Чужая музыка в родном городе

Эта музыка сопровождала меня с самого начала поездки.

Едва я сел в автобус, как водитель, молодой парень, включил магнитолу. Возможно, водителю мешал шум двигателя, или он просто, как многие молодые люди, любил громкую музыку, наивно или бездумно полагая, что пассажиры разделяют его вкусы. Ударник работал блестяще. Бас-гитара трудился в поте лица. Остальные создавали еле различимый шумовой фон. Наверно, это была пьеса для бас-гитары и ударника с оркестром. Потом вступил женский голос. Оркестранты не были джентльменами, и ей приходилось не столько петь, сколько перекрикивать мощную электронику. О ее голосе можно было только догадываться, а разобрать слов я и не пытался. Да и о языковой принадлежности певицы судить было невозможно.

То ли мелодия, то ли оркестр были популярны и любимы водителем, но эту вещь он прокручивал постоянно все шесть часов, что мчал нас автобус через перелески и поля средней России.
Ехал я в места своего детства. Но это не была одна из тех ностальгических поездок, о которых с возрастом начинают мечтать те, кто по каким-либо причинам покинул родные места. Поездка была строго деловой, хотя и добровольной.
Впрочем, я мог и не ехать. 

У окна рядом со мной сидела моя попутчица Нина Сергеевна, ведущий эконо-мист нашей фирмы. Мы ехали подготавливать договор. Я – как специалист, она – эко-номист. Мы должны были оценить возможности заказчика и уточнить технические вопросы перед окончательным оформлением договора.

Нина Сергеевна значительно моложе меня. Видная, со вкусом одевающаяся женщина. Знающая себе цену. Как у Паустовского: «Нина курила, носила серый шелк, любила подолгу смотреть в глаза». Нина Сергеевна курила, подолгу в глаза не смотре-ла, по крайне мере в мои, шелка носила разные и всегда импортные, дорогие. Таких женщин я не люблю. Наверно потому, что рядом с ними чувствую себя чужаком. Нам взаимно скучно.

В фирме я самый старый. Глава фирмы годится мне если не во внуки, то точно в сыновья. Так же, как и остальные. Меня наверно взяли по старой памяти. Я считался самым опытным специалистом еще тогда, когда наш глава в лучшем случае ходил в детский сад. Знакомства мои сохранились еще с тех времен, как и уважение к моим знаниям. Все это наверно и обеспечило мне приглашение в фирму и вполне сносное существование.

За окном проносились поля и перелески Средней России. Милый сердцу пейзаж, о котором с тоской мечтаешь в городе с неосуществимой надеждой выбраться в выходные. От него немного щемило в сердце, и душа наполнялась легкой и в общем-то приятной грустью.
Нина Сергеевна дремала. Ее не интересовали ни я, ни пейзаж. И то, и другое ей было чуждо-безразлично, не вызывало никаких эмоций. Ни положительных, ни отрицательных. Нас просто не существовало. От нее исходила безразличная холодность, обильно сдобренная дорогими духами. В жаркий летний день это было даже приятно, как около открытой дверцы холодильника.

Изредка, когда музыка становилась громче, она приоткрывала глаза и прислушивалась. Видимо, ей эта мелодия была знакома и приятна.

Наконец автобус въехал в город. Хотя вряд ли его можно назвать городом. Стареет все: люди, вещи, города, даже страны. Когда-то он был Городом, центром огромной провинции. А теперь это маленький захолустный городок, скучный и убогий для посторонних, но милый и привычный для горожан. 

Здесь я провел детство, вырос, закончил школу. Здесь похоронены мои родители. Отсюда я уехал более тридцати лет назад.

На автобусной станции нас встретили и сразу повели в гостиницу – облезлое шести¬этажное здание, в котором сама гостиница ютилась на одном этаже. Остальные были заняты разными конторами. Фирма, в которую мы собственно и приехали, помещалась здесь же, что для Нины Сергеевны было удобно.

На сегодня ничего не намечалось, и через полчаса я вышел из номера, тихо запер дверь и на цыпочках прошел по коридору. Я не хотел, чтобы она меня услышала. С одной стороны мне было неприятно услышать вежливо-удивленный отказ посмотреть город, а с другой  – еще больше боялся ее согласия. Это мой город, и мне не хотелось туда ее пускать. 

За эти годы город сильно обветшал. Или так мне показалось после сытой столичной жизни. Сытой не обедами, а роскошью домов и машин. Хотя и здесь мелькали джипы и блестящие «Мерседесы» с затененными стеклами – необходимый атрибут современных «братишек» и сильных мира сего, что зачастую было одно и то же.
Я свернул в проулок. В этом доме жил мой школьный товарищ Петька. Вместе мы прогуливали уроки. Почему-то сразу вспомнилось именно это. Вместе уехали после школы. Только я – в Москву, в институт, а он – в Саратов, в авиационное училище. Изредка мы переписываемся.

Сейчас за углом и мой дом. Как же он обветшал. Левая стенка подперта бревном. Окошки стали еще меньше и ниже. Совсем в землю врос. А забор недавно выкрашен. Из-за этого он смахивает на старушку с подкрашенными губами.

Немного постоял, но зайти не решился. Зачем? Там другие люди, другая мебель. Другой быт. 

Сразу за поворотом наша школа. Это было самое высокое здание во всей округе. Три этажа. Здание есть, а школы нет. Провалившиеся перекрытия, груды битого кирпи-ча. Из-под них торчит край школьной доски. Окна без рам. Наверху стен примостились две молоденькие березки.

А тополя и ясени выросли выше школы. Вон тот мы сажали с Петькой. Я копал, а Петька носил землю. Потом вместе выбирали саженец. Это было в седьмом классе. А потом до самого окончания школы ходили смотреть, как он растет.
На душе стало так тяжело, словно кто-то убил мою юность.
– Дяденька, а Вы что смотрите. Здесь уже давно ничего не осталось.
– Просто так, девочка. Я здесь учился когда-то. Вон там, на третьем этаже был мой класс. А из того окна мы пускали на перемене бумажных голубей. Нас за это наказывали.

Центральная улица, как и в дни моей молодости, носила по-прежнему имя Ленина. Ее заново заасфальтировали. На ней появились два новых дома, богато отделанных мрамором и гранитом. Это оказались два банка: сбербанк и какой-то коммерческий, название которого я не разобрал. Они стояли напротив друг друга и как будто соревновались, хвастались. Тротуар около них выложен цветной плиткой. Недалеко но-венькое стеклянное двухэтажное здание магазина.

Впереди остановилась белая машина. Я плохо в них разбираюсь, но видимо, иномарка. Из нее вышел мужчина и пошел мне навстречу.
– Не узнаешь, столичный пижон!?
– Виктор?
– Ну да. Он самый. Собственной персоной. Я тебя сразу признал, хоть и не видел столько лет. Мы тут только слухами сыты. Как там столица?
– Стоит.
Дорогой костюм, белоснежная рубашка, галстук.
– Это не я пижон.
– Так это там у вас хоть в чем ходи, а здесь мне должность не позволяет. Я же замглавы администрации. На мне весь город висит. Забот столько, что свободной минуты не бывает. Вот сейчас с совещания еду, а там уже люди ждут. Но ничего. Не так часто старые друзья наведываются. Ты по делам или так, ностальгия заела?
– По делам.
Я назвал пригласившую нас фирму, и у Витьки в глазах мелькнул интерес.
– Что хотят?
– Да что-то осваивают. Пока еще точно не знаю. Завтра делами займемся.
– Ты держи меня в курсе. Если что не так, поможем.
– Ладно. Ты, помню, всегда в начальниках ходил. Еще в школе в комсомоле секретарствовал. Потом слышал в райкоме был.
– Да уж, покрутила жизнь. Что былое вспоминать.
– А я помню, как ты меня из комсомола исключал.
– Хорошая у тебя память, злая. Ты же тогда что наговорил. Не понимал политики партии и правительства. Хорошо еще, что из школы не турнули. Скажи спасибо мне да Марье  Ивановне. Защитили тебя, дурака. Только выговором решили ограничиться. Это я настоял на райкоме. Так и сказал. Парень, мол, наш, советский. По глупости, по молодости чушь порол. Не надо ему, мол, биографию портить.
– Ладно уж. Извини. Это я так, к слову сказал. Марию Ивановну встречаешь?
– Да вижу. Иногда.
– Как она?
– А что с ней сделается.
– Она же не намного старше нас была. Сколько ей сейчас?
– Конечно. Лет десять. Мы-то уже полтинник разменяли. А ей, значит, за шестьдесят.
– По-прежнему, преподает?
– Учит.
– В нашей школе?
– Давай сменим тему. Достала она. Никак не угомонится.
– Это как?
– Ну не понимает она ничего. Ты – столичный житель. К власти близко. У тебя там в столице политика делается. Ты всё понимаешь. А она как жила тогда, так там и осталась. Коммунистка. Даже у них в райкоме заседает. Я их давно бы разогнал, но не позволяют. Говорят: «Свобода». Да какая на хрен свобода! Всё митингует. Школу ей, видите ли, нужно. Ну, развалилась старая. Да ей лет то сколько? Мы еще учились, да и родители наши. Не могли мы ее отремонтировать. А теперь и не построишь. Где мани взять? На тротуар, да на мостовую из банков еле выбили. На престиж давили. А школа им до лампочки. Но она не понимает.

Я покосился на машину.

– Ты на нее не смотри. Это подарок.

Он замолчал. Видимо подбирал приличного дарителя. Но так ничего и не придумал.

– Но мы строимся. Конечно, не столица. Видел, универсам отгрохали. Кстати, один из ваших. Купил место в центре, построился. Сейчас большие деньги в нашу казну платит. И все довольны. Обратил внимание – церкви восстанавливаем. Одну попы сами, а другую – меценат, тот, который магазин соорудил. Пару лет назад, говорят, на него покушение было. Водилу в мешок собирали, машина чуть не на всю улицу разлетелась, а ему ничего. Пара царапин. С тех пор верующим стал. Большие деньги на храм отдал. Говорит, если не хватит, в долги залезу, а выстрою. Вот как бывает.

Мы шли по улице, а за нами медленно ехала его машина. Из открытого окна звучала всё та же мелодия. Наверно, она действительно была сейчас модной.

 Может, он лучше школу новую построил бы. Своего имени.
– На кой ляд ему школа. Храм – это звучит. Храм – на века. А школу построил, ленточку разрезал, а на завтра все забыли. Усекаешь? Через сто лет экскурсовод будет рассказывать, что храм возведен на пожертвования такого-то. Как сейчас про Мамон-това или Третьякова. Вот так. А ты говоришь, школа.

За разговором мы дошли до центральной площади. Из мощного динамика звучала та же мелодия. Певица на каком-то чужом языке что-то старательно внушала. Наверно, про любовь.
На площади у стены могилы красногвардейцев, погибших в боях за город в гражданскую войну. Несколько серых плит. Наша школа ухаживала за могилами. За каждым звеном была закреплена одна могила. На могильной плите, за которой ухаживало наше звено, написано: «Неизвестный красногвардеец. 16 лет» и дата гибели.

Здесь нас принимали в пионеры. Здесь проводились торжественные линейки, и мы приносили цветы на Первомай и 7 ноября.   

Сейчас плиты заросли травой, а местами покрылись мхом. Надписи стали совсем неразборчивы.
– Что ж так? Разве нельзя привести в порядок. Денег много не потребуется.
– Да все руки не доходят. Я запишу. Завтра подошлю рабочих. Ты прав. Теперь не то, что в начале. Наверху уже довольно сдержанно относятся. Надо поправить, свою историю надо чтить, как нас учит Президент. Кстати, ты в партии?
– Нет, ни в какой. Ты тогда у меня всё желание насчет партии отбил. Ладно, молчу-молчу. Извини.
– А я – единоросс. За ней будущее.
– Да уж, ты всегда по ветру …
– Зря смеешься. Я идейно в той партии, что и Президент. Это всегда умные люди. Они лучше нас с тобой знают, что и как делать. А ты до седых волос дожил, а так ничему и не научился. Зря я тебя тогда не исключил.
– Да, ошибся ты тогда. Но теперь уже не исправишь. Так что не переживай и не обижайся.
– А что обижаться. Ты уехал, а я сразу после школы в райком комсомола пошел. Институт марксизма заочно закончил. С отличием, кстати. Ночи не спал – зубрил. В райком партии перевели. Инструктором. Я в идеологическом отделе был. Таких, как ты, гнал из партии поганой метлой. Ох, и попортили они мне нервы! Первый наш добренький был. Я документы готовлю, а он заворачивает. Перегибаете, мол, внимательнее нужно к людям. Да какие люди! Отщепенцы.   

Потом перестройка. В августе девяносто первого наш резолюцию протащил на бюро. Да здравствует КПСС! Тут его и скинули.
– А ты сориентировался.
– Конечно. А почему нет? Они там, в Москве, власть поделить не могут, а мы тут страдать должны. Все ворюги хватать кинулись, а я что, идею изображать должен? Хватит. Я честно оттрубил. И честь коммуниста не пачкал, в отличие от некоторых. Да что я, один что ли. Знаешь, кто мой начальник, глава администрации. Бывший второй. За идеологию отвечал. А сейчас идейный единоросс. Он меня и пригласил своим замом по старой памя-ти. Помнил мое старание. Оценил. Ладно. Извини. Больше не могу. Надо на работу ехать. Заговорился я совсем. Ты звони, если что. И привет столице.

Он протянул визитку. Написал на обороте номер сотового телефона. Кивком по-дозвал машину. Уже сев, открыл окно: «Ты заходи при случае». И назвал адрес.

Моя миссия оказалась короткой. На следующий день вечером я уехал. Всю до-рогу до Москвы я дремал. Водитель, наверно, был тот же. И певица все также страдала под грохот оркестра.