Святая святых

Зинаида Миркина

«Невидимый Собор»

Раздел шестой

Святая Святых
Рассказ об этом поразил меня с детства на всю жизнь... Где-то в глубине древнееврейского храма, в глубине и высоте, внутри и над — таинственное, закрытое от всех помещение Что там?
Об этом гадали соседи — язычники. Проходил слух, что в своем тайном святилище евреи поклонялись ослиной голове. Говорили разное, но не знал никто. Ибо даже евреи туда не входили. А лишь один первосвященник раз в год, в самый торжественный и глубокий час жизни народа.
Что он видел там?
Только когда был разрушен храм, любопытствующие святотатцы отдернули завесу и вошли в Святая Святых. Там было... ничего. Выход в небо. В этом месте храм не имел крыши. И только.


*** *** ***

В моем детстве, как известно, всякая религия была упразднена. Наши отцы все знали — что было и что будет. Было — темное прошлое, будет — светлое будущее, а посередине — деятельное, полное надежд настоящее. Вот и все.
Прошли те времена Теперь не верим в Бога, А Сталин-молодец Нам указал дорогу!
Трах, трах — взрывался храм за храмом. Или опустошался, чтобы освободить место кинотеатру или клубу, или складу для зерна. Там, где был храм Христа Спасителя, проектировался, как известно. Дворец Советов. Что из этого вышло, тоже хорошо известно. И вот мы имеем — темное прошлое, сомнительное настоящее и совершенно неведомое будущее. Смотреть в будущее, жить для будущего, жертвуя настоящим, этого, пожалуй, сейчас не хочется никому. В этом, может быть, человечество все-таки едино... Но куда же смотреть? Люди стали озираться и постепенно находить, что прошлое не так уж темно. То, что отцам казалось темным, стало вдруг высветляться, высветляться и почти совсем окрасилось в белый цвет. Но... разве только оно? А «Сталин-молодец», который его отменил и зачеркнул, и указал нам дорогу, уж это безусловно чернота? Ничего подобного.
Портрет «гения всех времен и народов» украшает ветровые стекла автомашин. Многих, очень многих автомашин, которые водят простые русские и не русские люди. Оказывается и это прошлое для огромного числа людей героическое и светлое. Когда настоящее сомнительно, а в будущее лучше не смотреть, остается только мечтать о прошлом и пере-делывать его согласно своим представлениям. Лишь бы только не пусто было святилище. Лишь бы только было чему поклоняться. Кто чему хочет. Кто святым иконам, кто ослиной голове, кто самому дьяволу. Только бы не пустота!...
Так в святилище древних евреев ничего не было?! Ничего?! Какое же это святилище?


Что мы испытываем, когда смотрим в небо? Долго. В молчании. Без никого...
Может быть, для меня основное различие между людьми вырисовывается именно здесь, перед лицом неба. В Пустыне. Большинству людей в пустыне страшно. Или очень скучно. Так или иначе — невыносимо. Пустыня для них есть пустыня. Там ничего нет. Небытие.
Может быть, не все так однозначно. Много оттенков. И даже те, кто не могут в пустыне в одиночестве дня прожить, все-таки вначале испытывают что-то похожее на сладостное волнение. Небо величественно. И что-то в душе возвышается и ликует, чувствуя это. Потом душа не выдерживает. А другие (немногие) так захвачены этим торжественным величием, что чем больше живут в пустыне, тем больше хотят ее, хотят уйти от мира, от суеты мирской к величайшей жизни. Да, вовсе не к смерти, вовсе не отказ ради отказа (это извращение, не то)... Есть люди, уходящие в пустыню от жизни малой к жизни великой, от жизни поверхностной к жизни глубокой, глубочайшей. Их аскеза кажется ужасной только нашему стереотипному мышлению. Для них ужасная аскеза — жизнь в нашем муравейнике, на нашем базаре. Они здесь, среди всех прочих людей, как глубоководная рыба на суше, корабль на мели...
«Царство Мое не от мира сего...»
Что значат эти слова? Вы задумались. Остановились. Не беспокойтесь, очень скоро вам разъяснят их. приспособят к вашему пониманию, подстругают, подрежут, чтобы они вошли в прокрустово ложе ваших представлений, и все станет очень просто. Так. чтобы и неграмотная старуха, и ребенок поняли. Оговорюсь сразу — неграмотность, необразованность для меня отнюдь не самый главный недостаток. У неграмотных людей может быть огромная душевная чуткость и даже духовное «вежество». Но я говорю именно о духовных невеждах, каких среди нас большинство. Так вот, оказывается, величайшие духовные истины должны приспособиться к ним. а не они к пониманию этих истин. Учиться понимать непонятное? Но ведь это очень трудно! Но, может быть, тогда надо сказать: не понимаю, но вижу, смутно чувствую, что есть что-то выше моего понимания, до чего мне надо дорасти. Но сказать так — это значит постоять в молчании хоть несколько минут перед пустым, совершенно пустым, то есть не заполненным никакими образами, никакими представлениями моими небом... Стоять и чувствовать, что есть что-то торжественное и великое, нс открывшее мне черт своих, и все-таки непостижимо говорящее с моим сердцем; что-то наполняющее это сердце торжественным величием.
Пустота неба не пуста.
Пустота не смерть и не небытие.
Пустота — живая.
Вот первая религиозная истина, открывшаяся глубокому сердцу. В самой глубине моего сердца есть что-то родственное этой живой пустоте, гораздо более родственное, чем всем формам жизни, всем лицам, всему видимому, но смертному. Это что-то невидимое и бессмертное. Это внутреннее и внутреннейшее.
Это ничто.
И все.
Ничто видимое, ничто представимое, ничто смертное, ничто тварное. Непредставимое. Бессмертное. Несотворенное. «Царство Мое не от мира сего.»
И не пытайтесь представить его этим, «сим» умом. Это будет не то царство. Оно будет здешнее и смертное, какими бы невероятными чуде-сами мы его ни наделяли. Не то! Не то! А что?
Ничего.
Но ничего — живое. И эта тайна хранится в Святая Святых.


*** *** ***

У меня на столе уже 36 лет лежит огромная Библия издания 1874 года. Страницы Ветхого Завета я перечитываю не часто. Однако они вошли в меня, неотделимы от меня. Когда-то они меня ошеломили, захватили подобно огромной буре, открытому небу, морскому дыханию.
Я слышала недавно от одного своего друга священника, что Ветхий Завет настолько полон ужасов, что уже и не может ощущаться священным; что надо бы. наконец, разделиться с Ветхим Заветом, ибо он обветшал совсем и противоречит нормальному нравственному чувству христианина. Может быть, на рациональном уровне здесь есть правда. Но... многие ли религиозные истины выдержат рациональное освещение и не скроются, как звезды при дневном свете?
Ветхий Завет жесток? И да. и нет. Он прежде всего далеко не однороден. Я не говорю уже о том. что большинство книг пророков — это прямая дорога к Христу. Но и одной книги Иова довольно для того, чтобы назвать ветхое вечным. Ветхий и Новый... но внутри того и другого — вечность.
Вот это дыхание вечности, доходившее до меня сквозь все земные истории, сквозь все. что может обветшать, и потрясло меня с юности и навсегда. Сердце мое как-то отсеяло все. что ему не нужно. И это не произвол. Когда вы стоите во время бури на берегу морском, вы подвергаетесь риску. Вы можете промокнуть до нитки и даже вас может ненароком опрокинуть и снести волна. И все-таки, пьяные этим ве¬ликим дыханием, вы думаете о другом — о том, что расширяет ваше сердце, делает безграничной душу и освобождает от страха. Буря жестока. Но почему она притягивает дух? Может быть это призыв взять внутрь ее силу и преобразить, очеловечить ее? Но это потом. А пока — неодолимое доверие к этой жизненной силе, приятие ее. Мы ее любим, любим и непостижимым образом верим, что она не против нас, а за нас, хотя может и жизнь нашу отнять. Парадокс для разума. Но так.
Что-то есть большее, чем жизнь наша. Это тоже одна из первых религиозных истин, которая открывается непосредственно глубине сердца. И в этом смысл жертвоприношения Авраама, смысл Божьего испытания. Любишь ли ты Бога больше всего на свете? Можешь ли ты перешагнуть через страх, жалость, смерть, не потеряв доверия и любви к непостижимой живой Пустыне; к тому живому Духу, который не конкретизируется, не дается тебе в руки, которому наоборот ты сам должен быть отдан весь, целиком, до полного молчания разума и сжатия сердца?
Жертвоприношение Авраама отпугивает и рационалистов, и непосредственное естественное чувство. А жертвоприношение Христа? Здесь, может быть, сложнее. Тут кто-то распял. Совершилось страшное злодеяние. Не Бог же собственной рукой собственного Сына... Но Бог не про¬нес мимо чашу сию. Божья воля была принять крест... И ангел не отвел, не спас... Исаака ангел спас в последнюю минуту. Но Бог потребовал от отца принести ему в жертву сына! Как он может требовать такое?! Зачем?! Почему?!
Бог не ровня нам. Он не может отвечать на наши вопросы. Мы должны согласиться на его молчание и выдержать это молчание. Молчание неба. Молчание Пустыни. Молчание, которое прервется не словами, а всей целостностью бытия. Оно не ответит на наши вопросы, а снимет эти вопросы, опрокинет, сметет нашу ограниченность и поднимет нас до Своей безграничности.
Так Бог заговорил с Иовом из бури. Все друзья Иова говорили может быть и правильные, но затверженные слова. Слово не рождалось, не становилось бытием. Бог был Сам словом. Словом-бытием.
Итак, не низводить Бога на свой уровень, а расти, дорастать до того уровня, на котором только и можно слышать Бога.
— Согласны?
— Согласны!
Вот для меня весь Ветхий Завет, прежде всего впечатавший в нас заповедь любви к Богу. Непонятному. Невидимому. Неведомому. Непостижимому разумом, но родному сердцу, пленяющему наше сердце, — величественному, торжественному и прекрасному, не смотря ни на что. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всяким помышлением твоим...» (Помышлением — не значит понятием. Пути его неисповедимы. Но понимать, что не понимаю, понимать, что я мал, а Ты — мой смысл — велик. Это понимание есть и смирение разума, и величие его.)
Ветхий Завет для меня — это длинная космическая волна, это вели¬кое всемирное дыхание, это выход в небо, во всецелость и прислушивание к ее голосу. Выход в Дух.
Букв много. Бесконечно много. Но Дух один. И потрясающее открытие: Шма Исроэл! — Слушай, Израиль! Бог твой — Бог единый! Единый для всего и всех, для всех и всего!

Мгновенное понимание? Мгновенное соединение? Нет... Ведь говорить о Духе приходится словами, писать буквами. А слова и буквы бесчисленны, как песок морской... И в Завете, который, прежде всего, утвержден на любви к Богу, на любви к Духу, можно зацепляться за бук¬вы, за крючки и закорючки бесчисленных букв... В Святая Святых входил только первосвященник один раз в год в самый торжественный час жизни народа. А народ? Народ не смел. Народ не дорос. Народ каждую минуту оглядывался на букву, на кумира. Да, буква становилась кумиром. «Не сотвори себе кумира». Но народ только и делает, что творит кумиры. Народу избранному, доверившемуся единому Богу, так же трудно стоять перед лицом Пустыни, как и другим народам. Ему нужно не только небо, но и земля. И весь Ветхий Завет полон глухой и грозной борьбы высочайших с низшими, духовных с плотскими, верящих с осязающими.
Моисей разбил свои первые скрижали, увидев, как этот народ поклоняется золотому тельцу, пока он стоял на горе перед лицом Вечности. И вся священная история — это история разбитых скрижалей, разбитых сердец, побитых каменьями пророков, история плача и крови, падений и воздыманий духа.
Избранный народ был избранным, когда предстоял перед своим Богом, когда знал, что Бог его — Бог единый! И народ этот переставал быть избранным, когда гордился своим избранничеством, когда любил свое земное зримое тело больше, чем Единого Бога, открывшегося ему. Когда успокаивался на внешнем и забывал внутреннее. Избранный народ... Не тот ли это народ, в нерушимом внутреннем храме которого есть своя Святая Святых? Свой выход в небо, в Единый Дух, в наполненную пустоту?
Духовное избранничество. Это мой Израиль. Слушай, Израиль! Бог твой — Бог единый!
Вот об этом избранничестве напоминали пророки, которых травили, заточали, побивали камнями. Первосвященники входили в Святая Святых по ритуалу, а пророки — по велению Духа. Постепенно именно они, а не первосвященники, стали хранителями Святая Святых. Это из их сердец раздавалось: Слушай, Израиль! Бог твой — Бог единый!
Нельзя быть большим израильтянином, чем Иисус Христос. Вот кто предстал перед живой Пустыней, перед живым Духом с совершенно чистым и открытым сердцем в совершенной духовной нищете, не имея ничего своего, отдельного, отгороженного («Творю волю пославшего меня»).
Небо — и сердце, открытое небу. Дух и Тот, кто его вдыхает. Ни одного затвердевшего, затверженного наизусть с чужого голоса слова. Все рождаются сейчас от Духа — заново. Хотя слова могут быть старыми. Ни одной мертвой буквы. Только Дух.
А что Ему противопоставляют? Букву. Твёрдую, крепкую. Мёртвую. «Сказано в Писании, а ты?» — «Сказано в Писании, а Я говорю...
«Конечно, это очень опасно. Так и всякий станет говорить, что ему вздумается. Наших «я» много, закон один. Да, но закон не выше того великого «Я», которое ощутило себя единым со всем и всеми, которое чувствует себя лишь проводником единого тока. «Я и Отец — одно». Сын Человеческий входит в Святая Святых, твёрдо зная, что ничего, ничего внешнего Он там не найдёт. Он ни за что внешнее, ни за какие формы не держится (хотя и ничего не разрушает). Он входит в Пустоту и не тонет в ней. Идёт по морю, как посуху. Он входит в пустоту внешнюю, имея всю полноту, всю целостность жизни внутри. И Он говорит: «Царство Божие не там и не здесь. Оно внутри нас.»
Это те слова, которые должен был когда-то сказать первосвященник Израилев, истинный первосвященник.
Но первосвященник Каиафа боится этих слов. А истинный первосвященник, истинный носитель Духа... Самый могучий и самый бессильный, самый величественный и самый униженный, власть имущий и не имущий никакой власти. Самый любящий, вместивший в Себя всю любовь, что по¬сильно одному только Богу, и самый презираемый и отверженный.
Ему негде преклонить голову, и Он умирает на позорной виселице.
Самая трагическая страница в истории израильского народа и в истории человечества. «Евреи распяли Христа». Такие слова сложатся потом, много позже страшного события. Пока что израильтяне отдали на распятие самого истинного израильтянина; и люди, сыны человеческие распяли Того, единственного, кто был достоин этого величайшего звания, Того единственного, который осознал, что Он создан по образу и подобию Божию и ничем не унизил этого образа. Сыны человеческие распяли брата своего, который открыл им. что все они — дети Божьи.
Но никогда не противопоставлял себя израильтянам Тот, Кто называл себя Сыном человеческим. Израильский храм Он называл Домом Отца своего; закон Моисеев собирался не нарушить, а исполнить. И всегда исполнять, до конца. Народ, получивший великое духовное откровение, вернуть внутрь, к Духу. Суть закона Моисеева Он видел прежде всего в первой заповеди. Вторая вытекала из нее, как и все другие. Ибо истинно любящий Бога не может не любить брата своего, не может лгать, убивать. Для того, кто любит Бога всем сердцем, внешний закон необязателен. Ибо у него есть закон внутренний, записанный в сердце. И гарантии его исполнения твердейшие: истинно любящий Бога не захочет делать зла. Это невозможно для него. Он чувствует, что делая зло кому бы то ни было, он делает его самому себе. Внутри у него есть голос, который говорит ему все, что нужно. И он не нуждается ни в чем внешнем. Никто не спросит с него так строго, как он сам с себя.
Иисус прежде всего пришел к заблудшим овцам израилевым, то есть к тем, у кого есть своя Святая Святых и кто забыл, забывает о ней... Он напомнит. Буква закона? Слова, написанные буквами? Они все время пишутся у него в сердце. Он Сам и есть Слово. Читайте!
Но как сказал схимонах Силуан. написанное Святым Духом можно прочесть только Святым Духом. Многие ли из принявших крещение, крестившихся во имя Его, прочли Слово? Восприняли в себя Христа? Многие?

*** *** ***

Тот же священник, которою приводят в ужас жестокости Ветхого Завета, говорит о двух родах верующих. Одни собственно только признают наличие высшего разума над нами, но чувствуют этот разум жестоким и безразличным к нам. Мы для него как для нас муравьи. Другие же чувствуют, что Бог свят, что Он есть любовь и Красота пресветлая. Я этого деления не понимаю. Как это можно знать, что Бог есть, и задаваться вопросом, какой Он? В слове Бог заключено уже все. Если есть, то красота пресветлая. Добро и Любовь. Ибо я чувствую Его своим сердцем, как высший смысл своей жизни, переполняющий меня ликованием. Сквозь скорбь. Сквозь боль. Сквозь смерть.
Он не измеряется очевидностью. Он глубже нее. Его можно видеть сердцем сквозь очевидность. Читая Ветхий Завет, я чувствую, как бьётся о моё сердце мировая волна. И это весть: Бог есть! Вечное, несотворенное, неразрушимое, творящее, любящее, воскрешающее — есть!
Да, это слышно уже в Ветхом Завете. И дальше речь идет о том, как исполнить этот завет. Задача великая. Немыслимая для человека не боговдохновенного, не обожившегося. Задача посильная только для того, кто скажет: «Отдайте мне бремя ваше, ибо Мне оно легко».
Исполнять закон живой, а не мёртвый, в духе, а не в букве, значит продолжить его внутрь и ввысь, значит бросить его в сердце и ждать нового всхода. Как это делал Иисус.
А христиане? Все последующее историческое христианство? Его история — такая же ветхозаветная история, охватившая 2000 лет. Страшная история, в которой едва ли не больше кровавых страниц, чем в Ветхом Завете. История борьбы Духа с буквой. Бога с дьяволом... Историческое христианство ничуть не лучше исторического иудаизма. Оно сжигало и резало, клеветало и убивало. Господи, да чего только не делали во имя... Христа! Оно периодически додумывалось и до того, чтобы обвинить евреев в ритуальном убийстве. Что же это — или евреи отвергли закон Моисеев, изменили ему даже в букве, или закон Моисеев, тот самый, исполнить который хотел Христос, предписывал на Пасху убивать младенцев?.. Обвинять еврейский закон, значит обвинять самого Христа, чтившего его всем сердцем. Приходило ли это в голову тем, кто канонизировал Евстратия и Гавриила? — якобы распятого жилами христианина, или убиенного ими же младенца, для подмешивания его крови в мацу?


*** *** ***

Принято считать, что Ветхий Завет — это завет Отца, Новый — Сына. Но кто разделит Отца и Сына? И что и Тот, и Другой без Третьего — без Духа Святого, который присутствует, течёт, льётся только тогда, когда первые два лица неразделимы?
С. А. Желудков вместе с Кюнгом считает Троицу ненужным интеллектуальным усложнением. СЛ. предлагает своё толкование Троицы, «понятное каждому ребёнку». Бог Отец это собственно Бог. Сын — слово Бога, Дух Святой — дыхание Бога.
Может быть это и понятно ребёнку, но ничего не говорит моей душе. Просто ничего. Игра словами. Никакой Троицы здесь нет. Вся¬кое разумное существо имеет слово и дыхание. При чем тут Троица? Одно существо. Смысл Троицы великий и таинственный, и говорит он непосредственно самой глубине моей души, как любовь.
Отец — то неведомое мне, уму моему, лоно, из которого я (тварь) вышла. Мой ум, мои глаза, все мои пять чувств не знают Его, но глуби¬на души моей чует, узнает в Нем самое родное, то, без чего нет жизни ни одной минуты. Отец... Отче наш. Я не случайная песчинка, не оторванный кусочек, который пришел из бессмыслицы и в бессмыслицу уйдет. Корень мой глубже меня и продолжение мое дальше меня, выше меня... Я имею измерение глубины и высоты — измерение вечности... Я — не только я. Не сирота в этом пустом и холодном мире. У меня (человека, сына человеческого, дочери человеческой) есть великий Отец.

Откуда я это знаю?
Один пятнадцатилетний мальчик как-то в разговоре со мной сказал: «Я не религиозен. У меня нет религиозной шишки.» «Шишки такой ни у кого нет,» — ответила я. Есть просто более или менее глубоко живущие люди. Ты недостаточно глубоко живешь, вот и все.»
Да, когда глубоко живешь, нельзя не почувствовать, хотя бы иногда, смутно, своей связи с бесконечностью, с вечным началом, нельзя не почувствовать в глубине своей выхода в вечность. Там Отец.
Очень долго, оформляя эти трудно уловимые чувства в слова, я говорила: «Отец — начало трансцендентное — наш скрытый невидимый корень; Сын — имманентное. Это Бог в образе. Бог явленый. А Дух Святой льется от одного к другому. Он Всюду.»
Все это верно, но все эти слова мне кажутся сейчас сухими и неживыми.
Глубочайшие часы моей жизни проходят в созерцании. При постепенном нарастании внутренней тишины я все яснее и яснее слышу слова бессловесных и самое главное Слово. Это слышание абсолютно точное и даже, может быть, конкретное. Но, конечно, не уши, а последняя глубина души слушает и слышит, что говорят деревья, лес, море, горы, небо и свет, более всего свет. Я слышу великую весть! Всю жизнь я только и пишу о том, что слышу. Но передать так трудно!...
Прежде всего — обжигающее чувство, что все — живое. Нет, не толь¬ко человек с его разумом и словами, не только животные с их разумом без слов, — все: деревья и небо, река и море, и свет, который особенно на закате и на заре чувствую, как взгляд Самого Бога. Все говорит с моим сердцем, наполняет его высшим смыслом, переполняет его до ликования. Какого ликования!
Если бы весь мир, все люди говорили бы мне, что я ошибаюсь, — какое бы мне было до этого дело?! Я живу! Я люблю! Сердце мое переполнено. Внешние мерки? При чем они тут? Они не достают мне до щиколоток.
Тишина. И полнота внимания. Затихли не только слова, но даже мысли. Вот тут-то и начинается слышание. Не выдумывание, не воображение, а слышание:

Нет никого. Лишь блики на воде.
Загадки леса, чуткая дремота...
Не кто, а что; не где-то, а везде.
Всегда во всем, и все же —
Кто-то... Кто-то...

Да, я вдруг ясно, более ясно, чем человеческий голос, который мог бы прозвучать рядом и спугнуть все это, слышу, ощущаю присутствие. Кто-то бесконечно живой, исполненный вечной жизни, есть. И этот Кто-то — личность, ибо ни одна человеческая личность не достигает такой полноты и высоты и не говорит столько моему сердцу.

Когда бы мне твердил весь свет,
Что лес есть лес, что глубь лесная
Бездушна и Тебя в ней нет,
Я улыбнусь... Ведь я-то знаю...

Личность... Но она никогда не может предстать передо мной, ибо я существую в Ее недрах...

Увековечено мгновенье. —
Порыв к последней вышине.
И скал летящих откровенье
Есть откровенье обо мне.
И если здесь одна стихия
И бездуховен камень сей,
И эти линии святые —
Нагромождения камней,
А не следы великой тайны,
Не Бога дышащего след,
И все бездушно и случайно.
То и в сем теле духа нет.
Но если Кара-Даг изваян
Резцом невидимым из мглы,
То каждая скала — живая.
А я — лицо и мысль скалы.


****

И еще:

Понять... Но что понять?
Что этот плеск ветвей —
Движение, и мысль, и речь души твоей:
Что без стволов и кущ, без мной немоты
Душа твоя нема и ты уже не ты.
И я опять стою, и я молчу опять.
Оставь меня сейчас, ведь я должна попить...
Что? Что вот этот снег и даль, и выдох хвои —
Не что-то, не ничто, а Кто-то... Мир — живой.
Не тысячи, не сонм деревьев, душ. планет,
А лишь Один Живой, и что другого — нет.
И, может, человек — попытка все собрать.
Собрать внутри себя и, наконец, понять...

Личность... Как узнается личность? Духом. По духу. Током, который протекает из глубины и глубину.
Я праведно живу, пока душа проточна,
Пока рассветный мир струится сквозь меня.
И вот удар в сердце. Молния! — Глаза мои видят только мир — деревья, небо. Уши мои слышат только шорох ветвей и плеск воды. А душа моя знает, что есть душа, бесконечно большая моей, вмещающая всю вселенную, и Она неотделима от меня. В каждый миг отдает Она мне всю Себя, И эта отдача, и мое восприятие Ее внутрь себя и есть Жизнь. Более того — эта жизнь не прекратится с моей смертью, не прекратится никогда. Умрет что-то поверхностное, похожее на платье — плоть, но глубочайшее — бессмертно.
Мне этого никто не сказал (когда говорили — не воспринимала). Я этого нигде не прочитала (когда читала — не верила). Всё это я узнала сама. И вот внезапно пришло новое видение, новое ощущение: Личность... Дрожь охватывает, когда глубоко вдумаешься в это слово. Личность. То есть целостность, единение, собранность, таинственная полная гармония, где все сочетается со всем, не теряя своего назначения, места, но не отделяясь ни от чего другого. «Да ведь Личность — это Космос!» — пронзила меня мысль. Истинная личность — это стройный космос.
Нам всем очень далеко до такого космоса. Мы хаотичны, разбросаны, не едины. Но наше назначение — стать космосом. Мы живем, чтобы исполнить это назначение. И тут вдруг я подняла глаза в небо, в то самое непостижимое торжественное небо, и ощутила с новым содроганием, что Космос — это Личность...
И вспомнились слова макрокосм и микрокосм.. Так вот о чем они
«Бога не видел никогда никто. Единородный Сын, сущий в недре Отчем. Он явил.» Сущий в недре Отчем... Бог включает нас в Себя. Мы пи можем увидеть Его. Это примерно так. как младенец, в утробе живущий, не может увидеть свою мать... Мы таинственно живем внутри Бога, а Бог внутри нас.
И всегда Он пребудет тайной, недоступной уму нашему и нашим пяти чувствам, но говорящий сквозь них с самой великой глубиной вашего целостного существа.
Тайна эта открыта всем. Но только глубина сердца постигает ее. Только изнутри постигается она. Никогда не извне. Ее нельзя передать из уст в уста, а только из сердца в сердце. Кто мог говорить об Отце лучше, чем сам Христос? Но многие ли Его услышали? Откровения ты не можешь получить даже от Христа, который стоит рядом с тобой, а толь¬ко от Христа, который внутри тебя. Толчком к откровению могут быть чьи-то слова, но само откровение может быть только твоим личным откровением.
Великая космическая волна, великое дыхание Отца — вот оно, откровение Ветхого Завета. Вот что горело неопалимой купиной на горе Хорив. Вечный огонь, который обжег сердце Моисея, и не сжег его, обнажив в нем бессмертную суть.
Сущий! Яхве!
«Слушай, Израиль, Бог твой — Бог единый!» Огонь! Огонь! Вырвавшийся из глаз и уст Моисея, на кого он перекинется? У кого загорится в сердце тот же огонь?!
Пророк и народ. Небо и земля. Вечность и время. Безграничность, всецелость и дурная бесконечность клетей, отдельностей, стен. Всеединство, Космос — и всераздробленность, хаос. Бог и мир. И — сквозь мир. сквозь историю — весть о Боге. О Космосе — Личности и рождаемом Им, сущем в недре Отчем Сыне. Личности человеческой, личности гармонической, как космос, Личности — космосе. Личности, у которой хватает сил любить всех, взять на себя все бремя. Эта Личность не противостоит никому. Связана со всем миром радостной любовью или великой болью за всех (как болит отрубаемый член). Личность, готовая отдать на разъятие, распятие свое тело, чтобы только не дать разъять дух ненавистью или даже простым отчуждением от своих же палачей. Без них, без их преображения Он не может вполне быть, не может осуществиться замысел Отчий, не могут собраться в единый космос духовный разрубленные члены, хаотично существующие сами по себе и воображающие, что такое состояние может длиться вечно.
«Прости им, Господи, ибо не ведают, что делают»...
Только в полном единстве Отца и Сына — великое осуществление пророчеств. Сын без Отца — это дерево без корня. Сын немыслим без Отца. Но и Отец без Сына немыслим. Почему? Разве нельзя представить себе это таинственное начало наше. Исток наш не зависящим от пас, щ рождения нашего, от сотворения мира?
Я уже говорила, что для меня почувствовать Отца значит в тот же миг почувствовать свою теснейшую связь с Ним. Вне этой связи Он так же немыслим, как и я. Почувствовать, что Он есть, значит почувствовать Вечность. Быть пронзённым Вечностью, — выйти в новое измерение. Вечность... Может ли она быть отделённой от этой настоящей минуты? Но тогда, если в ней нет настоящего, она или прошлое, или будущее. Она не всецела. Если она прошла или будет, она не вечна. Вечное не проходит, значит — существует сейчас. Вечное не появляется. Оно есть. Вместе с тем и прошлое, и настоящее, и будущее — все это ведь есть. Да. Но в Вечности они неразделимы. Они одно.
Измерение вечности открывается тогда, когда я понимаю, что сейчас, в этот миг, здесь присутствует и мое прошлое, и мое будущее. Если я во¬истину есть, то мое прошлое не исчезло и мое будущее присутствует в этом миге.
Все есть здесь и теперь в едином есмь.
Прошлое, настоящее и будущее — три ипостаси Вечности, в которой они едины.
Отец, отделенный от Сына, не носящий Его в своих недрах, внутри, — нечто такое же отдельное, «тварное», не бездонное, не божественное, как и Сын, отделенный от Отца.
Отец — Исток, из которого мир вытекает.
Сын — устье, в которое мир втекает — венец и смысл мира.
Святой Дух — то «теперь и здесь», углубленное до вечности, то «вечное теперь», которое соединяет две первые ипостаси, точнее, проявляет, обнажает их единение. Только в Духе Святом Отец и Сын слышат, знают друг друга. Только в Духе Святом «Я и Отец — одно». Две первые ипостаси, взятые отдельно, есть формы, образы — творения. Только в своем единстве, осуществляемом Духом Святым, они суть Бог.
Бог триедин. И только исполнившись Духа Святого, мы можем осознать это. Святой Дух пронизывает Собой и Творца, и тварь и соединяет их в одно. Без него мы есть мы, Бог есть Бог. Все — распавшиеся куски, части, твари. Цель жизни христианина, как сказал Серафим Саровский, есть стяжание Святого Духа. И всякие наши рассуждения, пытающиеся заменить это «стяжание» — не то! Не то! Разум величественен, когда понимает свое место. Разум ничтожен, когда пытается заменить собой откровение Святого Духа; пытается сам творить вместо того, чтобы дать Богу творить внутри себя. Человеческий ограниченный разум должен уступить место божественному, безграничному.
Все это нельзя ни выдумать, ни представить. Но в глубине созерцания все это открывается сердцу, как нечто простое, цельное и непреложное.
Но вот. в истории человеческой, религии Отца и Сына резко разделились. Сначала разделение это произошло внутри еврейства. Потом спор был вынесен на мировую арену. Евреи не признали Сына, не узнали в нем Бога.
— Человек не может быть Богом. Это язычество, — говорили они. — Этот человек — самозванец.
— Нет, может, может! — отвечали христиане. — Этот Человек может. Он один. Никто до Него и никто после. Он Единственный.
Когда спор идет на таком уровне, обе стороны стоят друг друга. Понятие «единый» заменяется на «единственный»; божественный разум подменяется человеческим.
Человек действительно не может быть Богом. И не может быть равен Богу. Иисус говорил: «Что ты называешь меня благим? Никто не благ, кроме Бога.» И еще говорил: «Отец мой более меня.» Да. И Он же сказал: «Я и Отец — одно.»
Бедный наш человеческий разум с его неизменной ограниченностью и вечной путаницей! Мы поставлены в тупик таким противоречием? Но никакого противоречия нет. Единство не равенство. Равенство не единство. Капля воды не равна морю, но едина с морем. Человек не может быть Богом, но может быть един с Богом. Он может наполниться Богом так, чтобы ничего, кроме Божьего всецелого духа, не оставалось в нем. Ничего своего, отдельного, ограниченного. Никаких стен, перегородок. Он сам, его малое, человеческое «я» — лишь сосуд. Плоть, даже самого Иисуса, была лишь сосудом. Но сосуд этот был абсолютно чистым. В нем не было ничего от себя и для себя, — все от Бога и для Бога. Он дал Богу место в себе, и Бог вочеловечился, воплотился. Все в этом Человеке исполняло волю Божественную, было ее проводником. «Ничего не говорю от себя», «Творю волю Пославшего Меня». Прервите связь Иисуса с Отцом — и Бога нет. Обожествите Иисуса отдельного, Его человеческое «я», и вы распнете Его Дух. Но если вы не увидите, что Он наполнен Богом, соединился с Ним совершенно (соединение двух природ, человеческой и божественной), если вы будете слепы к Его божественной природе и будете упорствовать в том, что божеское и человеческое не могут соединяться вообще, тогда... тогда вы отвернетесь от Него, отвернетесь от двери, ведущей в царствие Божие; и в конце концов, если озлобитесь в своем фанатическом упорстве, то распнете Его человеческое тело.
Страшный перекресток. До сих пор мы стоим на нем. Те, кто боялись человекобожества, отдали на распятие Богочеловека. А те, кто поклонялись Богочеловеку, предали, разодрали на бесчисленные куски Его дух.
Кто лучше, кто хуже?
Если Бог и человек раздельны, разделены непреодолимым расстоянием, то обе стороны стоят друг друга. В великом откровении, которое когда-то получили евреи, в откровении о Боге живом содержится семя учения о Вечности, о бессмертии души. Но можно это семя посеять и глубине души так, чтобы оно дало всход, а можно засушить, как музейный экспонат, — как засушили букву Писания. Если семя засушено, то высокий и далекий Бог существует где-то, но не здесь, сам по себе, но не в нас. Момент осознания расстояния между собой и Богом — великий момент. Но если застыть в этом моменте, то живая жизнь превратится в царство Спящей красавицы. Все остановилось. Ткач над своим станком, танцовщица с поднятой ногой...
Но если семя проросло, то человек, каждый человек должен почувствовал. себя Сыном Божиим. Подавляющее большинство детей Божиих недостойно своего Небесного Отца, но есть великое чувство: мы обязаны быть достойными и (головокружительная высота!) — можем быть достойны, ибо по образу и подобию Его созданы.
Учение о Троице не интеллектуальная абстракция, а что-то самое ощутимое, насущное и бесконечно важное. Это перевод мышления из плоскости одномерной в трехмерное пространство. Это одухотворенность мышления или та углубленность духовного зрения, при которой один предмет начинает просвечивать сквозь другой и высвечивается тайна единства... Бог не самый высокий и великий предмет среди прочих предметов, а бесконечность каждого предмета. Поворот вглубь от дурной количественной бесконечности отдельных предметов к качественной бесконечности каждого, в котором соединяются все.
Иисус Христос вполне человек, то есть такой же человек, как и каждый из нас. Но Он же вполне Бог. Природа божественная и человеческая существуют и Нем неслиянно и нераздельно. И та и другая существуют в Нем (неслиянность), но не как отдельные предметы (нераздельность). Это может понять лишь тот, кто познал, что царствие Божие не вовне, а внутри нас. Слова «Слушай, Израиль! Бог твой — Бог единый!» прямой дорогой ведут к словам: «Царствие Божие не там и не тут, Оно внутри вас». Учение о Троице есть лишь разъяснение евангельских противоречий, ответ на загадку о Богочеловеке. Ответ этот вытекает прямо из Евангелия, если читать его духовно, с тем же Духом...
Бог не тварь, но Он внутри Твари, как и тварь внутри Него. Однако осознание своей нераздельности с Богом, то есть осуществление этой нераздельности, преодоление тварности (отъединенное) может совершиться только Святым Духом и в Святом Духе. Поэтому стяжание (собирание) Святого Духа — то самое усилие, которым берется Царство Божие, главная цель жизни всякого христианина, или истинного израильтянина, если говорить на языке Евангелия...
В самом Иисусе был переизбыток Духа Святого. Он родился от Духа Святого, как повествует Евангелие. Разумеется, я отказываюсь понимать это буквально. Плоть от плоти родится, а Дух от Духа. Духовное прочтение означает, что Он уже родился совершенно чистым сосудом, наполненным Духом Святым. Но и родившиеся нечистыми могут и обязаны очищаться и уподобляться Ему. Он — явленная нам возможность нашей собственной природы. Он также не существует отдельно от нас, как и отдельно от Бога. Он отделен только от отдельности нашей! Ни от чего больше. Вполне Бог, вполне человек!
Это в Духе. А в человеческой истории — евреи отдали на распятие Сына Божьего, а христиане отвоевывали огнем и мечом Гроб Господень, сжигали еретиков и упрямых соплеменников Иисуса. И через всю историю — боль, кровь, ненависть. А где-то в тишине дома или в глубине храма тихая, искренняя молитва: «Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе».
Так, может быть две дороги, скрестившиеся в человеческой истории, ведут совсем не в противоположные стороны, а наоборот — В одну, противоположную том. в которую ведет эта молитва?..
Почему евреи не приняли величайшего откровения, не узнали Бога в Сыне? Потому что они — люди. Не хуже и не лучше всех других людей планеты нашей. Они — те самые, о которых Он молил: «Прости им, Отче, ибо не ведают, что делают». Простил ли им Отец? Кто может рассуждать об этом? А всех других Он простил? Да всех, которые причастны Его палачам?.. Ибо все причастны... Водораздел лежит не между нациями и вероисповеданиями, не между эпохами, а между духом и духом. Одного ли мы духа с теми, кто распял Его, или с теми, кто стоял у креста и сораспинался Ему?
Кто Его распял?
Те, кто не хотел исполнить своего высочайшего долга — соединения с Богом. Призыв к этому соединению — главное в Его проповеди. «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный». Усилие, которым берется Царствие Божие, усилие собирания Святого Духа, собирания своей личности, открытия собственного выхода в бездонность, в бессмертие... Святая Святых... Люди не захотели сделать это усилие.
Израильтяне, как и все прочие люди, нарушили заповедь «Возлюби Бога своего более всего на свете» и заповедь «Не сотвори себе кумира». Конечно и та, и другая заповеди почитаются и исполняются, но в подавляющем большинстве случаев чисто формально. Бог заменен человеческим представлением о Боге, а кумир из золотого тельца превратился в букву закона, унизившую и отодвинувшую дух живой. И это вес равно, что закрыть, заколотить наглухо Святая Святых...
Где она, наша Святая Святых? Мы ведь боимся Ее пуще всего на свете. Только бы не остаться наедине с самим собой, только бы не в пустоте, только бы не в нищете! И как понять нам загадочные слова: «Блаженны нищие духом»? Что это такое? Сколько недоумения они вызывают! Можно быть нищим, — и богатым духом; но нищие духом?!
Духовные богатства — это книги и картины, музыка, идеи. Да, это богатства культуры — и культа. Великие традиции вероисповеданий. Иконы. Храмы. Литургия. Да. Но вот eute загадочные слова: «Разрушьте храм сей, и Я его в три дня построю». Что это значит? Одно из возможных толкований дается уже в Евангелии: «Он говорил о храме тела своего». Может быть, но исчерпывает ли это загадку? И неужели построить храм собственного тела, нерукотворный храм, легче, чем другой, рукотворный? Не говорят ли эти слова о том, что над всеми духовными богатствами есть еще нечто? Все, что разрушимо, можно построить. Но над тем, что можно разрушить, есть нечто нерушимое. Его — ни построить, ни накопить, ни иметь нельзя. Им можно только быть. Богатства, даже духовные, это что-то. А там, в полной нищете, где ничего нет, только там есть Кто-то... Сущий. Итак, над храмом ничего нет, но не никого нет. Этот Кто-то, не имеющий ничего, кроме Самого Себя, пребывает в совершенной нищете. У Него ничего нет. Только Он сам. Нет создании Есть Создатель. Дух живой.
Накопить дух также нельзя, как накопить течение реки. Можно накопить воду из реки, но накопленное течение? Это течение остановленное.
Духовные богатства — это всегда сосуды, в которых собран дух. И конечно, нужно самое бережное, самое трепетное отношение к таким сосудам. Но не дай Бог беречь пустой сосуд! И главное — не дай Бог потерять чувство, что сосуд священен только благодаря тому, что в нем, а не сам по себе. Всякий сосуд есть тварь. Творец не сосуд. Он — внутри сосуда. Внутри несотворенное, безначальное, бесконечное... Внутри храма — Святая Святых...
Священная Пустота ждет того, кто войдет в нее.
К счастью, такие не переводится. Среди всех народов мира. На них-то, может быть, и мир держится. Но надолго ли хватит их усилий?
Им много труднее, чем легендарным китам или слонам, держащим нашу землю на своих спинах. Спины их не слоновьи, а человеческие. Как бесконечно нужна им помощь!
Как возмутила древних израильтян эта человечность, видимая слабость и беззащитность Того, Кто называл себя Мессией! Он без нашей веры (нашего сердца, нашей души) ничего сделать не может?! Ждет на¬шей помощи?! Какой же это Мессия?! Это оскорбление величества, оскорбление наших представлений о Мессии! Да. Их Мессия был создан ими самими, человеческими представлениями, не был увиден глубоким сердцем, которым видят Реальность. Их вымечтанный Мессия должен был спуститься к нам со своих высот и все за нас устроить в этом мире. А этот... хочет поднять нас до Своей высоты и просит нашей помощи... В чем? В том, чтобы мы разделили с Ним Его всемогущество. Он хочет, чтобы мы сами помогли Ему сделать нас всемогущими. Нас?! Да. Он не может быть всемогущим в мире сем без нас.
В какую же человеческую голову это может вместиться? Мы — рабы. Дай нам хорошего господина. Будь нашим господином. А то брат, Отец, Сын... При чем тут Мессия?!
Люди авторитарного мышления — вот кто распяли Христа. Рабское авторитарное мышление, для которого нет ничего страшнее внутреннего царства, того всемогущества, которое надо открыть В глубине себя. Да. освободи меня от свободы, от внутренней свободы, и я жизнь за тебя отдам.
Свобода... Это не своеволие, не бунт, не «чего моя левая нога захочет», а ответственная внутренняя свобода миродержца, все и вся держащего на руках своих. Эта свобода обладает единственным всемогуществом — всемогуществом любви. Это задача духовного царя, а не духовного раба. Рабы не умеют управлять царством духовным. Рабы свергают царя, который хочет научить их этому. Авторитарному мышлению нужен авторитет. И только. Сегодня авторитет Иеговы и его священников, завтра авторитет Христа, послезавтра Магомета, а затем Наполеона, Гитлера, Сталина. Мне не так уж важно, за кем идет авторитарное мышление. Мне важно, что оно авторитарное.
Оговорюсь. Есть авторитет внешний, подавляющий личность; и другой авторитет, основанный на добровольном избранничестве и любви — на признании иерархии. Авторитарному мышлению на поверхностном уровне противостоит анархизм, бунт, своеволие. На глубинном уровне — внутренняя свобода и любовь. Людей обычно бросает из одной крайности в другую. На плоскости: или — или. Или узда, или своеволие. Внутренняя свобода — это нечто лежащее не на плоскости, а в глубине, внутри. Это новое измерение, которым люди также боятся измеряться, как прыгать с обрыва или взлетать в воздух. Авторитет, основанный на любви и уважении, авторитет истинного Старшего — это совсем другое. Проверка: в тот момент, когда авторитет столкнется с глубинным голосом совести и любви, что ты выберешь? Выбор авторитета, который заглушает, делает ненужным голос любви и подчиняет себе совесть — нот что такое авторитарное мышление.
Евреи распяли Христа?
Да, те самые евреи, для которых буква была важнее духа, то есть евреи авторитарного мышления отдали Христа на распятие. Но все христиане, члены не гонимой, а респектабельной церкви, приняли Христа как авторитет. Встали под некое знамя, а не приняли в самую глубину сердца образ Божий. Захотели объединиться с кем-то другим, внешним, чтобы войти в некое «мы», а не в свое глубинное, одинокое и единое всем «Я». И они родные братья тем самым, кто Его распяли, а не тем, кто стоит у распятия, умирая от Его боли. Тем ведь никто не сказал, что Он Сын Божий. Сами узнали. Сердце горело.
Евреи распяли Христа? Да. Но тот, кто без греха, первым брось в них камень. Исторические христиане не так совестливы, как те фарисеи, что уходили от грешницы, ибо чувствовали в себе грех и рука их не поднялась бросить в нее камень. На протяжении стольких веков христиане только и делают, что швыряют камни в евреев. И только те, стоящие у креста, у бесконечно размножившихся крестов — сердца которых разрываются от боли (вот-вот не выдержат больше), только эти шепчут вслед за Ним помертвевшими своими губами: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что делают»...
Кто я, христианка или иудейка?
Я та нищая духом, у которой нет никаких перил, никаких идеологических внешних подпорок, никаких авторитетов, которые бы стояли превыше неба и глубже сердца.
Да, никаких перил под руками и даже никакой твердой почвы под ногами. А только — морской простор, огромное пустое небо и полное сердце.

Август 1982 года.