Гл. 4. Россия, как наследница Византии

4. Россия, как наследница Византии



4.1. Известно, что Россия всегда считала себя духовной наследницей Византии. Совершив краткий экскурс в ее историю, к истокам роковых причин, приведших эту величайшую некогда из Восточных империй к исчезновению с исторической авансцены, нам, быть может, станут понятней и процессы, происходящие и в Петровской, и в современной России.
Итак, Россия со времен принятия Христианства почитала себя наследницей Византии, но не ее несметных земных богатств, а именно, духовных. В отличие от стран западной Европы, начинавших на рубеже I и II тысячелетий уже показывать недетский оскал, разграбившим Константинополь  четвертым крестовым походом и разоривших ее экономику грабительской «золотой буллой», позволявшей итальянским купцам получать львиную долю доходов от торговли на Босфоре, Россия наследовала истинное богатство Византии. Оно содержалось в ее вере, именуемой тогда греческим законом. Россия позаимствовала у Византии ее неземные, нетленные сокровища Православного вероисповедания. Византийское общество олицетворяло собой, по заповедям Христовым, новое человечество, живущее в Божественном духе. Основным стержнем, скрепляющим это многонациональное государство, было Православие. Это позволяло избегнуть возникновения национальных вопросов, помогло Византии стать самой процветающей и могущественной державой I тысячелетия н.э. Золотая византийская монета целое тысячелетие была мировой валютой, как сейчас американский доллар (кстати, не в пример последнему, много более стабильной).  Стандартная монета - солид, или по-гречески номизма, чеканилась из расчета 72 штуки из 1 фунта золота. Именно на обращении полноценной золотой монеты, остававшейся многие столетия без изменений (т.е. без ухудшения), основывалась денежная система Византийской империи. Вплоть до XI в. солид оправдывал свое название, ибо по-латински solidus значит прочный, надежный. "Все народы вели торговлю при посредстве византийского солида, который принимался повсюду от одного края земли до другого, служа предметом удивления для всех людей и всех государств, так как такой монеты в других государствах не было", - написал в VI в. знаменитый купец-путешественник Косьма Индикоплов.
Именно духовные сокровища православной веры помогли и самой Руси выстоять в тех неисчислимых испытаниях, обрушивавшихся на нее, в течение всей ее истории. Их было бы достаточно, чтобы стереть любую страну с карты мира, но только не Россию.
Последним толчком, истощившим силы Византии, обусловившим ее уход с исторической сцены, стало предательство Православного Канона, когда она дважды (в обмен на обещанные Ватиканом политические выгоды) подписала папскую унию в 1274-м году (в Лионе) и в 1369-м (в Риме). Первая,  продлилась всего 7 лет, т.к. византийский народ не принял ее, и сторонники унии служили в пустых храмах, вследствие чего в 1281 году папа Мартин IV разорвал союз с Византией и отлучил ее императора Михаила от Церкви. Через год вместе со смертью Михаила Палеолога Лионская уния закончилась. Вторая, подписанная через 88 лет лично императором Иоанном V, в несбыточной надежде на военную поддержку Ватикана против турок, не дав Византии никакого облегчения, отняла у ее народа последние остатки моральных и духовных сил, которые он черпал в старой вере. Когда оскудел и этот последний источник духа, византийцам в борьбе с внешними врагами оставалось лишь уповать на внешнюю помощь с Запада, которая, разумеется, не пришла, да и не могла прийти, ибо Ватикан давно девальвировал свой духовный авторитет среди европейцев, пользуясь призывами к крестовым походам, как средством в решении своих политических задач. Призывы  к священной войне уже давно никем на Западе не принимались в серьез, тем более, в решении проблем каких-то далеких восточных окраин. Отказавшись от исконного Православного закона, византийцы, погруженные в униатство, оказались плохими католиками, и не могли, конечно, всерьез рассчитывать на помощь Священного престола.
После завоевания Константинополя османами, Россия ощутила себя единственной в мире истинной хранительницей веры православной, что предрешило ее обособленность от стран Запада, начертав ей особый исторический путь.
Известно, что попытки Византии интегрировать свою политическую, идеологическую, государственную и военную системы во все более набирающие распространение западные институты привели ее, в конце концов, к гибели. Начатые в Византии реформы армии, имеющие целью перевести ее, как сейчас бы сказали, на контрактную основу по Западным образцам, окончились ее полным развалом, что и привело в конечном итоге Византийскую империю к исчезновению.
Неспособность Византии интегрироваться в тогдашний становящийся все более могущественным (за счет награбленных византийских же богатств) западный мир объяснялся тем, что тот чувствовал в Византии чужака и испытывал к ней смешанные чувства восхищения и ненависти. Она была вызвана ревностью (или завистью) к ее богатствам, процветанию, доминирующему над небогатыми в то время странами Европы положению. Объясняется это также и фундаментально иными принципами устройства, на которых зиждилась государственность Византии и стран Западной Европы. Если в Византии принцип власти в стране покоился на догматах веры, на принципах равенства всех членов христианской общины, когда каждый гражданин Империи любой национальности, исповедующий Православие, формально мог стать приемником императора, то на Западе существовали принципы наследования власти по наличию королевской крови. Если Византия была многонациональным государством, и единым объединяющим, образующим началом в ней был исповедуемый всеми гражданами Православный закон, то относительно небольшие страны западной Европы, такие, как Англия, Франция, Итальянские республики и др., объединялись по национальному,  а не религиозному признаку, по господствовавшему в той или иной стране  моно этносу.  Если для Византии экономика, бюджет и, вообще, материальные соображения не имели определяющей роли, а довлело сознание народа-Богоносца, наследника Римской Империи (византийцы называли себя римлянами — по-гречески «ромеями»), то в Европе  само создание мировой банковской системы и основ всемирной торговой организации, явилось продолжением именно меркантильного, корыстолюбивого сознания богатейших еврейских фамилий, поднявших на ростовщичестве свои первые капиталы. Действующие и по сей день в мире эти организации (многократно усиленные и усовершенствованные) укоренили в нем ростовщическое сознание, как раз и родившее тот самый знаменитый капитализм, о котором писал Маркс, являющийся органическим продолжением жажды наживы, в поисках которой и бороздили моря средневековые флибустьеры. И конечно, все попытки объединения столь разных миров были обречены, жаль лишь, что Византийцы поняли это слишком поздно. Им, с их могуществом и богатой самобытностью, не отравленными корыстными расчетами, золотыми обручами сковавшими нынешний Запад, нужно было смотреть, конечно, не на Запад, а на себя. Ведь за их спиной стоял Бог, даровавший им Святоотческое учение, но они не пожелали воспользоваться им, что позволило бы обратиться к собственной неповторимой индивидуальности, предпочтя побрякушки тогдашнего Запада, и за это были, конечно, наказаны, ибо тот, кто отвергает царские дары, неизбежно оказывается у разбитого корыта. Два простых правила, которым византийцы всю тысячелетнюю свою историю следовали: 1. Возлюбить Бога через исповедуемый в стране Православный закон, и 2. Не бояться опереться на собственные исторические традиции и силы, о которых они почему-то забыли на закате своей истории, всегда давали Империи духовные источники, из которых она черпала развитие и искусства, и науки, и экономики, и права, и торговли. Растеряв веру, жители Византии стали как потерянные, в ожидании некой мифической помощи извне, т.е. со стороны Запада, который и не мог ее дать, ибо жил много более скудной, по сравнению с Византией, духовной жизнью. И вот эта-то опустошенность в сочетании с отказом от веры отцов и сыграли с византийцами самую скверную  шутку, лишив их дома, богатства, и даже собственного имени. Перед окончательным разорением в стране начался разброд, ее захлестнула волна самоубийств. Аборты стали массовыми. Наступил развал института семьи, всеобщий моральный и духовный упадок. Смысл существования был потерян. Этот период совпал с началом эпохи Возрождения в Европе, который был  связан с открытием забытой Элино-Греческой культуры, перед которой Запад начал приклоняться, и чье восхищение передалось и Византийцам. Они вдруг вспомнили, что большинство из них греки, а не только Христиане. Языческий культ предков, вдруг заговорил в них с новой силой. Если всю ее тысячелетнюю историю единое вероисповедание питало и культурное богатство Византийской цивилизации, то ставшие вдруг необыкновенно популярными ценности эпохи возрождения принесли ей чужую мораль, чужое мироощущение, несовместимое с традиционными духовными устоями.
Государство оставалось для византийцев высшей личностной ценностью, в отличие от западного индивидуалистического начала. Отсутствие индивидуализма, коллективный дух, распространяемый через Православие, бывшее душой империи, противились требованиям Ватикана модернизировать жизнь по западному укладу. Согласие принять папскую унию и связанные с ней изменения в церковной жизни (ведь религиозные догматы в Византии не менялись 1000 лет) сыграло с империей самую скверную штуку из всех предпринятых ее императорами реформ.  Что стало с византийцами? Наверно так бывает не только с нациями, но и с отдельными людьми, кто затушил в душе светильник веры…
«Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое». (Второзаконие 30:15-19).
Как странно, что имея выбор между богатой, привольной и счастливой жизнью на огромных и изобильных просторах империи и смертью во грехе, византийцы избрали смерть. То же происходит сейчас и с Россией, во многом повторяющей Византийский путь, многие ее проблемы как нельзя более близки сегодня и нам. Вместо того, чтоб обратиться к национальным корням – своей истории, богатой культурной и национальной индивидуальности, - русские с эпохи Петра с упорством, достойным лучшего применения, тянутся за живущим совершенно другой духовной жизнью западом, которому почему-то не приходит в голову тянуться вслед за варварской, в его понимании, Россией. Вместе с Византийскими духовными глубинами Россия унаследовала и ее болезнь преклонения перед западом. Да, там большие деньги, а жить одними представлениями о своей великой державе русские устали. Возжелав стать вслед за Петром непременно западными людьми, мы ими не стали, вместе с тем перестав вполне и быть русскими, во многом утратив свою самобытность и национальную самоидентификацию. По количеству абортов Россия вообще на первом месте в мире, чем же это кончится? Неужели третьему Риму, Москве, суждено вслед за Константинополем проиграть окончательно?
* * *
4.2. Итак, духовные и ростовщические основы построения жизни в Византии и Европе, их жизненные ориентиры и духовные устои, с ними связанные, никогда не могли соединиться, сплестись воедино. Они были несоединимы, им не было места обоим на одной земле, недаром венецианцы организовали крестовый поход в 1204 году, конечной целью которого стала не Палестина, а Византия. Византийцы, будучи записаны католической церковью в еретики, не ожидали такого вероломства от, в общем-то,  братьев по вере, каковыми считали католиков, и потому оказались совершенно не готовы к обороне, когда под стенами Царьграда высадились полчища крестоносцев, учить их, как правильно Христа любить. Это беспечность стоила Византии очень дорого – крестоносцы 50 лет грабили город, после которых столица Византии не оправилась уже никогда. При этом поход на Византию именовался походом против империи зла, отвергающей общеевропейские ценности свободы предпринимательства и торговли, ибо этим событиям предшествовало лишение торговых привилегий и изгнание из страны итальянских купцов, торговавших в Византии согласно «Золотой буле» на самых выгодных условиях, что вместе с тем было губительно для экономики самой Византии.
Известно, что Византийский император Алексий Комнин в 1082 году издал "Золотую буллу", специальную грамоту, в которой освобождал венецианских купцов от пошлин в городах и портах империи,  в обмен на неоценимую помощь, предоставленную венецианским флотом Византии в войне с норманнами. Этот договор позволял венецианцам управлять всей внешней торговлей Византии и брать оплату за проход и охрану торговых судов. Так Византия лишалась одной из главных статей своих доходов. Однако, уже в 1118 году после смерти Алексея Комнина   новый император, Иоанн II Комнин, отказался продлевать срок действия документа, чем вызвал ярость венецианских купеческих родов, пытавшихся, напротив, получить выгоды в торговой конкуренции с Генуей и Пизой. Новый Венецианский дож, Доменико Микели, попросил императора возобновить действие золотой буллы, однако после категорического отказа начал готовиться к войне, ища повод к конфликту и, параллельно укрепляя венецианский флот в Восточном Средиземноморье.
Однако, поводом для настоящей ненависти к Византии со стороны Венеции, много лет доившей ее на радость своей тогдашней финансовой олигархии,  стала «резня латинян» — одно из крупнейших массовых убийств в истории. Резня произошла в Константинополе, в 1182 году, в годы правления  Алексея II Комнина. Мать Алексея II Комнина, Мария Антиохская, была регентшей при двенадцатилетнем сыне. Она покровительствовала франкам в ущерб грекам, т.к. была сестрой Боэмунда III, правителя княжества Антиохии, -  второго из христианских государств, основанных крестоносцами во время 1-го крестового похода, что вызывало ненависть её подданных.
Первый бунт против Марии был подавлен, однако во время второго были уничтожены все уроженцы Запада, за исключением венецианцев, уже посаженных в тюрьму отцом Алексия II -  Мануилом Комнином. Хотя точное число жертв неизвестно, католическая община, составлявшая в то время в Константинополе около 60 тыс. человек, исчезает с карты города; возможно, части удалось спастись бегством. Особенно пострадали общины генуэзцев и пизанцев. Около 4000 выживших «латинян» были проданы в рабство туркам.
Венецианская республика, ставшая к тому времени благодаря Византии, одной из мировых финансовых держав, не простила Византии потери своих доходов. В противостоянии запада и востока кто-то должен был погибнуть. История четвертого Крестового похода, организованного Венецианцами против Византии, весьма показательна, она открывает истинное лицо его устроителей.
Историческая справка: Организаторы Четвертого крестового похода, которых объединял и вдохновлял папа Иннокентий III, вначале приложили немало усилий, чтобы укрепить религиозный пыл крестоносцев, напомнить им об их исторической миссии освобождения Святой земли. Иннокентий III направил послание византийскому императору, побуждая его к участию в походе и одновременно напоминая о необходимости восстановления церковной унии, что практически означало прекращение самостоятельного существования греческой церкви. Очевидно, что этот вопрос был главным для Иннокентия III, который вряд ли мог рассчитывать на участие византийского войска в крестовом походе, затеваемом римско-католической церковью. Император ожидаемо отверг предложения папы, после чего отношения между ними стали крайне напряженными.
Неприязнь папы к Византии в немалой степени предопределила превращение византийской столицы в цель похода крестоносного воинства взамен ранее обозначенной святой земли. Во многом это также было следствием откровенно корыстных намерений предводителей крестоносцев, которые в погоне за добычей направились осенью 1202 г. к принадлежавшему в то время Венгрии крупному торговому городу на восточном побережье Адриатического моря — Задару. Захватив и разорив его, крестоносцы, в частности, уплатили, таким образом, часть долга венецианцам, заинтересованным в установлении своего господства в этом важном районе. Завоевание и разгром большого христианского города как бы стали подготовкой к дальнейшему изменению целей крестового похода, поскольку не только папа римский, но и французские и немецкие феодалы в это время тайно вынашивали план направить крестоносцев против Византии. Задар стал своеобразной репетицией похода на Константинополь. Постепенно возникло и идеологическое обоснование такого похода. В среде руководителей крестоносцев все настойчивее велись разговоры о том, что их неудачи объясняются действиями Византии. Византийцев обвиняли в том, что они не только не помогают воинам креста, но даже проводят враждебную политику по отношению к государствам крестоносцев, заключая направленные против них союзы с правителями турок-сельджуков Малой Азии. Эти настроения подогревались венецианскими купцами, ибо Венеция была торговой соперницей Византии. Ко всему этому добавлялись воспоминания о резне латинян в Константинополе. Большую роль сыграло и стремление крестоносцев к баснословной добыче, которую сулил захват византийской столицы.
О богатстве Константинополя в ту пору ходили легенды. «О, какой знатный и красивый город!» — писал о Константинополе один из участников Первого крестового похода. – «Сколько в нем монастырей, дворцов, построенных с удивительным мастерством! Сколько также удивительных для взора вещей на улицах и площадях! Было бы слишком утомительно перечислять, каково здесь изобилие богатств всякого рода, золота, серебра, разнообразных тканей и священных реликвий». Такие рассказы разжигали воображение, превращая крестоносную армию в некое подобие легиона флибустьеров, джентльменов удачи, которыми двигал не религиозный пыл, но романтика наживы и приключений.
Первоначальный план Четвертого крестового похода, предусматривавший организацию морской экспедиции на венецианских судах в Египет, был изменен: крестоносное войско должно было двинуться к столице Византии. Был найден и подходящий предлог для нападения на Константинополь. Там произошел очередной дворцовый переворот, в результате которого император Исаак II из династии Ангелов, правившей империей с 1185 г. в 1195 г. был свергнут с престола, ослеплен и брошен в темницу. Его сын Алексей обратился за помощью к крестоносцам. В апреле 1203 г. он заключил на острове Корфу с предводителями крестоносцев договор, посулив им крупное денежное вознаграждение. В результате крестоносцы отправились к Константинополю в роли борцов за восстановление власти законного императора.
Заметим попутно, что тут напрашивается прямая ассоциация с русскими князьями, которые на протяжении всего татаро-монгольского ига то и дело бегали в Орду, наводя татар на Русь для решения очередных своих родовых споров за власть. И для Византийцев, и для русских привлечение их правителями иноземных наемников послужило неисчерпаемым источником бедствий для населения обеих стран.
В июне 1203 г. к византийской столице подошли суда с крестоносным воинством. Положение города было крайне тяжелым, ибо главного средства обороны, которое многократно спасало ранее,— флота у византийцев теперь почти не было. Заключив в 1187 г. союз с Венецией, византийские императоры свели свои военные силы на море до минимума, полагаясь на союзников. Это была одна из тех ошибок, которые решили судьбу Константинополя. Оставалось полагаться только на крепостные стены. 23 июня корабли венецианцев с крестоносцами на борту появились на рейде. Император Алексей III, брат низложенного Исаака II, попытался организовать оборону со стороны моря, но суда крестоносцев прорвались через цепь, закрывавшую вход в Золотой Рог. 5 июля венецианские галеры вошли в бухту, рыцари высадились на берег и стали лагерем у Влахернского дворца, который находился в северо-западной части города. 17 июля войска Алексея III практически капитулировали перед крестоносцами после захвата ими двух десятков башен на крепостных стенах. За этим последовало бегство Алексея III из Константинополя. Тогда горожане освободили низложенного Исаака II из тюрьмы и провозгласили его императором. Это отнюдь не устраивало крестоносцев, ибо они тогда теряли огромные деньги, обещанные им сыном Исаака, Алексеем. Под давлением крестоносцев Алексей был объявлен императором, и около пяти месяцев продолжалось совместное правление отца и сына. Алексей прилагал все усилия, чтобы собрать нужную для расплаты с крестоносцами сумму, выжимая из местного населения все соки непомерными поборами.

            Положение в столице делалось все более напряженным. Вымогательства крестоносцев усилили вражду между греками и латинянами, императора ненавидели почти все горожане. Появились признаки зреющего мятежа. В январе 1204 г. простой люд Константинополя, собравшийся огромными толпами на площадях, стал требовать избрания нового императора. Исаак II обратился за помощью к крестоносцам, но его намерения выдал народу один из сановников — Алексей Мурзуфл. В городе начался бунт, который закончился избранием Алексея Мурзуфла императором. Крестоносцы, лишенные особенностей Византийского менталитета, занятого поисками высшей справедливости через смерть, измену и предательство, провоцирующих постоянную чехарду на троне, трезво рассудили, что наступил удачный момент для захвата византийской столицы
Стоя лагерем в одном из предместий Константинополя, крестоносцы более полугода не только оказывали воздействие на жизнь столицы империи, но и все более распалялись при виде ее богатств. Представление об этом дают слова одного из участников этого похода, амьенского рыцаря Робера де Клари — автора мемуаров под названием «Завоевание Константинополя». «Там было, — писал он, — такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной утвари, так много драгоценных камней, что казалось поистине чудом, как свезено сюда такое великолепное богатство. Со дня сотворения мира не видано и не собрано было подобных сокровищ, столь великолепных и драгоценных… И в сорока богатейших городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в Константинополе!» Огромные богатства туманили головы нестойких христовых воинов, именуемых крестоносцами. Лакомая добыча дразнила их аппетиты. Грабительские рейды их отрядов в город несли разорение его жителям, церкви стали утрачивать часть своих сокровищ. Но самое страшное для города время наступило в начале весны 1204 г., когда предводители крестоносцев и представители Венеции заключили договор о разделе территорий Византии, бесконечно ослабленной внутренней борьбой за власть ее правителей, который предусматривал и захват ее столицы.
Крестоносцы решили штурмовать город со стороны Золотого Рога, у Влахернского дворца. Католические священники, состоявшие при войсках крестоносцев, всячески поддерживали их боевой дух. Они с готовностью отпускали грехи всем желающим участникам предстоящего штурма, внушая воинам мысль о богоугодности захвата Константинополя, как наиболее могущественной цитадели еретиков.
Вначале были засыпаны рвы перед крепостными стенами, после чего рыцари пошли на приступ. Византийские воины отчаянно сопротивлялись, но, все же, 9 апреля крестоносцам удалось ворваться в Константинополь. Однако они не сумели закрепиться в городе, и 12 апреля атака возобновилась. С помощью штурмовых лестниц передовая группа атакующих взобралась на крепостную стену. Другая группа сделала пролом на одном из участков стены, а затем разбила несколько крепостных ворот, действуя уже изнутри. В городе начался пожар, погубивший две трети зданий. Сопротивление византийцев было сломлено, Алексей Мурзуфл бежал. Правда, весь день на улицах шли кровопролитные схватки. Утром 13 апреля 1204 г. в Константинополь вступил глава крестоносного войска итальянский князь Бонифаций Монферратский.
Город-крепость, устоявший перед натиском многих могучих врагов, был впервые захвачен неприятелем. То, что оказалось не под силу полчищам персов, аваров и арабов, удалось рыцарскому войску, насчитывавшему не более 20 тыс. человек. Один из участников похода крестоносцев, француз Жоффруа де Виллардуэн, автор высоко ценимой исследователями «Истории захвата Константинополя», считал, что соотношение сил осаждавших и осажденных составляло 1 к 200. Он выражал удивление победой крестоносцев, подчеркивая, что никогда еще горстка воинов не осаждала город с таким множеством защитников. Легкость, с которой крестоносцы овладели огромным, хорошо укрепленным городом, была результатом острейшего социально-политического кризиса, который переживала в тот момент Византийская империя. Немалую роль сыграло и то обстоятельство, что часть византийской аристократии и купечества была заинтересована в торговых связях с латинянами. Иными словами, Константинополь был изначально разделен, в нем существовала своеобразная «пятая колонна». Подобно двуглавому  орлу, изображенному на гербе Византии, разные группы ее населения смотрели в противоположные стороны, имели взаимоисключающие интересы. Это противоречие передалось по наследству и русской жизни, где интересы власти и народа традиционно антагонистичны.
Более полувека древний город на босфорском мысу находился во власти крестоносцев. 16 мая 1204 года в храме св. Софии фландрский граф Балдуин был торжественно коронован в качестве первого императора новой империи, которую современники называли не Латинской, а Константинопольской, или Романией. Считая себя преемниками византийских императоров, ее правители сохранили многое из этикета и церемониала дворцовой жизни. Но к грекам император относился с крайним пренебрежением, считая их людьми третьего сорта, в чем-то предваряя отношение гитлеровских оккупантов к захваченным ими народам.
В новом государстве, территория которого на первых порах ограничивалась столицей, вскоре начались распри.  Разноязыкое рыцарское воинство только во время захвата и грабежа города действовало более или менее слаженно. Теперь же прежнее единство было забыто. Дело едва не доходило до открытых столкновений между императором и некоторыми предводителями крестоносцев. К этому добавились конфликты с византийцами из-за дележа византийских земель. В результате латинским императорам пришлось менять тактику. Уже Генрих Геннегауский (1206—1216) стал искать опору в старой византийской знати. Почувствовали себя, наконец, здесь хозяевами и венецианцы. В их руки перешла значительная часть города — три квартала из восьми. Венецианцы имели в городе свой судебный аппарат. Они составляли половину совета императорской курии. Венецианцам досталась огромная часть добычи после ограбления города.
Множество ценностей было вывезено в Венецию, а часть богатств стала фундаментом той огромной политической власти и торгового могущества, которые приобрела венецианская колония в Константинополе. Некоторые историки не без оснований пишут, что после катастрофы 1204 года образовались фактически две империи — Латинская и Венецианская. Действительно, в руки венецианцев перешла не только часть столицы, но и земли во Фракии и на побережье Пропонтиды. Территориальные приобретения венецианцев за пределами Константинополя были невелики в сравнении с их планами в начале Четвертого крестового похода, но это не помешало венецианским дожам впредь пышно именовать себя «властителями четверти и получетверти Византийской империи». Впрочем, господства венецианцев в торгово-экономической жизни Константинополя (они завладели, в частности, всеми важнейшими причалами на берегах Босфора и Золотого Рога) оказалось едва ли не более важным, чем территориальные приобретения. Обосновавшись в Константинополе как хозяева, венецианцы усилили свое торговое влияние на всей территории павшей Византийской империи.
Столица Латинской империи в течение нескольких десятилетий была местом пребывания самых знатных феодалов. Константинопольские дворцы они предпочитали своим замкам в Европе. Знать империи быстро освоилась с византийской роскошью, переняла привычку к постоянным празднествам и веселым застольям. Потребительский характер жизни Константинополя при латинянах стал еще более ярко выраженным. Крестоносцы пришли в эти края с мечом и за полвека своего владычества так и не научились созидать. В середине XIII в Латинская империя пришла в полный упадок. Многие города и села, опустошенные и разграбленные во время захватнических походов латинян, так и не смогли оправиться. Население страдало не только от непосильных налогов и поборов, но и от гнета чужеземцев, с презрением попиравших культуру и обычаи греков. Православное духовенство вело активную проповедь борьбы против поработителей.
Четвёртый крестовый поход, превратившийся из «пути ко Гробу Господню» в венецианское коммерческое предприятие, приведшее к разграблению Константинополя, обозначил глубокий кризис крестоносного движения. Итогом этого похода стал окончательный раскол западного и византийского христианства.
Собственно Византия после этого похода перестаёт существовать как государство на более чем 50 лет; на месте бывшей империи создаются государства: Латинская империя, Никейская империя, Эпирский деспотати Трапезундская империя. Часть бывших имперских земель в Малой Азии были захвачены сельджуками, на Балканах — Сербией, Болгарией и Венецией.
Как видим, соотношение между осаждающими и осажденными в Константинополе 1 к 200-м свидетельствует о крайней, разрозненности, практически, недееспособности Византийского войска, о его удручающем упадке, что уже тогда, как представляется некоторым историкам, ставило под сомнение само будущее Византийского общества.
Это напоминает захват испанским конкистадором  Эрнаном Кортесом Мексики и уничтожение им цивилизации Ацтеков, столь же, как и Византийцы, богатых золотом, и столь же беспомощных перед действиями европейских боевиков. Прибыв в 1519 году на 11-ти кораблях к побережью Юкатана и высадившись там с кучкой своих головорезов в количестве 518-ти пехотинцев, 16-ти конных рыцарей (несколько из которых в складчину владели одной лошадью), 13-ти аркебузников, 32-х арбалетчиков, 110-ти матросов и 200-т рабов — кубинских индейцев и негров, в качестве слуг и носильщиков, он сумел завоевать многомиллионное государство ацтеков во главе с верховным правителем Монтесумой II. Такова, наверно, плата реликтовых, архаичных, ископаемых, цивилизаций, обреченных за грехи своих предков самой историей на неприспособленность и неготовность отвечать вызовам времени. Должно быть, история в 1-м и во 2-м случае сделала свой выбор в пользу более жизнеспособных культур, религий и цивилизаций латинян, признав за ними будущее.
Из всего вышеизложенного понятно, почему западные европейцы ненавидели Византию, передав эту неприязнь своим потомкам, ведь мы ненавидим не столько тех, кто причинил зло нам, сколько тех, кому причинили зло мы сами. Удивительно желание Византийцев следовать западным путем после того, что они вытерпели за 50 лет хозяйничанья крестоносцев!

* * *

4.3 Современная Европа генетически унаследовала эту не вполне ей самой понятную неприязнь к Византии от Европы средневековой, которую она изливает на Россию, преемницу Византии, называя ее, как и 600 лет назад ее предшественницу, Империей зла. Россия, противопоставляя свои духовные ценности современному миру, находится, естественно, в изоляции, на нее смотрят с подозрением и страхом, потому что, во-первых, она большая, а во-вторых, не исповедует западные идеалы. Любые попытки России жить по западным устоям кончатся для нее тем же, чем кончились и для Византии: потерей своего духовного, а месте с ним и материального богатства, не дающего взамен ничего, ибо Россия – это принципиально иная (как и некогда Византия) шкала ценностей, в сравнении с Европейской. Россия стоит особняком, ее исторические пути проходили вдали от других путей мировой истории: сначала она была погребена под пятой межродовой княжеской усобицы, разорявшими ее своими набегами, не давая воссоединиться для отпора внешним врагам. Потом на 200 лет  ее отрезало от внешнего мира татаро-монгольское иго. Также исторической обособленности России способствовало и крушение Византийской Империи, которое укрепило в России сознание избранности ее, как единственной оставшейся на земле хранительницы истинной веры Православной. Известно, что Московские князья, разрешая в виде исключения приложиться к их руке иноземным послам, тут же тщательно мыли ее водой из приготовленного серебряного сосуда, чтобы не «испоганиться».
Кстати, татаро-монгольское войско при всей своей многочисленности, отнюдь не являлось непобедимым. Так, например, в 3.09.1260 г. мамлюки под предводительством Кутуза и Бейбарса разбили монгольскую армию при  Айн-Джалуте  и отвоевали Сирию, включая Дамаск. Битве предшествовал наглый ультиматум, посланный Хулагу, родным братом великого хана мамлюкскому султану Кутузу в Каир: «Великий господь избрал Чингиз-хана и его род и страны на земле разом пожаловал нам. Каждый, кто отвернулся от повиновения нам, перестал существовать вместе с жёнами, детьми, родичами, рабами и городами, как всем должно быть известно, а молва о нашей безграничной рати разнеслась подобно сказаниям о Рустеме и Исфендияре. Так что, ежели ты покорен нашему величеству, то пришли дань, явись сам и проси воеводу, а не то готовься к войне». Не смотря на воинственный настрой, во время битвы мамлюки под предводительством Бейбарса ложным отступлением завлекли монгольскую конницу  в засаду, где на него с трёх сторон ударили мамлюки. Монгольская армия потерпела поражение, а их главнокомандующий Китбука попал в плен и был казнён. Это поражение развеяло миф о непобедимости монгольского войска.
  Не многочисленность и неотвратимость степного войска, но раздробленность Руси, раздираемой бесовской гордыней князей – всех сплошь близких родственников – вот истинная причина поражения России от татаро-монголов. Свержение ига сопровождалось укреплением последовавшего вслед за ним тоталитаризма Московского царства, - правления самовластных самодуров на троне, амбициозных и жестоких, более всего нетерпимых к непризнанию своего величия. Апофеозом московского царствовании явилось 50-летние кровавое правление Ивана Грозного, возведшего принципы самовластья в абсолют. «А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить», - так писал он в первом своем послании Курбскому, вынужденному бежать в изгнание. Венцом его кровавого правления, стало смутное время и закат династии Рюриковичей. После изгнания ополчением, созданным Мининым и Пожарским, поляков из Москвы годы смуты сменились 2-мя относительно спокойными царствованиями первых Романовых. Но и они были омрачены Никоновским церковным расколом, и преследованием по всей стране общин старообрядцев. Никон, при поддержке царя Алексея Михайловича породивший раскол в русской церкви, мечтавший стать на русских штыках Вселенским Патриархом Константинопольским, и превративший царя из доброго правителя и друга своего народа в тирана, - один из самых спесивых, гордых и нетерпимых к критике церковных иерархов. Он стоит особняком в ряду прочих, имея славу, подобную славе сумасшедшего Герострата, спалившего храм Артемиды – одно из семи чудес Античного мира. Хорошо про Никона сказала Екатерина II: «Никон — личность возбуждающая во мне отвращение. Счастливее бы была, если бы не слыхала о его имени… Подчинить себе пытался Никон и государя: он хотел сделаться папой… Никон внёс смуту и разделения в отечественную мирную до него и целостно единую церковь. Триперстие навязано нам греками при помощи проклятий, истязаний и смертельных казней… Никон из Алексея царя-отца сделал тирана и истязателя своего народа» (Екатерина II, «О Старообрядчестве», 15.9.1763 г.).
И вот, наконец, на исторической сцене появляется Петр – главный поклонник западной цивилизации и главный русофоб на российском троне. Россия, существуя достаточно изолированно на задворках Европы, была горда своей исторической миссией, сохранения драгоценного византийского канона. Она жила сугубо по-русски, будучи чужда влияния чужеродных веяний и традиций. Наконец, Петр прорвал эту самоизоляцию, словно искупая века русского затвора, и в Россию хлынул поток иностранцев, привлеченных заманчивыми гонорарами, посуленными Петром. Строится на западный манер новая столица, и в нее переезжает весь двор.
Россия к началу времени правления Петра существенно отличалась от других стран Европы, т.к. ее отделяло от них 7 веков, прожитых порознь. Если страны Европы шли по пути своего развития, не отгораживаясь от всего мира, но напротив, взаимно влияя  друг на друга, что способствовало взаимному проникновению и обогащению  культур, то Россия в основном занималась выживанием, а в перерывах – поисками самой себя. Если страны запада строили на основе своего экономического процветания науку, право и искусство, то Россия видела залог своего процветания лишь в «незыблемости основ». Ведь что такое было неудержимое стремление России все делать непременно «по старине» (чего в ней никак не мог принять Петр)?  Ни что иное, как вернуться к себе «подлинной», первоначальной, какой она была, по мнению блюстителей традиций, в своем первозданном виде, т.е. истиной, несущей гордое имя дома «народа-богоносца», которое за 700 лет передряг и потрясений во взаимном пролитии крови, как-то незаметно и невозвратно было потеряно.
В результате получилось, что Европа поступательно двигаясь вперед,   все же смогла построить на обломках Византии, чьи богатства легли в основу ее богатств, свою преуспевающую цивилизацию, а Россия, исповедующая византийские духовные ценности (такие, например, как веками не меняющиеся церковные догматы), неприемлемые в современном католическом мире, осталась в изоляции. При этом Россия продолжала жить странной, с точки зрения западного человека, жизнью подавления огромного большинства населения ничтожным его меньшинством ради сытости своего существования (т.е. ради того, за что, собственно, и боролась Европа с самой Византией), оставаясь при этом преисполненной сознанием собственной значимости и Богоизбранности.
Попытки Византии заменить свои основополагающие жизненные устои (верность традициям веры через Православный закон и безбоязненная опора на собственные традиции и силы) на ростовщические принципы погони за наживой, которые начинал исповедовать в эпоху Возрождения тогдашний западный мир, не могли привести ее ни к чему, кроме краха, ибо нельзя сохранить старое здание, заложив под него новый фундамент. Византия, ослабленная набегами крестоносцев, исчезла с исторической авансцены, поглощенная Османской империей, добивавшейся Константинополя, как главного бриллианта в корону своих властителей. Распрощавшись с верой, самобытностью, культурой, языком, Византия стала страной, перешедшей, подобно древней Ассирии или Риму в разряд теней.
Для России те же принципы, гарантировавшие ее самобытность и неповторимость, как и в случае с Византией, являлись и являются животворными источниками жизнеспособности ее национального  духа. Попытки, предпринятые впервые Петром, а затем продолженные многочисленными его последователями, насильственно адаптировать российские реалии к институтам западного устройства (либеральные ценности, власть закона, наличие среднего класса, защищающего буржуазные институты), не приведут ее ни к чему, кроме гибели, как в свое время ее прародительницу. Конечно, нет ничего плохого в либеральных ценностях и власти закона, но пока этого не захочет сам русский народ, все реформы в авторитарном обществе бессмысленны. Можно возразить: а если никогда не захочет, что, он так и сгинет в неизвестности, как чуть не сгинул многократно до этого? Ответ может быть таким: надежда только на его духовное возрождение через слово пастыря и примирившуюся с ним светскую власть. Конечно, сейчас это кажется почти невозможным, но ведь никто и не верил в крушение берлинской стены и развал Советского союза за каких-нибудь 5 лет до того, как эти события, все же, произошли.
Петр был первым, кто возненавидел эти русские особенности (опору в жизни на традицию и обычай), ополчившись на старину, приводя ее в соответствие с тогдашними западными стандартами. Будучи сам плодом традиции (сыном православного царя), стал рьяным гонителем всех устоев, с нею связанных, уподобив Россию змее, жалящей собственный хвост. Лучшего символа Петровских реформ, указующего прямо на их сатанинское происхождение и не найдешь. Петр преследовал староверов, как лютых зверей (см. гл. «Город-бунтовщик»), заставляя их уходить в леса, прячась от безбожной власти, прикрывающейся благочестивыми лозунгами. Характерно, что все  нынешние проблемы России – вырождение, проблемы с демографией, почти поголовный алкоголизм, которым сейчас страдает население России, т.е. потомки тех, кто последовал за официальной церковью после реформирования ее Никоном, - совершенно не свойственны сегодняшним староверам, живущих колониями отдельно от всех, у которых в семьях по 10-12 детей. Они не берут в рот хмельного, работящи, в отличие от всей другой страны, где ныне запустение, разор и нищета. Так кто же из них, все же, хранил верность Божьим заповедям - раскольники, как именовала их официальная Русская церковь, следуя терминологии Собора 1667 года, вынуждая их к «пожогам», и к уходу в глухие лесные чащобы, или «богобоязненные» власти, преследовавшие их? Те самые власти, которые, действуя последние 300 лет в контексте Петровских реформ, довели Россию до ее сегодняшнего состояния?!
* * *
Петр искусственно перевел страну в состояние перманентной военной готовности, т.е. сделал ее главным жизненным назначением войну (до которой сам был большой охотник) полностью вытравив в ней любые созидательные начала. Подтверждением тому, например, - полный провал Петровской индустриализации, пытавшейся соединить несоединимое – свободное предпринимательство и крепостное право (см. главу «Свобода торговли и предпринимательства при Петре»). В целом все затеянное Петром, как навеянное западом, очаровавшим российского самодержца, являлось абсолютно чуждым России, и потому было губительно для нее, т.к. противоречило ее национальной идее.
Полицейские порядки, поддерживаемые палочной дисциплиной, навязанные Петром, в общем, привились на Руси, дали свои ядовитый плоды безверия, бездуховности, морального опустошения. Рыба, как известно, гниет с головы. Физическая деградация и последующая гибель идет всегда вслед за духовной. Человек, как и страна, сначала опускается нравственно, а уже потом разлагается физически.
Таким образом, все Петровские революционные указы, напоминающие  более близкие нам по времени революционные декреты Советской власти, были для России, по большому счету, губительны. Ростовщический дух, которым проникнут современный Запад, не соединим с историческими традициями России, наследнице Православного Византийского духа. Ведь какой краеугольный камень сегодня всех экономических отношений во всем мире? Инвестиции и проценты от них, а инвесторы - это и есть ростовщики в классическом  понимания этого слова, т.е. то, что отвергается Христианством и порицалось ранней Христианской цивилизацией: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста» (Исход 22:25). «Не бери от него роста и прибыли и бойся Бога твоего; чтоб жил брат твой с тобою» (Лев.25:36). «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдать в рост, иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост» (Второзаконие 23:19), «кто серебра своего не отдает в рост и не принимает даров против невинного. Поступающий так не поколеблется вовек» (Псалом 14:5). Конечно, можно сказать, что данные цитаты относятся к Ветхому, а не к Новому Завету, но ведь Новый завет вовсе не отменяет Ветхий.  Спаситель говорил: "Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить" (Мтф. 5:17). То, что относилось в Ветхом Завете к «иноземцам» относилось, прежде всего, к иноверцам, для иудеев все народы, кроме еврейского, были иноверцами. Но в Новом Завете это абсолютно теряет смысл. «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос» (Посл. Павла Колоссянам ст. 10:11). Т.е все Христиане одной веры, нет больше иноверцев-иноземцев, а, следовательно, давать любые деньги в рост - против заповедей Господних, заповеданных нам в Библии. Но, конечно, богатым евреям, собственно, и стоявшим у истоков современного мирового ростовщического капитализма, этот новозаветный закон был не обязателен, они не читали и не читают Библию дальше Ветхого завета (если вообще читают), а, следовательно, иноземцами для них продолжает оставаться весь мир, но Христианскому свету негоже было брать с них пример, и, тем не менее, это произошло. Что же ему остается делать дальше? «С гибельным восторгом», с замиранием сердца от скачков котировок бирж катиться в бездну. Оправдание ростовщичества, быть может, одна из главных ересей католического мира, возглавляемого ранее Ватиканом, а ныне – мировыми финансовыми кланами, выросшими под его сенью и с его благословения. Т.е. современный мир, с его международными биржами, вторичным рынком акций, венчурными фондами, банками, необозримой армией инвесторов, брокеров, играющих на повышение и понижение курсов акций, живет не по заповедям Божьим. Скажут: открыл Америку! Но ведь эта сегодняшняя повседневность многих добропорядочных Христиан на западе, держателей акций, которые вполне искренне считают себя верующими и не замечают порока ростовщичества, т.к. многие этот порядок вещей впитали вместе с молоком матери и не замечают зла из-за его повседневности. Такие люди были основой ректората республиканца Рейгана, ополчившегося на СССР, назвав ее Империей зла. И весь этот порядок вещей, направленный на обслуживание банков, вокруг которого и вертится сегодня мировой бизнес, не может нести России, как хранительнице своего духовного Православного закона (каковой она исторически всегда себя почитала), ничего, кроме однозначного вреда, означающего конец и гибель.
* * *
4.4 В чем же отличие коллективного национального духа Византии и России от индивидуалистического западного?
Поскольку российские устои немыслимы на какой-либо иной национальной почве, Россия несет свой крест в одиночестве, она в полной изоляции, никто не хочет быть ее союзником. От нее бегут даже ближайшие соседи, вроде бы даже разделяющие ее веру, - Украина и Грузия, не говоря уж о странах Балтии, соседей по СНГ и бывших странах сателлитах по Варшавскому договору. Такая жизнь неизбежно, в отсутствие традиционного следования своим историческим принципам (верность Богу и безоглядная опора на свои внутренние традиции и силы), должна привести к культурной, моральной и физической деградации жизни населения. Прорывы при застоях Российской общественной жизни исторически совершаются через подвиг русского народа, кладущего жизни на алтарь общего дела. Такими прорывами была Сталинская индустриализация, осуществленная узниками ГУЛАГа, и Великая Отечественная война. И в царские времена народ кровью искупал ошибки,  и просто глупость властей, но только в ХХ веке, когда власть стала официально безбожной, когда последний российский помазанник Божий был расстрелян почти 199 лет назад, подвиг стал в России повседневным образом жизни. Кто готов спасать Россию, что является непременным атрибутом существования в ней, тот живет в России, ощущая двойную наполненность существования (в противоположность бездуховному, хотя и несравнимо более комфортному западному существованию). Кто не способен ощущать свою жизнь, как подвиг, где за слово против власти или хотя бы за анекдот, можно лишиться головы, уезжает заграницу или приспосабливается к российским реалиям ущербного, традиционно ущемленного в правах бытия, поглядывая удивленно на иностранцев, сохранивших  лоск, который был присущ царской России, т.е. дореволюционным персонам, которых у нас, естественно,  никто уже не помнит. Иностранцы являют нам живое напоминание о том, что их предки сохраняли верность, пусть и порочным, но, все же, приносящим плоды индивидуалистическим принципам, в отличие от наших пращуров, не оставивших ни прошлого, на которое можно опереться в настоящем, ни принципов, которые можно было бы исповедовать, строя будущее (кроме плебейского: «не пойман – не вор»), оставив нас на пустыре исторического абсурда, где там и сям громоздятся нефтяные вышки, принадлежащие не нам, но хозяевам жизни.
Поскольку в России главная индивидуально-личностная ценность каждого жителя – государство (так уж сложилось исторически), оно может вершить любой произвол, оправдывая его высшей государственной пользой, о которой, кроме самого государства, никто не знает, поскольку оно не подотчетно ни перед кем. В России, как и до нее в Византии, в отличие от запада, царит коллективный дух. Если европейский менталитет отделяет личностное от общественного, ставя на первое место личную свободу (при соблюдении общих правил общежития), то в России люди, как правило, не отделяют себя от государства. Государство настолько плотно проникает (со времен Петра, многократно усилившего эту русскую особенность) в повседневный быт людей, что они уже не отделяют себя от него. Русские живут исторически скученно, тесно, так что личностному мало, где возможно и проявиться (потому столь часты здесь и особенно дикие выходки), и оттого максимально разобщено, т.к. нивелированы все условия среды обитания. Государство персонифицировано в каждом отдельном жителе страны. Поскольку каждый, таким образом, становится носителем государственных интересов, т.е., так сказать, государством в государстве, он может не обращать внимания на окружающих, ибо, чувствуя свою духовную связь с государством, берет за образец его поведение по отношению к своим гражданам. Получается, для него нет никого вокруг, кроме него самого. Таким образом, русское общество при своем коллективном начале остается резко разобщенным, т.к. каждый носит, так сказать, собственное государство в самом себе. Таким образом, в России ни для кого и нет правил общежития, ибо ближний для каждого – само государство, с которым у него духовная связь. С этим, кстати, связаны и расцветающие то и дело в разные эпохи (при наличии политической востребованности со стороны властей) доносительство и наушничество. При полном единении государства и граждан, которые являются как бы двумя половинами одного национального самосознания, это вполне естественно. Поэтому когда государство приходит в упадок, и сами русские приходят в упадок, в них поселяется апатия и социальная безынициативность. Когда же государство на подъеме, и русские испытывают небывалый национальный подъем. Но поскольку чаще все-таки в истории случается первое, чем второе, русские, как никакая другая нация озабочена в повседневности поиском смысла жизни. Недаром национальный русский порок именно русских – пьянство, ибо в него легче всего уйти в конфликте с государством, которое есть часть тебя самого, т.е. с тем, с кем ты в принципе не можешь конфликтовать. Конфликт с самим собой – это еще одна национальная болезнь, именно поэтому здесь на протяжении веков периодически вспыхивают гражданские войны (гражданская после октября 1917-го, восстания Разина и Пугачева, были и более ранние – четвертьвековая война между потомками Калиты за Московский стол – 1425-1453 г.г.), когда сограждане, вроде бы выросшие в одной стране, городе, селе, деревне, хуторе, доме, имеющие общий язык, культуру и религию, вполне по-людоедски убивают друг друга. Об этом писал еще в XIII веке Епископ Владимирский Серапион, имея в виду наследников Александра Невского, которые после его смерти в 1263 году то и дело бегали в Орду и наводили татар друг на друга: «Мы… считаем себя православными… [a] неправды всегда преисполнены и зависти, и немилосердья: братий своих мы грабим и убиваем, язычникам их продаем… если бы можно, так съели б друг друга…»  Именно про этот феномен российской самобытности  хорошо сказал  Артемий Волынский – кабинет министр при дворе Анны Иоановны, казненный ею по требованию фаворита Бирона: «Нам, русским, не надобен хлеб, мы друг друга едим и с того сыты бываем”. Этот лозунг вполне органичен для Русской жизни: раз государство прошло «через сердце каждого», оно - главная ценность, оно, не имея лица, тем не менее персонифицировано в каждом, т.е. имеет тысячи лиц, а раз так, то его, как правило, абсурдные действия (мудрые правители на Руси – редкость), поскольку каждый правитель находится в правовом вакууме, отзываются в каждом по своему. В одних возобладает т.н. «государственная» половинка, т.е. они берут его сторону, в других – «личностная», восстающая на половинку «государственную». Таким образом, и те, и другие находятся в конфликте с собой и друг с другом. Очевидно, по замыслу (если таковой имелся) создателей Византийской Империи, государственное начало, «вживленное», как некий электронный чип в мозг каждого жителя Византии, а после, - России, должно было заставить возобладать над личностным началом, вести в случае опасности в бой, не жалея жизни ради общего дела, хорошо, без лени трудиться на благо Родины. Наверно, эта установка послужила зародышем будущего социализма, в отличие от индивидуалистического западного начала, где социализм не прижился. Именно потому русские так любят ругать власть и персональных правителей, что, государство никак не позволяет им отделить личное от общественного. Государство становится как бы вторым Я, от которого не открестишься. Оттого и ругают власть, как капризного, избалованного, но все-таки своего ребенка (от себя ведь не уйдешь!).
Итак, жизнь России – это неизбежный конфликт с самим собой, а если не с собой, то с обществом, и поскольку государство живет в каждом русском, они изначально разделены  в себе, а «дом, разделившийся сам в себе, не устоит». (Мтф 12:25). Пока были людские ресурсы бросать в топку этой модели патриотизма миллионы жизней (вспомним жертвы 2-х мировых войн, - о первых при коммунистах вообще забыли, о вторых помнят), модель авторитарной власти, подотчетной самой себе, работала, сейчас эти миллионы, снова необходимые для спасения самодержавной России, ежегодно сжигаются через миллионы абортов. Население сокращается, посмотрим, что Россия сможет этому противопоставить, чтобы выжить, на очередном критическом витке своей истории, которые у нее наступают с неотвратимостью наводнений в ее бывшей столице Санкт-Петербурге?
Очевидно, над этим изначальным раздвоением личности у византийцев и русских – государство, как личность, действующее в каждой отдельной личности, -  должно было стоять объединяющее начало – душа, в которой Патриарх и Царь, как помазанник Божий, примиряли бы в своих согражданах силой Божественных заповедей и личного примера личное и общественное. Но такой духовный союз в каждой душе требовал целомудренных, трепетных, не ослабевающих усилий со стороны самодержца и церкви, что оказалось невыполнимо в границах столь обширных Империй, как Византия и Русь, чьи правители все чаще оказывались, обуяны жаждой наживы и приращения новых земель, а вовсе не спасением душ своих подданных. Недаром Патриарх Московский и всея Руси Алексий сказал 30.12.1990-го года о съезде депутатов: «Государство со своей идеологией слишком вольготно разместилось в жизни человека и ему придется потесниться». Тем самым он как бы подвел итог семидесятилетнему правлению коммунистов – апофеоза господства государства над личностью во имя неосуществимых, утопических целей.


Рецензии