар спящему, лежащему на постели, я имею в виду, был бы нанесён под другим углом. Господин Трепов во время удара находился в стоячем положении, лицом к убийце. Это лишь потом, после удара, вскинув руки к горлу, он попятился, и пятился, пока край кровати не пришёлся ему под коленки. Тогда он упал. Потому и ноги его оставались на полу. Я мог бы... – продолжал он, помолчав, – предположить ещё и вот что: вы устроились в бордель нарочно, чтоб покарать обидчика, но тут факты не стыкуются – в борделе вы уже давно, а господин Трепов, насколько я понимаю, появился впервые. Кстати, он что, с «Леопольда» сошёл?
- С «Леопольда».
- И пришёл один?
- Нет, не один, с моряками – офицерами. Когда «Леопольд» останавливается у нас, господа офицеры всегда здесь отдыхают
- Ах, да – мне же говорили про помощника капитана... как его? Риц?
- Господин Риц как раз прежде ни разу здесь не был. Да и вчера, почитай, не был, потому что напился до положения риз, и до дела с девочками у него дело не дошло. Других я не знаю по именам, но видела в зале и в прошлые рейсы.
-Вот как? – Шерлок Гольмс приподнял бровь. – Что же, этот Риц заплатил за удовольствие, которого не получил? А не могли ему тоже что-нибудь подсыпать... или подлить? Я даже слышал, ловкие мошенники пропитывают дурманом табак, чтобы, выкурив трубочку, человек отключился, и его можно было обобрать или хотя бы, скажем, не обслуживать.
- Господин Риц не курит табак – только жуёт, - припомнила я. – Я видела у него кубик, когда он сидел в зале.
Взгляд Гольмса на мгновение стал отрешённым.
- Говорите, прежде никогда не бывал... – пробормотал он. – А что, мисс Корсикова, этот «Леопольд» вообще-то часто тут бывает?
- Очень часто. Это туристический пароход.
- Гм... мисс Корсикова, а не согласитесь ли вы привести ко мне сюда тех девушек, что были с Рицем – у меня появилось к ним несколько вопросов.
- Если они не заняты с другими клиентами, приведу, – пообещала я и отправилась на поиски.
Рики повизгивала за дверями личного кабинета генерала-от-инфантерии Радецкого, но, разумеется, кувыркался с нею там не сам Радецкий, а кто-то из его протеже. В любом случае, беспокоить не следовало, но зато Кукушкина нашлась в одиночестве и компании шампанского, и согласилась пойти со мной.
К её приходу Шерлок Гольмс успел переодеться и, кажется, даже побрился – я сама не поняла, оскорбило меня такое различие в отношении или, напротив, польстило мне. Лёля по-английски не говорила, и мне пришлось переводить, чему я, честно говоря, оказалась очень рада, ибо язык моей товарки оставлял желать лучшего – недаром Майя подпускала её больше к иностранным клиентам, приговаривая: «из того, что Лёлька делает языком, разговор у неё выходит хуже всего».
- Мистер Гольмс спрашивает, в котором часу вы с Рики и господином Рицем перешли в номер?
- Ещё и одиннадцати не било. Рановато, даже пожрать толком не успели. Рики его только-только на «шабли» раскрутила.
- Что вы там делали? Не смотри ты на меня такими глазами, Лёля. Это не я – это он спрашивает.
- Ну что... за сиськи меня щипал, за задницу. Потом под подол полез. Велел Рики ему романс спеть под гитару, и пока она пела, кидался ей виноградом за лиф, только всё больше в голосник гитары попадал. Пьяный он был, как свинья, потому до ебли дело и не дошло. Не стоял у него, совсем не стоял – висел, как гнилая колбаса на форточке. Уж мы и так, и этак, и жопами вертели, и сиськи показывали – ни в какую. И, должно, уже пришёл пьяный – не могло здорового мужика с такой мелочи в зюзю развезти.
Я замешкалась, стараясь оформить эту речь в англоязычном варианте, но Шерлок Гольмс резковато велел:
- Не подыскивайте куртуазных выражений – переводите дословно, не то исказите информацию.
Я добросовестно постаралась перевести дословно. Застряла было на «зюзе», но Гольмс догадался и подсказал «roaring drunk».
- И вы так щипались и кидались виноградом несколько часов? – недоверчиво спросил, выслушав «некуртуазный» вариант, Гольмс.
- Нет, потом он велел его ждать и вышел в другую комнату. А потом взял – и заперся на засов. И захрапел, как боров. Совсем развезло его.
- Ну а вы?
- А нам ещё лучше – клиент спит, время идёт, деньги капают. Доели виноград, потом Рики стала ещё на гитаре наигрывать. Потом подремали по очереди. Потом... потом нас визг и поднял. Как раз когда убитого нашли. Ну и Риц тоже из своей комнаты выскочил, орёт: «Что там такое?»
Шерлок Гольмс вдруг встал, словно его подкинуло, и мягким пружинистым шагом прошёлся туда и сюда по своему номеру, огибая кровать – впечатление было такое, что он не просто встал, а не усидел.
- Скажите, Риц, действительно, никогда прежде не бывал в этом заведении? – спросил он. – Я думаю, с кем-то из здешних он всё-таки должен был быть знаком непременно.
-Я об этом не знаю, – призналась я и тут же перевела вопрос Лёле.
- Мне вообще-то показалось, что Рики знала его и раньше, – подумав, ответила она. – Не знаю только, стоит ли говорить об этом твоему ангичанину, Аннет.
- Почему ты так решила? Она говорила тебе?
- Нет. Но она сразу принесла для него марафет, хотя он ни о чём не просил и внешне на марафетчика никак не был похож… Значит, знала...
- О чём вы говорите? – нетерпеливо спросил Гольмс. – Он что, что-то курил? – похоже, отдельные русские слова уже сделались для него понятны.
- Лёля говорит, что Рики предложила Рицу марафет, а значит, могла знать его прежде.
- Вы не всем предлагаете этот... марафет?
- Нет. И далеко не всем. Это не считается хорошим тоном у «чистой» публики.
- А какой именно это был наркотик? – вкрадчиво спросил Гольмс. - Опий? Кокаин? Трава? Спросите эту женщину, мисс Корсикова.
Я перевела вопрос.
- Какой-то порошок в бумажке, – ответила Лёля. – Только он не стал нюхать, а спрятал в карман.
- Так-так, – Шерлок Гольмс резко, со свистом потёр ладони. – А теперь спросите, мисс Корсикова, мадемуазель Льёля слышала храп Рица всё время, пока он спал, или нет?
Я перевела вопрос, и Лёля пожала плечами:
- Ну, точно не скажу. Мне кажется, нет. Хотя... что я, подрядилась следить за его храпом каждую минуту.
- А в каком номере всё это происходило? – спросил у неё Гольмс. – Пожалуйста, пройдёмте, вы нам его покажете. Переведите, прошу вас, мисс Корсикова.
- Да вот здесь же, напротив, – указала Лёля, уразумев вопрос. – Как раз, где теперь дверь открыта.
- Пойдёмте же!
В номере Гольмс сразу упал на пол и, выдернув лупу из кармана, принялся изучать пол дюйм за дюймом, словно дохлую блоху в ковре искал.
- Ага! – торжествующе вскричал он, снова вскакивая на ноги. – Так я и знал! – с этими словами он бросился к окну и, толкнув обе створки, лёг грудью на подоконник, высунувшись так далеко, что я даже перепугалась, как бы он не вывалился.
- Посмотрите-ка, – возбуждённо проговорил он, обернувшись ко мне. – Здесь пожарная лестница!
- Ну и что же? – не поняла я.
Сделав над собой определённое усилие, Гольмс обуздал возбуждение и уже гораздо спокойнее сказал:
- У вас странные пожарные лестницы. Отчего они не достают до земли?
- Зато лестница пожарников до них достанет. А до земли и не надо. Не то грабители повадятся использовать такие лестницы, чтобы забираться в окна. Да и такие-то уже используют, – махнула я рукой, вздохом признавая неискоренимость воровства в России.
Шерлок Гольмс кивнул и вдруг проделал нечто совсем странное – вскочил на подоконник, проворно, как кошка, оттолкнулся и полез по пожарной лестнице на крышу.
- Он чего, спятил? – испугалась Лёля. – Куда это он?
- Не думаю я, что он спятил, – покачала я головой. – Подождём, ладно? Может быть, он нам сам потом что-нибудь объяснит.
- А куда его понесло-то?
- Думаю, на трубу. Он о ней и прежде спрашивал.
- Он что, трубочист, что ли? Зачем ему труба?
Я только плечами пожала.
Ждать пришлось, впрочем, недолго – минут через десять пожарная лестница снова закачалась под его тяжестью, и перемазанный в саже и кирпичной пыли Гольмс спустился сверху с победоносным, торжествующим выражением чумазого лица. На его плече висела намотанная в несколько петель толстая верёвка с узлами, тоже перемазанная.
- Была привязана за трубу, – заявил он. – Всё. Я решил эту загадку. Можете звать вашу хозяйку, а лучше сразу зовите полицию – нужно арестовать Рица, пока «Леопольд» ещё в порту. Да, и эту девушку, Рики, тоже. Они сообщники. Это Риц убил Трепова, а Рики старалась обеспечить ему алиби.
- Подождите! Но ведь Лёля была с Рики, и они обе не отлучались из номера, пока Риц спал.
- Зато сам Риц из него отлучался. И проделал он это так же, как сейчас при вас проделал я. Ну же, мисс Корсикова, не стойте. Ваша нерасторопность может сослужить нам плохую службу.
Несмотря на поздний час очень скоро в заведении поднялась суета. Посланный в полицию с запиской Семён исчез надолго и вернулся с известием, что помощник капитана «Леопольда» Риц уже задержан. Мало того, при обыске у него изъяты личные вещи Трепова – кольцо с печаткой и портсигар. Ещё через четверть часа в заведение снова нагрянула «генеральская свадьба», на этот раз, правда, без самого генерала – тревожить Маразли среди ночи никто не стал. Зато полицмейстер был в наличии. Что касается Рики – запертая Майей в отдельном номере, дар речи, за исключением, разве что, матерной, она полностью утратила и решения своей судьбы ожидала молча.
- Прежде всего, вынужден вас разочаровать, – проговорил Гольмс, когда все заинтересованные лица собрались в большой гостиной и расселись вокруг него, словно собираясь играть в фанты. – Это не политическое убийство. Всё гораздо банальнее и, пожалуй, неприятнее. Если я вам сейчас просто назову мотивы убийства, это, возможно, даже вызовет ваше недоверие ко мне и возмущение. Но если я буду рассказывать по порядку, полагаю, вы сами сможете прийти к тем же выводам, к каким пришёл я. Я стараюсь всегда подходить к делу непредвзято, невзирая на чины, положение и так далее. Поэтому сын градоначальника для меня ничем в этом смысле не отличается от последнего нищего. И тот, и другой – гомо сапиенс, со всеми присущими этому виду слабостями.
Итак, что я увидел, оказавшись на месте преступления? Удар был нанесён фруктовым ножом в горло. Фруктовый нож – оружие малоподходящее для преднамеренного убийства. И тем не менее, удар был мастерский, выдающий твёрдую руку. Нож не скользнул, не сорвался с хрящей гортани – он с первого раза рассёк их, да так, что жертва и звука не смогла выдавить. Это сразу поставило для меня под сомнение версию о виновности кого-то из здешних шлюх. Конечно, мне встречались в жизни дамы с огромным самообладанием и твёрдой рукой, но чаще такой удар заставляет подумать о мужчине.
Затем меня удивило, если вы помните, положение трупа. Впечатление было такое, что во время убийства он не лежал на кровати, а упал на неё, попятившись от окна. Это заставило меня внимательнее осмотреть подоконник и ковёр между окном и дверью. Там я нашёл небольшое пятнышко, оказавшееся при ближайшем рассмотрении пылью от бетеля – особого жевательного состава с добавлением извести и пряностей. Немногие люди жуют бетель. Тем более люди такого круга, к которому принадлежал покойный Трепов. Это обстоятельство уже суживало круг моих поисков.
К тому же, номер, как и большинство здешних, почти полностью занят кроватью – пройти мимо неё к окну не слишком просто, а наш убийца всё-таки должен был непременно находиться у окна. Вывод напрашивался сам собой: через окно он и влез. Выглянув в окно, я убедился в том, что сделать это не так-то просто, и единственный способ – спуститься с крыши, так это закрепить какую-нибудь опору вроде верёвки за трубу. Вот это верёвка. Позже я обнаружил её там, где и предполагал, и она только подтвердила мои подозрения.
- Но вы пока толком и не сказали нам ничего о ваших подозрениях, – недовольно заметил полицмейстер, а Васенька Коваленко заёрзал на своём месте, словно изо всех сил сдерживаясь.
- Не торопитесь, – улыбнулся Гольмс. – Следующей отправной точкой моего расследования оказался осмотр тела убитого. Помимо полного представления о ране, я получил при оном ещё и представление о своеобразных сексуальных предпочтениях молодого человека. Содомия. Или, иначе, педерастия. И вступал в связь этот человек многократно, недавно и с не очень аккуратным любовником. Полагаю, в паре со своим партнёром убитый занимал подчинённое положение, с ним не особенно считались – возможно, это и заставило его взбунтоваться. Дело в том, что чистым педерастом Трепов не был. Я из достоверных источников знаю, что он ранее имел половые контакты с женщинами – как минимум, с одной женщиной. Вероятно, пресытившись настырными ласками грубого любовника, он решил подстегнуть вторую сторону своей натуры визитом в здешний, весьма высоко котирующийся бордель. Не знаю, была ли причиной убийства только ревность или он успел насолить своему партнёру как-то иначе, вы сами позже сможете спросить у него, но господин Риц затаил месть.
- Риц?
- Помилуйте, вы уверены, что это был Риц?
- Господа, убитый много времени провёл на «Леопольде», где вполне мог коротко сойтись с любым членом команды. Моряк мог бы спуститься с крыши по верёвке. Кстати, обратите внимание, что узлы на ней — морские узлы. Моряки жуют бетель – во всяком случае, Риц его, определённо, жевал – я нашёл такие же следы в номере, где Риц якобы спал во время убийства. Примечательно, что Риц до сей поры никогда не посещал борделя, но зато, видимо, покупал то, что вы называете «марафет», у мадемуазель Елены Рудиной. В этот вечер, возможно, он и не планировал убийства, пока не увидел, как Трепов веселится сразу с двумя девушками. Похоже, это переполнило чашу его терпения, и он решился на убийство. Как же он это проделал? Надо признаться, довольно изящно. Он оплатил сразу двух женщин, хотя по свидетельству одной из них, не особенно в этом нуждался, затем, изобразив опьянение, заперся в номере и, похрапев для виду, потихоньку открыл окно, пока мадемуазель Рудина играла на гитаре и пела, чтобы заглушить какой-нибудь невольный звук. Ему не составило труда взобраться по пожарной лестнице на крышу, а затем, привязав верёвку за трубу, спуститься по ней с той стороны до окна Трепова. Тот, вероятно, подозревал, что предстоит объяснение с Рицем, когда увидел его входящим в бордель – так что от женщин он заблаговременно избавился тем же способом, прикинувшись спящим. Возможно, просто не желая скандала, Трепов впустил Рица. После буквально нескольких слов тот убил Трепова. Затем, чтобы пустить полицию по ложному следу, он сделал всё, чтобы свалить вину на женщин. В частности, подсыпал в бокал из-под шампанского принесённый с собой порошок, чтобы подумали, будто Трепов убит во сне – с убийством спящего женщине справиться легче, да и порошок ему подсыпать могла, скорее уж, кто-то из проституток – его, Рица, в таком не заподозрят. Для верности в суматохе он передаёт Рики пару побрякушек, чтобы та спрятала их в комнатах женщин, с которыми был Трепов. Кстати, это желание не только убить Трепова, но и очернить его шлюх, лишний раз свидетельствует в пользу преступления на почве ревности.
Совершив всё, что было нужно, Риц, вероятно, тихо прошёл к себе в номер обычным образом – верёвка слишком коротка, чтобы по ней взобраться обратно, зато она не видна в окне. Дело сделано. Алиби обеспечено, он может продолжать храпеть и ждать, пока тело найдут и поднимут тревогу.
- Гм... – полицмейстер потёр лоб. – Всё это звучит довольно убедительно, но, боюсь, нам нужны более веские доказательства, чем просто следы бетеля и ваши домыслы.
- Но ведь ваш коллега Коваленко уже говорил вам о новейших научных достижениях. Снимите у Рица отпечатки пальцев, сравните с отпечатками на ноже. Возможно, это не убедит суд, но вас-то должно убедить.... Увы, – помолчав, с горькой усмешкой добавил Гольмс. – Что-то подсказывает мне, что вам не захочется доводить это дело до публичного разбирательства. Куда разумнее опубликовать в газетах что-нибудь насчёт самоубийства от несчастной любви. Во всяком случае, это не отвратит людей от заведения – скорее наоборот, вызовет любопытство... А теперь, господа, если у вас больше нет ко мне вопросов, я хотел бы пойти к себе и немного отдохнуть перед предстоящей дорогой, – и выслушав изрядную порцию учтивых благодарностей, он удалился в свой номер, как мне показалось, с облегчённым вздохом.
Немного помедлив, я пошла за ним – сама не знаю, почему, должно быть, просто привыкнув уже к роли переводчика и сопровождающего лица.
- Войдите, – позвал вдруг он, придерживая передо мной дверь. – Войдите, я хочу у вас кое-что спросить.
Я послушно вошла и села на стул, а он остановился передо мной, облокотившись на спинку кровати. Он выглядел очень усталым и ещё более больным, чем когда я встретила его у причала.
- Что с вами? – не удержалась я. – Вам нездоровится?
- Просто отложенная ради дела абстиненция [11] меня догоняет. Ничего, лучше перетерпеть сейчас, чем потом отрывать от себя эту привычку с мясом и кровью. Возможно, это и к вам относится, Анна.
- Что вы имеете в виду? Я не совсем понимаю.
- Вы никогда не задумывались, где ваше настоящее место? – вдруг спросил он. – Что заставляет вас оставаться здесь?
- У меня на иждивении брат и сестра, – хмуро сказала я. – И... это не ваше дело. Все душеспасительные беседы сводятся к одному: лучше быть порядочной и гордой, чем сытой и одетой. Но вот только ведут такие беседы исключительно сытые и одетые люди – выводы делайте сами.
Гольмс неожиданно рассмеялся:
- Вы очень точно охарактеризовали сейчас людское лицемерие. Но, поверьте, я бесконечно далёк от чтения нотаций. У меня есть к вам конкретное предложение.
-Давайте расставим точки над «i», – решительно сказала я. – Если вы считаете себя чем-то обязанным мне просто за то, что я сделала вам удачный минет...
Он покраснел и рассмеялся.
- Я просто ошибался в вас, потому что не знал ещё вашей истории. Вы не такая, как другие шлюхи, вы способны на большее.
- Это собачья чушь, мистер Гольмс! – гневно ответила я. – У каждой шлюхи, уверяю вас, своя собственная история. И не стоит меня выделять – я такая же, как все.
- Анна, послушайте...
- И слушать ничего не хочу. Вы – такой же сноб, как все. Вам нужно наше тело, и вы не считаете нас за людей. То, что вы узнали обо мне – просто случай и моя слабость. Другие могли бы рассказать вам не меньше. Я знаю, что вы мне предложите. Дом призрения, лигу падших дочерей, монастырь – я всё это уже проходила. И я...
- Мне нужна переводчица, – перебил он. – Я еду в Санкт-Петербург, потом, вероятно, в Москву и, возможно, в Сибирь. Вы сможете пересылать деньги на содержание ваших брата и сестры почтой.
- Нет, – отрезала я.
- Нет? – он, казалось, ужасно удивлён моим отказом.
- Нет, потому что ваш визит в Россию не вечен. А что будет дальше? Мне уже сейчас трудно просто отпустить вас, потом я и вовсе не смогу.
- Трудно... отпустить меня? – снова ошеломлённо переспросил он.
- А вы что, думаете, я с таким рвением делаю бесплатный минет всем подряд?
Теперь он побледнел.
- Анна... Меньше всего я рассчитывал...
- Я не хочу продолжать этот разговор, мистер Гольмс, – перебила я. – Закончим на этом. Вам нужно хоть немного поспать. У вас ужасно усталый вид.
- Но...
Я почувствовала, что краска бросилась мне в лицо так, что на глазах выступили слёзы.
- А перед сном, – проговорила я, глядя прямо в его серые, как расплавленная сталь глаза, – вы, может быть, не будете против, если я сделаю вам минет ещё раз?
Он закрыл глаза и не отвечал довольно долго, но я терпеливо ждала.
- Завтра рано утром я уеду, – сказал он, наконец открывая глаза, – и мы больше не только не увидим друг друга, но, наверное, и не вспомним друг о друге ни разу, мисс Корсикова.
- Я только этого и хочу, мистер Гольмс.
- Ну, что ж... – кивнул он.
Теперь с этой суматошной ночи прошло уже много времени, и я давно не служу в заведении мадам Майи, да и самого заведения уже нет, но я ещё и внукам расскажу о том, что когда-то, когда их на свете не было, а я была молодой и глупой, целых два часа перед рассветом в моих объятиях крепко спал сам великий Шерлок Гольмс.

Конец.
Примечания.

[1] Полицмейстер (нем. Polizeimeister) – в Российской империи начальник полиции во всех губернских и других крупных городах. © ru.wikipedia.org/wiki/Полицмейстер
[2] Околоточный (околоточный надзиратель) - в Российской империи чин городской полиции, ведавший небольшой частью территории города - околотком. © dic.academic.ru/dic.nsf/lower/16699
[3] Слово киоск было заимствовано в русский язык из французского в XVIII веке и имело значение «беседка, парковый павильон», обозначало постройку, имевшую декоративный характер. © ru.wikipedia.org/wiki/Киоск
[4] Вот тут команда вынуждена извиниться за некоторое опережение времени. Действие происходит в 1888 году, а в России дактилоскопия применяется только с 1905 года. Однако в 1880 году в журнале Nature вышла статья некоего Генри Фольдса, и молодой старательный полицейский вполне мог ей заинтересоваться, прочитать и применять описанный метод на практике.
Дактилоскопия (от греч. ;;;;;;;; — палец и ;;;;;; — смотрю, наблюдаю) — метод идентификации человека по отпечаткам пальцев (в том числе по следам пальцев и ладоней рук), основанный на уникальности рисунка кожи. © ru.wikipedia.org/wiki/Дактилоскопия
[5] Команда приносит искренние извинения и соболезнования, однако это факт, и именно так переводили фамилию знаменитого детектива в первых переводах.
[6] Марафетчик - нюхальщик кокаина. © www.slovonovo.ru/term/Марафетчик
[7] Марафет – кокаин. © ru.wiktionary.org/wiki/марафет
[8] Сходный – подходящий, недорогой, выгодный (просторечное). © wordhist.narod.ru/shodnij.html
[9] Команда не уверена, что в те времена в разговоре употреблялось именно такое обозначение – к сожалению, команда не умеет вызывать духов, и слишком молода, чтобы знать на личном опыте. Термин выбран как имеющий библейскую основу – т.е., достаточно древний, чтобы быть известным. © sexology.narod.ru/chapt1101.html
[10] Малафья – жидкость, выделяемая при эякуляции мужчинами, а также самцами животных. Состоит из сперматозоидов и семенной жидкости. Синоним слова «сперма». © www.slovonovo.ru/term/Малафья
[11] Абстиненция (абстинентный синдром, ломка) означает заметное ухудшение самочувствия при уменьшении количества принимаемого наркотика или полном прекращении его употребления. © narcotics.su/lomka.html