Глава 6
Путь к величию
Автор не будет много писать о Руси до татарского нашествия – в раннем периоде истории нашей Родины, из-за скудости источников, очень много темного и неясного. Но, на сегодняшний день, никто не спорит с тем, что, к началу тринадцатого века, Русь жила примерно также, как и современная ей Европа, состоя из множества феодальных княжеств и Новгородской республики – аналога итальянских и ганзейских торговых республик. Все эти государства постоянно враждовали друг с другом, ничуть не отличаясь, в этом отношении, от современной им Европы. Неудивительно, что, когда в 1237 началось татарское нашествие, все эти постоянно грызущиеся друг с другом княжества, если отбросить территорию будущего Великого княжества Литовского, о котором речь пойдет выше, не смогли объединиться для отпора врагу и были вынуждены подчиниться татарам.
Тут необходимо более подробно сказать и о победителях тогдашней Руси – татарах. Тогдашний Восток был намного культурнее Европы. Еще в первой половине шестнадцатого века, в эпоху Высокого Возрождения и Великих географических открытий, бурного развития Западной Европы, когда в ней начали складываться буржуазные отношения, самой мощной военной державой мира оставалась именно азиатская исламская держава, Османская империя, которая именно тогда, в правление Сулеймана Великолепного (1520-1566), достигла наивысшего своего расцвета: именно при этом султане турки захватывают Белград (1521), остров Родос (1522) – владение рыцарей-госпитальеров, наносят страшное поражение венграм в битве при Мохаче (1526), делают первую попытку захватить Вену (1529), с 1547 года по 1606 год Габсбурги даже платили туркам ежегодную дань ! Исключительно мощной была тогдашняя турецкая артиллерия: “Масштабы производства артиллерийских орудий в Топхане (арсенал в Стамбуле – автор) впечатляют. По некоторым данным, между 1522 и 1526 гг. Здесь было отлито 1012 орудий общим весом 481 тонна, в том числе и гигантские осадные орудия калибром от 600 до 1000 мм. Ничего подобного в Европе в это время мы не встретим. Точно также значительно раньше, чем европейцы, турки обзавились корпусом пушкарей-профессионалов – названных выше топчу, а также отрядами профессиональных фурлейтов – топ-арабаджи. Мобильная полевая артиллерия была с успехом использована турками за 20 лет до того, как французский король Карл VIII отправился в свой знаменитый Итальянский поход в 1494 г. Кроме того, заслуживает внимания тот факт, что в османской артиллерии гораздо раньше, чем в Европе, получили широкое распространение медные и бронзовые артиллерийские орудия. Обладая многочисленными месторождениями медных руд, османы не испытывали такого голода на цветные металлы, как европейцы, и могли позволить себе роскошь отливать пушки из цветных металлов, более надежные, нежели чугунные европейские, в больших количествах”486. И оснащению своей армии ручным огнестрельным оружием тогдашние турки тоже уделяли огромное внимание: “…В ходе кампании 1532 г. из 10 тыс. янычар уже 9 тыс. были вооружены тюфенками (аркебузами – автор), и только 1 тыс. – древковым оружием. Весьма примечательное соотношение – в Европе в то время оно было обратным”487. Только в 1571 году, в морской битве при Лепанто, объединенным силам испанцев и венецианцев, удается разбить турок и остановить их экспансию на Средиземном море, но окончательный перелом в пользу европейцев в их борьбе с турками наступает лишь более чем столетие спустя, в битве под Веной в 1683 году. А поскольку мощь вооруженных сил того или иного государства определяется всем его общественно-политическим устройством, то можно с уверенностью утверждать, что Османская империя первой половины шестнадцатого века отнюдь не была отсталым для своего времени государством – таковой она станет позже. Очень характерно, что разумные западные ученые отнюдь не считают турок той эпохи варварами: “На Западе возобладала тенденция смотреть на турка как на яростного, жестокого, кровожадного варвара. Однако, если внимательно почитать отчеты европейских путешественников, побывавших в Османской империи в течение двух столетий (XVI-XVII), – в них не отыскать аргументов в пользу такого воззрения”488. И это, автор повторяет, было в шестнадцатом веке ! Что же говорить о начале тринадцатого века, о Европе средних веков – тогдашний Восток далеко опережал ее во всех отношениях. Зная это и помня о том, что татары и турки – родственные друг другу народы (тюрки), уже нисколько не удивляешься тому, что татары, в своем походе на Европу 1241, наносили страшные поражения европейским рыцарям в Силезии (битва при Легнице) и в Венгрии (битва при Шайо), тому, что “Европу на самом деле спасла смерть великого хана. Если бы Удегей прожил еще несколько лет, история Европы пошла по совершенно иному пути”489. Так что русские того времени были побеждены не какими-то степными дикарями, но одним самых культурных народов тогдашнего мира.
-----
Итак, общественно-политический строй, существовавший на Руси начала тринадцатого века, показал свою полную неспособность обеспечить ее защиту от сильного врага, привел Русь к катастрофе. Возник естественный вопрос – что делать ? О том, что главной проблемой тогдашней Руси, источником ее слабости, являются бесконечные распри князей между собой было ясно задолго до нашествия татар. Наиболее умные князья пытались покончить с этим маразмом, объединить Русь – достаточно вспомнить Андрея Боголюбского (1111 – 1174) и Всеволода Большое Гнездо (1154 – 1212). Но эти попытки кончались лишь тем, что, после их смерти, раздоры князей на Руси возобновлялись. Чтобы обеспечить прочное объединение Руси в одно государство, способное справиться с любым сильным врагом, нужно было поменять ее общественно-политический строй. Но как это сделать ?
И вот тут-то первый раз блеснул огромный талант русского народа в деле государственного строительства – на авансцене русской истории появляется Александр Ярославич Невский (1220-1263). Большинство населения России считают его великим правителем за его военные победы над шведами в 1240 году и над немцами в 1242 году. Но, если сравнить эти победы с теми страшными разгромами, которые устроили европейским рыцарям татары, о чем только что говорилось выше, то победы Александра Невского были в общем-то мелочью. Главное его дело лежит совсем в другой плоскости.
Именно Александр Невский больше всех помог татарам установить господство над Русью. С помощью татар он отобрал у брата власть во Владимире, в благодарность за это его дружина, с обычной для того времени жестокостью, помогала татарам подавлять направленные против них восстания на Руси, за что татары дали Александру Невскому ярлык на великое княжение, то есть, за свою помощь татарам, Александр Невский был объявлен старшим князем, по отношению к другим русским князьям. Дружина Александра Невского помогала татарским чиновникам-баскакам собирать дань для Орды.
На первый взгляд, деятельность Александра Невского была чистой воды предательством интересов русского народа татарам, за что им возмущается огромное число историков, российских и зарубежных – как же так, предал Святую Русь проклятым татарам ради укрепления своей личной власти ! Но если посмотреть более внимательно на деятельность Александра Невского, то мы увидим, что она имела очень интересные для нашей Родины последствия.
Итак, татары дали Александру Невскому ярлык на великое княжение, а это значило, что если какой-то князь не подчиняется Александру Невскому, то последний, чтобы привести непокорного князя к повиновению, мог прибегать к помощи татарских войск. В руках у Александра Невского появился мощнейший рычаг, с помощью которого он мог ломать сопротивление непокорных князей, подчинять их своей воле.
Во-вторых, Александр Невский, став главным агентом татар на Руси, обратил внимание на политический опыт своих татарских владык, повелителей огромной многонациональной империи. Если на Руси и на Западе князь/король был лишь “первым среди равных” по отношению к аристократии, то у татар хан – это полный хозяин в своем государстве, распоряжающийся всеми его материальными и людскими ресурсами, аристократия – всего лишь покорные ему слуги (как это будет и у турок шестнадцатого века), именно благодаря этому порядку татары и создали свою гигантскую империю – полный контраст с морем крошечных русских и европейских феодальных владений. Перенимая политический опыт татар, делаясь безраздельным хозяином в своем княжестве, превращая своих бояр в простых слуг, Александр Невский становился намного сильнее других князей и в организационном отношении.
Итак, верная служба Александра Невского татарам дала ему мощнейшие инструменты для подчинения остальных русских князей его воле, то есть для централизации Руси, объединения ее в единое государство. Внешне совершая предательство русских национальных интересов, он, если посмотреть на его деятельность внимательно, решал важнейшую национальную задачу – ликвидацию феодальной раздробленности, главного источника слабости тогдашней Руси, благодаря которой она и была побеждена татарами. Внешне татары использовали Александра Невского, но, на самом деле, именно Александр Невский гениально использовал татар, получив в свои руки, благодаря службе им, мощнейшие инструменты для объединения Руси. И здесь автор считает своим долгом прямо заявить, что он всей душой на стороне Александра Невского, считает его одним из величайших правителей в истории России.
Автор прекрасно понимает, что, прочитав эти строки, множество историков до глубины души возмутится ими: как же так, автор открыто восхищается правителем, поведшим Русь по пути ужасной восточной деспотии, а не по пути западной цивилизации ! Вот как пишет об Александре Невском один из современных российских историков, Александр Храмов, в своей статье “Невский проспект” (опубликована 25.09.2008 на сайте www.kasparov.ru ): “Амбиции человека, стремящегося усилить свою власть любой ценой, выдаются за заботу о родине. Александр Невский начинал свою политическую карьеру в Новгороде. Пусть о том, все ли слои населения обладали правом влиять на внутреннюю и внешнюю политику города, историки до сих пор ведут споры, но ясно одно: Новгород был истинной демократией в попперовском смысле – власть в нем была принципиально сменяемой. В частности, новгородцы могли свободно приглашать и смещать князя в соответствии с потребностями текущего дня. Князья были нужны для того, чтобы организовывать (при помощи княжеской дружины) оборонительные и наступательные действия Новгорода. Отношение к князю было сугубо утилитарным (в лучшем смысле этого слова) и разительно отличалось от раболепного почитания князя как "помазанника Божьего", которое затем восторжествовало на Руси. В конфликте Новгорода со Швецией и с Ливонским орденом напрасно пытаются углядеть конфликт цивилизаций. Ливонский орден воевал и с католической Ригой, например. Вопрос стоял не в цивилизационной, а в экономической плоскости: речь шла о сборе таможенных пошлин и контроле над торговыми путями. Александр Невский был всего лишь наемником свободного торгового города, успешно выполнившим свои функции, остановив наступление конкурентов на новгородские земли. Но наемник решил воспользоваться своими успехами и получить власти в Новгороде больше, чем ему полагалось. Что делают с начальником охранной фирмы, который, будучи нанят обеспечивать безопасность предприятия, сам начинает нарушать порядок? Правильно, контракт с ним разрывают, а его самого прогоняют. Так что нечего обвинять новгородцев в "черной неблагодарности", когда в 1240 году, через несколько месяцев после победы Александра над шведами, они заставили зазнавшегося наемника уехать из города – и призвали его только тогда, когда вновь понадобилось обороняться от врагов. А как еще, спрашивается, свободные люди должны относиться к руководителю "охранного предприятия"? Мы тебе платим – ты нас охраняешь. Хочешь нас самих заставить тебе служить – до свиданья.Когда население не способно указать власти на ее место, наемники превращаются в нахлебников: вместо того чтобы эффективно организовывать управление Россией, нынешнее кремлевское начальство заботится исключительно об интересах своего клана, осуществляя передел собственности (вспомним, например, "дело ЮКОСа"). В Российской Федерации, в отличие от Новгородской республики, некому ударить в вечевой колокол: власть стала фактически несменяемой, рокировка "президент –премьер-министр" ничего не меняет. Александр Невский совершенно правильно считается фигурой, стоящей у истоков Московского государства. Дело даже не в том, что его сын Даниил стал первым московским князем (кандидатура Даниила Александровича, кстати, тоже фигурировала в проекте "Имя России"). Князь Александр схож с последующими московскими князьями главным образом своими методами и своей тактикой: в своем властолюбии он не останавливался ни перед чем, сотрудничал с Ордой и делал первые попытки свернуть вечевую демократию. Эту политику успешно продолжали московские князья, а началось все именно с Александра Невского. Князь Александр, недовольный своим неустойчивым положением наемника вольного города, после монгольского нашествия первым пошел на сотрудничество с Ордой. Он поехал на поклон к Батыю, который за несколько лет до этого, во время своего нашествия, жесточайшим образом разорил Русь. В итоге князю удалось выхлопотать себе ярлык на великое княжество Киевское. Но монголы побоялись чрезмерно усиливать позиции Александра и потому княжество Владимирское поручили его брату Андрею. Но Александра не устраивал разоренный Киев, он не стал даже переезжать туда из Новгорода. Александр хотел получить Владимир. Для этого он донес монголам на родного брата, обвинив его в подготовке антимонгольского восстания. Монголы послали карательный отряд под предводительством царевича Неврюя. Андрей был вынужден бежать, а Владимирское княжество монголы отдали Александру, чего он и добивался (так происходило и в сталинские времена: стукачам часто доставались должности тех, на кого они доносили). Александр, добившись своего, переехал в 1252 году во Владимир из Новгорода, в котором его (по выше перечисленным причинам) весьма не любили. Но подачку от ордынских ханов надо было еще отработать. Поэтому, когда в 1258 году монголы решили провести перепись населения Руси (чтобы сделать сбор дани на порядок эффективнее), Александр обеспечивал безопасность ордынских чиновников. Когда Новгород отказался от переписи, Александр ввел туда свою дружину и силой заставил новгородцев подчиниться монголам. Как назвать человека, выслуживающегося ради собственной выгоды перед завоевателями? Предателем и полицаем. Но Александра Невского провозгласили святым. Почему? Потому что его политику фактически продолжили московские князья, сделавшиеся посредниками между Русью и Ордой: князья карали непокорных татарам и собирали для ханов дань, не утруждая подобными делами Орду. Как московским князьям было не канонизировать своего доблестного предшественника? В российской истории, в том числе и среди современников Александра Невского, есть много достойных имен. Например, святой Михаил Черниговский, тоже одно время правивший в Новгороде. На сотрудничество с монголами не пошел и принял мученическую смерть в Орде. Или Даниил Галицкий, который вместо того чтобы конфликтовать с Западом и идти на "взаимовыгодное сотрудничество" с Ордой, пытался найти на Западе союзников для борьбы с монголами…Пора задуматься о наших национальных ориентирах. Назвался груздем – полезай в кузов. Если Россия видит в полицаях и тиранах образцы для подражания, мы и будем вечно платить дань и ютиться в гулаговских бараках. Пора ударить в вечевой колокол. Россия достойна других имен”.
Поскольку вопрос об Александре Невском очень важен, претензии Храмова надо разобрать максимально подробно. Он убежден, что в той ситуации, ни в коем случае нельзя было идти на союз с татарами, нужно было объединяться с западными государствами ради борьбы с татарами. Но еще раз вспомним ситуацию на Руси в начале тринадцатого века. Татарское нашествие было не причиной бед тогдашней Руси, а лишь следствием ее раздробленности, порожденной, в свою очередь, всем общественно-политическим строем дотатарской Руси. Чтобы справиться с татарами, надо было, в первую очередь, уничтожить раздробленность Руси, а это можно было сделать, лишь изменив ее общественно-политический строй. Попытки отдельных русских князей дотатарского периода решить этот вопрос своими силами (те же Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо), как уже говорилось выше, потерпели полную неудачу. А вот Александр Невский, именно благодаря своей помощи татарам, и получил в свои руки мощные инструменты для объединения Руси, создал предпосылки для этого. А что предлагает нам Александр Храмов ? Он предлагает образовать с правителями католического Запада антитатарский союз. Но ведь Западная Европа того времени – это классическая эпоха феодальной раздробленности, войны всех против всех. Тем более, что ближайшими западными соседями Руси были немцы, у которых феодальный партикуляризм был особенно силен – немцы смогли объединиться в единое государство, как и итальянцы, невероятно поздно, лишь в 1871 году ! Объединяться со средневековыми немцами для решения проблемы феодальной раздробленности – все равно, что поручать заведомому взяточнику бороться с коррупцией. Таким образом, союз с теми же немцами способствовал бы еще большему укреплению раздробленности Руси, сохранению этого ее состояния на неопределенно долгий срок. И это – отнюдь не фантазия автора: “На самом деле нелегко было бы доказать, что Россия не могла бы пойти по пути Германии или Италии и вступить в Новое время в состоянии крайней раздробленности”490. И именно раздробленность Германии и Италии в Новое время привела к полному политическому бессилию этих народов, к тому, что они столетиями воспринимались соседями как лакомая добыча, их грабили все кому не лень (достаточно вспомнить, что страшная Тридцатилетняя война 1618-1648 велась именно на территории Германии, в результате чего она потеряла треть населения, Эльзас и Лотарингия были захвачены Францией, богатые ганзейские города – Швецией). России это было очень надо ?
Теперь о моральной стороне вопроса. Да, при подавлении Александром Невскими антитатарских восстаний рекой лилась кровь, разграблялись города. Но разве меньше крови пролилось в двенадцатом – начале тринадцатого веков, во время бесконечных княжеских усобиц ? Нисколько. Александр Невский наводил татар на Русь ? Да, это так. Но разве князья двенадцатого – начала тринадцатого веков не наводили на Русь войска своих иностранных союзников ? Еше как наводили, это было в порядке вещей (опять-таки, это было совершенно нормальной практикой для Руси и Европы того времени – тогда не существовало таких понятий, как Россия, Франция или Германия, эти понятия возникнут лишь спустя несколько веков, феодальная эпоха знает лишь многочисленные уделы, правители которых имели полное право, юридическое и моральное, прибегать, для борьбы с соперниками, к помощи кого угодно). Разница же между княжескими усобицами дотатарской эпохи и деятельностью Александра Невского заключалась в том, что усобицы дотатарской эпохи приводили лишь к бесконечному и совершенно бесплодному кровопролитию, конца которому не было видно, а Александр Невский, напротив, закладывал основы объединения Руси.
Может быть татарское иго было исключительно тяжким для русского народа ? Все познается в сравнении. Незадолго до татарского нашествия немецкие рыцари и купцы начали покорение Прибалтики (именно тогда были основаны такие города, как Рига и Таллин). В результате вся земля была захвачена немецкими рыцарями, а местное население было превращено, по сути своей, в бесправных рабов последних, удел которых – быть батраками и чернорабочими. Причем немецкий спрут сразу и прочно опутал всю Прибалтику, ибо уже вскоре после завоевания вся она покрылась замками завоевателей, что позволяло в зародыше подавлять сопротивление туземцев. И так продолжалось вплоть до Российской империи эпохи Николая I, когда правительство Российской империи начало урезать привилегии немецких балтийских дворян491. Можно ли это сравнить с татарским игом на Руси ? Ни в коем случае – татары требовали только уплаты дани и поставок рекрутов в свою армию, а в повседневную жизнь Руси они нисколько не вмешивались.
Автору непременно скажут, что осуществляя такую политику, Александр Невский думал не о Родине, но исключительно об усилении своей личной власти. Может быть, и так. Но, простите, какое имеет значение, о чем он думал ? В любом деле имеет значение только результат, а о результатах политики Александра Невского уже было подробно сказано выше.
Вот почему автор этих строк всецело стоит на стороне Александра Невского, а не тех князей, которыми так восхищается Александр Храмов.
Потомки Александра Невского, обосновавшиеся в Московском уделе, последовательно продолжали его политику – верно служили татарам, помогали подавлять им всякое сопротивление на Руси. Особенно выдающимся, среди этих князей, был внук Александра Невского Иван Калита. За верную службу татары дали ему право собирать дань для них по всей Руси, что дало возможность этому князю, во-первых, сосредоточить в своих руках дополнительные финансовые ресурсы, утаивая часть дани от татар, и, во-вторых, вмешиваться в дела других князей. Именно Иван Калита получил монополию доступа к татарам, став единственный посредником между ними и Русью. Поскольку татары были очень довольны деятельностью своего верного слуги, то Московское княжество стало самой спокойной частью Руси – именно туда стал стекаться народ, что еще более увеличивало богатство, благодаря поступаемым с новых жителей податям, московского князя. Более того, именно Иван Калита добился того, чтобы именно Москва, столица его княжества, стала центром русского православия – при нем в Москву перебрался и митрополит.
Начинается возвышение Москвы, особенно усилившееся тогда, когда в 60-х годах четырнадцатого века у татар началась сильнейшая борьба за власть, “великая замятня”, как ее тогда называли на Руси – за двадцать лет сменилось, по меньшей мере, четырнадцать ханов492. Именно в этой обстановке Москва впервые осмелилась показать татарам зубы – в 1380 году произошла знаменитая Куликовская битва. Триумф Москвы был очень недолог, уже в 1382 году татары сжигают Москву, но Куликовская битва показала, что татары теперь уже совсем не те, что в начале тринадцатого века. А татарская империя, Золотая Орда, еще более ослабела, когда вступила в войну с Тамерланом – последний, с 1389 по 1395 годы, провел три кампании против татар, сжег их столицу. Золотая Орда ослабела окончательно и, в середине пятнадцатого века, разделилась на несколько частей, важнейшими из которых стали Казанское, Астраханское и Крымское ханства.
А Московское княжество, к этому времени, еще более усиливается, благополучно изжив последствия потрясений так называемой “феодальной войны” второй четверти пятнадцатого века. В 1462 году на московский престол вступает Иван III (1440-1505), при котором покорение Москвой остальных русских земель вступает в решающую фазу. К тому времени, Москва, благодаря последовательному проведению в жизнь политики сотрудничества с татарами, уже поставила под свой контроль земли почти всей теперешней Центральной России. Мало того, московские князья приобретают совершенно новое мировоззрение. Они уже мыслили себя не просто разбогатевшими вотчинниками, овладевшими большим количеством земель и городов, но выразителями идеи русского национального единства. Этому способствовало крайнее ослабление, а затем распад Золотой Орды и то, что в 1439 году на Флорентийском соборе, вконец ослабевшая Византийская империя, ради получения помощи у западноевропейских государств в борьбе с турками, дала добро на унию православной церкви с католиками. Московские князья, объявив эту унию изменой православию, стали, начиная с того момента, сами назначать митрополитов в Москве (до этого их утверждали в Константинополе). Русская православная церковь стала совершенно независимой от Византии. В 1453, после захвата Константинополя турками и падения Византийской империи, уже не только русская, но и греческая православная церковь была вынуждена оказывать поддержку московским князьям, как единственным возможным защитникам православной веры от мусульман и католиков – других светских покровителей у нее больше не было. Таким образом, московские князья стали воспринимать себя как единственных защитников православия в мире, что, в тогдашних условиях, стало дополнительным важным источником их силы. Чтобы подчекнуть это, Иван III в 1472 году женился на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог, провозглашая таким образом, что Москва – Третий Рим, преемница Второго Рима, Византийской империи.
Во второй половине пятнадцатого века, как уже говорилось выше, наступил решающий этап объединения Руси – борьба Москвы с Новгородом. Cегодня в России есть множество историков, которые захлебываются от восторга по поводу Новгородской республики, очень сожалеют о том, что свободолюбивые и цивилизованные новгородцы были побеждены московской деспотией. Но опять-таки внимательно посмотрим на суть вопроса. Чем была Новгородская республика ? Классическим образцом средневековой торговой республики, подобно Венеции или Генуе в Италии, или немецким ганзейским городам на Балтике. А какую роль сыграли торговые республики в истории той же Италии или Германии ? Об этом замечательно написал один из лучших современных российских историков Борис Кагарлицкий в своей прекрасной книге “Периферийная империя”: “Вообще, нигде в истории торговые республики не были “собирателями земель” – в Италии и Германии, где торговые республики были сильны, объединение в XV – XVII веках просто не состоялось. Ганзейские города тоже были заинтересованы не в единстве Германии, а в развитии балтийской торговли, опираясь при этом больше на королей Швеции и Дании, чем на “собственных” немецких князей или императора. В этом смысле “предательское” поведение новгородских элит в XIV-XV веках, часто идущих на союз с Литвой против Москвы, вписывается в общую норму поведения феодальных торговых республик. Франция, Испания, Англия были объединены королями при поддержке городской буржуазии, но при этом им неоднократно приходилось подавлять не только мятежи баронов, но и сепаратизм традиционных городских элит, нередко призывавших “иностранных” королей на свою защиту. Успех королевской власти в этих странах был предопределен именно тем, что города были слишком слабы, чтобы действовать самостоятельно”493. Поэтому, если бы в этой борьбе победил Новгород, Россия бы вошла в Новое время не объединенной, но раздробленной на множество мини-государств, подобно Германии и Италии, со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями, о которых уже говорилось выше. Более того, приближалось открытие Америки и пути в Индию вокруг Африки, благодаря чему важнейшие торговые пути переместились со Средиземного и Балтийского морей на Атлантику, что вызвало экономический упадок торговых городов Италии и Германии, а это означает, что Новгород, будучи частью экономической системы немецкой Ганзы, сохрани он свою независимость от Москвы, тоже пришел бы в упадок, из-за переноса главных торговых путей на Атлантику.
К тому времени Московское княжество уже окончательно освоило татарский образ правления, о котором говорилось выше, и это давало Москве огромное дополнительное преимущество в борьбе с Новгородом, ибо простой народ Новгорода видел в московском князе силу, способную защитить их от гнета и произвола бояр, всесильных в условиях республики. В 1477 году Новгород капитулирует, причем новгородцы не очень сильно сопротивлялись – мало кто хотел умирать за республику, власть в которой всецело принадлежала узкой группе богатейших бояр-олигархов. И здесь московский князь впервые показал, что он воспринимает себя как восточного владыку, уверенного в том, что собственность подданных – это его собственность, которую, в случае необходимости, он имеет право отобрать в свою пользу: “Усевшийся в Новгороде московский наместник приказал, чтобы из города постепенно вывозились семьи, чье общественное положение и антимосковская репутация могли сделать их опасными для московского господства над покоренным городом-государством. В 1480 году, под тем предлогом, что новгородцы вынашивают против него заговор, Иван велел своим войскам занять город. Было арестовано несколько тысяч граждан – большая часть местного патрициата. Некоторых узников казнили, а оставшиеся с семьями были расселены на землях поблизости от Москвы, где у них не было ни корней, ни влияния. Их вотчины были конфискованы в пользу великого князя. В 1484, 1487, 1488 и 1489 годах процедуру повторили”494. С падением Новгорода Москва овладела огромными просторами Северной и Северо-Восточной России.
Сын Ивана III Василий III (1479-1533) довершил объединение Великороссии в единое государство: при нем были покорены Псков (1510), Смоленск (1514) и Рязань (1521). И там осуществляются массовые выселения местной аристократии, такие же как в Новгороде при Иване III.
Иван IV коронуется в 1547 уже царем московским, Великое Княжество Московское превращается в Московское царство. Москва уже чувствует себя настолько сильной, что она превращает в подданных своих вчерашних хозяев – татар: в 1552 году она покоряет Казанское ханство, в 1556 – Астраханское. Теперь уже не татары, но русские становятся хозяевами восточноевропейской равнины.
Московское царство выходит к Каспийскому морю, начинается массовое переселение русских в Поволжье и в Заволжье, а так как, после падения Казани, на востоке у Москвы больше нет достойных противников, то вскоре начинается и покорение Сибири: в 1582 году начинается знаменитый поход Ермака (для борьбы с народами Сибири нет надобности в огромных армиях, как это было в походах на Казань – достаточно небольших отрядов, чаще всего даже не царских, но казачьих), в 1585 году воевода Мансуров строит крепость на слиянии Иртыша и Оби, к середине семнадцатого века русские выходят к Тихому океану.
Итак, умелая политика Александра Невского дала его преемникам в руки такие возможности, что за четыре с половиной столетия крошечное княжество превратилось в огромную многонациональную империю от Ладожского озера на западе до Тихого океана на востоке, от Арктики на севере до Каспийского моря на юге.
-----
К концу пятидесятых годов шестнадцатого века Москва громит своих врагов на Востоке, там у нее серьезных врагов больше нет. Возникал вопрос – что делать дальше ? Может быть, попробовать уничтожить последний осколок Золотой Орды – Крымское ханство ? Идея заманчивая: ведь крымские татары регулярно опустошали Русь своими набегами, уводили огромное количество людей в рабство. К тому же, покорив Крымское ханство, Москва получала бы выход в Черное море и плодородные земли к северу от него. И до сих пор многие историки очень ругают Ивана IV за то, что он не решился на это. Но, нравится это кому-то или нет, в реальных условиях пятидесятых годов шестнадцатого века, эта задача была для Московского царства совершенно непосильной. Почему – об этом прекрасно написал замечательный польский историк Казимир Валишевский (1849 – 1935): “Идти на Крым было не то, что идти на Казань или Астрахань. С берегов Москвы до берегов Волги переправа войска и провианта совершалась по сети речных путей, пересекавших относительно заселенные места. Дорога в Крым уже от Тулы и Пронска шла через пустынные места, где нельзя было ни встретить пристанища, ни найти средств пропитания. Здесь до восемнадцатого века разбивались усилия лучших русских полководцев. Кроме того, нужно было считаться еще и с тем, что из-за Крыма пришлось бы столкнуться с Турцией XVI века, с Турцией Солимана Великого (Сулеймана Великолепного – автор) !”495. Последний фактор был решающим – как автор уже докладывал выше читателю, Османская империя того времени находилась в зените могущества, не имея ничего общего с упадочной Османской империей второй половины восемнадцатого века, времен Потемкина и Суворова. Борьба с таким грозным противником почти наверняка кончилась бы для Московского царства середины шестнадцатого века полным разгромом. Поэтому о покорении Крыма, в тех условиях, нечего было и думать.
И Москва обратила свой взор на Запад, в сторону владений ливонских рыцарей – потомков крестоносцев тринадцатого века, захвативших большую часть территории Прибалтики. О том, что из себя представляла Ливония середины шестнадцатого века, повествует уже упомянутый Валишевский: “Страна в то время представляла действительно печальную картину. Орден приходил в полное разорение. Воинственный дух древних рыцарей исчез; его не заменили гражданские доблести. Обязательное безбрачие выродилось в разнузданный разврат. Женщины дурного поведения массами селились у замков; постоянные оргии и выставлявшаяся рыцарями на показ роскошь повергали народ в ужасную нищету. В своей “Космографии”, опубликованной в 1550 году, Себастьян Мюнстер из этих пиров и вызываемой ими нищеты создал мрачную, отталкивающую картину. Тильман Бракель Анверский, проповедник того времени, изобразил нравы высшего духовенства, окруженного наложницами и незаконными детьми. Централизация и единство отсутствовали. Шла постоянная борьба между светской и духовной властью за владения, границы которых были не определены и постоянно изменялись. Города обнаруживали общее стремление сбросить с себя власть этих соперничающих между собой сил. Везде антагонизм”496. Если за Крымским ханством стояла великая Османская империя, то за Ливонией – никто: “Против угрозы нашествия четырех государств – Польши, России, Швеции, Дании – у Ливонии не было никаких собственных средств. Как военная организация, Орден потерял всякое значение, а чтобы набрать армию со стороны, недоставало денег, да их и не могло быть там, где не было желания их платить. Не на что было надеяться и извне. Рассчитывали в момент опасности объявить себя частью Германии, но уже в течение двух веков Ливония из-за высокомерного партикуляризма требовала от Германии признания своих прав и волностей. Польша предлагала и даже навязывала свою поддержку. Но происходившие в ней неурядицы и заботы об объединении с Литвой скорее вызывали страх, как перед враждебной силой, чем надежду на безопасность как союзницы. В 1554 году Густав I шведский хотел воспользоваться затруднительным положением Ивана во время восточных военных предприятий. Но союз, к которому он склонял Ливонию, Польшу и Литву, не осуществился, он остался один в борьбе с Москвой и должен был в 1557 году согласиться на сорокалетнее перемирие. Таким образом, несчастная Ливония осталась одна лицом к лицу с этим четвертым хищником, у которого не было недостатка ни в побуждениях, ни в предлогах к нападению”497. Надо ли удивляться, что такая богатая (достаточно вспомнить Ригу и Ревель – крупнейшие центры балтийской торговли), но совершенно дезорганизованная внутри и беззащитная страна буквально просилась на агрессию ? И в начале 1558 года началась Ливонская война, московская рать вторглась в Ливонию: “Сопротивления не было почти никакого. На протяжении почти 200 верст завоеватели встречали только слабые отряды, которые без труда были разбиваемы и обращаемы в бегство”498. “Несчастная Ливония была покинута всеми”499.
Итак, с Ливонией Московское царство покончило без малейших проблем. Но очень скоро, вместо находящейся в состоянии полного упадка Ливонии, Москве пришлось столкнуться с двумя новыми и гораздо более сильными противниками – Польшей и Швецией: слишком ценна была ливонская добыча, чтобы поляки и шведы могли ее упустить. Борьба Москвы со Швецией во второй половине шестнадцатого – семнадцатом веках будет носить характер чисто пограничного конфликта, предметом которого был вопрос о том, кто будет владеть землями около Финского залива и Ладожского озера. Для Швеции того времени главными врагами были католики – империя Габсбургов и поляки (именно с ними, а также и с датчанами, и воевал величайший король и полководец Швеции того времени, Густав Адольф – автор, разумеется, помнит и об осаде его войсками Пскова в 1615, но, по сравнению с другими его битвами, это был лишь второстепенный эпизод). Поэтому автор не будет много писать о русско-шведской борьбе того периода. А вот борьба с Польшей приобрела для Московского царства огромное значение.
Уже в тринадцатом веке будущие Белоруссия и Украина, территория теперешней Смоленской области вкупе с Литвой образовали Великое княжество Литовское, соперника Московского княжества, государство, в котором официальным языком был русский, но главной религией, с конца четырнадцатого века, стал католицизм. Вызвано это было тем, что на западе Великое Княжество Литовское граничило с Польшей, а та намного превосходила, в культурном отношении, Великое княжество Литовское, посему последнее вступило с ним в союз (поляки и литовцы совместно разбили тевтонских рыцарей в Грюнвальдской битве), все более подпадало под влияние поляков, аристократия княжества все более ополячивалась, благодаря учебе в Польше и браках с польками, а в 1569 году произошло объединение Польши и Великого княжества Литовского в единое государство – Речь Посполитую.
Москва уже давно воевала с Великим княжеством Литовским, захватив у него, в конце пятнадцатого – начале шестнадцатого века, обширные территории, причем кульминацией успехов Москвы стал захват в 1514 году Смоленска. Во время Ливонской войны московские рати вторглись и на территорию Великого княжества Литовского, в 1563 под контроль Москвы перешел Полоцк. Но эта неудача лишь ускорила создание объединенной Речи Посполитой, и уже скоро Москве пришлось иметь дело совсем с другим противником.
Тут опять надо немного отвлечься от темы и вспомнить, что, начиная с конца пятнадцатого века, в Европе начинается новая эпоха, яркими проявлениями которой стали Великие географические открытия и превращение культуры Возрождения из, в основном, итальянского феномена в общеевропейский – началось складывание буржуазных отношений, благодаря чему Европа, в первую очередь – ее западная часть, начинает превращаться в центр мира. Огромные изменения происходят и в военном деле – главным оружием отныне становится огнестрельное.
Будучи неотъемлимой частью западного мира, благодаря католицизму, Польша очень быстро стала усваивать культуру Возрождения – достаточно вспомнить такого титана, как Николай Коперник (1473-1543), причем символично, что учился он в Кракове и Падуе, что символизирует неразрывное единство итальянской и польской культур той эпохи. Польская культура шестнадцатого века переживала расцвет: “Это была страна, где Фриц Моджевский, провозглашая в программе социальных реформ всеобщее равенство прав, опередил всех публицистов эпохи. Кохановский соперничал по увлекательности и изяществу с Ронсаром, а Скарга предвосхищал Боссюэта”500. Разумеется, необходимо делать поправку на то, что Валишевский, будучи поляком, часто преувеличивает, когда речь идет о достоинствах Польши шестнадцатого века (однажды он даже пишет, что Польша шестнадцатого была “высшим воплощением славянской расы, какое только было известно до сего времени миру (написано в 1904 – автор)”501). Но, с другой стороны, ту Польшу очень высоко оценивает и современный и британский историк Норман Дэвис, который, в отличие от Валишевского, никак не мог быть польским националистом: “Польско-Литовское государство было еще одним государством, которое в XVI – первой половине XVII вв. переживало “золотой век”. Владения последних Ягеллонов были самым большим государством Европы; здесь не было ни религиозных войн; ни Оттоманского нашествия – чему подверглись многие современные государства. При Сигизмунде I (правил в 1506-1548 гг.) и Сигизмунде-Августе (правил в 1548-1572 гг.), муже и сыне еще одной королевы Сфорца, очень окрепли связи с Италией, в особенности с Венецией; а двор в Кракове был одним из самых блестящих дворов Европы эпохи Возрождения. В течение 80 лет, которые отделяют Люблинскую унию (объединение Польши и Великого княжества Литовского в единую Речь Посполитую в 1569 году – автор) от общего кризиса 1648 года, Речь Посполитая, в отличие от соседей, процветала. Балтийская торговля (зерном – автор) принесла несметные богатства многим аристократам. Имея королевские хартии, города, и в особенности Данциг, необыкновенно расцвели (хотя, как уже говорилось выше, балтийские города, из-за переноса главных торговых путей на Атлантику, к концу шестнадцатого века перестали играть главную роль в мировой экономике, как и итальянские города –автор)”502.
Неудивительно, что такая Польша, соединяя все лучшее из своего собственного и западноевропейского опыта, смогла создать лучшую армию Восточной Европы конца шестнадцатого – начала семнадцатого века, наносившую, благодаря великолепной тяжелой кавалерии, страшные поражения шведам, московитам, крымским татарам и туркам, о славных подвигах которой (автор пишет эти слова без малейшего преувеличения !) уже подробно говорилось в начале четвертой главы данной работы.
А Московское царство, в это же время, оставалось во многом еще в средневековье, отставая от Польши на целую историческую эпоху – вот что пишет уже многократно цитированный автором Валишевский о состоянии московской культуры того времени: “Ни одной поэмы. И это в эпоху Чосера и Виллона, Петрарки и Боккаччо. Ни одного научного или философского очерка – и это в эпоху пред появлением в Италии Галилея, в Англии Бекона, во Франции Монтеня, пред началом века Шекспира, Сервантеса, Джордано Бруно, Декарта, Роберта Этьена и Дюканжа”503. Неудивительно, что тогдашние поляки считали себя представителями самой передовой культуры своего времени, а своих восточных соседей-московитов – варварами: “Находясь на стыке Запада и Востока, будучи самой восточной страной мира католицизма, поляки и литовцы (в особенности первые) ощущали себя форпостом цивилизации на границе с миром варваров, к которым они без тени сомнения относили не только турок и татар. Даже подданные московского государя, за которым литовцы и поляки упорно отказывались признавать царский титул и его претензии на власть над “всея Русью”, и те в глазах польско-литовских католиков были схизматиками и варварами”504.
Таким образом, в Ливонской войне Москва, столкнувшись с Речью Посполитой, впервые столкнулась с Европой эпохи Возрождения, пусть и с периферийной ее частью. Те методы, которые позволили Москве подчинить своей власти всю остальную Великороссию и покорить Казанское и Астраханское ханства, в борьбе с поляками явно не годились.
И тут снова, второй раз после Александра Невского, ярко блеснул государственный талант русского народа, проявившийся в деятельности царя Ивана Грозного (1530-1584).
О деятельности этого царя написано невероятно много, большинство историков считает его одним из самых кровавых тиранов в истории человечества, многие – просто безумным. Вот как оценивает Ивана Грозного многократно цитируемый автором Ричард Пайпс: “Царь этот безусловно страдал психическим расстройством, и было бы ошибкой приписывать рациональную цель всем его политическим мероприятиям. Он казнил и пытал, чтобы изгнать обуявших его духов, а не из намерения изменить направление русской истории”505. Очень многие авторы считают, что, если в начале своего царствования, до введения опричнины, Иван Грозный сделал много хорошего для страны (реформы государственного управления, покорение Казани и Астрахани), то затем, во второй период своего правления, он превратился в безумного тирана.
Автор этих строк, напротив, уверен в том, что Иван Грозный – один из величайших правителей России, более того, он убежден, что самые выдающиеся свои дела он совершил не в первый период своего царствования, не тогда, когда были покорены Казань и Астрахань (здесь он лишь завершал дело, начатое Александром Невским), но именно во второй его период. И, чтобы понять то, что именно было сделано этим царем, начнем с анализа обстановки.
Итак, Ливонская война превратилась для Москвы из борьбы с совершенно бессильной Ливонией в борьбу с Речью Посполитой – вполне современным государством того времени. Наш враг не просто стремится выбросить нас из Прибалтики, его замыслы гораздо шире: уже прошел Тридентский собор (закончился в декабре 1563 года), в Европе началась эпоха контрреформации, папство перешло в наступление на протестантов, начали свою деятельность иезуиты, а ведь Польша традиционно считает себя оплотом католицизма в Восточной Европе – поэтому здесь контрреформация осуществляется особенно активно (ударный отряд этой политики, иезуиты, появились в собственно Польше в 1564, в 1569 – в Великом княжестве Литовском) и ведется она по двум направлениям: с одной стороны, как и везде в Европе, против протестантов (в первой половине шестнадцатого века, значительная часть магнатов и шляхты объявили себя протестантами, кальвинистами или арианами, чтобы присвоить себе имущество церкви, в первую очередь – ее земельные владения), с другой – во имя подчинения православных схизматиков папскому престолу (выполняя решения Флорентийского собора 1439 года о подчинении православной церкви папе римскому !): “С давних пор Польша считалась в Риме в деле приведения в лоно католической церкви своих заблудших славянских братьев на северо-востоке единственным сулившим успех орудием Провидения”506. А так как главная опора православных схизматиков – это Московское царство, то Польша попытается нанести решающее поражение Москве: в случае победы – магнаты и шляхта получают большие земельные владения с обрабатывающими их крестьянами, а католическая церковь – большие доходы от многочисленной новой паствы. Так что велик риск того, что поляки решатся на агрессивную войну против Московского царства.
Каковы преимущества поляков ?
Во-первых, наш враг имеет армию, организованную на основе самых передовых достижений военной науки того времени, его тяжелая кавалерия – вообще лучшая в мире. А наша армия ориентирована, в первую очередь, на войну с татарами, ее основу составляет легкая конница, которая не выдержит удара польских “панцирных гусар” – “тех вооруженных с головы до ног шляхтичей, каждый с несколькими оруженосцами, тех исполинов, окованных железом и мчавшихся на огромных конях, которые своим натиском прорывали самые плотные отряды и которые обратили в беспорядочное бегство шведов под Киркгольмом”507. Так что в открытом бою с поляками московскую армию ждет только поражение.
Во-вторых, общественно-политический строй Речи Посполитой очень нравится московскому боярству. Да и как может быть иначе ? Ведь в Московском царстве царь – его полный хозяин, бояре – его слуги. Вот что пишет о московских порядках уже при отце Ивана Грозного, Василии III, посол австрийского императора Максимилиана III Сигизмунд Герберштейн: “Властью, которую имеет над своими, он (Василий III – автор), он превосходит едва ли не всех монархов целого мира”508. А вот в Речи Посполитой именно магнаты и шляхта – полные хозяева государства, король находится в полной зависимости от них, а с 1572, после пресечения династии Ягеллонов, вообще началась эпоха выборных королей, не способных и шагу ступить без одобрения сейма, всецело находящегося под контролем магнатов, причем, чтобы сейм принял решение, нужно, чтобы его одобрили абсолютно все депутаты (принцип “либерум вето”) – а это дает возможность магнатам дополнительные возможности для манипулирования сеймом. А ведь Речь Посполитая и Московское царство – соседи, их не отделяют друг от друга какие-либо естественные преграды. Мало того, многие боярские роды Московского царства имеют родственников в Великом княжестве Литовском, части Речи Посполитой. Так что о том, что происходит в Речи Посполитой, московские бояре прекрасно знают, знают они и о том, что, при таких порядках, прекрасно живется не только собственно польской, но и западнорусской знати: “Новые порядки приходились по душе иным литовцам и русским – конечно, лицам высшего сословия – дворянам, – их права и сила росли: богатейшие из них уподоблялись всесильным польским магнатам, становились полными властелинами в своих владениях; а мелкие дворяне приравнивались к вольной необузданной польской шляхте”509. И, разумеется, московские бояре тоже предпочли бы быть не слугами царями, как в Москве, но всесильными хозяевами царства, как польские магнаты. Поэтому, в случае полномасштабной русско-польской войны, значительная часть боярства не может не стать пятой колонной поляков.
В-третьих, как уже говорилось выше, польская культура того времени, впитавшая все достижения культуры Возрожения, далеко превосходила русскую – именно поэтому знать Великого княжества Литовского, о чем уже говорилось выше, постепенно ополячивалась, переходила в католицизм, с чем вынуждены согласиться и русские историки: “Польша, близкая к Западной Европе, по образованию стояла гораздо выше не только Литвы, но и Руси: у поляков в конце XV столетия были и хорошие училища, даже высшая академия в Кракове, и замечательные ученые, и писатели. Это должно было, конечно, тоже сильно помочь польскому делу и в Литве, и в западной Руси: русские и литовцы высшего сословия с польской образованностью усваивали и польский язык и мало-помалу полячились; в русскую речь все больше и больше входило польских слов и оборотов”510. “Мог ли в глазах даже православного пана русский священник, не отличавшийся с виду от мужика, с грубыми ухватками, простонародной речью, в толстой одежде, смазанных дегтем чеботах, стать наряду с ловким, изящным ксендзом, или иезуитом, высокообразованным краснобаем, приятным и остроумным собеседником ?”511.
Кажется, что все преимущества у поляков. Может быть, и не пытаться сопротивляться, заранее признать свое поражение, подчиниться польскому влиянию, как это сделало Великое княжество Литовское ? Нет, об этом не может быть и речи, победа Речи Посполитой – это неизбежное превращение Москвы в боярское царство, а опыт такого правления уже был в малолетство Ивана Грозного, когда страной правили два боярских рода – Шуйские и Бельские: “Правление Шуйских в особенности отличалось варварством и беспорядками. Наместники Шуйских вели себя везде, по свидетельству летописцев, “как лютые звери”. Исключение представлял только Новгород, где были сторонники Шуйских. Города пустели. Кто мог, спасался бегством. Бельские показали себя более гуманными и разумными правителями. Но как и Шуйские, так и Бельские пользовались властью не иначе, как только злоупотребляли ею”512. Да, боярам такой порядок очень понравится, но для Московского царства в целом этот путь – путь в пропасть. Так что остается один выход – драться с поляками и победить их несмотря ни на что. А чтобы сделать это, необходимо вспомнить основной принцип стратегии – воспользоваться слабостями противника, но не давать ему пользоваться твоими слабостями. А для этого необходимо понять, какие слабости есть у поляков. Их у них, по большому счету, две:
1. Политическая слабость Речи Посполитой, выражающаяся в крайней слабости королевской власти и во всесилии магнатов, тщательно следящих за тем, чтобы, ни дай Бог, король не усилился и не ограничил бы их привилегии. Если Речь Посполитая и дальше пойдет по этому пути (а Речь Посполитая очень решительно пошла по этому пути), то она, раздираемая постоянной грызней магнатов друг с другом за влияние в государстве, довольно скоро придет в состояние полного бессилия. Здесь автор опять-таки только соглашается с выводами Казимира Валишевского, который, хотя и был крайним польским националистом, как уже было сказано выше, но, будучи разумным человеком, не мог не признать следующего: “Со времени осуществления своих стремлений к анархической свободе, то-есть с середины XVI века, вся республиканская Речь Посполитая в Польше, вопреки своим благородным замыслам и великодушным порывам в области идеального, была в практической жизни безумным существом; продолжая упорно держаться выбранного ею пути, она неминуемо шла к роковой трагической развязке, печальный исход которой она вызвала”513.
2. Политика контрреформации. Католическая церковь, особенно – иезуиты, взяла курс на ликвидацию протестанства в Речи Посполитой и на подчинение православной церкви Риму (да, формально на Варшавском сейме 1573 года объявлена полная веротерпимость, но веротерпимость и политика контрреформации, осуществляемая католической церковью того времени по всей Европе, противоречат друг другу, а так как в Варшаве взят курс именно на контрреформацию, то, рано или поздно, такая политика приведет к религиозным распрям). Если Речь Посполитая и дальше пойдет по этому пути, то это приведет к огромному напряжению внутри нее, дополнительному источнику ее слабости.
Вывод – в скоротечной войне, благодаря огромному качественному превосходству тогдашней польской армии, все преимущества – на стороне Речи Посполитой. Но, если война станет затяжной, велика вероятность того, что, увидев, что война с московитами затягивается на неопределенный срок, магнаты и шляхта будут недовольны ведущим такую войну королем, не пожелают больше платить деньги на покрытие военных расходов, откажут такому королю в поддержке. А у Москвы, напротив, появится шанс на победу – ведь в Московском царстве царь – полный хозяин в своем государстве, а не марионетка в руках бояр (вспомним высказывание Герберштейна об эпохе еще Василия III), потребуются ему люди и деньги для ведения затяжной войны – возьмет их, сколько нужно. И пойдет Речь Посполитая на мировую. А дальше от Москвы потребуется только дождаться того момента, когда Речь Посполитая, благодаря всевластию магнатов и политике насаждения католицизма, дойдет до состояния полного внутреннего бессилия, до маразма.
Итак, метод борьбы с Речью Посполитой второй половины шестнадцатого века найден – натиску польских “панцирных гусар” необходимо противопоставить затяжную войну.
Но, в такой войне, главное условие победы – это крепость тыла. А здесь и у Москвы серьезная проблема – это ее боярство, которому очень бы подошли польские порядки. Уже давно многие московские бояре были крайне недовольны существующим в Москве порядками. “Уже с 1554 года эмиграционное движение русского боярства принимает угрожающие размеры. В июле был схвачен по дороге в Литву князь Никита Дмитриевич Ростовский. Выяснилось, что вся его семья с обширной родней - Лобавновыми, Приимковыми – вступила в сношения с польским королем. С точки зрения старых удельно-княжеских нравов, в подобном образе действий не было ничего преступного. Князь Ростовский только воспользовался своим правом отъезда (к другому государю – автор). По-видимому, старые понятия еще сохраняли силу, так как царь не решился применить к виновному слишком суровые меры, по настоянию многих влиятельных лиц Ростовский был просто послан на Белозеро”514. Но той каплей, которая переполнила чашу терпения царя, стало бегство в 1564 году опять-таки к польскому королю князя Андрея Михайловича Курбского (1528-1583), одного из ближайших друзей царя, наместника всей занятой русскими Ливонии и главнокомандующего находящихся там русских войск. Эту личность многие российские историки уже давно называют борцом за свободу, борцом со страшной тиранией безумного московского царя. Но вот что писал о Курбском уже многократно цитированный автором Валишевский, который располагал подробной информацией о том, что делал этот человек, уже живя в Речи Посполитой: “Лучше известно то, что относится к его пребыванию в Польше, а то, что мы знаем о Курбском из той эпохи, говорит далеко не в его пользу. Как господин, он был ненавидим своими слугами. Как сосед, он был самым несносным, как подданный – самым непокорным слугой короля. Он переводил Златоуста и восставал против деспотизма, но себе позволял злоупотребления властью не менее чудовищные, чем те, в которых был повинен Иван. Например, он сам сажал евреев в темницы, наполненные водой с пиявками. Вздорил он со всеми, не исключая даже короля, который вовсе не был тираном. Он постоянно противился всякой власти даже тогда, когда ему приходилось платить налоги”515. “В 1582 году крестьяне польских владений, предоставленных Курбскому, открыто заявили жалобу на своего нового господина. Жалоба была признана справедливой. Это было в Польше. Можно представить себе, как он пользовался своей властью и распоряжался судьбой крестьян в своих родовых вотчинах у себя на родине ! Таких владельцев были тысячи. Курбский ведь еще слыл либеральным человеком”516. Этих строк, по мнению автора, более чем достаточно для того, чтобы понять, чем в реальности были противостоящие Ивану Грозному бояре – они хотели стать такими же магнатами, абсолютно бесконтрольными хозяевами государства, как и их польские коллеги. А ведь у каждого из таких бояр были служащие им дворяне, составляющие боярские вооруженные отряды, именно бояре комплектовали собой верхушку церкви, наконец многочисленных крестьян, населяющих боярские вотчины, и посадских людей из принадлежащих все тем же боярам “белым слобод” вполне устраивало положение, когда они платят своим владельцам-боярам гораздо меньшие подати, чем остальные крестьяне и посадские люди, платящие подати не боярам, но либо непосредственно государю, либо служащим государю дворянам, жители принадлежащих боярам вотчин и городских “белых слобод” искренне полагали, что служба какому-то там Московскому царству их не касается – ведь Россия, как единое государство, существовало, к середине шестнадцатого века, всего менее столетия, сознание общегосударственного единства и обязанности каждого жителя России служить, тем или иным способом, своему государству еще только-только формировалось и не успело глубоко проникнуть в народные массы: “При своем вступлении на престол в 1533 году Иван IV наследует уже значительные владения, но даже в географическом отношении они не составляли единства. Повсюду замечается боевое настроение населения и выступают беспорядки насильственного присоединения земель”517. А если добавить сюда еще и то, что в Новгороде и Пскове еще жива была память о временах их самостоятельности, то становится понятно, что недовольных политикой Ивана Грозного, направленной на осуществление централизации, в Московском царстве, в середине шестнадцатого века, было очень много. Как при таких условиях обеспечить прочность и единство московского тыла?
И в этих условиях Иван Грозный сумел принять главное правильное решение. Если Александр Невский сумел использовать татарское иго для того, чтобы вооружить себя и своих потомков такими средствами, материальными и духовными, которые позволили сломить сопротивление других князей и создать единое Московское царство, то Иван Грозный, будучи исключительно начитанным человеком (“Иван почерпнул много сведений из разностороннего чтения. В первые годы царствования Ивана правление бояр оставляло ему много досуга и вынуждало замыкаться в свой собственный внутренний мир. В эту пору он читал все, что попадалось под руку и возбуждало его любопытство. Он читал Священное писание и римскую историю, русские летописи и византийские хронографы, творения отцов Церкви и жития святых”518), понял, что его главным оружием станет неограниченная царская власть. Уже Иван III, его дед, сумел покорить Новгород именно потому, что простой народ Новгорода видел в нем силу, могущую защитить его от боярского произвола – он, Иван Грозный, должен осуществлять свою борьбу с непокорными боярами в масштабах всего Московского царства именно под флагом защиты вверенного ему Богом народа от боярских алчности и произвола. Уже Иван III выселил из Новгорода большое число самых влиятельных его аристократов, а принадлежащие им земли отдал своим служилым людям, причем не в собственность, а лишь в пользование, чтобы они могли исправно нести службу – он, Иван Грозный, сделает то же самое уже в масштабах всего Московского царства, отберет у нежелающих служить ему бояр земли и передаст их также только в пользование своим верным дворянам, добьется тому, что все землевладельцы действительно станут верными его слугами и больше ничем. Таким образом, все элементы политики Ивана Грозного уже присутствовали в действиях прежних московских правителей, особенно начиная с Ивана III, но Иван Грозный, обобщая опыт своих предшественников, применил их в концентрированном виде и с качественно новой целью: впервые Московское царство должно было выдержать натиск Европы эпохи Возрождения ! И тыл перестроенного таким образом таким образом Московского царства действительно будет прочен, ибо общественный строй в нем будет устроен на идее справедливости (низы будут видеть, что верхи только потому имеют власть и богатство, что они на самом деле служат Родине, следовательно они будут всецело им доверять), а отношения между многочисленными народами Московского царства будут носить гармонический характер (не имеет значения, из какого ты племени, какую веру ты исповедуешь – главное, как ты служишь царю). И, располагая столь прочным тылом, Москва победит Речь Посполитую.
Разумеется, автор не имел никакой возможности проникнуть в мысли Ивана Грозного, но, если посмотреть не на болтовню многочисленных историков о том, каким безумным тираном он был, а на то, что он реально сделал, легко приходишь именно к этим выводам. Уже в 1550 Иван Грозный пожаловал поместья в окрестностях Москвы 1000 дворянам, отобранным не по принципу знатности рода, а исключительно по принципу пригодности к службе. А в 1565 году началась опричная эпоха, длившаяся до 1572, которую большинство историков считает особо страшным периодом царствования Ивана Грозного, чуть ли воплощением ада на земле. Но, если отбросить всевозможную пустопорожнюю болтовню, то сразу станет ясно, что реально опричнина свелась к следующему:
1. Подавлению боярства, превращению его из мини-государей в своих владениях в служилое сословие. Для этого им давали поместья в других концах Московского царства, чтобы оторвать их от прежнего окружения, сделать простыми слугами царя, а вотчины, безусловная собственность переселяемых в другие края бояр превращались в поместья, даваемые в пользование верным слугам царя. О результатах такой политики пишет Казимир Валишевский: “О практических последствиях всей этой перетасовки можно судить по следующему примеру. До Ивана IV 58 вотчинника из 272, находившихся в Тверской области, не несли никакой государственной службы. Одни из них служили двоюродному брату царя Владимиру Андреевичу, другие – потомкам прежних удельных князей: Оболенских, Микулинских, Мстиславских, Голицыных, Курлятевых и даже боярам. Опричнина совершенно изменила это положение, заставив служить всех одному государю. Кроме того, опричнина уничтожила частные военные силы, в опоре на которые непокорные вотчинники были часто для царя опаснее внешних врагов. Она провозгласила принцип личной службы и установила на всей территории государства систему прямых и косвенных налогов, взимаемых в казну”519. Тех из бояр, кто так или иначе сопротивлялся это политике, казнили за измену. Вместе с боярами беспощадно подавлялась и та часть населения боярских вотчин, которая поддерживала своих хозяев-бояр в их противостоянии царю.
2. Пополнению служилого сословия выходцами из низов. Характерно. что, начиная политику опричнины, Иван Грозный, уехав в Александровскую слободу, направил в Москву два послания. Первое было обращено к знати и к духовенству, в котором царь обвинял их во всевозможных преступлениях, нежелании служить государству, гневался на них, а также заявил, что больше не желает править такими негодяями и отрекается от престола. Второе было адресовано купцам и всему простому народу Москвы, и в нем царь заявлял, что на них он не жалуется и не имеет никакого гнева. И именно адресаты второго письма, в первую очередь, составили ту грандиозную депутацию, которая отправилась в Александровскую слободу и упросила Ивана Грозного вернуться, заявив, что они ждут от царя беспощадной расправы с боярами-изменниками. Таким образом, в решающий момент царь прямо обратился за поддержкой к народу, продемонстрировав, что он – не боярская марионетка, подобно польскому королю – марионетке в руках магнатов, но защитник народа от боярского произвола. А что же народ ? А он оказал горячую поддержку этой царской политике: “В народном же творчестве Иван и доныне остается искоренителем крамолы на русской земле. Истребляя бояр, он казался защитником убогих и немощных”520. “Восстановление порядков, предшествовавших “опричнине”, не могло соблазнять “мужиков”, которые приветствовали кровавые расправы Грозного; государь, подобно ему, обходившийся без бояр или избивавший их, более подходил к нуждам убогой бедноты”521. И это понятно – народ видел, что царь расправляется с их угнетателями, которые, ради сохранения своих сословных прав, готовы были на любое предательство национальных интересов (вспомним бегство бояр в Литву). Зная это, уже нисколько не удивляешься тому, что “правительство из крестьян, казаков и даже татар образовало значительный контингент служилых людей, явившихся могущественным орудием демократической нивелировки. Иван недаром писал Ваське Грязному, что его бояре, как и бояре его отца, привыкли изменять государю, поэтому он обращается к ним, мужикам, надеясь на их верность и преданность, на что Грязной отвечал, что царь, как Бог, может из малого великого человека сотворить”522. Попутно необходимо отметить и интернационалистический аспект такой политики. Как звали жену Ивана Грозного, когда он ввел опричнину ? Мария Темрюковна. Кто она была по национальности ? Черкешенка. Беря в жены уроженку Северного Кавказа, царь этим подчеркивал, что он не делает никакой разницы между русскими и другими жителями многонационального Московского царства, для него есть единственный критерий – служит ли верно этот человек московскому царю, или нет.
3. Разгрому потенциальных очагов сепаратизма, какими были Новгород и Псков – именно разгром первого в 1570 году стал кульминацией опричнины.
В 1572 опричнина была упразднена. И каков был результат этой политики ? Немец Генрих Штаден, не жалеющий красок для описания ужасов опричнины, все же был вынужден признать следующее: “Все же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе – одна вера, один вес, одна мера ! Только он один и правит ! Все, что ни прикажет он – все исполняется, и все, что запретит – действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне”523. Такой порядок сохранялся и после смерти Ивана Грозного, в царствование его сына Федора Ивановича (1584-1598). Вот что пишет о Московском царстве, об отношениях между царем и знатью, английский купец Джильс Флетчер, посетивший Россию в 1588-1589: “Правление у них чисто тираническое: все его действия клонятся к выгодам и пользе одного царя и, сверх того, самым явным и варварским образом”524. “Сначала они (знать – автор) были только обязаны служить царю во время войны, выставляя известное количество конных, но покойный царь, Иван Васильевич, отец нынешнего царя, человек высокого ума и тонкий политик в своем роде (подчеркнуто мной – автор), желая более усилить свое самодержавие, начал постепенно лишать их прежнего величия и прежней власти, пока, наконец, сделал их не только своими подчиненными, но даже холопами, то есть настоящими рабами или крепостными. В самом деле, они сами не иначе себя называют как в государственных бумагах, так и в частных просьбах, подаваемых ими царю, так что теперь они, относительно своей власти, своих владений, жизни и всего прочего, зависят от воли царя, наравне с другими подданными”525.
Благодаря опричнине, в Московском царстве окончательно оформился общественный строй, совершенно не похожий на то, что, в это же время, было в Речи Посполитой. Там все государство строилось ради наилучшего удовлетворения потребностей “благородных”, магнатов и шляхты, король – их покорный слуга, простой народ – бесправные хлопы и быдло, цель которого – обеспечение безбедного существования “благородных” и только. В Московском царстве, напротив, все должны служить государству, только бояре и дворяне – непосредственно своей ратной службой, а крестьяне и горожане – давать средства на содержание служилого сословия, при этом царю должны в одинаковой мере подчиняться и знать и крестьяне. Нет, автор ни в коей мере не утверждает, что, после опричнины, Московское царство превратилось в подобие рая на земле – отнюдь, всякого зла и несправедливости там было более чем достаточно. Но то, что общественный строй Московского царства был несоизмеримо более справедливым, чем в Речи Посполитой – это факт, и русские люди того времени это, по крайней мере, чувствовали, именно об этом они говорили поляку Маскевичу, побывавшему в Московском царстве уже после Ивана Грозного, в Смутное время: “Ваша свобода вам дорога, а нам дорого наше рабство. У нас есть к тому основания: у вас магнат может безнаказанно обижать крестьянина и шляхтича; у жертв нет другого спасения, кроме судебного процесса, который может безысходно длиться десятки лет; у нас судья – царь, для которого равны все подсудимые, и суд его оказывается более скорым”526.
Автору непременно скажут, что именно в те годы в Московском царстве складывалось крепостное право для крестьян, а о какой справедливости, при наличии крепостного права, можно говорить ? Все верно, именно тогда в Московском царстве складывалась система крепостного права, но ведь, автор вынужден повторить, крепостное право в Московском царстве не имело ничего общего с тем же польским крепостным правом. У поляков магнаты и шляхта – мини-короли в своих владениях, они могут делать со своими крестьянами все, что им вздумается, король не имеет права вмешиваться в их отношения с подвластными им крестьянами, цель польского крепостного права – исключительно обеспечение сытой жизни магнатов и шляхты. Московское крепостное право – это только способ обеспечить служилое сословие средствами для исправного несения последним военной службы. Да, крестьянин прикреплен к помещику, но и помещик прикреплен к военной службе государству, о чем прекрасно написал тот же Пайпс: “Из всего сказанного выше об обязательной службе помещиков, следует очевидный вывод, что крепостное состояние крестьян не было в России неким исключительным явлением, а представляло собою составную часть всеохватывающей системы, прикрепляющей все население к государству. В отличие от раба древнего мира или обеих Америк, крепостной Московской Руси не был несвободным человеком, живущим среди вольных людей, илотом среди граждан. Он был членом общественного организма, никому не позволявшего свободно распоряжаться своим временем и имуществом”527. Московское крепостное право – это отношения между начальниками и подчиненными, причем и те и другие, должны служить государству, каждый по своей части, польское крепостное право – отношения между рабовладельцами и рабами.
И именно справедливость общественного строя придавала особую прочность Московскому царству, именно она стала главным преимуществом Москвы в борьбе с поляками на завершающем и решающем этапе Ливонской войны – народные массы Московского царства видели в поляках силу, которая хочет уничтожить в Москве сильную царскую власть и этим лишить простой люд всякой защиты от боярского произвола: чтобы этого не случилось, народные массы готовы были вынести огромные тяготы и лишения, лишь бы не допустить этого.
А к тому времени Речь Посполитая обрела выдающегося правителя и полководца – короля Стефана Батория (1533-1586), выдающегося полководца, в прошлом – венгерского магната и воеводу Трансильвании. Именно этот человек провел ту реорганизацию армии Речи Посполитой, благодаря которой она стала лучшей армией Восточной Европы. Начался последний и решающий период Ливонской войны. Цели поляков были грандиозны. “В мае месяце (1581 года – автор), когда в Вильну прибыл король, послы (Ивана Грозного – автор) узнали, что, кроме Ливонии, от них требуют Новгород, Псков, Смоленск, всю Северскую область и 400 000 дукатов военного вознаграждения”528. Но и это было только приправой к основному блюду: “По следам короля шла другая армия. Иезуиты вели религиозную пропаганду, успехи которой уже чувствовались в русско-ливонских областях до самой Ливонии. С 1576 года Баторий им покровительствовал, надеясь при их помощи разорвать узы, связывавшие население этих областей с православной Москвой и протестантской Германией. Отцы-иезуиты в Вильне могли отпраздновать обращение 80 лютеран и 50 православных. Эта миссионерская работа охватывала широкие горизонты. Движение католицизма через Ливонию должно было достигнуть Швеции, где Рим имел точку опоры благодаря Екатерине из дома Ягеллонов. Возвращением потерянной земли католики думали замкнуть реформацию в тесный круг, где она задохнется, и побежденная Москва в свою очередь не устоит перед натиском латинства. Отдавши себя в руки героического вождя, наиболее развитое славянское племя разрешило бы двойную проблему – политическую и религиозную. От разрешения этих проблем зависело будущее северо-восточной Европы. Это было бы созданием “Третьего Рима” и осуществлением самых честолюбивых надежд”529. Неудивительно, что Речь Посполитая была “охвачена воинственным воодушевлением. Собравшийся 19 января 1578 года сейм вотировал на 2 года экстраординарный налог. Доход с него исчисляли в 800 000 и даже 1 200 000 флоринов. Без сомнения, это было немного. Ежегодный расход на содержание испанской армии в Голландии в ту же пору поднимался до 7 000 000 дукатов. Но Речь Посполитая до сих пор никогда еще не шла на такие жертвы”530.
Бои начались весной 1578 года. Вначале все шло хорошо для поляков. В сражении под Венденом польская тяжелая кавалерия нанесла тяжелейшее поражение русским. Но дальше Иван Грозный, стремясь перевести войну из быстротечной в затяжную, стал уклоняться от больших полевых сражений, вынудил поляков перейти к осадам русских крепостей. В такой войне жизненно необходимой была артиллерия, особенно тяжелая, а с ней у поляков был полный провал: “Слаба была у поляков в эту, как и в последующие войны, артиллерия. Несмотря на старания Батория набрать в Германии и даже в Италии хороших литейщиков пушек и на просьбы у курфюрста Саксонского доставить осадные орудия и артиллерийские материалы, его артиллерия была все время слаба и недостаточна. Количество артиллеристов в 1580 году не превышало 73, а в следующем году равнялось 20”531. Иван Грозный, сосредоточив в своих руках абсолютную власть и, как следствие, огромные финансовые средства, напротив, смог создать исключительно мощную, для того времени, артиллерию, символом которой является знаменитая “Царь-пушка”, созданная Андреем Чоховым уже после смерти Ивана Грозного, в 1586 году, внешний диаметр ствола которой достигал 1210 мм, вес – более 39 тонн. О состоянии русской артиллерии того времени пишет уже цитированный выше Флетчер: “Полагают, что ни один из христианских государей не имеет такого хорошего запаса военных снарядов, как русский царь, чему отчасти может служить подтверждением Оружейная Палата в Москве, где стоят в огромном количестве всякого рода пушки, все литые из меди и весьма красивые”532. Да, благодаря своему огромному превосходству в военном искусстве и таланту ее вождя, армии Стефана Батория вначале удавалось брать русские крепости и при огромном превосходстве противника в артиллерии (Полоцк, Великие Луки, Заволочье), но война стала принимать затяжной характер. И тут-то и стал проявляться во всей красе главный недостаток государственного строя Речи Посполитой – полная зависимость короля от сейма, контролируемого магнатами: “Король употребил всю весну на переговоры с сеймом. “Король дал из своего кармана все, что мог дать”, кричал депутатам Замойский. “Чего вы ждете еще от него ? Хотите, чтобы он снял с себя кожу ? Если бы какой-нибудь алхимик нашел секрет делать золото из человеческой кожи, король бы сделал и это!” Субсидия была дана еще на один год, только под условием, что на этот раз война будет закончена”533. Итак, Речь Посполитая, благодаря своему общественно-политическому строю, начала явно выдыхаться, несмотря на то, что ее армия не потерпела ни одного поражения ! Когда же поляки подошли к Пскову, одной из самых мощных крепостей Московского царства, наряду со Смоленском, Казанью и Астраханью (об этих четырех крепостях Флетчер писал, что они “построены весьма хорошо и могут выдержать всякую осаду, так что их почитают даже неприступными”534), снабженной особо мощной артиллерией, то взять его они так и не смогли: “Первый приступ поляков 8 сентября 1581 года был отражен русскими храбро, и осаждающие понесли страшные потери (выделено мной – автор). При этом погиб Гавриил Бекеш, брат отважного начальника венгерской кавалерии. Попытка эта долго не возобновлялась. Чувствовался недостаток пороховых припасов, а тут еще взорвало пороховой погреб в Зуше. В конце октября польская армия уменьшилась на 10% благодаря голоду и стуже. По свидетельству Пиотровского, не приходилось и 40 лошадей на эскадрон. Литовцы грозили уйти. Баторий принужден был собрать предводителей и сказать им речь. Дела пошли еще хуже, когда король отправился в Варшаву, чтобы склонить сейм к новым усилиям. Новый приступ, назначенный после прибытия обоза из Риги, кончился 3 ноября так же печально, как и первый. Тогда сняли орудия с батарей и более чем когда-либо начали ждать мира”535. Именно тогда проявилось огромное положительное значение опричной политики – надежды поляков на то, что народ Московского царства, особенно псковичи, ненавидит кровавого тирана и восстанет сразу же при появлении западных освободителей, оказались мыльным пузырем – опричнина до крайности обессилела потенциальную польскую пятую колонну, и та ничем серьезным полякам помочь не смогла. С этим согласен и Валишевский: “Я должен прибавить, что вскоре после описанных событий (опричного похода на Новгород – автор) поляки осадили Псков и встретили геройское сопротивление. Не поступил бы город иначе без этого урока верности ? Сомнение вполне позволительно. Насильно присоединенные к Москве, нарушившей их обычаи и интересы, оба города только из страха исполняли свои новые обязанности”536.
Итак, война окончательно зашла в тупик – с одной стороны, Иван Грозный не мог даже и помыслить о том, чтобы уничтожить польскую армию в полевом сражении – настолько велико было превосходство тогдашних поляков над русскими в военном искусстве, с другой стороны, Стефан Баторий, из-за политического строя Речи Посполитой не мог продолжать войну. Начались мирные переговоры, закончившиеся подписанием 15 января 1582 года Ям-Запольского перемирия, заключенного на 10 лет, по которому Москва теряла все завоеванное прежде в Ливонии и передавала Речи Посполитой небольшой район вокруг Велижа. Само собой разумеется, автор нисколько не будет пытаться оспаривать тот факт, что в Ливонской войне Москва была побеждена Речью Посполитой. Но, в долгосрочной перспективе, Иван Грозный одержал огромную победу – он сумел противопоставить военному и культурному превосходству Речи Посполитой политическое превосходство Московского царства, в результате чего борьба с Москвой приняла для Речи Посполитой не быстротечный, как это планировали в Варшаве, а затяжной характер, а такая война, при существующем в Речи Посполитой общественно-политическом строе, была для нее гибельна. Именно Иван Грозный вооружил Московское царство такой стратегией борьбы с поляками, которая, автор здесь подчеркивает – в долгосрочной перспективе, оказалась для Речи Посполитой смертельной. И именно за это автор считает Ивана Грозного одним из величайших правителей в русской истории.
Завершая разбор темы Ивана Грозного, автор обязан разобрать те аргументы, которые приводят многочисленные историки, доказывающие, что Иван Грозный – один из самых жутких тиранов в истории человечества, принесший огромный вред России:
1. Ужасы опричного террора, якобы носящие какой-то особенно зверский, даже для того времени, характер. Во-первых, ужасы России той эпохи до крайности преувеличены. Яркий пример того, как недобросовестные историки выдают чрезвычайные случаи за норму русской жизни того времени, приводит все тот же Валишевский: “Гуаньино рассказывает, что, когда замерзала река (около Александровской слободы – автор) и на льду собирался народ для гуляний, царь имел привычку выпускать на мирную толпу нескольких своих медведей. Единичный факт такого рода мог иметь место. Но своеобразная привычка царя могла помешать народу гулять на реке. В этом случае, как во многих других (выделено мной – автор), летопись, очевидно, несколько преувеличила”537. Во-вторых, если отбросить баснословные преувеличения и взглянуть на реальные жестокости эпохи Ивана Грозного – так ли уж они отличаются в худшую сторону от того, что, в это же самое время, было в Западной Европе ? И опять слово предоставляется Казимиру Валишевскому: “В свой век Иван имел пример и подражателей в 20 европейских государствах. Нравы его эпохи оправдывали его систему. Посмотрите на Италию. Прочтите Бурхарда, хладнокровно писавшего свои протокольные заметки в среде Александра VI и семьи Борджиа. Прочтите иронически-снисходительные донесения венецианского посланника Джустиньяни или циничные мемуары Челлини. Перенеситесь в Феррару, к наиболее цивилизованному двору всего полуострова. Там вы увидите кардинала Ипполита д’Эсте, соперничающего в любви со своим братом Джулио и приказывающего вырвать ему глаза в его присутствии. Просмотрите протоколы giustizie того времени. Ужасы Красной площади покажутся вам превзойденными. Повешенные и сожженные люди, обрубки рук и ног, раздавленных между блоками…Все это делалось средь бела дня, и никого это ни удивляло, ни поражало. Перенеситесь в противоположную сторону материка, в Швецию. Там вы увидете Эрика XIV с его Малютой Скуратовым, любимцем Персоном, выходящим из знаменитой кровавой бани 1520 года, когда 94 епископов, сенаторов и патрициев были казнены в Стокгольме. На престоле, наконец, Иоанн III. Персон наделал много зла. По приказу нового короля его вешают, не сразу душати при этом дробят ему руки и ноги и, в конце концов, пронзают грудь ножом. Не забывайте и о Нидерландах. Хотя погром Льежа, о котором я уже говорил, произошел столетием раньше, но он все-таки мог быть уроком для Ивана. Он мог даже на таком расстоянии вдохновиться примерами Хагенбаха, правителя Эльзаса, действовавшего в духе системы Карла Смелого. Быть может царю рассказали о знаменитом празднике, на котором приглашенные мужчины должны были узнать своих жен, раздетых донага и с лицами, закрытыми вуалью. Тех кто ошибался, сбрасывали вниз с лестницы. Можно напомнить капитуляцию Монса, условия которой были нарушены в 1572 году наместником Альбы Нуаркармом. 11 месяцев победители предавались там кровавым эксцессам. Можно напомнить о 20 000 гражданах Гарлема, переколотых в следующем году герцогом, в то время как Филипп II в официальном письме предлагал награду за убийство Вильгельма Оранского. Не забудьте и инквизиции и 40 протестантов, сожженных 12 марта 1559 года в Велладолиде, а также Варфоломеевскую ночь во Франции. Вспомните Генриха VIII английского, его казематы и виселицы. Голова епископа рочестерского Фишера гнила на решетке лондонского моста, в то время как король в белом шелковом одеянии вел к алтарю Анну Семур на другой день после того, как он приказал обезглавить Анну Болейн ! Если нравы эпохи оправдывали жестокость на Западе, то то же приложимо и к Ивану”538. Так что, для своего времени, какой-то особой жестокостью, Иван Грозный отнюдь не отличался.
2. К концу правления Грозного страна, из-за опричнины, была совершенно разорена, Вот как об этом повествует Ричард Пайпс: “Обширные области центральной и северо-западной России – традиционно наиболее густонаселенные – наполовину опустели. Земельные переписи между 1581 и 1592 годами указывают, что многие деревни опустели и стали зарастать лесом, пахота превратилась в выгоны, а церкви, когда-то звеневшие песнопениями, стояли пустыми и притихшими. Оскудение населения в таких масштабах поставило государство и его служилое сословие перед серьезным кризисом”539. Да, это утверждение является очень распространенным, но соответствует ли оно истине ? Дело в том, что именно подати с крестьян были основной финансовой базой Московского царства, как впрочем и практически всех остальных государств того времени. И если бы исчезла половина крестьянского населения, то Московское царство находилось бы в состоянии полнейшего бессилия, ему не на что было бы содержать армию ! Вспомним, что Германия, чье население, в ходе Тридцатилетней войны, действительно сократилось с 21 миллиона до 13 миллионов540, находилась, после окончания той войны, в состоянии полнейшего упадка, ее соседи делали с ней, что хотели ! А что же происходило в Московском царстве после смерти Ивана Грозного? Иван умер в 1584 году, а уже в 1590 году, всего через шесть лет после его смерти, Москва начинает войну со Швецией. Валишевский описывает ее следующим образом: “Борис (Годунов – автор) в 1590 году уговорил самого Федора стать во главе огромного (выделено мной – автор) войска и двумя последовательными походами добился от Швеции уступки двух городов, Копорья и Иван-города, которые давно уже служили предметом-спора между обеими сторонами. … Москва в 1595 году вынудила у Швеции окончательные условия мира. В Тявзине, при посредничестве императора (Священной Римской империи – автор), был подписан весьма выгодный, хотя и вызывавший довольно жестокие нападки, мирный договор. Ко всему приобретенному ранее царь присоединил и Кексгольм”541. Итак, всего через шесть лет после смерти Ивана Грозного, когда, как нас старательно уверяют историки, Московское царство находилось в состоянии полнейшего упадка, Москва выводит в поле огромную армию, победоносно ведет наступательную войну ! Откуда же она взяла на это средства ? Ведь для большой войны нужно очень много денег ! Может быть, за эти шесть лет (с 1584 по 1590), Московское царство пережило некое экономическое чудо ? Отнюдь: “Прошло пять лет со времени заключения мира (речь идет об окончании Ливонской войны – автор), но лишь небольшая часть опустевшей пашни была возвращена к жизни. Процесс экономической стабилизации был приостановлен стихийными бедствиями, обрушившимися на страну в 1587-1588 годах”542. Доходы от продажи получаемых из Сибири мехов ? Но даже Западная Сибирь была окончательно присоединена к Московскому царству только в 1592 году, поэтому серьезной статьей дохода сибирская пушнина еще не успела стать. Остается один вывод – да, разумеется, экономическое положение Московского царства, после более чем 20-летней войны, было далеко не блестящим, но оно даже отдаленно не приближалось к тому, о чем нам рассказывают многочисленные авторы, иначе бы начать наступательную войну против шведов в 1590 году, выведя в поле огромную армию, Москва просто не смогла бы. А как же данные земельных переписей, на которые ссылается Пайпс ? Все очень просто: ведь эти переписи проводились для того, чтобы определить размеры налогов, и многие землевладельцы, чтобы платить налогов как можно меньше, клялись и божились перед чиновниками, что, из-за страшной и ужасной опричнины, они совершенно разорены и платить ничего не могут – а чиновники, получив от соответствующих землевладельцев щедрые взятки, писали, что те нищие как церковные крысы и платить налогов не могут. Вот и использовали, столетия спустя, крайне сомнительные данные этих переписей целые рати историков, чтобы, будем говорить откровенно, обгадить как можно больше царствование Ивана Грозного. Представление о том, как работают эти господа, дает один небольшой, но характерный пример. Один из современных авторов (специально не называю его фамилию, чтобы никоим образом не рекламировать халтуру) написал, что, к концу царствования Ивана Грозного, в городе Гдове осталось всего 14 жителей, после чего он сделал вывод – вот какой негодяй Иван Грозный, как он разорил страну ! Но, к величайшему сожалению этого “историка”, на эту же тему написал и Казимир Валишевский: “В одном Пскове, и только в пределах городских стен, не считая пригородов, по данным того времени насчитывалось 1300 лавок и контор. Но документы отмечают одно явление, резко выступающее в русской жизни XVI века: городской торговый класс населения быстро уничтожается, его заменяют военные элементы (выделено мной – автор). В Гдове, где торгово-промышленный элемент более сохранился, чем в других городах, списки 1580-1585 годов отмечают только 14 душ представителей этой категории населения (выделено мной – автор)”543. Оцените, уважаемый читатель, всю наглость этого подлога – количество представителей только одной категории населения Гдова было выдано за количество всех жителей этого города !
3. Опричный террор обезглавил московскую армию, благодаря чему была проиграна Ливонская война. Опять полная чушь: опричнина существовала с 1565 по 1572 годы, а наибольшие победы в Ливонской войне Московское царство одержало в 1576-1577, именно после, а не до опричнины – были захвачены большая часть Эстонии и значительная часть Латвии. Другое дело, что применяемые московской ратью методы ведения войны, давшие превосходные результаты в борьбе с совершенно бессильной, к тому времени, Ливонией, доказали свою полную неэффективность в борьбе с армией Речи Посполитой – лучшей армией тогдашней Восточной Европы. Но к “обезглавливанию” русской армии из-за опричного террора это отношения не имеет – просто тогдашная армия Речи Посполитой была лучшей в Восточной Европе, она била отнюдь не только московитов, но и всех остальных соседей поляков – шведов, турок и татар, о чем уже говорилось выше.
4. Политика Ивана Грозного привела к Смутному времени. Простите, в каком смысле ? Суть политики Ивана Грозного заключалась в том, чтобы прикрепить к тому или иному виду службы государству, тяглу, все социальные слои населения Московского царства: бояре и дворяне должны осуществлять непосредственную ратную службу государю, а крестьяне и посадские люди – давать средства на содержание первых. Если бы эта политика была бы действительно, в условиях России того времени, неразумной и вызывающей внутренние конфликты, то правители России после Смутного времени, первые Романовы, от нее бы отказались. А что было в действительности в России первой половины семнадцатого века, после Смутного времени ? Российские историки конца девятнадцатого века пишут об этом следующее: “И правительство, и общество, в лице соборного представительства, трудятся частью над восстановлением, частью над дальнейшей разработкой основ до-смутного государственного порядка (выделено мной – автор). Это течение увенчивается обширной кодификационной работой – изданием Соборного Уложения 1649 года, представившего собой свод указного законодательства первой половины XVII века. Этим завершился процесс преобразования общественных классов, начатый в XVI столетии на основах закрепощения службе и тяглу и обособления сословий друг от друга на основании строгой специализации государственных повинностей. С одной стороны, Уложение окончательно санкционирует закрепощенность крестьянства, причем, помимо податных обязанностей крестьянина по отношению к казне, самый крепостной труд на помещика рассматривался как разновидность службы на государство, как материальное обеспечение служилоспособности помещника. С другой стороны, законодательство стремится разрушить выдвинутые жизнью мелкие промежуточные общественные слои, фактически нарушавшие освященную законом обособленность общественных классов. Сюда следует отнести запрещение служилым людям “закладываться” за кого-либо ради отбывания от службы, а а также окончательное юридическое отграничение посада от уезда, путем принудительной приписки к посадскому тяглу расположенных около посада торговопромышленных людей и запрещения беломестцам (жителям “белых слобод” в городах, принадлежащих боярам – автор) торговать на посаде без приписке к посадской общине. Ограждая посадских людей от торговопромышленной конкуренции сторонних элементов, закон в то же время замыкал этот класс, запрещая посадским людям записываться в службу и поступать в холопы, замыкал и каждую посадскую общину в отдельности, допуская переход из посада в посад не иначе, как по предписанию правительственной власти. Торговопромышленная деятельность посадского класса окончательно получает характер принудительной службы”544. Итак, в главном, первые Романовы – верные продолжатели политики Ивана Грозного, ни о каком отказе от нее нет и речи. Так что принципиальное направление политики Ивана Грозного как причина Смуты отпадает. Может быть, Смутное время было порождено теми невероятно деспотическими и тираническими методами, которыми Иван Грозный якобы осуществлял свою политику ? Но ведь Иван Грозный умер в 1584 году, а Смутное время началось в начале семнадцатого века, не менее чем через шестнадцать лет после его смерти, в царствование Бориса Годунова, которого пока еще никто не называл одним из величайших тиранов и злодеев мировой истории. Так что и методы Ивана Грозного никак не могут быть причиной Смутного времени.
Короче, когда начинаешь внимательно знакомиться с претензиями историков к Ивану Грозному, то сразу обнаруживаешь их полную несостоятельность. Разобравшись с ними (автор был вынужден довольно сильно отвлечься от темы), можно перейти к русско-польскому противостоянию уже после смерти великого царя.
При всем своем драматизме, эта борьба, по сути своей, была лишь затянувшимся доигрыванием партии, главные ходы которой обе стороны сделали в царствование Ивана Грозного. В Смутное время поляки сделали последнюю попытку подчинить Московское царство. И тут надо хоть немного сказать о сущности того, что происходило в России в это время, благо только что выше автор категорически отрицал широко распространенную версию о том, что именно политика Ивана Грозного привела к Смуте, поэтому он обязан дать свое объяснение ее причин.
Политика, которая была начата Иваном Грозным, продолжалась, после его смерти, Борисом Годуновым, управлявшим государством при его слабоумном сыне Федоре и ставшим, после смерти последнего в 1598, царем: “Впрочем, Годунов продолжал некоторым образом следовать программе Грозного, не проявляя лишь его жестокости (так как, после опричнины, в этом не было надобности – автор). И русские и иностранные летописцы, как Тимофеев или Флетчер, вполне согласуются в указании на то, что Борис покровительствовал людям низкого звания в ущерб родовитой знати”545.
Эта политика, с одной стороны, поддерживалась большинством населения Московского царства, как уже говорилось выше, но она совершенно не устраивала две группы населения. Во-первых, это были родовитые бояре, о причинах чего также подробно говорилось выше. Во-вторых, это была худшая часть простого народа, предпочитающая жить не честным трудом, а грабежом, благо бескрайние леса и степи, редкое, разбросанное на огромных просторах население создавали идеальные условия для ее деятельности, о которой замечательно написал выдающийся русский историк середины и второй половины девятнадцатого века С.М.Соловьев: “К тому же подле выселения людей с земским характером – людей, переносивших на новые места свой труд – мы видим выход людей с другим характером – людей, которые, ушедши от тяжкого труда, от надзора правительственного и общественного, начинают заниматься дурным промыслом, жить на чужой счет; в густых лесах малонаселенной страны так легко было образовываться и укрываться от преследований разбойничьим шайкам, от которых мирное сельское народонаселение терпело более, чем от внешних врагов; от последних терпели окраины, разбойники свирепствовали повсюду. Но не один лес служил убежищем для людей, которые хотели жить на чужой счет – на счет трудящихся в поте лица братий; широкие степи, которыми граничила древняя Россия на юге и юго-востоке, переставши быть привольем хищных, кочевых орд, стали привольем казаков – людей, не хотевших в поте лица есть хлеб свой…”546. Укрепление государственной власти этим людям, разумеется, крайне не нравилось.
При нормальном ходе событий, с недовольством этих людей государство и поддерживавшее его большинство населения сумели бы справиться. Но тут вмешался Случай – в 1603 году, после того, как в 1601-1602 годах, из-за небывало холодной погоды, вымерзли посевы, наступил страшный голод – по подсчетам современников, в те годы умерла ТРЕТЬ населения Московского царства547. Общественно-политический строй Московского царства того времени к нему не имел НИКАКОГО отношения – было трагическое сочетание совершенно нормального для ВСЕГО тогдашнего человечества низкого уровня производительных сил и аномально холодной погоды. Но этот страшный голод не мог не привести к тому, что огромное количество людей в Московском царстве осталось без средств к существованию, утратило привычный образ жизни, превратилось в люмпенизированную массу, привычную к любому насилию – короче, оно стало идеальным материалом для любых подстрекателей массовых беспорядков. В такой ситуации активизировались недовольные усилением царской власти бояре, благо смерть сына Ивана Грозного в 1598, Федора Ивановича, была концом династии Рюриковичей, преемник Федора, Борис Годунов, еще вчера был одним из бояр, и это не могло не вызывать у остальных бояр вопросы: чем Годунов лучше нас, почему именно он достоин царской власти ? Воспользовавшись сложившейся ситуацией, они привели к власти Лжедмитрия I в 1605 году, затем, поняв, что новый царь отнюдь не собирается быть безвольной марионеткой в их руках, натравили на него столичную чернь, которая и убила его уже в следующем, 1606-м году. К власти пришел Василий Шуйский, один из знатнейших бояр, и именно при нем борьба бояр за власть превратилась в Смутное время: ведь два раза подряд бояре старательно убеждали народ, что цари, правящие Московским царством (вначале Борис Годунов, затем Лжедмитрий I) не имеют законных прав на престол ! Авторитету царской власти был нанесен страшный удар, страна впала в анархию – в игру вступили люмпенизированные массы, называющие себя казаками, порожденные великим голодом 1603 года, творившие чудовищные бесчинства (движение Болотникова). Последних советские историки выставляли защитниками интересов трудового народа от угнетателей-бояр, но о том, что из себя реально представлял тот же Болотников и ему подобные, прекрасно написал Соловьев: “В последнее время (речь идет о шестидесятых годах девятнадцатого века – автор), когда русская мысль, недостаточно установленная научным трудом, произвела несколько странных явлений в нашей литературе, в некоторых так называемых исторических сочинениях (Соловьев имел в виду труды историков Н.И.Костомарова и А.П.Щапова – автор) высказалось стремление выставить этих героев леса и степи, разбойников и казаков с выгодной стороны, представить их народными героями, в их деятельности видеть протест во имя народа против тягостей и неправды тогдашнего строя государственной жизни. Протест ! Хорош протест во имя народа, во имя народных интересов – протест, состоящий в том, чтоб мешать народному труду, мешать труженикам трудиться и посредством труда улучшать свое положение ! Хорош протест против неправды под знаменем лжи, под знаменем самозванства !”548.
Воспользовавшись полным хаосом в Московском царстве, в 1609 в войну вступила Речь Посполитая. Поляки еще раз показали свое огромное превосходство в военном деле, в битве при Клушине, 4 июля 1610 года, поляки без проблем разгромили превосходящую их численно московскую армию, что привело к падению Шуйского и образованию олигархического боярского правительства, так называемой “семибоярщины”, которая очень скоро признала русским царем Владислава, сына польского короля Сигизмунда III.
Казалось, с независимостью Московского царства покончено – она отныне входит в состав Речи Посполитой, благо “семибоярщине” и ее сторонникам польские олигархические порядки очень даже подходили: “Жертвы Грозного и Годунова…, благодаря более развитой в среде их культуре легче других соотечественников своих поддавались очарованию польских вольностей”549.
И вот тут-то, к полной неожиданности для поляков и их сторонников в Москве, сказало свое веское слово великое наследие великого царя Ивана Грозного, проявившееся в двух моментах:
1. Во-первых, и это самое главное, народ Московского царства, в массе своей, считал именно общественный порядок, созданный Иваном Грозным, при всех его недостатках, в основе своей, справедливым (вспомним свидетельство поляка Маскевича !), а то, что несли “цивилизованные” поляки и их русские сторонники – величайшей несправедливостью, он ни в коем случае не желал власти бояр-олигархов – именно это и привело к появлению ополчения Минина и Пожарского: “Попытки ввести конституционный строй не имели надежды на успех в этой уже глубоко демократизированной стране именно потому, что они всегда шли сверху. Масса не интересовалась ими, относилась к ним даже враждебно. Она инстинктом понимала, что, идя по следам поляков, реформаторы вели не к свободе, а к олигархии”550.
2. Во-вторых, с самого начала, те, кто не желал жить под польской властью, противопоставили огромному польскому военному превосходству в боях в открытом поле метод, который был отработан именно при Иване Грозном, во время борьбы с Баторием – вынудить поляков осаждать крепости, изматывать их, перевести войну из быстротечной в затяжную: как во время борьбы с Баторием важнейшим событием была осада поляками Пскова, так и во время Смутного времени – осада поляками Смоленска.
Как и при Иване Грозном, поляки оказались совершенно не готовы к такому повороту событий, более того, именно в это время Речь Посполитая, благодаря ее общественно-политическому строю шляхетной республики уже начинает клониться к упадку. Во-первых, благодаря всесилию магнатов, Речь Посполитая, тоже была дезорганизована и обессилена из-за магнатских мятежей: “Дело в том, что со смерти Димитрия I он (польский король – автор) был всецело поглощен заботами о порядках внутри своего государства. До июля 1607 года руки его были связаны мятежом (rokosz) Зебржидовского. Позднее к этим заботам присоединились еще затруднения в вопросе о финансах и войске, а Польша, только что истощенная братоубийственной борьбой, была плохо подготовлена к завоевательной войне (выделено мной – автор)”551. Во-вторых, когда Речь Посполитая все же вступила в войну, ее армия сразу же застряла под стенами Смоленска, являвшегося тогда, как и Псков, одной из мощнейших русских крепостей – его осада была начата в сентябре 1609 года, а в город поляки вступили только в июне 1611 года, то есть почти через два года после начала осады ! Повторилась история осады поляками Пскова при Иване Грозном, прежде всего – исключительная слабость польской артиллерии. Достаточно сказать, что осадная артиллерия прибыла под Смоленск лишь летом 1610 года552, то есть почти через год после начала его осады ! А на стенах и башнях Смоленска, к началу осады, было около 300 артиллерийских орудий553. В-третьих, когда Сигизмунд все же взял Смоленск, он был вынужден распустить свою армию, оставив в Смоленске гарнизон, и вернуться в Варшаву, о причинах чего рассказывает Валишевский: “Польша, удовлетворенная достигнутой победой, продолжала упорствовать в отказе средств на продолжение борьбы. Тщетно осенью 1609 года король обращался к сеймикам (местным сеймам – автор), раньше так благоприятно расположенным: с небывалым единодушием они на этот раз отклонили всякое свое участие в предприятии, так блестяще начатом. В этот промежуток времени отсутствием короля вопользовались участники недавнего rokosz’a, Гербурт и Стадницкий “Дьявол”: они снова принялись ковать козни в стране, войдя в сношения с Гавриилом Баторием, племянником знаменитого Стефана, подбивая его требовать наследие дяди; и шляхта, хотя и не действовала заодно с этими агитаторами, под их влиянием проявляла свою склонность перечить правительству”554. В результате в 1611 году сложилась совершенно фантастическая ситуация – московские бояре признали власть польского короля, в Москве – польский гарнизон Гонсевского, Московское царство – в состоянии полной анархии, полякам оставалось сделать последний шаг, чтобы окончательно покорить своего восточного соседа, но именно его-то Речь Посполитая, обессиленная всевластием магнатов, и не сделала, в решающий момент Смутного времени польские войска в Москве не получали никакой помощи, ничто не мешало Минину и Пожарскому в Нижнем Новгороде без малейших затруднений собрать свое ополчение ! Когда же ополчение Минина и Пожарского выступило на Москву и ничего не предпринимать было уже нельзя, Варшава, из-за продолжающейся грызни магнатов друг с другом, послала Гонсевскому на помощь, под командованием Ходкевича, совсем ничтожные силы: “пятнадцать эскадронов плохо вооруженной литовской армии, несколько рот пехоты, остатки польского войска, бывшего в Тушинском лагере – всего около 600 лошадей, и немного казаков польской украйны; это была плохая армия”555. Неудивительно, что ополчение Минина и Пожарского разбило эту слабую армию, осадило Кремль и 26 октября 1612 года польский гарнизон в Москве, давно уже страдающий от голода, был вынужден сдаться. А что же делал Сигизмунд III в Варшаве ? А он, в этот решающий для истории Речи Посполитой момент, когда нужно было приложить совсем немного усилий, чтобы навсегда покончить с Московским царством, не мог ничего сделать, был парализован сеймом и магнатами, о чем уже говорилось выше. В результате, снова собрать армию и двинуться теперь уже на Москву Сигизмунд смог лишь в 1618 году, когда все сроки были давно пропущены, ибо с 1613 в Московском царстве уже существовала признаваемая большинством народа царская власть, в лице Михаила Федоровича Романова (1613-1645), налаживающая государственный порядок. Попытка взять Москву штурмом (в ночь на 1 октября 1618 года) провалилась, начались мирные переговоры, 1 декабря 1618 было подписано Деулинское перемирие сроком на 14 лет и 6 месяцев. Да, в тактическом отношении поляки одержали победу – Речь Посполитая одержала победу, получив смоленские, новгород-северские и черниговские земли, но в стратегическом – это было их грандиозное поражение, ибо Речь Посполитая упустила свой последний шанс покончить с Московским царством.
Итак, в Смутное время, поляки не сумели воспользоваться своим военным и общекультурным превосходством, из-за крайней слабости королевской власти, а московиты, напротив, воспользовались наследием Ивана Грозного – польскому военному превосходству была противопоставлена длительная оборона Смоленска – полная копия обороны Пскова от войск Стефана Батория, осада которого надломила волю армии Речи Посполитой к продолжению борьбы, в результате чего, как уже говорилось выше, после взятия Смоленска польский король был вынужден распустить свою армию, вместо того, чтобы идти на Москву; а польскому культурному превосходству была противопоставлена идея сильной царской власти, защищающей интересы не одного лишь благородного сословия, но всего народа, могущей защитить простой народ от боярского произвола – именно эта идея и одушевляла ополченцев Минина и Пожарского.
Заканчивая разбор Смутного времени, необходимо остановиться на двух расхожих представлениях о той эпохи:
1. Силой, спасшей Московское царство от гибели в Смутное время, было православие. Вот как об этом повествует русский автор начала двадцатого века: “Казалось, конец пришел Русскому государству. Ни верховной власти, ни сильной рати, ни общей казны – ничего не было ! Правительства в настоящем его смысле уже не существовало. Но был еще народ. Этот народ, знатные и черные люди, богатые и бедные, разумники и простецы, – все понимали, что творится на Руси страшное, лихое дело; что вера православная и та святыня, которой поклонялись отцы, деды и прадеды унижена и поругана (выделено мной – автор) и всему тому, что созидалось веками и трудом многих поколений, грозит конечная гибель”556. Тут возникает два вопроса. Первый: как могла воодушевлять православная вера тех ополченцев Минина и Пожарского, которые были выходцами из народов Поволжья, мусульманами и язычниками ? Ведь их было много в этом войске ! Второй: почему казацкие восстания на Украине, лозунгом которых тоже была защита православия от насилий поляков-католиков, если отбросить всю патетическую болтовню, ничего не дали – только вмешательство Москвы решило дело. А ответ прост: на Украине казаки вовсе не хотели уничтожать польские порядки, основанные на всесилии магнатов и шляхты, просто православная казацкая старшина была недовольна тем, что ее, из-за того, что она исповедует православие, не пускают в ряды польского дворянства, но сами по себе польские порядки ее очень устраивали, она хотела стать такими же магнатами, но только православными, а не католическими – поэтому речь шла не об уничтожении польских порядков, но о том, чтобы казацкая старшина удобно устроилась в их рамках. Борьба шла в рамках одной системы, а в такой борьбе все преимущества были на стороне поляков – Речь Посполитая была гораздо культурней казаков, она располагала гораздо большими ресурсами. Не удивительно, что казацкие восстания кончались поражениями, в первую очередь – именно из-за противоречий в рядах самих восставших: рядовые участники восстаний не могли не видеть, что их предводители, казацкая старшина, хочет сама стать магнатами, сохранить ненавистные простому народу польские порядки, и это не могло не вызывать недоверия у простых казаков к казацкой старшине. В Смутное время в Московии, напротив, шла беспощадная борьба двух полярных политических принципов: польскому политическому идеалу, суть которого – всевластие магнатов и шляхты при полном бесправии простого народа, был противопоставлен московский, яростным защитником которого был Иван Грозный, согласно которому должна существовать сильная царская власть, защищающая народ от боярского произвола. Да, внешне движение Минина и Пожарского шло под религиозным лозунгом защиты православия от экспансии католицизма, но ведь все тогдашние политические движения шли под религиозными лозунгами (достаточно вспомнить Английскую революцию !). Религиозный лозунг защиты православия был в Смутное время лишь оболочкой той политической идеи, о которой уже говорилось выше. Именно политическая идея сильной царской власти и спасла Московское царство в Смутное время.
2. Московское царство было спасено и восстановлено народным соборным движением, олицетворением которого был Кузьма Минин и земские соборы, чей золотой век пришелся именно на эпоху первых Романовых. Идейная суть этого движения была полной противоположностью идеям Ивана Грозного об абсолютной власти царя. Во-первых, важнейшую роль в спасении Московского царства сыграли отнюдь не Минин и Пожарский, но защитники Смоленска – именно они, как уже говорилось выше, до того деморализовали королевскую армию Речи Посполитой своей упорной обороной, что, после взятия этого города, Сигизмунд был вынужден распустить свою армию и вернуться в Варшаву – именно благодаря им Минин и Пожарский смогли, без малейших помех со стороны поляков, собрать свое ополчение, именно Смоленск сделал основную работу – нейтрализовал основную армию Речи Посполитой, ополчению нужно было лишь прогнать совершенно ничтожные силы Ходкевича и принудить к сдаче польский гарнизон в Кремле, к тому времени и так уже умирающий от голода Во-вторых, ополчение Минина и Пожарского старалось восстановить, в основе своей, именно порядки Московского царства до Смутного времени, созданные, в первую очередь, как раз Иваном Грозным, доказательством чего является Соборное Уложение 1649 года, сутью которого является прикрепление всех сословий Московского царства к тому или иному виду государственной службы-тягла, о чем уже подробно говорилось выше. С этим вполне согласен и Валишевский: “История Европы не знает другой революции, которая казалась бы столь бесплодной по своей развязке и по своим последствиям. В течение десяти лет эта революция расшатывала всю страну, заливала ее потоками крови и покрывала развалинами, но сама не внесла в народную жизнь ни одного нового начала, не указала нового пути ее будущему развитию. Она пронеслась разрушительным и бесплодным ураганом. Пройдя сквозь многие смены династий и политических порядков Россия самодержавных царей путем этого длинного обхода вернулась к исходной точке”557. Что касается земских соборов, то характерно, что “при Михаиле Федоровиче их насчитывают двенадцать, при Алексее Михайловиче всего четыре; а при его приемнике (Федоре Алексеевиче – автор) уже соборов вовсе не было”558. Когда надо было восстанавливать страну после Смутного времени – созывались соборы, наладили аппарат царской власти – надобность в них постепенно отпала. Так что, как ни крути, именно идеи Ивана Грозного, а не что иное, победили в Смутное время, стали силой, спасшей Московское царство.
После Смутного времени инициатива в борьбе между Речью Посполитой и Московским царством переходит к последнему. В 1632 году, воспользовавшись смертью короля Сигизмунда, в результате чего в Польше начались обычные для нее беспорядки, а грызня магнатов друг с другом до крайности усилилась, Москва начала войну за возвращение области вокруг Смоленска, московская армия осадила Смоленск, но полякам удалось продержаться до подхода, в августе 1633-го года, своей основной полевой армии, предводительствуемой новым королем Польши, Владиславом. Поляки опять продемонстрировали свое огромное военное превосходство над русскими: московская армия оказалась зажата между войсками Владислава, с одной стороны, и гарнизоном Смоленска, с другой, в результате чего у нее закончились припасы, люди стали умирать от голода и от холода, и в феврале 1634 года остатки русской армии были вынуждены капитулировать (все русские, составляющие рать под Смоленском, должны были присягнуть, что, в течение четырех месяцев, они не будут воевать против поляков, также русские обязались выдать полякам все пушки, знамена и оружие убитых ратников, после чего король разрешил им вернуться домой, оставив им и знамена). Казалось бы – полная победа поляков. Но Речь Посполитая уже и не думала о походе на Москву, ограничившись бесплодной попыткой взять небольшую приграничную крепость Белая, после чего 17 мая 1634 года был подписан Поляновский мир, по которому, с одной стороны, Польша сохраняла за собой все, что она приобрела в Смутное время, с другой Владислав навсегда отказывался от своих прав на московский престол.
Шли годы. Речь Посполитая продолжала идти дорогой, выбранной в середине шестнадцатого века, еще до объединения Польши и Великого княжества Литовского в единое государство, поэтому упадок этого государства, вызванный ее общественно-политическим строем, все более нарастал: “Посполитая Речь оставалась по-прежнему тем же исключительно “панским” государством с бессильным королем во главе , с порабощенным и угнетенным народом внизу, необузданной шляхтой и всесильными магнатами, настоящими государями-самодержцами в своих владениях. Подавленный панством простой народ, особенно православный, был главным источником казачества. Чем тяжелее становился гнет, чем горше были для православного люда насилия панов да арендаторов и поругание не только человеческого достоинства, но и самого заветного достояния – веры, тем сильнее росла вражда и злоба у крестьян к своим поработителям и ко всему строю Польского государства, тем больше было побуждений уходить из горькой панской неволи на вольное казацкое житье…Польские, литовские и западнорусские паны уж не походили на своих предков, не думали ни о славе, ни о благе своего отечества: шумное веселие, широкий разгул, безумная роскошь и необузданный произвол – вот что тешило тщеславие панов ! Всякие начинания, которые требовали от них каких-либо жертв или труда, были ненавистны им и встречали решительный отпор с их стороны на сейме, без разрешения которого король не мог ничего предпринять. Здесь требовалось единогласное решение вопросов; довольно было хотя бы одному депутату заявить о своем несогласии – и дело не могло состояться. Понятно, сколько всякой неправды творилось при этом: богатым магнатам не трудно было подкупить одного или нескольких депутатов, и они, как говорилось тогда, “срывали сейм”, если там решалось дело, неугодное всесильным панам. Депутаты выбирались обыкновенно в разных городах на местных сеймиках из шляхтичей; при этом богатые паны, угощая и щедро одаривая избирателей, тоже “вольных” шляхтичей, легко могли добиться выбора в депутаты угодных им лиц. Шляхтичи, эти “сыны свободы”, по большей части нищие, гнушавшиеся всяким трудом, чванились своими правами, надменно подымали головы, с презрением смотрели на хлопство, называли его “быдлом” (скотом), – и в то же время сами были угодливыми, низкопоклонными слугами богатых панов, магнатов, щедрые подачки которых и милости только и давали им возможность так жить, как, по их взгляду, подобало истому шляхтичу, то есть весело и ничего не делая. Выродившееся, себялюбивое, измельчавшее духом магнатство и шляхетство, державшие в своих руках судьбу государства, были главной причиной слабости Речи Посполитой”559. Неудивительно, что в такой безотрадной обстановке Речь Посполитая все более превращалась в пороховой погреб, к которому стоит только поднести спичку – и рванет так, что мало не покажется. В 1648 началось великое казацкое восстание на Украине под предводительством Богдана Хмельницкого, которое очень скоро поставило Речь Посполитую на грань гибели. Казаки, в союзе с крымскими татарами, разгромили главную польскую армию и дошли до верхней Вислы, оставляя повсюду за собой страшные опустошения, с чудовищной жестокостью убивая католиков и иудеев. Москва решила воспользоваться ситуацией и в 1654 году вступила в войну с Речью Посполитой, а в 1655 свою долю добычи захотели ухватить и шведы, которые страшно опустошили земли собственно Польши. Автор не будет подробно описывать эту очередную русско-польскую войну, считая достаточным лишь указать, что, на начальной ее стадии, 1654-1655, русские достигли огромных успехов, захватив не только земли, утраченные после Смутного времени, но и территории теперешних Белоруссии и Литвы, затем, на втором этапе той войны, поляки в последний раз продемонстрировали свое военное превосходство над русскими, стали наносить им поражения, изгнали их с территории Белоруссии и Литвы. Важен лишь конечный результат той войны: по Андрусовскому перемирию 1667 года Москва получала не только Смоленск и новгород-северские земли, утраченные ею после Смутного времени, но и всю Левобережную Украину, а также Киев (последний – всего на два года). Упадок Речи Посполитой, вызревавший уже давно, стал очевиден для всех. В 1686 году поляки были вынуждены подписать с Россией вечный мир, по которому все то, что они утратили по Андрусовскому перемирию 1667 года, в том числе и Киев, навсегда отходил к Московскому царству. С этого времени Речь Посполитая перестала быть серьезным противником для России, что прекрасно показала уже Северная война 1700-1721 годов, в которой Речь Посполитая, некогда гроза всей Восточной Европы, продемонстрировала свое полнейшее бессилие – в той войне она была только проходным двором для армий других государств и объектом грабежа.
Итак, с середины шестнадцатого века дороги Московского царства и Польши окончательно разошлись: первое, предводительствуемое Иваном Грозным, пошло по пути максимального укрепления царской власти, вторая превратилась в республику с бесправным королем и всесильными магнатами и шляхтой. Оба государства, во второй половине шестнадцатого – семнадцатом веках, неуклонно следовали выбранным им прежде векторам развития. И каков был результат ? Для любого разумного стороннего наблюдателя второй половины шестнадцатого века преимущество Речи Посполитой было очевидным – ведь она развивалась как неотъемлимая часть Европы эпохи Возрождения, пусть и периферийная, на ее фоне московиты выглядели варварами. Поэтому нет ничего удивительного, что, вначале, в борьбе между Московским царством и Речью Посполитой инициатива была целиком на стороне поляков – слишком велико было их преимущество, общекультурное и военное. Но Москва, благодаря мудрости Ивана Грозного, сумела противопоставить культурному превосходству поляков свое политическое превосходство, в результате чего ей удалось выстоять в этой борьбе, а общественно-политический строй Речи Посполитой, с течением времени, все больше деградировал, приближался к анархии. В результате, к концу семнадцатого века Речь Посполитая, некогда гроза всей Восточной Европы, совершенно обессилела. Первое противоборство с Европой Нового времени, пусть и с периферийной ее частью, Россия выдержала с честью, борьба с Речью Посполитой во второй половине шестнадцатого – семнадцатом веках стала для нее гигантской школой, подготовившей наши великие победы Великого Восемнадцатого Века, о котором теперь настало время подробно поговорить.
-----
Разбирая наш восемнадцатый век, автор обязан провести подробный анализ деятельности Петра Первого (1672-1725), о которой историки уже давным-давно ведут ожесточенные споры: одни считают его одним из самых прогрессивных правителей в мировой истории, вытащившим Россию из трясины страшной отсталости, другие – кровавым тираном, реформы которого увели Россию с дороги естественного для нее развития, что, в конечном итоге, и привело к катастрофе 1917 года. Автор сразу подчеркивает, что он убежден в том, что Петр Первый является одним из трех величайших, наряду с Александром Невским и Иваном Грозным, правителей России до 1917 года. Почему ? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо начать, как везде и всегда в таких случаях, с анализа обстановки.
Во-первых, именно к концу семнадцатого века, завершаются процессы, начатые в Европе в конце пятнадцатого века – благодаря ускоренному развитию капиталистических отношений Западная Европа окончательно становится лидером человечества, далеко опережая весь остальной мир. Как всегда, изменения в экономике, культуре и общественной жизни, приводят к изменениям в военном деле – начиная с середины семнадцатого века государства Западной и Центральной Европы, в первую очередь – Франция и Швеция, вместо прежнего использования крайне ненадежных наемников, заводят регулярные армии, основой которых становится действующая в линейных боевых порядках и совершающая четкие боевые перестроения на поле боя пехота с ружьями, главный вид боевых действий которой – залповый огонь, кавалерия окончательно становится второстепенным родом войск.
Поэтому символична битва под Веной в 1683 году, когда турки были наголову разбиты европейцами – Османская империя, еще в первой половине шестнадцатого века, при Сулеймане Великолепном – первая военная держава мира, навсегда утрачивает этот статус, начинает превращаться в “больного человека Европы”, утрачивающего одно свое владение за другим.
Во-вторых, также именно к концу семнадцатого века, как только что говорилось выше, главный западный сосед Московского царства, Речь Посполитая, некогда гроза всей Восточной Европы, окончательно впадает в бессилие и маразм, ее территория становится проходным двором для армий других государств.
Находясь на месте русских государственных деятелей конца семнадцатого века (ведь Московское царство того времени, благодаря дипломатии и торговле, отнюдь не было наглухо отгорожено от остального мира), можно сделать два предварительных вывода:
1. самые опасные противники России отныне – только на западе;
2. очень скоро на своей западной границе Москва столкнется уже не с Речью Посполитой, в качестве основного противника, как это было раньше, а с каким-нибудь другим европейским государством. Скорее всего, это будет Швеция, благо она уже давно воюет с теми же поляками и, конечно, никогда не откажется воспользоваться полным бессилием своего старого врага, не упустит шанс подчинить опасно ослабевшую Речь Посполитую, насколько это возможно, своей власти.
А что такое Швеция конца семнадцатого века ? Как уже говорилось выше, именно Швеция, наряду с Францией, была одним из первых государств Европы, создавшим регулярную армию, мало того, шведы в этом деле даже опередили французов: Густав Адольф уже нанес страшные поражения армиям Габсбургов в ходе Тридцатилетней войны, в 1631 и в 1632 годах, а в это же самое время “военная организация Франции, почти 40 лет (1598-1635) не принимавшей серьезного участия ни в одной войне, была все еще весьма слаба. Еще в 1631 году Ришелье заявлял, что у Франции было слишком мало людей, пригодных к ведению войны, а потому он предпочитал принимать участие в войне лишь политикой и деньгами”560. Только после 1636 года, когда возникла угроза вторжения армий Габсбургов на территорию Франции, и французы приступили к формированию регулярной армии561. Зная это, начинаешь соглашаться с тем, что написал великий Тарле о шведской армии семнадцатого века: “Прежде всего шведской центральной власти удалось раньше Франции, раньше Габсбургской державы, раньше Испании, не говоря уже о Польше, превратить конгломерат феодальных ополчений и взятых со стороны наемников в войско в самом деле отвечающее потребностям успешной военной борьбы в новых условиях абсолютистского периода, времени объединенных вполне или заканчивающих свое объединение “национальных” государств. Даже во Франции в период от смерти Франциска I до начала правления Людовика XIV армия сохраняла следы своего позднесредневекового происхождения, когда она сложилась, – и не только при так называемых “религиозных войнах” второй половины XVI века, но и Генриху IV, и Ришелье, и Мазарини приходилось с этими пережитками очень считаться. Империя Габсбургов и до и во время Тридцатилетней войны не могла избавиться от дробления вооруженных сил, от зависимости и часто бессилия перед лицом могущественных феодалов и смелых кондотьеров особого, специфического типа, вроде Валленштейна. В Швеции армия иного типа, соответствующая более новой социально-экономической формации общества, показала себя во всем блеске в годы Тридцатилетней войны, когда она разгуливала по государствам Средней и Северной Германии, гоня перед собой врагов, и когда перед Густавом Адольфом трепетали Австрия, Бавария, Венгрия, Польша, а его дружбы искали Франция, Голландия, Дания. Строгая дисциплина и неустанная военная выучка отличали шведское воинство, а богатейшая руда и высокоразвитая металлургия снабжали шведов превосходным оружием. Стойкость, выдержка, храбрость в бою, уменье безропотно переносить все невзгоды, трудности и опасности долгих, годами длившихся походов – все это в течение всего XVII века поражало и пугало современников, которым приходилось приглядываться к шведским военным силам”562. Шведская армия, после гибели Густава Адольфа, потерпела ряд поражений (Нердлинген, войны с бранденбуржцами Карла XI) ? Да, это было, автор и не пытается этого скрывать. Но и после Густава Адольфа шведская армия оставалась одной из лучших в мире, что доказали победы Карла XII, о которых уже подробно писалось в 3 главе настоящей работы: шведский король разгромил всех своих врагов в Северной, Восточной и Центральной Европе, шведская армия второй раз приобрела репутацию одной из лучших армий своего времени: “…Нельзя не заметить, что шведский король обогнал свое время и воевал вопреки большинству шаблонов, считавшихся непреложными правилами военной науки той эпохи. Каноны линейной тактики начала XVIII века предписывали военачальнику бороться с вооруженными силами неприятеля преимущественно путем маневрирования, ставя во главу угла защиту кордонных линий и коммуникаций. Крупные сражения при таких действиях случались редко и, как правило, не приводили к решительным результатам. Карл XII добивался побед совершенно иначе. Смело врывался в глубину обороны противника и энергично навязывал бой, выигрывая его стремительными атаками. Намного раньше Фридриха Великого и Морица Саксонского Карл XII стал действовать по принципу, смысл которого Наполеон потом уложил в короткую фразу: “Сила армии, как в механике, измеряется массой, умноженной на скорость”. Поэтому неудивительно, что несмотря на захолустную арену своих подвигов, шведский король приобрел огромную популярность во всех европейских странах. И даже великие личности, выдвинутые в те годы грандиозными сражениями войны за испанское наследство, не смогли затмить его славы”563. Таким образом, Швеция конца семнадцатого века – исключительно опасный противник.
Готово ли Московское царство к борьбе с таким противником ?
Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить, что при Алексее Михайловиче Московское царство, помимо основной войны с Речью Посполитой, закончившуюся очень выгодным для нас Андрусовским перемирием 1667 года, провело также и войну со Швецией, с целью обрести выход к Балтийскому морю, отнятый у нас последней в Смутное время, благо ситуация, в начале той войны, была очень благоприятной для нас – воспользовавшись полным военным бессилием Речи Посполитой, шведы бросили большую часть своей армии против нее в 1655 году, дойдя до Кракова и Познани, добившись подписания очень выгодного для них Оливского мира в 1660 году, по которому поляки окончательно признавали шведские права на Южную Эстонию и Северную Латвию с главным ее городом Ригой. В результате, восточная граница Швеции оказалась совершенно беззащитной, и в 1656 году Москва начала войну со Швецией. Но, даже в таких благоприятных условиях, после первоначальных успехов, русская армия остановилась перед важнейшими шведскими крепостями Рига, Нотебург и Кексгольм, так и не сумев их взять. Одновременно, увидев угрозу со стороны России, шведы, заключив перед этим Оливский мир с поляками, перебросили большую часть своей армии на борьбу с Москвой. Характерно, что Московское царство даже и не попыталось воевать с основными силами шведской армии, оно сразу же подписало со Швецией Кардисский мир 1661 года, возвращаясь к состоянию после Столбовского мира 1617 года, по которому Россия теряла выход в Балтийское море. Короче, борьба со Швецией в царствование Алексея Михайловича закончилось полным поражением России.
И причины этого понятны. Если в борьбе с Речью Посполитой важнейшим козырем Москвы было полное преимущество ее общественно-политического строя самодержавного государства над все нарастающим хаосом шляхетной республики Речи Посполитой, благодаря которому Москва и вышла победителем в этом противоборстве, несмотря на культурное и военное превосходство поляков, то Швеция семнадцатого века была нормальной монархией с сильной королевской властью и мощным бюрократическим аппаратом – надеяться на то, что такой противник будет парализован изнутри из-за бессилия власти, как это произошло с Речью Посполитой середины семнадцатого века, было бы просто смешно. Такого противника, как шведы семнадцатого века, нужно было именно разгромить на полях сражений. А что представляла из себя армия Московского царства того времени ?
Уже давно Московское царство прилагало огромные усилия для того, чтобы его армия усвоила все достижения западноевропейского военного искусства, чтобы оно не уступало своим западным противникам: “Московское правительство еще в XVI веке начинает сознавать все превосходство европейского войска. При Борисе Годунове был уже в русской службе иноземная дружина в 2500 человек. При Михаиле Феодоровиче было составлено даже целых пять полков из иноземных наемников разных народностей, но пользы эта сбродная рать принесла немного, и после печального дела под Смоленском московское правительство более уже не нанимает в таком большом количестве иноземных солдат. Зато еще ревностнее оно призывает из-за границы чрез послов и торговых людей начальных лиц, то есть всякого рода иноземных офицеров: полковников, капитанов, ротмистров, поручиков и прочих – для обучения русских войск европейскому строю. Алексей Михайлович постоянно вызывал для этого иноземцев. После тридцатилетней войны множество вольных ратных людей, для которых война обратилась в ремесло, скиталось по Европе без дела и хлеба, и потому они целыми сотнями охотно шли в Россию на службу в расчете на хорошее жалованье и военную добычу. При Феодоре Алексеевиче в русском войске было уже 63 полка иноземного строя; в том числе 25 конных, рейтарских и копейных и 38 полков пеших солдат. В рейтарскую службу, кроме иноземцев, набирались мелокопоместные дворяне, боярские дети и всякие охочие, свободные от тягла. Недостаточным из них давалось во время похода жалованье (от 15 до 20 рублей); вооружение (карабины, сабли, пистолеты и прочее) тоже шло им от казны. Рейтары делились на полки и роты. Полковники были иноземцы, равно как и другие начальные люди. Хотя в мирное время рейтары, начальные и рядовые люди проживали по своим поместьям, но тем не менее должны были ежегодно собираться и в течение месяца, обыкновенно осенью, после уборки хлеба, заниматься ратным ученьем. При Михаиле Феодоровиче заведены были еще драгуны. Им давалось жалованье по 3 рубля в год и поденный корм. Они несли службу конную и пешую. Лошади и доспехи были казенные. Вооружение их состояло из панцирей и лат, мушкетов, пик, шпаг и бердышей. Солдатские пехотные полки вербовались тем же способом, как драгунские, – из малоземельных помещиков, из беспоместных служилых людей, из крестьян, – от трех братьев по одному, от четырех – по два. Эти полки, подобно стрельцам, жили при городах особыми слободами, во время войны получали кормовые деньги и жалованье, подобно драгунским, а в мирное – кормились с отведенных им земель. Оружие – мушкеты, пики, шпаги и бердыши – шло им от казны. Драгуны (так в тексте, наверное, речь все-таки идет о солдатах – автор) делились, подобно стрельцам, на полки, при которых были пушкари и наряд (артиллерия – автор); но отличались от стрельцов тем, что не имели тех льгот, подчинялись более опытным начальникам и чаще упражнялись в воинском деле, – стало быть, гораздо лучше были приготовлены к боевой службе. Еще при Михаиле Федоровиче (судя по последующей дате, речь идет все-таки об эпохе Алексея Михайловича – автор) в 1648 году издан был воинский устав “Учение и хитрость ратного строения пехотных людей”. Таким образом, мы видим, сколько правительство прилагало забот и средств, чтобы поднять ратную силу”564. И, на первый взгляд, русская армия в семнадцатом веке уже была, в основной своей массе, перестроена на современный ей европейский образец: “Данные Разрядного приказа, ведавшего в XVII веке большей частью вооруженных сил, свидетельствуют, что стрельцов в середине XVII века было 16 полков (16 900 человек), а дворянская конница составляла 9 700 человек. В то же время существовало 38 солдатских полков (59 200 человек) и 25 рейтарских полков (29 800 человек). Иначе говоря, в середине XVII века из 115 тысяч человек (не считая иррегулярных частей казаков, татар, калмыков и тому подобного) более трех четвертей, 76%, составляли полки пехоты и конницы “нового строя”. В 1680 году соотношение “новоманирных” полков с дворянской конницей и стрельцами было следующее: солдат – 61 300, рейтаров – 30 500, всего – 91 800; дворянской конницы – 15 800, стрельцов – 20 000, всего – 35 800, то есть соотношение сохранилось”565. Такая армия смогла нанести сильнейшие удары уже разлагающейся от анархии Речи Посполитой, смогла выстоять против также начавшей приходить в упадок Османской империи (оборона Чигирина в 1677-1678 годах), но ее борьба даже против меньшей и худшей части регулярной шведской армии в 1656-1661 годах закончилась поражением.
И причина этого проста: “В своей основе полки “новоманирного строя” являлись разновидностью поместного войска, новым побегом на старом дереве”566. “…Новые полки, точно так же, как старые, распускались каждой осенью, чтобы правительству не приходилось тратиться на них в бездельные зимние месяцы (выделено мной – автор), и такой подход не давал иноземным офицерам никакой возможности сделать из них дисциплинированное, боеспособное войско”567. “Службу регулярных войск Московского Государства в последние десятилетия XVII века скорее всего можно сравнить с нынешним отбыванием лагерных сборов. Солдаты, поселенные в слободах, мало-помалу омещанивались, утрачивали воинский дух и даже воинский вид. Большинство обзаводилось семьями и занимались ремеслами и промыслами, ничего общего с военной службой не имеющими… Под ружьем они находились в общей сложности месяц или два в году”568. Таким образом, главным недостатком полков “нового строя” Московского царства семнадцатого века было то, что они тоже, как и традиционные к тому времени стрельцы и дворянская конница не были регулярной армией – при существующем в семнадцатом веке общественно-политическом строе, Московское царство просто не могло, по финансовым соображениям, содержать регулярную армию, подобную той же шведской.
Следовательно, армия Московского царства семнадцатого века не имела никаких шансов в войне против регулярной армии Швеции, что и показала война 1656-1661 годов. Возникал вопрос – что делать ? Может быть, смириться с существующим положением и оставить все как есть ? Нет, об этом не может быть и речи – государство, не имеющее соответствующей требованиям времени армии, в ту эпоху было обречено на порабощение сильными соседями: “По существу, если европейское (или любое другое, азиатское, африканское или американское) государство в ту эпоху претендовало на статус великой державы или просто желало сохранить себя как субъекта международных отношений, оно было просто обязано наращивать потенциал своих вооруженных сил, включаясь в процесс военной революции. В противном случае оно превращалось в государство-изгоя, в объект политики, за счет которого более удачливые и разворотливые соседи решали свои собственные проблемы. Консерватизм в военном деле неизбежно вел к фатальным последствиям. Всякое промедление означало гибель, порабощение более удачливыми и прозорливыми соседями”569. Да зачем гадать на кофейной гуще ? Лучшим доказательством правоты этих слов служит судьба южного и западного соседей России, некогда могучих Османской империи и Речи Посполитой, которые не сумели создать регулярных армий, в результате чего, в восемнадцатом веке, первая превратилась в “больного человека Европы”, а вторая и вовсе была полностью разделена соседями и исчезла с политической карты мира. Надеяться на то, что от западных врагов нас спасут морозы, бездорожье и огромные просторы ? Пустые надежды – к концу семнадцатого века два столетия колониальной экспансии европейцев, начатой в эпоху Великих географических открытий, ясно показывали, что, если западные люди чего-то всерьез захотят, их не испугают никакие экстремальные природные условия – они переплывут бескрайние океаны на утлых скорлупках тогдашних парусников, пересекут высочайшие горные хребты и тропические леса, кишащие ядовитыми пресмыкающимися и москитами, будут массами умирать от страшных тропических болезней – короче, вынесут любые трудности, но не уйдут и покорят туземцев. И если европейцы, к тому времени, сумели покорить народы, отделенные от них гигантскими просторами океанов, то тем более эта опасность была особенно велика для России, не защищенной от Европы никакими естественными преградами. Огромная, по тому времени, численность населения Московского царства (15 миллионов человек, уступая в Европе, по этому параметру, только Франции с ее 19 миллионами570) позволит ему вывести на поле боя огромную армию и задавить любого противника, даже обладающего самой совершенной на свете армией, исключительно за счет своего подавляющего численного превосходства ? Смешно об этом и думать – в уже упомянутой битве под Веной 1683 года 70 000 поляков, австрийцев и немцев наголову разгромили 158 000 турок-османов571 – численное превосходство турок оказалось бессильным перед военным искусством европейцев. Так что создание регулярной армии, не уступающей лучшим армиям государств Западной и Центральной Европы, становилось важнейшей задачей Московского царства конца семнадцатого века, от решения которой зависело, сохранится ли оно, как независимое государство, или нет.
И правящий класс России семнадцатого века прекрасно понимал всю важность этой задачи – выше уже подробно рассказывалось о том, сколько усилий было приложено московским правительством, в то столетие, для ее решения. Но все упиралось в финансовые возможности – и так “постоянные войны и содержание больших ратных сил поглощали все средства казны”572, и это несмотря на то, что вся русская армия, и полки старого строя, и “новоманирные”, именно ради финансовой экономии, сохраняла характер ополчения. Создание же регулярной армии, которую надо было содержать круглый год за счет казны, тогдашней Москве было просто не по силам. Таким образом, чтобы создать регулярную армию, нужно было резко увеличить доходы Московского государства, а для этого – коренным образом реформировать его.
Вот какая исключительно важная и сложная задача досталась Петру Первому. И, решая ее, он действовал по принципу: “Цель подлинно здоровой революции заключается не в том, чтобы просто разрушить все старое, а лишь в том, чтобы удалить плохое и устаревшее и продолжать строить дальше на тех частях фундамента, которые остались пригодными (выделено мной – автор)”573.
Прочитав эти слова, множество читателей удивится: ведь, на первый взгляд, Петр Первый был ярчайшим примером радикального западника, задавшегося целью радикально перестроить всю русскую жизнь на современные ей западноевропейские образцы: “На протяжении жизни одного поколения был разрушен один мир и создан другой. Культурный изоляционизм сменился открытостью, страх перед Западом – ориентацией на иностранные образцы. Даже язык изменился из-за введения массы немецких и голландских слов, обозначающих множество незнакомых ранее понятий. Вместо старой патриархальной системы управления была создана новая централизованная бюрократия по немецкому или французскому образцу. Армия и флот были полностью реорганизованы. Начала насаждаться новая система просвещения. Была реформирована орфография. Сменился календарь. Появились новые праздники. Быт, обычаи правящего класса стали западными. Изменилась архитектура, следовательно, и облик городов. Новая столица Санкт-Петербург, построенная на берегах Невы, где раньше ничего не стояло, становилась символом модернизации и нового величия России”574. Неудивительно, что множество историков уже давно ругают Петра за, как они полагают, бездумную европеизацию.
Но, если мы присмотримся к деятельности Петра более внимательно, то увидим, что он ориентировался отнюдь не только на современный ему западноевропейский опыт, но и на опыт Московского царства тоже. Петр Первый считал себя продолжателем дела Ивана Грозного: “На одной из триумфальных арок, воздвигнутых в Москве в 1721 году по случаю мира со Швецией, изображение царствующего государя соединено с изображением Иоанна Грозного. Это мысль герцога Голштинского. Дядя (Петр Первый – автор) одобрил племянника и воспользовался удобным случаем, чтобы подчеркнуть историческую общность, которую его поступки и действия бесспорно ежеминутно подтверждали”575. “Как записал в свой дневник Берхгольц (камер-юнкер герцога Голштинского – автора), его повелитель, герцог Карл-Фридрих, решил угодить Петру в дни торжеств по поводу Ништадтского мира и построил триумфальную арку, украсив ее с правой стороны изображением “Ивана Васильевича I в старинной короне, положившего основание нынешнему величию России, с надписью “Incepit” (начал). С левой же стороны, в такую же величину и в новой императорской короне изображен был теперешний император, возведший Россию на верх славы, с надписью “Perfecit” (усовершенствовал)”. Другой придворный голштинского герцога, граф Брюмер (будущий воспитатель Петра III), рассказывал Штеллину о весьма положительной реакции царя на приведенную аналогию и историческую связь. Петр якобы сказал: “Этот государь (указав на царя Ивана Васильевича) – мой предшественник и пример. Я всегда принимал его за образец в благоразумии и храбрости, но не мог еще с ним сравняться. Только глупцы, которые не знают обстоятельства в его времени, свойства его народа и великих его заслуг, называют его тираном””576.
Таким образом, вопреки расхожему мнению, Петр Первый отнюдь не был западником в дурном смысле этого слова, он не перенимал бездумно все западное только потому, что оно западное. Петр Первый четко понимал: да, Западная и Центральная Европа во множестве вопросов далеко опередили Россию, все ценное из западного опыта, безусловно, надо перенимать, но, с другой стороны, у Московского царства есть огромное преимущество – сильная царская власть. Используя именно этот инструмент, московские великие князья подчинили себе всю Великороссию, именно сильная царская власть была той силой, благодаря которой Москва победила волжских татар и Речь Посполитую. С толком применяя такую власть, мудрый правитель в России может достичь огромных результатов. Поэтому Петр Первый был непримиримым идейным врагом того же английского парламентаризма: “Англинская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять”577. Петр Первый, в главном, был ярким образцом разумного реформатора, который бережно сохраняет все лучшее из отечественного опыта и дополняет его всем лучшим из опыта иностранного. И это прекрасно видно по главным его реформам.
Важнейшей из них и жизненно необходимой для дальнейшего существования России как суверенного государства было создание регулярной армии. С одной стороны, Петр массово приглашал на службу западных офицеров и генералов (“с уверенностью можно лишь сказать, что таковых (западных офицеров – автор) было несколько тысяч, и в том числе более полусотни генералов”578), вовсю заимствовал западный опыт в деле организации, обучения и вооружения войск, стратегии и тактики. Но современные Петру европейские армии были порождением общества, еще обремененного множеством феодальных пережитков, эти армии вели совершенно непонятные народам и им самим войны исключительно в интересах правящих династий, войны, являвшиеся “спортом королей”: “В самом деле, понимал ли кто-нибудь из солдат враждующих армий цели бесконечных войн за Австрийское, Испанское, Польское наследства, суть Прагматической санкции Габсбургов, опубликование которой вызвало первую из перечисленных войн, обстоятельства борьбы за имперский престол Габсбургов и баварских Витттельсбахов или все тех же Габсбургов и Бурбонов за трон испанский”579? Поэтому и пополнялись такие армии, как и в эпоху ландскнехтов, в основном, завербованными подонками общества, сражающимися исключительно из-под палки: “Поскольку армии состояли из лощеной знати, с одной стороны, и отпетых подонков (выделено мной – автор) – с другой, это обусловило возникновение такой огромной пропасти между офицерами и солдатами, какой не было ни до, ни после XVIII века. Европейские полководцы эпохи Фридриха (Фридриха II – автор) в качестве основы боеспособности своих армий рассматривали жесткую дисциплину и точность в исполнении всех приказов. Действительно, только строжайшая и требовательная “палочная” система воспитания в сочетании с жестокой муштрой могли превратить банду вытащенных вербовщиками из вонючих нор бродяг в настоящих солдат. Не будет преувеличением сказать, что солдаты в то время сражались потому, что боялись своих офицеров и капралов больше, чем неприятеля”580. Но армия Московского царства 16-17 веков занималась не “спортом королей”, но вела войны в национальных интересах: в первую очередь, защищала народ Московского царства от набегов крымских татар и от поляков, в ней не было ландскнехтного духа европейских армий – она воспринимала свою работу, как службу Родине, а не как выгодное ремесло. Поэтому, создавая новую армию, Петр Первый стал комплектовать ее не из завербованного на улице случайного отребья (“полдюжины случайно завербованных на улице за небольшое жалованье мошенников, которые могут получить в сто раз больше, перерезав горло охраняемым людям”581), а из нормальных жителей Московского царства, крестьян, по системе обязательного рекрутского набора, в результате чего имеющий в его распоряжении “человеческий материал” был гораздо лучшим, по сравнению с тем, чем располагали современные ему западноевропейские армии: “Воспитанный Петром, русский солдат из простого полубессознательного животного превратился в существо мыслящее, повинующееся, что бы ни говорили, также иным побуждениям, кроме страха наказания. У него есть идеал и душевное мужество, сознательная храбрость, не внушенная палкой. Возражая против оценки, слишком легко признанной в этом случае, мы приведем лишь одну черту: в то время как на Западе война из-за испанского наследства привела к окончательному признанию превосходства механического строя в боевых построениях, Петр упорно отстаивал у себя принцип действия, органически независимого, – отдельных тактических единиц, и его военные инструкции и регламенты неизменно проникнуты тем же духом: заботой развить и предоставить свободу личной инициативе сражающихся. … Русский солдат, современник великого царствования, не был, по крайней мере в принципе, рекрутом в немецком или французском значении этого слова; он не принадлежал, как очень часто случалось там, к подонкам черни. Скорее, опять-таки в принципе, он являлся представителем лучших сил народа, даже на самом деле представлял элемент значительно высший”582. Такая система комплектования армии, действующая именно как система, а не как чрезвычайные меры, была новаторством для тогдашней Европы: “В 1705 году Петр ввел регулярную рекрутскую квоту, при которой от каждых двадцати сельских и городских дворов требовалось поставить одного солдата в год, – пропорция составила примерно три рекрута на каждую тысячу жителей. С тех пор большинство российской армии составляли рекруты, набранные среди податных классов. Эти меры явились новшеством огромного исторического значения (выделено мной – автор). Европейские армии в XVII веке состояли исключительно из добровольцев, то есть из наемников; хотя то тут, то там мужчин загоняли в армию способами, которые недалеко лежали от насильственного набора, ни одна страна до России не практиковала систематической воинской повинности. Испания ввела принудительный рекрутский набор в 1637 году; то же сделала Швеция во время Тридцатилетей войны. Однако то были чрезвычайные меры, точно так же, как и воинская повинность, учрежденная во Франции во время войны за испанское наследство. Обязательная воинская повинность сделалась нормой в Западной Европе лишь после Французской революции. Россия предвосхитила это современное явление почти на целое столетие. Система ежегодного набора крестьян и посадников, введенная Петром в начале своего царствования, оставалась до военной реформы 1874 года обычным способом пополнения русского войска. Таким образом, у России есть полное право признавать за собой приоритет в области обязательной воинской повинности (выделено мной – автор)”583.
Тут необходимо уточнить: конечно, и современная Петру Первому Европа знала принудительный рекрутский набор, но там он был лишь дополнением к вербовке наемников-добровольцев, которые и в восемнадцатом веке составляли костяк тамошних армий, их наиболее боеспособную часть. К примеру, во Франции при Людовике XIV, “Лувуа (военный министр – автор) учредил милиционные полки, которые должны были нести гарнизонную службу. В то время как полевая армия была построена на добровольной вербовке (выделено мной – автор), людей для милиционных полков должны были поставлять общины; следовательно, так или иначе производился набор”583a. В Пруссии “Фридрих Великий как-то (в 1742 г.) выдвинул задание, чтобы 2/3 роты состояли из иностранцев и только 1/3 – из собственных подданных”583b. Вовсю использовали иностранных наемников и шведы: “Правда, во время войны этот национальный характер (шведской армии – автор) не сохранялся полностью: завербовывалось и много чужеземцев, зачисляли в ряды также значительное число пленных и принимались на службу офицеры не шведского происхождения. Уже когда Густав Адольф отправлялся в Германию, в его войсках было много шотландцев, и чем дольше тянулась война в Германии, тем больше шведское войско постепенно онемечивалось по составу как солдат, так и офицеров”583с.
Шведская система индельты, позволяющая во время войны иметь большую национальную армию ? Но ведь это были типичные поселенные войска, в мирное время солдаты только раз в год призывались на сборы (Беспалов А.В., Северная война. Карл XII и шведская армия. Путь от Копенгагена до Переволочной. 1700-1709, глава II, взято с сайта http://imtw.ru/index.php?showtopic=8583 ). Костяком же шведской армии оставались войска, комплектующиеся путем вербовки, ярчайшим примером чего было отборное войско – гвардия583d.
У нас же рекруты из крестьян и посадских стали главным источником пополнения армии, его главной силой в мирное и в военное время: “В отличие от французской армии и армий большинства других стран того времени, русская не комплектовалась путем вербовки (наемников-добровольцев – автор)”583e.
Для оснащения новой армии потребовалось огромное, по тем временам, количество оружия, а это – железо и медь. Потребовалось усиленное развитие металлургической промышленности. С одной стороны, как и в случае с армией, Петр активно использовал западный опыт, приглашал в Россию западных горных инженеров и мастеров. Но в организации этой промышленности Петр идет именно путем Москвы семнадцатого века: “В 1632 голландец Андрей Виниус с разрешения казны построил оружейный завод в Туле, пообещав изготовлять пушки, ядра, ружейные стволы и “всякое железо” по низким ценам. Рабочая сила на предприятии была вольнонаемной, что особо оговаривалось в указе об учреждении завода. Расширив предприятие, они (владельцы завода после Виниуса, датчанин Петр Марселис и голландец Филимон Акема – автор) столкнулись с дефицитом рабочей силы и обратились к правительству с просьбой “приписать” к заводам крестьян. Власти пошли навстречу предпринимателям. Две дворцовые волости были приписаны к тульским и каширским заводам (выделено мной – автор)”584. Что делает Петр ? Он идет еще дальше московских царей, организуя новую металлургическую промышленность как вид государственной службы. Вот каковы его отношения с легендарным Демидовым, создателем уральской металлургии: “Так, в “привилегии” 1720 года на основанный Н.Демидовым “на свои собственные деньги” медеплавильный завод отмечалось: “И для того ему, Демидову, о том медном заводе повелеть трудитца и тщитца, и, как возможно, проискивать, чтоб то рудное дело у него произведено и умножено было с удовольствием; обнадежить ево, что оной завод не возметца у него, и у жены ево, и у детей, и у наследников, покамест они оной завод содержать будут в добром состоянии”. Как видим, государство гарантирует предпринимателю владение его же собственным заводом лишь до тех пор, пока тот “будет в добром состоянии”, то есть будет бесперебойно поставлять в казну необходимую продукцию. В противном случае предприятие могло быть конфисковано. Именно своевременное выполнение казенных заказов было главной обязанностью предпринимателя. И только излишки сверх того, что сейчас называется “госзаказом” (книга была издана в 1989 году – автор), он мог реализовать на рынке”585. Приписка крепостных крестьян к заводам приобретает систематический характер – 18 января 1721 выходит царский указ, по которому заводовладельцам разрешено покупать деревни с крепостными для работы на заводах, причем “закон 18 января подчеркивал отличие “деревень при заводах” от помещичьих владений тем, что первые “особо без заводов отнюдь никому не продавать и не закладывать и никакими вымыслы ни за кем не крепить и на выкуп таких деревнь никому не отдавать, разве кто похочет для необходимых своих нужд те деревни с теми заводы продать, то таким продавать с позволения Берг- и Мануфактур-коллегии. А ежели кто противно сего поступит, то онаго всего того лишить безповоротно””586.
Чтобы Россия могла содержать созданную Петром огромную, для того времени, армию нового образца (“К моменту смерти Петра Россия располагала мощным войском, состоявшим из 210 тысяч регулярных и 110 тысяч вспомогательных солдат (казаков, иноземцев и т.д.), а также 24 тысяч моряков. В отношении к населению России того времени (12-13 миллионов) военная машина такого размера почти втрое превышала пропорцию, которая считалась в Европе XVIII века нормой того, что способна содержать страна, а именно одного солдата на каждую сотню жителей”587), требовалось перестроить ее административную и общественную структуру. И здесь Петр прибегает к использованию западного опыта, перестраивая государственный аппарат России на западноевропейский образец. Но этот опыт используется лишь для развития старомосковских государственных принципов. Петр доводит до логического завершения идеи, которые были сформулированы еще в “Соборном уложении” 1649 года – он окончательно делит все население на тягловых (крестьяне, посадские люди и купцы) и служилых (дворяне), уничтожая все существовавшие прежде промежуточные социальные группы (“вольные и гулящие люди”, холопы, трудящиеся на земле обедневшие дворяне, не получившие прихода священники), свободных от любого вида службы государству, насчитывавшие сотни тысяч человек – отныне все эти люди были записаны в тягловые сословия. Это было достигнуто благодаря податной реформе, в соответствии с которой все ранее взимавшиеся с тягловых сословий налоги и сборы, методы взимания которых позволяли уклоняться от их уплаты, были заменены подушной податью, которую должен был платить каждый мужчина – представитель податных сословий, независимо от возраста (подушная подать с крепостных крестьян составляла 74 копейки, с государственных – 1 рубль 14 копеек, с посадских – 1 рубль 20 копеек), в результате чего доход государства увеличился в три раза.
И в отношении дворян Петр полностью следовал линии Ивана Грозного –
при нем особое внимание уделялось тому, чтобы все дееспособные дворяне действительно несли ту или иную службу государству, чтобы никто не уклонялся от нее: “Избежать службы для дворянина петровского времени законным путем было невозможно, а незаконные пути пресекались строжайшими указами, грозившими дворянам публичными наказаниями, публикацией имен “нетчиков” на специальных досках, прибиваемых к виселицам. Страшнее морального унижения для дворянина была конфискация владений за отказ служить. Указы обещали передать доносчику часть владений “нетчика”: а буде кто из них (дворян) на тое службу не поедут и с сего числа будут явятся на Москве и в деревнях своих, а про то кто известит, и за то у тех людей поместья их и вотчины отписаны будут на великого государя и из тех отписных деревень некоторая часть взята будет и отдана тем людям, кто про то на того известит”. Фактически ежегодно проводились смотры дворян, после которых взрослые и недоросли зачислялись на службу без отсрочек и послаблений. Вот типичный для того времени указ о явке шляхетства на смотр (от 11 января 1722 года): “А ежели кто из оных до того срока и на тот срок приезда своего не запишет и на смотр не явится, и таковые будут шельмованы, и с добрыми людьми ни в какое дело причтены быть не могут, и ежели кто таковых ограбит, ранит, что у них отымет, и у таких а ежели и до смерти убьет, о таких челобитья не принимать, и суда им не давать, а движимое и недвижимое их имение отписаны будут на нас бесповоротно””588. “…У Петра не было ни для кого снисхождения. Кто не занимал в общем ряду указанного места, не исполнял возложенных на него обязанностей, был изменником, отступником и как таковой лишался защиты закона. Если он владел имуществом, оно отбиралось у него потому, что человеку, никуда негодному, не надо ничего иметь. Из доходов ему выдавалась незначительная доля, а остальное переходило к родственникам, и простого ходатайства последних, предоставленного в Сенат и им засвидетельствованного, было достаточно, чтобы совершить передачу. Если он находился в возрасте, пригодном для вступления в брак, ему запрещалось жениться, потому что дети, без сомнения, будут походить на него, а “государству таких подданных не надо”. В декабре 1704 года Петр сам произвел смотр своему штату, боярам, стольникам, дворянам и всем служащим, имеющим какой-либо чин. Рядом с каждым именем, он собственноручно записывал предназначаемую лицу должность. Если человек не соответствовал требованиям выбранного для него места или уклонялся от них, его ожидала гражданская смерть, если удавалось избежать иной”589.
Следя за тем, чтобы дворянство пополнялось людьми, добросовестно несущими службу государству, Петр Первый также продолжил дело Ивана Грозного – если Иван Грозный, благодаря опричнине, достиг “смены родословной знати новым боярством, чисто служилого происхождения”590, то Петр Первый, благодаря введению “Табели о рангах” в 1722, добился окончательного торжества принципа личной выслуги над принципом знатности происхождения – каждый должен был начинать службу с самых низших чинов, причем простолюдины, получив самый низший, 14-го класса, чин (на военной службе – прапорщика, на гражданской – коллежского регистратора), становились: получив военный чин – потомственными дворянами, получив гражданский чин – личными дворянами. Если при Иване Грозном, в годы опричнины, простолюдин мог попасть в дворяне только в виде исключения, по особой милости царя, то Петр Первый “законодательным путем четко определил путем условия, при которых недворянин мог двигаться наверх, стать дворянином. Проходя лестницу чинов, он вливался в контингент военных и чиновников не как чужеродное тело, а как дворянин”591. В результате, “анализ состава русской армии накануне окончания Северной войны, проведенный М.Д.Рабиновичем, показал, что офицеры – выходцы из недворян составляли 13,9% от общей численности офицеров, причем в пехоте каждый пятый офицер был по происхождению недворянин”592.
Петр добился того, на что не решился даже Иван Грозный – он сумел полностью подчинить государству православную церковь, благодаря упразднению патриаршества и введению в 1721 так называемого “Духовного регламента”, согласно которому управление церковью переходило к “Святейшему Синоду”, являвшемуся частью государственного аппарата, в результате чего церковь становилась покорной служанкой государства. Внешне Синод был скопирован с лютеранских образцов, но суть его была противоположна лютеранству: “Феофана (Прокоповича – автор), как и его августейшего патрона, упорно обвиняли в насаждении в России протестантизма, доказывая с текстами в руках близость духовного “Регламента” и церковных установлений петровского времени с протестанскими установлениями. Конечно, в этом была правда, но и оппоненты – современники Феофана, и позднейшие исследователи как-то упустили одну существеннейшую вещь. Как в государственном строительстве, заимствуя европейскую технологию, Петр возводил монструозное (спорное определение – автор) здание самодержавного деспотизма, по сути своей противоположного европейским формациям, на некоторые черты коих ориентировался царь, так и в церковном реформаторстве Петр и Феофан заставили протестантские принципы взаимоотношений власти и церкви служить совершенно иным целям. Если протестантские, реформаторские государства – Англия, Швеция, Голландия – интенсивно развивались в сторону политической в сторону политической и экономической свободы, то Россия, как известно, шла путем противоположным. Феофан, ярый противник “папежских обычаев”, категорически отверг римскую идею диктата церкви по отношению к светской власти, то есть встал на позиции протестантизма. Но то, что в протестантских странах отнюдь не привело к бюрократизации церкви и низведению ее до роли прислужницы государей, то в России дало именно этот результат (выделено мной – автор)”593.
В результате, “реформа Петра навсегда покончила с внешними формами старой московской государственности, но в тоже время довела до наивысшего развития те самые принципы, которые лежали в основе предшествующего государственного строя (выделено мной – автор). Переустройство войсковой и податной организации исходило из старого начала поглощения всех национальных ресурсов потребностями фиска, нуждами государственной военной обороны. Сословные реформы изменили прежний порядок разверстки между общественными классами, но по прежнему оставили все население сверху до низу закрепощенным службе и тяглу”594.
И этот синтез московских государственных идей в духе Ивана Грозного с достижениями современной Петру западной культуры привел к очень интересным последствиям. Европа (кроме Англии) до Великой французской революции была придавлена тяжким грузом феодальных пережитков, важнейшим из которых был принцип, что место человека в жизни определяется его происхождением: все зависело от того, родился ли он в семье дворянина или простолюдина. Для примера возьмем Францию – самую передовую страну континентальной Европы. По военному регламенту 1781 года (!), всего за восемь лет до начала революции, лица, желавшие получить офицерский чин в пехоте и кавалерии французской армии, обязаны были документально доказать свою принадлежность к дворянству в четырех предшествующих поколениях594a, то есть в течение 100 лет ! Да, и во Франции простолюдин мог попасть в дворяне, но только в том случае, если он был разбогатевшим купцом, могущим купить себе доходное место в гражданском аппарате страны, влившись, таким образом в “дворянство мантии”, то есть такой простолюдин должен был быть представителем богатой буржуазии. В других странах континентальной Европы было и того круче: в Пруссии “Фридрих Великий, заметив недворянина при представлении ему молодых кандидатов на офицерский чин, собственноручно выгонял его из рядов своей палкой”594b. Неудивительно, что важнейшим принципом Великой французской революции была идея о том, что “каждый способный человек может достичь многого в жизни, независимо от своего происхождения ”595. Но в России реформы Петра, в первую очередь – введение “Табеля о рангах”, провозгласили принцип, что любой простолюдин, благодаря государственной службе, особенно военной, может стать дворянином, и для этого ему не надо никаких денег. И этот принцип не оставался только на бумаге – достаточно вспомнить, как много офицеров-выходцев не из дворян было в армии Петра, о чем уже говорилось выше. И при преемниках Петра этот принцип свято соблюдался. Можно вспомнить также и великого Пушкина, его бессмертную “Капитанскую дочку”, действие которой происходит в эпоху Екатерины Второй (1762 – 1796). Родители главного героя, Петра Андреевича Гринева, принадлежат к богатому дворянству, у его отца триста душ крестьян596. А служит он под началом коменданта Белогорской крепости, капитана Ивана Кузмича Миронова, который вышел в офицеры из солдатских детей 597 ! При этом ни самого Гринева, ни его родителей нисколько не удивляет и не смущает тот факт, что сын богатого дворянина служит под началом солдатского сына. Простолюдин выбился в офицеры, получил офицерский чин – дворяне воспринимают его как равного себе. Таким образом, благодаря петровским реформам, Россия более чем на шесть десятилетий опередила Европу в деле уничтожения отжившего средневекового хлама в общественных отношениях, хотя, конечно, автор нисколько не сомневается в том, что Великая французская революция была несоизмеримо более последовательна в этом отношении, что и неудивительно – ведь ее отделяет от петровских реформ целая эпоха. Любопытно отметить, что об огромном превосходстве России восемнадцатого века над Европой, в этом отношении, писал никто иной, как …яростный критик России эпохи Николая I, французский маркиз Астольф де-Кюстин, который в своей известной книге “Николаевская Россия” (1839 год) писал: “Так, сын первого вельможи империи может состоять в последнем классе, а сын его крепостного, по прихоти монарха, может дойти до первых классов. Словом, каждый получает то или иное место в зависимости от милости государя. Достаточно стать членом новой иерархии, чтобы достигнуть со временем наследственного дворянства. Таким-то путем Петр Великий, опередив на целое столетие современные революции, разрушил феодальный строй (выделено мной – автор)”598.
И именно это превосходство общественного строя России над закосневшей в феодальной рутине Европой и позволило нашей стране создать армию, которая:
1. комплектовала свой солдатский состав не случайным отребьем, а нормальными людьми, крестьянами, которые подчинялись командам своих офицеров не только из-под палки, как это было в образцовой европейской армии восемнадцатого века – прусской армии Фридриха II, но из чувства патриотизма, в результате чего отпадала надобность в столь жесточайших муштре и наказаниях, которые были нормой в европейских армиях того времени, равно как и в том, чтобы держаться за рутину линейной тактики – единственно возможной для европейских армий восемнадцатого века, ибо “линейная тактика оказалась наилучшим способом превращения массы завербованных силой или обманом солдат в боеспособную армию. Линейное построение и линейное ведение боя облегчали контроль со стороны офицеров и унтер-офицеров над поведением солдата в бою. Но только это и было надежно, если иметь в виду тот “человеческий материал”, который был типичным для армий Западной Европы”599.
2. комплектовала свой офицерский состав не почти исключительно дворянами, как это было в Европе восемнадцатого века, но и, в значительной мере, отличившимися солдатами, в результате чего в отношение офицеров к солдатам было гораздо более человечным, чем, к примеру, у тех же пруссаков.
Зная все это, уже становится понятным появление в русской армии второй половины восемнадцатого века Румянцева, Потемкина и Суворова, благодаря которым русская армия стала и вовсе разительно отличаться от современных ей европейских: “Строевая часть, уже упрощенная Румянцевым, упрощена еще более. Солдат учат лишь тому, что им может пригодиться в походе и в бою. При стойке обращается внимание на простоту и естественность. Движения должны быть свободные – “без окостенения, как прежде было в обычае”. Телесные наказания, и так очень редко применявшиеся Румянцевым, были при Потемкине совершенно выведены из обихода армии (выделено мной – автор). Этим отсутствием заплечных дел мастерства, отсутствием тем более знаменательным, что телесные наказания официально отменены не были, русская армия будет всегда гордиться. И в этом отношении – как решительно и во всех остальных – армия Екатерины II стоит неизмеримо выше армий Фридриха II, Иосифа II и Людовика XVI”600.
Выдумки русского эмигранта-шовиниста ? Но вот цитата из современного британского историка: “Потемкин внимательно следил за солдатским бытом и требовал от подчиненных командиров постоянной заботы о солдатах. Он напоминал, что еда должна выдаваться всегда вовремя и всегда горячая, что солдатам ежедневно следует выдавать по чарке водки. Но поразительнее всего его взгляд на средства поддержания дисциплины: “…я требую, дабы обучать людей с терпением и ясно толковать способы к лучшему исполнению. Унтер-офицерам и капралам отнюдь не позволять наказывать побоями…Всякое принуждение, как-то вытяжки в стоянии, крепкие удары в приемах ружейных должны быть истреблены”. “Я совершенно убежден, – писал он, – что человечное обращение с солдатами способствует поддержанию здорового духа армии и доброй службе…Я советую запретить бить людей. Лучшее средство добиться своей цели – это внятное и точное разъяснение””601. А вот описание этим же историком действий Потемкина во время осады Очакова: “Александр Самойлов, живший в лагере со своим корпусом, писал, что морозы в самом деле “весьма сильны”, но армия не страдает, потому что Потемкин обеспечил ее тулупами, шапками и кеньгами – овчинными или войлочными галошами – в дополнение к теплым палаткам. Выдавали мясо, водку и горячий пунш с рижским бальзамом. Светлейший раздал солдатам много денег. “Это избаловало их…не облегчив их нужд”, – утверждал Дама со свойственным ему аристократическим презрением к народу. Но русские понимали Потемкина лучше. “Князь от природы человеколюбив”, – писал его секретарь Цебриков. Рядом со своим шатром светлейший приказал поместить лазарет из сорока палаток и часто посещал его, чего не будет делать почти никто из английских генералов спустя шестьдесят лет, во время Крымской войны (выделено мной – автор)”602.
И как результат: “Русская армия тех времен мало походила на другие европейские армии. Она глубоко от них разнилась и внешним видом - простой, удобной “потемкинской” формой, и устройством – будучи единственной национальной армией в Европе, и обучением – моральным воспитанием, а не европейской бездушной дрессировкой, и самой стратегией и тактикой. В отличие от европейской стратегии, преследовавшей чисто географические цели, овладение разными “линиями” и “пунктами”, русская стратегия ставит своей целью разгром живой силы противника (“никто не берет города, не разделавшись прежде с силами, его защищающими”). …Линейный боевой порядок, царивший тогда в Европе, совершенно не привился в России. … “Перпендикулярная тактика” (действие отдельными каре и колоннами, в противовес линейной тактике – автор) была выработана и широко применялась нашей армией задолго до революционных и наполеоновских войн. … Линейное построение исключало всякое маневрирование в бою. Перестроения без риска полного разгрома были невозможны, пехотный можно было подготовить, но им нельзя было управлять. Русская тактика, наоборот, основана на том, что каждый понимает свой маневр. Управление войсками в бою допускает самое широкое проявление частной инициативы”603. И здесь с русским эмигрантом согласны современные западные военные историки: “Русские еще до революционных войн (выделено мной – автор) удачно применяли построение колоннами в сочетании с линейной тактикой. … Данная тактика обычно ассоциируется с известным русским полководцем Александром Суворовым…”604.
Сила русской армии восемнадцатого – начала девятнадцатого веков была и в том, что для ее снабжения оружием в эпоху петровских реформ, была создана на Урале, в первую очередь – знаменитыми Демидовыми, мощнейшая металлургическая промышленность. Об уральской металлургии восемнадцатого века прекрасно написал великий Дмитрий Иванович Менделеев: “Развивалось и горное дело на Урале и в Сибири. К концу царствования Петра I добывание нужнейших металлов достигло значительных размеров: в 1718 году выплавлено на казенных заводах меди 28 417 пудов и чугуна 868 884 пуда, на частных заводах меди 169 100 пудов и чугуна 5 772 238 пудов. Ближайшие преемники Петра Великого продолжали покровительствовать созданной им крупной промышленности”605. “В 1718 году было выплавлено 6 641 тысяч пудов чугуна; к 1767 году цифра эта возросла до 9 622 тысяч, а к 1806 году – до 12 212 тысяч пудов. Уральская железная руда оказалась без вредных примесей, выплавка чугуна и переделка его на железо производились исключительно на древесном топливе, благодаря чему русское железо славилось на иностранных рынках своим высоким качеством и его охотно покупали, преимущественно в Англии. В 1749 году было вывезено 579 тысяч пудов железа; к концу XVIII века количество это возросло до 2 581 тысяч пудов, на сумму 3 338 тысяч рублей”606. “В начале XIX века Россия имела 190 крупных горнозаводских предприятий, среди которых были самые мощные в мире, давала более трети мирового производства чугуна и железа. По этому показателю она опережала практически все развитые страны. В 1803 году, например, она произвела 163,4 тысяч тонн чугуна, тогда как Англия – 156 тысяч тонн, а собственно Франция – всего 80-85 тысяч тонн”607. С отечественными авторами, в этом вопросе, полностью согласен и советник президента Рейгана Ричард Пайпс: “В XVIII веке литейные предприятия Урала, обслуживавшие главным образом английский рынок, по выплавке железа занимали первое место в Европе”608. Еще в тридцатые годы девятнадцатого века уже упомянутый выше маркиз де-Кюстин видел в производстве железа “один из главнейших источников богатства”609 Российской империи.
Неудивительно, что русская артиллерия восемнадцатого – начала девятнадцатого веков была исключительно сильной. Вот оценка русской артиллерии, действующей против шведов Карла XII: “Новая русская военная промышленность, которая мгновенно выросла словно из-под земли, дала русским возможность иметь многочисленную артиллерию. Производство работало на полную мощность, между 1702 и 1708 годами русская армия получила 1006 орудий из меди и несчитанное количество – из чугуна. В 1708 году и потребность в огнеприпасах была покрыта на много лет вперед. Среди прочего было изгтовлено более 3800 тонн пороха. Таким образом, превосходство русских в материальной части было подавляющее. Четыре шведские 3-фунтовые пушки (в сражении под Полтавой – автор) противостояли русской артиллерии, насчитывающей в целом 102 орудия…”610. А вот русская артиллерия – противник Фридриха II: “Все же прусская артиллерия уступала по количеству армиям своих противников. Особенно в этом отношении выделялась Россия (выделено мной – автор), войска которой (например, при Цорндорфе) имели 6 орудий на тысячу солдат – вдвое больше, чем у пруссаков. В последующих кампаниях это соотношение несколько изменилось, но все равно осталось в пользу русских (6 орудий против 3-4 у пруссаков и австрийцев). Ценой огромных усилий Фридриху к 1759 году удалось довести число своих пушек до пяти на каждую тысячу солдат, но по этому показателю пруссаки все равно уступали русским. …Все прусские мемуаристы отмечают страшную мощь русского артогня (выделено мной – автор)…”611. Русская артиллерия эпохи наполеоновских войн: “Как бы там ни было, русские задействовали больше артиллерии из расчета на соединение – например, русская дивизия располагала в качестве поддержки количеством артиллерии обычным для французского корпуса (выделено мной) …”612. Что же после этого удивляться ураганному огню русской артиллерии при Полтаве и Кунерсдорфе, который и определил исход этих битв, тому, что в битве под Прейсиш-Эйлау в феврале 1807 года целый VII французский корпус Ожеро был буквально уничтожен огнем русской артиллерией ?
В итоге русская армия восемнадцатого – начала девятнадцатого веков наголову разгромила три величайшие военные державы Европы того времени – Швецию Карла XII, Пруссию Фридриха II и Францию Наполеона I, о чем уже подробно говорилось в третьей главе настоящей работы. Ведь все трое получили совершенно заслуженную репутацию величайших полководцев своего времени после серии блестящих побед над армиями других европейских государств. Но, как мы помним, Европа восемнадцатого века была обременена феодальными пережитками, что накладывало неизгладимый отпечаток на организацию европейских армий того времени, о чем уже подробно говорилось выше. Поэтому военное искусство и Карла XII, и Фридриха II, и Наполеона – это доведенное до высочайшей степени совершенства искусство побед над европейскими армиями восемнадцатого века, армиями государств, которые еще коснели в феодальной рутине. И именно на основе этого опыта все трое планировали свои кампании против России, полагая, что русская армия – это обычная европейская армия того времени, пусть и с некоторыми особенностями. И, на первый взгляд, они были правы: внешне Россия восемнадцатого века выглядела также, как и современные ей государства континентальной Европы: в ней был монарх, дворянство, духовенство, горожане разного достатка и крестьяне, ее армия была организована по западноевропейскому образцу. Но эта внешность была обманчива: как уже говорилось выше, петровские реформы нанесли невиданный, для эпохи до Великой французской революции, удар по феодальным пережиткам, результатом чего были огромные отличия тогдашней русской армии от современных ей европейских. И столкнувшись с русской армией, все трое великих европейских полководцев раз за разом убеждались, что доведенные ими до наивысшего уровня совершенства методы войны, дающие великолепные результаты в борьбе с европейскими армиями восемнадцатого века, в борьбе с Россией были, по большому счету, бесполезны. И все трое были побеждены Россией. Что же после этого говорить о находившихся, к тому времени, в состоянии полного упадка турках, персах, крымских татарах, поляках и шведах после Карла XII ? Этих слабых врагов мы били вообще без малейших проблем. Результатом этих побед стало присоединение к России Финляндии, Карельского перешейка и долины реки Невы, Прибалтики, большей части Польши, Белоруссии, Правобережной Украины, Молдавии, северного побережья Черного моря, Крыма, началось наше проникновение на Кавказ. Россия стала великой европейской державой, разгромившей всех своих врагов в Европе и в Азии. Об этом периоде истории нашей страны прекрасно написал уже неоднократно цитировавшийся в данной работе Ричард Пайпс: “В восемнадцатом и в первой половине девятнадцатого столетия Россия шла от победы к победе”613. Итогом петровских реформ стало невероятное, сказочное усиление могущества России.
И это феерическое возвышение России в восемнадцатом – начале девятнадцатого веков было, скажем откровенно, ударом ниже пояса для Европы. И дело отнюдь не только в том, что, в лице радикально обновленной петровскими реформами России они получили сильнейшего конкурента. Ведь после уже упомянутой победы победы над гигантской Османской империей под Веной в 1683 году, Европа окончательно уверовала в то, что она – центр мира, самая совершенная цивилизация на Земле, лучше которой быть просто не может. И для этого у Европы были все основания – ведь весь восемнадцатый и начало девятнадцатого века европейцы вели колониальную экспансию во всех концах мира, достаточно вспомнить, что именно тогда Англия начала завоевание Индии (битва при Плесси в 1757 году). И ничто не могло остановить натиска европейцев – ни подавляющее численное превосходство туземцев, ни их отчаянная храбрость, ни сложный рельеф местности, ни тяжелый климат и тропические болезни. Казалось, нет в мире такой силы, которая могла бы противостоять Европе, ее культурному и вытекающему из него военному превосходству. Но в это же самое время три раза Европа, и не в лице каких-нибудь заштатных царьков, но в лице действительно величайших своих полководцев, скрещивала свое оружие с Россией, и все три раза дело заканчивалось тем, что эти “полудикие московиты” наносили ей страшные поражения. Но ведь военная организация того или иного государства неотделима от всего общественного-политического устройства данного государства, она строится на основе всего его экономического и культурного потенциала. Это что же такое получается – какие-то там русские смеют превосходить нас, европейцев, таких культурных и цивилизованных ? Разумеется, делать такой вывод для европейской элиты восемнадцатого – начала девятнадцатого веков очень не хотелось. А поскольку катастрофы Карла XII, Фридриха II и Наполеона были слишком велики и очевидны, отрицать их было невозможно, то, для того, чтобы любым способом уйти от признания того, о чем только что было сказано выше, были выдуманы следующие объяснения причин этих трех катастроф великих европейских армий в борьбе с Россией восемнадцатого – начала девятнадцатого веков:
1. Страшно холодная зима, ужасное бездорожье и бескрайние просторы – именно они, а не действия русской армии раз за разом приводили европейцев к поражениям в их борьбе с Россией. Особенно красочно пишет об этом ветеран наполеоновского похода на Россию в 1812 году, Филипп-Поль де Сегюр: “Однако этот великий человек (Наполеон – автор), в таком важном деле не мог покорить природу ! При могучем усилении подняться на крутой скат силы изменили ему ! Взобравшись до ледяных областей Европы, он был сброшен с самой вершины !”614. Но так ли это ? Попробуем разобраться. Во-первых, страшно холодная зима, ужасное бездорожье и бескрайние просторы в принципе не могут иметь никакого отношения к нашей победе над Фридрихом II – бои шли исключительно летом и на территории исключительно Пруссии, с ее малыми расстояниями и культурным среднеевропейским ландшафтом. Во-вторых, решающие события походов Карла XII и Наполеона на Россию, которые и привели шведов и французов к полному краху, также произошли не в период зимних холодов – Полтавская битва состоялась 8 июля, битва под Малоярославцем – 24 октября, в то время как первый снег, по данным самих французов, выпал лишь 3 ноября615! Автору непременно укажут, что не важно как под Малоярославцем, но на завершающем этапе наполеоновской кампании 1812 года стояли суровые морозы, которые и погубили французскую армию. Простите, но в самом конце той кампании, во время переправы через Березину, французам пришлось строить мост через эту реку – что является неоспоримым доказательством того простого факта, что морозы либо еще не начались, либо они только-только начинались – иначе река была бы уже покрыта льдом, достаточно прочным для переправы остатков наполеоновской армии на другой ее берег и мост строить просто бы не потребовалось. К тому же армия Карла XII была укомплектована, в первую очередь, собственно шведами, то есть жителями Европы к северу от Балтийского моря, прекрасно знающими, что такое настоящая морозная зима, а армия Наполеона, вопреки расхожему мнению, к началу кампании 1812 года, уже имела опыт боевых действий в условиях зимних холодов – достаточно вспомнить уже упомянутую ранее битву при Прейсиш-Эйлау в Восточной Пруссии, 8 февраля 1807 года, которая происходила на “угрюмой снежной равнине, покрытой замерзшими озерами”616. В ходе этой битвы “на обе армии внезапно налетела страшная снежная буря. Свирепый ветер ледяной ветер бьет в лицо солдат VII корпуса (французского – автор). Поле сражения скрывается под тучами снега, которые холодный смерч поднял в воздух и теперь яростно гоняет по всей равнине. Метель бушевала примерно полчаса…”617. Сами французы признают, что к климатические условия февраля 1807 года в Восточной Пруссии были такими, что к ним “больше привыкли русские, чем французы”618. И ведь та зима почему-то не погубила французскую армию, хотя, конечно, и доставила ей немало дополнительных проблем. Так что русская зима никак не могла быть силой, сыгравшей важную роль в гибели армий Карла XII и Наполеона в России. В-третьих, касательно ужасного русского бездорожья. До того, как начать свои походы на Россию, Карл XII и Наполеон имели большой опыт боевых действий в Польше, где дороги были ничуть не лучше, чем в России: “Нормальных дорог нет. Есть только пыльные или размытые дождем, в зависимости от погоды, но одинаково отвратительные проселочные дороги, проложенные кое-как через сильно заболоченную местность. Реки приходится форсировать по импровизированным мостам, представляющим собой стволы деревьев, покрытые настилом из шатких бревен. Артиллерия увязает в грязи, фуры то и дело опрокидываются – в результате пушки и обозы сильно задерживаются в пути”619. И ничего – не остановило польское бездорожье шведов и французов. Так что и бездорожье не могло сыграть большой роли в гибели армий Карла XII и Наполеона в России. В-четвертых, касательно бескрайних русских просторов. На первый взгляд – возразить нечего: действительно, расстояния в Европе несоизмеримо меньше, чем в России, благодаря чему русская армия могла совершать грандиозные отступления, до крайности выматывая противника. Но ведь у Европы есть свое преимущество – это сплошная каменная застройка ! Так что мешало европейцам, с которыми воевали Карл XII и Наполеон, превратить свои страны в огромные неприступные крепости, добиться того, чтобы агрессоры были вынуждены брать штурмом каждую деревню с каменными домами, каждый город, каждый замок, неся при этом огромные потери, до крайности изматывая их этим ? Просто русские сумели воспользоваться своим преимуществом, огромными просторами, для изматывания противника, а европейцы своим, сплошной каменной застройкой, – нет.
2. Огромное численное превосходство русских. Сразу возникает множество вопросов. Касательно войны против Карла XII. В начале той войны Швеция “с хронически пустой казной и населением менее 2 миллионов с трудом могла выставить армию, равную количеству датских и саксонских солдат. Поэтому 15 миллионов жителей московского царства могли показаться решающим аргументом антишведского союза. К тому же курфюрст Саксонии Фридрих Август I Сильный одновременно являлся и королем 8-миллионной Польши (Августом II Сильным), которую тоже обещал вовлечь в ряды коалиции”620. Казалось, у антишведской коалиции абсолютное численное превосходство. И что же ? Именно в этот период войны Карл XII наносит одно страшное поражение своим врагам за другим. Наступил 1706 год. Карл XII полностью разгромил датчан, поляков и саксонцев, пополнил казну огромным количеством награбленных в Европе ценностей, а армию – не только рекрутами из Швеции, но и большим количеством стекавшихся к нему из северной, лютеранской части Германии наемников. И, когда шведы выступили из Саксонии на восток, чтобы разгромить последнего оставшегося противника, Россию Петра Первого, численное превосходство противника уже не было таким огромным, как вначале войны – ведь Россия в тот момент вела войну против шведов практически один на один, а не в составе многочисленной коалиции, как в 1700 году. И именно в этих условиях шведы и были наголову разгромлены под Полтавой ! Касательно войны против Фридриха II. Да население маленькой Пруссии смешно было и сравнивать с населением огромной России, но ведь Пруссия вела войну не только с Россией, но также с Австрийской империей и с Францией, тоже обладающими, по меркам того времени, огромным населением. Так что не только русские, но и французы с австрийцами имели огромное численное превосходство над пруссаками, но почему-то только русские смогли нанести страшное поражение Фридриху II. Касательно 1812 года. В этом случае численное превосходство было на стороне Наполеона. И не удивительно – ведь он располагал населением почти всей континентальной Европы, которое и укомплектовало Великую армию, в результате чего, в начале той войны, только на направлении главного удара, французы располагали примерно 350 000 человек, в составе 8 армейских корпусов, 4 кавалерийских корпусов и гвардии,,, против примерно 170 000 русских, в составе 1-й и 2-й армий621. Тем не менее, русский поход Наполеона закончился полным крахом.
3. Патриотизм русского народа, защищающего свою землю. Простите, каким образом русский солдат, воевавший против Фридриха II в 1759 году, защищал свою землю – Россия начала и закончила ту войну исключительно на прусской земле ! Что касается борьбы против Карла XII и Наполеона – разве Карл XII и Наполеон вторгались на территорию только России ? Ни в коем случае, они вторгались на территорию многих европейских государств ! Так что многие народы Европы вынуждены были защищать свою землю от шведских и французских захватчиков. Но почему-то патриотизм русского народа привел к поражению шведов и французов, а патриотизм других народов – нет. Или только русские тогда были патриотами своей Родины, а европейцы представляли из себя сборище трусов и шкурников ? Утверждать такое было бы наглой клеветой в отношении европейцев. Так что и не в патриотизме русского народа дело. И лучшее доказательство этого – то, как воевали против того же Наполеона испанцы. Уж в чем-чем, а в недостатке патриотического воодушевления, обвинить их никак невозможно: “Конечно, всякий знает, что испанцы – храбрый народ, способный к самопожертвованию во имя Родины…”622. Но, несмотря на это, французы, с 1808 по 1813 год, наносили одно поражение испанцам за другим: “Вообще-то говоря, создается впечатление, что разбить испанцев очень легко (выделено мной – автор). Французы в течение всей войны, вплоть до ее окончания в 1814 году, в большинстве случае без особых проблем разбивали испанские войска, независимо от силы позиций, которые они занимали, и численность врага”623. Почему ? Потому что для того, чтобы победить сильного противника, одного патриотического воодушевления “недостаточно – нужно иметь развитую экономику и, как следствие, хорошо подготовленную армию, а именно этого и не было. В результате – отсутствие понимания основ тактики и современных способов ведения военных действий испанцы вынуждены были заменить голым патриотизмом и экзальтацией, что неизбежно приводило их к поражениям в битвах и огромным потерям, несопоставимым с потерями противника”624. Ну не могла действительно крайне отсталая даже по сравнению с другими европейскими государствами, не говоря уже о наполеоновской Франции, Испания создать современную для того времени армию ! И только действия английских войск, главного противника французов в войне на Пиренейском полуострове, вынудили последних в 1813 году, после страшной катастрофы в России, когда судьба Франции решалась в Саксонии, уйти из Испании. А вот русская армия в 1812, благодаря созданному петровскими реформами общественно-политическому строю, “хорошо экипирована, снабжена, мобильна, имеет во всех важных пунктах склады, заполненные необходимыми припасами”625. Потому она и победила французов.
4. Огромное влияние вначале приглашенных Петром западных специалистов, затем – прибалтийских немцев. Вот как об этом пишет современный российский историк Вячеслав Красиков: “Поэтому можно с уверенностью утверждать, что петровская регулярная армия родилась и превратилась в серьезную силу только лишь исключительно благодаря личному примеру и интеллектуальной помощи европейцев (выделено мной – автор). Вообще русское войско того периода оказалось редким явлением в истории развития общемирового военного искусства именно потому что его основа – мозговой центр был практически полностью импортирован из-за рубежа (выделено мной – автор)”626. Действительно вначале западных специалистов, а затем прибалтийских немцев в русской армии восемнадцатого – начала девятнадцатого веков, в том числе среди ее генералов, было очень много, их роль была огромна. Но ведь сутью петровских реформ, о чем автор уже подробно писал выше, было соединение всего лучшего из старомосковского опыта с западным опытом, а приглашенные западные специалисты для решения этой важнейшей задачи никак не годились – старомосковский опыт был для них, принадлежавших к совсем иной культурной традиции, тайной за семью печатями. Пусть и в меньшей степени, то же самое можно сказать и о прибалтийских немцах: “Но эти офицеры, как немцы и протестанты, не могли в полной мере понять достоинства и слабости русского крестьянина (выделено мной – автор), ставшего солдатом”627. Поэтому вначале приглашенные Петром западные специалисты, а затем прибалтийские немцы играли в России восемнадцатого – начала девятнадцатого веков роль пусть и очень знающих и полезных, но все же только помощников при русских, о чем прекрасно написал Казимир Валишевский: “Иностранные сподвижники Петра большею частью были подчиненные, по крайней мере формально. В царствование Петра швед Огильви бесславно чертил план кампании, которая в конце концов сокрушила могущество Карла XII; победу одержал Шереметьев”628. И если мы внимательно посмотрим на три великие победы России в восемнадцатом – начале девятнадцатого веков, то увидим во всех трех случаях русское руководящее ядро, которое и направляет действия многочисленных служащих России выходцев из Европы: в борьбе против Карла XII – это сам Петр, Шереметьев, Меньшиков и Репнин; в борьбе против Фридриха II – Салтыков и Румянцев; в борьбе против Наполеона – Кутузов, герои сражения под Малоярославцем Дохтуров и Раевский. Так что, нисколько не умаляя заслуг тех же немцев, сыгравших в тот период истории России огромную и исключительно полезную роль, следует признать, что наши славные победы восемнадцатого – начала девятнадцатого веков, в первую очередь – русское достижение. Самое смешное, что с этим в общем-то согласен и упомянутый выше Красиков. Написав вначале, что русскую регулярную армию удалось создать исключительно благодаря интеллектуальной помощи европейцев, далее он же, не моргнув глазом, повествует: “Вдобавок одновременно с Северной войной разразилась так называемая война за испанское наследство. Она втянула в себя все крупные передовые государства, что еще более повысило стоимость бывалых вояк, которые к тому же совсем не горели желанием ехать в далекую и неведомую Россию. Особенно тяжело оказалось найти генералов для верховного командования (выделено мной – автор). Что, в общем-то, и понятно. Чем солидней человек, тем меньше у него резонов пускаться в авантюры – спешить куда-то за пределы цивилизованного мира, дабы там возглавить каких-то неведомых московитов для войны с уважаемым всей мировой общественностью того времени королевством”629. “В отличие от высшего командного состава, европейские офицеры младшего и среднего ранга поступали на русскую службу более охотно. Конечно, и по их адресу тоже нельзя сказать, что от волонтеров не было отбоя. Да и квалификация многих из тех, кого не пугала перспектива поездки в Россию, чаще всего оставляла желать лучшего (выделено мной – автор)”630. Итак, Красиков откровенно признает, что привлеченные Петром западные специалисты были, если честно, чаще всего специалистами второго сорта. При этом Красиков считает противника Петра, Карла XII, одним из величайших полководцев своего времени. И у автора возникает вопрос – каким образом второсортные западные офицеры могли сыграть решающую роль в победе русской армии над одним из величайших полководцев своего времени ? И Красиков вынужден согласиться с тем, что победа в Северной войне была достигнута “традиционными российскими методами (выделено мной – автор)”631.
Наконец, можно вспомнить и то, что допетровская Россия семнадцатого века, Россия эпохи Алексея Михайловича тоже воевала со шведами, о чем автор уже писал выше. Большое население и огромные просторы, бездорожье и морозы, патриотизм русского народа и западные офицеры – все это было и у России времен Алексея Михайловича. Но, тем не менее, допетровская Россия почему-то не смогла победить шведов. А вот петровская – смогла.
И вывод, сделанный автором прежде, остается в силе – причиной наших великих побед над Карлом XII, Фридрихом II и Наполеоном в восемнадцатом – начале девятнадцатого веков было превосходство общественно-политического строя тогдашней России, созданного петровскими реформами.
Завершая разговор о великих победах России восемнадцатого – начала девятнадцатого веков, необходимо разобрать и тезис о том, что войны с Фридрихом II и Наполеоном якобы были совершенно не нужны нашей стране, что в них Россию втравили ее “союзники” (в войну против Фридриха II – австрийцы, в войну против Наполеона – англичане), воспользовавшись продажностью аристократии, окружавшей, соответственно, Елизавету Петровну и Александра Первого, в результате чего мы воевали в этих войнах за чужие интересы, понесли огромные потери и ничего не выиграли, в политическом отношении, в то время как наши “союзники”, особенно англичане получили от этих войн огромные выгоды. Что ж, вопрос этот очень важный, его надо рассмотреть с особым вниманием.
Касательно войны с Фридрихом II. Представим себе обстановку в Европе накануне той войны. Пруссия стремительно усиливается, уже в войне за Австрийское наследство 1740-1748 годов она наносила гигантской Австрийской империи одно поражение за другим, отобрала у нее богатейшую Силезию. “Пруссия, небольшое королевство Священной Римской империи, только в 1701 году получившее фактическую независимость от Габсбургов и ставшее самостоятельным государством с населением всего лишь два с половиной миллиона человек, неожиданно для всей Европы продемонстрировала способность наголову громить многократно превосходящие ее армию войска Австрии”632. Аахенский мир, подведший итоги той войны, никого не удовлетворял – всем владеющим информацией людям того времени было понятно, что грянет новая война между Австрией и Пруссией: “Одиннадцатилетнее спокойствие Европы походило более на тяжкий, душный летний день, чем на действительное успокоение”633. Что это означало для России ? А то, что была велика вероятность того, что в ходе новой войны, Пруссия окончательно разобьет Австрию и станет гегемоном Германии, подчинит все ее многочисленные мини-государства своей воле – на месте лоскутного одеяла бесконечных крошечных и бессильных феодальных владений в Центральной Европе возникнет единая Германская империя с центром в Берлине, чья армия будет организована по прусскому образцу, то есть по образцу армии, которая по итогам войны за Австрийское наследство оказалась лучшей армией Европы и, следовательно, всего мира. И эта единая Германия будет отделена от западной границы России, лишенной всяких естественных преград, только Речью Посполитой, которая уже давно была совершенно недееспособна и представляла собой проходной двор для армий всех своих соседей. Нужно ли было России соседство с единой и до зубов вооруженной Германией под главенством Пруссии ? Разумеется, нет. И вот, чтобы не допустить такого развития событий, Россия и вступила в Семилетнюю войну, действуя по совершенно правильному принципу – бить врага на его территории, а не ждать, пока он усилится до такой степени, что решится напасть на тебя, поэтому русская армия вторгается на территорию Пруссии. И в результате Семилетней войны Пруссия была полностью обессилена и опустошена: “Фридрих, лишенный помощи, без всякой надежды, стойко шел навстречу своей гибели, казавшейся неизбежной”634. “Все области за Померанией и часть Бранденбурга превратились в пустыню. Другие земли находились не в лучшем состоянии: они или совершенно обезлюдели, или же в них совсем не было мужчин. Во многих провинциях за плугом ходили женщины, и другие тяжелые земледельческие работы исполнялись девушками. В иных и тех не было; на больших пространствах плодородной земли не видно было никаких следов возделывания земли. Американские степи Огайо и Ориноко появлялись со всеми своими ужасами на германских полях у Одера и Везера, обыкновенно так хорошо обработанных. Один офицер писал, что, проехав через семь деревень в Гессене, он встретил по дороге лишь одного-единственного человека – проповедника, варившего себе бобы”635. Объединение Германии под руководством Пруссии было отложено на целое столетие. А после, нанеся страшные поражения Фридриху, поставив Пруссию на грань гибели, Россия вдруг выходит из антипрусской коалиции и отдает Фридриху II все занятые ее войсками прусские земли ! Официальное объяснение этого – прусские симпатии преемника Елизаветы Петровны, Петра Третьего. Но ведь и Екатерина Вторая продолжит, в этом вопросе, линию Петра Третьего – будет активно сотрудничать с Пруссией. Как это понять ? А ответ на этот вопрос невероятно прост – если бы Пруссия была бы полностью разгромлена, Австрийская империя, в свою очередь, установила бы свою гегемонию в Германии, а это для России было бы крайне невыгодным – ей нужно было, чтобы Австрия и Пруссия вечно боролись друг с другом и уравновешивали друг друга, чтобы Германия оставалась раздробленной и, как следствие этого, бессильной и неопасной для России, а для этого, в противовес Австрийской империи, России нужно было сохранить достаточно сильную Пруссию. И эта цель – сохранение раздробленности и бессилия Германии – была Российской империей, в ходе Семилетней войны, полностью достигнута. Поэтому участие России в борьбе против Фридриха II было совершенно оправданным.
Зная причины, по которым Россия боролась с Фридрихом II, уже легко понимаешь, почему она так упорно боролась с Наполеоном. Ведь если Фридрих был правителем маленького и небогатого государства, совсем недавно ставшего независимым от Габсбургов, пусть и обладающего великолепно обученной и организованной армией, то Наполеон был повелителем самой развитой и самой многолюдной страны континентальной Европы: “Доминирующее положение Франции в Европе длилось более полутораста лет: от вступления на престол юного Людовика XIV в 1661 году до падения Наполеона в 1815 году”636. Уже Франция Людовика XIV боролась за гегемонию в Европе и была настолько сильна, что даже великая война за Испанское наследство (1701 – 1713), вызванная тем, что, после смерти бездетного испанского короля из династии Габсбургов, Людовик XIV провозгласил своего внука королем Испании, чтобы завладеть ее огромной колониальной империей, когда противником Франции была могущественная коалиция, включающая в себя таких гигантов, как Англия и Австрийская империя, отнюдь не привела к ее полному разгрому: “Франция умерила свои притязания, но не отказалась от них вовсе. Она удержала многие завоевания, включая Лилль, Франш-Конте и Эльзас, а Филипп Анжуйский (тот самый внук Людовика XIV, которого дедушка сделал королем Испании – автор) остался на испанском престоле (выделено мной)”637. А Наполеон уже в начале своего правления далеко превзошел Людовика XIV: “Он уже к моменту заключения Амьенского мира (в 1802 году – автор) был гораздо более грозен и опасен, чем Людовик XIV на вершине своего могущества, потому что все аннексии, какие производил Людовик XIV в западной прирейнской Германии, были детской игрой сравнительно с тем, как распоряжался Бонапарт хотя бы в той же западной Германии”638. И если Россию никак не устраивало образование, рядом с ее западной границей, объединенной и до зубов вооруженной Германии под главенством Пруссии, то какова должна была быть реакция России на попытки образования, опять-таки у ее западной границы и опять-таки до зубов вооруженной, объединенной континентальной Европы под главенством Франции ? Только та, которая и была в действительности – борьба не на жизнь, а на смерть: как и в случае с Фридрихом II, русские пытаются разгромить Наполеона за пределами России, а не ждут, пока он усилится до такой степени, что решится напасть на нас. Другое дело, что Наполеон оказался куда более крепким орешком, чем Фридрих II, поэтому и разгромить его за пределами России не удалось, но последнее никак не уменьшает правоту сформулированных выше принципов. И, как и в случае с Фридрихом II, после победы над Наполеоном, на Венском конгрессе, Россия отнюдь не пыталась добить побежденного врага: достаточно вспомнить, что, по решениям Венского конгресса, Франция сохранила свой статус великой европейской державы и границы в том виде, какими они были на момент начала Великой французской революции. И такое поведение России совершенно понятно – Франция уже ослаблена до такой степени, что она более совершенно не опасна для нас, если же окончательно добить ее, то это только приведет к чрезмерному усилению других европейских государств, а это России совершенно не нужно. Если по итогам Семилетней войны Россия предотвратила опасное для себя объединение Германии, то по итогам наполеоновских войн – несоизмеримо более опасное объединение всей Европы.
Зная все вышесказанное, можно теперь приступать к важнейшей проблеме петровских реформ – к проблеме якобы их антинародности. Уже давно множество историков доказывают всеми способами, что главным результатом петровских реформ было:
1. в краткосрочной перспективе – полное разорение страны, к концу царствования Петра население сократилось на 20%;
2. в среднесрочной перспективе – отношения между дворянами и крепостными крестьянами превратились из отношений между начальниками и подчиненными, какими они были в допетровской Руси, в отношения между паразитами-рабовладельцами и рабами, что не могло не привести к чудовищному росту социальной напряженности в России восемнадцатого – начала девятнадцатого веков, ярчайшим примером которого является восстание Пугачева;
3. в долгосрочной перспективе – прежде единый русский народ разделился как бы на два разных народа: дворянство, носящее одежду западноевропейского фасона, говорящее вначале по-немецки, затем – по-французски, рабски подражающее западноевропейской культуре – с одной стороны, и простой народ, духовно оставшийся в допетровской Руси, с другой, причем отношения между европеизированным дворянством и простым народом в России восемнадцатого – начала девятнадцатого веков – это отношения между европейскими колонизаторами где-нибудь в Индии или Африке и туземцами этих стран. Именно это и привело, впоследствие, с одной стороны, к появлению западничествующей интеллигенции, которая упорно разрушала исторически сложившуюся Россию во имя реализации утопических идей, вычитанных ею в западной литературе (духовный иммунитет образованного общества России к разрушительным идеям был крайне ослаблен из-за сильного падения духовного влияния на него православной церкви, что, в свою очередь, было обусловлено именно петровскими реформами), а с другой и самой важной стороны – к полному непониманию между европейски образованным правящим классом и темным народом, что, вкупе с народной памятью об ужасах крепостного права восемнадцатого – первой половины девятнадцатого веков, в конечном итоге, и закончилось катастрофой 1917 года.
Во-первых, откуда известно, что к концу царствования Петра Первого наша страна была совершенно разорена и обессилена ? Если бы это было так, каким образом сразу после окончания действительно тяжелейшей 21-летней Северной войны, весной 1722-го года, Петр Первый начинает свой персидский поход, задействовав 23 000 пехоты, 9 000 регулярной кавалерии, 20 000 казаков, 20 000 калмыков и 30 000 татар639, в результате которого ему удается захватить все западное побережье Каспийского моря и северную Персию ? Мало того, после каспийского похода, Петр отнюдь не собирался останавливаться на достигнутом: “Итак, в 1724 году, накануне смерти (выделено мной – автор), Петр разрабатывал широкую, впечатляющую программу колониального освоения захваченных территорий. Но уже тогда он думал и новых завоеваниях, особенно в направлении Закавказья. Плацдармом для этого служили завоеванные прикаспийские провинции. Весной 1724 года Петр дает задания дипломатам и военным, которые должны были, подобно Волынскому, произвести рекогносцировку на Кавказе. Так, Матюшкин должен был: “О Куре разведать, до которых мест мочно судами мелкими итить, чтоб подлинно верно было”. Румянцеву поручалось: “Смотреть накрепко места положения, а именно от Баки до Грузии какая дорога столь долго мочно итить и мочно ль фураж иметь и на сколько лошадей и путь какоф для войска; 3. Мочно ль провианту сыскать; 4. Армяня далеко ль от Грузии и стого пути; …Курою рекой возможно ль до Грузии итить судами, хотя малыми; 7. Состояние и сила грузинцоф и армян, тако ж пути, о которых выше писана, которой удобнее для действ воинских – сие самое главное место”. Не может сомнений, завоевание Закавказья и соответственно война с Турцией – вот очередное направление имперской политики Петра на Востоке”640. Другое дело, что преемники Петра в 1735 году вывели русские войска из этого региона, но сам факт проведения столь широкомасштабного похода сразу после окончания Северной войны свидетельствует о том, что Россия, в конце царствования Петра, отнюдь не была разорена и обессилена – иначе для персидского похода просто не нашлось бы людей, денег и материальных средств, он бы остался лишь в мечтах царя. А как же быть с уменьшением численности населения России на 20%, о котором постоянно говорят все историки той эпохи ? А очень просто: “С 1680 года единицей обложения был двор. Прошло 30 лет, и правительство, уверенное в том, что за это время число дворов увеличилось, решило провести новую подворную перепись. Результат ее разочаровал, ибо она обнаружила не увеличение, а уменьшение числа дворов. В Смоленской губернии, например, численность населения уменьшилась на 21 %, в Архангелогородской и того больше – на 40%. Отчасти это объяснялось бегством крестьян и горожан в необжитые, глухие районы, куда местные власти не рисковали появляться. Но главная причина уменьшения численности дворов связана со стремлением помещиков скрыть от переписчиков подлинное количество плательщиков (выделено мной – автор). С этой целью помещики объединяли несколько семей родственников, а иногда и чужих друг другу людей в один двор”641. Правительство не поверило данным этой переписи, и именно тогда решено было заменить прежние разнообразные налоги единой подушной податью для всех мужчин – представителей тяглых сословий. Для проверки списков плательщиков подушной подати была проведена ревизия. И характерно, что эта “ревизия – с этого времени за переписями утвердилось такое название – обнаружила утайку одного миллиона мужских душ (выделено мной – автор)”642. И это при том, что “всего было учтено 5,65 миллионов душ мужского населения, крестьян и горожан”643. Таким образом, в действительности речь шла не о том, что население тогдашней России сократилось на 20%, а о том, что, до введения подушной подати, 20% представителей податных сословий уклонялись от уплаты налогов – а это, согласитесь, отнюдь не одно и то же. Поэтому даже весьма критически настроенный по отношению к Петру историк был вынужден признать, что в его царствование имел место пусть и небольшой, не превышающий 1% в год, но все же прирост населения644. Так что смело можно утверждать – никакого чудовищного разорения страны и уменьшения населения, тем более на 20%, при Петре не было !
Во-вторых, в чем заключалась суть петровских реформ ? В том, чтобы прикрепить все социальные слои населения России к тому или иному виду государственных службы или тягла, чтобы никто не уклонялся от них. Во имя чего все должны были нести службу или тягло ? Чтобы иметь сильную армию, способную защитить Россию от всех врагов. Так ведь это же доведение до логического конца именно старомосковских государственных принципов ! Подати и повинности крестьян и горожан при Петре были очень тяжелыми ? Да, это так. Но разве правящее сословие, дворяне, при Петре не должно было нести тяжелой пожизненной государственной службы, в большинстве случаев – военной и вдали от дома ? Должно было, более того, надзор за тем, чтобы дворяне не уклонялись от несения службы и действительно несли ее, был при Петре особенно строгим, а виновным в уклонении от службы грозили жесточайшие наказания. Если большинство крестьян и горожан при Петре могли спокойно жить дома, в кругу семьи, пусть и платя тяжелые налоги, то большинство мужчин-дворян должны были нести свою службу вдали от родного края, где царь прикажет. Таким образом, основной идеей петровских реформ, причем идеей, которая неуклонно проводилась в жизнь, была идея справедливости – все должны были служить обществу, разумеется, каждый по своей части, о чем прекрасно написал Михаил Осипович Меньшиков: “До Петра III, раскрепостившего служилый класс, крепостного права почти не существовало: оно было всеобщим (выделено мной – автор). И дворянин, и пахарь, и царь, по замыслу Петра Великого, были скованы до гроба государственной работой. Никому не разрешалось ничего не делать, никто – под страхом тяжелых кар – не мог быть паразитом общества (выделено мной – автор)”645 Да, большинству тогдашних русских людей никак не могло нравиться, что Петр Первый во всем подражал немцам, круто ломал традиционный русский образ жизни, издевался над православной церковью – его “Всешутейший собор” был, будем говорить честно, исключительно похабной пародией на нее. Но время шло, и становилось видно, что немецкие формы петровских реформ скрывают их чисто старомосковское, в лучшем смысле этого слова содержание, что одетая в немецкое платье и реорганизованная по немецкому образцу петровская армия наголову разгромила шведов под Полтавой, то есть решила задачу, которую никак не удавалось решить старой московской рати до этого. И лучшая и умная часть русского народа, увидев все это, продемонстрировала одну из прекраснейших черт нашего народного характера – цинизм в хорошем смысле этого слова, когда человеку, который оценивает ту или иную вещь, совершенно наплевать – с запада ли она или с востока, для него важно только одно – подходит ли ему эта вещь или нет. Об этом хорошем цинизме прекрасно написал наш замечательный литературный критик первой половины девятнадцатого века Виссарион Григорьевич Белинский: “А русский человек произносит имя божие, почесывая себе задницу. Он говорит об образе: годится – молиться, а не годится – горшки покрывать”646. И эта часть русского народа, начав понимать суть петровских реформ, мысленно как бы говорила себе самой: “Какое нам дело до того, что царь и его приближенные участвуют во “Всешутейшем соборе” и во всем подражают немцам ? Это нас не касается, это их личное дело. Шведов царь разбил ? Разбил. Дворян служить заставляет ? Заставляет. Вот это главное!” Зная все это, невозможно не согласиться с тем, что написал наш замечательный историк, Юрий Михайлович Лотман: “И если в среде старообрядцев возникла легенда о “подменном царе” и “царе-антихристе”, то выходец из народа Иван Посошков, бесспорно, отражал не только свое личное мнение, когда писал: “Великий наш монарх…на гору сам-десят тянет”. Вряд ли представляли исключение и те олонецкие мужики, которые, вспоминая Петра, говорили, что Петр – царь так царь ! Даром хлеба не ел, пуще батрака работал. Нельзя забывать и о неизменно положительном образе Петра в русском сказочном фольклоре (выделено мной – автор)”647. А вот каков был образ Петра в русских солдатских песнях того времени: “Царь выступает в песнях как “православный батюшка”, то есть кто-то близкий солдатам, родной и пользующийся всеобщим уважением (выделено мной – автор)”648.
Автор предвидит вопрос – ну хорошо, можно согласиться с тем, что в основе петровских реформ была идея справедливости, но ведь потом, после смерти Петра, особенно в царствование Екатерины Второй, дворянство было освобождено от обязательной службы государству, превратившись тем самым в сословие паразитов, а крепостные крестьяне, напротив, были лишены всех прав, став настоящими рабами своих владельцев-дворян. О какой справедливости, применительно к екатерининской России, можно говорить ? Да, действительно, еще Петр Третий, издал 18 февраля 1762 году известный указ “О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству”, подтвержденный и Екатериной Второй, который освобождал дворян от обязательной службы государству. Но, в реальности, после издания этого указа, превратилось ли дворянство, в массе своей, в сборище не служащих обществу паразитов ? Обратимся к знатоку вопроса, Юрию Михайловичу Лотману: “В работах некоторых историков высказывалось утверждение, что в результате освобождения дворянства от обязательной службы произошел чуть ли не массовый отлив из нее дворян: “Дворянство, давно тяготившееся службой, всеми способами отлынивающее от нее, всячески добивалось освобождения от этой повинности”. В Грамоте 21 апреля 1785 года они видят лишь “установление вольности на безделье”. Такое объяснение представляется упрощенным. Тем более сомнительным кажется утверждение, что в результате Грамоты о вольности дворянства и якобы бегства дворян со службы правительство вынуждено было заполнять должности разночинцами, становившимися личными дворянами. Тезис этот базируется на смешении гражданской службы и военной. Никакого “бегства” с последней как массового явления обнаружить в документах эпохи невозможно (выделено мной – автор). Более того, несмотря на то, что Россия в течение всего XVIII века вела активные военные действия (что, конечно, вызывало высокую убыль офицерских чинов, особенно обер- и штаб-офицеров), никакой нехватки офицерского состава как серьезной армейской проблемы не было. Мы знаем ряд случаев, когда желающие отправлялись в действующую армию сверхштатно, так как вакансии были заполнены. В обширном списке пушкинских знакомых, составленном Л.А.Черейским и дающим весьма представительную выборку, среди родившихся в конце 1790-х годов мы не находим ни одного неслужащего и, следовательно, не имеющего чина дворянина. То же можно сказать и о другом представительном списке – “Алфавите декабристов”, – составленном для Николая I перечне всех лиц, в какой-либо мере привлекавшихся к дознанию по делу декабристов или хотя бы упоминавшихся в показаниях. И там нет ни одного дворянина, который бы полностью реализовал свое право никогда не служить. Для доказательства “бегства” дворян со службы приводится такой расчет: “К концу Северной войны среди русской армии было около 14% выходцев из недворянских сословий. В 1816 году личные дворяне, то есть вчерашние разночинцы, составляли 44% всего дворянства империи”. Однако в этом примере сопоставляются данные по армии с общим числом всех дворян в государстве, что, безусловно, некорректно. Конечно, число коллежских ассесоров или сенатских секретарей, таких, как герой главы “Зайцево” из “Путешествия из Петербурга в Москву”, дослужившихся до личного дворянства, было очень велико, особенно в XIX веке, когда бюрократическая машина быстро росла. Но важнее другое: 1816 год – время окончания десятилетия наполеоновских войн, которые буквально выкосили целое поколение молодых офицеров. Все, кто занимался биографиями людей на рубеже XVIII и XIX веков, знают, как мало в конце 1810-х, в 1820-е годы людей второй половины 1780-х – начала 1790-х годов рождения. После тех, кто родился в начале 1780-х годов, сразу идут родившиеся в 1795-1799 годах. Естественно, что в этих условиях производство из числа заслуженных унтер-офицеров в обер-офицерские чины было намного выше среднего для рассматриваемой эпохи. Дворянство оставалось служилым сословием (выделено мной – автор)”649. “…Человек в России, если он не принадлежал к податному сословию, не мог не служить (выделено мной – автор). Без службы нельзя было получить чина, а дворянин, не имеющий чина, показался бы чем-то вроде белой вороны (выделено мной – автор). При оформлении любых казенных бумаг (купчих, закладов, актов покупки или продажи, при выписке заграничного паспорта и т.д.) надо было указывать не только фамилию, но и чин. Человек, не имеющий чина, должен был подписываться “недоросль такой-то”. Известный приятель Пушкина князь Голицын – редчайший пример дворянина, который никогда не служил, – до старости указывал в официальных бумагах: “недоросль””650. И правота слов Лотмана подтверждается тем простым фактом, что именно российские дворяне, сформировавшиеся как личности в екатерининскую эпоху, организовали разгром Наполеона в 1812 году. Могли ли организовать разгром такого исключительно сильного врага бездельники и дармоеды ? Ни в коем случае ! Ведь десятилетиями длящееся паразитическое существование неизбежно приводит к сильнейшей деградации ума и воли тех, кто ведет такое существование, а организовать разгром гигантской армии, прекрасно организованной и вооруженной, предводительствуемой величайшим гением того времени, могли только исключительно умные, мужественные и трудолюбивые люди. И если кампания 1812 завершилась величайшей победой Российской империи, а не Наполеона, то это неопровержимо доказывает, что с умом, мужеством и трудолюбием у российского дворянства того времени – автор еще раз напоминает, правящего сословия Российской империи – в среднем (разумеется, среди российских дворян того времени, как и среди представителей всех сословий, попадались всякие люди), было все в порядке. А это могло быть только в том случае, если подавляющее большинство тогдашнего российского дворянства добросовестно выполняло свой долг перед Родиной.
А что представляло собой русское крепостное право той эпохи ? На этот вопрос ответит совершенно незаинтересованный автор – известный американский историк и советник президента Рейгана Ричард Пайпс, не имеющий никакого отношения к российскому дворянству и, следовательно, не имеющий никакой потребности в том, чтобы приукрасить общественные отношения России второй половины восемнадцатого – начала девятнадцатого веков: “Несколько англичан, писавших о своих российских впечатлениях, нашли, что положение русского крестьянина выгодно отличалось от условий у них на родине, особенно в Ирландии; таким образом, пушкинская оценка (речь идет о пушкинской пародии на “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищева – автор) получила независимое подтверждение. Первый принадлежит капитану английского флота (речь идет о Джоне Дандасе Кокрейне – автор), который предпринял в 1820 году четырехлетнее пешее путешествие по России и Сибири, что дало ему редчайшую возможность своими глазами увидеть жизнь русской деревни: “Безо всяких колебаний…говорю я, что положение здешнего крестьянства куда лучше состояния этого класса в Ирландии. В России изобилие продуктов, они хороши и дешевы, а в Ирландии их недостаток, они скверны и дороги, и лучшая их часть вывозится из второй страны, между тем как местные препятствия в первой приводят к тому, что они не стоят такого расхода. Здесь в каждой деревне можно найти хорошие, удобные бревенчатые дома, огромные стада разбросаны по необъятным пастбищам, и целый лес дров можно приобрести за гроши. Русский крестьянин может разбогатеть обыкновенным усердием и бережливостью, особенно в деревнях, расположенных между столицами”. Второй написан английским путешественником (Робертом Бремнером в 30-е годы девятнадцатого века – автор), отправившимся в Россию специально для того, чтобы найти материал, который представил бы ее в более неприглядном свете, чем литература того времени: “В целом…по крайней мере что касается просто пищи и жилья, русскому крестьянину не так плохо, как беднейшим среди нас. Он может быть груб и темен, подвергаться дурному обращению со стороны вышестоящих, несдержан в своих привычках и грязен телом, однако он никогда не знает нищеты, в которой прозябает ирландский крестьянин. Быть может, пища его груба, но она изобильна. Быть может, хижина его бесхитростна, но она суха и тепла. Мы склонны воображать себе, что если уж наши крестьяне нищенствуют, то мы можем по крайней мере тешить себя уверенностью, что они живут во много большем довольстве, чем крестьяне в чужих землях. Но сие есть грубейшее заблуждение. Не только в одной Ирландии, но и в тех частях Великобритании, которые, считается, избавлены от ирландской нищеты, мы были свидетелями убогости, по сравнению с которой условия русского мужика есть роскошь, живет ли он средь городской скученности или в сквернейших деревушках захолустья. Есть области Шотландии, где народ ютится в домах, которые русский крестьянин сочтет негодными для своей скотины”. Оценки этих очевидцев тем более весомы, что они никак не симпатизировали ни крепостничеству, ни какому-либо иному ущемлению, которому подвергалось тогда большинство русского крестьянства (выделено мной – автор). Особенно важно избавиться от заблуждений, связанных с так называемой жесткостью помещиков по отношению к крепостным. Иностранные путешественники, побывавшие в России, почти никогда не упоминают о телесных наказаниях – в отличие от посетителей рабовладельческих плантаций Америки. … Отдельные проявления жесткости никак не опровергают нашего утверждения. Тут никак не обойтись одним одиозным примером Салтычихи, увековеченной историками помещицы-садистки, которая в свободное время пытала крепостных и замучила десятки дворовых насмерть. Она говорит нам о царской России примерно столько же, сколько Джек Потрошитель о викторианском Лондоне (выделено мной – автор). Там, где имеются кое-какие статистические данные, они свидетельствуют об умеренности в применении дисциплинарных мер. Так, например, у помещика было право передавать непослушных крестьян властям для отправки в сибирскую ссылку. Между 1822 и 1833 годами такому наказанию подверглись 1283 крестьянина. В среднем 107 человек в год на 20 с лишним миллионов помещичьих крестьян – это не такая уж ошеломительная цифра”651. О психологии крепостных крестьян того времени прекрасно говорит то, что “мужик проявлял по отношению к своему государю такую фамильярность, которой категорически не было места в Западной Европе. Во время своих поездок по России с Екатериной Великой граф де Сегюр (de Segur) с удивлением отметил, насколько непринужденно простые поселяне беседовали со своей императрицей (выделено мной – автор)”652. Похоже это на отношения между рабовладельцами и рабами ? Нет !
Снова вспомним о Румянцеве, Потемкине и Суворове. Все они – выдающиеся деятели именно екатериненской России. Все трое занимали высшие посты в военной иерархии тогдашней Российской империи, имели чин фельдмаршала, а Потемкин вообще был вторым, после императрицы, человеком в государстве, следовательно, по их действиям мы можем судить о том, каковы были нормы отношений между высшими и низшими слоями населения Российской империи второй половины восемнадцатого века. Именно в их великой школе сформировалось офицеры и генералы – победители 1812 года. И все трое проявляли невиданную для тех времен заботу о простом солдате, свели к минимуму телесные наказания и муштру в подчиненных им войсках. Могло ли такое быть, если бы Румянцев, Потемкин и Суворов, а также подчиненные им офицеры, смотрели на солдат, в подавляющем большинстве – выходцев именно из крепостных крестьян, как на рабов, как на двуногий говорящий скот ? Ни в коем случае ! Все эти факты – прекрасное доказательство того, что в основе своей отношения между дворянами и крепостными и в екатерининской России не были отношениями между рабами и рабовладельцами. Россия по-прежнему жила петровской идеей о том, что все, от первого вельможи до последнего крестьянина, должны самоотверженно служить Родине. Именно этим объясняются наши чудесные победы той эпохи.
Деятельность Румянцева, Потемкина и Суворова является также прекрасным опровержением важнейшего тезиса критиков петровских реформ – дескать, к концу восемнадцатого века, из-за чрезмерного и неразумного увлечения западной культурной, дворянство в России превратилось как бы в отдельный народ, русских европейцев, переставший понимать своих крепостных крестьян, оставшихся, в смысле культуры, еще в допетровской Руси. Да, Румянцев, Потемкин и Суворов прекрасно знали лучшие достижения современной им западной культуры и вообще были высококультурнейшими людьми своего времени – к примеру, Суворов “владел шестью иностранными языками и глубоко знал древнюю историю и литературу”653. Но достижения западной культуры они, как и прежде Петр Первый, использовали не бездумно, не по принципу – раз с запада, значит тут же необходимо внедрять, но с умом – брали лишь то, что действительно было разумно. И именно под их командованием русская армия стала столь непохожей на современные ей европейские, далеко отличаясь от них в выгодную сторону – добиться этого могли только люди, прекрасно понимающие образ мышления русского простолюдина в солдатском мундире и умеющие максимально эффективно пользоваться всеми его сильными чертами, одновременно нейтрализуя его недостатки. Этому же они научили и своих преемников – будущих победителей 1812 года, иначе, повторюсь, великая победа над Наполеоном была бы просто невозможна.
Автора непременно спросят – если, по его словам, в России восемнадцатого – начала девятнадцатого веков все было так хорошо, как же тогда он объяснит все народное сопротивление петровским реформам, массовые побеги, гигантские восстания Булавина и Пугачева ? А автор ответит вопросом на вопрос – а что, в допетровской России было мало народных волнений и восстаний ? Отнюдь ! Ведь именно допетровский семнадцатый век вошел в историю России под названием “бунташного века”, причем совершенно заслуженно: достаточно вспомнить, что в этом веке Россия пережила “Смутное время”, Соляной и Медный бунты в Москве, многочисленные восстания в других городах, раскол, великое восстание Степана Разина. Разве в семнадцатом веке множество крестьян и горожан не бежало на Дон, чтобы избежать тяжелого государственного тягла ? Еще как бежали: “Архивы наполнены делами о беглых крестьянах, в Уложении (Соборном уложении 1649 года – автор) целая глава из 34 статей посвящена этому предмету”654. Так чем же Россия восемнадцатого века, в этом отношении, отличается в худшую сторону от России семнадцатого века ? В обоих случаях множество людей не желало тянуть тяжелое государственное тягло и старалось избежать его как угодно. В обоих случаях главной ударной силой антиправительственных восстаний были казаки – те, кто убежал от налогов и повинностей на далекие окраины России, люди, предпочитающие, будем говорить откровенно, жить не честным трудом, а грабежом, чем они особенно прославились в эпоху Смутного времени. Вспомним замечательное по своей откровенности воззвание Булавина: “Атаманы-молодцы, дорожные охотники, вольные всяких чинов люди, воры и разбойники ! Кто похочет с атаманом Кондратьем Афанасьевичем Булавиным, кто похочет с ним погулять, по чисту полю красно походить, сладко попить да поесть, на добрых конях поездить, то приезжайте в горные вершины Самарские”655. Автор не собирается обманывать себя и читателей – таких людей в России хоть Алексея Михайловича, хоть Петра Первого, хоть Екатерины Второй было очень много. К тому же Россия, хоть в семнадцатом веке, хоть в восемнадцатом, нисколько не походила на рай на земле – всякого зла и несправедливости в ней было более чем достаточно. Но ведь большинство-то населения тогдашней России, особенно ее центральной части, как не крути, не сопротивлялось Петру, а, напротив, укомплектовало собой армию полтавских победителей, тех мастеровых уральских металлургических заводов и строителей Петербурга, которые почему-то не убежали со своей работы (хотя, в условиях начала восемнадцатого века, на Урале, который тогда был на краю обитаемого мира, убежать с демидовских заводов было очень легко). И не будь этого народного большинства – никакие реформы Петра не смогли бы состояться. Достаточно вспомнить то, что основная масса солдат петровской армии – это крестьяне, взятые по системе рекрутского набора, а ведь крестьяне – это подавляющее большинство населения тогдашней России. Простите, если бы большинство крестьян действительно ненавидели общественно-политический строй петровской России и лично царя, неужели Петр решился бы дать сыновьям этих самых крестьян в руки оружие ? Да ни под каким видом, такая армия очень скоро бы взбунтовалась ! Но ведь, в действительности, ничего подобного почему-то не было, напротив, именно крепостные крестьяне в солдатских мундирах и были той силой, которая покончила с восстанием того же Булавина.
То же самое можно сказать и в отношении восстания Пугачева. Снова ударной силой восстания были отнюдь не крепостные крестьяне, а казаки, и снова именно центральная Россия, подавляющее большинство населения которой составляли крепостные крестьяне, укомплектовала ту армию, которая и покончила с пугачевцами. Забавно, что даже советские авторы, которые с пеной у рта утверждают, что подавляющее большинство простого народа якобы было за Пугачева, иногда удивительнейшим образом проговариваются. Вот Евгений Александрович Федоров (1897-1961), автор довольно популярного в советское время романа “Каменный пояс”, описывает меры правительства по борьбе с Пугачевым в самый опасный момент его восстания, когда повстанцы были на правом берегу Волги: “Так как реки и речные перевозы внушали большие опасения, то многие паромы через Москву и Оку упразднили, а по уездным границам установили кордоны из крепостных крестьян (выделено мной – автор), вооруженных топорами, рогатинами и просто дубинками”656 Простите, но если большинство крепостных крестьян симпатизировало бы Пугачеву, то неужели власти стали бы их организовать в вооруженные отряды именно для борьбы с Пугачевым ? Нет, конечно, такого не могло бы быть. Приведенный Федоровым факт – яркое доказательство того, что большинство населения Центральной России было на стороне Екатерины Второй, а не Пугачева. Также, вопреки расхожему представлению, большинство горнозаводских рабочих Урала (потомки тех, кого Демидовы и другие заводчики пересилили сюда из центральной России) выступило против Пугачева, о чем пишет современный уральский краевед: “Пугачев обещает крестьянам волю и поле. Рабочие не откажутся от воли, но поля им не нужны. Они разучились пахать. Им нужны заводы. “Казачий проект” не для них. И чем севернее заводы, чем неплодороднее суглинки полей, тем злее рабочие пушки палят с заводских плотин по атакующим крестьянам. Пугачев шел в глубь Урала по линии казачьих крепостей – и увязал. Войско его прирастало башкирскими отрядами, крепости сдавались, царские генералы трусили и отступали. Но все ожесточеннее сопротивлялись заводы. Конечно, не все. Но Пугачев звериным нюхом чуял: что-то уже не так. “Казачий проект”, разумный и ясный в оренбургских степях, здесь перестал работать. Горькую правду Пугачеву открыл атаман Иван Белобородов. Разбитый, он бежал из-под Екатеринбурга – и направил Пугачева с Урала прочь. Пока речь шла об отдельных заводах отдельных заводчиков, рабочие выбирали сторону Пугачева и рушили свои заводы. Но когда вопрос “быть или не быть” встал перед горнозаводским миром в целом, рабочие выбрали не волю, а заводы (выделено мной – автор). Вспышками орудийных выстрелов, словно молниями, гроза пугачевщины выявила из мрака глыбу горнозаводской державы. Мятеж крестьян и казаков подошел к своему пределу – к реке Чусовой. За ней стоит Екатеринбург, столица заводов. И Чусовая разгорается пожаром заводского сопротивления. Сопротивления рабочих (выделено мной – автор), а не приказчиков и солдат”657. Зная это, становится понятно, почему Пугачев так и не решился пойти на Москву, а, после взятия Казани, повернул на юг, в сторону нижней Волги – он прекрасно понимал, что в центральной России его не ждет ничего хорошего.
Автор разобрал все известные ему претензии к петровским реформам и, как он убежден, показал их полную несостоятельность:
Русское крепостное право восемнадцатого века отнюдь не было, по меркам того времени, чем-то исключительно страшным (да, были отдельные чудовищные злоупотребления, но эти исключения лишь подтверждали правило), поэтому в числе причин событий 1917 года никак не могло быть желание потомков основной массы крепостных крестьян мстить потомкам основной массы своих владельцев-дворян за крепостное право, тем более, что, к 1917 году, с момента отмены крепостного права прошло уже больше полувека, оно стало историей.
И через почти сто лет после петровских реформ, в 1812 году, правящий класс Российской империи, в главном, прекрасно понимал простой народ – иначе он бы просто не смог организовать полный разгром такого исключительно сильного врага, каким была армия объединенной континентальной Европы под командованием великого Наполеона. А коли так, говорить о том, что именно петровские реформы привели к отрыву образованного общества от простого народа, который и стал основной причиной революции 1917 года, просто смешно.
Короче, искать истоки революции 1917 года в петровских реформах не имеет никакого смысла.
А посему автор с чистой совестью делает вывод, что восемнадцатый век, эпоха от Петра Первого до Александра Первого, был, в истории России до 1917, величайшим и славнейшим периодом ее истории, к которому автор, пусть уж читатели простят его за излишний лиризм, испытывает чувство глубочайшего восхищения.
Продолжение следует
Уважаемые читатели! Если вам понравилось, вы можете поддержать автора, переслав любую денежную сумму на карту 4276 5501 0691 5856 (Сбербанк) или 2200 2407 8217 0274 (ВТБ). Автор очень надеется на вашу поддержку.
Используемая литература:
486 – Пенской, стр. 231
487 – Пенской, стр. 232
488 – Мантран Робер, Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного, Москва, Молодая гвардия, 2006, стр. 338
489 – Бевин Александер, Как выигрываются войны, Москва, АСТ, 2004, стр. 2004
490 – Пайпс, стр. 87
491 – Хаупт Вернер, Группа армий “Север”, Москва, Центрополиграф, 2005, стр. 8
492 – Пайпс, стр. 105
493 – Кагарлицкий Б., Периферийная империя, Москва, Ультра.Культура, 2004, стр. 114-115 (далее – Периферийная империя)
494 – Пайпс, стр. 118
495 – Валишевский Казимир, Иван Грозный, Москва, АСТ, 2002, стр. 191 (далее – Иван Грозный)
496 – Иван Грозный, стр. 197-198
497 – Иван Грозный, стр. 198-199
498 – Иван Грозный, стр. 201
499 – Иван Грозный, стр. 205
500 – Иван Грозный, стр. 318-319
501 – Иван Грозный, стр. 318
502 – Дэвис, стр. 406-407
503 – Иван Грозный, стр. 88
504 – Пенской, стр. 122-123
505 – Пайпс, стр. 133
506 – Валишевский Казимир, Смутное время, Москва, Икпа, 1989, стр. 290 (далее – Смутное время)
507 – Смутное время, стр. 144
508 – Герберштейн Сигизмунд, Записки о московитских делах, Смоленск, Русич, 2003, стр. 174-175
509 – Сиповский В.Д., Родная старина: Отечественная история в рассказах и картинах (С XVI до XVII столетия), Москва, Современник, 1993, стр. 167 (далее – Сиповский)
510 – Там же
511 – Сиповский, стр. 176
512 – Иван Грозный, стр. 139
513 – Смутное время, стр. 291
514 – Иван Грозный, стр. 248-249
515 – Иван Грозный, стр. 257
516 – Иван Грозный, стр. 259
517 – Иван Грозный, стр. 11
518 – Иван Грозный, стр. 399
519 – Иван Грозный, стр. 266-267
520 – Иван Грозный, стр. 258
521 – Смутное время, стр. 227
522 – Иван Грозный, стр. 268
523 – Штаден Генрих, Страна и правление московитов, Смоленск, Русич, 2003, стр. 418
524 – Флетчер Джильс, О государстве русском, Смоленск, Русич, 2003, стр. 35 (далее – Флетчер)
525 – Флетчер, стр. 41
526 – Смутное время, стр. 308
527 – Пайпс, стр. 148
528 – Иван Грозный, стр. 336
529 – Иван Грозный, стр. 334
530 – Иван Грозный, стр. 321
531 – Иван Грозный, стр. 323
532 – Флетчер, стр. 85-86
533 – Иван Грозный, стр. 338
534 – Флетчер, стр. 89
535 – Иван Грозный, стр. 340-341
536 – Иван Грозный, стр. 276
537 – Иван Грозный, стр. 383
538 – Иван Грозный, стр. 290-291
539 – Пайпс, стр. 143-144
540 – Дэвис, стр. 417
541 – Смутное время, стр. 15-16
542 – Скрынников Р.Г., Борис Годунов, Москва, Наука, 1979, стр. 39-40 (далее – Скрынников)
543 – Иван Грозный, стр. 12-13
544 – Арсеньев К.К. и Петрушевский Е.Е., Энциклопедический словарь “Россия”, Санкт-Петербург, Брокгауз и Ефрон, 1898, стр. 464 (далее – Энциклопедический словарь)
545 – Смутное время, стр. 26
546 – Соловьев С.М., Чтения и рассказы по истории России, Москва, Правда, 1989, стр. 436 (далее – Соловьев)
547 – Скрынников, стр. 148
548 – Соловьев, стр. 437
549 – Смутное время, стр. 327
550 – Смутное время, стр.409
551 – Смутное время, стр. 289
552 – Прочко, стр. 62
553 – Там же
554 – Смутное время, стр. 362
555 – Смутное время, стр. 386-387
556 – Сиповский, стр. 101
557 – Смутное время, стр. 415
558 – Сиповский, стр. 375
559 – Сиповский, стр. 234-235
560 – Дельбрюк Ганс, История военного искусства. Средневековье. Новое время, Смоленск, Русич, 2003, стр. 458 (далее – Дельбрюк)
561 – Там же
562 – Тарле Е.В., Северная война, Москва, АСТ, 2002, стр. 50
563 – Красиков В.А., Северная война или блицкриг по-русски, Москва, ОЛМА Медиа Групп, 2010, стр. 183-184 (далее – Красиков)
564 – Сиповский, стр. 382-383
565 – Анисимов Е.В., Время петровских реформ, Ленинград, Лениздат, 1989, стр. 96 (далее – Анисимов)
566 – Анисимов, стр. 97
567 – Пайпс, стр. 166
568 – Керсновский, том I, стр. 14
569 – Пенской, стр. 120
570 – Красиков, стр. 21
571 – Харботл Томас, Битвы мировой истории, Москва, Внешсигма, 1993, стр. 102-103
572 – Сиповский, стр. 384
573 – Моя борьба, стр. 219
574 – Периферийная империя, стр. 224
575 – Валишевский Казимир, Петр Великий, Москва, Астрель, АСТ, 2002, стр. 149 (далее – Петр Великий)
576 – Анисимов, стр. 62
577 – Анисимов, стр. 60-61
578 – Красиков, стр. 286
579 – Ненахов, стр. 58
580 – Ненахов, стр. 59
581 – Свифт Джонатан, Путешествия Лемюэля Гулливера. Сказка бочки, Москва, Полиграфресурсы, 1994, стр. 139 (далее – Свифт)
582 – Петр Великий, стр. 423-424
583 – Пайпс, стр. 172
583a – Дельбрюк, стр. 466
583b – Дельбрюк, стр. 476
583с – Дельбрюк, стр. 407
583d – Энглунд, стр. 155-156
583e – Рамбо Альфред, Русские и пруссаки: История Семилетней войны, Москва, Воениздат, 2004, стр. 31 (далее – Рамбо)
584 – Периферийная империя, стр. 178-179
585 – Анисимов, стр. 282
586 – Анисимов, стр. 290
587 – Пайпс, стр. 170
588 – Анисимов, стр. 313
589 – Петр Великий, стр. 147-148
590 – Энциклопедический словарь, стр. 460
591 – Анисимов, стр. 309
592 – Там же
593 – Гордин Я.А., Меж рабством и свободой, Санкт-Петербург, издательство “Пушкинского дома”, 2005, стр. 136 (далее – Гордин)
594 – Энциклопедический словарь, стр. 469
594a – Дельбрюк, стр. 463
594b – Дельбрюк, стр. 480
595 – Лашук, стр. 875
596 – Пушкин А.С., Полное собрание художественных сочинений в одном томе, Санкт-Петербург, ФОЛИО-ПРЕСС, Москва, ОЛМА-ПРЕСС, 1999, стр. 349 (далее – Пушкин)
597 – Там же
598 –Маркиз де-Кюстин, Николаевская Россия, Москва, Терра, 1990, стр. 146-147 (далее – Николаевская Россия)
599 – Ненахов, стр. 65
600 – Керсновский, том I, стр. 119-120
601 – Себаг-Монтефиоре Саймон, Потемкин, Москва, Вагриус, 2003, стр. 384 (далее – Потемкин)
602 – Потемкин, стр. 397
603 – Керсновский, том I, стр. 138-139
604 – Брюс Роберт, Дикки Йен, Кайли Кевин, Павкович Майкл, Шнейд Фредерик, Войны и сражения эпохи Наполеона 1792-1815, Москва, Эксмо, 2009, стр. 50 (далее – Войны и сражения эпохи Наполеона)
605 – Энциклопедический словарь, стр. 277
606 – Энциклопедический словарь, стр. 304
607 – Жилин П.А. (ответственный редактор), Бородино 1812, Москва, Мысль, 1987, стр. 15 (далее – Бородино)
608 – Пайпс, стр. 266
609 – Николаевская Россия, стр. 230
610 – Эглунд, стр. 95
611 – Ненахов, стр. 216
612 – Войны и сражения эпохи Наполеона, стр. 199
613 – Пайпс, стр. 459
614 – Сегюр Филипп-Поль де, Поход в Россию, Смоленск, Русич, 2003, стр. 359
615 – Лашук, стр. 554
616 – Лашук, стр. 269
617 – Лашук, стр. 274
618 – Лашук, стр. 314
619 – Лашук, стр. 263
620 – Красиков, стр. 21
621 – Лашук, стр. 495
622 – Лашук, стр. 352
623 – Там же
624 – Там же
625 – Лашук, стр. 486
626 – Красиков, стр. 260-261
627 – Рамбо, стр. 36
628 – Петр Великий, стр. 189
629 – Красиков, стр. 287
630 – Красиков, стр. 316
631 – Красиков, стр. 98
632 – Ненахов, стр. 346
633 – Там же
634 – Архенгольц, стр. 403
635 – Архенгольц, стр. 451
636 – Дэвис, стр. 452
637 – Дэвис, стр. 462
638 – Тарле, стр. 123
639 – Петр Великий, стр. 298
640 – Анисимов, стр. 428-429
641 – Павленко Н.И., Петр Первый и его время, Москва, Просвещение, 1989, стр. 144-145 (далее – Павленко)
642 – Павленко, стр. 145
643 – Павленко, стр. 146
644 – Анисимов, стр. 136
645 – Меньшиков М.О., Письма к русской нации, Москва, издательство журнала “Москва”, 2005, стр. 47 (далее – Письма к русской нации)
646 – Белинский В.Г., Избранные сочинения, том третий, Москва, Государственной издательство художественной литературы, 1941, стр. 608 (далее – Белинский)
647 – Лотман Ю.М., Беседы о русской культуре. Быт и нравы русского дворянства (XVIII – начало XIX века), Санкт-Петербург, Искусство-СПб, 1994, стр. 20 (далее – Лотман)
648 – Серчик Владислав А., Полтава, 1709, Москва, АСТ, 2003, стр. 166-167
649 – Лотман, стр. 41-42
650 – Лотман, стр. 28
651 – Пайпс, стр. 207-210
652 – Пайпс, стр. 222
653 – Потемкин, стр. 381
654 – Соловьев, стр. 277
655 – Соловьев, стр. 544
656 – Федоров Е.А., Каменный пояс, книга 2, Минск, Высшая школа, 1988, стр. 464
657 – Иванов А., Хребет России, Санкт-Петербург, Азбука-классика, 2009, стр. 109-111
Секрет Полишинеля, или величайшая афера 20 века, ч
© Copyright: Дмитрий Шашков, 2012
Свидетельство о публикации №212111901900
Свидетельство о публикации №212111901900
Рецензии