Секрет Полишинеля, или величайшая афера 20 века, ч

Глава 9
Крымская война

На первый взгляд, причиной Крымской войны, оказавшей столь огромное влияние на судьбу Российской империи, было, ставшее уже к началу 50-х годов девятнадцатого века традиционным, соперничество в борьбе за гегемонию на Ближнем Востоке между нашей страной, с одной стороны, и Великобританией и Францией – с другой. Но, на самом деле, эта война стала логическим завершением процессов, длившихся, к тому времени, уже не одно столетие.

-----

Начиная с конца пятнадцатого века, с зарождения, в наиболее передовых странах Европы, буржуазных отношений и идущих одновременно с этим Великих географических открытий, постепенно складывается глобальный рынок, система мирового капиталистического хозяйства, в которую мало-помалу втягивается все человечество. Система эта состоит из “центра”, диктующего исключительно выгодные для себя “правила игры” остальному миру, и “периферии”, вынужденной действовать в рамках этих правил, обогащая таким образом, в первую очередь, не себя, а “центр”. О взаимоотношениях между “центром” и “периферией” мировой капиталистической системы прекрасно написал в своей замечательной книге “Периферийная империя” Борис Юльевич Кагарлицкий: “Статистические данные, собранные на протяжении XIX-XX вв., показывают, что соотношение между зонами “периферии” и “центра” остается достаточно стабильным, хотя разрыв между “передовыми” и “отсталыми” странами по большинству показателей неуклонно увеличивается. Разрыв между “центром” и “периферией” великолепно иллюстрирован региональной экономической статистикой. Нет недостатка в исторических и статистических данных, подтверждающих глобальное перераспределение ресурсов в пользу богатых стран”771. “Дело в том, что, несмотря на то, что по ходу истории глобальное разделение труда неоднократно менялось, неизменной оставалась тенденция к накоплению, концентрации и централизации капитала, лежащая в основе буржуазного способа производства. Централизация капитала в мировом масштабе приводит к фомированию нескольких центров накопления, зачастую соперничающих между собой. Именно логика накопления и концентрации капитала ведет к тому, что он систематически перераспределяется в пользу мировых “лидеров”. Даже резкий рост экономики на периферии не меняет положения дел радикальным образом. При известных обстоятельствах подъем производства в этих странах может даже ослабить их положение. Чем лучше страна работает, тем больше там возникает “свободный” или “избыточный” капитал, перераспределяющийся в пользу основных центров накопления. Конкретные формы международного разделения труда явлются уже следствием этого глобального процесса. Эти формы меняются, а логика накопления остается”772. “Изменение формы эксплуатации и контроля сопровождает каждый новый этап эволюции капитализма. Но логика накопления капитала, централизация капитала остается неизменной. Открытая экономика, навязываемая странам “периферии”, означает неизбежность перераспределения капитала в пользу “центра””773. И уже в семнадцатом веке мир делится на несколько передовых стран Северо-Западной Европы (Голландию – по совершенно справедливому высказыванию Карла Маркса, “образцовую капиталистическую страну” того времени, а также Англию и Францию), задающих правила экономической игры для всего человечества, “центр”, и на всех остальных, “периферию”.

-----

Какое же место в мировой капиталистической империи занимает вначале Московское царство, а затем Российская империя восемнадцатого – начала девятнадцатого веков ?

Очень своеобразное. С одной стороны, в экономическом отношении, наша страна была частью “периферии” мировой капиталистической системы, способствовала накоплению капиталов в ее “центре”.

Во-первых, уже с самого начала формирования мировой капиталистической системы, торговля России с передовыми странами Западной Европы была типичной торговлей между странами “периферии” и странами “центра”: Россия вывозила, в основном, сырье, а ввозила готовые изделия. Вот русско-английская торговля эпохи Ивана Грозного. “Из России в Англию поставлялись древесина, воск, кожи, мясо, сало,, иногда зерно, лен, пенька (hemp), ворвань (train-oil), смола, канаты, корабельные мачты”774. Зато “англичане везли в Москву бумагу, сахар, соль, ткани, посуду, медь, свинцовые плитки для покрытия крыш, предметы роскоши. Лондонское сукно на русских рынках получило название “лундыш”. …В списках поставляемых товаров мы обнаруживаем также миндаль, изюм, конские сбруи, лекарства, музыкальные инструменты, алебарды, ювелирные изделия, посуду и даже …львов. Везли также колокола и драгоценные металлы, которые были к вывозу из Англии запрещены, но особым распоряжением короны для России делалось исключение. И все же особенно важно для Москвы было то, что на английских кораблях прибывали свинец, порох, селитра, сера и, судя по всему, оружие и боеприпасы”775. Семнадцатый век: “Самой важной статьей отпуска за границу были меха, затем мед,  воск, пенька, сало, лен, а также и хлеб. …Из Западной Европы в Россию привозились преимущественно фабричные изделия: оружие, металлические вещи, тонкие сукна, полотна, бумага, сахар; сверх того, разные пряности, вино, золото, серебро в деле (т.е. в разных вещах), в слитках, в монете и пр.”776. Начало девятнадцатого века: “В 1802 г. между предметами нашего отпуска на первом месте стояло сало, которого вывезено на 9664 тысяч рублей ассигнациями; второе место занимала пенька, на 9346 тысяч рублей, третье – лен, на 5773 тысячи, четвертое – рожь, на 5604 тысячи, пятое железо, на 4618 тысяч рублей и, наконец, пшенице принадлежало только шестое место, на 4056 тысяч рублей. Между предметами привоза в том же 1802 г. на первом месте стоят хлопчатобумажные изделия – на 7383 тысяч рублей; второе место занимают шерстяные изделия, на 7310 тысяч рублей, третье – сахарный песок, на 5218 тысяч рублей, четвертое – виноградные вина, на 2739 тысяч рублей, дальше идут шелк – на 2609 тысяч рублей, чай – на 1877 тысяч рублей, соль – на 1672 тысяч рублей и т.д.”777. Да, в русском экспорте в 1802 значительную долю составляет продукция уральской металлургии, но, в основном, Россия по-прежнему вывозит сырье, а ввозит готовые изделия. Неслучайно Пушкин, в “Евгении Онегине”, касаясь торговли современной ему Российской империи с Западной Европой, писал:

Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало (выделено мной – автор) возит нам…778

Во-вторых, торговля России с Западной Европой осуществляется с помощью почти исключительно западного, в первую очередь – английского и голландского, торгового флота: “Голландия, Британия и даже Испания с Португалией нуждались в мощном военном флоте для поддержки и защиты флота торгового. Напротив, Россия, завоевав выход к морю, в кратчайший срок построила внушительные военно-морские силы, но значительный (по мировым масштабам) торговый флот оказалась не в состоянии…Торговые партнеры России – Англия и Голландия – сами были ведущими морскими державами. К тому же Навигационный акт запрещал ввозить в британские порты товары иначе как на британских же кораблях. Таким образом, рост русского экспорта, даже в периоды, когда Россия имела положительный торговый баланс с Западом, способствовал в первую очередь развитию английского и голландского торгового капитала. В свою очередь, русский флот на Балтике оказался вынужден охранять торговые пути для британских и голландских судов”779. “На берегах Черного моря появляются легендарные русские города – Одесса, Севастополь. Но, как и на Балтике, победы русского оружия “гораздо больше помогли развитию на Черном море какого угодно судоходства, кроме русского”. Став базой русского военного флота и “городом русской славы”, Севастополь так и не стал процветающим торговым портом в отличие от своего предшественника – византийского Херсонеса. Хлеб вывозился преимущественно английскими торговыми судами”780. Да что говорить о восемнадцатом – начале девятнадцатого веков ! В 1896, почти полвека спустя после отмены (в 1849) британского Навигационного акта, среди судов, обслуживающих русскую заграничную торговлю, доля тех, которые ходили под русским флагом, составляла лишь 8,4% тоннажа 781. Даже эпоха наполеоновской “континентальной блокады”, когда Россия была вынуждена отказаться от услуг английского торгового флота, не привела к развитию отечественного торгового мореплавания: просто-напросто русская  торговля стала осуществляться на американских судах782. В условиях, когда преобладание на океанских и морских торговых путях играло огромную роль, о чем свидетельствуют бесконечные войны шестнадцатого – начала девятнадцатого веков за первенство в мировом океане (борьба Англии с Испанией, Голландией и Францией), отсутствие у Российской империи значительного торгового флота неопровержимо свидетельствовало об ее “периферийном” положении в мировой капиталистической системе.

В-третьих, перекачке русских богатств на Запад немало помогали долги правительства западным банкирам: “Для России со времен Петра I самым быстрым способом пополнения пустеющей казны были заграничные займы. Сам Петр, а позднее Екатерина II обычно занимали у генуэзских и голландских банкиров под большие проценты…Голландии Россия должна была (в 1808 – автор) более 88 млн. гульденов (их вернули только в 1898 г.)…”783. “Европейские” амбиции … оборачивались растущей финансовой зависимостью от Запада. В XVIII столетии получение кредитов за границей становится обычным делом. В 1769 году Екатериной Великой был взят заем на 7,5 млн. гульденов в Амстердаме для войны с Турцией. На следующий год взяли деньги в Генуе. “К концу царствования императрицы было уже заключено 16 иностранных займов на сумму 55 млн. рублей. На покрытие военных расходов ушли, впрочем, лишь 36 млн. рублей этой суммы, а 17 млн. рублей затрачено было на погашение займов же”. В среднем на погашение этих долгов шло до 5% государственного бюджета. Нынешние историки, как правило, успокаивают читателя тем, что это “было в то время обычным явлением”. Точно также никого не смущал и дефицит бюджета, “причем, несмотря на все нововведения, дефицит был постоянным и все время увеличивался”. В XIX веке, однако, к подобным явлениям относились менее терпимо. Как заметил один из экономистов той эпохи, история знает мало “таких примеров, чтобы финансы абсолютной монархии находились не то, чтобы в цветущем состоянии, а просто в порядке”. Пытаться наладить контроль за расходованием средств при дворе – дело практически безнадежное. Расточительные и амбициозные западноевропейские дворы, действительно, были в этом отношении не лучше петербургского. Но есть и существенное различие. На Западе деньги брали у своей буржуазии (если даже не своей стране, то, по крайней мере, в собственной экономической зоне). Долги западных монархов оставались частью экономики “центра”, укрепляя там позиции банковского капитала. Напротив, российский долг способствовал перекачке денег с Востока на Запад, способствуя развитию буржуазии не у себя дома, а в странах “центра” (выделено мной – автор)”784.

А с другой стороны, как автор уже подробнейше писал выше, именно в восемнадцатом веке Россия становится великой державой, способной побеждать лучшие армии того времени, одним из важнейших игроков мировой политики. “…Россия, с одной стороны, отстояв свою независимость в годы Смуты, развивалась как независимое государство, а с другой – являлась частью периферии. Эта периферийная империя обладала достаточной мощью, чтобы своими силами, на собственной территории решать те же вопросы, которые Англия и Франция решали в колониях. Россия являлась империей и объектом колонизации (со стороны “центра” мировой капиталистической системы – автор) в одно и то же время (выделено мной – автор)”785.

-----

Возникает вопрос – как можно было одновременно быть великой державой, в политическом отношении, и частью периферии мировой капиталистической системы, в экономическом ? Ведь экономика – материальная база политики, экономическая слабость должна привести к слабости политической.

А дело все в том, что “капитализм смог одержать полную победу в области производства над докапиталистическими формами хозяйства только тогда, когда была создана техническая база для крупной промышленности, когда появилась машина (выделено мной – автор). Но это случилось лишь в период промышленного переворота”786. И даже в самой передовой стране тогдашнего мира, в Англии, промышленный переворот был завершен лишь в сороковые годы девятнадцатого века. Именно в эти годы в Англии:

1. крупная промышленность на паровом двигателе одерживает окончательную победу над ручным ремесленным производством, как следствие, появляется невиданная прежде отрасль индустрии – машиностроение ;

2. создается механический транспорт – железные дороги и паровой флот;

3. вводится принципиально новый вид связи – электрический телеграф.

Переворот в экономике приводит к значительным изменениям в военном деле – гладкоствольное и дульнозарядное огнестрельное оружие постепенно заменяется нарезным и казнозарядным, на смену традиционному черному пороху приходят гораздо более мощные взрывчатые вещества, парусный военный флот вытесняется паровым, войска перевозятся по железной дороге, а для управления ими начинают применять электрический телеграф.

По тому же пути, но с определенным опозданием от Англии, шли и другие передовые страны – Франция, Бельгия, США (северо-восточные штаты), наиболее развитая часть Германии (Рейнско-Вестфальская область, Саксония и Силезия) и Австрийской империи (Чехия, Штирия и Каринтия).

А раз даже в Англии капитализм одерживает окончательную победу лишь в сороковые годы девятнадцатого века, то и говорить о формировании всеобъемлющей и зрелой мировой капиталистической системы можно лишь начиная с того времени. Не случайно, что именно с 1846 Англия последовательно проводит политику свободной торговли: правящий класс первой в мире страны победившего промышленного переворота твердо уверен, что, при существующем, на тот момент, состоянии дел, именно Англия будет мастерской, биржей и морским извозчиком мира, а все остальные страны – ее сырьевыми придатками и сферами приложения капитала.

Ранее же капитализм находился на зачаточном уровне, ибо базировался на ручном труде, практически ничем не отличающимся от средневекового: “Эта ранняя форма буржуазного предпринимательства, развивающаяся в эпоху Великих географических открытий, все еще ограничена технологическими рамками традиционных технологий”787. Даже самая передовая техника до промышленного переворота – водяной двигатель, океанские парусные корабли, гладкостовольное и дульнозарядное огнестрельное оружие, книгопечатание и механические часы – была создана в конце средних веков и, принципиально, почти не менялась.

Этой зачаточной стадии капитализма вполне соответствовала зачаточная стадия мировой капиталистической системы, под контролем которой находилась лишь малая доля мировых ресурсов: “Каково было значение мировой экономики для развития России в XVIII – XIX веках (речь идет о начале девятнадцатого века – автор) ? Легко заметить, что на мировой рынок попадала лишь ничтожная доля (выделено мной – автор) ресурсов, которыми обладала страна”788.

На той, ранней, стадии развития капитализма, хозяева мировой капиталистической системы были еще слишком слабы для того, чтобы силой навязывать свою волю всему остальному миру – объекту колонизации со стороны этой системы. К примеру, им пришлось смириться с тем, в 1637 Япония, а в 1757 Китай почти полностью отказались от торговли с Европой. И неслучайно, что заставить их открыться европейцы и американцы смогли лишь после победы в Англии промышленного переворота: Китай – в 1842, а Японию – в 1853.

Поэтому вплоть до сороковых годов девятнадцатого века влияние мировой капиталистической системы на Россию было еще очень ограниченным, и благодаря этому наша страна смогла стать в восемнадцатом веке великой европейской державой, вести независимую внешнюю политику. К тому же, в те годы, интересы мировой капиталистической системы и национальные интересы России, в главном, еще не противоречили друг другу: “Российский экспансионизм XVIII века встречал одобрение в Англии, Голландии и даже в Пруссии прежде всего потому, что отвечал объективным потребностям развивающейся мироэкономики. Доминируя в Восточной Европе, Российская империя способствовала поддержанию порядка в регионе, его интеграции в мировой рынок”789. “Голландцы, имея торговый, а англичане еще и военный, договор со Швецией, вооружали и обучали войско Петра. В 1715 году Англия присоединилась к антишведской коалиции почти в открытую: на стороне России выступил Ганновер, объединенный с Англией династической унией. В 1716 британский флот появился у берегов Зеландии, чтобы поддержать русско-датский десант, готовившийся к высадке на территории Швеции”790. Доходило даже до того, что “в Лондоне либеральные публицисты подчеркивали, что связи между Российской и Британской империями “созданы самой природой, а потому нерушимы” (are formed by nature and inviolable)”791.

Особенно ярко это проявилось в эпоху наполеоновских войн. С одной стороны, Российской империи было действительно совершенно не нужно появление на ее западной границе гигантских и до зубов вооруженных армий объединенной Европы под гегемонией Франции – поэтому беспощадная борьба с Наполеоном вплоть до полного его разгрома была, с нашей стороны, совершенно оправданной. Но, с другой стороны, борясь с Наполеоном, мы воевали за интересы “центра” тогдашней мировой капиталистической системы – Великобритании: “Судьба англо-французского соперничества решалась в боях под Бородино и Тарутино, быть может, даже в большей степени, нежели на поле Ватерлоо. Англия победила”792. Ибо богатейшая и знатнейшая часть российского дворянства была кровно заинтересована в торговле с британцами: “Разрыв с нею (с Англией – автор), – писал будущий декабрист Фонвизин, – наносил неизъясненный вред нашей заграничной торговле. Англия снабжала нас произведениями, и мануфактурными, и колониальными за сырые произведения нашей почвы. Эта торговля открывала единственные пути, которыми в Россию притекало все для нее необходимое. Дворянство было обеспечено в верном получении доходов со своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лен и прочее”793.

-----

Но, после победы в Англии промышленного переворота, Российская империя уже не могла быть одновременно и великой державой, и частью “периферии” мировой капиталистической системы одновременно. Как уже говорилось выше, став “мастерской мира”, Англия хотела превратить весь в мир, в том числе и Россию, в свой сырьевой придаток и сферу приложения капитала. Но на пути этих планов встала Российская империя Николая Первого. Ибо в Петербурге прекрасно понимали, что, если пойти у англичан на поводу, то это приведет вначале к полной экономической, а затем – и к политической зависимости России от Великобритании. И Российская империя защищает свою промышленность посредством протекционистских тарифов, затрудняя доступ английским товарам в Россию: “В целом этот подход был достаточно эффективен. Правительство защищало отечественных фабрикантов, но не давало им почивать на лаврах”794. Мало того, Николай Первый стремился сделать рынком сбыта продукции русской обрабатывающей промышленности Турцию, Персию, Среднюю Азию, а для этого – превратить эти страны в протектораты Российской империи.

И это крайне не понравилось англичанам: “Таможенный тариф 1841 года не облегчил доступ к русскому рынку, и Англия сразу стала добиваться его отмены. Договор (торговый – автор) 1842 года обеспечил обеим странам статус “наибольшего благоприятствования” во взаимной торговле, но не удовлетворил Лондон. Россия продолжала защищать свою промышленность протекционистскими мерами, а Англия бороться с ними. Вскоре после подписания договора консервативный британский премьер-министр Роберт Пиль (Robert Peel) имел весьма поучительную беседу с русским посланником Ф.И.Брунновым. Если верить донесению, которое дипломат отправил министру К.Н.Нессельроде в Петербург, британский лидер прочитал своему собеседнику целую лекцию о вреде промышленности. Пиль доказывал, что “Россия самой природой создана быть земледельческой, а не мануфактурной страной. Россия должна иметь фабрики, но не следует искусственным образом вызывать их к жизни посредством постоянного покровительства отечественной промышленности””795. Разрыв между Россией и Англией стал неизбежным. Началась Крымская война.

-----

В начале той войны, правящий класс Российской империи был настроен очень оптимистически. Да и как могло быть иначе ? Ведь нашим главным противником на суще, в той войны были, как уже говорилось выше, французы Наполеона III. А Россия еще прекрасно помнила о свой великой победе в 1812, когда был разбит сам Наполеон Великий, нынешний же правитель Франции был лишь “бледным подобием Наполеона”796: Великая победа двенадцатого года еще стояла перед глазами, о ней говорил Николай и в манифесте и в письме к Наполеону III, о ней постоянно вспоминали и в народе и в светском обществе, о ней писали публицисты, ее воспевали поэты – и лубочные и настоящие, – и все ставили вопрос: неужели племяннику, “маленькому Наполеону”, может удасться то, что не удалось великому дяде (выделено мной – автор) ? … “А ты, Луи-Наполеон, тебе пример – покойный дядя ! Поберегись и будь умен, на тот пример великий глядя !” – писала графиня Ростопчина. Князь Петр Андреевич Вяземский, лично участвовавший в Бородинском бою, тоже предостерегал “племянника” наопминанием о его дяде, о том герое, “кем полна была земля, кто взлетел на пирамиды, кто низвергнут был с Кремля, не стерпевшего обиды !”…В петербургском высшем свете оптимизм был на очереди дня”797. Тем более, что совсем недавно, в 1848-1849, во Франции, как и в большей части Европы, прокатилась революция, которая Российскую империю совершенно не затронула, и в Петербурге полагали, что Франция еще не оправилась от этих потрясений, а правительство Наполеона III опасается за прочность своего тыла.

Но очень скоро обнаружилось два важнейших обстоятельства.

Во-первых, армии Российской империи, которая, если отбросить войска на Кавказе, ведущие нескончаемую малую войну с горцами, после 1814 занималась исключительно плац-парадной шагистикой, противостояла та часть французской армии, которая имела огромный боевой опыт войны в Алжире, очень схожий с кавказским: “Все дравшиеся в Крыму французские полки прошли суровую боевую школу африканских походов, во всех отношениях сходную с кавказской. Абд-эль-Кадер – африканский Шамиль. Французы имели своего Ермолова – Бюжо, своего Пасека - Шангарнье, Слепцова – Ламориссьера. У них была своя “сухарная экспедиция” – поход под Константину, свое Михайловское укрепление – марабу Сиди-Брагим, давший бессмертную традицию их “синим дьяволам” – пешим егерям. Африканская эпопея совершенно совпала с Кавказской. У их начальников был боевой глазомер, у наших был лишь плацпарадный (выделено мной – автор), для войск Боске, Канробера и Мак-Магона (французские генералы Крымской войны – автор) война была привычным делом…”798. А когда армия всецело занята своим прямым делом, войной, то на высшие командные посты в ней выдвигают лишь тех, кто способен хорошо делать свою работу, независимо от того, есть у них диплом о “высшем образовании” или нет: “Французская армия не имела чего-либо подобного нашей Военной академии – и наши старшие начальники были, конечно, образованнее французских…Однако приобретенные ими в школе Жомини познания имели исключительно отвлеченный, канцелярский характер, и наши военные столоначальники, блиставшие в канцеляриях и на полигонах, оказались беспомощными применить свои теоретические познания на практике в чужой им органически боевой обстановке – на войне, к которой они не готовились и о которой они серьезно никогда не помышляли (выделено мной – автор). Уступая им а академизме, в отвлеченном знании, французские командиры превосходили их в искусстве, в умении – и это обстоятельство оказалось решающим”799. Что же после этого удивляться тому, что все три больших полевых сражения той войны нашей армии с французами, при Альме, при Инкермане и при Черной речке закончились, несмотря на весь героизм русского солдата, победой армии Наполеона III ?

Во-вторых, и это было самое главное, Крымская война была первой войной индустриальной эпохи. Нет дело заключалось отнюдь не в превосходстве стрелкового оружия французов (штуцера против русских гладкоствольных ружей),  это широко распространенное представление очень далеко от истины: “Французская пехота вся проделала Крымскую кампанию с кремневым ружьем образца 1777 года, утвержденным еще Людовиком XVI. Нарезное оружие имели только зуавы (3 полка) и пешие егеря (5 батальонов) – пропорция примерно та же, что и у нас (1 батальон на корпус и, кроме того, полурота штуцерных на полк)”800. Но, как уже говорилось в третьей главе настоящей работы, главным событием той войны стала осада Севастополя, а ее главным оружием – тяжелая осадная артиллерия. Французская армия использовала в Крыму осадные мортиры и порох такие же, как и при Наполеоне I, но, благодаря тому, что во Франции, пусть и с немалым отставанием от Англии, шел промышленный переворот, она располагала военной промышленностью на паровой тяге (в 1850 французская промышленность использовала 5322 паровые машины суммарной мощностью 67 000 лошадиных сил801), немалой сетью железных дорог ( в 1848 году их протяженность составляла 1 900 километров802), большим количество пароходов,  в результате чего Наполеон III смог сосредоточить в Крыму, к лету 1855, осадную артиллерию огромной мощности, не испытывающую недостатка в снарядах, ураганный огонь которой и предопределил падение Севастополя. А вот русская военная промышленность оставалась, в основном, еще на водяной тяге, но, самое главное, в тогдашней Российской империи были только две большие железные дороги, Петербург-Москва и Варшава-Вена. Все грузы из центральной России в Крым доставлялись гужевым транспортом. Именно это и обусловило превосходство французов под Севастополем в огневой мощи, ставшее, к концу той войны, подавляющим.

-----

И правящий класс Российской империи столкнулся с тем, что методы Петра Первого, столь успешные раньше, больше не работали – ведь великий царь жил в начале восемнадцатого века, когда промышленный переворот был еще делом далекого будущего, и, как следствие, он исходил из условий мануфактурной, а не индустриальной эпохи. Чтобы выиграть войну индустриальной эпохи, нужны были совершенно новые методы, позволяющие соединить все лучшее из исторического опыта России с новейшими достижениями западной индустриальной революции.

И вот тут-то и проявила себя, во всей красе, гнилость правящего класса Российской империи середины девятнадцатого века. Ведь разработать эти самые новые методы – огромный умственный труд, на который совершенно деградировавшее “образованное общество” России того времени было уже совершенно не способно. Нет, автор не собирается мазать всех черной краской, он прекрасно помнит о таких настоящих Людях, как Нахимов, Корнилов, Истомин, Тотлебен, Хрулев, Пирогов и многие другие, об их исключительных уме, мужестве и трудолюбии. Вечная им память и вечная им слава ! Но вся беда была в том, что такие люди, в правящем классе Российской империи середины девятнадцатого века были уже исключением, а не правилом. Основная же масса “образованного общества”, впервые после победы над Наполеоном в 1814, столкнувшись с исключительно сложной задачей, требующей немедленного разрешения, впала в совершенную панику. Вот что пишет командующий Крымской армией и Черноморским флотом, князь Александр Сергеевич Меньшиков военному министру, князю Долгорукову, 11 октября 1854, когда до падения Севастополя оставался еще почти один год (!): “Если Севастополь падет (выделено мной – автор), по крайней мере Крым не может быть у нас отнят”803. А вот Долгоруков пишет Меньшикову 23 октября 1854: “Если Севастополь еще не взят (выделено мной – автор), как мы надеемся, – не найдете ли вы уместным приступить, как только это станет возможным, к комбинации для усиления его защиты ?”804. Конец 1854: “…Меньшиков совсем махнул рукой на оборону Севастополя. “Севастополь падет в обоих случаях (выделено мной – автор): если неприятель, усилив свои средства, успеет занять бастион №4 и также если он продлит осаду, заставляя нас издерживать порох. Пороху у нас хватит только на несколько дней, и, если не привезут свежего, придется вывести гарнизон” – таковы были перспективы Меньшикова в начале ноября 1854”804а. А вот письмо М.Д.Горчакова, нового командующего Крымской армией, опять-таки военному министру Долгорукову 3(15) августа 1855, накануне сражения на Черной речке: ““Я иду на неприятеля, потому что если бы я этого не сделал, то Севастополь все равно был бы через очень короткое время потерян (выделено мной – автор). Неприятель действует медленно и обдуманно, он собрал сказочную массу снарядов, — это видно даже невооруженным глазом. Неприятельские апроши сдавливают нас все более и более, и в Севастополе уже нет ни одного непоражаемого места, пули свищут на Николаевской площади. Не следует обманываться, я иду на неприятеля в отвратительных условиях. Его позиция очень сильна, на его правом фланге почти отвесная и очень укрепленная Гасфортова гора, по правую руку Федюхины горы, перед которыми глубокий наполненный водой канал, через который можно будет перейти только по мостам, наводимым под прямым огнем неприятеля. У меня 43 тысячи человек; если неприятель здравомыслен, он противопоставит мне 60 тысяч. Если, — на что я надеюсь мало (выделено мной – автор), — счастье мне будет благоприятствовать, я позабочусь извлечь пользу из своего успеха. В противном случае нужно будет подчиниться божьей воле. Я отступлю на Мекензиеву гору и постараюсь эвакуировать Севастополь с возможно меньшим уроном. Я надеюсь, что мост через бухту будет вовремя готов и что это облегчит мне задачу. Благоволите вспомнить обещание, которое вы мне дали, — оправдывать меня в нужное время в должном месте. Если дела примут худой оборот, в этом вина не моя. Я сделал все возможное. Но задача была слишком трудна с момента моего прибытия в Крым”. Горчаков лег спать с глубоким, непоколебимым, нескрываемым убеждением, что он будет на другой день разбит (выделено мной – автор) и что значительная часть армии, которую он завтра бросит на неприступные высоты, без всякой пользы для дела, усеет тысячами своих трупов Федюхины высоты и подножие Сапун-горы”805. Мы видим, что высшие военные сановники Российской империи, уже после первых неудач, совершенно психологически сломались, смирились с предстоящим поражением.

Но, может быть, дело было в том, что Меньшиков, Горчаков и Долгорукий просто были предателями, осмысленно помогающими врагу ? Да, многие участники обороны Севастополя думали именно так: “Матросы называли князя Меньшикова “анафемой”, а войска называли его князем Изменщиковым”806. Однако автор глубоко уверен в том, что дело было не в этом, а в том, что эти люди были ярчайшими представителями вконец разложившегося правящего класса Российской империи середины девятнадцатого века, о котором Иван Лукьянович Солоневич в своей замечательной статье “За тенью Распутина” грубо, но точно написал (взято с сайта http://monarhist-spb.narod.ru/RP/solo-09.htm): “Слой сгнил. Слой стал политическим импотентом”. “Дело было не в “измене”, а в недомыслии, бездарности, военной невежественности, полном равнодушии к делу (выделено мной – автор), моральной дряблости…”806а. А ведь Меньшиков, Горчаков и Долгорукий были далеко не самыми худшими представителями правящего класса Российской империи того времени. Даже наоборот. Вот, к примеру, каким был князь Меньшиков: “От природы он был, бесспорно, умен, был очень образован. Николаю Меньшиков нравился одной редчайшей чертой: будучи очень богат, князь Александр Сергеевич никогда не воровал казенных денег”807. “Он был очень образованным человеком, и не только по сравнению с придворными и сановниками Николая, но и безотносительно. Читал он книги на разных языках, обладал громадной библиотекой в 3 000 томов на всех европейских языках. Он был умен и злоречив. …Личной храбростью он, безусловно, обладал и на войне 1828-1829 гг. был тяжко ранен”808. Вроде бы, перед нами умный, мужественный и порядочный человек. Но что толку было от этого для того важнейшего для судеб России Дела, руководить которым он был поставлен ?

Зная все это, прекрасно понимаешь трагедию императора Николая Первого. Крымская война показала ему всю гнилость правящего класса Российской империи, его полнейшую недееспособность, но кем и, главное, как заменить это сборище политических импотентов на умных, мужественных и трудолюбивых людей, он не знал. И это невероятно угнетало его, человека исключительной преданности долгу: “Огорчение Государя, всю свою жизнь стремившегося лишь к одной цели — благу России, было безмерным. Он видел, что все огромные труды оказались бесполезными, вся тридцатилетняя работа неплодотворной — и эти терзания сломили его железную натуру”809. Он не мог не понимать, что, при таком правящем классе, Россия не сможет победить. Но Николай Павлович был человеком Великого Восемнадцатого Века (родился в 1796), и он не мог признать себя побежденным: “…Чем ближе лично знали и наблюдали Николая иностранные дипломаты, тем меньше, как уже сказано, они представляли себе русского императора в позе и в роли побежденного”810. И он вел себя подобно душе севастопольской обороны, адмиралу Нахимову, ибо оба они были людьми долга, оба не могли смириться с позором неизбежного поражения своего государства, и, чтобы не дожить до него, оба искали смерти: Нахимов регулярно появлялся в видимой издалека черной адмиральской форме с золотыми эполетами в самых опасных местах, и, в конце концов, 28 июня 1855, французская пуля поразила его прямо в голову – не приходя в сознание, он умер через два дня после этого, а Николай, уже будучи больным гриппом, отправился, в феврале 1855, когда на улице было -230С, в легком плаще в манеж, где было столь же холодно, как и за его стенами, в результате чего, вернувшись в Зимний дворец, немедленно слег и скоро умер. Уход из жизни Николая Павловича и Нахимова открыл дорогу к капитуляции. После падения Севастополя (еще раз необходимо повторить – эта неудача России в 1855 была ничтожной, по сравнению с занятием войсками Наполеона Москвы в 1812) правящий класс Российской империи окончательно утратил последние остатки воли к борьбе и поднял белый флаг.
По Парижскому миру 1856 Франция Наполеона III стала самой влиятельной державой Европы, а ее сухопутная армия – образцом для подражания  для всего остального мира. Но главные выгоды получила Англия: она сумела навязать России исключительно выгодную для себя и исключительно невыгодную для нас свободу торговли: “Победа Англии в Крымской войне была закреплена не только Парижским миром, но и новым российским таможенным тарифом, вступившим в силу в 1858 году. Россия наконец приняла “фритредерскую систему”. В том же ключе был составлен и очередной русско-английский торговый договор. Поскольку русский протекционизм был главным камнем преткновения в отношениях между Лондоном и Петербургом начиная с 30-х годов, британцы могли праздновать полную победу”811. Российская империя капитулировала перед мировой капиталистической системой. Но, по сравнению с тем, что произошло потом, это был сущий пустяк.

Продолжение следует...

Уважаемые читатели! Если вам понравилось, вы можете поддержать автора, переслав любую денежную сумму на карту 4276 5501 0691 5856 (Сбербанк) или 2200 2407 8217 0274 (ВТБ). Автор очень надеется на вашу поддержку.

Используемая литература:
771 – Периферийная империя, стр. 25
772 – Периферийная империя, стр. 27-28
773 – Периферийная империя, стр. 28
774 – Периферийная империя, стр. 131
775 – Периферийная империя, стр. 132
776 – Сиповский, стр. 389
777 – Энциклопедический словарь, стр. 328
778 – Пушкин, стр. 274
779 – Периферийная империя, стр. 229-230
780 – Периферийная империя, стр. 271
781 – Энциклопедический словарь, стр. 353
782 – Бородино, стр. 15
783 – Бородино, стр. 16
784 – Периферийная империя, стр.243
785 – Периферийная империя, стр. 202-203
786 – Всемирная история, том IV, стр. 35
787 – Периферийная империя, стр. 31
788 – Периферийная империя, стр. 278
789 – Периферийная империя, стр. 264
790 – Периферийная империя, стр. 231
791 – Периферийная империя, стр. 251
792 – Периферийная империя, стр. 278
793 – Периферийная империя, стр. 273
794 – Периферийная империя, стр. 299
795 – Периферийная империя, стр. 298-299
796 – Митчелл Маргарет, Унесенные ветром, том I, Ленинград, Лениздат, 1989, стр. 271
797 – Крымская война, том II, стр. 97
798 – Керсновский, том I, стр. 359
799 – Там же
800 – Там же
801 – История Франции, стр. 517
802 – История Франции, стр. 327
803 – Крымская война, том II, стр. 188
804 – Крымская война, том II, стр. 189
804а – Крымская война, том II, стр. 196
805 – Крымская война, том II, стр. 368 – 369
806 – Крымская война, том II, стр. 193
806а – Крымская война, том II, стр. 299 
807 – Крымская война, том I, стр. 146
808 – Крымская война, том II, стр. 82
809 – Керсновский, том I, стр.278
810 – Крымская война, том II, стр. 269
811 – Периферийная империя, стр. 315