Суламифь

Суламифь
Рассказ
Было румяное утро, когда Боря Юхнович пришел к себе домой на ма¬ленькую, но отдельную квартирку с отдельным санузлом, душем, кухней и крошечной прихожей. Под входной дверью в квартиру он обнаружил сло¬женную вчетверо телеграмму. Боря поднял ее, развернул, прочитал и ничего не понял. «Буду проездом в Москве из Казахстана. Мифа». В телеграмме ука¬зывался и номер поезда, и время прибытия, но кто такая Мифа и почему из Казахстана? Причем здесь Казахстан? Боря плохо представлял себе, где на¬ходится этот самый Казахстан. Кажется, где-то за Уралом, чуть ли не в Си¬бири. Но Мифа, Мифа? Кто такая Мифа?
Боря прошел в комнату, сел поближе к окну и задумался. Мифа - это сокращенье от Суламифь. Да, Суламифь. Была в его жизни одна Суламифь. Какая-то дальняя родственница. Необыкновенно красивая девушка. Боря слышал от отца, что она закончила в педагогическом институте филологиче¬ский факультет и работала в редакции какого-то Московского издательства. Он слышал от отца, что Суламифь вышла замуж за журналиста Соломона Яшина, что брак этот был очень удачным и счастливым, но два года назад Соломон и Мифа были арестованы и исчезли. Исчезли навсегда, насовсем.
Никто ничего не знал о них и не пытался узнать из-за боязни попасть в такую же передрягу, как эти двое. Так вот, значит, как. Суламифь объяви¬лась. Но как? Зачем? И что она теперь собой представляет? Она прощена? Реабилитирована? В чем ее обвиняли? Вредительство? Шпионаж? А где Со¬ломон? Что с ним? И что теперь делать ему, Борису Юхновичу? Может быть, уничтожить эту телеграмму? Ведь ее не вручили ему лично. Он не расписы¬вался в ее получении. Да и вообще не было никакой телеграммы и не знает он никакой Мифы из Казахстана. Боря скомкал телеграмму, бросил ее в пе¬пельницу, чиркнул спичкой о коробок и бросил ее на скомканную телеграм¬му. Бумага сгорела, а пепел он выбросил в форточку. Но он запомнил номер поезда и время ее прибытия.
Боря дежурил этой ночью у себя в больнице. Ночь прошла спокойно без всяких происшествий, но он отчего - то устал. Хотелось спать. Боря за-дернул шторы на своем единственном окне своей маленькой комнаты, раз-делся, лег в постель и тотчас же уснул. Проснулся он часа через три. Про-снулся внезапно, будто его кто-то толкнул. Он поспешно сел на кровати и вцепился руками в волосы. Мифа! Опять эта Мифа из Казахстана. Ну и что из того, что поедет на вокзал к прибытию поезда? Что из того? Туда каждый день приезжает масса народу. Все кого-то встречают и провожают. Ничего в этом нет особенного. Но встретит он эту Мифу. Что из того? Встреча может быть случайной. Мало ли кто кого встретил. А может быть, она вовсе не враг и не вредитель. Может быть, ТАМ разобрались и отпустили ее.
До прихода поезда оставалось еще два часа. Боря умылся, оделся, при¬вел себя в порядок, вскипятил и выпил два стакана чаю и поехал на вокзал. На вокзале было людно. Все скамейки были заняты. На полу стояли чемода¬ны, мешки, набитые каким-то барахлом. У людей был утомленный, некраси¬вый вид. Боре сделалось тошно при их виде, и он вышел на привокзальную площадь. Он обошел все привокзальные, перечитал массу каких-то объявле¬ний, призывов, указаний, не вникая в их суть. Наконец, объявили по громко¬говорителю о прибытии поезда из Казахстана. Боря пошел на перрон.
Поезд, тяжело отдуваясь, медленно подходил к остановке. Боря при-стально смотрел на вращающиеся колеса паровоза, на клубы пара, которые он исторгал из себя. Вот покатили мимо Бори вагоны. Вот они, наконец, ос¬тановились. Открылись дверцы вагонов, вышли проводники и показались пассажиры. Их было много, этих пассажиров. Они заполнили весь перрон. Они смешались с толпой встречающих и не было никакой возможности оты¬скать в этой массе людей ту самую Суламифь. Да Боря не особенно старался найти ее. Он прилежно оглядывал проходящих мимо него женщин. Но ниче¬го похожего на Суламифь он среди них не видел. Неподалеку стояла какая-то запуганная бабенка в телогрейке и в клетчатом платке. Но это уж была со¬всем не Суламифь. Пассажиры и встречающие мало-помалу убрались во¬свояси. Перрон опустел. Остались возле вагонов только Боря да эта зачуханная оборванка. Боря волей-неволей посмотрел на нее внимательно и заметил, что у женщины были большие черные глаза.
- Мифа! - Невольно сорвалось с его губ.
- Ты все-таки узнал меня, Боря. - Сказала Суламифь, робко приближа¬ясь к нему. Боря попятился от нее. Он поднял руки к лицу, чтобы спрятаться от нее. Ему было страшно. Страх подавил в нем все: и радость встречи, и лю¬бопытство, и стыд за себя, и жалость к этой грязноватой, плохо одетой жен¬щине, которая прежде была Суламифью Яшиной. Мифа остановилась и за¬мотала головой.
- Не бойся, Боря. - Проговорила она. Понимание и сочувствие отрази¬лись на ее лице. - Я освобождена до срока. Мне только не разрешили жить в больших городах. Мне в Москве положено быть не более двадцати четырех часов. Я уеду. Скоро уеду. Но я освобождена. Я ни в чем не виновата.
Боря опустил руки, вгляделся в лицо женщины и заплакал. Большим усилием воли он подавил в себе слезы, отдышался и подал руку Суламифь. Вдвоем они покинули платформу, вокзал и поехали домой к Борису.
Дома Боря первым делом напоил Мифу чаем. Потом он предложил ей помыться под душем. Мифа и обрадовалась, и смутилась одновременно. Она давно уже не мылась, как следует столько, сколько душе угодно. Там, где она была, она притерпелась к этому, но здесь, в маленькой, опрятной квартирке Бориса она почувствовала себя обесцененной, ущербной, неприятной. Кроме того, ей нечего было надеть на себя после мытья. Ничего у нее не было, ни¬чего. Боря предложил ей свою чистую рубаху и шаровары, а сам отправился в магазин покупать вещи для Суламифи.
В большом универмаге, в отделе для женщин, Бориса охватило стран¬ное, щемящее чувство, которое он не испытывал прежде никогда. Боря не был женат, мать свою он потерял в раннем детстве, сестер у него не было. В его жизни не было еще такой женщины, о которой надо было заботиться. Су¬ламифь оказалась первой такой женщиной. Бориса захлестнула волна щемя¬щей нежности, восторга, любопытства при виде разнообразных женских штучек: белья, платьев, юбочек, кофточек, духов, помад, пудры и прочего, прочего, прочего. Но он вскоре завладел собой и начал мыслить здраво, со¬образуясь с обстоятельствами дела и своими возможностями. Он купил пару простого женского белья, прикинув на глаз размеры различных частей Мифиной фигурки. Купил пару чулок, юбку, платье, пару кофточек: одну лег¬кую для теплой погоды, другую для прохладной, с длинным рукавом, купил демисезонное пальто, вязаную шапочку виде берета. Подумал и купил духи. На флаконе был изображен плавающий лебедь и пахли духи очень приятно, наверное, лилиями. Как пахнут лилии, Борис не знал и не помнил, но при ви¬де такой очаровательной картинки на флаконе, он решил, что духи пахнут именно лилиями. Купил он еще совсем уж простенькие высокие не то туфли, не то полусапожки, сообразив, что это можно носить в любую погоду. На-груженный покупками, Борис пошел к себе домой.
Мифа, свежевымытая с мокрыми вьющимися волосами, была прекрас¬на. Даже мужская, несоразмерно большая одежда не портила ее, а придавала ей забавный и трогательный вид.
- Это все мне? - Спросила она.
- Да, - ответил Борис, - все, что было на тебе, никуда не годится. Сжечь его и только. Я все думаю о тебе, Мифа. Как тебе быть дальше? В Москве нельзя оставаться. В Киев к родным тоже нельзя. Может быть, в Белую Цер¬ковь поехать. Там живет наша бабушка. Ты должна ее знать. Бабушка Голда Цыба.
- Я слышала о ней, - ответила Мифа, - только никогда не видела, - до-бавила она, немного помолчав.
- Это добрая женщина. Она примет тебя. В наших обычаях помогать друг другу. Поживешь у нее сколько-нибудь. Устроишься на работу куда-нибудь: в школу или в библиотеку.
- Мне туда дорога заказана, - Мифа грустно улыбнулась. - Мне можно работать только дворником, посудомойкой, уборщицей. К воспитательной работе меня не допустят.
- Почему? Тебя же освободили!
- Освободили, да. - Мифа отвернулась к окну, и некоторое время смот¬рела туда, на город, на Москву, над которой опускался синий вечер. - Краси¬во как... - Проговорила она и повернулась к Борису. - Да меня освободили, но... А почему ты не спрашиваешь, за что меня арестовали, за что я отсидела в тюрьме целый год и еще год провела в Казахстане в исправительном лаге¬ре? Почему ты не спрашиваешь меня про Соломона? Где он? Жив ли он?
- Хорошо, я спрошу.
- А я отвечу одним словом - не знаю. И все, кто были со мной в камере, а потом в лагерном бараке, тоже ничего не знали и не понимали... В камере я, чтобы не сойти с ума вспоминала стихи, прочитанные книги. Благо их бы¬ло много, прочитанных и изученных. Я буду работать дворником. Дворник, который цитирует Голсуорси - это тоже невероятно здорово. Когда-нибудь и где-нибудь бывало такое? - Мифа замотала головой. Черная масса ее кудря¬вых, промытых волос сдвинулась и рассыпалась по плечам. - Я никак не могу понять, меня обвинили в чем-либо или нет? Если я не виновата, за что меня арестовали? Если я виновата, почему меня отпустили до срока? Мне ведь сказали, что меня осудили на десять лет. А через год отпустили, и никто ни¬чего не объяснял, а я боюсь задавать вопросы, боюсь. Я их боюсь, боюсь их до самого своего смертного часа.
- Кого их? - Шепотом спросил Борис.
- Не знаю. Я не знаю, кто они. Я только один раз разговаривала со сле¬дователем. Вернее, он говорил. Велел мне в чем-то сознаться. Пистолетом грозил. У меня сделался приступ. Я вдыхала воздух, а выдохнуть не могла. Мне казалось, что меня разорвет на части. Потом, когда я отдышалась, выяс¬нилось, что я не могу говорить. Меня увели в камеру и все. Никто больше ни о чем меня не спрашивал. Меня как - будто забыли. А потом зачитали приго¬вор: десять лет лагерных работ и увезли меня вместе с другими в Казахстан. Там жила в бараке. Возила воду в бочке на телеге. Лошадь у меня была. Ло¬шадиная старушка. Мотыхой ее звали. А я звала ее Хава. Я все время молча¬ла. Начала говорить только с Хавой. Она мне речь вернула. А потом я забо¬лела, попала в больницу. Хава приходила к больничке, ко мне под окошко. Потом она исчезла. Видимо, отправили ее на живодерню за профнепригод¬ность. В больничке я так и осталась после выздоровления. Врач помог. Он меня фельдшерицей оформил. Он тебя знает, Боря. Вы с ним вместе учились, а потом работали. Игорь Басаргин. Он мне твой адрес дал.
Борис кивнул головой. Он помнил Игоря Басаргина.
- И еще у нас начальник лагеря был, - продолжала Мифа, - удивитель¬ный человек. Он сквозь пальцы смотрел на Игоря. Не то, что он ему сочувст¬вовал, а просто не замечал. Как я теперь понимаю - это самое лучшее, что он мог для него сделать. Потом, через год, мне сказали, что я прощена и могу жить на свободе. Только начальник советовал мне не уезжать, советовал ос¬таться при лагере в качестве служащей. Он мне сказал: «У нас хоть и плохо, но зато мы далеко от границ, как западных, так и восточных, а в мире тре¬вожно». Но я уехала. Я так давно не видела никого из своих близких.
- А Соломон? - Спросил Борис.
- О нем я ничего не знаю. Боюсь, что ему хуже, чем мне. Ах, Боря, Бо¬ря, если бы это можно было хоть чем-нибудь объяснить. Что это? Что это было? А что еще будет? Ты хоть что-нибудь понимаешь?
- Я? - Боря вышел из-за стола, подошел к окну. За окном уже была пья¬ная темень, но город был освещен множеством огней. Огни, огни, везде огни. Как это было красиво и величественно. Борис взглянул на поникшую Сула¬мифь, на ее блестящие, волнистые волосы. - Я тоже ничего не понимаю. Ни¬чего.
- А что же дальше будет? Что нам делать?
- Что делать? Терпеть. Ждать. Постараться выжить и не сойти с ума. Когда-нибудь это все прояснится.
Они проговорили почти всю ночь. А поутру Боря проводил Мифу на вокзал. Шла она теперь опрятная, элегантно одетая, благоухающая лилиями.
В руках у нее был аккуратненький чемоданчик. Уехала она в маленький ук¬раинский городок Белая церковь к бабушке Голде Цыбе.
Шел 1939 год. А через два года началась Великая Отечественная Вой¬на. Украина была оккупирована фашистами, и Борис, который работал в гос¬питале, мог только догадываться, какая злая судьба постигла его родственни¬ков в Киеве и в Белой церкви. Кончилась война. Борис поехал на Украину. Самые печальные его предположения оправдались. Все погибли, все. И Су¬ламифь Яшина вместе со своей бабушкой Голдой Цыбой была расстреляна фашистами за принадлежность к еврейской национальности.
О Соломоне Яшине Борис ничего не смог узнать ни тогда, ни много лет спустя.

Февраль 2010