Такие разные миры глава 2. 2

Глава 38

Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие.

Пушкин А. С. «Отрывки из писем, мысли и замечания»

В селе все на виду и все друг друга знают. Другое дело — город. Там можно месяцами не видеть своих соседей по подъезду, да и им до тебя вроде бы тоже никакого дела нет. Люди запираются в обособленные мирки, спрятанные за дверями квартир, и что в них творится, одному Богу известно. Правда, иногда слишком бурная жизнь какой-нибудь неблагополучной семьи вырывается на лестничную клетку, а то и на улицу. Но приезжает милиция, и всё возвращается в привычную колею.

Переехав в город, Настя по деревенской привычке попыталась перезнакомиться со всеми жильцами своего подъезда, но, встретив холодноватую отчуждённость, быстро прекратила это бесполезное занятие. И всё-таки Сергею удалось подружиться с одним из соседей. И произошло это из-за курева. Настя терпеть не могла табачного дыма и поэтому запретила своему мужу курить в квартире. Летом Сергей курил на балконе или на улице, а вот зимой ему пришлось обустроиться на лестничной клетке. В качестве пепельницы он взял обыкновенную жестяную консервную банку из-под тушёнки и с помощью проволоки прикрепил её к лестничным перилам. Однажды, выйдя на площадку, он увидел около своей импровизированной пепельницы молодого человека лет двадцати. Парень, держа в левой руке дымящуюся сигарету, негромко напевал:

                Шумел камыш, деревья гнулись,
                А ночка тёмная была.
                Одна возлюбленная пара
                Всю ночь гуляла до утра.

А потом без всякого перехода продолжил на тот же мотив:

                Тамбов на карте генеральной
                Кружком отмечен не всегда;
                Он раньше город был опальный,
                Теперь же город хоть куда.

— Ну, ты даёшь, — рассмеялся Сергей. — Как же тебе удалось совместить несовместимое.
— Только благодаря таланту Михаила Юрьевича.
— Какого ещё Юрьевича? — опешил от неожиданности Сергей.
— Как какого? Лермонтова, моего земляка. Он родился в Москве, и я родился в Москве. Его в младенчестве вывезли из Москвы, и меня тоже. Только его в Тарханы, а меня в Тамбов. А от Тамбова до Тархан рукой подать.
— Ну что, земляк Лермонтова. Давай знакомиться, — предложил Сергей.
— Боря из Тамбова. Можно просто Боря, — скромно представился парень.
— Ну, а я Сергей Петрович, можно просто Петрович, — в тон ему ответил Сергей.

Сергею в Боре как-то сразу всё понравилось: и среднего роста пропорционально сложенная худощавая фигура, и слегка насмешливые карие глаза, и открытая бесхитростная улыбка, и великолепный голос. А голос у Бориса действительно был поразительный, и в этом Сергей убедился на одном из перекуров, когда Боря негромко пропел:

                — О! Спите, спите, — мнил герой.
                — Друзья под бурею ревущей.
                С рассветом глас раздастся мой
                На славу, иль на смерть зовущий.

И вдруг Сергей услышал, скорее не услышал, а почувствовал нутром, как в такт звукам зарезонировала Борина грудная клетка. Это было просто какое-то чудо, перед Сергеем стоял не просто какой-то там любитель пения, а певец, щедро одарённый природой. И Сергей не удержался от вопроса:
— Боря, а почему ты не пошёл в артисты? Ведь у тебя прирождённые вокальные данные.
— Понимаешь, Петрович. Жизнь артиста несладкая: постоянные поездки по стране, вечная зависимость от публики и от расположения большого начальства, нервотрёпка, ревнивая зависть коллег, мизерная зарплата, которой не хватает даже на приличную одежду. А голос явление преходящее, сегодня он есть, а завтра его уже нет. Так что карьера артиста не для меня.

В основном Сергей говорил с Борей о вещах ни к чему не обязывающих. Но Боря чем жил, о том и говорил. В марте месяце в его лексиконе замелькали латинские выражения, такие как «modus vivendi», «qui pro quo», «non multa, sed multum» и так далее. Однажды Боря даже стихотворение выдал:

                Два скелета разодрались
                Из-за кости temporales,
                Один другому fibule
                Врезал по mandibule...

Секрет пристрастия Бори к латыни раскрылся довольно быстро. Сергей увидел его в кинотеатре рядом с миловидной обаятельной девушкой. «Какая великолепная пара», — восхитился Сергей. — «Повезло Боре». Девушку звали Таисией, и училась она на втором курсе медицинского института.
— Отношения с Тасей у меня вполне серьёзные, — сообщил Боря Сергею на одном из совместных перекуров. — Летом вместе с ней съезжу к её родителям в Мамадыш. Чувствуешь, Петрович, как звучит фраза: Москва — Париж, Казань — Мамадыш.

Пришла весна, и для Рыжих опять наступили сельскохозяйственные будни. Девятого мая Сергей приехал к родителям рано утром и сразу же прошёл в дом. В горнице на покрытом праздничной скатертью столе размещались чашки с капустой, грибами, мочёными яблоками, солёными огурчиками и помидорами, вперемежку с ними стояли тарелки с домашней колбасой, ветчиной, салом и салатами, посередине стола красовалась трёхлитровая банка с самогоном. За столом сидели только отец и юркий старичок невысокого роста. Мать недовольно гремела половником на кухне.

— Знакомься Серёжа. Это мой фронтовой товарищ Павел Егорович Швец, — представил гостя Пётр Евдокимович. — Не раз мы друг друга от смерти спасали. Присаживайся.
Сергей сел за стол. Вошла мать и, поставив на стол блюдо с горячими пельменями, тоже присела на скамейку. Поднялся Павел и характерным украинским говорком произнёс короткий тост:
— Выпьем за тех, кто заплатил за победу своими жизнями. Вечная им память.
Мужчины выпили. Анна Антиповна отхлебнула от своего бокала только один глоток, закусила колбасой и ушла на кухню. Пётр проводил её хмурым взглядом, но ничего не сказал. Павел, сделав вид, что ничего не заметил, наполнил бокалы самогоном и снова произнёс речь:
— Солдат не выбирает где служить и под кем служить. Это уж как придётся. Я всю войну прошёл, в каких только переделках не побывал, а живой остался. А вот Васе, брату моему, не повезло. Сгинул браток без вести при обороне Севастополя. А каким парнем был? Не парень, а девичья мечта, красивый, вёрткий, проворный, смышлёный. Ну ты же, Евдокимыч, знаешь, что в молодости я тоже не промах был, но брательнику, пожалуй, и в подмётки не годился. Я тут в честь его одну песню переделал. Давайте помянем Васю и за одним споём эту песню, его песню.

Мужчины снова выпили и налегли на пельмени. Потом Пётр Евдокимович взял трёхрадку, настроился на тональность и заиграл. Павел прислушался, удовлетворённо кивнул головой и, поймав начало нужного аккорда, запел:

                Прощайте, обрывы и горы,
                Прощай Севастополь родной!
                Уходим мы снова в морские просторы,
                И вновь расстаёмся с тобой.
                А волны и стонут, и плачут,
                И бьются о борт корабля...
                Застыла в холодном ветру на ресницах
                Скупая слеза моряка...

Закончив петь, Павел снова стал наполнять бокалы самогоном.
— Сергею больше нельзя, — предупредил его Пётр. — Он за рулём.
Павел согласно кивнул головой и, взглянув на Сергея собравшегося уходить, добавил:
— А ты посиди, поддержи компанию. Попей компотик, да послушай, что старшие говорят. День сегодня такой. Я вот, пока в силе, решил объехать своих однополчан. С каждым годом нас всё меньше становится. Заехал и в Севастополь, побывал на Малаховом кургане, посмотрел на море, и так мне грустно стало. Может быть, Васины косточки до сих пор в каком-нибудь овраге лежат: дожди их полощут, ветра сушат, солнце жарит. Не по-людски это, не по-людски.

— Если бы не Иван Кузьмич, то наши косточки тоже давно бы уж гнили в сырой земле, — вмешался Пётр.
— Да, удивительным чувством опасности обладал наш командир, не раз он нас от беды отводил. А из скольких, казалось бы, безвыходных ситуаций он нас вытащил? Не перечесть. Большая умница. Только вот начальство его не любило, поэтому обходили его стороной и награды и звания. Так и остался лейтенантом.

— Паша, расскажи, как он погиб. Я же тогда, как попал в госпиталь, так больше ни с кем из ребят нашего разведвзвода и не встречался.
— Погиб наш командир нипочём зря. После разведки в тылу врага, той самой, в котором тебе, Евдокимыч, плечо поранили, оказались мы в каком-то захолустном немецком городишке. Война его почти не коснулась, домики чистенькие опрятные, ну совсем как в мирное время. Идём мы по улице, и вдруг с чердака одного из домов выстрел, и наш командир оседает. Ну, мы стрелка мигом отловили и к лейтенанту доставили. Оказалось, что это мальчишка лет четырнадцати, худой, голова на тонкой шее болтается, неизвестно в чём только душа держится. Посмотрел на него наш командир и спрашивает: «За что воюешь?». А мальчишка так гордо голову вскинул и отвечает: «Я сражаюсь за великую Германию». «Ошибаешься, ты не за великую Германию сражаешься», — поправил его наш командир. — «Ты позор Германии защищаешь. Великую Германию тебе ещё предстоит строить». А потом приказал нам отпустить его. Я мальчишку за угол дома завёл и от всей души врезал ему такого пинка под зад, чтобы надолго запомнил. А лейтенанта мы перевязали и мигом в госпиталь доставили. Только вот умер наш командир в госпитале от перитонита. Пуля-то ему в живот угодила. Да если бы я знал, что он умрёт, я бы того мальчишку за углом бы и придушил. Такого человека загубил. А что пинок? Да я готов был тогда сотню таких пинков получить, лишь бы лейтенант жив остался.

После победы меня ещё на годик в Германии оставили. Целый месяц я жил там у одной фрау. Так она каждое утро заканчивала молитву словами: «Боже, покарай Америку». Я к тому времени уже довольно бойко шпрехал на немецком, вот и поинтересовался: «Чем же Вам, фрау Марта, Америка не угодила?». А она грустно посмотрела на меня и ответила: «Американцы варварски разбомбили Дрезден и очень много простого люда погубили. И моя сестра под бомбами погибла, а вместе с ней и двое моих сыновей, а они ведь совсем ещё детьми были», — и разрыдалась. Только меня слёзы фрау Марты не тронули. И я даже с каким-то злорадством подумал, так вам и надо, мало вам американцы всыпали, надо было бы ещё добавить. Зол я тогда был на немцев. А теперь я вот по-другому думаю. Негоже всё-таки людям военным убивать безоружных, тем более женщин и детей. Тяжкий это грех. А наш лейтенант святым оказался человеком, мальчонку пожалел, хотя тот и с оружием в руках выступил. Так выпьем же за Ивана Кузьмича, царствие ему небесное.

Старики выпили, а Сергей подключился к разговору:
— Американская авиация в Кенигсберге тоже все жилые кварталы разбомбила, а центр города вообще изничтожила. Немцы были полностью беззащитны, потому что американские бомбардировщики находились на высоте, недосягаемой для зениток.
— Да, любят американцы безнаказанно побомбить, — философски заметил Павел, наполняя бокалы.

В сенях застучала палка, и вскоре на пороге появился дядя Егор, дальний родственник Рыжовых. Он был всего на шесть лет старше Сергея, но фронтового лиха хлебнул достаточно. Поставив палку в угол, Егор присел на скамейку, и Павел тотчас же налил ему штрафную. Выпили снова за победу, и Егор предложил новый тост:
— Выпьем за Сталина. Без него не было бы и победы.
Павел поморщился:
— Я ведь не за Сталина воевал, и не за партию. Я сражался за детей, за баб, за свою Жмеринку, в общем, за всё то, что называется Родиной. Так что, давайте выпьем за Родину.
Но выпили и за Сталина и за Родину.

— Где же тебе ногу покалечило, — поинтересовался Павел у Егора, и тот в какой уж раз поведал незамысловатую историю о своём последнем ранении:

— Война для меня закончилась в 43-м году. Хорошо помню свой последний бой. Было это на Северном Кавказе. Послали нас в атаку, ну мы и побежали. Бежим, а немцы в нас не стреляют, только из-за бугра изредка миномёты бьют. Заняли мы первую линию окопов, а там никого, все ушли. Получили приказ наступать дальше, ну мы и побежали вперёд. Только вот шальная мина недалеко от меня рванула и осколками мне ногу поранила. Кое-как перетянул ногу, кровь остановил. Смотрю, а вокруг уже никого, все за бугром скрылись, видно придётся самому до госпиталя добираться. Ну вот, я сперва, опираясь на винтовку, немного проковылял, а потом пополз, да верно направление не то взял, выполз к краю оврага. Смотрю, а внизу немцы колонной идут, ни конца, ни начала не видно. Мы их, значит, по высоткам ищем, а они от нас по балкам и оврагам уходят. Пальнул я по немцам несколько раз из своей винтовки, а они на меня ноль внимания, даже не ответили, как шли, так и идут. Перевязал я свою ногу. А жара невыносимая, пот глаза застилает, и пить ужасно хочется. Сориентировался я немного на местности и снова пополз. Только, чувствую, изнемогаю, двигаться дальше не могу, в глазах круги, а во рту всё пересохло, даже слюна затвердела. А солнце палит нещадно. Всё думаю, смерть моя пришла. И вдруг прямо перед своим носом вижу помидор, большой, красный, сочный. Видно его кто-то из солдат, когда бежал в атаку, обронил. Вот этот помидор мне жизнь и спас. С трудом дотянулся до него, а рот не раскрывается, скулы свело. Но я всё-таки зубы разжал, съел помидор, и мне полегчало.
А вечером меня санитары подобрали. В госпитале хирург осмотрел ногу и пришёл к выводу, что её надо отрезать, гангрена, мол, началась. А я как подумал, что вернусь к жене домой без ноги, тошно мне стало, лучше умереть, чем вот так. Говорю доктору: «Не надо отрезать. Делайте операцию, режьте, любую боль вытерплю. Только ногу сохраните». Вернулся я домой хотя и на костылях, но зато на обеих ногах. А потом вот на палку перешёл. Была у меня планшетка с фронтовыми фотографиями. Пока в госпитале кантовался, она куда-то пропала. Жалко её, память всё-таки.

А время летело, в половине пятого отец сказал Сергею:
— Отвези Павла на вокзал. Билеты у него уже куплены.

А потом на улице, когда Павел сел в машину, отец попросил, чтобы Сергей привёз из города кольцо для унитаза. Сергей отвёз Павла и на следующий день, захватив с балкона старое деревянное кольцо, отвёз его к родителям. И тут он узнал причину недовольства матери. Дело в том, что Пётр, отклонившись от деревенских стандартов, поставил туалет на бетонный фундамент и максимально благоустроил его, сделав удобную выгребную яму и сиденье с унитазным кольцом. Анна держала туалет в идеальной чистоте и на зиму обшила кольцо тряпкой. А Павел не только взобрался на сиденье с ногами, так ещё и всё кольцо обмочил и обгадил.
— Ты уж прости его, — уговаривал Анну Пётр. — Накормили человека в вагоне-ресторане чёрт знает чем, вот и приключилась у него «дриспепсия». Со всяким может случиться. Да я ещё виноват, не объяснил ему, как пользоваться нашим туалетом, вот он впопыхах и наделал делов.
— Да он хотя бы извинился.
— Он и так извинился передо мной. С тобой-то ему неудобно о таких вещах говорить. Да не серчай ты, побереги здоровье, сколько уж той жизни осталось.

Сергей передал матери кольцо, и она вроде бы успокоилась. Промелькнуло лето, пришла пора убирать картошку. И тут с Петром случилось несчастье. Никогда и ничем серьёзно не болевший, Пётр Евдокимович умер можно сказать в одночасье. Сергей приехал к родителям в субботу утром. В воскресенье он спросонок услышал, как отец встал и вышел во двор. Поднялся и Сергей. Сходив в туалет, он заглянул на кухню. Мать готовила завтрак. Заметив пустые вёдра, Сергей взял их и отправился за водой. Когда он с полными вёдрами поднялся на крыльцо, то ему как-то неожиданно резко бросилась в глаза неподвижная фигура отца, ничком лежащая около входа в сарай. А кругом беззаботно копошились куры. Сергей подбежал к отцу и перевернул его. Тот был без сознания. Сергей попытался поднять его и перетащить в дом, но быстро понял, что это ему не по силам. В дюжем Петре Евдокимовиче было не меньше семи пудов. Почуяв неладное, выскочила на крыльцо мать. Мгновенно сообразив в чём дело, она побежала к соседям. Прибежавший Михаил помог Сергею занести отца в дом и уложить на кровать. Вызванный врач появился только к вечеру. Пётр Евдокимович к этому времени уже пришёл в сознание. Он пытался что-то сказать, но ни язык, ни руки его не слушались.
— Обширный инсульт, — поставил диагноз врач, выписывая препараты, понижающие давление.
На пороге он сказал Сергею:
— Надо бы завтра с утра отвезти его в областную больницу, хотя медицинская помощь уже явно запоздала. Прошло больше шести часов, а значит и надежды на выздоровление никакой. Сейчас для него самое лучшее — умереть. Жизнь, которая ждёт его, хуже смерти.

Пётр Евдокимович умер в понедельник утром. Последующие три дня для Сергея пронеслись как во сне. Обмывание, переодевание, женские слёзы и причитания, покупка гроба и других ритуальных принадлежностей, какие-то люди, приходящие и уходящие, похороны, последняя горсть земли, поминки. Хорошо ещё, что на работе ему дали недельный отпуск. Мать осталась одна, и Сергей пригласил её к себе. Но худенькая Анна твёрдо заявила:
— Пока сил хватит поживу здесь, а там видно будет.

Окончились осенние работы, и Сергей снова встретился на лестничной клетке с Борей.
— Ну, как там Мамадыш? — поинтересовался он у Бориса.
— Кончился для меня Мамадыш, — грустно ответил тот.
— А что так?
— Снюхалась Таисья с женатиком. Не знаю чем он её взял, может он просто моментом воспользовался, а может она на передок оказалась слаба. В общем, порвал я с ней всякие отношения.
— Может быть, ты её просто разлюбил?
— Не трави душу, Петрович. Я сейчас усиленно программированием занимаюсь, чтобы о ней поменьше думать. Надо переломить себя. Нормальной жизни с Таисьей у меня всё равно не будет. А перед ней совесть моя так же чиста, как белые парадные штаны капитана дальнего плавания.

                Я возвращаю Ваш портрет
                И ни о чём Вас не прошу.
                В моей душе упрёка нет,
                Я Вас по прежнему люблю.

Боря нервно бросил в импровизированную пепельницу недокуренную сигарету и ушёл к себе. «А ведь Таисья такая обаятельная девушка», — расстроено подумал Сергей. — «И кто бы мог подумать, что у Бори с ней всё так нескладно получится. Вот и доверяй после этого женской внешности».

Впрочем, у Сергея к этому времени появились другие заботы. Настя забеременела. А у Сергея как назло не выходили из головы слова, сказанные давным-давно его отцом: «Никогда не смейся над уродством. Радуйся, что оно тебя миновало, и надейся, что минует твоих потомков. Над болезнью тем более не смейся. Ибо сегодня ты крепок и здоров и кажется, что уж этой-то болезнью ты никогда не заболеешь, а завтра вдруг выясняется, что ты болен именно ей». А Насте-то уже за тридцать пять. Опасный возраст. Вдруг родится дефективный ребёнок. И Сергей приложил все усилия для того, чтобы заставить легкомысленную Настю пройти всестороннее медицинское обследование.


Рецензии
Жизнь без прикрас с радостями и печалями, с расставаниями и новыми встречами...
Что же будет дальше...?!))

Валентина Юрьева-50   22.01.2013 17:15     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.