Исповедь. Трилогия. Книга вторая Время лишения

Ю.А.Чупряков.
Трилогия «Исповедь»
Книга вторая «Время лишений»





















Таганрог
2012 г.






ББК 84 ( 2 РОС = РУС ) 6 - 7
ЧУПРЯКОВ ЮРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
ИСПОВЕДЬ. ТРИЛОГИЯ.
КНИГА ВТОРАЯ «ВРЕМЯ ЛИШЕНИЙ»
РОМАН - ДНЕВНИК. 2008 Г. СТР.184


В трилогии показан отрезок жизни героя в период перестройки и после неё. Автор проводит в трилогии две сюжетные линии. Первая-изменение внутреннего содержания человека советской эпохи - от безбожного, бездумного, грешного состояния к познанию своего внутреннего «я», осознанию своей греховности, к стремлению очистить себя, к православной вере, к Богу. Изменение происходит не без напряженной работы ум и сердца в поиске истины, и под влиянием внешних обстоятельств: крушение существующего строя и связанные с этим лишения, духовное раскрепощение, потрясение от потери любимой жены. Вторая линия-познание героем, по мере укрепления веры и проявления Божьей благодати, смысла и пути развития всего, созданного Богом. А отсюда смысла жизни отдельного человека. Герой «Исповеди» Геннадий Шестопалов узнаёт о тайнах глобализации, клеймения, масонства, экуменизма, западного «гуманизма». Трилогия в зна-чительной степени автобиографична, многие события и действующие лица взяты автором из реальной жиз-ни. Трилогия состоит из трех книг: «Гидропарк», «Время лишений» и «Любовь небесная»
Это произведение - и исповедь, и проповедь, и откровение.

© ЧУПРЯКОВ Ю. А., 2008 г.

;
Год назад мы приватизировали нашу трехкомнатку, а собственником, по решению детей и Ларисы, оформили меня, – мол, меньше бумажной волокиты. А теперь государство за долг «Шторма» может высудить штраф в счет части от стоимости квартиры, т.е. придется менять квартиру на меньшую, а это – волнения, переживания, особенно для моей старенькой мамочки. Нет, нет! Этого допустить нельзя!
Говорят, спасение всегда приходит неожиданно. Для меня оно, спасе-ние, явилось в образе моего школьного товарища Феди Моначенко, с ним я учился с первого по седьмой  класс. Школьная наука ему давалась нелегко, да и бытовые условия были никудышные: трое младших братьев и сестра, мама с отчимом, – и все в небольшой двухкомнатной квартире. Но в делах житейских Федя был вне конкуренции. Он мог что угодно продать, выгодно обменять, с кем угодно договориться о чем угодно. Все годы нашей совместной учебы я был для Феди тем спасательным кругом, который только и помог ему окончить семилетку. Я давал ему списывать контрольные (все семь лет мы сидели с ним за одной партой), помогал делать уроки и постигать трудно дававшиеся ему математику и русский язык. Несмотря на разность интересов (у меня – учеба, чтение книг, у него – помощь родителям в торговле, хозяйственные дела), мы были накрепко связаны настоящей мальчишеской дружбой, как говорят, – «водой не разольешь». После окончания семилетки пути наши разошлись: я поступил в техникум, Федя пошел в ремесленное училище. Потом он вообще пропал из поля моего зрения на много лет.
Как-то вечером я, озабоченный и грустный, допивал пиво в «бочке», сооруженной в виде бочки пивной, через глоток затягиваясь дешевой сигаретой.
– Можно присоединиться? – приятный «тенорный» голос прервал мои невеселые размышления. Лысоватый, ухоженный мужчина моих лет в легкой «крутой» куртке, дорогих  джинсах и заморских штиблетах, аккуратно устанавливал на мой столик кружку пива и блюдечко с порезанной копченой скумбрией (признак шика в «бочке».) – Что, вечер закончен? – небольшие узковатые глаза с хитринкой посматривают на меня доброжелательно и заинтересованно. Небольшой, с курносинкой нос, знакомое мне откуда-то выражение широкоскулого лица неожиданно пробуждает во мне воспоминания детства… Да это же лицо Феди, незабываемого моего друга Феди Моначенко!
– Нет, почему же? Разве я могу вот так просто уйти, не выпив со школьным другом по кружечке пива?
Федины глаза, сначала растерянно, а потом очень внимательно ощупывают мою бородатую физиономию, не опускаясь до таких «низких» объектов, как моя заношенная куртка, десятилетней давности брюки и дешевые, ширпотребовские ботинки.
– Стой, стой… Дай подумать… Ну, конечно, Генка! Генка Шестопалов. Ах, поросенок ты этакий! – Федя аккуратно (боится испачкаться о мой «прикид», подмечаю я), но крепко обнимает меня, прихлопывает по плечу. Как ты, лучший ученик нашего класса, поживаешь?
Федя заказывает бутылку коньяка с закуской и после двух рюмок я коротко излагаю свою нехитрую жизнь за последние пятнадцать лет: «работа – учился – защитился – заработал –  бизнеса приобщился – разорился».
– А ты-то где обитаешь? Если б в Приливске, то хоть раз да увиделись бы!
– Это точно. Поездил я, Генок, по Союзу: и на Курилах был, и в Якутии на золотых приисках, даже на рыболовных судах поплавал. Последние пять лет на Севере, в нефтянке тружусь.
– Нефть добываешь?
– Не то, чтобы нефть, скорее, из нефти денежки качаю. Приобрел акции нефтяной компании, в совете акционеров состою. Ну, а там, где нефть, там и бизнес – продукты, шмотки, торговые палатки, ларьки, магазинчики. Дом хороший там, все, что положено: машины, сауна, мауна. Да с женой нелады, разводимся с ней. Вот, приехал погостить к брату, присмотреться. Может, переведу свой бизнес сюда, на родину, обустроюсь и обоснуюсь тут до конца жизни. Ну, ладно, хватит об моих делах. Что мне с тобой делать, друг ты мой школьный? Большой-то штраф накатали тебе налоговики?
– Шестьсот тысяч. Сумма и небольшая, да у меня на счету всего одна пятая от суммы штрафа…
– Так-так… Слушай, я завтра уезжаю, но есть вариант. Со мной сюда шел вагон с сигаретами «Мальборо», прихватил для развлечения, – Федя хохотнул, довольный шуткой. – Мой помощник определил их в магазины по договору, их еще не распродали. Я позвоню в один из магазинов, завтра же подъедешь, они тебе отдадут две коробки, как раз хватит продать на твой штраф. А мы с ними разберемся в деньгах. А мы с помощником отправляем на север вагон фруктов.
– Федя, так я не сразу отдам, сам понимаешь….
– Да какой разговор! Не надо отдавать, мне эти коробки – тьфу! Вот тебе мой телефон, звони, может придумаем, как приспособить твое «МэПэ» для нашего бизнеса.
Застолье наше мы продолжили в ресторане, повторив бутылку ресторанного коньяка с шикарной закуской. Вспомнили всех учителей: Сначала Александру Ивановну, учившую нас в первом классе. Была она нервной, озлобленной, била учеников линейкой, повторяя свое любимое слово: «Молчать!». Мы ее не любили, боялись и дали ей кличку «Акула». Потом узнали, что у нее муж погиб на фронте, и погиб единственный сын в катастрофе… Сейчас плохое из воспоминаний о ней выветрилось, осталась только ностальгия и по школьному детству, и по «Акуле».
– А помнишь литераторшу Марию Ивановну? Добрая была, сердечная. А тебе прочила большое литературное будущее.
– Да я и правда стал писать стихи, печатался и в Приливске, и в других городах… Да теперь это и не ценится. Помнишь, мы с тобой ходили к Марии Ивановне, когда она была уже на пенсии, она нас чаем угощала? – Федя молча кивнул, и мы, с мечтательно-грустными выражениями лиц выпили  за её упокой. Мне кажется даже, что у нас с Федей слезинки выступили на глазах: далекие школьные годы, трудные, голодные, смотрелись с высоты лет, как сказочная, незабываемая пора…
Федя попросил вызвать такси, завез меня домой.
– Ну, давай прощаться! Подниматься к тебе не буду, провожать меня завтра не надо. Приеду в Приливск, вот тогда пообщаемся на всю катушку.
Мы вышли из такси, крепко обнялись, и я, изрядно опьяневший и одуревший от обильной закуски, только повторял:
– Федя! Ты друг, а не портянка! Федя! Спасибо!
Лариса не стала ругать меня и расспрашивать, а только ловко, без церемоний, раздела меня и уложила в постель.
Назавтра сигареты я забрал, но натаскался с этими коробками. Договариваюсь в одном ларьке, привожу – закрыт. Договариваюсь в другом  ларьке, привожу – начинают требовать скидку. В конце концов удалось сбыть сигареты по дешевой цене, но на штраф хватило. Я вновь загорелся надеждой на реанимацию «Шторма» при Федином участии. Звоню ему через неделю.
– Федор Петрович не может с Вами поговорить, он сейчас в прокуратуре, – слышу приятный окающий голос секретаря, – у нас тут неприятности с отчетностью…
«Ясно… Значит, Феде сейчас не до меня. Все, закрываю предприятие к бесовой бабушке!» Потом еще позвоню ему два раза и услышу, что ведется расследование, Федор Петрович не может подойти к телефону… После эти звонков укрепляюсь в своем решении покончить со «Штормом».
…Через много лет, анализируя мои действия того времени, задам себе вопрос: почему после уплаты штрафа не поехал в Москву за кредитом? И отвечу: страх стать привлеченным за этот кредит остановил меня…
Мотаюсь со своими бумагами по закрытию «Шторма», «весь на не-рвах», то в налоговую, то в отдел пенсионного фонда, то в милицию для сдачи печати, то за получением «окончательной» справки, и, наконец, несколько ходок в «Белый дом» (городскую администрацию) за постановлением о закрытии малого предприятия «Шторм»…
И сегодняшнее наше торжество по поводу бракосочетания дочери Валерии с Андреем, парнем из соседнего дома, недавно вернувшегося из армии и вскружившего Лере голову своим бравым видом и активным ухаживанием, носит еще и грустный оттенок, связанный с преждевременным завершением деятельности моего детища – малого предприятия «Шторм». Позавчера мы с Ларисой, Андреем и Лерой провели «заключительную акцию» – вывезли из бывшего производственного участка оборудование «Шторма», взятое взаймы. Поэтому на душе неприятный осадок, который никак не сочетается с ра-достным событием и праздничной обстановкой. А событие и впрямь радостное, потому что ожидаемо и нами с Ларой благословлено. Андрей пришел из армии полгода назад и сразу заженихался  с Лерой, причем знакомство их состоялось в нашем присутствии. Как-то идем втроём с остановки трамвая, вдруг, пристраивается к нам симпатичный, с румяными щеками паренёк, похожий на главного героя из фильма «Иван Бровкин», и смело так заговаривает с нами, а потом переключает свое внимание на дочь. Так и пришли мы к нам домой вчетвером, выпили чаю; и закрутилось колесо «жених-невеста»! Стал Андрей бывать у нас почти каждый день вечерами – днем Валера в училище. Как-то сидим с Андреем на балконе после двух рюмок крепкого, он и говорит:
– Отец, слушай, как бы ты посмотрел на то, что у дочки твоей появится сынок или дочка, а у тебя – внук? – И смотрит на меня бесстыжими глазами! Понял я тогда неизбежность их соединения, хотя парень во хмелю бывал буен, и драчлив. Потом у Лерки животик появился, а Андрей уже учинил скандал. Решили (грех на нас!) избавиться от ребенка, договорились на следующую неделю. Андрей, узнав об этом прибегает прямо с работы, в рабочем комбинезоне и просит – молит Леру не делать этого, даже становится на колени, клянется-божится не пить лишнего и не буянить. И мы соглашаемся, понимая в глубине души, что у внука нашего не тот отец, которого нам хотелось…
И вот теперь я поднимаю первый тост за оформление их отношений в ПриливскомЗАГсе. Гостей немного: нас трое с мамой, сын Илья с женой Ниной, сваты сына, мама Андрея (отец с ними не живет, увлекается выпивкой), две супружеские пары Лериных сверстников. Сын Илья приехал из соседнего райцентра, где они живут в собственном доме с большим земельным участком. Работы хватает и дома, и на работе (оба ездят в Приливск, Нина на завод, Илья – на станцию обслуживания автомобилей). Но сегодня особый случай: сестра выходит замуж!
– Что я могу пожелать тебе, доченька наша! Наверное, чего и всегда мы, родители, желаем детям: счастья! Только я еще добавлю – счастья се-мейного! – Желая счастья Лерке, не могу не почувствовать «ложки дёгтя» в душе: Андрей склонен к выпивке, нетрезвый буянист, природная грубость перерастает в злобу. Хочется верить, что семейная жизнь поможет ему найти себя как мужа, как отца, – ведь Лере и осталось-то немного до родов.
После свадьбы, на которой Андрей напился «до ручки», наша жизнь с Ларисой усложнилась на порядок, в ней появился оттенок постоянной тревоги за дочь и за ее ребенка. Лера с Андреем ночуют каждый в своей квартире, встречаются после работы, часто попадают в пьющие компании (такие уж у Андрея друзья), Лера, всегда не признававшая излишнюю выпивку, попадает поневоле под «нетрезвое» влияние мужа. Они ссорятся, причем с драками, дочь молода и обидчива, вступает с пьяным Андреем в потасовки. У нее появляются синяки на лице от супружеской «ласки».
– Что-то надо делать, – убеждаю Ларису, – иначе он сделает Валеру калекой. Или ребенка, что не лучше…
Лара успокаивает меня: притрутся, поумнеют. Она обладает большим запасом терпения, спокойствия, это особенно проявляется на фоне моей горячности, вспыльчивости, нетерпения.
С закрытием «Шторма» оказываюсь в положении безработного, но остается инерция предпринимательства. На работу устраиваться нет ни же-лания, ни возможности: заводы стоят, все приватизируется, и хозяева обходятся минимум работников. На оставшиеся от «Шторма» деньги пытаюсь торговать всякой мелочью, покупаемой небольшими партиями в Приливске, в Москве, в Придонске: будильниками, ремешками для часов, фенами. Преодолевая природную стеснительность, ношусь по городу, предлагая «товар» в ларьки, отдельным людям. Заработок мизерный, спасибо, Лариса в КБ подрабатывает на «левых» работах за наличные; зарплату им не платят, но у нее «копейка есть». Конечно, наших заработков едва хватает на самое необходимое, ведь Валерка не работает, а в мастерской, где она работала и речи нет о декретных, у хозяина все оформлены по договору. Обнаруживается еще одна неприятность: Андрей часто прогуливает (он работает сварщиком на металлургическом заводе, там производство еще теплится), деньги пропивает, и Лера с будущим ребенком оказывается без средств к существованию, надеясь только на нас, бедных; у Ильи тоже работы почти нет, перебиваются они своим хозяйством.
В это безнадежное время опять же счастливый случай сводит меня с Федей Гапоненко, бывшим сокурсником в техникуме. Он был из отслужив-ших в армии, старше нас, обстоятельнее, но слабоват в знаниях, и я помогал ему в учебе, как и другим ребятам, прервавшим учебу для службы в армии.
–Кого я вижу! – кричит он у входа в магазин, в котором я оставил «партию товара» для продажи. –Наш первый ученик, гордость нашего «электрического» курса! Что покупал, на что деньги тратил?
– Да нет, наоборот, товар оставил в продажу. – И я рассказываю грустную историю моих попыток пробиться в бизнесе, жалуюсь на отсутствие денег «для разворота» бизнеса. Зато у Феди дела идут отлично. Он пристроился со своим малым предприятием к электрохозяйству головной электроподстанции, на которой проработал начальником смены до перестроечных времен.
– Сейчас дела в моем предприятии  идут неплохо, а раньше шли совсем хорошо. Занимаемся электрификацией дач, частных хозяйств, больших частных домов, втыкаем столбы, тянем провода, монтируем небольшие электроподстанции. Спрос большой, цены тоже, много помогает электрохозяйство родной моей подстанции. Конечно, делюсь с начальством, без этого нельзя. Жаль, мы раньше не встретились, можно было хорошо помочь тебе, завязать дела между нашими МП. Я бы вложил деньги в разработку тех же электронных счетчиков, да и в шипотреб вкинули деньги. Но и сейчас помогу: займу тебе условно (не отдашь, не беда!) миллион рублей (миллион сейчас равен доперестроечной тысяче). Это могу дать наличными. Могу еще миллион перевести на счет предприятия, где бы ты закрутил свое дело. Условие такое: половину обналичивают мне, остальные – твои.
Конечно, я с чувством благодарю Федю, договариваюсь о встрече, на которой он даст мне в долг миллион, а я – подготовленные документы (договор с предприятием, в котором аванс и составляет миллион). Я не испытываю смущения от того, что мне «подают», для нас это обычная студенческая солидарность; знаю, что я на месте Феди поступил бы также, помог сокурснику, ведь студенческая дружба – самая надежная! Предприятие ,с которым Федино МП заключит договор, я для себя определил сразу: это будет предприятие Тиши Гроднянского, которое он организовал при КБ. В его порядочности и надежности я не сомневался: общение с ним и небольшой опыт сотрудничества показал, –Тиша безупречен в деловых отношениях, честен без предела. По прошествии недели у меня в кармане появился миллион, а в течение двух – еще миллион переведен на счет МП Тиши. Тиша быстро выполнил «обналичивание», еще полмиллиона лежало у меня в сейфе. Отдавать их Феде я не спешил, решил: попробую заработать на них проценты, а потом отдать. Да и ранее полученный миллион вложу в разные банки. Их расплодилось нынче уйма, проценты высокие, и можно на них, на процентах, «поиграть». Я уже ученый и знаю, что любой банк может закрыться в любой момент, но риск – непременное условие этой «игры». И мне действительно удается заработать неплохо в течение полугода, что и поддерживает наш семейный бюджет. «С открытием своего дела спешить не буду, посмотрим, что будет дальше с нашей перестройкой»– это мой тактический план.
Наша семейная жизнь как будто подстраивается к нелегкой социально, преподносит мне и Ларисе испытание за испытанием. «Наверное, за грехи мои», – думаю все чаще. Сегодня – одно из таких испытаний. Прибегаю домой счастливый, удалось распродать электрофены, которые месяц назад купил по дешевке. И, – как ушат холодной воды, – Леркины слезы. Повисла у Ларисы на плече и воет так, что сердце разрывается от жалости-тоски.
– Что случилось? – спрашиваю и тут же вижу ответ: на лице у дочечки – огромный синяк у правого глаза.
– Папа, папочка! – бросается она ко мне, глаза заплаканные, красные, лихорадочно блестят. – Что мне делать? Этот изверг избил меня и чуть не убил маленького! – Оказывается, скандал случился в квартире у Андрея, куда Лера недавно перешла жить. Андрей пришел, вернее, притащился вдребезги пьяный, начал буянить. Лера пыталась его урезонить, он ударил ее по лицу, потом схватил стул и ткнул в живот с такой силой, что она упала на спину…
Ярость заполнила меня. Да что это за зверь такой! Еще не зная, что буду делать, вбегаю в квартиру Андрея. Тася, мать Андрея, испуганно жмется к стене, скрестив руки на груди. Привалившись к дивану, пьяно сопит зятёк. «Убью, гада!» – с такой мыслью подбегаю к нему, хватаю за волосы и приподнимаю его голову. Кажется, сейчас извожу его мордой по полу до потери сознания. И тут же понимаю, что не могу бить это нашпигованное спиртным беспомощное и бессловесное тело. Да и вообще, наверное, не способен убить человека, какой бы вихрь злобы не бушевал во мне. Отпускаю голову Андрея, плачу от бессильной злости и обиты: на Андрея, на самого себя и ещене знаю на кого и за что… Мы с Ларой забираем Лерины вещи и оставляем уже храпящего зятя и испуганную Таисию. Две недели Лера не выходит из квартиры, залечивает синяк, а Андрей не решается прийти к нам для примирения.
Волна моих финансовых дел опять пошла на спад. У Гроднянского трудности с финансами в малом предприятии, и я отдаю ему деньги, остав-шиеся на счету от Фединого аванса, чтобы расплатиться с долгами. Мои наличные, вложенные в пять банков, приносят регулярный доход (я исправно снимаю каждый месяц сумму процентов), но сам процент все время снижается. Решил, что пора забрать все деньги из банков, обстановка неустойчивая. Снял в двух банках спокойно, в третьем едва успел, за день до прекращения выплат. В двух оставшихся банках «потянул резину» и прогорел. С большими потугами отдал Феде триста пятьдесят тысяч вместо пятисот от полученных у Гроднянского. Долг в миллион с лишним рублей остался висеть на мне моральным грузом…
У Ларисы тоже дела неважные, их лабораторию расформировали, её бросают из отдела в отдел, понижая в должности. «Левый» приработок, естественно, прекратился, и она решается уйти из КБ дежурной в школу, с небольшим окладом и посменной работой. По совместительству ей еще вменили и мытье полов, а здоровье у Лары слабое с детства, да еще и подорванное работой с химикатами… Вижу, как ей тяжело, но не могу заработать столько, чтобы убрать её с этой работы. Перебиваюсь случайными заработками, которые не покрывают необходимых расходов. Невзгоды жизни сближают нас с женой, возвращаются искренность отношений, бывших до частых моих командировок в К. Собственно, они никогда и не прерывались, но тень моих К-х приключений накладывалась на них, искажая и ослабляя. О них, о приключениях, начинаю забывать понемногу, желание встречи с Верой уже не теребит душу, но сладкий грех нет-нет да и представится в деталях и затревожится сердце…
Но и на фоне этой нерадостной жизни случаются оптимистичные, ра-достные события. Сейчас такого события, рождения второго внука (первый, Дима – у Ильи) мы с Ларой ждем, отправив Леру в роддом. Перед этим они помирились с Андреем, опять он падал на колени перед Лерой, обещал стать хорошим. И она снова простила его, надеясь на хорошее…
И вот сегодня утром Лера звонит нам из больницы:
– Мама, папа! Я родила мальчика! Четыре пятьсот, пятьдесят санти-метров! Сегодня ночью, в два часа!
Конечно, мы помчались в больницу, увидели это краснолицое крича-щее чудо в руках дочери через стеклянную перегородку; конечно, подготовили ей «вкуснятины»! И, наконец, в солнечный морозный день (мороз – до двадцати пяти градусов!) я, Лара и Андрей забираем маму с сыном, укутанным в два одеяла. Бегом преодолеваем расстояние от дверей больницы до такси (по такому случаю мы не могли не разориться) и только в машине Лерка открывает маленькому личико.
– На кого похож? – спрашивает.
– На папу, – отвечаю. – И на тебя тоже немножечко, – добавляет Лариса. – А как назовем?
– Михаилом. Михаил Андреевич – звучит?
Андрей сияет, трезвый и сдержанный, как-никак, а теперь он отец! Хотя бы взялся за ум, остепенился. Может, и состоится семья у них…
Теперь уход за внуком лежит на нас, – прошло полгода и Лера пошла работать. А маленькое сердитое (так мне кажется) существо и неулыбчивое, – как катализатор еще большего единения моего с Ларисой. Живем трудно, голодно, но как замечательно, что взаимное понимание не портится жизнью; нет упрёков, позывов свалить вину за бедность на другого. Начинаю заново постигать верность, преданность, самоотдачу моей жены. Как говорится, друзья познаются в беде. Мы оба никогда не цеплялись за материальное, никогда не рвались к наживе и большим деньгам (разве что в небольшой промежуток работы с К. проявилась у меня нестойкая тяга к большим доходам, и то возбуждаемая общим настроем: приходит время больших возможностей, не упусти шанс!), к роскоши, и теперь понимание первичности душевного, доброго еще больше развивается в нас. Более ясно видится, как мало нужно человеку для внутреннего, не наносного счастья. Бывают дни, когда мы обходимся куском хлеба с луком и постным  маслом, – надо экономить для ма-ленького: ему нужна кроватка, коляска, одежда, питание.
Мишуля растет, здоровеет. Их хмурого, постоянного кричащего из-за грыжи, барахтающегося комочка превращается в полненького светловолосого и светлокожего бутузика. Сначала ползает, потом делает первые шаги. Не успели опомниться, – уже внуку год, полтора. Валера больше не переходит жить к Андрею, и они ночуют то у нас, то у Таси. А днями Миша с дедушкой и бабушкой. И уже мы, два мужика, ходим к Ларисе на работу во время ее дежурства в школе, когда у неё смена с вечера до утра.. Теперь у нас с Ларисой общие переживания за дочку и внука (у Ильи в семье все хорошо, живут дружно, внук Дима больше «растет» у сватов, хотя и у нас бывает нередко), обоюдное тепло и любовь. Вера уходит из моей памяти, и, кажется, из души… Единственное чувство – сознание вины перед нею, – еще живет во мне. Иногда пишу ей успокоительные письма, но больше по обязанности, а не по зову сердца. Лара же для меня теперь – единственная женщина, с которой я начинал  свою семейную жизнь, с нею хочу и окончить её. Снова для меня проявились все её достоинства, которые оказались временно размытыми, затуманенными моим К-м увлечением. Вот и сегодня мы «в гостях» у бабушки, пришли помочь ей с уборкой территории школы, а потом просто погулять у входа в здание. Здесь разбиты клумбы с разными сортами цветов. Лариса рассказывает о растущих здесь цветах, собирает семена: «На участке своем посадим». Мишке  же хочется потрогать, сорвать, изучить растения.
– Можно, я сорву этот цветок? И этот?
– Ну, что с тобой делать, сорви. Только аккуратно. – И Мишуля надолго отвлекается от всего, изучая полученные «экспонаты».
А мы сидим на скамейке у школы, обсуждаем дела семейные.
– Не нравится мне их семейная жизнь, Валерки и Андрея, – Лариса морщит курносый нос. – Как дорог мне этот нос с курносинкой, он напоминает юность, Урал, первые наши свидания (когда я просил разрешения поцеловать «площадочку» носа, а потом нахально добирался до губ), первые ночи любви, женитьбу, первые счастливые годы семейной жизни. Где-то глубоко запрятанный, проявляется в сознании вопрос, как мог я оторваться от нее, моей жены, уйти сердцем своим «на сторону», да еще и причинить ей боль душевную дошедшим до нее содержанием письма от другой женщины? Но отвечаю на вопрос, поставленный Ларой:
– Да, это не семейная жизнь. Уже шел бы к нам, раз Лерка не хочет к нему.
– Эх, сейчас бы нам Прибрежное, – робко упрекает меня Лара, – как просила тебя не продавать… Сделали бы газовое отопление, достроили вторую комнату и сейчас перебрались с бабушкой Ксенией в Прибрежное. А они жили бы и плодились в трехкомнатке.
– Да, теперь это не так просто. Лера не отпустит Мишу в Прибрежное. А бабушка без Мишки не захочет ехать: видела, какая у них любовь? Он то сидит у нее в комнате, сказки слушает, то помогает ей.
Этот разговор еще не раз доведется мне вспоминать, и уже не буду считать себя правильно поступившим с продажей участка в Прибрежном…
Тяготы жизни наталкивают меня на философские мысли и изыскания, к нематериальному, духовному. Прихожу к выводу: пора попробовать разобраться в тайнах и смысле жизни человеческой. И я от книги философа-идеалиста Дюпреля перехожу к йоговским трактовкам объяснения существующего мира. Благо, материал длязнакомства с хатха-йогой, агни-йогой, в виде нескольких книжонок, есть в домашней библиотеке. Из них я усвоил значение мистического слова «Оум», узнал о возможностях «третьего глаза». Даже стал осваивать основы медитации. В один из моментов освоения меня и застала Лара, когда на балконе, сосредоточившись, пытался почувствовать себя кленом, размахнувшим свои могучи ветви у нашего дома. Напряженно (согласно инструкции!) всматриваюсь в крону и, кажется, уже начинаю превращаться в клён, но тут мои глаза перекрывают горячие шершавые ладони Ларисы, Ла… Мне хочется опять так ее называть… Как в начале нашего супружества в далеком уральском городке Невинске… Это похоже на возвращение к самому себе, хотя не совсем еще заглохло воспоминание о моем увлечении «на стороне», и Верин образ еще нет-нет да прорвется в сознание на фоне скудной и наполненной волнениями и неприглядностями жизни… Поэтому у меня не хватает силы возмутиться, я просто кладу свои ладони на её руки и поглаживаю их.
– О чем задумался, свободный предприниматель? – ласково шепчет Лара, убирая ладони и поворачивая меня к себе. – Как деньги большие заработать? – вопрос звучит шутливо, и знаю, что так оно и есть: за всю нашу семейную жизнь никогда не слышал от неё жалобы на трудности жизни, нытья, или требований заработать больше, чем в данный момент получается.
– Да нет, я только что чуть не стал кленом многолистным, да ты мне помешала, – тоже отшучиваюсь.
– И хорошо, что помешала! А то лишилась бы мужика своего един-ственного и неповторимого, – в этих словах шутливый смысл уже наполнен и скрытой (Лара чаще всего так выражает свои чувства) нежностью и полувысказанной любовью. «Интересно, таит ли она в себе боль-обиду на меня, ведь были доказательства моей неверности, то же письмо?» – эта мысль промелькнула мгновенно и растворилась в ласковом объятии жены, в словах, сказанных буднично и в то же время душевно и тепло.
– Пошли ужинать, я бычков нажарила с картошкой, твоих любимых.
Поиски духовного начала не мешают мне временами возвращаться к творчеству, заглушенному последними политическими событиями. Редко, но между делом, появляются у меня стихотворные строчки, перерастающие в стихотворения. В основном творения мои сатирического характера, но гражданская тема и сейчас «достает» меня, во всяком случае скверность нынешней моей жизни не мешает мне отзываться на знаковые, затрагивающие душу события – день Победы или освобождение города. А то и лирика в виде сонета или гимна любви прорвется в мой засоренный бытом духовный мир. Мне даже удается публиковать свои новые стихи в городских газетах. И здесь мне, оторванному сейчас от литературного братства, редакций, издательств поисками заработка и стремлением выжить с семьей во что бы то ни стало в эти трудные времена, приходит на помощь случай.
– Сколько месяцев и лет! – громогласно узнает меня сосед на скамье в парке, где я присел передохнуть после беготни по делам. Круглая лоснящаяся физиономия Вокшина, моего бывшего начальника и зачинателя нашего договора с К. ничуть не изменилась, разве что пополнел чуть. Доходили до меня слухи, что он серьезно болен желудком, тем более приятно видеть его живым и здоровым. И, по-моему, процветающим.
– Слушай, Виталий, ты бодр и весел в это унылое время полупере-стройки! Делись секретом. – Вокшин широко улыбается.
– А секрет в том, чтобы быстро сориентироваться, мой друг! – баритонит он. – Быстро оценил обстановку, окончил двухгодичный юридический факультет, сейчас служу в надежной конторе, где всегда выдают зарплату, и неплохую.
– Что же это за контора, надежная в нынешние времена?
– А вспомни книгу Ремарка «Три товарища». Чем они занимались? Правильно, делами похоронными! Вот и я – юрист городского похоронного бюро. Как бы человек не крутился, а умирать все равно приходится. А мы тут как тут! – и мы смеемся парадоксальной логике Вокшина. «До чего же смышленый народ евреи!, – думаю про себя. – Они практичны, умны, большинство из них верно оценило обстановку и нашло нужные, надежные места. Да и деловая взаимопомощь у них на высоте, взять хотя бы Гродянского. Не то, что мы, славяне, друг другу норовим подставить ножку». Этот неутешительный для себя вывод я сделал еще на заре перестройки, наблюдая события в КБ.
Я предлагаю выпить пива  прямо сейчас, что мы и делаем, вернувшись на ту же скамейку. «Демократия» в расцвете, никто нас не осудит и не накажет за распитие пива в общественном месте. Виталий знает о моем увлечении стихотворчеством (был свидетелем моих творческих дерзаний  в совместных наших командировках) и, естественно, интересуется.
– Как твои поэтические дела? Пишешь? Печатаешься?
– Писать пишу понемногу, даже нынешняя житуха не убила во мне поэта. А о публикациях не думаю, теперь времена другие: авторам не платят, а еще и с них за публикацию деньги берут.
– Это точно!  – подхохатываетВокшин, – теперь так. Я сам иногда печатаю сюжеты исторические, Приливские. Да, кстати: у меня хорошие связи в редакциях, могу посодействовать, знаю, материал у тебя классный, профессиональный, уверен, будут брать. Ну, а мне за это бутылку поставь, вместе и разопьем. Шучу!
Я согласился, и несколько моих стихотворений появились в Прилив-ских газетах. Хоть что-то радует (кроме, конечно, моей жены, моих детей и внуков, – они вне конкуренции!) в этой донельзя тоскливой жизни! Раза два, движимый желанием пообщаться, действительно прихожу в похоронное бюро с бутылкой, и мы вместе с Виталием распиваем ее после окончания рабочего дня в его кабинете, вспоминаем КБ, любимую микроэлектронику, наши командировки. Необычный он Вокшин, «ославянившийся» еврей – любит выпить хорошо, по-русски, в отличие от большинства представителей этого народа, соблюдающих сдержанность в этом «виде спорта».
И снова (точно за мои грехи…) – очередное ЧП, связанное с вновь приобретенным зятем. Неделю назад он опять, будучи с Лерой в гостях у своего тоже хорошо пьющего друга, наставил ей синяков и не «кажет носа»: то ли стыдно, то ли боится, не знаю. Сегодня воскресенье, мы отмечаем мой день рождения. Илья с женой, сваты Илюшины, племянник Ваня с женой, брат Виталик с супругой – вот мои дорогие гости, конечно же и любимые внуки суетятся в одной из комнат. Лариса, Лера с невесткой хлопочут, накрывая стол: хорошо, есть повод отвлечься всем от нелегких перестроечных забот! И мы отвлекаемся тем больше, чем больше рюмок выпито. Нет, никаких излишеств, все в пределах разумного, но оживляется разговор, мы веселеем и радуемся тому, что собрались вместе, что не столе есть чем закусить, пусть закуска и не слишком изыскана и разнообразна. Одно печалит нас с Ларисой: Лера одна, тщательно загримировала сходящий на нет синяк, сидит, как на иголках, словно ждет звонка в дверь. И действительно звонят, когда мы выходим с балкона с Ильей, где курили, и он рассказывал о своем житье-бытье. Я подхожу к входным дверям, открываю, и что же вижу? Мой драгоценный зять, в хорошем подпитии, взирает на меня неласково, забыв, что я сегодня именинник. Правая рука в кармане, поза напряженная, как будто готов в любой момент броситься на меня. Рядом – его друг Антон из соседнего дома, тоже нетрезвый. Впечатление такое, что пришли не поздравлять и даже не извиниться, а – «права качать». Андрей – ни здравствуй, ни с днем рождения – требует:
– Отец, позови Леру.
И тут неделю сдерживаемая обида за дочь прорывает плотину моего терпения: каков подлец! Вместо извинений требует, дайте ему Леру!
– Может ты сначала объяснишь, за что избил мою дочь?
– Что объяснять? Заслужила.
– Негодяй! Поганец! Ты же обещал прекратить бузу! Вон отсюда!
И моему изумленному взору предстает неожиданная и пугающая картина: зять вынимает руку из кармана, а в ней – большой остроконечный кухонный нож! Вот это поздравление от зятя! Значит, когда шел к нам, специально подготовился на случай, если захотят его проучить…. Но я ведь даже пальцем его не тронул! Не соображая уже ничего, бросаюсь на Андрея с кулаками отчаянно и бесстрашно. Не знаю, решился бы он ткнуть меня ножом (последующие события показали, – наверное, смог…), но в дверях появляется Илья, одним движением выбивает нож из руки зятя, вторым – спускает его с лестницы (Антон ретировался сразу при появлении Ильи). Никто из присутствующих не успел понять, что произошло, и вечеринка продолжалась «в штатном режиме». Только Лерка отлучилась в спальню, вернулась с заплаканными глазами (она успела увидеть финал этой неприятной сцены), а нам с Ларой оставшийся вечер был уже не в радость, сердце болело за дочь…
Прошел год после продажи участка в Прибрежном и покупки дачного участка в другом селе, на остановку дальше от Прибрежного. В это лето мы почти не занимались огородом, строили хату-сарай, в которой можно спрятать инструмент, укрыться от дождя и даже переночевать. Только при нашем бедственном финансовом положении пришлось довольствоваться вывезенными из Прибрежного материалами, оставшимися от нашей «строительной» деятельности там: около тысячи штук кирпича, с полкубометра доски, рубероид, снятые со сломанной половины хаты стропила – мощные, хорошо обработанные стволы акаций. Друг Ильи Паша подарил нам лежавший у него без дела старенький саман, Виталик, мой любимый брат, привез бывший в употреблении, но еще не старый шифер. Всего этого хватало только на не-большую, метра два на три халупу из самана: на что-то более серьезное не было ни материала, ни денег на его приобретение – кирпича мало, о цементе, щебне, песке и речи нет. В нынешний приезд я прикинул наши возможности и озвучил их Ларисе, чем она была несказанно огорчена. 
– Да какая же это хата? – возмущается она, – чулан какой-то, даже кровать не войдет, – кровать нам осталась в наследство от бывших хозяев участка в Прибрежном.
– Понимаешь, стены лепить придется из самана, а его хватает только на этот размер. Можно было бы наделать его еще, благо глина здесь есть, но шифера в обрез, свесов не будет, дождь будет затекать. Тут еще проблема фундамента. Придется делать ленточный (мелкий) на глине, камней насобираем у железной дороги.
– Будем такую делать… – убитым тоном соглашается Лариса, – деваться некуда. Конечно, хотя бы на полметра шире сделать…
Но все равно строить хату по моему проекту начинаем бодро и с азартом– хочется иметь хоть какую-то постройку на этом плохо распаханном, заросшем травой новом уголке нашего уединения от такого неспокойного, неприветливого мира. Выкапываю неглубокую, сантиметров пятьдесят траншейку под фундамент. Несколько дней (работаем в основном по выходным) мы в поисках  и сборе камней. Потом нудная работа: копаем и носим глину, засыпаем в корыто, привезенное из Прибрежного, мешаем с камнями, заливаем в траншею. Работа не из легких, но Лара, как всегда, работает на равных со мной, такая она у меня с первых дней замужества – не просто сопутница, но еще и помощница, и советчица. И, конечно, кормилица. На наскоро сооруженной из кирпичей «печке» она между делом успевает сварить суп и поджарить яйца: кухонное «хозяйство» мы привезли сразу, при отъезде с участка прячем его в стройматериале. Устаем сильно (рабочий день не ограничен), но всеми силами стремимся к цели – нужно закончить строительство к осени. Выходные дни у Ларисы – два из трех (каждый третий день – дежурство), у меня несколько дней в неделю уходят на дела в городе, нужно ведь и деньги зарабатывать мелким бизнесом, то бишь куплей-продажей. А заработок все меньше, бизнес мой мельчает. И опять его величество случай! Забежал в КБ и встретил Тишу Гроднянского.
– Как дела, Гена? – ласково спрашивает Тиша, он помнит добрые мои дела, в том числе и Федины деньги, переведенные на счет его предприятия. Но и не будь моих добрых дел, он всегда посочувствует, придет на помощь – такой человек.
– Сказать хорошо – язык не поворачивается, – мрачно острю я и по его просьбе излагаю невеселое свое положение. Неожиданный вопрос Гроднянского ставит меня в тупик.
– А сколько тебе осталось до пенсионного возраста?
– Хм… полтора года. А что?
– Как что? Тебе надо стать на учет в центре занятости. Профессия у тебя редкая, сейчас на нее спроса нет, поэтому будет шанс пойти на пенсию досрочно. – Ну, Тиша, силён, в корень смотришь!
– Понял. Но у меня разрыв большой после потери работы, нужно хотя бы полгода поработать перед постановкой на учёт.
– А вот тут я, – Тиша мудро  улыбается, – как раз могу помочь. У нас затеплилось два договора, имеем возможность использовать часть средств из них на перспективу – разработку медицинских электроприборов. Нужно технологическое сопровождение и требуется разработка комплекта документации – как раз твой профиль. Придется, правда, овладеть основами медицинской техники применительно к нашим двум приборам. Беру тебя на полставки. Деньги небольшие, но все же кое-что. К тому же, после разработки, изготовления и реализации образцов приборов – хорошее вознаграждение разработчикам. Но главное: поработаешь полгода, получишь право стать на учет в центре занятости.
Я соглашаюсь не раздумывая. Сейчас инженеры не  нужны, даже преподавателей в институтах сокращают. Требуются шоферы, строители, сварщики, овладевать этими профессиями в моем возрасте нереально, открывать свое дело меня сейчас ничем не заманишь. Я, как и миллионы соотечественников, не востребован и, как говорят теперь: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Стаями родятся АО (акционерные общества), масса страховых компаний, инвестиционных фондов. Идет ожесточенная борьба за уже реальную собственность, число госпредприятий уменьшается чуть ли не в три раза. Приватизируется и основная масса мелких торговых и бытовых предприятий. Как раз разворачивается торговля чеками приватизационными, их рыночная стоимость меняется, и можно, рискуя «прогореть», поиметь заработок на разнице их стоимости. Я тоже ввязываюсь в эту игру и даже зарабатываю энную сумму, приобретаю акции, которые потом «прогорят». Не могу не описать мою эпопею с участием в МММ – финансовой «пирамиде», организованной братьями Мавроди. Еще наезжая в Москву за товаром, узнаю, что выпущены «вроде бы акции» МММ (пока только в Москве), которые растут сумасшедшими темпами и на которых можно хорошо заработать.
Еду в один из многочисленных пунктов продажи «акций» МММ. В подвальном помещении многоэтажки – четко организованная система про-дажи и приема «акций». У подвала огромная очередь, как выясняется, в основном покупать «акции». Аппетиты стоящих за покупкой разжигаются рассказами очевидцев или участников «пирамиды» о многих случаях заработка целых состояний (продавали машины, квартиры) на «акция» МММ.
… Потом, через много лет, после суда над Мавроди, пострадавшие будут клеймить их за то, что игравшие потеряли квартиры, машины, ценности в этой игре, не упоминая о выигравших. На мой взгляд, даже состава преступления не было у братьев: честно и открыто было сказано – это игра! Успел заработать на росте цены «акции» – молодец. Не успел – знал «зачем садился за стол»! Представьте, если бы каждый проигравший в рулетку, требовал судить выигравших, или организаторов заведения. Здесь же можно было в любой момент сдать «акции», вплоть  до последнего дня крушения «пирамиды». К потерям приводила неразумная жадность людей, неуемное стремление к наживе…
Еще большее стремление купить «акции» вызывает следующая картина: ко входу в подвал подъезжает «шкода», в которую из подвала загружают мешки с деньгами, много мешков!  Купил я тогда «акций» на половину всех у меня имевшихся в обороте денег – на триста тысяч, по десять тысяч за штуку (начальная цена была одна тысяча рублей: т.е.  кто купил «акции» в самом начале, мог увеличить уже сейчас вложенный капитал в десять раз!). Через небольшое время «акции» стоили уже по 30 тысяч, но я терпел, поддаваясь мечтаниям о десятикратном увеличении вложенных денег. И момент увеличения стоимости «акций» по сто тысяч рублей наступил! Я терпел еще и при стоимости выше 100 тысяч… Чутье меня подвело, – еще бы два дня, и я потерял бы свои деньги. Опомнился, когда услышал о падении стоимости «акций». Немедленно еду в Придонск, где открыт пункт продаж-приема МММ. Там ,уже не в кассу, а скупщику в очереди продаю «акции» за цену в полтора раза выше моей покупной…
Эта история позволяет представить ту неспокойную авантюрную об-становку, которая заставляла одних делать ставку «на все» в надежде огромной прибыли, а других, как я, пробовать заработать «на жизнь». То есть, рисковать в надежде или стать сверхбогатым, или хвататься за любую соломинку, чтобы продержаться в сумасшедшее перестроечное время…
Итак, идет поощряемый властью тихий захват средств производства небольшой частью нашего бывшего советского общества. До остальной части, жаждущей работы и стабильности, дела сейчас никому нет. Нет дела ни государству, ни президенту, ни «международному сообществу». К тому- же, страну лихорадят чеченские события, Ельцин меняет премьеров, пытается кадровыми перестановками остановить процесс распада государства. Значит, надо как-то пережить, перетерпеть это смутное время, короче – выжить… Предложение Гроднянского – спасительный круг для меня, утопающего. У Лары здоровье пошатнулось, ей тяжело мыть в школе двести пятьдесят квадратных метров плиточного пола, но она терпит из последних сил: небольшая грошовая зарплата в школе и мой нерегулярный заработок – единственный источник дохода, не считая небольшой зарплаты у Леры, которая уходит на Мишулю… Да, еще мамина пенсия, но она совсем мала, не нашлись документы о ее работе в заводе и стаж получился мал.
Пожалуй, с этого времени начинается самый тяжелый в материальном отношении период нашей перестроечной жизни, он будет длиться не один год… Время, когда даже хлеб становится дефицитом, время, когда мы забываем вкус молочных и мясных продуктов. Спасибо, овощи у нас хотя бы летом водятся, – мы же владельцы земельного участка в садовом товариществе! У Валеры опять нет работы, Андрей небольшую свою зарплату тратит на водку, ни копейки не выделяя на еду, одежду для сына. Хорошо, сейчас, как и всегда в лихие времена, развита у бедных людей взаимопомощь – нам дарят ненужную уже коляску, детскую одежду и обувь, игрушки. Говорят, что эти лишения нам, россиянам – наказание за прошлую, бездумную, грешную жизнь. Я отношу это полностью к себе и воспринимаю данные мне лишения, как должное. Внутри меня идет процесс перемещения ценностей от материальных к духовным. В свободное время я вычитываю «творения» оккультистов (Штейнера, Лидберга) и других теоретиков и практиков оккультизма. Узнаю, что кроме  нашего материального мира есть другие миры, по оккультному «планы» – эфирный, астральный, ментальный и другие. Планам, по утверждению этих авторов, соответствуют и тела  у человека, прочих тварей и всех космических объектов. Лидберг, так тот прямо описывает ощущения души, выходящей в эти планы. В ментальном, например, можно создать все желаемое просто своею мыслью. Для меня, воспитанного в стране, где все эти теории были тайными и только для узкого круга людей, многообразие «духовной» литературы восполняет недостаток материальных благ. Мне даже удалось прочитать (книгами для чтения делятся со мной другие ищущие смысл всего созданного знакомые) творение американского мага с инструкциями по выходу души из тела и возвращении её назад. Причем, автор предлагает несколько вариантов. Я проштудировал самый простой и готовился его опробовать (делаешь это ночью, чтобы никого не напугать свои астральным телом, проходишь в этом теле до кухни или до туалета и возвращаешься назад в материальное тело, которое лежит оставленным на диване…) И опять Лариса, которой я поведал о будущем эксперименте, отвращает меня с присущей ей тонкой иронией от новых «духовных» исканий (помните йогу?)
– Гена, не надо уходить из тела! А вдруг не вернешься? Где мне тебя тогда искать?
– А хочешь, я тебя тоже научу выходить из тела? –Я открываю книгу американского мага, – и будем вместе выходить и там отдыхать от земной жизни? – Лариса машет руками.
– Нет, нет, не надо! Да и ты бы не спешил. Что-нибудь не так сделаешь и растворишься в космосе. И стану я то ли вдова, то ли имеющая мужа-духа. 
Предостережение жены заставляет меня задуматься и отложить выход из тела. А потом нелегкая жизнь и совсем отвлекает от задуманного. Опять – зятёк! Опять ссора с рукоприкладством, снова Лера сидит дома с синяками  и не хочет видеть мужа-хулигана. А он, как шкодливый мальчишка, придумывает очередную гадость.
В эту ночь Лариса спит с Мишкой в спальне, а я  – в гостиной, ближе к выходу. Среди ночи просыпаюсь от въедливого запаха дыма. «Пожар?!» – суматошно вскакиваю, определяю откуда дым. Оказывается, от входной двери. Два часа ночи… Открываю дверь, вижу тлеющую и местами вспыхивающую пламенем кожаную с ватой обшивку двери. Поднимаю излишний шум, ругаясь, тушу «пожар», заливая всю дверь водою из ведра. Просыпается Лариса и мы заканчиваем тушение уже вдвоем. Половина обшивки обгорела, на оставшейся половине нахожу воткнутые в обшивку полусгоревшие спички, – потухли, не успев поджечь вату. Поджигателя установили утром, соседка, поздоровавшись, посочувствовала.
– Вот негодяй, чуть сыночка своего не спалил! Смотрю в глазок, а он поджег двери и бежать, зятек ваш. Вот семейка! Что папаша его, что он – пьянство да дебош на уме!
После этого зять с месяц не появляется «на горизонте». Уже через две недели Валерка начала томиться, а потом и тайно встречаться с муженьком. Теперь они болтаются вдвоем то у него дома, то у друзей. Мы чувствуем, что шатание может окончиться трагично, так оно и случится, правда, с благополучным исходом.
Обустраиваемся в нашей дачной хате. Я сделал даже мини-окошко, вставив небольшую раму, подаренную Ильей. Правда, кровать, привезенная из Прибрежного, поперек хаты – самый удачный вариант расположения, – не входит по длине. Пришлось поставить её вдоль  «длинной стены». К нынешнему лету мы – во всеоружии: завезли на участок раскладушку (на случай большого «заселения», для ночёвки), небольшую тумбочку, вешалки для одежды, хлебницу, посуду. Сегодня, с пятницы на субботу, делаем заезд втроем – с Мишулей. Мишка радуется такому романтическому повороту дела – ночевать на даче, где рядом таинственная роща, открытое небо со звездами (не то, что в городе), ночные шорохи, звон цикад… Интересно и немного страшновато. Немного, потому что рядом дедушка и бабушка.
– Бабушка, а дверь в хату запирается?– спрашивает Мишуля, когда после огородной суеты мы разжигаем костер, и Лариса ставит кастрюлю с водой для чая. Мы смеемся Мишкиному плохо скрываемому беспокойству, но и самим хочется, чтобы двери запирались надежно: мало ли кому взбредет в голову проведать нас ночью…
– Гена, ты и вправду проверь свои запоры. – Я в запорах уверен, но на всякий случай провожу  «учебное» запирание двери изнутри хаты. Мишка, естественно, рядом со мной, хочет убедиться в качестве «системы» лично.  Он сам набрасывает мощный крючок, потом, пыхтя, с моей помощью вставляет засов – крепкий четырехгранный брус.
– Бабушка, попробуй открыть! – кричит Ларисе, ждущей снаружи окончания «операции» закрытия. Та, подергав дверь за ручку, успокаивает внука.
– Не могу открыть! Скорее ручка оторвется, чем дверь откроется! Высший класс!
ёНебо безоблачное, созвездия и звезды ясно обозначены в темно-фиолетовом небесном пространстве, молодой месяц подбавляет света отдыхающей после теплого летнего дня земле. На этом фоне красноватое пламя костра смотрится интригующе, завораживающе. Лариса разливает чай, выкладывает сваренные яйца и хлеб, и мы активно приступаем к еде – проголодались, да и июньский вечер одевается в свежесть, хочется горяченького. Мишка в восторге.
– Какой вкусный чай, костром пахнет! – приговаривает он, запивая яйцо с хлебом дымящимся чаем. Я сижу напротив за аккуратненьким столиком  беседки, которую успел соорудить к этому нашему выезду. Всплески пламени отражаются в глазах Ларисы, она посматривает на меня полувлюбленно, полувопросительно: насовсем вернулся  ты, муженек, в семью, ко мне, да и к себе тоже?.. Единственное, что читает она в моем лице, – да, вернулся, вернулся совсем, это точно. Но душа еще чуть-чуть не совсем здесь, рядом с вами. Нет-нет, да и кольнет воспоминание-покаяние и чувство долга перед той, другой женщиной, который не смогу выполнить уже, даст о себе знать…
Чай выпит, костер догорает, на часах одиннадцать вечера. Мишуля зевает и уводит бабушку в хату. Я раскидываю головешки, накрываю «печку» листом железа и присоединяюсь к ним. Мишка вытребовал себе раскладушку, но заставляет меня рассказывать ему сказки: «Пока не усну, понял?». Меня такой «расклад» устраивает, надеюсь на интимную близость с женой… Здесь, на природе, чувства и желания обостряются, и близость наша покрывается налетом романтики, той, которая сопровождала нас в дни моего жениховства и первые годы нашего супружества. Когда я вхожу в Ларису, она, постанывая, спрашивает шепотом: «Любишь меня?» – Конечно, говорю я «да» потому, что даже на вершине своей греховной связи не переставал ее любить ни душою, ни телом, правда, любовь душевная не проявлялась так явно, как она осветила меня потом, после потери моей Ла… Сейчас, когда перестроеч-ные жернова опрокинули во мне и материальную, и духовную разбалован-ность и поставили нас с Ларисой пред лицом новой, трудной, неласковой жизни, мое «да» более искренне и весомо. Эта ночь, как и другие такие же на даче возвращает нас в те чудесные ночи, когда мы, жених и невеста, отдавались любви в «чуланчике» небольшого деревянного домика в далекой уральской стороне, на родине Лары…
Моя работа у Гроднянского набирает обороты, я детально изучил медицинские тонкости, имеющие отношение к разрабатываемым в лаборатории приборам. Один прибор – для определения повреждений в черепной коробке, другой – для анализа процессов в головном мозгу, выполняемого с помощью датчиков. Оба принципа работы приборов мне знакомы, работал и с ультразвуком, разрабатывал и датчики. Но те были миниатюрные, на кремнии, а здесь – угольные, большие, нужно только отработать технологию обработки их поверхности и покрытия чувствительной части тонким слоем металла.
Гроднянский – начальник вежливый, сдержанный, ненавязчивый, хо-роший начальник. К тому же и сердечный: поинтересуется и здоровьем, и личными делами, посочувствует, посоветует, поможет. Зная, что я интересуюсь «духовными» учениями, читаю книги по оккультизму, буддизму и другим «измам», он часто в нерабочее время втягивает меня в разговоры-споры о духовных сущностях, о Боге, о смысле жизни.
– Как ты думаешь, что является первоосновой всего сущего – материя или дух?
Я еще «мелко плаваю», но пытаюсь размышлять, а то и спорить с Тишей (так называю теперь его только про себя,  служебное же мое положение требует уважительного «Тимофей Борисович»). Он, как и большинство евреев, знает Библию, особенно Ветхий Завет, да и руководствуется в жизни его заповедями. Его сыновья – студенты, подрабатывающие у него на пол-оклада, тоже эрудированы и хорошо воспитаны. У Тиши необыкновенная тяга к людям обиженным, притесненным, оказавшимся не у дел. Он их устраивает к себе на работу, опекает, помогает в пределах возможного. Так, у него в лаборатории кроме меня оказались и молодой инженер-татарин, в студентах работавший у меня в «Шторме», и преподаватель-чеченец Махмуд Борисович, потерявший половину «часов» на кафедре и еще трое молодых ребят-инженеров, тоже евреев. Все они участвуют в спорах. Споры часто носят политических характер: какой вид управления нужен России, как добиться экономического роста в стране, как укрепить Россию. В таких спорах я не участвую, они мне кажутся отвлеченными. Меня лично волнует другое: экономический и духовно-моральный кризис в стране достиг максимума, основная масса жителей России нищенствует, или ударилась в криминал. Размах «самостийности» небывалый, вертикаль власти не действует, Ельцин все время болеет и не управляет расползающейся в ходе перестройки страной. Правительство берет займы у МВФ, куда они деваются, неведомо никому, а долг постоянно растет. Дух развала государства Российского витает в воздухе…
Свои чувства и боль за Россию пытаюсь выразить в своей поэзии, пишу памфлеты, стихи, из которых потом родятся страстные песни, вот одна из них.
Почему любовь к тебе, Россия,
С грустью перемешана, с тоской?
Почему ты видишься мне синей,
Но уже не быстрою рекой.
А последний куплет.
Поднимись с колен, моя Россия,
Отряхни мучителей своих;
Стань опять рекой могучей, синей,
Сильной в испытаниях любых!
Особенно гнетущее впечатление на меня произвели два разговора. Один – с армянином, прожившим в России пятнадцать лет. Впрочем, по порядку. Валерке удалось устроиться продавцом в частный магазин, совсем рядом с домом. Владельцы, армянин Ашот и хохлушка из ближнего села Ася открыли его прямо в своем доме. Платили Лере копейки, но этого им показалось мало: хозяин потребовал, чтобы я дежурил по вечерам в дочкину смену, но зарплату ей оставил ту же. Насмотрелся я в этом магазине бизнес-чудес! Владельцы (как, вероятно, и большинство в стране) показывали только малую часть выручки, чтобы не платить налоги, зарплату официально выдавали только минимально установленную, остальное – наличными. Бывало, Ашот выходил со мною покурить и делился своими «глубокими» мыслями.
– Нет, не умеют русские работать. Надапаловину бездельников высе-лять в лагеря. – Скрывая негодование, скромно (нельзя подпортить дочке «карьеру») возражаю.
– Почему же бездельники? Сейчас миллионы классных специалистов без работы: стоят заводы, разваливаются колхозные хозяйства, сокращают работников везде.
– Эта не причина. Пачему я смог заработать денег и живу харашо. – Я знал, почему. До перестройки был фотографом, сейчас же делает фигурную лепку в домах у «крутых» дядей, хорошо зарабатывает. Но и у Аси деньги были (имела раньше большое хозяйство), и из Армении ему помогают. Меня поразило другое: как может человек, проживший долго в стране, которая дала ему пристанище, работу (даже жену!) так унизительно, цинично говорить о народе этой страны?
Но то, что вывело меня из себя (хотя мне и удалось сдержаться в этот раз), случилось в другой вечер нашего стояния у входа в магазин. Ашот, выпив бутылку пива, потягивая дорогую сигарету, опять пустился в рассуждения.
– Смотрю я, дела рассийские никуда не годятся. – И с видимым удо-вольствием, – Рассия погибла, Рассии …, – здесь он применил типичное русское словцо. Меня его слова, вообще-то подтверждавшие мои опасения, поразили меня какой-то нелюбовью, злорадством настолько, что в первое мгновение мне трудно, невероятно было сдержаться и не двинуть кулаком в его противную физиономию, ухмыляющуюся, довольную жизнью. Но этого я не сделал, подумал о Лере, о Мишуле, которого ей надо кормить и одевать.
– Ты ошибаешься, Ашот! Не меряй Россию одним Приливском! Здесь много нездешних, нероссийских – город морской, южный. Но ты забыл, что Россия – это и Курск, и Орёл, и Рязань, и Москва! – Ашот криво улыбается, ему меня не понять, как и боль мою за Россию… В конце концов мы с ним через время сцепились не на шутку. К обиде за Россию, за народ наш многострадальный добавилась причина личная. Дело в том, что Ашот, как и многие соратники по «малому» бизнесу, использовал любую, даже незаконную возможность увеличить прибыль. Он дешево закупал подпольную водку, клеил добытые где-то липовые акцизы и продавал в два раза дороже. Продавцам платил одну десятую незаконной прибыли и при этом всю ответственность «вешал» на них (штраф, лишение права торговать). Деваться девчатам (у него продавцы – девчата) некуда – или соглашайся, или уходи. И вот Лерка попалась: уж не знаю, кто «накапал» на Ашота и Асю, но подловили на меченых деньгах (такая водка продавалась из-под прилавка) Леру, сразу примчался ОМОН, изъяли три бутылки водки, – больше в магазин не вносили, держали в доме, благо черный вход в магазин прямо со двора усадьбы. Хотели сделать обыск в усадьбе, но Ася грудью встала на пути «ментов»: «Не имеете права, частная собственность!» – знают законы бизнесмены! Ашот рьяно убеждает оперативника, что «она сама принесла», потом указывает на меня, бесплатного сторожа: «Ей отец приносил, да он и сам торгует!» Такая  наглость меня, честного «кандидата наук», поразила, но подумал, пусть валит на меня, а не на дочку. Леру забрали в милицию, продержали ночь, выписали штраф, который так и не оплатил «хозяин», хотя и обещал – за моральный ущерб. Лера снова стала за стойку, я грелся в магазине – мороз. Ашот, опять же после бутылки пива устроил новое шоу. Обняв покупателя-украинца, стал изъясняться в любви к украинскому народу.
– Украинцы – хороший народ! – и, косясь на меня, – не то что русские лапотники, лентяи  и бездельники! Он как будто провоцировал меня на скандал. И дождался. Со словами «негодяй неблагодарный!» я бросился к нему, намереваясь нанести удар правой, но он схватил меня за отвороты пальто, не давая возможности мне развернуться. Я тоже схватил его за куртку, пытаясь оторваться и ударить его, но в этот момент Ася и Лера повисли на нас и растащили друг от друга, крича и успокаивая.
– Вон из магазина! Штоб я тебя больше здесь не видал! – кричит мневслед «хозяин».
– Видел я тебя в одном месте! – был мой ответ. С тех пор в этот мага-зин нога моя «больше не ступала». К счастью, вскоре дочь нашла работу в другом магазине и ушла из этого «гадючника», а хозяева прикрыли магазин, – усилился контроль за «дикими» бизнесменами.
Была в этой истории с магазином и одна положительная сторона: во время моих вечерних дежурств (а я в основном проводил их на улице, прохаживаясь  у магазинчика по переулку с частными домами, огородами и фруктовыми деревьями), и стали, при виде этой красоты небесной и земной, донимать меня неведомо откуда приходящие стихотворные строчки. Наверное, этому способствовали зеленые летом или покрытые искрящимся снегом зимой деревья, цветная гамма спеющих прямо на улице овощей, переход от дневного света к таинственным вечерним сумеркам, проявление первых звезд и завораживающий свет медленно плывущей в небосводе луны… И появлялись стихи обо всем, например, такое:
Небо вечернее, звездное,
Лунный лампадный огонь.
Встреча, свидание позднее,
Шепот, волнующий кровь…
Вечер весенний, пьянительный,
Теплого неба шатер…
О, этот миг удивительный –
Жарких сердец разговор.
За время моих дежурств набралось стихов этих на хороший сборник. Вопрос только – удастся ли издать его? В столе у меня лежит еще немало не изданных стихов, не на один сборник…
Второй разговор состоялся с двумя краснодарскими казаками, которые в поисках лучшей жизни оформились сторожами в нашем садоводческом кооперативе. Надо сказать, порядок на дачах они навели быстро и надолго, поймав несколько воришек с помощью огромной овчарки и проучив их по-своему, по-казацки.  Воровать боялись и еще полгода после того, как казаки, не добившись большей зарплаты, уехали домой. Так вот, встретив их как-то с собакой, ставшей уже легендой у дачников, я поблагодарил их за хорошую службу и спросил, что заставило их искать работу на стороне.
– А что делать? – отвечает Василий, высокий с небольшой бородкой, лет сорока, – коллективные хозяйства разгромили, свое хозяйство не кормит – кормов нет, техники нет. Нет хозяина в стране, бардак полный. Наверное, будем отделяться от России, надоела эта гребаная перестройка с ее суверенитетами. – Говорит вполне серьезно, подумалось: до какой же степени дошел процесс ослабления власти в стране!
– Я понимаю ваше возмущение, ребята, сам горю злостью и  негодованием (рассказываю историю с Ашотом). Но представьте: вы отделились, другая, третья область, и что же будет? – погибла Россия! А что мы все без России? Передавят, передушат, завоюют поодиночке! Верю, что переживем, и начнется возрождение России, знаю по опыту; в войну довелось жить. – Свою горячую речь я закрепил подарком, своим самиздатским сборником стихов «Россия – Приливск», в котором много стихов о России, и то, помните: «»Поднимись с колен, моя Россия…
Опасность гибели России, моей Родины, выдержавшей в своей истории столько испытаний и нашествий, ощущается мною, можно сказать, органически. Именно боль и переживания за ее судьбу, наполняли меня намного больше, чем наше нелегкое материальное положение и неприятности, свалившиеся на нас в этот период жизни. Естественно, этой болью, этим криком души хочется поделиться, обсудить, услышать от других чувства, меня одолевающие. Таким человеком может быть и Тиша Гроднянский, ведь всегда в центре разговоров у него споры о судьбах России, её обустройстве…
– Представляешь, что происходит с Россией? – взволнованно, страстно спрашиваю я, когда мы после работы остаемся вдвоем, и рассказываю два описанных мною разговора. Ответ Тиши, как неожиданно прозвучавший у самого уха выстрел.
– А что Россия? – спокойно, запивая бутерброд чаем, отвечает мой шеф. – Ну, погибнет Россия, останется Хазарское царство.
Не выясняю у Тиши, что за царство Хазарское (полный пробел у меня об этом царстве, помню только строчки Пушкина:«Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам»). Иду в библиотеку, ищу историю Хазарского Каганата. Материала в книгах на эту тему негусто, но достаточно, чтобы представить смысл сказанного Гроднянским.
Оказывается, в Х веке нашей эры существовало мощное царство со столицей в городе  Итиль, растянувшееся от Заволжья до самых азовских степей. Характер государства был грабительский, богатство приобреталось не трудом, а завоеваниями, добыча – данью. И – самое интересное, – иудеи, составлявшие небольшой процент населения этого царства, царства многонационального, сумели навязать верхушке Хазарского царства – бекам, иудаизм, как основную религию. Главой царства был каган, почитаемый всеми как руководитель и как духовный лидер. Потом вместо него править Хазарией стал царь иудейский, а каган остался почитаемым божеством: на него нельзя было смотреть, он предсказывал победы. Но если не угадывал, его казнили и выбирали нового из небогатой знати. Интересно, что для захоронения каганов был построен дворец со множеством мест для захоронения, но место захоронения каждого из каганов сохранялось в тайне (невольно напрашивается аналогия с мавзолеями для захоронения руководителей некоторых соцстран). Это Хазарское царство (каганат) с иудейской религией победил князь Святослав, объединившись с вятичами, которых тоже изрядно донимали хазары.  Стало понятно отношение Тиши к России, как и молодых ребят-спорщиков… Это меня сильно расстроило, но я не стал распространяться Тише на эту тему: несмотря ни на что, я испытывал к нему дружеское расположение, и оно как-то уживалось с моим патриотизмом. Этот разговор лишний раз показал, как сложен мир людской, и как мало я знаю о сути происходящих в нем событий… Подходил срок завершения моей работы у Гроднянского, когда можно будет стать на учет в центре занятости.
У Леры с Андреем – затишье. Мишуля становится самостоятельным, мы отпускаем его погулять во дворе, где полно детворы и его однолеток. Двор окружен четырьмя домами, включая и наш, балкон выходит во двор и можно всегда сделать «контроль» за внуком, оттыкать его в песочнице, у турника или у детских спортивных сооружений. У нас с Ларисой появилось больше возможности ездить на дачу, – Мишуля с удовольствием едет в электричке, ходит по роще, бегает по участку, загорает, обливается водой, через каждые два часа усаживается за стол в беседке, стучит по столу и кричит: «Я голоден!»
Сегодня, в ясный майский день, берем с собой на участок несколько окорочков (знаменитые «ножки Буша», напичканные, говорят, свинцом, но самые дешевые из мясных продуктов), чтобы на участке их съесть, предварительно превратив в шашлык. Костер-печку  удалось разжечь с трудом (дрова сырые), но вот веселое пламя вырывается из решетчатой пластины, уложенной на кирпичи, и пока костер прогорает, успеваем с Ларисой посадить огурцы. Костер прогорел, самое время крепить окорочка на «шампура» из толстой проволоки и делать «шашлык». У печи колдует Лара, как всегда бережет меня от мелких бытовых забот, тем более я вожусь с дверьми – разбухли и не хотят закрываться. Мишка вертится у печи с прутиком, поджигает его и – опалил себе руку.
– Бабушка, я обжегся!
На помощь прихожу я, промываю ему обожженное место холодной водой, смазываю постным маслом и он, уже забыв об ожоге, несется по дорожкам с хворостиной, изображая из себя конника. Лариса поочередно переворачивает «шампура» с окорочками, и уже со всех сторон они покрылись аппетитной золотистой корочкой.
– Хорош! – в нетерпении трогаю Лару, помогаю ей снять окорочка и положить в пластмассовые тарелки.
– Нарви лучка, – просит жена, нарезая хлеб, – да и чесночку тоже.
Как я люблю этот момент! И даже не за возможность полакомиться блюдом, которое доводится нам редко поесть, а за атмосферу умиротворения, общения конкретного, непосредственного, глаза – в глаза; Лариса не спешит, аккуратно снимает шкурку с курицы и отдает мне, – она не есть куриные шкурки, «попы» и другие «нечистые места». Потом, грациозно отставив мизинец, откусывает первый кусок окорочка (а я уже успел половину окорочка съесть) аккуратно, не спеша. Смотрю на нее с нежностью, этот ее жест живет со мною уже десятки лет и всегда вызывает радость-нежность, радость-признание, радость-любование, короче, что-то высокое, духовное. Это отсвет большого, высокого чувства, которое постоянное присутствует во мне при общении с моей «половиной», то явно проявляя себя, то уходя в глубины моего сердца… В общении с ней мое плохое, которого во мне предостаточно, тонет в ответной волне верности, любви и преданности. Даже такое плохое, как К-е мое предательство…
Миша убежал за ограду ловить бабочек, мы с Ларой допиваем чай, убираем посуду, я подсаживаюсь к ней, глажу ее по голове. А у нее на глазах вдруг выступают слезы. Она ловит мой ласковый взгляд.
– Хорошо, правда? – я киваю. – Только между этим «хорошо» и нами теперь стоит твоя веселая жизнь в К… Ведь была у тебя там женщина? – я молчу. – Если бы признался и попросил прощения, намного легче было бы на сердце…
Я опять молчу. Нет никакого желания признаваться в своей мерзости, особенно сейчас, когда мы снова близки душами, близки  и материально и духовно за этим столом возвращенного семейного счастья. Да и вообще, вряд ли хватит мужества признаться в измене, глядя в чистые, не замутненные предательством (в этом я уверен, хотя постоянно ревную Лару ко всем) глаза супруги. А покаяться я очень бы хотел, но как это сделать, не признаваясь? И я каюсь, каюсь искренне, но мысленно, про себя… А губы выговаривают успокаивающую неправду.
– Лара, поверь, ничего не было. Это какое-то недоразумение с этим письмом…
– Ладно, пусть будет так… Пошли, передохнем, а потом докончим посадку. – Если бы вы знали, уважаемый читатель, как мерзко и гадко было у меня на душе, когда я пошел за Мишей…
Мишулю удается уложить, но только с Ларисой в хате. А я, лежа на раскладушке, пригреваемый тепленьким майским солнышком, каждой кле-точкой впитываю свежесть майского воздуха и любуюсь зеленью деревьев, пламенем распустившихся тюльпанов. Но наслаждение от окружающей природной красоты, ласкающего прикосновения солнечных лучей портит жужжащая в голове, как пчела, царапающая грудь мысль: «Чем смогу оправдаться перед женой? Сможет ли она забыть, простить?»
Двухмесячное затишье в бурных отношениях Леры и Андрея вдруг разразилось оглушающей трагедией. В эту ночь Лера не пришла ночевать. Лариса успокаивает меня, неспокойного:
– Наверное, осталась на ночь у него. – Действительно в последнее время Лера раза два ночевала у Андрея.
И все-таки заснул я не сразу, да и сон был неспокойный, с «ужастика-ми». Долго спать не пришлось, около пяти (время посмотрел, проходя в коридор – открыть дверь)  долго и страшно зазвонил входной звонок. На пороге – милиционер.
– Что случилось? – предчувствуя недоброе, задаю вопрос, а сердце начинает колотиться в груди, как пойманная птаха. И не напрасно…
– Не у вас находится гражданин Лужин Андрей Алексеевич? – Я заволновался еще больше.
– Да что случилось?!
– Случилось, отец, случилось. Этот самый Лужин пырнул ножом жену свою, и, как понимаю, дочку вашу.
– Она жива? – перехватило дыхание, голова закружилась, руки задрожали.
– Жива. Увезли в пятую городскую больницу (больница скорой помощи) на операцию. Состояние не безнадежное. А вот зять ваш сбежал, ищем голубчика. – Сразу же едем с Ларой в больницу, Мишуля остался с моей мамой, хотя она и чувствует себя неважно. В реанимацию, где Лера находилась после операции, не пустили, но успокоили.
– Ранение серьезное, пробит желудок, поджелудочная железа. Но со-стояние терпимое, будет жить, не волнуйтесь.
Лара уехала домой, я остался до вечера, но ничего нового не узнал. Дома она рассказала подробности трагического происшествия, которые узнала у Таси, матери Андрея.
– Были в гостях  у друзей до двух ночи, потом пошли к Андрею, там сидели еще на кухне. Из-за чего все случилось неизвестно, только схватил он кухонный нож и ударил Леру в живот. Хорошо, Тася подняла шум, соседи вызвали скорую и милицию, поэтому крови мало потеряла, иначе бы не спасли…
– А зятек что?
– Да поймали гада. Вернее, сам сдался.
Эта ночь была, наверное, самой страшной в нашей жизни. До этого общим горем для нас была смерть бабушки Тамары и Никиты. А теперь дочечка, наша Лерочка, на грани жизни и смерти… В эту ночь я впервые обратился к Богу… Заметьте, не к оккультным учителям, не к будисткимпросвященным, а к нашему православному Богу, во имя которого я крестился четверть века тому назад! Нет, я не знаю молитв, кроме «Отче наш», у меня нет молитвенника. Я просто очень искренне и с верою молю Бога: «Господи спаси нашу Лерочку, нашу девочку!» Только под утро мы забылись недолгим сном, а перед этим как результат ночного страдания и моления, во мне зазвучат стихи, в которых мы с маленькой, –два годика –Лерой, идем по берегу моря «за ручку», и море, и солнце, и небо поют песню о счастье отцовском и радости земной.
Тебе так больно, девочка моя,
И я в объятьях страха, полусонный,
Борюсь во тьме ночной с душевной болью.
И видится – бессчетно, много раз
Мне: море, галька, солнца беспределье…
Волны ладонь ласкает мягко нас,
Морского ветра вздох – прикосновенье…
Мы, взявшись за руки, идем – и ты, и я –
В распахнутые неба горизонты…
Ты маленькая капелька моя
И продолжение заоблачных миров ты…
Через два дня в состоянии дочечки наступает улучшение, становится ясно – Лера будет жить! Против Андрея возбуждено уголовное дело. Заявления мы не писали, но когда пришли сестры зятя с просьбой написать заявление о прекращении дела, я отказался.
– Дело не в том, что мы хотим отомстить Андрею. Тут другое: если его не остановить сейчас, когда он совершил уже три преступления (нападение с ножом, поджег и нанесение опасного для жизни ранения), он никогда не поймет, что хорошо  и что плохо. Так и останется «детское» непонимание своих преступных действий, а значит, он может совершить еще более тяжкое преступление. Извините, но просить о прекращении дела мы не будем, Андрей должен остановиться и задуматься о своей жизни.
Сестры на своей просьбе не настаивали, и через время режущая глаз и душу картина суда отпечатается в моей памяти надолго…
Андрей – в клетке для обвиняемых, вопросы судьи ко мне, милицио-нер, ведущий Андрея к тюремной машине… И Лерино лицо, напряженное, со следами слез, в лице боль прощания с только начавшейся семейной жизнью, с несостоявшейся «половиной»… Возможно, в тот момент ею было принято решение о разводе...
Трагические события эти повернули меня лицом к вере, вере право-славной. Как будто какая-то невидимая шторка открылась то ли в моем сердце, то ли в сознании: вдруг я понял, что только вера вЕдиного Бога, вера, в которой был крещен много лет назад, – тот главный путь к Истине в этом непостоянном, пугающем страданиями мире. Я приобретаю молитвослов, несколько православных брошюр, начинаю иногда молиться. Конечно, в душе моей нет еще ни самооценки, ни чувства покаяния в своих неправых делах, не говоря уже о мыслях. Конечно, мне еще не знакомы прописные истины христианства. И, конечно, характер моих молений поверхностный, не от души, разве что чувство благодарности к Богу за спасение дочери (в том, что спасение было, я уверен) искренне и горячо. Икона у меня только одна – Спасителя, небольшая, старинная, доставшаяся мне после смерти Тамары Ивановны. Да еще икона Георгия Победоносца, подаренная мне Ларой позже.
– Молись, мой дорогой, любимый, муж, может, не будешь ругаться и нервы мне портить, – за ироническим подтекстом слов жены, считающей себя неверующей, кроется, я уверен, тот негаснущий огонек веры, часто неведомый до какого-то момента для самого «неверующего».
Получив в отделе кадров КБ запись о полугодовой работе, иду в Центр Занятости, – теперь имею право стать там на учет и получать пособие, пока не «определят» меня на работу. Часовое стояние в очереди, регистрация, и – сижу перед инспектором, просматриваю список вакансий. Вакансии в основном рабочие: строителей, продавцов, водителей. Стоп! Инженер-электрик в конструкторский отдел одного из небольших заводов на окраине Приливска. Еду, выясняю: работа знакомая, оклад небольшой. Но главное узнаю у сотрудников отдела – зарплату не платят третий месяц (сейчас это массовое явление, денег у предприятий нет), завод перестраивается под выпуск «мирной» продукции. Несколько аналогичных поездок, и прихожу к выводу: приличную работу мне не найти, переучиваться – тоже смысл невелик: потрачу время на обучение, а работу все равно не найду. Нужно подождать, поискать к небольшому пособию по безработице какие-то подработки.
Сегодня мы опять на даче. Но будем не только готовить задел на урожай овощей и фруктов – рыхление земли на участках с посаженными овощами, обкапывание деревьев и кустарников, полив. Нам предстоит еще и приятная с полезным «работа» – поиск грибов. Не удивляйтесь, читатель: мой биолог Лариса умудрилась сразу же после приезда в Приливск поставить грибную «охоту» на службу не только нашему духовному единению (а единение налицо: общение с природой, очищающее душу и сближающее нас, как в годы нашего знакомства, первых лет жизни семейной на Урале, почти ежегодных поездок туда в отпуск вплоть до трудных лет после развала Союза), но и хозяйственным нашим нуждам. Все годы мы исправно набирали грибов для супа, поджарки и даже для заготовок на зиму. Сейчас, когда приходится буквально выживать из-за недостатка средств, грибная «охота» становится не последней «статьей дохода» в нашем бюджете. Особенно широко развернули мы грибную «охоту», когда перебрались на окраину города, ближе к посадкам, об этом я еще расскажу. Теперь мы освоили и ближние посадки около нашего садового участка.
Огородные работы выполнены и Лариса – вот уж природная натура! – в нетерпении, с радостным выражением своего милого лица, достает пластмассовое ведерко и сумку, бросает в ведерко нож и спешит к выходу.
– Вы пока отдохните, а я разведаю, где есть грибы, тогда вас позову!
Через минуту, перейдя через дорогу, она скрывается в густой зелени деревьев. Грибы находим в основном в «дальней» роще, метров пятьсот от участка. Но, видно, решила Лара проверить грибную обстановку поближе – недавно прошли дожди. Всегда волнуюсь за Ларису, когда она уходит в рощу одна, – мало ли лихих людей бродит по нашим посадкам (еще одно подтверждение того, как дорога мне моя половина). Поэтому, когда минут через десять, слышу непривычный для Лары взволнованный громкий крик «Гена! Гена!», первая мысль «Кто-то напал! Зовет на помощь!». Хватаю первую попавшуюся палку и стремглав бегу к месту, откуда крик – метров сто от участка. Врываюсь в посадку и сразу же недалеко от дороги вижу картину, от которой тут же «отлегло от сердца»: у ведерка, наполовину наполненного шампиньонами (на Урале этот гриб не жалуют, а у нас он – один из самых элитных), стоит Лара – со счастливым лицом, серо-зеленые глаза сияют, – помолодевшая лет на двадцать.
– Ла, что случилось? – Но тут же понимаю – ненужный вопрос. Вблизи ведерка белеют шляпки шампиньонов, да еще каких! Такие грибы попадались нам единицами, а здесь – целая колония.
– Смотри, сколько грибов! Представляешь, иду, иду – ничего нет. И вдруг – такое чудо! – От избытка чувств она обнимает меня, и я горячо отвечаю объятием, мне кажется, мы в уральском лесу, и нам по двадцать с лишним лет: – Давай, я дособираю ведерко, а вы с Мишей придете, еще поищите.
И вправду, мы с Мишулей находим несколько колоний, Мишка в восторге от каждой найденной «полянки».
– Деда, смотри, смотри! Бабушка, еще нашли! – хотя бабушка вряд ли его слышит, она собиралась делать уборку в хате.
Домой уезжали нагруженные донельзя, но счастливые. Грибов хватает и на поджарку, и на суп, и на засолку нескольких баллонов. Для меня же главное в этом эпизоде – возвращение (в чувствах, мыслях) к нашим с Ларисой догреховным отношениям, к восстанавливаемой духовной близости…
Мне повезло на подработки. В центре занятости меня направляют в военкомат, где я за небольшую зарплату разношу повестки по вечерам. И спустя несколько дней встречаю доцента моей «родной» кафедры (на которой готовил и защитил диссертацию) Женю Нечипоренко.
– Как дела? Где обитаешь? – При этом вопросе сразу представляю свое униженное положение: еженедельные поездки в центр занятости, выбор предприятий, где есть вакансии, поездки туда, чтобы убедиться, что работы по специальности нет. Да и откуда быть работе по микроэлектронике, когда электронная промышленность стоит, новых разработок не ведется из-за отсутствия денег, – ждем готовых микросхем и устройств от западных и заокеанских «дядей». А опытные образцы теперь главенствующих в институте вычислительных изделий собирают на импортных микросхемах. И еще – преследующее днем и ночью сознание того, что я, один из ведущих специалистов в области  микроэлектроники даже в союзных масштабах – нахлебник у государства, не нужный никому ни со своими спецзнаниями, ни со своим кандидатским дипломом… И – тоска, переходящая в апатию. А надо искать заработок, бороться за выживание…
– Да вот, докатился, Женя, до центра занятости… Раньше только читал о безработных за рубежом, а теперь и сам вкушаю эту прелесть. – Нечипоренко сочувственно смотрит на меня, несчастного, треплет по плечу.  – Не унывай, пройдет это тяжелое время, еще мы с тобой разработаем большие интегральные схемы (микросхемы высокой сложности и плотности на основе сверхмалых элементов, мы начали их разрабатывать перед самым «реформированием» нашего микроэлектронного отдела).
… Через пятнадцать лет я прочитаю в газете, что наш институт опять занял ведущие позиции в нанотехнологии (размеры в нанометрах – одной тысячной микромиллиметра, в единицы их мы формировали размеры эле-ментов), которая теперь особенно на слуху. Выходит, мы и заложили тогда основы этой самой нанотехнологии…
– Да не унываю, просто противно, что  после того, как при моем уча-стии КБ внедрило в массовое производство (практически невыполнимая задача) несколько микроэлектронных разработок, три моих разработки по диссертации, выполнено больше двадцати разработок нашего отдела, теперь никому не нужен. А как дела на кафедре, как Серегин (завкафедрой, профессор, мой научный руководитель), давно  не был в институте?
– Серегин держится, а вот  кафедру сократили, несколько хороших ребят ушли. Слушай, мне сейчас небольшую работу подкинули, с оплатой, – разработка микродатчиков температуры и состава воздуха. Там очень пригодились бы пленки с редкозмельными элементами, которые ты получил при подготовке диссертации. Можно тебя оформить на полставки старшим научным сотрудником, на полную не смогу. Согласен?
– А… как же я смогу оформиться, я же на учете в центре?
– Будешь по договору, не в штате. Тем более, на полоклада.
И, вот,  уже наношу на керамику свои пленки в кафедральной химла-боратории, потом нужно напылить на них металлическую пленку для межсоединений, все это делаю сам на разных установках, только нужный рисунок вытравливания через фотошаблон делает мне лаборантка Валя, исполнительная, робеющая в общении со мной, – как-никак, кандидат наук, ветеран кафедры, КБ и института. А ветерану вспоминаются первые опыты по получению легированных (имеющих добавки) редкоземельными материалами пластинок оксида  кремния. Процесс несложный, но требующий соблюдения многих тонкостей, тем более такие пленки получены мною впервые, – нужно было решить химико-физические задачи по нанесению исходных жидкостей на пластины центрифугированием, да и сам процесс нанесения критичен. Помню, съездил я  тогда «поучиться» в ленинградское объединение «Позитрон», пожалуй, одно из двух или трех ведущих предприятий, не считая НИИ материалов в Зеленограде (с ними тоже сотрудничал я при проведении диссертационных экспериментов). Пленки там наносили попроще и более освоенные даже при массовом производстве. Но опыта по технологии нанесения я тогда набрался, и завязалось у нас творческое содружество, даже совместные работы опубликованы были в научных журналах. Тогда же пришлось мне плотно поработать и с кафедральными химиками. Завоевывать место в научном и техническом пространстве мне со своими пленками пришлось непросто, особенно когда их внедряли в изделия по договорам. «Опять Шестопалов но свою диссертацию работает», – шептались по углам, хотя доля этих работ в договорах не выходила за пределы десяти процентов. Наверное, поэтому практические результаты по «моим»  пленкам были раньше получены в других фирмах – в научно-производственном объединении Запорожья, в заводе г. Черновцы и в других: тогда еще это была одна страна…
Второе общение с химлабораторией у меня наблюдалось в самый расцвет перестройки – в девяностый год, когда мне, руководителю договора с К., представилась возможность оказать финансовую помощь кафедре в обмен на участие в разработке пьезопреобразовательного устройства, по которому у кафедры были неплохие наработки.
Эта работа, возвратившая меня на время к научной деятельности, – как глоток живой воды в пустыне под названием «перестройка»; позывы научного, исследовательского, созидательного зуда вновь тревожат, возносят и уносят меня, подступающего к порогу веры, в страну физико-химических явлений, процессов, параметров, результатов. Дополнительным удовольствием моей «академической» жизни – перерывы, которые провожу на территории института, включающей два учебных корпуса, физзал, столовую и большой двор со спортивной площадкой, вторая половина двора – тихий, нешумный сейчас (студенты на каникулах) сквер с каштанами, ивами и даже прижившимися здесь елями. В этой половине – часто установленные скамьи и перерыв я провожу на одной из них, наслаждаюсь тишиной, видом аккуратных, еще зеленых деревьев, чистым пронзительно синим небом. Иногда появляется небольшая группка студентов, то ли участвующих в идущем ремонте ин-ститутского корпуса, то ли соскучившихся по «алма-матер». И тоже почувствую себя не заслуженным работником института, внедрявшим его разработки в разных городах Союза, получавшим ежемесячно авторские свидетельства (опять же, заявитель – институт) на изобретения, красующимся на досках почета КБ и института, имеющим трудовую книжку с множеством благодарностей и даже медаль, а начинающим ученым, или даже студентом, перешедшим на второй курс…
С собой у меня всегда книга, или философская, или техническая. Замечательное время покоя в бушующем океане переустройства страны, раздумий, занятия любимым делом: наукой и литературным творчеством! И это несмотря на очень скромный обед в столовой, или не менее скромный завтрак дома. Особенно радует то, что проясняются условия получения чувствительного элемента датчика, в котором важной является «моя» пленка.
Досрочная пенсия! Это лучший выход из положения, в котором я  нахожусь последние месяцы. Обстановка в стране по-прежнему напряжен-ная, экономика еще не поднялась Повторное избрание Ельцина президентом мало что изменило; его болезни и пристрастие к спиртному тем более не способствует хорошему управлению страной. Насколько он силен в борьбе со старым, настолько же слаб в хозяйственном, экономическом строительстве России. Его решительность, проявившаяся при противостоянии Белого дома Кремлю в ноябре 1993 года, не проявляется ни в хозяйственной деятельности, ни в Чеченском конфликте: отряды ваххабитов захватывают Грозный, гибнут молодые, необстрелянные российские солдаты.
Хорошо, Лера устроилась в «крутой» магазин, не очень далеко от дома, и мы втроем (с Мишей) ходим по вечерам ее «забирать» домой: слава Богу, не трехсменная работа теперь. Эти походы-ожидания еще больше объединяют нас с Ларисой, а «скрепляющим элементом» – наш Мишуля, баловной, любопытный и неистощимый на смешные высказывания. Вот, например: «Дедушка, у тебя всегда была борода? Ты с ней и родился?» Или:Мишуля сильно наклонился над перилами балкона, я его поддерживаю, пугаю: «Смотри, упадешь с балкона, оглянуться не успеешь!» А он мне: «Успею!». Через какое-то время «высказываний» собирается больше десятка, и их публикую в двух номерах городских газет.
Ожидаем мы Леру обычно недалеко от магазина, в симпатичной, со скамьями и столиком беседке. Обязательно берем с собой маленький «ужин»  и чего-нибудь попить – чай, компот. Время окончания Лериной работы варьируется хозяином магазина в пределах часа, полутора, в зависимости от наличия покупателей. Лара – со своим неизменным вязанием, мы  с Мишей играем в мяч, в домино. И несмотря на наш семейный финансовый «кризис», ко мне возвращается спокойствие души, ощущение надежности семейной жизни, основа которой – моя жена, внуки и дети. Это крепнущее единение (как говаривал один мой знакомый: нас бьют, а мы крепчаем!) усиливают и наши поездки на участок, когда приходится избегать встреч с кондуктором (денег на проезд не хватает), перебегая из вагона в вагон, выносить на последней остановке уснувшего Мишку;  а на участке в перерывах между работой наслаждаться горячим, сваренным на костре супом, или «печенкой». А наши походы! В ближние от дома рощи по грибы, за поспевшими абрикосами, за оставшимися после уборки комбайном подсолнухами, за «ничейными» ягодами. Инициатор походов всегда – Лара, ее «лесная» натура находит себя в наших безлесных местах. Я иду с охотой: она уже давно, еще на Урале, за-разила меня любовью к природе, к походам, к растительному и животному миру. Мишулю же вообще уговаривать не надо, он с удовольствием откликается на любой призыв к путешествию.
Сегодня мы идем с Мишей (он приехал с Черного моря, где был с Лерой, его привезла её подруга, чему мы с Ларой очень рады) на добычу жердел, из которых Лара научилась закрывать бессахарное варенье, или с искусственным сахаром, так дешевле.
Маршрут наш изучен до мелочей: через железную дорогу и рощу, мимо ремесленного училища, выходим в переулки пригорода Приливска, где частные владения сельского типа и редкие многоэтажные дома. Нас уже приметили, в угловой усадьбе копается в земле старичок, мы знаем (Лара успела с ним пообщаться, такая она контактная!), что ему девяносто лет, что он живет с дочкой и внуком. Все это он рассказал Ларисе, легко сходящейся с людьми, умеющей посочувствовать, посоветовать; да и в общении она приятная, приветливая, вызывающая доверие.
– Здравствуйте, – старичок перестает тяпать, – гулять?
– Да, идем в рощу за жерделами. Как ваше здоровье, Иван Петрович? – Иван Петрович жалуется на ревматизм, Лара рассказывает ему недавно вычитанный ею рецепт, и мы идем по переулку к металлическим гаражам, за которыми – роща с жерделевым «садом». В переулке два ряда фруктовых деревьев, много не собранных яблок, слив, жердел: владельцы не успевают собирать «уличные» фрукты. Мы набираем в ведерко яблок и слив – для компота и выходим к гаражам и к роще. В роще тоже есть жерделовые деревья, но их мало и плодов на них не густо, и мы гордо проходим мимо: через метров двести, слева от рощи – непонятно почему заброшенный жердёловый сад с землей в колдобинах, заросших травой. Находим дерево, где жерделы крупные, спелые и ветки усыпаны ими.
– Миша, давай наверх, потряси нам! – командует Лариса. – Да Мишуля и сам уже взобрался на дерево и трясет ветки отчаянно. Жердёлы падают нам на головы, в невысокую траву, мы смеемся, уворачиваемся  от больно бьющих плодов.
– Хватит, Миша, хватит! – бабушке с трудом удается утихомирить внука, ему нравится «стрелять» фруктами.
– Та-та-та! Та-та-та! – наконец угомонился, и через полчаса пластмассовые ведерки и сумка наполнены доверху. Жарко, мы в поту, но настроение радостно-приподнятое: добыли съестного и, главное, совместный поход укрепляет нашу близость и любовь друг к другу.
– Кушать хочу! – Мишуля начинает копаться в сумке со съестным. Лара пресекает этот непорядок на корню. – Сейчас найдем хорошее место, там и перекусим.
Вот оно, такое место! В тени деревьев, на радостно-зеленой полянке, кто-то палил костер, от «пикника» остался столик из кирпичей и картона от упаковки. Усаживаемся вокруг столика на  траве, Лариса выкладывает вареные яйца, помидоры (с участка!), оладьи, ставит пластмассовую бутыль с компотом: чего-чего, а фруктов на компот у нас хватает. Мишуля с удовольствием уплетает яйцо с помидором, обильно посыпая его солью, запивает компотом из пластмассового стаканчика (они у нас в любом походе) – проголодался. Ох, как не хочется вставать с прохладной, манящей к отдыху травы, идти с грузом в душных объятьях солнечного тепла. Лара давно уже болезненно реагирует на него, возможно, сердечко пошаливает. Но провериться у врача ее не заставишь – она вся в делах: то закрывает соления-варения, то вяжет, то шьет, то колдует над нашим питанием, – как дешевле, но и вкусно нас накормить. Изобретательность её не знает границ: и «паюсная икра» из манки с рассолом от хамсы и томатом, то «мёд» из цветков одуванчиков, или маринованная дешевая рыба с луком и уксусом. И все делается легко и быстро, без жалоб на усталость, с полной самоотдачей: кажется, я заново начинаю оценивать достоинства своей «половины», которые раньше виделись мне сами собой разумеющимися, не стоящими задержки на них моего «драгоценного» внимания… Но ореол романтики  пока не спал с моего К-го увлечения, и еще снятся сны о моих поездках в К…
Возвращаемся домой по тенистой аллее вдоль рощи, здесь тоже душ-новато, зато нет перегревающих тело солнечных лучей. Мишуля развлекает нас по дороге: то взбирается на дерево, то заставляет меня сражаться найденными у дороги палками. И никаких разговоров и мыслей о неприятностях, трудностях жизни: нам маленький, неполный (Лера на работе) семейный мирок в объятиях азовской природы полон спокойствия и оптимизма.
Походы наши «с пользой» следуют по мере поспевания новой ягоды. Пришла пора дерновки, и мы уже в пути.
– А куда нам идти? – обращается Миша к Ларисе, когда наша компания пересекает шоссе мимо стоящего невдалеке танка – в честь освобождения Приливска, – и направляется в сторону поспевающих массивов кукурузных полей. Перед танком мы прошли автодром, примыкающий к жилому району, – не позавидуешь жителям: гул тут стоит небывалый от гоночных машин.
– А сейчас поднимаемся вверх до разрушенного моста (Лара изучила все окрестности в этом районе), а там… – Мишка раскрыл рот, глаза широко раскрыты, – что там?
– А там есть рощица терновая, и мы наберем терновки для компота на зиму, понял?
Но мы не минуем посадки, быстро проходим ее, успеваем набрать немного сыроежек и шампиньонов на хороший суп. Терновая роща запряталась в низине за рядом невысоких тополей. Миша первый пробует с ведерком проникнуть в густо сходящиеся колючие кусты терновника. И сразу:
– Бабушка, я не могу пролезть, они колючие!
– Да нельзя так напролом идти! Нужно нежно, медленно, изгибаясь, – Лара показывает, как это «нежно» и «медленно»: минута, и она уже внутри терновой «крепости», там ягоды намного больше, чем снаружи.
У меня тоже не так ладно получается, как у Ларисы, и в общей «добыче» (шестилитровое ведерко), полученной через два часа наших трудов, доля моя и Мишули вместе составляет около одной трети ведерка. И во все время нашей ягодной «охоты» мы с внуком восхищаемся ловкостью проникновения бабушки в кусты и ее высокой производительностью в сборе ягод. Впрочем, моя Лара (опять называю ее «моею»…) в любом деле всегда «на высоте». В это нелегкое время она усиленно вяжет, распуская старые вязаные вещи, собранные у родных и знакомых, и теперь у нас у всех вязаные кофты, безрукавки, у девчат – теплые шапки. И, конечно же, носки. И все, будь то приготовление пищи, хозяйственные дела, или дачные работы, – все у нее, как говорят у нас в Приливске, «в руках горит». И ни нытья, ни жалоб, ни упреков другим членам семьи…
Итак, ведерко полное, и пора соблюсти нашу традицию, наш «кайф» – то ли обед, то ли завтрак на природе. Для нас это не столько утоление голода, получение животного удовольствия, сколько душевное единение в отдыхе, как и в труде. А для Мишки – хорошая школа «семейственности» (пусть и неполной – без отца, и болезненной в этом отношении, но тем более жаждуемой им, полусиротиночкой нашим…), от которой и возрастают в характере человека и уважение к труду, и подавление эгоизма (все делим поровну во время «обеда»), и причастность к делам семейным, к работе «организма» семьи. Едим не спеша, переговариваясь, наслаждаясь небом, солнцем, травой, воздухом – всеми походно-туристическими прелестями.  Ведь каждая такая вылазка, помимо дачного «кайфа», – маленький туристический маршрут, маленький отпуск. Его не сравнишь даже с отдыхом-трудом на участке, тоже природным, но все-таки не походным, «домашним». Да надо учитывать и весомый «приработок» к  нашим пока еще скудным урожаям на дачном участке – с молодыми деревьями и кустарниками, плохо удобряемой (нет денег на удобрения) землей.
К Тише Гродянскомуя после оформления пенсии снова «нанялся» по договору. А договор непростой: определяет мне оплату, как менеджеру по рекламе двух разработанных в лаборатории медицинских приборов. Я предлагаю их учреждениям, больницам, диагностическим центрам. В случае покупки приборов с моим участием в сделке получаю проценты от выручки. Это меня устраивает: сам распоряжаюсь своим временем, но и «варюсь» в атмосфере творческой, технической.
Коллектив небольшой, но дружный, народ не злой, а шахматные и словесные баталии в перерыв и после работы украшают нелегкую для всех нынешнюю жизнь. В один из праздников я принес свои «самопальные» сборники стихов и прочитал небольшому «собранию» лаборатории за праздничным столом. Стихи понравились, Тиша интересуется.
– Состоишь в литобъединении?
– Давно состоял в городском объединении при нашей Приливской газете, многому научился, много печатали моих стихов в Приливске, и в других городах… Когда стал готовить диссертацию, прервался мой активный выход к читателю, хотя стихи писал все время, в поездах, в гостиницах, в транспорте, на отдыхе. Потом – перестройка, работа с К., требовавшая полной отдачи сил, бедствование, борьба за выживание…
– Ну, а сейчас-то можешь вернуться к активному творчеству? Пенсию получаешь, время свободное есть. У нас в городе организовали новое литературное объединение, руководитель – наша хорошая знакомая, Таисия Ивановна Моторина. Они собираются два раза в месяц в Доме Учителя, она – бывший преподаватель нашего пединститута. Познакомить тебя с ней?
– Нет, спасибо. Я сам схожу как-нибудь туда, посмотрю, какое у них литобъединение. – Подсказка Гроднянского сделана ко времени: появилось желание вынести накопившиеся стихи на суд коллег и читателей, это самый верный способ «посмотреть на себя со стороны». Тем более Тиша упомянул, что в этом литобъединении (название ЛХО – литературно-художественное объединение) периодически издают коллективные сборники стихов и прозы.
Потом беседа наша с Тишей сворачивает на колею религии и политики. И в том, и в другом взгляды у нас, несмотря на доверительные отношения, не сходятся. Тиша знает о моих духовных исканиях в «темных коридорах» оккультизма, йоги, иудаизма, знает о моем предпочтении православию; это ему очень не нравится, он даже нарушает свою доброжелательную и сдержанную манеру в разговоре и в спорах, возмущенно возражает против признания Православия самой правильной религией.
– Иудейские пророки призывали к единобожию, Закон определил все моральные нормы, переданные Моисею Самим Богом на горе Синай! Так чем новым отличается христианство от иудейской веры?
…Я еще «мелко плаваю» в Православной догматике, толком не разо-брался в сути великого значения замены Старого Завета на Новый, о кото-ром, кстати, Бог говорил еще через иудейских пророков. Потом, годы спустя, я отвечу Тише «задним числом», что Закон не давал Спасения, а определял грехи человека, и только спасительная жертва Богочеловека смогла принести спасение через Иисуса Христа всем верующим в Него и вечную жизнь в Царстве Небесном. В доказательство приведу ссылку апостола Павла на слова Господа, переданные через пророка: «Вот, наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды Новый завет, не такой завет, какой Я заключил с отцами их» (Евр. 8:8,9.- Ю.Ч.) и «Вот завет, который завещаю дому Израилеву после тех дней, говорит Господь: вложу законы Мои в мысли их и напишу их на сердцах их, и буду их Богом, а они будут моим народом». И сам Павел добавляет «Говоря «новый», показал ветхость первого: а ветшающее и стареющее близки к уничтожению» (Евр. 8:10, 13.-Ю.Ч.). Докажу ему мысленно, что Ветхий Завет был преддверием Божьего домостроительства, тайна которого – в очеловечивании Сына Божия Бога Слово, то есть в соединении вечного, небесного с временным, земным, и в победе Богочеловека, нового Адама над дьяволом и смертью через крестную мучительную смерть Его, как человека, но человека безгрешного…
Сейчас возражение мое содержит главное, что я успел усвоить:
– Но Ветхий Завет не привел к победе над смертью, в нем не было за-поведи любить всех людей, даже врагов своих.
– Гроднянский злится не на шутку, ему не нравится моя непоколебимая вера в Иисуса Христа, как Бога Слово, второго Лица Пресвятой Троицы; у него позиция, похожая на убеждения книжников и фарисеев – Иисус Христос – не предсказанный пророками и ожидаемый еврейским народом мессия, Сын Божий. Тише хочется переубедить меня, навязать мне свое мнение, что настоящий «мессия» еще придет. Он начинает, то ли провоцируя меня на возмущение, то ли действительно веря в это, говорить совсем немыслимые вещи.
– В конце концов, чем сатана хуже Бога? Он же – движитель развития человечества, вдохновитель его достижений в науке, технике, культуре. Он дает нам полноту жизни здесь, на земле: и в половой любви, и в наслаждении пищей и вином, взрывом чувств в литературе, музыке. Почему мы должны отрицать его и ненавидеть? – Понимаю, что я ему слабый оппонент, но чувствую кощунственность его слов, как человек верующий, пусть и грешный с головы до пят. И возражение мое, может быть, и наивно, но для самого кажется убедительным.
– Сатана плох уже потому, что заповеди Божии, в которых призыв к чистоте, любовь, все что есть только доброго и хорошего, не по нутру ему.
… Спустя несколько лет я мог бы ответить Тише более грамотно, основываясь на христианском учении. Что главная беда сатаны – его, твари Божией, – желание стать не только таким, как его Создатель, но даже выше Бога. Это следует из тайного учения, «кабаллы», принятого предками нынешних сатанистов. По этому учению «Что вверху, что внизу. Что прежде, что после – единство, равенство, совершенство». А в печати царя-антихриста, тетраграмме «Мохин-Давид» слова «он тот, кем будет» (имеется ввиду сатана, который станет богом). Тетраграмма состоит из двух треугольников, один темный с вершиной вверх – триипостасный христианский Бог (для сатанистов – это «бог зла», преобладающий до времени), в вершине треугольника буква А – первая буква. Светлый треугольник с вершиной вниз и буквой в вершине ; (последняя) – треугольник «бога добра», дьявола, того, «кто после». И смысл тетрограммы – замена имени Бога именем новым, «кто был после, а стал всем…». То есть сатанисты ждут, когда «кто был внизу (дьявол) будет вверху». Отсюда же, из сатанинскойтетраграммы мистическое значение трех шестерок, о которых я узнаю из откровения ап. Иоанна Богослова, которые будут использовать современные сатанисты-глобалисты, как символ свой, аналогичный по значению Животворящему Кресту Господню для христиан (первая шестерка – 6 сторон тетраграммы, вторая – шесть углов, третья – шесть вершин)… Второй несмываемый грех лукавого – совращение и человека, высшего (даже более ангелов) творения, на отступление от Бога-создателя, приведение его ко греху смертному. Много еще мог бы я ответить Тише, но этого ничего я еще не знаю и принимаю его слова как несерьезную «экзотику», призванную вывести меня из себя. Но зарубка в душе осталась…
Спор заканчиваем убежденными идейными противниками. Тем не менее, это пока не мешает нашим деловым отношениям и внеслужебным приятельским, совместном участию в жарких шахматных турнирах втроем с Махмудом Борисовичем, проводимых после рабочего дня. Слово «турнир» тут уместно, потому как мы расписываем турнирную таблицу игр, по которой и выводится победитель из принятого количества партий. Если бы статистики оценили результаты наших игр, скажем, за полгода, то первым был бы Борисыч (так мы его называем в нерабочее время), жесткий, бескомпромиссный, не дающий «перехаживать», агрессивно-наступательный в игре. Тиша, мягкий, лояльный в отношениях с людьми (независимо от их положения, уровня образования и проч.), упорен в достижении победы, изобретателен в комбинациях, хладнокровен, но не такой беспощадный и непримиримый противник, как Борисыч. Меня же губит излишняя эмоциональность, скороспешность решений, приводящая часто к банальным «простым» ошибкам, поэтому и занял бы я у статистиков почетное третье место.
Сегодня предпраздничный  день, и отпустив молодежь и единственную в лаборатории женщину-сотрудницу, Гроднянский отрывается от компьютера, бросает мне.
– Гена, рисуй таблицу на шесть партий!
По жребию выпадает играть мне с Борисычем. Его напор (он любит наступать двумя конями) отражаю, разменяв своих слонов на его коней, благодаря редко допускаемой Борисычем ошибке с большим трудом довожу партию до ничьей. Гроднянскому сегодня не везет, он проигрывает и Махмуду, и мне. «Подбиваем бабки»: Борисыч  на первом месте, я – на втором. Тиша расстроен, он тоже эмоционален в игре, хотя и в меньшей степени, чем я. Но виду старается не подавать, одевается.
– Вы остаетесь? Не забудьте закрыть дверь (двери лаборатории опечатываются, все-таки «секретка»).
И мы «отрываемся» с Махмудом на всю катушку! Сначала играем пять партий, я проигрываю четыре из них, упрашиваю Борисыча сыграть еще три, и их проигрываю.
– По маленькой? – Махмуд утвердительно кивает. Но и спиртное мне не помогает: у Борисыча мозг работает также четко, как и до  потребления спиртного. Теряя контроль над собой, заставляю-упрашиваю его играть еще и еще… На часах уже больше десяти вечера, а я позабыл о времени, и о том, что дома меня ждет переживающая семья. И только телефонный звонок останавливает мою безуспешную гонку к победе.
– Алло?
– Тебе не кажется, что уже поздновато, и пора домой? – чистый, нежный, девичий голос Ларисы, спокойный, дружелюбный, отрезвляет мою разгоряченную азартом сущность. Не признаюсь себе, что испытываю радость от того, что у меня есть этот голос, эта душа, думающая обо мне, переживающая за меня… – Иду, через сорок минут буду дома. – До чего покладистая, не злая у меня женушка! Другая бы раскричалась, натыкала мне кучу эпитетов и сильных выражений, а Лара – само благоразумие, само женское спокойствие и выдержка! Хотя, знаю, переживает и дома укоризненно, без крика скажет:
– Ну, что, трудно было позвонить, чтобы не волновались?..
Ларисе увеличили в два раза площадь полов для уборки безувеличение зарплаты. Собственно, не столько в зарплате дело: её позвонок, ревматический с детства, не выдерживает такой нагрузки. Дома она с трудом наклоняется, с трудом выпрямляется, ночью, ворочаясь на диване, долго не спит, – ломят кости.
– Лара, тебе осталось до пенсионного возраста меньше года. Тебя могут досрочно отправить на пенсию, сейчас вряд ли есть работа инженеру-химику. Бросай это школьное дежурство и оформляйся в центр занятости.
– Да не отправят меня на пенсию, я же теперь не инженер-химик, а дежурная уборщица… А такие вакансии есть.
– Ну пойми, не будут тебе учитывать эти полгода, как профессию. Что эти полгода с тридцатью инженерскими!
Но убедить Ларису непросто, чего-чего, а упрямства ей не занимать. Через неделю, побывав в гостях у бывшей сослуживицы, она узнает,что та ушла-таки на пенсию досрочно, поработав после КБ охранником в доме культуры. Дополнительная информация «со стороны» действует намного убедительней, и через месяц мы с Ларисой – оба пенсионера. Пенсии не-большие, но еще сравнительно невелика оплата коммунальных слуг, недорого стоят импортные куриные окорочка, молочные продукты, цитрусовые, да и наш российский хлеб, крупы, бобовые, овощи и фрукты. Дешевизна импорта, видимо, от его избытка: «сердобольный» Запад во всю помогает истощенной последними событиями России. Но и забот, то бишь, затрат у нас немало: растет Мишуля, у Леры постоянно меняется работа – магазины и ларьки (другой работы нет) недолго «функционируют», закрываются по разным причинам. Условия работы ужасные: ларьки, магазинчики, ларечки  зимой не отапливаются, везде круглосуточная работа. Армия молодых приливских женщин и девушек спасаются от голода в качестве продавщиц с мизерной оплатой в этих ларьках-ларечках-магазинчиках, подавляющее большинство владельцев которых – кавказцы, едущие в Приливск с деньгами и хорошо за-рабатывающие на купле-продаже, этом единственном сейчас поле деятельности: заводы стоят, инженеры, учителя, врачи тоже ударились в торговлю свою, или «на дядю». И все-таки эти два года сравнительно терпимые для нашей небольшой семьи, Лера даже умудряется свои заработки вложить в не терпящий отсрочки ремонт сантехники и газового «хозяйства». У нас меняют трубы водопровода и даже ставят новую колонку, но не в кухне, а в ванной («так красивее», считает наш дизайнер Лера).
Как раз сегодня на меня навалилась нелюбимая (не выношу хозяй-ственных дел!) работа: нужно, по Леркиному замыслу, – ох, велика у дочери дизайнерская страсть! – на освободившееся от газовой колонки место на кухне перевесить шкаф для посуды и выставить модную сейчас кухонную «стенку», для чего требуется развернуть и моечный шкаф нашего кухонного гарнитура, купленного в пору моей работы по договору с К. Перенос мойки прошел без проблем, хотя все делаю в первый раз, раньше все эти работы выполняли слесари. Теперь времена изменились, нужно уметь все делать самому. В копилке моих хозяйственных дел уже есть ремонт старой газовой колонки  и замена износившегося унитаза. Вешать шкаф нужно на рейки, прикрепленные к стене, – по ней проходят газовые трубы.
– У  нас есть специальные гвозди, пробивают кирпич, крепи ими рейки, – советует Лариса. Прикидываю этот вариант, он мне не внушает доверия. Хотя не люблю делать что-то своими руками, но могу оценить своим «технологическим» умом любую операцию, подсказать правильное решение даже опытному слесарю, строителю. В этот же раз поддался «женскому совету», велик был соблазн ускорить процесс монтажа. Прибил, попробовал – прочно. Стали укладывать в шкаф посуду. И тут – трах-тарарах! Тарелки летят мне на голову, шкаф оторвался от стены вместе с верхней планкой, вот-вот упадет и сломает газовую трубу, а это – серьезная опасность.
– Лара, держи шкаф, помогай! – диким голосом пугаю жену; она, быстро оценив ситуацию, хватается за шкаф, и мы медленно, не спеша отрываем его от стены и осторожно опускаем на пол. Перевести дух и прийти в себя требуется минут пятнадцать.
– Нет, дорогая, я уж сделаю все по старой, надежной технологии! – и, пробив шлямбуром отверстия в стене, вбиваю деревянные «пробки», а к ним креплю шурупами злополучный шкаф.
– Все, теперь можно самим влезать в шкаф, не упадет, – удовлетворенно поглядываю на дело рук своих, усиленно вытирая обильно текущий пот (после удаления почки потливость при физической нагрузке и высокой температуре воздуха – моя «визитная карточка»).
– Мужик ты мой… – Лара вытирает мне лицо и шею полотенцем, нежно обнимает, целует во влажную щеку. У меня не проявляемая внешне мужская гордость смешивается с нежностью к моей «половинке»; кажется, рядом со мною – двадцатидвухлетняя моя Ла, чистая, юная, еще не испытавшая проявлений моего гадкого характера и потрясения от измены «своего мужика»… И с необыкновенной пронзительностью понимаю, что как бы не изменилась она, внешне с годами, – навсегда останется для меня той юной женой моей, потому что между нами существует глубоко скрытая, необъяснимая для меня пока душевная, невидимая связь…
Как говорится: недолго музыка играла, недолго счастье длилось, – нет денег на выплату пенсий. Да и откуда им взяться, если отчисления предприятий мизерные, Пенсионный фонд не получает нужных сумм. В Приливске действует организованная одним из депутатов муниципальная служба по разноске пенсий пенсионерам, она имеет с десяток участков во всех районах города, работает четко, не то, что почта, где пенсионеры выстаивают сумасшедшие очереди, часто безуспешно, – пенсии достаются не всем. Теперь, в пору денежного «голода» система разноски пробуксовывает, пенсии задерживают на месяц, на два. Мы с Ларисой перебиваемся, как можем: продаем старинные вещи, подрабатываем на разовых работах. Спасибо, Лерка зарабатывает неплохо, а летом уезжает с Мишей работать на базу отдыха недалеко от Сочи, там они бесплатно питаются и проживают, да еще она и зарабатывает неплохие деньги, не меньше, чем в любом из ларьков-магазинов.
Сегодня отправляем Леру на Кипр. В это тяжелое время многие ищут работу «на стороне», в том числе и наши российские женщины – в курортных местах: в гостиницах, ресторанах. Заработанные там доллары с большой выгодой меняются на рубли, которые совсем «упали» в сравнении с зелеными американскими бумажками. Оформление документов на загранпоездку обошлось в копеечку, и надо постараться вернуть их с лихвой.
– Дочечка, ты будь там аккуратной, не выходи поздно на улицу, все-таки, чужая страна. Не ругайся с хозяином (Лера будет кухонным работником в курортном ресторане), а то не заплатит, не за что будет вернуться домой, – скулю я, как самый суетливый из нашей провожающей тройки, – Мишуля третий.
– Папа, какая чужая страна. Там весь бизнес российский крутится, все скуплено нашими «новыми русскими». И население этой половины Кипра (она едет в греческую половину острова) на треть – русские!
– Вот времена настали, сетует Лариса в электричке, – мы возвращаемся из Придонска, где посадили Лерку на самолет. – Приходится кровинушку отпускать на чужбину. – Я молчу, только внутри закипает злость: сволочи демократы, призвали нас к рынку, свободе предпринимательства, возможности стать богатыми: даже я, никогда не ценивший материальное больше духовного, поддался соблазну, начал «темнеть» нутром. А на поверку все было ими заранее «схвачено», и теперь даже не могу дочери помочь в необходимом!
Я – на участке разноски пенсий, добываю наши с Ларисой «кровные» – недавно назначенные пенсии. Вчера наша разносчица Таня, хорошая, добрая женщина родом из Курска, сжалившись, шепнула при встрече:
– Приходи завтра к участку; денег будет мало, но ты пробивайся ко мне, скажи – вызывала. – Ох, спасибо Тане! Как нам кстати были бы задержанные на месяц пенсии! Лера на Кипре, деньги получит только при расчете, и мы втроем готовы уже через несколько дней «положить зубы на полку». Участок – в подвальном помещении одной из пятиэтажек нашего района. Вся лестница в подвал и площадка у дома заполнена нервными, кричащими и жестикулирующими людьми. У подвальных дверей отбивается от наседающих, отчаявшихся пенсионеров милиционер. Нахально, периодически выкрикивая «По вызову!» пробиваюсь к двери.
–Пропустите, меня вызывают получить пенсию вне очереди, инвалид! – к милиционеру, хотя очереди как таковой нет.
– Гражданин, отойдите от двери, если надо, вас вызовут! – Я на грани отчаяния: неужели не использую этот шанс? Мишка вчера ныл: «Хочу каши рисовой с молоком!» Но фортуна улыбнулась мне: выходит счастливый, с деньгами в руках пенсионер, а позади него Татьяна усиленно показывает на меня рукой и кричит милиционеру: «Пропустите вот этого, бородатого!»
– Жди меня здесь! – Таня выталкивает меня в комнатушку с маленьким столом, когда я пулей влетаю в заветный подвальный коридор. Через десять минут, расписавшись в ведомости за Лару и за себя, счастливый выбираюсь из подвала, придерживаю карман, в нем – целое состояние!
Ранняя весна, начало апреля, земля подсыхает. Ларисе уже не сидится на месте. На участок ехать рано, но подышать свежим весенним воздухом хочется. Поэтому легко поддаемся на уговоры Лары и совершаем марш-бросок в сторону автодрома и дальше, за терновник. Нас сегодня четверо: старший внук Дима, сын Ильи, ночевал у нас и с удовольствием поддерживает компанию.
– Мишка! Сделаем луки и будем стрелять из них в мишень! – ему де-сять лет, а Мише четыре, но отношения у них равноправные, на основе уважения и любви. Правда, Мишуля, на правах младшего, часто задирает Диму, тот его воспитывает, «прикладывая руку». Тогда младший внук жалуется на старшего, и нам приходится «тратить нервы» на обоих. Но это не главное, главное то, что у нас два красавца-внука, один блондин (Миша), другой – брюнет.
Изготовление луков занимает полчаса, а потом, с перебежками (наступление на индейцев), с короткими передышками, на замечаем, как проходим и мост, и терновник. Да и не мудрено: начинающий зеленеть пейзаж радует глаз, а пригревшее солнышко и весенний, наполненный свежестью воздух «работают» на бодрое состояние и весеннее настроение.
– Скорее сюда! Здесь яма! Глубо-о-кая! – убежавший вперед Мишка скачет вокруг круглой ямы, точнее, бетонной трубы, диаметром метра два, врытой в землю и наполненной водой. По периметру ямы – возвышение из расползающейся под ногами земли, выброшенной при рытье ямы. Видимо, это резервуар, потому что к нему идет трубопровод с краном у трубы.
– Какая тут глубина? – Дима выискивает засохший ствол камыша, метра два длиной, опускает в яму. – Не достает, глубоко.
Мишуля приплясывает на возвышении, и – вдруг, – земля под его ногами «поехала» к яме, и он вместе с ней… Затормозил перед самой ямой и застыл, неуклюже расставив руки, стараясь сохранить равновесие… Все решается секундами… Я на другом краю ямы, Дима – сзади Мишули, в шаге, в двух…
– Дима, сделай шаг вперед, – дрожащим шепотом командую внуку, – аккуратно протяни руку, сам отклонись назад, возьми Мишку за ворот куртки и медленно потяни на себя. А ты, – это к Мише, – медленно наклоняйся назад, возьми Диму за руку и медленно отступай к Диме.
Фу… Молодец, Дима, не растерялся, не охнул и не ахнул, цепко дер-жит побледневшего Милку за шиворот. Когда страшный момент миновал, только тогда посмотрел я на Ларису…Природная выдержка не изменила ей и на этот раз, но поза ее говорила о многом: все тело устремлено вперед, к Мише, она от него сзади метра на три, кажется, упади Мишуля, она бросилась бы за ним…
После полуминуты переживания случившегося, – вода градусов семь, от уровня воды до края трубы метра полтора, прыгни я за Мишей, шансов  вытащить нас Ларе и Вадику практически нет, не хватит сил, да и хорошей ветки поблизости нет, нас потянет вглубь намокшая одежда и обувь… – все пляшем около Мишки, обнимая, похлопывая его по всем частям тела. А потом обнимаемся друг с другом. Лариса, обхватив шею мою руками, непроизвольно целует меня несколько раз и шепчет:
– Это предупреждение нам, чтобы берегли друг друга… – слезинка скатывается из ее правого глаза к курносому носику, а мне непонятно: то ли слезинка – результат пережитого ужаса, то ли реакция на благополучный исход происшествия. А, может, воспоминание о моем предательстве и, одновременно, прощение  и радость от того, что мы вместе в радости и беде… И я тоже целую её и радуюсь, что она у меня есть: верная, надежная, любящая меня несмотря ни на что… Кажется, смотрим друг на друга вечность, и только отрезвляющий окрик Мишки: «Хватит целоваться, пошли дальше!» возвращает нас к не менее прекрасной, чем наши чувства, действительности…
Сегодня у нас неожиданный гость, его приводит Лера. Уже месяц, как она вернулась с Кипра, купила холодильник и заменила старый, со слабым изображением, телевизор на новый, с большим экраном. Лариса радуется, хвалит дочку.
– Молодец, она у нас хозяйственная, толковая. Теперь будем смотреть с тобой нормальное изображение, особенно «Поле Чудес», – это любимая Ларина передача. Я не фанат «телеящика» (лучше заняться стихотворчеством, или чтением интересной книги, особенно классики), но с удовольствием смотрю вместе с ней эту передачу, усевшись рядом на диване, или положив Ларе голову на ноги, обсуждая перипетии игры «для бедных», в которой можно выиграть дорогие вещи и даже автомобиль, если ты эрудирован и сообразителен. Мы оба не подвержены вещизму, нас захватывает процесс угадывания слов и сближает такое, «втроем» с телевизором, общение.
Как раз Лерин спутник, высокий красивый кавказец, с непременным акцентом и застает нас за описанным выше занятием.
– Знакомьтесь! Это Гуго, мой новый знакомый. Он подвез меня с работы, у него иномарка, можете посмотреть на нее в окно. – Сразу после приезда дочка устроилась в швейную мастерскую, недаром окончила училище по этой специальности. Владелец мастерской, армянин с криминальным прошлым, но толковый, хотя и строгий хозяин. Требует от работников высокой производительности и качества, но платит хорошо, и, что особенно важно в нынешние времена, вовремя. Лера у него раскройщик-учетчик, работает старательно, ответственно, поэтому он ценит ее как работника, и заработки у дочки неплохие. Они как раз к месту: Мишуле нужен велосипед, одежда и обувь, требующая постоянной смены, – мальчик растет «не по дням, а по часам».
Гуго пожимает мне руку и передает пакет. – Здэсь фрукты и всакие сладости. И вино!
Лара собирает на стол в кухне, и мы устраиваем маленький «сабантуй». Гуго разговорчив, весел и даже остроумен. Узнаем ,что познакомились они с Лерой в мастерской, что занимается он перепродажей труб с металлургического завода на Украину.
– Зарабатываю харашо, хачу машину новую купить. Буду катать Лэрочку на инамарке. Сэчас у меня последний мадель «Лада».
Сидение наше недолгое, Лера переодевается, они с Гуго спешат на выход, но неожиданный гость успевает крикнуть нам с порога:
– Едем к маим друзьям-грузинам на шашлык! Здэсь, недалеко, у моря, они построили тут дама. – Мы знаем это место, где на самом берегу моря вырос небольшой «элитный» поселок с домами-дворцами. Говорят, там строят дома в основном богатые кавказцы, много грузин. Не раз, проезжая в автобусе мимо этого поселка, слышал нелестные высказывания пассажиров-приливчан: «Смотри, как жируют пришлые богачи. Нагуляли жиру в России!»
– Ну, что скажешь, отец, своей дочке, насчет нового «зятя»? – просмотр любимой Лариной передачи «Поле Чудес» все равно прерван, и она ждет моего мнения о неожиданном визите и о новом знакомом дочери.
– А  что можно сказать, увидев один раз человека? Да и ничего о нем не знаем: женат ли, постоянно здесь живет, или наездами? Поживем, посмотрим. – Действительно, потребовалось времени больше года, чтобы оценить и пережить все нюансы этой Лериной связи…
Наконец, я последовал совету Гроднянского и заглянул на заседание ЛХО; проходит оно в Доме учителя, уютном полутораэтажном доме на главной улице «старой» части города, состоящей из дореволюционных построек в усадьбах зажиточных купцов, чиновников, промышленников. Эта часть Приливска, в отличие от новых районов с многоэтажными домами, своего рода музей-заповедник: здесь и дома-дворцы, построенные известными архитекторами, и просто здания, представляющие архитектурную ценность. Мне очень нравится этот район, в нем прожита значительная часть моей жизни, причем, в самых разных местах. Во время оккупации Приливска из-за доноса соседа (мол, наша мама партизанка, а отец – офицер Красной Армии) мы потеряли дом и были сосланы гестапо на Украину, а после возвращения в Приливск, в этот дом не вселились, временно снимали жилье в двух разных местах в районе радиоинститута; потом у центрального пляжа, а во время оккупации довелось жить в двухэтажном доме, числившимся за судоремонтным заводом, об этом доме я расскажу в своем повествовании. По возвращении из армии отца снимаем флигельки то у Свято-Никольского храма, то у центрального пляжа. Сюда же мы переехали уже с беременной Ларисой из Невинска, отсюда же переселились в выделенную нам квартиру. Конечно, я не мог не выразить своих добрых чувств к этому району родного города в не-скольких стихотворениях. Отрывок одного из таких стихотворений – признаний, родившегося при моей трамвайной поездке из «старого» города в «новый», привожу читателю.
Люблю в Приливском я трамвае
Проехать из конца в  конец,
По старым улицам виляя
(их строил греческий купец).
За поворотом резким сразу
В трамвайном грохоте промчим,
Где каждый дом корнями связан
Со стариной, неповторим.
Дом учителя – напротив знаменитого приливского парка, известного и в области, и в стране своими насаждениями, развитой «инфраструктурой» и ухоженностью. Зал заседаний, он же – концертный зал мест на сто, уютен и располагает к духовным взлетам. Организатор ЛХО Таисия Ивановна Моторина – моих лет, седоватая, со славянским типом лица (после узнаю, что она уроженка Вятской области, т.е. землячка Лариной мамы), сдержанная, интеллигентная, доброжелательная, открывает заседание словами:
– Дорогие коллеги! Сегодня наше заседание посвятим презентации (ох, уж эти иностранные словечки, «мусор» нашего неповторимого русского языка) сборника стихов известного нашего поэта и корреспондента «Приливской правды» Гринштейна Якова Викторовича! – Гринштейна я знаю по частым публикациям и его стихов, и заметок, связанных с культурной жизнью города. Помню его и со времен совместного участия в литобъединении при «Приливской правде». – А Моторина продолжает. – На некоторое его стихи наши музыканты сочинили мелодии и сегодня исполняют их.
Стихи читает сам Гринштейн и несколько других членов объединения. Никакой критики, никаких замечаний, это разительно отличает ЛХО отдетальных, подробных разборов прочитанных стихов в литобъединении при газете, где и мне приходилось не раз потеть над исправлениями замечаний руководителя и членов объединения… Ну что ж, в духе накатившей на нас демократии, – подумал я, здесь не столько учат писать, сколько дают возможностью «отвести душу» новичкам, или имеющим опыт, полученный ранее. «Наверное, буду ходить, душу отводить. А опыт у меня уже накопился. Недаром стихи мои были опубликованы в разных городах России, Украины, Армении, Узбекистана», – таков мой предварительный вывод. Особенно же меня интересует музыкальная сторона деятельности объединения, потому что постоянно мучают позывы сочинять мелодии к своим стихам, но не знаю, как начать; нужен толчок… Две песни на стихи Гринштейна исполняют женщины: одна – небольшого роста, черноволосая, с приятным «сопрано-вым» голосом. Ее Моторина представила как Лагину Анну Григорьевну. Мелодия песни мне понравилась, исполнение – тоже, чувствуется опыт музыкальный и сценический. Аккомпанирует она себе на стареньком пианино, стоящим в левой стороне мизансцены, у окна. Глядя на ее смуглое приятное лицо, я еще не знаю, как сильно она поможет в моем музыкальном становлении. Другая «музыкантша» – Нина Дмитриевна Митина, пожилая, приятная, аккомпанирует себе на гитаре. Мелодия не быстрая, романсовая, раздумчивая, напоминает мне творчество Окуджавы. Чувствую, как музыка благотворно действует на мое лирическое «я». И, возможно, с этого заседания-концерта мои мечты о сочинении мелодий к своим стихам перерастают в решение действовать, сочинять.
– Я вижу в зале новые лица, – замечает Моторина в конце заседания. – Вы пришли просто так, послушать, или у вас есть что прочесть свое? – Это обращение ко мне. У меня с собой один из трех «самиздатских» сборничков, которые сшили в институтской типографии: «Россия – Приливск», «С любовью», «Вселенная и жизнь». В каждом по 60-80 стихотворений, все вместе взятые они составляют около половины всего, наработанного за пятнадцать лет, «материала». Смело выхожу на сцену, представляюсь собравшимся поэтам и гостям, читаю:
«Россия… Белые березы, вздыхая, кланяются мне,
На листьях капли, словно слезы, сгорают в солнечном огне…»
Зал  отвечает бурными аплодисментами, – тема России и малой родины как никогда близка сейчас и часто выражаема в творчестве. Второе стихотворение – конечно, о Приливске, с такой концовкой:
… Мой город-сад, кварталами разбросан,
От моря в степь, шагнул богатырем:
Поближе к солнцу и прозрачным росам,
А мы – былинки, выросшие в нем…
После заседания Моторина подзывает меня к себе, просит сборник – прочитать и оценить.
– А что касается двух ваших стихотворений, замечательных по форме и по содержанию: мы готовим коллективный сборник обоих городских литобъединений, как раз о Приливске, называется «Город у моря», можем включить их в сборник. Если согласны, оформляйте их с коротенькой справкой о себе и отдайте мне.
Сегодня мы с Ларисой и Мишей в гостях у Виталика, моего единственного и любимого старшего брата. Он сейчас живет в жакте – однокомнатная квартира на первом этаже двухэтажного старинного купеческого особняка, построенного в форме буквы «Г», в типичном «одесском» дворе, даже с характерной деревянной ветхой лестницей внутри двора – на вторые этажи. Кроме комнаты он владеет еще маленьким узким коридорчиком, где газовая печка, оборудованные им ванная с подогревателем и сливом, и «минитуалет». В квартиру эту он вселился недавно, после сложных квартирных перипетий. Свою шикарную двухкомнатку в элитном доме, отделанную им самим по последней моде (современные обои, кухня с кухонным«уголком» и «стенкой», двери с матовым стеклом, паркет, оклеенные «шпоном под дуб» двери), он разменял в самый разгар перестройкина однокомнатную «хрущевку» и этот жакт. Тогда свою долю во владении малым строительным предприятием он продал и вынужден был жить на одну пенсию. В это же время от Виталика ушла четвертая жена, по ее словам, из-за его частых выпивок. Но, думаю, причиной было ухудшение материального положения: Вика, меркантильная до предела, сделала «логический выбор». Страсть к выпивке, да еще в компании с женщинами, у Виталика усилилась, собранные до ухода на пенсию деньги быстро кончились. Поэтому «хрущевка» была продана и брат переселился в «жакт»: не захотел остаться «в удобствах», уж больно район «жакта» ему понравился – у центрального рынка. Виталик с детства своего военного любит рынок, его живую, стремительную текучку, возможность пообщаться с людьми. С кем-то поспорить и тут же помириться, рассказав «одесский» или другой анекдот, с кем-то вспомнить историю из военных лет. У рынка же – пивная, переделанная, в духе времени, в пивбар, здесь – место традиционных встреч брата с друзьями из далекого военного и послевоенного детства: один из них в прошлом – футболист московской команды, другой – руководитель городского эстрадного оркестра, третий – преуспевающий бизнесмен с криминальным прошлым.
Рассказы Виталика об этих встречах живы и полны юмора, смешанного с грустью воспоминаний о невозвратном голодном, холодном и все равно счастливом отрезке времени под названием «детство и юность»…Мне они особенно интересны, потому как я, младше брата на пять лет, хорошо помню всех его друзей, живших в нашем доме и на нашей улице: для нас, шести-, семилетних, они были большим авторитетом, и тень этого преклонения сохранилась до нынешнего зрелого возраста.
Сегодняшнее наше посещение Виталика не простое: у него шестидесятилетний юбилей. Брат теперь не может устроить шикарный стол, каким баловал нас в своей элитной двухкомнатке–с ухой из «красной» рыбы, паюсной икрой, запеченным сазаном, заморской выпивкой. Тогда его строительные дела шли в гору, заработки – в несколько раз выше наших с Ларисой, вместе взятых. Но он умудряется и в нынешнем своем бедняцком положении «не ударить лицом в грязь».
– Сейчас будем жарить бычки моим коронным способом, – командует Мишке, – Мишуля, готовь бычки к зажарке!
– Я не знаю, как, – хнычет внук из коридора.
– Видишь бычки с водой в кастрюле? А рядом банка с мукой. Засыпай муку в бычки, перемешай их с мукой, чтобы получились в тесте. Но сначала насыпь чайную ложку соли. – Миша послушно «месит» бычки, он уважает брата и немного побаивается его. – А сейчас выложи бычки из кастрюли на сковородку с постным маслом. А мы будем накрывать на стол! Из мясных блюд у меня кровяная колбаса с капустой, из солений – соленый арбуз и ваши помидоры, из холодных закусок – винегрет с бураком (свеклой).
Виталик придвигает кресла (у него их два) к «юбилейному столу» – журнальному самодельному столику, стоящему у дивана, подставляет две табуретки. Гостей немного – мы, трое, соседка Виталика Люда, да еще должен подойти его сын Ваня с женой Симой и внуком Тимой. Они опаздывают, брат нервничает: у него непростые отношения с сыном, они часто спорят, Виталик считает Ваню слишком заумным и непослушным, упрямым и много о себе воображающим. Поэтому встречи их полны экспрессии, часто кончаются размолвками; и требуется месяц-два, чтобы у них появилось желание новой встречи. Виталик режет хлеб и принесенную нами дешевую колбасу и колбасный сыр (голландский «не по карману»). Лара с Любой сервируют стол. Бычки, поставленные прямо в сковороде на стол, аппетитно скворчат.
– Время давно пошло, а их нет! Начнем без них? – спрашивает-ворчит брат, открывая бутылку с вином. – Это женщинам, а мужикам самогон: в нынешнее время для нас, бедняков, водка «кусается». Да этот самый самогон моего изготовления лучше водки! – И с досадой, – хватит ждать, начнем! – Поздравления сына, появившегося на пороге комнаты он встречает с поднятой рюмкой в руке.
– Батя, поздравляем с юбилеем, лет до ста расти тебе без старости, перефразируя Маяковского! – Ваня без высшего образования, но начитан, имеет философский склад ума и полученные в наследство от предков таланты: он хорошо рисует, пишет стихи и рассказы, у него несомненный талант дизайнера, проявляющийся при переделке интерьера их небольшого флигеля. Работает он, как и отец, в строительстве, даже трудился у него одно время бригадиром.
– Ты бы еще ночью пришел отца поздравить! – откликается Виталик на поздравление, принимая букет из гвоздик и подарок, обнимая сына и невестку. Невестка, Сима, замирает в смущении: она немного побаивается свекра и чувствует себя не очень уверенно в компании с ним. Но, вижу, брат рад, что сын рядом в этот скудный материально, но все же юбилей.
Мы тоже обнимаемся с племянниками, дарим Тиме, Ваниному сыну,  сладости и отправляем его к Мишуле, занятому разглядыванием семейного альбома. Тима, как старший, опекает Мишку и любовно относится к нему, прощая шалости меньшего, балованного и задиристого двоюродного брата. Раньше мы часто общались с Ваней и Симой, ходили к ним в гости, а они – к нам; в эти трудные времена  – меньше общения, меньше встреч, приходится тратить силы, время и волю на добывание хлеба насущного.
Наше празднование переходит в нормальное для таких встреч русло: мы с Ваней читаем – каждый свое – стихотворные поздравления, все под-тверждают их следующей рюмкой. Запомнились строки из моего поздравления, вызвавшие слезы у женщин:
Твой юбилей – для нас веселье,
А для тебя – еще рубеж.
Признаться можешь без стесненья:
Он – в жизни краткосрочной брешь…
– Любимая моя шурячка-сибирячка (так называет брат Лару, как производное от слова «шурин», коим он для нее является)! – У Виталика замечательные, доверительные отношения с Ларисой, без тени флирта и заигрывания. Он ценит ее верность мне, преданность нашей семье «Шестопаловцев», спокойствие, доброту, простоту и чистоту души, будучи и сам таким (кроме, конечно, непостоянства по отношении к женщинам). Во время наших с женой размолвок, споров он всегда берет сторону Лары и защиту свою непременно заканчивает словами:
– Ты, Генка, Ларку (такое обращение:«Генка», «Виталька» принято у нас с ним с детства и означает наивысшую близость и доверие, оно же перенесено и на Ларису) не обижай! Она у нас тут одна, близкие родственники на Урале, и тех уж нет… Поэтому мы ее должны особенно беречь, не обижать и не давать в обиду!
Вот и сейчас, когда сковородка с бычками возвышается на подставке в середине столика, он первым делом чокается с Ларисой.
– За тебя, сибирячка наша! А меня можно не поздравлять, верю, что любите!
Когда опьянение достигает определенной точки, мы все просим юби-ляра: «Спой, пожалуйста!» Виталик прерывает анекдот, – их они с сыном рассказывают поочередно, – снимает со стены гитару и преображается.
– Ваше благородие, госпожа удача, для кого ты добрая, а кому – иначе… – Слушаю хрипловатый, но правильно поставленный голос брата и снова переживаю нашу общую потерю… Свой замечательный лирический тенор, которым пел и партии в народном оперном театре, и песни в городском эстрадном оркестре, он потерял в нелепой пьяной драке, затеянной в бригаде строителей, которой он руководил. Дело было после завершения стройки  в одной из деревень, где его фирма возводила для совхоза современные складские помещения: усмиряя своих подчиненных, получил случайный удар в горло, перестал совсем разговаривать. Через два месяца голос появился, но не тенор, а вот такой, с хрипотцой…
… Вспоминаю начало проявления одного из многих талантов моего брата – вокального. Начал он выступать подростком, помню, как хлопали ему в пионерлагере (куда мама часто отправляла нас по заводским путевкам) после исполнения песни: «На полянке, возле речки, танки стали на привал…», а он, белобрысый, коротко остриженный мальчуган с припухлыми губами, неумело кланялся и говорил «Спасибо!»
Но по-настоящему он запел на втором курсе строительного техникума, начинал с русских народных, неаполитанских песен, позже стал одолевать и оперные арии, и классику романсовую. Это было время победного шествия замечательных российских певцов: Козловского, Лемешева, Нечаева, Александровича, пропаганды оперного искусства, русских романсов, неаполитанских песен и опер западных композиторов. Пятидесятые годы: музыку классическую популярную, народную, песни военных и послевоенных лет слушаем лишь по радио. И истинной музыкальной школой для меня, привившей любовь к музыке, становятся домашние репетиции Виталика. Мы обитаем в небольшом флигеле, арендованном на два года, примыкающем к большому основному дому, где живет хозяин усадьбы, старый, вечно небритый, в потрепанном полухалате-полупиджаке  (за что в нашей семье он тут же получил прозвище «Плюшкин» – одного из героев Гоголевских «Мертвых душ»). Старик неравнодушен к деньгам, любит точность в оплате арендуемого жилья и, говорят, что у него есть приличная «кубышка» из денег и драгоценностей. У него живет дочь с мужем, внучкой Любой и внуком Вадиком. Люба младше меня на два года,  а Вадим – на эти же два года старше. Не буду скрывать, читатель, Люба сразу же пленила меня своими голубыми глазенками, приятным кукольным личиком, а главное, начитанностью, почерпнутой из богатой домашней библиотеки, которой и мне, читающему книги лет с восьми, посчастливилось попользоваться. Мы с Любой и Вадимом (тоже любителем чтения) часто обсуждаем прочитанное, спорим, бывает, и до недолгих размолвок. Была у Любы и соперница – черноволосая, черноглазая и балованная Люська, чуть младше Любы, мало читающая, знающая ругательные слова и не раз предлагавшая мне поцеловаться, девчонка из соседнего двора. Помню, как-то мы сидели с ней у ворот, и она написала на песке палочкой ругательное слово на букву «п»; как я был возмущен, и как я ругал Люську, взяв с нее обещание никогда не ругаться. Конечно, она бледнела перед скромной, умной Любашей, ведь я и сам был тогда чист и возвышен, как ангел… Это было, несмотря ни на что, светлое время!
Флигелек наш состоял из деревянного коридора, летом увешанного просоленными распластанными лещами и судаками, которые мама – район и город – рыбацкий – покупала в «крепости» (где в основном и жили рыбаки) и вялила для еды. Рядом с флигелем – спуск к рыбзаводу, чуть дальше – манившая меня своей таинственностью и непохожестью на остальные учреждения порядками Никольская церковь. За коридором следовали две – «трамвайчиком» – комнаты: первая с печкой, вторая – спальня. Житье здесь запомнилось мне двумя сторонами жизни – темной и светлой. Темную сторону представлял отец своими частыми выпивками и душевыворачивающими  «выступлениями», жертвой которых была не работавшая в то время мама, а я и старший брат Виталик – переживающими за маму свидетелями. В то время каждый наступающий вечер был ожиданием пугающего прихода пьяного отца, человека «по натуре» доброго, мягкого, щедрого, но зверевшего после определенной дозы спиртного (было то следствием нелегких, страшных фронтовых лет). Особенно доставалось переживаний мне, брат мало бывал дома: учеба в техникуме, секция бокса и проявившийся талант к вокалу. Утешением моим (кроме школы) в череде отцовских пьяных выступлений были игры с соседскими детьми, включая ежедневные походы на склон горы над приливским портом, судоремонтным заводом, и рыбалка на «стенке» – так называли мы бетонную стену, ограждавшую портовую гавань. Через много лет я напишу стихотворение об этом отрезке моего детства, вот окончание его:
… И жил в глазах, движеньях маминых
Перед отцом извечный страх:
Входил он, водкой одурманенный,
Едва стоящий на ногах.
Глухую тишину распугивал
Его хрипящий, пьяный бас,
И я воробушком испуганным
Плашмя бросался на матрац.
… Вся в прошлом детства даль туманная,
Забыт отцовский крик шальной,
Но прелесть бухты беспечальная
Всегда, как истина, со мной…
В те же три года тьмы и света стали мучить маму сердечные присту-пы…
Еще одной светлой стороной того житься были Виталины песни, а позже арии из опер, которые он репетировал, приходя с музыкальных занятий. Неаполитанские песни в его исполнении ассоциировались у меня с нашим солнечным приморским Приливском, морскими приливами, утоляющая всякую печаль и боль душевных переживаний портовая бухта с ее зеленовато-синей гладью, отражающей прямо нам в глаза искрящиеся солнечные лучи, или потрясающий вид со «стенки» на теснящиеся над обрывом дома родного Приливска. Я знал и пробовал сам напевать все исполняемые им песни, «Ты мое солнце», «Вернись в Соренто» и много других. Не меньше волновали меня русские романсы и песни – «Хризантемы», «Утро туманное», «Я помню чудное мгновенье», «Калинка», «Ямщик». Ну, а об оперных ариях (и даже партиях) и говорить не приходится! Я знал многие арии из известных опер, особенно «тенорные», наизусть; Ленский, герцог, князь из опер были моими друзьями и наставниками в музыке, которая постоянного тревожила мою чуткую к прекрасным сочетаниям звуков душу… Музыка, через Виталика, воспитывала во мне те духовные начала, которые проявлялись часто в моей последующей жизни и даже вылились (жаль, поздновато) в стихах, прозе, песнях…
…То ли выпитое вино, то ли воспоминания (скорее всего, второе) вы-зывают скупую мужскую слезу. Незаметно утерев ее, объявляю:
– А теперь – дуэт, исполняется любимый мой романс! Дуэт – это я и Виталик! – Брат начинает, я подключаюсь в припеве «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» Меня поддерживает Лариса: «… а любовь все живет в моем сердце больном…»  Счастливые минуты! И уже Виталик:
– Не имеем права не спеть любимую песню моей шурячки, нашей си-бирячки Ларисы! Поют все! – Под гитарный аккомпанемент пропеваем куплеты дорогой и мне, не раз исполняемой нами в Ларином поселке Зыряновке «Одинокой гармони».
Мне не нравится опухшее лицо брата, его придыхание при исполнении песни. «Наверное, недавно выпивал. А ведь жаловался на сердчишко». Помнится, посоветовал ему меньше общаться с «любимыми женщинами» (их сейчас у него две, приходящих в разные дни) и избегать сопровождающих эти посещения частых выпивок. Вспоминаю события, ставшие причиной его многочисленных интрижек, любовных приключений и нескольких регистраций брака.
…Как говорится, попалась ему не в то время, не в том месте и не та женщина; ему, духовно богатому (живопись, пение, спорт), чистому сердцем парню, пережившему военное детство, голод, ответственность за семью (отец на фронте, мама бьется, как может, чтобы нам не умереть с голоду, и Виталик помогает ей и подрабатывая, и торгуя с ней на рынке)… В техникуме на последнем курсе обращает на него внимание красавица Аля, курсом младше и с другого отделения (он – строитель, она – электрик): тонкие брови – дугой, глаза голубые, овал лица – божественный, волосы – пшеничные, губы – зовущие! Свидания, баркаролы у окон ее общежития… И… изменение его решения в переломный момент жизни… Что же это было за решение? Успехи Виталика в вокале, особенно в оперном, успешные выступления в концертах побуждают его музыкального преподавателя, уже занимающуюся с ним индивидуально, сделать исключительно редкое предложение.
– Виталик! Твой лирический тенор – редкая жемчужина в вокальном искусстве (тенора вообще редки, как таковые (Прим. – Ю.Ч.). Возможности твоего голоса велики – берешь «ля» высокое без напряга, артикуляция и дикция в норме, внешний вид фотогеничен. Делаю тебе предложение, которое не делала своим ученикам много лет: советую ехать в Москву поступать в консерваторию; у меня там очень хорошие связи, и я дам тебе весомое рекомендательное письмо.
Понимая, что предложение Ксении Ильиничны – великий шанс, брат соглашается не раздумывая. Но после объяснения с Алей в любви и решения соединить  свои судьбы, он отказывается от поездки в Москву… Они регистрируются, Виталик поступает в военное училище, а Аля, оставшаяся оканчивать техникум, переселяется в наш флигелек (уже не у рыбзавода).
Потом, окончив училище и уехав, с женой, служить в Забайкалье, хлебнет он с Алей переживаний: красивая жена в среде множества мужчин не упускает возможности и флиртует напропалую. Утверждаю это со слов мамы, ездившей к ним в гости: а маме не верить не могу. На всю жизнь останется у брата сомнение в том, что Ваня – его сын, несмотря на убедительную схожесть Вани с нашим отцом, его дедом… Всеми правдами  и неправдами Виталику удается уволиться из армии, вернуться в Приливск для спокойной, без ревности семейной жизни. Но трещину в семье не удается убрать, брат выпивает (чему способствует и работа строителя, и свобода «на гражданке»), оба начинают искать утешения на стороне. Кончается все уходом Али к другому мужчине, которому она родит двух красивых, похожих на нее дочерей. Они продолжат ее неправедную линию жизни, оставят ее без квартиры и проведет она остаток жизни в пансионате для инвалидов… Виталика же после развода «понесло» на волнах коротких любовных историй, завершающихся легким расставанием; правда, три раза ему не удавалось «отвертеться» от печати в паспорте. Браки, за исключением последнего, с Викой, были недлительны, но все жены перед регистрацией имели уже детей, и он добросовестно воспитывал их – кормил, одевал и наставлял каждого. Они хорошо относились к отчиму, даже общались с ним после ухода матерей от брата.
Ваня же, ставший во время развода с Алей «разменной монетой» в желании каждого из супругов оставить сына себе, в течение года будет переходить «из рук в руки» – то к маме с новым мужем, то к отцу с бабушкой Ксенией, живущей уже в новом, жактовском флигельке на две половины с братом. В конце концов, Ваня останется у Али и проживет пасынком до совершеннолетия, теряясь для мамы на фоне дочерей от нового мужа… Конечно, это отложило своей отпечаток на характер и судьбу племянника: имея таланты в живописи, литературе, философии, дизайне, он долго искал свою дорогу в жизни, до конца не отдаваясь призванию ни в одной из упомянутых областей, – нужно было зарабатывать деньги для семьи, для двоих сыновей, а потом и внуков…
Сейчас же, за нашим «именинным» столом, после перерыва в застолье, Ваня проявляет свои мыслительные способности в турнире, из пяти партий, в шашки, противник его – Виталик. Отточенный ум брата, хотя и ослабленный невзгодами и удовлетворением неистребимой жажды жизни (вино и женщины) проявляет себя в умственных играх – шахматах, шашках. В шахматах он безусловный лидер в нашей семье, я ему почти всегда проигрываю, а Ваня – тем более. Но, вот, шашки… Здесь племянник – грозный противник для нас с Виталиком. И сегодняшний турнир должен определить, кто на ближайшее время будет лидером «шашечным». Условия предлагает Виталик:
–Сын мой! Ты смеешь оспаривать лидерство отца в этом виде состязаний? Поэтому предлагаю жесткие условия: проигравший этот турнир торжественно, прилюдно пожимает руку победителю и говорит ключевые слова: «Ты лучше меня играешь!», причем, три раза.
Начинается игра, но празднование дня рождения продолжается, уже без спиртного. Женщины организуют чай с принесенными племянниками пирожными и увлеклись им одним интересной беседой. Я в ней не участвую, с чашкой чая в руке и пирожным на блюдце внимательно слежу за перипетиями игры, попутно выполняя роль судьи в спорных ситуациях. В первых четырех партиях соперники выигрывают поочередно, счет два-два. Последняя партия, решающая… Виталик имеет на две шашки больше, но… неожиданный ход Вани, и дальнейшее сопротивление брата не приносит успеха ему, – у сынка «дамка» и преимущество в позиции. Наступает момент расплаты… Как не хочется Виталику выполнять им же самим предложенные условия! Но делать нечего: брат, при общем нашем внимании, нехотя, протягивает руку сыну, и – лицо в сторону – скороговоркой произносит постыдные для себя слова.
– Не ясно сказал, отец, повтори еще два раза! – После условленного ритуала они с сыном выпивают «мировую».
В заключение банкета Виталя неожиданно делает мне подарок – гитару, у него их три. Одна, чешская, высокого качества – его личная.
Бери, бери, учись играть и петь! Тебе, как поэту, нужно стихи свои переводить в музыку, они у тебя хорошие, ритмика богатая, это я тебе говорю, как бывший музыкант (недавно я подарил брату два своих самодельных сборника стихов). – При слове «бывший» у Виталика легкая грусть проскользнула в лице, он до сих пор глубоко переживает потерю своего тенора. Мог ли я подумать, что его напутствие к сочинению музыки толкнет меня на путь творения авторских песен?..
Я прекращаю свою свободную работу у Гроднянского. Мы завершили аттестацию двух разработанных нашей лабораторией приборов, и два образца удалось продать приливской и томской клиникам; казалось бы, теперь только и начинать пожинать плоды своих трудов и получать деньги от продажи приборов. Но два обстоятельства подталкивают меня к окончательному уходу из КБ. Первое – идеологическое: все яснее проявляется наше расхождение с Тишей во взглядах, не только социальные, но и духовные, религиозные. В социальных вопросах – на разных позициях, у нас разные взгляды на будущее России и их лидеров. Мой предполагаемый президент после Ельцина – хотя бы Лебедь, жесткий, обращенный своими стремлениями вовнутрь, в Россию, способный поднять упавшую на колени из-за перестроечных потрясений страну. У Тиши идеал – лидер партии «Яблоко» Явлинский, проводник западного рыночно-демократического начала, неограниченных свобод (много позже я пойму, уже с православных позиций, темный, бесовский смысл неограниченной «свободы» и  лозунга «Все – для человека, во имя человека», проповедуемого западными «гуманистами»).
– Ну что может дать России твой Лебедь, солдафон, «боевой» генерал (намекает на участие Лебедя в Приднестровских событиях). Или Аман Тулиев с его местным кругозором? Явлинский же, автор программы «500 дней», экономист, демократ, – вот кто может избавить Россию от пережитков старины, приблизить ее к западным цивилизованным меркам, установить истинную свободу и демократию.
– Эту «демократию» пытались установить у нас еще при Иване Гроз-ном и немцы, и прибалты. А потом поляки с Лжедмитрием, шведы, Наполеон. А Русь православная пережила все эти попытки и к моменту первой мировой войны была одной из богатейших и могущественных держав. Да и в советское время, хотя было оно тяжелым для народа, благодаря заслону от западной «демократии» выстояла в страшной войне, залечила раны военные, такую разруху преодолел народ! – сам свидетель. – Тишу злит упоминание о православной России, – это и есть корень наших противоречий духовных. Кульминация нашего духовного противостояния наступила сегодня, когда на вопрос Гроднянского. – Определился ты с религией? Мудрее всех Писаний – Ветхий Завет и заповеди, данные Моисею Богом, – единственная истина. Все, что после пророков и иудейских царей – выдумка. Истинному «мессии» еще суждено прийти. Согласен? – я отвечаю.
– Нет, не согласен. И, знаешь, я окончательно созрел для Правосла-вия… Последней каплей было знакомство с книгой Лазарева «Диагностика кармы», книгой так называемого отца Виссариона, выдающего себя за вновь пришедшего на Землю Христа и проповедующего свой «Последний Завет», книгой «Каллагия», не помню автора. Этот выдает себя за пророка и убеждает читателя, что вся книга – откровение Божие, точнее, сына Божия, который якобы приходил на землю в виде Моисея и Будды, и Иисуса Христа. Я верю Новому Завету (хотя и не отрицаю Ветхого Завета), как Истине, которую принес нам Сам Сын Божий, спустившийся с небес для нашего спасения и пострадавший за нас, грешных. Пусть я еще мало знаю и бываю мало в Церкви, пусть еще и не борюсь со своими грехами, но знаю точно – путь мой только с Православием, религией наших предков, с которой Россия прошла славный путь. И заметь, как только вера в России ослабла, так и начало трепать народ наш то революциями, то войнами, то антиреволюциями! Впрочем, для тебя Россия значит много меньше, чем для меня, согласись?
Не знаю, что привело Тишу в состояние крайнего раздражения, такое сильное за все время нашего знакомства он не проявил ни разу: признание мною Православия, или упрек в его нелюбви к России. Наверное и то, и другое, но подозреваю, что «уход» мой в Православие, из-под влияния его взгляда на религию, прививаемого мне в период наших близких отношения, был для него наиболее болезненным ударом. Видимо, Тиша был убежден – его добрые дела (и я уверен, что делались они искренне, в силу иудейской, Моисеевой веры) приведут меня на позиции его сторонников, ждущих прихода истинного «мессии»... Лицо Гроднянского исказилось в неприятной гримасе, а восклицание было таким искренне-эмоциональным, что мне стало даже немного страшно.
– Да ты что, с ума сошел?! Ты, человек разумный, грамотный, действительно веришь, что Мессия уже был?! Да ты не читал, или не понял наших ветхозаветных пророков! Их верою и близостью к Богу воспитывался еврейский народ! – Не менее двух минут понадобится Тише, чтобы прийти в нормальное состояние и достаточно спокойно закончить свой диалог. – Впрочем, тебе виднее, выбор за тобой…
Разговор произошел в пятницу, а в понедельник я уже не пришел в лабораторию Гроднянского работать. Правда, иногда заглядывал к нему в конце рабочего дня – сыграть несколько партий в шахматы, набрать на компьютере очередной кусок стихотворного сборника. Азарт шахматной игры, как и других игры, я еще не воспринимал как грех. Да мало ли чего не считал я грехом!
Между тем, отношения Леры и Гуго развиваются и крепнут. Он стал часто заезжать к нам с подарками, посиживать у нас по часику-по два, а потом увозил дочь на очередную вечеринку, как правило, поздно вечером, и с возвращением под утро. А несколько раз они пропадали на день-два, обычно в выходные. Все это нас с Ларисой не радовало: такая неспокойная связь Леры с женатым (у него – двое детей) кавказцем заставляла переживать, не спать ночами. Тем более, иногда после ночных поездок Лера добиралась сама, – как потом выяснилось, высаженная ухажером из машины во время очередной ссоры. Да еще и с синяками на лице, причину которых она не объясняла…
– Что делать, ума не приложу, – удрученно шепчет Лара, устало положив мне голову на плечо; третий час ночи, Лерке завтра на работу, и мы «коротаем» ночные часы в тревоге и ожидании чего-нибудь нехорошего, – такова, видно, природа ночи, темноты… У меня в голове прокручиваются варианты трагических эпизодов: Гуго избил Леру и оставил умирать в поле – мороз около 15°С; Лера, выпив лишнего (а она почти не употребляет спиртного после ножевого ранения, пьянеет быстро и мучается желудком) ушла от Гуго и попала в лапы бандитов, насильников… Но, обычно не в меру эмоциональный и паникующий, в этот раз, скрывая свою нервную «трясучку» успокаиваю жену.
– Не переживай, все будет хорошо, где-то загулялись. А Гуго? Он же говорит, что любит Лерку: научил машину водить, обещал подарить недорогую иномарку, – говорю, испытывая к Ларе свежее, ласкающее душу чувство любви-вины, любви-возвращения, любви-благодарности… Она прижимается ко мне, шепчет: «Котик мой…», и мы оба осознаем, что наше совместное волнение-переживание за дочь не только колеблет нервную систему, подтачивает сердце, но и сближает нас, укрепляя наш незримый духовный союз, который должен противостоять всем испытаниям, в том числе и искушению в блуде…
– Любит, любит… Если бы любил, так возвращалась бы она с синяками, говорила бы, что надо рвать с ним? А помощь его материальная, так и без нее проживем. Мишка, правда, привык к «сникерсам», апельсинам, пирожным. «Легкий на помине», в дверях спальни – заспанный внук, протирающий глаза.
– А где мама? – Они спят на одном диване.
– Ушла на работу рано, –ведет его в туалет Лара, и потом, не давая ему опомниться укладывает в постель.
– Да не забудь, что он еще и «сидел», да немало – продолжает жена, – а за что – не знаем, может, за убийство… Стой! Кажется, его машина! – Действительно, темная «вольво» Гуго останавливается у подъезда, оба выходят – Лера с двумя пакетами, целуются. И я бегу открывать дверь. Слава Богу, пронесло  в этот раз…
Гитара, подаренная Виталиком, все чаше приманивает меня: беру в руки, начинаю вспоминать перебор, аккорды, которым научился в бытность свою, будучи студентом техникума. А научился так: приходил к нам в техникум взрослый парень, Жора, никто не знал, откуда он, а приходил он к девчонке со строительного отделения (мы-то – электрики), в которую были влюблены почти все ребята. Собрав ребят, вынимал гитару из чехла и исполнял популярные песни разных жанров: была тут и «Мурка», и «Журавли», и незнакомые нам песни. Одна из них особенно запомнилась мне, называлась она «Скрипач».
Жил один скрипач, молод и горяч,
Трепетен и зноен, словно ветер.
И однажды он встретил на беду,
Ту, которой лучше нет на свете…
Денег ни гроша, но поет душа
В каждом переливе нежной скрипки.
Двадцать с лишним лет, счастья в жизни нет,
Жизнь прошла в одной твоей улыбке.
Особенно трогала нас концовка.
Но пришел другой, с «золотой» сумой…
Разве можно спорить с богачами
Плачь, скрипка, плачь,
Расскажи, как все вокруг смеется,
Расскажи ты ей о любви моей.
Отчего так сердце сильно бьется…
Мы слушали Жору, открыв рты и мечтая научиться петь так, как он, и даже лучше. Мне же особенно этого хотелось: голубоглазая и чернобровая Альбина из другого отделения, к которой ходил Жора, уже полгода как нравится мне. Тогда-то я и овладел четырьмя гитарными аккордами и часто исполнял сокурсникам не только Жорины песни, но и «Хризантемы», «Черные глаза», «Рояль был весь открыт», и многие другие песни и романсы, включая песни военных лет и Виталины неаполитанские.
Как теперь мне пригодились эти «гитарные» познания! Вспомнив пресловутые четыре аккорда, стал воспроизводить мелодии к своим стихам, рождающиеся у меня внутри с помощью гитарного сопровождения. Стихи мои действительно ритмичные, напевные. Первые мелодии появились для трех песен: «Струны любви», «Рождения день, может собрано зря сверкающих лет дорогое монисто…», «На Дерибасовской, в Одессе я». Песни были из сборника стихов, который недавно удалось издать. А дело было так. После публикации двух коллективных сборников, где были и мои стихи, Таисия Ивановна подсказала:
– Геннадий Алексеевич! Вы, по-моему, созрели для издания своего сборника стихов. Есть одно хорошее издательство, там можно заказать всего сто экземпляров (обычно требуют оплаты за триста экземпляров и более) и недорого. Оно находится в Гоголевском переулке, командует там Валерий Дмитриевич, молодой, толковый, порядочный издатель.
Результат похода в это издательство оказался обнадеживающим: цена издания сборника невелика, смогу осилить такую сумму. Так появляется мой первый, изданный по всем правилам сборник стихов «Приливск – Россия». Таисия Ивановна называет дату его презентацию.
– Очень желательно, чтобы на ваши стихи спели две-три песни, – напутствует наш мудрый руководитель, – это оживит, украсит представление вашего сборника. Подойдите к Анне Григорьевне Лаговой и Нине Дмитриевне Митиной, нашим поэтам-музыкантам, поговорите. Они всем поэтам сочиняют песни и неплохо исполняют. Думаю, и вам не откажут.
С Анной Григорьевной договариваюсь сразу после собрания, оказывается, она работает здесь, в доме учителя художественным руководителем. Окончила музфак пединститута, дирижерский факультет, играет на трех музыкальных инструментах – пианино, аккордеон, гитара. С нею у меня сразу устанавливаются доверительные, без ненужных условностей отношения. Возможно потому, что она родом из центральной России, из Ивановской области и своей открытостью, искренностью напоминает мою Лару, в отличие от приливских южанок – загадочных, многословных. Анна Григорьевна без всяких околичностей соглашается выбрать несколько моих стихов для сочинения песен.
– Вы оставите мне ваш сборник? – ее темнокарие глаза внимательно-живо посматривают на меня, улыбка добрая, приятная,  украшает смуглое, симпатичное лицо. У меня появляется уверенность – наш творческий контакт будет успешным и, возможно, мы и дальше продолжим сотрудничество. Нина Дмитриевна гриппует, но приглашает меня к себе домой и выбирает два стихотворения о Приливске. Начало одного из них такое:
Наш приливский трамвай,
Баритоном веселым
Напевая нескладную песню колес,
Он увозит меня
Переулком знакомым
В ту, из детства страну,
Где играл я и рос…
Волнительный, незабываемый вечер презентации (ну, не люблю это иностранное слово, хоть убей!) первого моего сборника! Сначала – Моторина представляет меня краткой «творческой» биографией. Потом читаю свои стихи сам, читают коллеги – «добровольцы». Между чтениями  исполнение песен нашими бескорыстными композиторами-исполнителями (они даже не заикнулись ни о какой форме благодарности). УЛаговой мне особенно понравилась песня на стихотворение «Дождик».
Летний дождь, почуя волю,
Скачет резвым огольцом,
Об асфальтовое поле
Бьется сетчатым лицом…
… От его веселой пляски
Загрустил полдневный зной,
И земля снимает маску
Сонной девушки и злой…
Ритм песни – быстрый, приятное сопрано певицы идеально вписывается в музыкальную «окантовку», аккомпанемент – высокого класса. «Вот бы мне такое сопровождение для моих песен, для моего сюрприза!» – думаю, с удовольствием слушая пианинное сопровождение: из всех инструментов меня более всего завораживает именно пианино и фортепиано. Что же у меня за сюрприз? Дело  в том, что перед презентацией записал я на аудиокассету три «сочиненных» мною песни. Запись не шибко качественная, с простеньким микрофоном и на магнитофоне невысокого качества. Но зато песни – свои! И в конце презентации делаю «сенсационное» сообщение.
– А сейчас прозвучат в моем исполнении три песни моего сочинения! Исполнить «в живую» не решаюсь, буду волноваться и не смогу толком передать мелодию.
Иду к магнитофону, включаю… Какое невезение! Что-то случилось с моим музыкальным прибором! Вот тебе и сюрприз… Но не успеваю отключить магнитофон от сети, как из зрительного зала – дружные выкрики:
– Шут с ним, с магнитофоном! Исполняйте песни «вживую»!
– А как же… Гитары-то нет…
Сомнение мое разрешается самым неожиданным образом: Анна Григорьевна поднимается на сцену, подходит к пианино. – Я вам подыграю.
И я, сначала неуверенно, с хрипотцой, потом смелее и громче пою песню «ВОдессе в перестройку»
На Дерибасовской, в Одессе я,
Сюда приехал первый раз,
В толпе «шатаюсь», пьян и весел я
Шумит одесский Монпарнас…
Лагова умело подстраивается под мой ритм исполнения, мотив получается неплохо, и после первой песни – дружные аплодисменты и крики: «Еще, еще!»
Исполняя вторую песню, уже имею дерзость посматривать в зал. В первом ряду – вся моя родня: Лара, Виталик, племянники, двоюродные сестры и брат, Илья с Ниной, сваты – тесть и теща Ильи. Эта песня – лирическая, и мне важна реакция на неё Ларисы…
Струны любви, вас настроить непросто,
С нежным напевом слова подбирать.
Наша любовь – как блуждающий остров,
Остров, который нам вечно искать…
Стихи написаны давно и, как мне раньше казалось, безотносительно к кому либо. Но сейчас, на волне музыкальной, приходит понимание, что остров, который я ищу – рядом, здесь, со мной. Это моя «половина», верная, чистая и надежная… И сколько бы я не отклонялся от этого «острова» в прошлом, и если, не дай Бог, отклонюсь в будущем, все равно буду возвращаться к ней, к Ларе, Ла… Об этом говорится и во втором куплете песни.
Вечно искать в океане безбрежном,
Жизненном море безрадостный дней,
Дней, овеваемых ветром мятежным,
Ветром надежды, твоей и моей…
Мне кажется, мое исполнение (а больше смысл песни) ей понравилось (и меня радует, что она поняла, к кому песня обращена), – хлопает горячо, улыбается, что-то оживленно говорит Виталику. После моего успешного начала в вокале Нина Дмитриевна еще исполняет песню на мои «прилив-ские» стихи «Приливский трамвай». Мелодии у нее спокойные, романсовые, навевающие светлую, оптимистическую грусть; исполнение задушевное, негромкое.
… Песни, сочиненные нашими талантливыми музыкантами на мои стихи, надолго войдут в их репертуар, что радует и греет мое самолюбие поэта. А мои три авторских песни, упомянутые выше, стали ступенькой, после которой меня неудержимо потянуло к музыкальному сочинительству и исполнительству. Но почему-то не очень хочется использовать для своих песен ранее написанные стихи. И начинается стихотворно-музыкальное сочинительство… Затрудняюсь ответить, что раньше появляется – мелодия или стихи; бывает и так, и эдак. А бывает  одновременно: и то, и другое сразу. Но несколько песен (кроме первых трех) все же были рождены из старых стихов. Например, песня о Родине.
Я Россию Волгою меряю,
Шириной и глубиной,
Я в безбрежность Волги верую
И земли своей родной.
Верю в удаль молодецкую
И размах российских дел,
И в судьбу, как сказку дивную,
В наш блистательный удел!
И, конечно же, песня о маме.
Мы к тебе заглядываем редко:
Все дела, в клубок переплелись.
Замечаем: оставляет метки
Времени безжалостная кисть…
Вот еще добавились морщины,
Лучиками сходятся у глаз…
Голову все новые седины
Обметают, огорчая нас…
… И, шагая от порога хаты,
Сердца стук почувствуем слышней.
И вздохнем: как будто виноваты
В старости непрошеной твоей…
Вскоре после презентации у нас с Анной (мы быстро перешли на «ты») наметилось плотное сотрудничество в делах музыкальных. Новые песни мои мы прорабатывали на предмет совместного их исполнения под аккомпанемент пианино («у рояля» – Анна). Это было скорее не сотрудничество, а общение-обучение. Я приходил в Дом учителя, когда у Анны было свободное время и свободен зал; она садилась за пианино, я напевал очередное свое сочинение, давал ей текст. И… начиналось мое музыкальное образование!
– Слушай внимательно вступление, не пропускай лишнего такта! – уже в третий раз командует Лагова. Музыкальный слух у меня в порядке, но сказывается волнение из-за недостатка опыта в исполнении песни не под свой аккомпанемент. – Меньше волнения, все придет, это – дело времени. И меньше отрывистых фраз, похожих на крик. Голос у тебя есть, так будь добр, управляй им умело. Вот здесь смелее, выше, выше!
После двух месяцев занятий я почувствовал уверенность в голосе, стал даже иногда грассировать им, любуясь глубиной и силой, на что Анна непременно делала замечание: «Не играй голосом, не любуйся собой!» Часто она исполняла свои авторские песни, в основном лирические, с налетом грусти и частым упоминании о расставании. Сегодня исполнила песню о «Белом тумане», в котором скрылся любимый…
– Аня, почему у тебя такие грустные песни?  И мелодии хорошие, и слова, но – грустные. – Потихоньку-помаленьку приоткрывает Анна мне дверь в свою прошлую жизнь. Окончила она Приливский пединститут, уехала работать на юг, к Черному морю с  надеждой проявить себя, как певица.
– И закрутила меня южная хмельная жизнь. Давали мне возможность выступать перед отдыхающими, возомнила я себя будущей «звездой». Пела и в кафе, и  в компании «крутые» приглашали. А там – выпивки, веселая жизнь… В одной компании встретила его, красавца, продюсера с большими деньгами и сказочными обещаниями: увезет меня за границу, купит виллу, а меня «продвинет» в западную эстраду. Да счастье длилось недолго. Забеременела я от него, а он укатил в Америку, да только не со мною, а с другою. Потом узнала, что была я у него не одна такая «подающая надежды». Короче, постельный роман, я даже песню сочинила с таким названием… Исчез мой ненаглядный, но подарок мне оставил – сыночка родила, на него похожего. Хлебнула я лиха тогда… Спасибо, сокурсники бывшие помогли устроиться в Приливске на работу, «гостинку» получить нам с Лешей. Сейчас добиваюсь расширения: сынуля уже большой, а мы в одной комнатке ютимся. Ну, да ладно, что это я расхныкалась? Хочешь, исполню тебе «Постельный роман» свой? – И Анна исполняет песню залихватски, в быстром темпе, похожем по ритму на танго. И в ее исполнении не слышится только что поведанной ею тоски, а наоборот: «море по колено» и все – «трын-трава».
Только наладилась выдача пенсий, только мы с Ларой заимели надежду на небогатое, но не голодное житье, – дефолт, цены на продукты, при той же пенсии, вскочили в два-три раза, особенно на импортные товары, которыми нас успели разбаловать. Баловство это – вынужденное, своих продуктов производится мало: идет болезненная перестройка сельского хозяйства – от колхозов и совхозов к честным, фермерским хозяйствам; промышленные предприятия не столько работают, сколько перекупаются, разворовываются, дробятся на предприятия-спутники, в которых «куются» наличные деньги «на карман», или (в западные, как правило) банки, на счета предприимчивых руководителей. И опять мы с Ларой выжимаем из дачного участка максимум урожая, а его немного – земля наша на краю поля, глинистая, требует удобрений, засыпки черноземом. А на все это нужны деньги, которых у нас нет… И поэтому дополнительный источник ягод и фруктов, – наши походы в близлежащие посадки, заброшенные сады и ягодники. Они начинаются с ранней весны (зеленый чеснок, лук) и оканчиваются поздней осенью (грибы, бо-ярышник).
Сегодня мы втроем идем недалеко, через автодром, сворачиваем направо; там, за одним рядом многоэтажных домов – замечательный оазис между многоэтажными домами и пригородным поселком Васильевка. Жемчужина этого оазиса – протекающая в середине его небольшая, но бурная речка, она-то и дает жизнь и бурный рост прибрежной растительности – траве, кустарнику, огородным посадкам; вся  эта зеленая прелесть находится в низине; перейдя речку, у которой Мишуля заставляет, как и всегда, нас задерживаться, поплескаться в прохладной воде, сорвать камыш, полюбоваться завораживающим движением воды.
– Теперь нам нужно пройти вдоль речки к шоссе, – командует Лара, она первопроходец, много бродит в этих местах и без нас: сказывается натура «лесной феи», привыкшей к общению с природой и не мыслящей себя без этого общения. – А там… там я покажу вам райский уголок, где можно устроить привал с пикником и кое-что добыть!
– Чего добыть? – оживился Мишка, но ответ получает расплывчатый, – придем, сам увидишь.
– Но здесь, понизу, мы не пройдем, речка разлилась. Нужно подняться к поселку и пройти поверху. А потом опустимся в «райский уголок», он у самого шоссе.
Дорога вдоль первого ряда домов поселка грунтовая, пыльная, сол-нышко припекает, но радостно и уютно в сердце: рядом со мною «кусочек семьи», два таких дорогих человек, и скоро с ними разделю блаженное со-стояние отдыха в тени деревьев «райского уголка», которых, по словам Лары хватит «чтобы спрятаться от солнышка». Вдоль улицы растут фруктовые деревья, они же внутри дворов, прикрывают фасады домов.
– Собирайте жерделы, сливы в ведерко! Все пригодится – командует жена (как здорово, емко звучит это слово – жена!) А здесь знаете кто живет? Цыгане построили тут себе поселок, вот, видите, еще строят! – Действительно, с другой стороны дороги, у самого спуска в низину – недостроенные дома, а из одной из усадеб женщина-цыганка в длинной цветастой юбке и двое мужчин, садятся в старенькие «жигули» у ворот и отъезжают в сторону города.
– А цыгане нас не побьют за то, что фрукты собираем? –Мишуля после Лариного разъяснения притих и перестал бросать в ведерко «добычу». – Мы наперебой успокаиваем его.
– Не бойся, фрукты все равно пропадают. И цыгане тихие, оседлые.
– Что значит «осёдлые»?
– Ну, которые не бродят табором, как в роще мы с тобой видели, а «осели», дома построили, на земле  работают.
– А, значит, как мы – русские! – делает вывод и успокаивается внук. А мы уже подошли к шоссе и по узенькой, среди высокой травы тропинке, спускаемся в «уголок». Здесь, метров за десять до шоссе, заканчиваются огороды, на небольшом пятачке – самые разные (наверное, посаженные огородниками) деревья: несколько жердел, несколько грецких орехов и рябины, четыре черемухи, наши с Ларой культовые деревья, самые распространенные на Урале; две черемухи, посаженные у окон вашего сказочного домика в Зыряновке, охраняли наши первые свидания, были свидетелями жарких объятий на скамеечке у домика… И вся эта прелесть – среди невысокой, мягкой травки, покрывающей неровную, бугристую поверхность «уголка».
– Теперь, мужики, немного передохнем и – за работу!
А работа радостная и нужная – набрать черемухи и жердел домой; часть фруктов пойдет на еду и приготовление компотов «на каждый день», остальное – на заготовки: варенье, те же компоты. Но, конечно, собирая «урожай», мы наедимся ягоды и жердел, особенно черемухи, сладкокислой, терпкой и не сразу насыщающей наши «голодные» желудки.
– Подставляйте ведерки! – Мишка уже наверху, там, где густо темнеют ягодами веточки и где ягоды крупные и спелее (определяем по цвету – чем темнее, тем спелее). Он срывает веточки попышнее и ловко попадает вподставленное Ларисой ведро. Я дотягиваюсь до веток на другом дереве и заполняю другое ведерко. Жерделы собираем в кулек, они еще твердые, хотя и желтые, вполне готовы для компота и для варенья. К слову сказать, наладились мы покупать сахар диабетический, он обходится в несколько раз дешевле, чем обычный, правда, не дает густоты варенью, свойственной сахарному сиропу. Потом он исчезнет с прилавков, нашли в нем что-то вредное, но помог он нам пережить тяжелые времена, похожие на военные и послевоенные, когда выручало нас сурепное масло вместо постного, а недостаток хлеба восполняла макуха.
Тут же, в тени деревьев, на шелковистой травке устраиваем недлительный отдых, лежа на спине, раскинув руки и жадно впитывая голубизну летнего неба, разбавляемую игривым солнечным потоком, приходим в состояние светлых мыслей, светлых переживаний, светлого ожидания земных радостей. Через двадцать минут отдых наш прерван жалобой-требованием Мишули: «Я голоден!» Понимая, что настал предел Мишкиного терпения, ищем место для «банкета». Пока копаемся в сумке, наш внук исчез и кричит.
– Нашел место удобное, недалеко! – и тащит нас через огород вправо к речке. Место и впрямь удобное. На заброшенном огороде (судим по неубранным овощам) заботливые хозяева оборудовали «обеденный зал»: четыре пенька врыты вокруг «стола» – мощного, диаметром сантиметров пятьдесят, пенька. Мишка по очереди садится на каждый «стул».
– Все удобные! Попробуйте! – Действительно, удобно, уровень «стола» в самый раз. Прелесть еще и в том, что «зал» в тени старого раскидистого ореха. Да еще и свежесть от речки чувствуется, она метрах в пяти от обеденного «стола».
Лариса раскладывает нашу традиционную еду – помидоры, огурцы, вареную картошку, – режет хлеб, наливает в пластмассовые стаканчики компот из вишни: она неплохо уродила на нашем дачном участке. Хороший урожай дала и черная малина, мы с Мишкой даже продали килограмм. Правда, почти всю выручку внук присвоил себе: «Мне надо ручек и тетрадей купить!»
– Будем сюда часто приходить и обедать! – мечтает Мишуля, запивая картошку и помидор, которыми он до предела загрузил рот.
– Во-первых, прожуй сначала, а то подавишься, потом разговаривай. А потом, часто ходить сюда не сможем, – нужно ездить на дачный участок поливать огород, тяпать грядки, рвать траву. А дед еще занялся песнями, ходит, тренируется.
Лара права: сотрудничество мое с Анной достигло апогея: слушая записанные на кассеты песни моего сочинения и исполнения в сопровождении пианино, убеждаюсь, – продвинулся я в вокальном искусстве. Набралось песен на хорошую кассету, правда, почему-то все – шансон. Но шансон мягкий, «интеллигентный», призывающий к исправлению души, или иронически настроенный к «подвигам» героев песен. Так, в песне о приливчанине, отбывающем срок  далеко от дома, концовка песни такая: «Братва барачная храпит, намаявшись, а мне мерещится мой край родной… Скорей бы срок прошел, в грехах раскаявшись, вернуться хочется совсем домой!» А обратившись к теме возможного клонирования человека, от лица героини прошу с явной иронией: «Как только я умру, меня клонируйте, произведите вновь меня на свет, такую же отвратную и донельзя развратную, всех недостатков красочный букет!» Анна относится к шансону, несмотря на свое институт-ское образование, достаточно терпимо, я даже сочинил ей несколько песен «женского» шансона, да еще и используя некоторые стороны ее жизни, о которых она иногда, по настроению, рассказывает. Недавно от Анны ушел сожитель, моложе ее на десять лет.
– Спрашиваешь, страдаю я? Есть такое, все-таки привыкла, два года жили вместе, и Лёша к нему привык. Да и помощь какая-никакая была. Ко-роче, жизнь – как телега разбитая… Ладно, хватит о грустном. Слушай, сегодня у меня день рождения. Сможешь приехать ко мне, попоем, посидим? – Я задерживаюсь с ответом: нет, я уверен, что Аня не имеет на меня никаких «видов», как на мужчину. В этом я убедился недавно, когда попробовал проявить к ней чисто дружеское расположение. Надо сказать, что Анна мне симпатична, симпатию и даже некоторую влюбленность (скорее, не в женщину, а в «музыкантшу», исполнителя мелодий и песен, учителя моего, наконец) чувствую, когда она играет и поет. Наверное, определенную роль тут играет магия музыкального искусства. Но когда в одну из репетиций, в порыве восторга от удачного исполнения песни и отличного сопровождения на пианино, приобнял ее и попробовал поцеловать в щечку, Анна увернулась и достаточно спокойно, но внушительно сказала:
– Не надо этого. Ничего у нас с тобой не получится.
Поэтому сейчас, после ее приглашения, подумал: а как это будет вы-глядеть?
– Да не думай ничего такого, будет моя лучшая подруга по институту, соседка с мужем, коллега по работе с мужем, сосед, да мы с тобой, не считая Лёшку. – Слова ее подвигают меня согласиться, хотя терзает мысль: а что подумает Лара? Или ничего ей не говорить?
Компания точно та, которую описала Анна. Подруга по учебе Лиля оказалась веселой и певучей и, конечно, музыкальной.
– Давай нашу любимую! – после второй рюмки возгласила Лиля, и под профессиональный аккомпанемент Ани на гитаре они затянули песню о нелегкой женской доле, с мелодией неспешной и душевной, со стихами простыми, но трогающими душу.
– Эту песню женщины всегда пели в деревне, я тогда девчонкой была, – говорит Аня, – и подпевала им. А недавно ездила туда с сыном, да устроила им концерт под аккордеон, и спела им эту песню; так плакали тетки, говорят: ты как из филармонии выступаешь. Откуда им знать, что жизнь моя не сложилась, не вышла я на широкую дорогу в музыке…
Слова эти запомнились мне надолго, и появилась у меня еще одна женская песня-шансон, очень похожая на народную.
Что за жизнь, как телега разбитая,
По ухабинам катит, скрипит?
И судьба, на кусочки расшитая,
Дарит мне миллионы обид...
И припев.
Где дорога ровная,
Где судьба счастливая,
Где была я скромная,
Девочка красивая?
Так вот, после нескольких общих песен, Анна просит меня исполнить свой шансон. Под ее гитарное сопровождение исполняю любимо свое дитя – шансон.
Я далеко от тебя, моя милая мама,
Я далеко, далеко здесь в сибирской глуши.
Я далеко, далеко от тебя, обожаемой самой,
Я далеко, далеко, мне письмо напиши.
Особенно нравятся мне слова, описывающие в припеве любовь за-блудшего сына к забытой матери, полные чувства и экспрессии.
Мама моя! Мама моя!
Сын непутевый твой помнит тебя!
Мама моя! Мама моя!
Жду с тобой встречи, тоскуя, любя!
«Публика» дружно хлопает, и чувствую себя героем дня, или правильнее – вечера. Еще две песни, после каждой – рюмка, бурная реакция слушателей на наше с Анной выступление, моей авторитет все выше, мне кажется, что Анна посматривает на меня нежно. И бесенок блудливости уже поигрывает еще неокрепшим после моих грешных приключений сердцем. И тут, как бы испытывая мою стойкость, Аня, прилично опьяневшая, заводит меня в «свою» половину комнаты, у окна (комнатка разделена шкафом, в другой половине – кушетка Алёши) и, взяв за плечи, спрашивает, пяьно-развязно поигрывая глазами.
– Что, кавалер, останешься ночевать? Уже поздно, гляди, еще ограбят по дороге домой. – Тут-то и начинается настоящая борьба самим с собой… Да, признаюсь, хотелось услышать такое предложение от Анны, но сейчас, когда оно прозвучало, заметалось мое мужское «я» в растерянности: остаться или нет? И все-таки победил рассудок и моя осознаваемая сейчас любовь к Ларе, к Ла, к моей неизменяемой ценности. Я представил укоризненное выражение лица Ларисы, может быть, слезы… И такая жалость-любовь ударила в сердце, что ответ мой прозвучал уверенно и однозначно.
– Нет, Аня, не могу. Да и время еще «детское» – половина двенадцатого, никто меня не ограбит.
Мотив этого странного предложения так и остался невыясненным: может быть, в нем не было предложения на интимную близость. Или одиночество и тоска после ухода сожителя толкнуло Анну на желание «отхватить» кусочек тепла от мужчины, хотя и не любимого? Кто его знает… Естественно, спрашивать ее об этом было бы глупо, тем более, что за год нашего музыкального сотрудничества ничего подобного не повторилось. Потом, через несколько лет, вспоминая наши с нею занятия, совместные концерты и записи наших песен на диски, буду внутренне благодарить Анну за то, что не дала повода для испытания моей верности Ларисе, несмотря на очень доверительные наши отношения, построенные на одинаково сильной любви к музыке, на дуэтных выступлениях и на творческой близости.
А у нас с Ларой – новое испытание, причина в непростых, до предела осложнившихся отношениях Леры и Гуго. Его любовь к  ней, часто выражаемая в материальной помощи (то притащит коробку консервов, то ящик с апельсинами, то даст денег на одежду ей и Мишуле) и в словоизъяснениях и объятиях в нашем присутствии, начала принимать уродливые формы. Я уже говорил о синяках у Леры, происхождение которых оставалось для нас тайной. Но сегодняшнее происшествие показало страшную, нечеловеческую сторону натуры «любящего зэка», способного дойти и до убийства…
Как всегда, когда они с Гуго, Лерку раньше двух, трех часов ночи не ждали. Поэтому улеглись спать «по графику» – в одиннадцать. Часа в два ночи – отчаянный, непрерывный дверной звонок. Я вскочил первым.
– У Лерки ключ есть. Значит, что-то случилось! – и бегом к входной двери. Открываю… и застываю в состоянии, близком к шоковому. Дочь стоит полураздетая, в порванном платье, босая, с кровавыми ссадинами на лице и синяками на руках…
– Лерочка, что с тобой? – подошедшая Лара накидывает Валере халат и ведет ее в комнату. По пути у дрожащей от перемерзания (ноябрь на дворе) и нервного потрясения Леры добиваемся сколько-нибудь связного рассказа о случившемся.
– Он раздел меня в машине… Потом поругались… Стал бить. Я выбежала из машины, забежала за наш дом… Спряталась за подкачкой (у нас за домом небольшое здание насосной для подкачки воды). А он – Лера зарыдала, скорчилась, схватилась рукой за поясницу, – нашел меня, схватил трубу и давай по спине, по рукам охаживать!
– Где он?! – ярость захватывает все мое существо. Рассказ Леры и поражает меня, и призывает к немедленному действию.
– Здесь… Стоит машина у дома напротив…
Не одевая верхней одежды, выскакиваю на лестничную площадку и, перепрыгивая через несколько ступенек, вылетаю на улицу. Гуго стоит у машины, облокотившись на открытую дверцу. Ярость моя усиливается: да он еще и демонстрирует свою смелость! Я бросаюсь на него с кулаками, выкрикивая: «Сволочь! Негодяй! Убью мерзавца!». Вспоминая потом это происшествие, понял, насколько невнушительно выглядел я тогда со своим неистовым негодованием. Гуго – мужик около сорока лет, высокий, жилистый, худощавый, и нанести ему серьезные повреждения своими «интеллигентными» руками мне было не под силу. Взять какое-то «оружие» в руку мне в голову не пришло (наверное, работал инстинкт боязни убить человека). Наскакиваю на него, а он только обороняется, не отвечает мне ударами. Почему? Возможно, мешает ему воспитанное кавказское уважение к старшим;  а может, боится обвинения в нанесении повреждения, – ему, недавно освободившемуся из заключения, это грозит повторным осуждением.
Иногда удары мои достигают цели, попадают в лицо Гуго. Лера вцепилась ему в волосы и дает серию пощечин, но он сохраняет хладнокровие. Это нас бесит еще больше. Лера бросает Гуго и бежит к его «жигулям».
– Сейчас побью в твоей машине все, что можно! – Лариса бросается за ней, удерживает. – Лера, не надо! Придется платить за ремонт, это же собственность!
Не знаю, чем бы закончилась потасовка, если бы не патрульная милицейская машина: соседи позвонили в милицию. Коротко, не без эмоций, излагаю суть дела. Ребята-менты на нашей стороне: нелюбовь к захватившим всю торговлю в городе жирующим «нацменам» велика и у сотрудников внутренних дел. Гуго одевают наручники, вталкивают в патрульную машину, в его «жигули» садится сержант и приглашает меня.
– Садитесь, поедем в отделение, дадите показания для протокола. Мы его, голубчика, раскрутим на всю катушку!
В отделении нас допросили. Гуго не отпирался от обвинения, только все напирал на то, что я его избивал и называл всем известным обидным словом. На его жалобы капитан внимания не обратил, зато подробно записал мои показания.
– Все ясно! Пишите заявление, дочка пусть получит заключение медэкспертизы о нанесенных травмах.А тебя, – это уже к Гуго, – задержим на 15 суток, а там и материал к суду появится. И сядешь ты, голубок, за милую душу!
И закрутилась карусель из детективного сериала: наши поездки с Ле-рой в Придонск на медэкспертизу, приход жены Гуго с просьбой забрать заявление: ему грозит тюремное заключение сроком на два-три года… В конце концов Лерка так и поступит, дрогнуло ее сердечко: все-таки, была любовь, пусть и жестокая… Гуго будет еще долго преследовать Леру, уверяя ее в своей любви и верности, обещая быть хорошим и добрым. Но что-то преломилось в ней… Мне кажется, с этих пор она стала мечтать о тихой семейной жизни, о супружеском счастье: и ее  натура, наполовину моя – горячая, страстная, эмоциональная, больше наполняется Лариным спокойствием, выдержкой и самоотдачей… Пришло к ней время мудрости и размышления о своем месте в жизни. Поэтому, наверное, и нашло отклик в ее душе уже не раз повторяемое Ларой предложение
– Смотри, опять набор на заочное отделение университета при заводе. Есть экономический факультет, и обучение бесплатное. – К этому времени платное набирает силу. –А вступительных экзаменов всего два. – Дочка, давай, дерзай!
И Лера, которая всегда отговаривалась: «не сдам экзамены, все забы-ла», подходит к Ларе, берет газету, читает объявления. И, как бы в раздумье (но и решительность проскальзывает в ее словах), объявляет нам:
– А что? И попробую! – С новой недели моей заботой стала помощь дочечке в подготовке к экзаменам, что я с необыкновенным удовольствием и делаю: благо, еще не забыл математику. Ну, а в русском языке, как я часто говорю, хотя и полушутливо: «В Приливске и за его пределами мне равных нет!»
Сегодня мы ждем результат наших упорных трудов – Лера сдает первый экзамен. Конечно, мы с Ларисой, бывшие студенты, передали ей весь свой опыт сдачи экзаменов, даже заготовили «шпоры» (шпаргалки) – на всякий случай.
– Как думаешь, напишет? – спрашивает Лара (сегодня экзамен по русскому языку, сочинение).
– Уверен, сдаст. Темы сочинений мы проработали. А грамотность у нее высокая, в школе по русскому у нее пятерка. Вся в папу! – и тут же поправляюсь, – и в маму! – Говорю, не кривя душой: Лара тоже сильна в русском языке, часто поправляет меня в произношении слов; у нас южан, не всегда правильно произносится ударение, сказывается влияние диалекта с примесью украинских слов – украинцев в Приливске много и Украина рядом. Поэтому и правку своих стихов делаю со словарем в руках.
– Высокая, высокая! – кричит Лерка из коридора: вошла тихо и под-слушивала, нехорошая.
– Ну, что?! – оба, в унисон кричим с Ларой: нам очень хочется, чтобы дочь поступила в вуз и окончила его. Мы уверены, что это облегчит ей жизнь, и она поднимется на новый уровень жизни, и духовный, и материальный. И не нужно будет ей «мыкаться» (одно из многих слов приливского диалекта) по магазинам, мастерским, получая мизерную зарплату и будучи самой последней в «табели о рангах». И даже при той же зарплате, но на интеллектуальной, «вумственной» работе изменится ее духовный ориентир: меньше будет терзаться, заклиниваться на материальном, а больше отдаваться духовному и в семейной жизни и в общественной. И понимать: главное в жизни – духовное: чувства, мысли, отношения с близким, творчество.
– Кажется, нормально, – Лера входит в кухню, где мы сидим, берет у Ларисы кружку с чаем, жадно делает несколько глотков. – Ух, пить так хо-чется! Повезло мне, тема попалась знакомая – «Степь» Чехова.
– А ошибки? – машинально спрашиваю, хотя ошибок много быть не должно. И это подтвердится к следующему экзамену, по математике: ошибок мало, оценка – хорошо! Самое радостное, что и математику, которая Лере давалась в школе нелегко, она тоже сдает на хорошо. Наша дочь – студентка! И пусть усложнится в связи с этим жизнь, и скуднее станет нас семейный бюджет, мы все перенесем и вытерпим ради получения ею высшего образования!
Эта осень – прямо-таки пора духовных дерзаний в нашей семье! Наверное, этому способствует и возвращение страны к стабильности. Ранее Ельцин, перепробовав на должности председателя правительства нескольких человек, назначает мало кому известного руководителя ФСБ России Путина. И попадает в точку! Непьющий, грамотный, мудрый, не страдающий манией величия, а главное, – искренне, не на публику любящий Россию, новый премьер начинает неимоверно трудную после падения созидательную работу на обломках разрушенного Горбачевым и Ельциным социалистического государства. А после пережитого нами дефолта 1998 года Ельцин проявляет необыкновенное мужество и государственную мудрость, досрочно сложив (добровольно, я надеюсь!) с себя обязанности президента России и тем самым уступив это место премьеру Путину до новых выборов президента, внеочередных (так гласит Конституция Российской Федерации). Первым подтверждением стабильности для нас с Ларой становится регулярная выплата пенсий, а для нас всех, граждан России, – уменьшается безудержный рост цен на самое необходимое.
На этой волне улучшения жизни и проявляется наше второе духовное дерзание – определение внука в музыкальную школу, а заодно и в подготовительный класс: в следующем году Мишке предстоит стать учеником первого класса. Инициатива насчет «музыкалки» исходит, конечно, от меня. Я сам увлечен музыкой, ее сочинением, исполнением и прослушиванием, и мне кажется, что музыкальное образование даст внуку и возможность состояться как музыканту: а если не состоится – то привнесет в его «я» какую-то добрую, духовную, романтическую струнку. Лера тоже поддерживает меня в этом начинании, а Лариса иронизирует: «Хотите сделать из Мишки Бетховена?» Но я знаю  (так было всегда) в противовес иронии она обязательно внесет реальную лепту и в это семейное начинание. И она вносит ее без шума  громких слов. Итак, этой осенью и зимой мы все, кроме Лары, «учимся»: Лера в университете, Мишуля в двух школах, а я – с ним тоже. Мне разрешают присутствовать на занятиях, преподаватель – пианист Надежда Викторовна – человек мягкий, добрый, тактичный, у нас с ней складываются добрые, сердечные отношения, несмотря на разницу в возрасте – ей лет тридцать (много позже я узнаю, что она – верующая, христианка с детских лет). Слушая ход занятий, записывая замечания и задания Мише, а потом участвуя в изучении азов музыкального искусства, начинаю интересоваться основами композиции, читаю учебники по музыке. И постепенно постигаю великую мудрость музыкальной науки, когда в стихах для песни можно не соблюдать количество ударных слогов (тактов) – изменение длительности такта сглаживает нарушение, сразу заметное при чтении таких стихов. Или необыкновенное свойство аккордов, позволяющих сопровождать разную мелодию даже при минимальном их, аккордов, наборе. Этим и пользуюсь, постепенно совершенствуясь в гитарном сопровождении. Такое впечатление, что обстоятельствами (или Господом?) дано пройти этот кусок культуры – музыкальный, позволяющий чувствам еще более обостриться, чем в поэзии, возвышаться, взлетать куда-то высоко…
В то же время мне хочется уже сейчас зримого, вернее, слушаемого результата. Я уговариваю Анну попробовать записать свой диск: у нее есть набор песен своих и на мои стихи, а у меня – штук двадцать пять шансонных песен моего сочинения, авторских. Она соглашается, не без «подначки».
– Думаешь, ты уже созрел для выпуска альбома? – но соглашается: ей, как и мне, хочется послушать, оценить уровень своего исполнения «со стороны». Лара тоже согласна урезать наш бюджет для оплаты записи.
В результате моей бурной деятельности в лаборатории музфака пединститута Валера, завлаб, делает запись «на высшем уровне». Сначала записывает на компьютер аккордное сопровождение (минусовку), мастерски исполненную Анной на синтезаторе, к сожалению, без оркестра, но с разными инструментами Получив дискеты с минусовками, мы недели две тренируемся в исполнении песен под нее. Результат меня огорчает: запись получилась хуже, чем исполнение на репетиции.
И все же  я горжусь: может быть, потому что это первая моя (и у Анны тоже) запись на диск. Конечно, нужно еще работать. И когда я этот путь пройду, то избавлюсь от недостатков записи: нет нужного управления голосом и чувствуется – исполняет новичок, «плавает» громкость звука (тут и качество микрофонов невысокое виновато), иногда запись «фонит» из-за неодинакового положения микрофона (при пении «в бок» микрофон «фонит»). Зато запись Анны близка к профессиональной и по вокальному уровню исполнения, и по всем другим признакам. Особенно мне понравились песни на мои стихи: мелодии хороши, исполнено с чувством, и раскрываются новые грани моего поэтического творчества. Потом  я буду часто слушать этот диск, выделяя в знакомых мне словах все новые оттенки.
Люблю осенние костры,
Тепло огня и запах дыма,
Когда багряный жар листвы
Везде метут неторопливо.
И даль осенняя чиста,
Дорожки листьями укрыты,
И неба яркие уста
Раскрасили небес ланиты.
И краски осени пестры,
И мир улыбкою распахнут.
Не дымом, кажется, костры,
А детством невозвратным пахнут.
Понимаю: в любом случае этот диск – новый шаг в моем музыкальном развитии и творческом сотрудничестве с Анной.
Этой осенью впечатления мои, помимо стихов, музыки, просыпающейся веры в Бога, связаны с морем.
Первое – сентябрьская рыбалка с Ильей на знаменитой приливской «стенке», знакомой мне с детства, и много раз посещаемой во все времена моей жизни в Приливске. Выполненная в сечении трапецией, с верхним ос-нованием метра полтора, она высится над поверхностью воды, и с нее удобно забрасывать удочки; а рыба здесь вблизи тихой бухты рыбзавода (бычок, сазан, чехонь, лещ) водится. В понедельник Илья звонит мне.
– Отец, предлагаю шикарную рыбалку! Сейчас пришел крупный бычок из Черного моря, он всегда бывает в это время у наших берегов. Клев обещаю беспрерывный!
Встречаю его предложение с радостью: где еще можно с сыном пооб-щаться, как не на рыбалке, да еще со «стенки», с которой и я, и Илья, и внуки связаны неубывающей любовью и удачной рыбалкой! После женитьбы мы с Ильей редко бываем на «стенке», и эта рыбалка для меня – двойная радость. Вечером Илья приезжает к нам со снастью и накопанными на огороде червями, а ранним утром мы – уже спускаемся узенькой улочкой – каменистым спуском небольшой (метра два-три) ширины, между заборчиками, чудом разместившимися на склоне рыбацких домов и домиков с небольшими участками земли. Этот район у моря, примыкающий к Свято-Никльскому храму и радиоинституту, называют «крепостью», наверное, из-за первоначального назначения Приливска – крепости во время длительной войны с Турцией, населенной ссыльными и солдатами.
– Держись, батя, за меня, – беспокоится Илья, – тут можно и шею сломать. – Действительно, камни спуска, такие знакомые, родные, уложены неровно, а текущая вниз вода (в начале спуска стоит водоколонка, постоянно открываемая приходящими по воду жителями и многочисленными «рыбаками» города) делает камни скользкими и сильно усложняет наше продвижение вниз.
Наконец, мы на берегу нашего Приливского залива, неотделимой части Азовского моря, такого дорогого нашим душам! А как же иначе? – и я, и Илья с малых лет срослись с этим сравнительно неглубоким водоемом, огибающим наш полуостров – Приливск! И пусть вода в нем не прозрачная из-за большого количества планктона (корма для рыб) и в августе-сентябре покрывается зеленью водорослей, мы все равно любим наш залив, его теплую, до горячей, летнюю воду, его рыбную щедрость, его успокаивающую водную гладь, или бушующую волнами поверхность. Мы с Ильей – патриоты города и залива. Помню, в одну из командировок в Москву напросились ехать со мною шестнадцатилетний Илья и его друг Миша. Ребята «облазили» всю Москву (спасибо Стасу, брату двоюродному, работавшему в Московском горкоме, – он договорился насчет гостиницы: одноместный номер мне и двухместный – ребятам), пока я мотался из Москвы во Фрязино, Зеленоград и обратно. Когда же, по возвращении домой, Лариса спросила, понравилась ли ему Москва, представьте, что он ответил?
– Ничего себе, шумно только и бестолково. Приливск лучше…
А любовь к Азовскому морю, а, значит, и к нашему заливу, я выразил – от всех нас – в одной из недавних песен.
Говорят, что наше море мелкое,
Нет прозрачности и чистоты воды.
Мол, и дно паршивое, да и живность «хилая»,
Да и с антуражем нелады.
А я вам говорю: любите море.
Азовское, свое, свое родное!
Оно нас кормит и купает летом
И балует задумчивым рассветом,
Его мы с детства чувствуем и слышим,
И воздухом его чудесным дышим!..
– Прилив. Значит, у «стенки» поглубже: будет бычок клевать, – Илья снимает шаровары, я – за ним: нужно пройти у защитной стены полосу воды, бьющей несильной волной стенку вдоль берега. Идем по прибрежному песку, набегающие волны окатывают нас до колен: хорошо! Ногам прохладно, и не такими жаркими кажутся лучи припекающего уже с утра солнца. Слева – ограда рыбзавода, на нашем пути встречаются то «рыбаки», забрасывающие удочки с берега, то ранние пляжники, ищущие уединения.
– И что они здесь поймают? – размышляю вслух, наслаждаясь прикосновением влажного песка к подошвам ног.
– Представь, и поймают! Здесь же стекает вода после промывки обработанной рыбы в рыбзаводе, и кружится много чехони. Но мы сегодня настроились на бычка, да, па? – Сынуля потирает руки в предчувствии отдыха-ловли, удовольствия-добычи рыбы.
Не успеваем забросить по паре «донок», как уже задергалась леска, и из пяти крючков на удочке – на четырех — здоровенные бычки «сидят», дергаются. Илья действует четко, быстро, умело. «Подсекает» клюющих бычков резким отклонением  удочки в сторону, в секунды насаживает червей, и так действует без перерыва – даже на курение. Знаю целеустремленность и напор сына при решении любых вопросов и дел, но то, как это проявляется в таком «деле» как рыбалка, восхищает и радует. И я временами, отрываясь от наблюдения за своими удочками, влюблено наблюдаю сыночка, вспоминаю, как он еще малышом ответственно относился к любому поручению: будь то необходимость нести тяжести в рюкзаке, или что-то сделать по дому.
– Сынок, я за тобой не угонюсь, у меня и бычков меньше цепляется, и скорость ловли не та. Так что больше трети от всего не наловлю.
– Па, ты только не волнуйся (такая поговорка у Ильи), все, что нало-вим, наше.
И все же, несмотря на «плотный» режим рыбалки, успеваем поговорить и о работе (Илья сейчас работает в Приливске, в автомастерской, недалеко от нашего дома) и о воспитании Димы, и о делах семейных.
– Собираюсь сделать канализацию и удобства. Поселковая магистраль проходит рядом, метров пятнадцать (они живут в райцентре, жена ему досталась с усадьбой, дом большой, но в доме только вода и газ, воду сливают в яму). Надоело бегать по нужде во двор, особенно зимой.
– Осилишь?
– Осилю! Друзья помогут, – у Ильи четыре друга, все живут в Приливске, но всегда помогают взаимно и часто собираются у них в усадьбе. Дружба их тянется со школьных лет, тогда Илья был «городской». Но женился на Нине, тоже приливчанке, а у ее родителей – усадьба в райцентре Осиновка. И Нина у него – огонь девчонка: и в заводе успевает работать, и на земле урожай выращивать, и курей-гусей держать, и соленья-варенья на зиму готовить. Зимой у них проблем с картошкой и заготовками нет – все свое.
К вечеру клев начинает спадать, и мы с большой неохотой сматываем удочки и прикидываем вес улова: он тянет килограммов на шесть. Илья делит его поровну, мою же просьбу отделить мне только треть категорически отвергает.
– И слушать не хочу! Вместе трудились-отдыхали, поровну и добыча! Да дело вообще не в бычках. Когда бы мы еще побывали на «стенке» моего и твоего детства, поговорили. А смотри, красота какая!
Красота, действительно, неописуемая. К вечеру ветерок затих, за стенкой в заливе мелкая рябь, в бухте тихая вода отражает багряным светом от заходящего солнца. Купола Свято-Никольского храма, нестерпимо для глаза блиставшие днем, сейчас потемнели, но сам профиль двухкупольного храма на фоне восходящей к нему растительности настолько величественен и таинственен, что вся эта панорама вызывает слезу умиления. Стараясь не обращать внимания на проходящих по стенке рыбаков делаю крестное знамение, Илья – за мною вслед.
– Может, поедем к нам, бычков нажарим, по сто грамм примем? – соблазняю Илью, но он не соблазняется, и правильно делает: дома Нина, Дима – семья!
Еще раз успеем с Ильей сходить на такую рыбалку, потом бычок уйдет назад, в Черное море. Но славная, тревожащая душу нежностью и любовью к сыну зарубка останется в памяти моей на всю жизнь…
Еще одна рыбалка наша, но уже в конце сентября и в другом составе: я, Лара и Мишка. Одеты мы по осеннему, в костюмах, я в неизменном берете, о котором Лариса часто отпускает шутку в виде известного двустишья: «встали рано на рассвете, желудь был в одном берете». Ловили бычка не со «стенки», а с песчаной отмели, которая образовалась на углу, на несколько метров за стеной. Забрасывать удочки приходится подальше – у берега дно каменисто и крючки цепляются за камни. Бычок ловится неплохо, портит настроение восточный ветерок, вызывающий небольшую волну: она относит грузила к берегу, а здесь – только «мелочь пузатая». Лара, счастливая – семья в сборе – морщит под ветром свой курносый, милый носик – она любит такую погоду, дождь и ненастье, в любое ненастье рвется «на природу». Любит, когда мы вместе заняты одним делом, неважно – с «довесками» или нет, любит душевное единение наше во всем. Тогда ее состояние передается и мне; невольно тяну руку к ней, обнимаю, целую подмокшие от морских брызг волосы.
– Тю! (так необычно звучит в ее «исполнении», говорящей правильно, по-российски, это приливское полуслово, имеющее свое начало от украинцев, живущих в Приливске.Оно может выражать самый разный смысл, в зависимости от обстоятельств: удивление, пренебрежение, возмущение). – Влюбился, что ли? – Но я знаю: таким полувопросом она выражает радостное удивление, ответное душевное тепло, внешне как будто и не подавая виду. Наш минутный «роман» прерывает Мишуля.
– Удочка зацепилась! Кто полезет доставать? – вопрос решает бабушка, мудро и убедительно.
– Дедушке нельзя, он у нас мерзляка. А ты все рвался искупаться, так давай, раздевайся и – в воду!
Внука упрашивать не приходится, он не боится холода, а получить разрешение на купание в это время года не так-то просто. Пока Мишка отцепляет свою удочку, цепляется моя, и он, гордый своею нужностью, выполняет «ответственное задание».
– На, вытирайся и накинь рубаку! – Лара подает ему полотенце.
– Дед, вытри спину, я не достаю! – Растираю его до красноты, и Миша, одевшись, ждет еще случая искупаться. Таких случаев ему достается еще два.
Бычков наловили не очень много, с килограмм, но мы несказанно до-вольны, поднимаясь в гору, оживленно спорим.
– Кто больше наловил рыбы? Наверное, я, – это Мишуля.
– Нет, я – поддразнивает его бабушка.
– Ты вспомни лучше! Я поймал сразу трех, потом еще двух, потом… не помню, – кипятится Мишка. Лара смеется. – Ладно, давайте считать ,что все поймали поровну, и пять бычков добавляем Мишуле за доставание удочек. Лады? – Лады, лады… Только я все равно на одного бычка больше поймал! Когда еще поедем?
– Нет, котенок, вряд ли. Через два дня – октябрь, похолодает, и купаться уже опасно.
– Это ты, дед, боишься холода, а я не боюсь Знаете, что мы весной купались с пацанами в апреле? – и Мишуля подробно признается в своих весенних подвигах на море, о которых мы не знали и не ведали.
Взялся я писать большую серьезную книгу. Решил в дилогии описать на фоне перестройки время моей работы с крупным оптическим заводом в К., когда наше КБ лишилось заказов, и я, нашедший заказ «с деньгами», стал руководителем договора. Здесь же, в К. случился и грех мой, ошибочно возведенный в лирические тона, оторвавший меня на время от семьи, от Лары и заразивший меня неспокойной двойственностью в душе. Эта двойственность будет и показана в первой книге. Причем с определенной долей симпатии к любовном моему «взлету», к героине нашего грешного «дуэта»… А что же в книге второй? Нужно показать, как утонула в бушующем море перестройки, то бишь, возврата от «социализма» к капитализму прежняя, устоявшаяся, благополучная жизнь; а заодно и вытекавшие из избытка семейного тепла и финансового достатка романтические похождения в другом теперь государстве «маленького человека» – инженера одного из КБ в одном промышленном городе… Конечно, я смогу показать, как забарахтался он в этом море, почти утопая, жадно выхватывая воздух (то есть средства к существованию) после каждого окунания в море нищеты и выживания, на грани голодного существования. Конечно, я покажу, сколько он предпринял «ходов» и попыток добиться для семьи достатка, а, может быть, и богатства. Надо только больше энергии, нахальства, а если необходимо, то и жестокости. Вот оно, уже близко заветное благополучие! Но чего-то ему не хватает, и он оказывается в положении большинства людей, граждан бывшей коммунистической империи, выпавших за борт шикарной капиталистической жизни, за чертой бедности, несмотря на свои способности, образование и проявившиеся, неожиданно для самого себя, желание заработать много денег.И в его невзгодах, как в капле воды, отразится трагедия нескольких народов, в том числе и его народа, российского. Но сумею ли ответить читателю на вопрос: почему, за что пришло это испытание? Нет, я не знаю ответов на эти вопросы… Что ж, зато покажу процесс перестройки и последующей ломки общества на сво-ем примере. А осмысливать и делать выводы предоставлю читателю…
Сегодня у нас внеочередной праздник, причем, виновник праздника и его «спонсор» (новое словечко из недр перестроечного синдрома тяги к Западу) проводит его в нашей трехкомнатке. Виновник – Виталик,который делает последний всплеск «шикарной» жизни в связи с выгодной сделкой. В подготовке этой сделки и ее реализации я принимал непосредственное участие, поэтому тоже чувствую себя героем дня. Сделка – громко сказано; просто Виталик избавился от последнего предмета «былой роскоши» – стоянки для катера на берегу моря, недалеко от нашего дома. Алюминиевый катер с подвесным мотором он продал с год назад, а место все держал, надеясь на лучшие времена: вот, заработает денег и купит новую лодку, мечту любого приливчанина, в душе моряка, и рыбака. Надо сказать, стоянка (а туда входит три квадратных метра земли и металлический контейнер для хранения мотора, инструмента) ценилась в Приливске высоко во все времена, даже в самые тяжелые: желающих иметь ее уйма, а площади для стоянок, да еще и охраняемых, ограничены. Три дня назад мы с братом наводили «шмон» в его двойном контейнере, ненужное выбрасывали, остальные «ценности» раздавали, или – наиболее нужные – увозили к нам в подвал. Среди других вещей досталась мне кушетка со спинками, оклеенными «под дуб», о ее использовании расскажу позже, замечу только, что служила она мне лет десять, и уже после смерти брата она будет упомянута в посвященной ему (да и всем усопшим близким) песне
Мне брат оставил на память
Пальто, гитару, кровать.
Мне брат оставил на память
Право его вспоминать…
Об умерших память,
Об умерших память,
Об умерших память
С нами навсегда.
С ними не расстаться,
С ними не расстаться,
С ними не расстаться
В будущих годах…
Сегодня же Виталик оформил продажу, получил деньги, около восьмисот тысяч рублей, накупил несусветной вкуснятины и тревожит наш голодный покой длинным, без перерыва звонком.
– Принимайте продукты на приготовление праздничного стола! – кричит он с порога, отдавая Ларе два больших кулька.
Когда содержимое кульков выставляется на кухонный стол, мы все – я, Лара, Мишуля – немеем, околдованные сказочной роскошью будущего «стола»: целых «полпалки» шикарной, без вкраплений сала молочной вареной колбасы, «палка» сухой колбасы, похожей на настоящий сервелат; с килограмм голландского сыра; консервы рыбные и мясные, сладкая газированная вода. И, конечно, водка в вычурной бутылке и баночное пиво, вошедшее уже в моду.
– А сладкого не-е-т, – тянет Мишка, вожделенно взирая на неожиданно валившуюся на нас роскошь.
– Как это нет! – брат достает из кармана своей модной, из старых времен куртки несколько «сникерсов» – заграничных, с начинкой, шоколадных батончиков.
Лариса на стол накрывает «мгновенно», успевает еще сварить картошки – для сохранившейся в холодильнике хамсы. Виталик разливает: кому – водку, кому – пиво, Мишуле – воды.
– Ну, ребята, отпразднуем этот грустный день! Почему грустный? А как иначе понимать расставание мое с морем, с рыбалкой, с лихими гонками на моем «Прогрессе»?.. Но не будем унывать, и не такое пережили! Помнишь, брат, как немец меня хотел убить? – Я помню все подробности того нелегкого, опасного и голодного житья, когда в двухэтажном доме, где мы нашли пристанище после высылки нас немцами на Украину, на первом этаже располагался немецкий штаб; во дворе «ночевали» немецкие «опели» и грузовики, а наши орудия методически обстреливали район дома.
Но – удивительная живучесть и оптимизм была в нас! – Мы, дети, продолжали баловаться, играть в игры; одной из любимых была игра в «цурки» (у названия украинские корни) – квадратный в сечении обрубок с заостренными концами и цифрами от 0 до трех по сторонам, палкой выбивался из начерченного квадрата, по количеству выпавших цифр отбивался дальше – кто наберет больше «очков». В такую игру и играли мы в этот день у ворот нашего двора, когда подъехал «опель» с сидящим в нем офицером. И, надо же, в этот момент Виталик выбивает «цурку» из квадрата и попадает в лобовое стекло машины. Офицер выскакивает из машины, зло кричит что-то по-немецки и пугающе быстро приближается к нам. Но Виталик не ждет предстоящей экзекуции, мгновенно исчезает за воротами и улепетывает к дому… Офицер, искриви лицо от злости, расстегивает кобуру пистолета, устремляется за Виталиком, на ходу вынимая пистолет… Мы не решаемся войти во двор и только после двух выстрелов с ужасом вбегаем туда и видим разъяренного офицера, что-то объясняющего сослуживцам. Виталика нигде не видно, и сердечко мое перестает учащенно биться: значит, братик успел убежать… Потом он расскажет, как стрелой влетел в подъезд дома и забрался на чердак. А офицер, с криком «Хальт!», выстрелил два раза в воздух и прекратил погоню. Больше этого офицера, к счастью, мы в своем дворе не видели, наверное, отправили на фронт. Чему мы все были рады, особенно Виталя… А сейчас он, подкладывая Мишуле и Ларе сыр и сервелат, приговаривает.
– Ешьте до отвала, следующий праздник новый предвидится не скоро, деду больше продавать нечего! – Это его замечание вносит грустную нотку в наше праздник, но надолго мы на этом не «зацикливаемся». Брат берет гитару и милостливо возглашает.
– Давайте, заказывайте песню! Кто первый закажет, его песню и ис-полним!
– Тонкую рябину! – первой выкрикивает жена, и мы все вместе, кроме Мишули (его посадили за пианино), с чувством выводим знакомую с детства мелодию.
– Ну, брат, а теперь покажи, чего ты натворил (Виталик знает о моем музыкальном увлечении, я даже подарил ему аудиодиск, записанный вместе с Анной)? Слушал твои песни в диске: содержание, стихи толковые, мелодии простые, но душевные.  А, вот, исполнение – ни в дугу! Меньше любуйся своим голосом, больше души в исполнении, точнее пристраивайся к сопровождению. А так молодец, будешь петь на эстраде, конечно, до моих высот не дотянешься… – В голосе брата и свойственный ему юмор, и сожаление, что он не может исполнить мои песни, – насколько бы глубже и рельефнее звучали они его лирическим тенором…
– Представляю мою новую песню, семейную – беру гитару у Виталика, но не успеваю начать – звонок дверной запел. Открываем, – О, радость! Сынулянаш с кульком, немного выпивши, энергичный, подтянутый, чисто выбритый, в новом костюме джинсовом (Нина старается: одежда у Ильи всегда модная, отглаженная)! Илья протягивает кулек.
– Доставайте, режьте, раскладывайте! – уже больше года Илья работает в городе, в автомастерской недалеко от автодрома и нашего уютного уголка с черемухами, жерделами и рябиной. Поэтому чаще заглядывает проведать, особенно когда отработает два дня (следующие два – выходные).
– Племяннику привет! – Виталя вскакивает, грузный с животиком, прилепляется к Илье в объятия, хлопает его по спине. Смотрятся они комично: Илья высокий, могучий, брат ниже сантиметров на двадцать пять, не спортивный, пузатый. Но чувствуется, что оба мужики, крепкие духом, волевые, решительные, одним словом – Шестопалы. Так Виталя выражает свой восторг: «Дай посмотреть на тебя, Шестопал ты наш!» Видятся они редко, но уважают и любят друг друга, как близкие родственники только и могут любить.
Правда, последнее время старший Шестопал сдал позиции: прекратил активную производственную деятельность, с уходом от него четвертой жены захандрил, увлекся выпивкой, не перестали интересовать его женщины, – проведывая, застаю у него то одну, то другую.
После Виталика мы с Ларой здороваемся с сыном, а Мишка получает от него популярный теперь «Марс» – шоколадный батончик. Виталик разливает «белую» из принесенной Ильей бутылки.
– А мы тут празднуем мою денежную прибыль – место на лодочной станции толканул. Нам батя твой как раз собирался показать плоды своего творчества, давайте выпьем, пока он не начал.
– Песня простая, светлая, про наши с мамой дачные дела, – предваряю свое сольное выступление.
Летний день на даче мы проводим,
Суетимся, не без пользы, в огороде.
А вокруг деревья и малина –
Взгляду дачника умильная картина.
Припев настолько захватывает моих слушателей разудалой, летней мелодией, что они не выдерживают и подхватывают припев с чувством и подъемом необыкновенным (конечно, играют роль и выпитые рюмки!). А я испытываю авторское удовлетворение – впервые мои родные, любимые поют мою песню, да еще и с таким азартом!
Над нами небо голубое, 
Над нами небо голубое,
Над нами небо голубое
И солнечный простор!
Исполнение это – одно из немногих в моей «музыкальной» деятельности, которое будет греть мне душу и как автору, и как исполнителю, и как члену дорогого моего семейства…
День рождения Ильи мы празднуем у сватов, они живут недалеко в районе металлургического завода. Этот район – практически одноэтажный и напоминает современную деревню с кирпичными домами и асфальтированными дорожками у домов, с богатыми цветниками и фруктовыми деревьями за оградами. История образования таких поселков в Приливске (а таких поселков несколько в разных частях города) связана с  массовым переселением сельских зажиточных жителей в город, построивших дома с усадьбами. Став городскими жителями, работая в городе, обитатели таких районов все равно наполовину остаются крестьянами, получают на своих участках хорошие урожаи картофеля, овощей и фруктов. Плоды труда на земле переводятся в заготовки и помогают дополнять продукты питания. Илья с Ниной часто живут по нескольку дней у родителей, благо, места хватает: в доме четыре комнаты, да еще жилой флигель, называемый кухней.
Нас, Ларису, Леру и меня встречает у ворот Серафима, сваха – сохранившая следы былой красоты украинка (родители ее мамы переехали с Украины в тридцатых годах, папа устроился на завод), брюнетка с небольшими «пятнами» проседи в волосах. Характер Симы, – так ее все называют, – южный: она порывиста, экспансивна, приветлива со всеми, короче – сплошная доброта и отзывчивость. Недостаток, которым ее попрекают близкие – непоседливость и суетливость, не мешают ей оставаться приятной, незлой в общении.
– Мои дорогие сваты! – бросается Сима нам навстречу, обнимает всех с непременным троекратным поцелуем (она православная), – проходите, проходите, у нас уже все в сборе, стол накрыт!
Входим во двор усадьбы, хорошо знакомый с тех пор, как состоялась свадьба Ильи и Нины, и сердцу дорогой, – ведь здесь часто видимся и с сыном, и с внуком. Дом, с коридором и двумя входами, с длинной части и с торца, расположен длинной стороной в глубину усадьбы, тоже уходящей большей стороной  туда же, в глубь квартала. У дома капитально оборудованный виноградник с беседкой, дальше – клумба с большим набором цветов, их сентябрьская расцветка чарует многообразием и свежестью после полива. За клумбой зеленеет петрушкой, свеклой, морковью, щавелем огород. Прямо перед нами – капитальный кирпичный гараж с открытыми дверьми, в его глубине – еще не старые «жигули». Слева – кирпичный флигель с коридорчиком, который служит летом и кухней, и столовой, и «гостиницей» для загулявшихся гостей. Мы тоже, приезжая в гости к сватам, часто угощались в первой комнате – кухне флигеля.
– На улице к вечеру прохладно, решили стол накрыть в гостиной, – объясняет Сима, приглашая нас в дом.
– Да подожди, как только гости рюмки по три выпьют, так потянутся во двор покурить, песни попеть, потанцевать! – дополняет сваху Алексей, наш добродушный, хлебосольный сват-казак (он из Краснодарского края), появился в проеме дверей гаража, почти доставая головой верхнюю часть проема: он выше меня, да и по комплекции намного внушительнее, а полноватое лицо с курносым носом и развитым подбородком всегда играет румянцем и оптимистической улыбкой. – Что-то мотор забарахлил.
– Да надо заехать тебе к нам на автостоянку, ребята посмотрят. – Илья появляется в дверях дома, большой, красивый; он унаследовал от меня темный волос и карие глаза, а от Лары – правильный овал лица, ямочку на подбородке. А нос у него смешанный: большой, слегка свисающий (греческий), но не мясистый, как у меня, а выпрямленный Лариной курносинкой. Зато физические данные и характер – в основном от мамы: спокойствие (все переживает в себе), незлобливость, мудрость-рассудительность, обязательность в делах. Как и Лариса, он белотел, хладостоек и не любит жару.
Со сватом – крепкие рукопожатия, с сыном – объятия и поцелуи. Так приятно почувствовать могучую спину и плечи сына, украдкой пригладить непослушный чуб-ежик (такие теперь прически!), поцеловать в тщательно выбритую щеку, пахнущую дорогим одеколоном! А вот из-за угла дома метеором несется Дима. Только успели его обнять, а он уже тащит ничего не понимающего Мишулю к кухне-сараю, упрятанному за домом и превращенному в склад.
– Мишка! Сейчас я тебе покажу мой штаб! Знаешь, где он у меня? На чердаке! – только теперь замечаем приставленную к сараю лестницу.
– Залазь первым, я за тобой! Мишка медлит, опасливо посматривая на открытый зев чердачной дверки. – Да не бойся! Там все красиво и классно! – Они влазят на чердак и что-то оживленно там обсуждают.
– Дед, лезь сюда, посмотри! – это Миша. Влезаю по лестнице, заглядываю в «дверь». Там и вправду все красиво: «постель» из надутого резинового матраца с подушкой и одеялом, на «полу» заимствованный у бабушки Симы ковер, столик с двумя низкими скамейками, сделанными Димой своими руками. На нем книги, альбом, принадлежности для рисования, бутыль «сладкой» газводы и тарелка с печеньями. На «стенах» наклеены цветные фото, на ковре – игра «футбол», за которую внуки уселись сразу же и ведут ожесточенный матч с шумными комментариями.
Наконец, мы, сопровождаемые сыном и сватами, входим в комнату, где накрыт стол. У стола снует Нина, невестка, она успевает с нами обняться-поцеловаться и снова бежит на кухню за закусками. За столом – человек двадцать гостей. Здесь и сестры Симы, родные и двоюродные, с мужьями (все живут в Приливске или в ближайших селах), и соседи, их человек десять. Об отношениях сватов и соседей следует сказать особо: весь квартал переулка живет по деревенским, не замутненным городской «шелухой» законам. Все знают  друг друга, запросто ходят в гости к соседям, помогают в беде, радуются соседским удачам, дружно празднуют благостные события, организованно и сочувственно реагируют на самые печальнее события у соседей (болезнь, похороны). Нам приготовили лучшие места – из уважения к сватам, и, конечно, к зятю, у которого со сватом нормальные отношения и которого теща боготворит. Да и есть за что: Илья управляется  не только в своей усадьбе в Осиновке, но многое делает для сватов. Это и ремонт «Жигулей» Алексея, и помощь в устройстве канализации, и монтаж котла для радиаторного обогрева, и многое другое. Нас усаживают за стол, и начинаются тосты: наши с Ларой, Нины, сватов и, конечно, соседей. Из соседских тостов мне запомнилась «речь» соседа сватов Юрия Ивановича, в переулке он – просто Юра. Мужчина лет шестидесяти, с приятным «одесским» лицом, мастер на все руки, любитель выпить – но в меру, склонный (по словам Ильи) к муж-скому душевному разговору.
– Илью знаю уже лет десять. И все – с хорошей стороны. Надо инструмент какой (в гараже есть полный набор инструментов с верстаком, дисками), он всегда даст, когда они здесь бывают. Помочь попросишь насчет машины (у Юры старый «Москвич»), – пожалуйста! А когда затрещит в голове и похмелка нужна, он и тут поможет, сам присоединится для душевной беседы. И доброта его мне по сердцу: бывает, купит мороженых с получки и раздаст огольцам в нашем переулке, моей внучке не раз попадало.
Соседки хвалят Илью за спокойный, нескандальный характер, за доброжелательность и благоразумие. Мы с Ларой – на краю блаженства, ведь немногие могут похвалиться таким сыном! Потом вся компания вываливает во двор; кто рассаживается на стоящие у флигеля скамьи, кто курит, а кто и танцует под залихватские мелодии, выводимые на аккордеоне соседом Василием, отцом подружки нашей невестки. Танцуем и мы с Ларой – вальс, наш любимый танец, который свел нас в далекой Зыряновке… Не кружимся, а медленно «подтанцовываем» к курящему Илье.
– Почему не видно друзей твоих? – спрашивает Лариса.
– С друзьями празднуем завтра в Осиновке. В основном все приготовили, но придется еще утром попотеть; сегодня с вечера уедем домой.
Лариса еще долго беседует с любимым сыночком, а меня отвлекает на философский разговор свахин шурин Игнат. Сухощавый, подтянутый, он серьезно увлекается йогой, дружит с преподавателем пединститута, магистром йоги, получившем эту степень  во время долгой командировки в Индии. Игнат достиг определенных успехов в йоге, может втягивать живот «до позвонка», по его словам способен входить в состояние нирваны и видеть недоступное нам, обычным людям.
– Сейчас устроил голодание себе, уже пятидесятые сутки ничего не ем.
– Не чувствуешь слабости, головокружения?
– Нет. Наоборот даже. Каждый день хожу от «Котельщика» (завод в Приливске) до порта и домой, к заводу. А это километров десять, если в два конца.
Меня не удивляет такая способность человека, я и сам когда-то пробовал голодать «по Брэгу» (автор книги по голоданию) пять дней, но теперь все это не волнует, я знаю и не такие способности у наших святых, только источники способностей разные у святых и у йогов: у первых – от Бога, у йогов – от лукавого (философия йоги – противник Православия). Ему же говорю дипломатично.
– Силен ты, Игнат. Наш Господь, Богочеловек тоже постился сорок дней в пустыне, чтобы получить поддержку от Бога-Отца для совершения многих чудес, описанных в Новом Завете. Мы, христиане, тоже постимся, ограничиваем прием пищи. Я уже второй год покупаю православный календарь, в них много рассказывается о святых, пустынниках, которые голодали и ничего не ели.
– Не знаю, не знаю, правда ли это. А то, что мы, йоги, обладаем сверхвозможностями, это – факт. Да и чем ты докажешь, что святые и вправду не ели?
– Ну возьми Иоанна Крестителя, он жил в пустыне, ел только дикий мед и акрид. Так в Новом Завете написано, и я этому верю.
Тут у нас завязывается спор о преимуществах и недостатках Православия и йоги, я неумело, основываясь на Новом Завете и православных календарях, защищаю христианскую веру, а Игнат с видом пренебрежительным, сыплет на меня «истинами» хатха и других йоговских штучек. К счастью, спор прерывает Лариса.
– Хватит спорить вам! Уже гости расходятся, Илья с Ниной и Димкой собираются домой. Их сват свозит на своей машине, он же не пьет (у него сердце шалит).
И через полчаса мы прощаемся с родненькими моими, надо расставаться, Дима кричит вдогонку.
– Дед, приезжай с Мишей в Осиновку, я его на речку свожу! –Машина трогается, а мы не спеша идем на трамвай, остановка рядом. В душе не осознаваемое до конца ощущение покоя, тихой радости, а по большому счету, счастья: все хорошо у нас, у детей, внуков… Мой «разговор с умным человеком» прерывает Лара.
– Да, славного сыночка я тебе родила, – то ли хвалится, то ли рассуждает жена, – все у них ладится. Вот только у Леры никак не устроится жизнь. То Андрей непутевый, – и шепотом, – от него хоть внука получили геройского; то Гуго сумасшедший. Сейчас приходит парнишка с цветами, бывший одноклассник, из армии вернулся и не женится…
– Бабушка, не переживай, все будет о’кей (это – плоды наших с Мишкой занятий по английскому языку), – Мишуля берет нас за руки и кричит.
– Поднимите меня над землей и несите, как птицу!
Лариса посматривает на меня глазами-зарницами: в них и жесткость – результат всего плохого, доставшегося ей в жизни от меня; и смягченный любовью призыв-недоверие; и облегчающий душу слабый свет прощения…
Последнее время все больше испытываю желание молиться, обращаться к Богу. И, как у любого начинающего обращаться к Богу, на первом месте – формальное соблюдение всех моментов моления, поста, распорядка. И очень мало истинного, внутреннего сближения с Господом. И мне начинает казаться, что во всем виновата земная, семейная жизнь, отвлекающая меня от стремления к Богу. Хочется уединиться, уменьшить связь с семьей, Ларисой, детьми, внуками. Позже я пойму, что это «дурь ударила мне в голову», и вдохновляет меня на «подвиг» не столько что-то Божественное, а незнание сути сказанного Господом: «царство небесное внутрь вас есть». И вот действия мои, решительные и немедленные, принимают характер чего-то нелепого и смешного. Нашу небольшую спальню перегораживаю шифоньером, оставляя себе одну треть. В этой трети – подаренная Виталиком кушетка, тумбочка для немногих моих церковных книг и для белья. Наш общий с Ларой диван ставлю в большую часть комнаты, где дверь и окно. Лариса (о, мудрая и кроткая моя «половина»!) внешне спокойно переживает мой духовный «взлет»: привыкла за многие годы жизни к моим немудрым поступкам. Конечно же, ей обидно, что муж как бы объявляет ей «развод», уходит в «монахи» прямо здесь же, рядом с ней… Насколько было ей это неприятно и больно, я пойму много позже, но то, что глупая моя затея не даст мне никакого приближения к Богу, мне станет ясно уже через месяц моей «монашеской» жизни. И сегодня мы с Ларой переставляем мебель назад, как было до моего уединения.
– Ну что, грешник ты мой, мы опять с тобой муж и жена? – ирония Ларисы мягка и добра, она не «бьет по нервам»; наоборот, я благодарен жене за ее терпеливость и здравомыслие.
– Видишь, не выдержал я без тебя больше месяца. Значит, будем вместе приближаться к Богу, да? – Обнимаю Ларису целую ее. Она подается ко мне всем телом – соскучилась за месяц разлуки со своим суженым. Дома никого нет и наши объятия переходят в интимную близость на поставленном в свое место диване…
– Да, будем вместе… И будем приближаться к Господу, – шепчет Ла-риса, поглаживая меня по волосам. – Ты только больше не уходи от меня в монахи, – Последние слова завершаются обильными слезами, и мне прихо-дится долго успокаивать свою верную, преданную и долготерпеливую супругу. – Ла, ты прости меня, глупого… Только с тобой я могу стать чище и светлей, ближе к Господу…
Виталик серьезно заболел. Сердце… Его неуемная жажда жизни, без ограничения в женской любви и выпивке, в делах и переживаниях задругих, сыграли свою роковую роль: по дороге с базара домой ему стало плохо…
– Знаешь, такого со мной раньше не бывало, даже когда перебирал спиртного больше нормы, – шутит брат. А то: сознание работает, а не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой. Спасибо, сосед шел мимо, привел меня домой. – Это Виталик рассказывает нам с Ларисой в больнице, где мы его проведываем. – На второй день врача вызывал, давление оказалось двести с лишним единиц. Теперь на государственном обеспечении, – шутит брат. Как всегда, он не унывает, даже в самых непростых ситуациях. При этом, никогда не боится опасности, если нужно встать на защиту ближнего. Вспоминаю давнее мое посещение Виталика тоже в больнице, когда причиной пребывания в ней как раз послужил его героический поступок. Дело случилось в общественном туалете у одного из приливских пляжей. Когда брат был уже на выходе из туалета, в проход встала грозная фигура пьяного мужика с ножом в руке. «Никому не выходить, буду грабить, за выход – полтинник с рыла!» – кричит мужик; туалетная публика в шоке. А Виталик смело бросается на разбойника, сбивает его с ног. Но, падая, мужик успевает черкануть его по ноге ножом. Посетители туалета спасены, а брат попадает в больницу с глубоким порезом. На этом дело не кончается. Когда я навещаю его там, узнаю, что нога заживает, но из больницы его не выписывают из-за травмы грудной клетки.
– Откуда травма, спрашиваешь, – улыбается Виталик, – опять же, за людей вступился. Нас в палате, видишь, пятеро, и один попался ненормальный. Вчера схватил стул и бросился на Васю (Вася, в углу кровать его, приподнимается). Я защищать парня, а этот оглашенный стулом придавил меня, ножками, к стенке (здоровый амбал!), и ребрышко треснуло.
Теперь же нам с Ларисой Виталик рассказывает анекдот, включая соседей по палате и медсестру, принесшую лекарства. Сестра приглашает брата на процедуру, он обнимает нас с Ларой и не удерживается от юмора.
– Все будет хорошо, выздоровлю. Только одного пережить не смогу: врачи говорят – нельзя теперь потреблять спиртные напитки и ограничить общение с женщинами!
Из больницы уходим успокоенные бодрым настроение Виталика, хотя и понимаем: повышение артериального давления у брата до двухсот единиц – нехороший, тревожный симптом…
Наш нынешний позднеосенний поход, когда народ одевает куртки и плащи – за боярышником. А растет он в той же роще, через которую мы ходим в жерделевый сад. Опять чудесная панорама новостроек на фоне простирающихся посадок и прямоугольников полей; опять таинственная тропинка вдоль «опушки» рощи, которая метров через семьсот упрется в поперечно расположенные посадки, одетые в желто-красно-коричневые одежды, задумчивые и в то же время бодрые, в упоении обращенные к солнцу, посылающему на землю уже скудные, но такие желанные лучи; в них еще хранится доля летнего тепла и света…
У нас «расширенный» состав: к нам с Ларисой и Мишей добавляется Лера, она сегодня выходная и жаждет вдохнуть природной ласки и успокоения, которых на ее работе у хозяина швейной мастерской явно не хватает. Да и отсутствие рядом мужчины тянет ее к семье, к родным и близким, которые могут и утешить, и подарить душевное тепло…
Боярышник мы идем собирать первый раз, Лара «вычислила» его недавно, в один из своих одиночных походов. Такие походы у нее стали  довольно частыми: наверное, ей хочется побыть с природой наедине, доверить свои переживания, радостные и горькие воспоминания, получить заряд энергии для повседневных забот нынешнего нелегкого времени. Да и я стал менее легок на подъем, занятый своими музыкальными (записи своих песен на кассеты, перевод их на аудиодиски у профессионалов-частников, выступления) и литературными (издание сборников, работа над первой книги дилогии, начатой из желания отразить трагедию и величие перестройки на примере моего героя, во многом похожего на меня) делами. И, бывает, находясь в отлучке и вернувшись домой, нахожу на кухне недавно приготовленный, еще горячий обед и записку на кухонном столике: «Ку-ку, я ушла по грибы (или за ягодой)!»
Настроены мы по-боевому, готовы собрать боярышника побольше, он один из основных «компонентов» наших зимних компотов – бесплатно и вкусно! И пускай собирать его трудоемко и нудно, нас это не пугает, разве что Мишка заноет, закапризничает: «Надоело! Этот боярышник мелкий и противный!» Пройдя метров двести, сворачиваем в рощу и приступаем к первому этапу «операции» – поиску кустов боярышника, богатых ягодой. По пути Лара умудряется еще найти поздние грибы, и слышим ее призыв: «Идите все сюда, я нашла куст пышный с крупной ягодой!» Мы дружно облепили куст, и полетели в ведерки спелые аппетитные ягоды! За разговорами и шутками не заметили, как оба ведерка оказались полны. На удивление, сегодня Мишуля наравне со всеми «отбывает повинность». И даже не повинность это для него, что вытекает из его слов по окончании сбора.
– Жалко, что уже не надо собирать боярышник! Мне понравилось! Знаете почему? Потому что вся семья в сборе! А теперь давайте играть в «латки» (в игре надо передать прикосновением руки другому нелегкую обязанность гоняться за остальными участниками игры)!
И тишина в роще нарушается выкриками и смехом, шумом потрево-женного кустарника. Мелькнула мысль: «Сохранить бы надолго такую дружную семейку, не поддающуюся невзгодам и соблазнам жизни. Да еще и увеличить ее на одного человека, который был бы дорог Лере, и которому и она была бы дорога… » Домой возвращаемся парами: я – под ручку с Ларисой сзади, Лера держит за руку Мишулю.
– Так хочется, чтобы нашла она себе пару, – как бы подслушав мои мысли, шепотом делится Лара наболевшим, – трудно найти, имея ребенка от первого мужа…
– Нужно молиться Господу за нее, чтобы омягчела, ожила ее душа пораненная, чтобы послал ей настоящего сопутника жизни, надежного, верного… как ты у меня. – Лариса улыбается немного иронично, немного грустно.
– Надежного, это да… Да вот нужна такая надежность, когда вторая воловина не ценит ее и даже подленькие делишки творит… –  Ничего не могу ответить жене… Теперь, когда пусть еще и неустойчиво, временами обращаюсь к Богу, к вере (молюсь, покупаю справочную газету в Свято-Никольском храме, хожу туда иногда поставить свечи и помолиться у икон), для меня становится очевидным мое недостойное поведение в К., хотя настоящего стыда и желания искренне покаяться у меня нет: еще считаю свою связь с Верой окруженной ореолом романтики. Но, конечно, мне стыдно слушать Ларин невзрывной и не скандальный выговор, потому стараюсь перевести разговор на другую тему.
– Надо нам сегодня помочь доделать Лере курсовую работу, а то сроки подошли. – Так отвлекаю я жену от неприятного и для нее, и для меня разговора, от которого трусливо убегаю не в первый раз… Лариса быстро переключается на предложенную мною тему.
– Так давай сегодня и приступим.
Помогая Лере вечером в подготовке курсовой, обнаруживаем у себя определенные проблемы в знании тонкостей бухгалтерии. Лера подготовила основную часть курсовой, осталось сделать таблицу баланса предприятия. Определенные представления я, как бывший руководитель договора и бывший директор малого предприятия, имею, а Лара вообще далека от экономики – это же не биология и не химия, в которых она – королева. Но трудная наша работа втроем, прерываемая спорами по частностям и все-таки продвигающаяся вперед, показывает, что трезвость Лариной мысли, ее практицизм и смекалка ощутимо помогают в решении непривычной для нас задачи. И, главное – в этой работе на благо высшего образования для дочери мы настолько сближаемся и «чувствуем» друг друга, что эта совместная головоломка вписывается золотым запасом в нашу семейную жизнь, поколебленную моими частыми поездками в К… Добавлю, что работу курсовую Лера сдала на хорошо, в чем и наша с Ларисой заслуга!
Сегодня презентация моего лирического сборника – в нем все стихи – о любви и только о любви. И, конечно, в нем есть стихи, посвященные моей верной и все понимающей «половине», особняков в них стоит подмеченный мною момент курения Лары на балконе: не люблю курящих женщин, но курящая жена не вызывает во мне неприязненного чувства, даже наоборот, есть во время курения в ее выражении лица и в движениях какая-то прелесть… Впрочем, лучше сказать об этом моими стихами.
О чем, Петровна, закурила?
О чем мечтаешь в ранний час?
Чему своей улыбкой милой
Ты улыбаешься сейчас?
Быть может, памятью окрепшей
Коснулась юности своей
И первой, радостной, безгрешной
Любви в закате школьных дней?..
За месяц до презентации дал я свой сборник «Лучи любви» журналисту и классному лингвисту Яше Гринштейну.
– Яша, выбери на свой вкус несколько стихотворений и прочти на презентации, будь другом! – Все знают ораторские способности Яши, его мягкий, обкатанный баритон; в его исполнении стихи (да и проза) приобретали неповторимый оттенок и зажигали души, может быть, оттого, что при чтении он вкладывал свою, не просто читая, а проживая с ними «момент жизни».
– Знаешь, выбрал я восемь штук, – говорит он через день, – буду чи-тать. Но не мог и критически не посмотреть на сборник – привычка! –  И сует мне список замечаний, а в списке – около двадцати «результатов» критического Яшиного просмотра. Надо сказать, в первый момент это меня озадачило и немножко разозлило – как это, меня, не раз проверенного в редакциях и в литобъединении, проверяют и находят недочеты! Но просмотрев замечания дома, пришел к выводу, что добрая треть их – по существу. Это потом и толкнуло меня на выпуск второго издания сборника – с исправлениями. И сделал для себя вывод: никогда не зазнавайся и не ослабляй самоконтроля в творчестве. А роль чтеца Гринштейн выполнил безукоризненно! Мои коллеги-поэты, которым я дарил сборник перед презентацией, выразились однозначно.
– Какие замечательные стихи у тебя, мы поняли только после выступ-ления Яши!
– Слушай, и откуда только слова такие ты выискал, – тихо говорит мне Анна (мы готовимся исполнять мою песню, она за пианино), – в стихотворении «Прикипел» (его я посвятил Ларисе давно).
Прикипел я к тебе, прикипел,
Почему прикипел – нет ответа…
А дальше.
Ты Олесей уральской вошла
В мир, наполненный степью и морем,
И черемухой скромной цвела,
Соглашаясь на счастье и горе…
– Да я ж тебе подарил сборник с этим стихотворением, а ты только сейчас «открыла Америку»!
– Это все Яша виноват. Так читал, что ты показался мне большим поэтом! – язвит Анна.
– Это тебе не кажется, а так и есть! – отвечаю я на ее язву, и мы начи-наем песню «Струны любви». Теперь это не то, мое первое исполнение, ко-гда Анна по ходу подобрала аккомпанемент; сейчас, после нескольких репетиций, пою слаженно с музыкой, да и уверенности в голосе больше. Бурные аплодисменты  показывают, – недаром мы потрудились. Главным «коньком» нашего выступления все же является исполнение Мишулей произведений известных композиторов (как-никак, а уже ученик второго класса музыкальной  школы) и пары его собственных мелодий, на  которые я сочинил стихи; получились первые детские песни. Потом я напишу ноты и выйдет сборник наших с Мишкой песен и стихов.
Глядя на него, серьезного, прямо сидящего у пианино, в строгом ко-стюмчике и белой сорочке, мы с бабушкой (Лера не смогла попасть на пре-зентацию) в восторге; держим друг друга за руку и пожимаем при взрывном звуке аплодисментов после каждого Мишкиного исполнения. Как здорово, что в эти часы нашего с Мишулей триумфа мы вместе смоей (да, моей! – я это твердо знаю, как и в годы моего жениховства!) Ла, что наша семья живет, и потомки наши принимают от нас эстафету жизни!
– Кто хочет выступить? – вопрошает Таисия Ивановна. – С нашего, переднего ряда раздается.
– Я! – это Виталик, брат мой родненький, решил поддержать. И не удивительно, он любит меня безмерно, гордится мною, болеет за меня. Мама рассказывала, каким мой семилетний братик был счастливым, когда я побеждал соседского мальчишку в «забеге» на двадцать метров, организованным Виталиком и старшим братом этого мальчишки.
– Хочу сказать несколько слов о брате, о вехах его жизни: застал он, как и я, войну, оккупацию, когда никаких гарантий от смерти – и бомбежка, и снаряды, и немцы в городе нашем. Голодали, прятались в подвале от бомбежек, орудийных обстрелов, мерзли в неотапливаемых домах. Но выжили, встретили наших солдат, освободивших город. После окончания техникума ему прочили учебу в Москве на литератора. А до этого – послевоенная разруха и голод, куцая, сшитая мамой одежда… Но это не помешало брату окончить школу и техникум с отличием, проявив себя в литературе – его школьное сочинение о Чехове заняло первое место в конкурсе работ об известном писателе. Поездка в Москву не состоялась (больно скудно жили мы тогда), и брат заканчивает технический институт, а там – нелегкая студенческая жизнь – недоедание, скудность в одежде. Литература была забыта на долгие годы… И все-таки, таившийся в брате талант поэта и музыканта пробил себе дорогу в зрелом возрасте, и все мы стали свидетелями его литературного и музыкального успеха. Я тоже счастлив его успехом, высоко оцениваю плоды его труда, как человек творческий и имеющий отношение к музыке (несколько лет был солистом городского эстрадного оркестра) и желаю ему новых сочинений, новых изданий! И еще: спасибо его супруге, Ларисе, ведь без ее любви, помощи мог и не появиться этот сборник, и не прозвучали бы исполненные здесь песни. – Виталик заставляет Лару встать и всем поклониться (что и выполняет она с большой долей смущения и растерянности), заключает нас в объятия и целует, и я чувствую на его щеках мокроту слез… А зал взрывается водопадом аплодисментов. Это признание трогает и вдохновляет меня более всего, ведь брат мой – профессионал. Несчастье прервало его творческую жизнь, об этом я рассказывал уже. То был сильнейший удар, от которого брат, не мысливший себя без пения, долго не мог оправиться… Представляю, как бы он спел мою песню «Струны любви», какой бы восторг, вызвал у слушателей…Но жестокое время не повторяется дважды в одном и  том же своем отрезке, только наша память обращает нас назад, к прошлому, и всесильная, неограниченная память Божья все сохраняет: и плохое, и хорошее, и ближнее, и дальнее, и крупные события, и мелкие, но такие важные в жизни этой и будущей небесной… Такой момент вспоминается мне сейчас…
… День рождения мамы; мы живем в арендованном флигельке, хозяин – отставной майор, поменявший усадьбу в Крыму на Приливск, туда уехала наша бывшая хозяйка с племянником. О ней, аристократке, можно было бы рассказывать многое. От ее, в замечательном исполнении в сопровождении гитары, я впервые услышал покоривший меня на всю жизнь романс «Хризантемы». Так вот, на дне рождения брат исполнил несколько песен, среди них – «Калинка». Исполнение было до того волнительно, что многие из гостей (и мы с мамой) заплакали и заставили Виталика исполнить песню еще два раза. Позже я попросил записать брата несколько песен в его исполнении на магнитофонную пленку и долго хранил эту запись, прослушивая ее время от времени. Но после переезда с одной квартиры на другую она потерялась, и так грустно стало от ее утери именно в этот момент моего «музыкального» творчества, что я пустил слезу… Присутствующие, наверное, поняли слезы мои, как результат переполнения чувств от успеха…
Мы с Ларисой осваиваем участок. Посадили еще несколько кустов смородины и крыжовника (дармовых, подаренных), войлочную (так ее называют, видно, за шероховатость поверхности листьев) вишню, она – дитя дальневосточное, так сказали нам дарившие. Любит влажный климат и родит некислые, сладкие плоды, которые с удовольствием уплетают наши внуки, бывавшие на даче. С черешней и абрикосом не повезло: черешню через неделю после посадки украли, а абрикос стал пропадать, пришлось спилить основной ствол, и ждать, когда молодые ветви начнут плодоносить. Зато хорошо растет виноград «Изабелла». Хоть и не из элитных, но стоек к морозам и каждую осень приносит нам по два-три ведра сладкой, ароматной ягоды. А уж о смородине, черной и красной, и говорить нечего, ветви ее кустов усыпаны ягодой. Только сбор ее – дело нудное и трудоемкое. Поэтому сегодня и присоединился к нам «ударный отряд» – оба наших внука, такие разные и одинаково любимые. Соседки-пассажирки в электричке даже не поверили, что оба внука – наши с Ларой.
– Да какие же они ваши? – искренне удивляется селянка, едущая с приливского рынка с пустыми ведрами (распродала овощи), – один беленький (это Мишка, он по всем «данным» ближе к светленькой Ларисе), а другой темненький (это Дима, его «брюнетость» – от мамы, да, наверное, и от меня).
Но я привожу соседке по электричке убийственный довод.
– Да вы посмотрите на их глаза!
– А что глаза? – не поняла женщина.
– Да вы видите, что у обоих глаза карие, как у меня? – довод веский и соседке приходится поверить, что оба внука – мои.
Сейчас наши внуки, оставив нас с Ларой у догорающего костра, устраиваются на ночлег, – они устали. Сначала сбор смородины, а после обеда и часового отдыха – нелегкая работа: нужно наносить на грядки, где собран урожай, хорошей земли из рощи, которую дедушка, то есть я, добывает у деревьев и нагружает ею ведра. Точное количество мы не считали, но, думаю, десятка два-три ребята перенесли.
Потушив костер, мы с Ларой укладываемся спасть (она – к ждущему ее на нашей кровати Мишуле, а я – к Диме на пол, куда Лариса настелила несколько одеял). И вдруг одновременно от большого (12 лет) внука и малого (6 лет) следует требование (оказывается, они не спят!)
– Дед, сказку! – а Дима уточняет: – нашу любимую, «Вия»!
У этой просьбы своя предыстория. Оба внука любители страшного, как, впрочем, и большинство детей, воспитывались на русских народных сказках и произведениях Гоголя, Конан-Дойла. Если уж преподносить страшное, то из классики, хотя приходилось выдумывать и свои – с внуками в качестве героев. Так вот, особенной популярностью пользовался «Вий» Гоголя. То ли удавалось мне удачно разворачивать повествование, добавляя кое-что от себя; то ли, зная наизусть, воспроизводить довольно точно штрихи необыкновенного таланта Николая Васильевича, когда рассказчик и слушатели невольно вживаются в обстановку и как бы реально живут в ней.
Мне хочется спать, я намаялся за день. Но не начать рассказ я не могу – это было бы большим моим минусом и как деда, и как воспитателя. К моему удовольствию, минут через пять, когда «Хома вошел в церковь, и входную дверь заперли снаружи…», слышу рядом негромкий храп Димы.
– Миша, ты не спишь? – окликаю младшего внука, и в ответ слышу негромкий голос Ларисы.
– Заснул твой слушатель.
– А ты не спишь? – задаю дурацкий вопрос. – Так хочется оказаться с нею рядом, вместо Мишули! – Давай его перенесем на пол, к Диме…
На мое похотливое предложение следует категоричное.
– Ну, вот еще, выдумал! Давай-ка, спи, дедуля, с внуком, завтра, то есть уже сегодня, рано вставать. – Я знаю непреклонность жены в таких двусмысленных ситуациях, вздохнув, поворачиваюсь на бок и засыпаю мгновенно.
Мой день рождения празднуем, как всегда, в кругу родственников, детей, внуков, племянников (Виталик в отъезде). С утра идет бурная работа на кухне, там Лариса с Лерой «колдуют» у кухонного стола и у газовой печи. Вчера испекли коржи к торту (девчата торт всегда делают сами), и Лера занимается «строительством» торта: взбивает крем, укладывает намазанные кремом коржи и ставит огромную сладкую вкуснятину в холодильник, – торт должен еще выстояться в холоде. Лара режет, варит, жарит и все быстро, толково, вкусно. Я отлыниваю от подготовки «стола» и пытаюсь освоить новое для меня дело. Моя музыкальная экспресс-учеба, дополняемая посещением Мишкиных занятий в музыкальной школе (на которых я присутствую одновременно в качестве родителя и ученика), придает нахальства для композиторского творчества. Первым сборником песен, ноты для которого писала (по записи песни на кассете) студентка музфака пединститута, я остался не-доволен – обнаружились недочеты в длительности нот, выбора тональности. Это и побудило меня решиться на «композиторство», труд для меня мучительный и неблагодарный. Если сами ноты записаны мною на слух, подбором на пианино, точны, то с построением фраз, длительностью нот возникают проблемы, я слабо ориентируюсь в длительности нот. Две детские песни, на которые я написал Мише ноты для прошедшей презентации, пришлось скорректировать после проигрывания специалистами.
Сейчас пробую написать ноты на третью детскую песню, которая войдет в будущий сборник детских песен (из четырнадцати песен половина будет с мелодией, сочиненной Мишулей), затрачиваю почти целый день, до момента, когда Лара просит меня подготовить в гостиной раскладной стол и помочь расставить посуду и закуску. Эта, третья песня, станет настоящим «хитом» в наших последующих выступлениях.
Учиться в школе трудно,
Учиться в школе трудно,
И нужно очень многое уметь.
Нужно правильно писать
И красиво рисовать,
И читать в минуту сорок слов.
День рождения проходит шумно, весело, с песнями, танцами, выступ-лениями – моими, Вани (племянника), Мишули. Но среди этого захватывающего веселья звучат и грустные ноты: тост за упокой ушедших из земной жизни. И – драгоценность душевной беседы с сыном…Он зовет меня на балкон покурить. Я давно не курю, но за «компанию» с Ильей позволяю себе сигарету-другую, они действуют возбуждающе, обостряют чувства и способствуют душевному разговору. Илья стряхивает пепел сигареты, обнимает меня.
– Я так рад, что ты в свои годы держишься молодцом, да еще и сочиняешь произведения, значит, талант есть. Мне тоже, бывает, хочется писать стихи (и Илья пишет их в поздравлениях родным и близким), но они, сам знаешь, корявые.
– Это не главное. Главное, что душа твоя ищет, не довольствуется только земным, поминутным. А захочешь, начнешь учиться писать, и будет получаться лучше и лучше.
– Нет, мне уже не достигнуть толкового сочинения, – Илья с чувством давит окурок о дно пепельницы, – знаешь, отец, я только теперь понял, что надо было учиться… Ведь, как только вернулся, собирался поступать в институт, и справка льготная из армии была… Да и перед армией вы убеждали меня: учись! Нет, уперся, буду рабочим. А теперь душа тянется к высокому, а знаний маловато…
Мне хочется утешить сына, убедить в том, что образование не главное (я действительно начинаю приходить к этой мудрости). А главное, что честно он живет, трудится достойно, сына растит, не ворует, не творит безобразия, не ищет удовольствий на стороне… И характер имеет золотой, большая доля в котором – от Ларисы: спокойный, без словоблудия, незлой, не ноющий, не скандальный, принимающий семейные проблемы на себя. Но не говорю ему всего этого, обнимаю сына и заменяю поток слов одной короткой фразой.
– Ты у нас самый лучший, самый заботливый сын и брат (имею ввиду Валеру)! – И в словах моих нет и доли неправды; Илья такой же, как и Лара – надежный, преданный семье своей и родным, всегда готовый прийти на помощь… Смотрю влюбленно на его пополневшее лицо, прямой, немного свисающий нос и вспоминаю мою поездку к нему в армию. После «учебки» в Белоруссии его направили в небольшой городок под Одессой, в одну из частей противоракетной обороны…
… Окончена моя командировка под Москву, в оборонную ракетную фирму, по заданию которой мы ведем разработку миниатюрного полупро-водникового датчика для ракет. Надежность, малогабаритность и низкая стоимость – вот преимущества нашей разработки перед нынешними электромеханическими датчиками. Этап выполнен, я, как ответственный исполнитель работы (зам.руководителя)  расписываюсь в получении акта о выполнении этапа, но не ухожу, и Виктор Степанович Захаров, ведущий нашу работу от заказчика, пожилой, добродушный мужчина, вопросительно смотрит на меня.
– Что стоишь, голубок? Бумагу денежную получил, так беги, оформляй окончание командировки. У тебя вопрос ко мне?
– Да… Виктор Степанович, – мнусь я, как невеста перед венцом, – тут такое дело: сын у меня в армии на Украине, заехать бы к нему сейчас… Если бы дату убытия не ставить, а мне на пару дней командировку продлить… – Вопрос каверзный, на оборонных предприятиях с этим строго, командировку отмечают день в день. Захаров задумывается.
– Задачка… Ты же знаешь, у нас насчет этого… Ну, ладно, попробую договориться с секретарем, хоть и рискую перед самой пенсией выговор схлопотать. Я же понимаю, у самого сын служил…
Так оказываюсь я в N-й части в городе К. уже к вечеру. Командир части, майор, понимает меня с полуслова, уточняем номер «точки» (она за городом), звонит туда.
– Значит, так: сегодня устраиваем вас в воинскую гостиницу здесь, в городе. Завтра утром туда едут наши офицеры и вас захватят. Если договоритесь с командиром «точки» (мою просьбу я озвучил ему), отпустят сынулю вашего на двое суток к вам в гостиницу.
Гостиница недалеко от части, устраиваюсь без проблем. Утром, в хо-лодное зимнее утро приезжаю на «бобике» в часть Ильи, и через два часа мы уже вдвоем в скромном двуместном номере с оштукатуренными и окрашенными в темнозеленый цвет стенами, с душем и туалетом.
– Что, сынок, можно нам, наверное, и по винцу, – спрашиваю-утверждаю я, нарезая хлеб, колбасу, сыр, добытые в Москве (в Приливске этого в магазинах не купишь); открываю консервы и «сгущенку», разливаю хороший молдавский «вермут» по граненым стаканам.
– Раз ты говоришь, значит, можно, – улыбается Илья, – все равно выходить мне из гостиницы нельзя. Давай, прежде всего за встречу, целый год не виделись!
– Двумя руками голосую «за»! – отвечаю, обнимая сына, а в голове ворочается упрямая мысль: «А ведь с тех пор, как сынуля повзрослел, это первая наша встреча-беседа один на один!» Действительно, уже лет с тринадцати-четырнадцати все как-то «не находил» возможности пообщаться с сыном «по душам», зажечься его интересами (занимался он – и то по инициативе Лары – фотографией, велосипедным спортом – сам собрал мопед), подсказать,  помочь в чем-то. Были, конечно, воспитательно-надзирательные речи, иногда ругливые, но жил сын как-то отдельно от меня, все больше – с друзьями; намного ближе к нему была Лара, страстный фотограф… Илья, не догадываясь о моей мысли-упреке самому себе, делится сокровенным.
– Как я рад, что ты умудрился заехать! Хотя сейчас и обвык я здесь, но так здорово видеть родного человека!
– Как служба? – спрашиваю, вспоминая замученное ежедневными учениями лицо сына-новобранца после полугода «учебки» в Белоруссии; туда мы с Ларисой и Лерой ездили в день ее, «учебки», окончания.
– Да попал я хорошо. В нашей «точке» отопление идет от котла Приливского производства, с котельного завода. А мы были на практике от училища (Илья закончил техническое училище, работавшее от этого завода), как раз по котлам. Ну, мне его и все отопление сразу и поручили обслуживать вместе с земляком и узбеком. Теперь от нас зависит «теплая жизнь» в части, и ходим «гоголем», в почете у офицеров и солдат. Правда, пришлось здорово упираться, когда готовили котел к зиме, был сломан. Строевой нас сильно не донимают, да мы уже и по стажу народ солидный, «быки».
– А в начале, когда сюда прибыли, «деды» обижали?
– Было маленько. Только я сразу разобрался: приказал мне «дед» один портянки его постирать, я отказался. Он на меня с кулаками, а я его табуреткой по башке; несильно, но отстал. Да и молодые вокруг меня скучковались, давали отпор, если что. Как Лерка учится?
– На хорошо и отлично. Комплексует из-за своей полноты, стесняется, хочет быть красивой. Как и ты, помнишь: в десять лет пополнел, стеснялся. А сейчас похудел… Наедаешься хоть немного?
– Нормально. У нас «блат» на кухне, всегда добавку имеем. Просто расту, отец! – шутит Илья.
Наши беседы за нечастыми рюмками и сигаретами тянутся весь день и всю ночь, прерываясь коротким сном, к которому я по нескольку раз склоняю Илью: «Надо отоспаться тебе, когда еще можно будет нарушать режим солдатский!» На другой день я бегу в магазин за продуктами, и наша беседа-свидание продолжается до следующего утра. Переговорили, кажется, за всю прошедшую его юность. Рассказал я, как познакомился с Ларой, как «женихался» в уютной усадьбе Лары Шитовой, как регистрировались…
– А как у тебя с Ниной, которая провожала тебя в армию? – Последнее время перед уходом в армию, Илья тоже пропадал в усадьбе ее родителей, только в Приливской, а не уральской. – Недавно к нам приходили в гости родители Нины, намекали, что ждет она тебя… Илья смущен, но отвечать отцу будет честно, в этом я убежден…
– Переписываемся…
– А после армии?..
– Честно? Нравится она мне очень. Хочется учебу продолжить, но если женюсь, это же не помешает?
Я вспоминаю, что Лара оканчивала институт, последние два года, по-сле нашей женитьбы, и одолели мы эту двойную нагрузку: учеба и семейная жизнь. И уверенно отвечаю.
– Конечно, нет, если дружно будете одолевать трудности. – Сын молча обнимает меня и этим все сказано: своими словами я и утешил его, и дал свое родительское благословение…
Сочинение песен увлекает меня не на шутку. После шансона и детских песен «полились» из меня музыка и одновременно с нею стихи на самые разные темы: гражданская, природная, душевная. Но больше всего рождается песен лирических. У нас с Анной работа кипит непрерывно: новые песни я записываю на диктофон, Анна подбирает сопровождение на пианино, и я несколько раз исполняю песню «с музыкой», – и заготовка песни к исполнению готова. Мы оба горим желанием выступать, показать людям наши песни: у Анны тоже есть свои песни на свои же стихи. Серия  выступлений в нашем литобъединении получает признание публики, она состоит из членов объединения и людей самых разных, пришедших нас послушать по объявлению; выступление бесплатное. Но нам хочется расширить круг слушателей…
Просторный актовый зал КБ со сценой, хорошей акустикой и совре-менной аппаратурой я выпрашиваю у Ильи Воронкова, моего бывшего начальника, теперь директора школы секретарей, арендующей зал у КБ. Подготовку техническую к концерту обеспечивают мне сотрудники из разных отделов, и мы получаем возможность выступать на два микрофона: один для исполнителя песен под «минусовку», записанную на кассету; другой – для исполнения мной и Анной песен в сопровождении пианино. Сегодня поем песни лирические, подготовили побольше, на длинный концерт. Сотрудников много: и «ветераны», знающие меня лично, и молодежь, работающая в КБ недолго. Многие члены литобъединения не поленились прийти, во главе с руководителем нашим Моториной. И, конечно же, родные и близкие: Лара, Лера, Виталик (он чувствует себя неважно, ходит с трудом; но пришел, знает, как я ценю его советы и справедливую критику), Илья с Ниной и ее родителями, племянник, брат двоюродный с женой и сестра с мужем.
Поскольку девиз музыкального вечера – «Встретить друг друга», то и начинаем с одноименной песни в моем исполнении. Концовка песни.
И не нужно чудес в этом мире большом,
Исходящим бедой в лапах цепких недуга!
Просто – взгляд призыв и душа – нагишом,
Просто встретиться нам, просто встретить друг друга!
С каждой песней нарастает восторг слушателей, а я во время исполнения стараюсь хотя бы раз встретиться глазами с Ларой, ищу в них прощения: ведь почти все они посвящены ей… И не только прощения, но и любви…  Анна исполняет свои песни и тоже на «бис»; тянутся люди  к душевному, искреннему, противостоящему захватившей в эти годы многих рок-музыке, нудным речитативам, ударниковым «шедеврам», дешевым «песням» типа «Бухгалтер», «Я тебя слепила…» и многих других. Как контрастно им звучат слова моей песни, которую исполняет Анна!
Не могу без тебя ни сегодня, ни завтра,
Не могу без тебя ни минуты, ни дня,
И слова «Я люблю», как заклятье, как мантра,
Все звучат и звучат, опьяняя меня!
Припев с нею повторяют все в зале
Где ты, где ты, где ты, любовь моя?
Лаской, светом, страстью согрей меня!
Завершается концерт моей песней, обращенной напрямую к Ларисе:
Мы с тобою жизнь прожили долгую,
Подобрались к дате непростой.
Давай, любимая, давай еще попробуем
Вернуть приметы юности святой.
А последние строчки припева звучат как призыв, как мольба.
Давай найдем концы любви и свяжем их,
Давай добудем счастье на двоих.
В конце песни успеваю увидеть, как жена моя утирает глаза у носа… История этой песни связана с изменением поведения Ларисы, и, как след-ствие, отношения ко мне. Она стала раздражительна, ворчлива, что несвойственно ей открытой, незлой, терпимой натуре. Нет, в сравнении с другими сварливыми женщинами, наблюдаемыми мной со стороны, ее раздражительность невелика, но для меня, знающего супругу несколько десятков лет, изменение ее характера ощутимо, вызывает тревогу и даже … ревность. Да, да, и, кажется, для этого есть основания. Она рассказывала, как за ней ухаживал сотрудник КБ, бывший капитан первого ранга; я его знал в бытность свою ученым секретарем КБ, он часто приходил подписывать бумаги, связанные с изобретениями в их отделе. Дело было на базе отдыха КБ, где Лара отдыхала с внуком Димой и Лерой.
– Он же моряк и на базе заведовал моторными лодками. Несколько раз приглашал меня покататься вдвоем, но я отказывала, – видно было, что она не придавала значения этим ухаживаниям, но у меня этот момент «отложился», тем более капитан жил недалеко от нашего дома, на той же улице. Мы изредка встречались, здоровались с ним, и он обязательно передавал привет (каков нахал – думал я) Ларисе, как он говорил: «вашей замечательной жене!» Как-то не выдержал, спросил у Ларисы.
– Что это твой моряк приветы тебе передает при встрече?
– Во-первых, он не мой моряк, во-вторых, на пятнадцать лет старше тебя, а в-третьих, если бы у меня наметился роман, я бы тебе честно сказала. Не так, как некоторые, – резковато и уверенно отрезала Лариса. Я поверил ее словам безоговорочно, зная ее неумение лавировать и «наводить тень на плетень». Но вот появившееся у нее раздражение, упреки, резкость в разговоре вновь зашевелили во мне подозрительность Даже одна из песен была посвящена этому моему переживанию. В ней такие слова.
Может быть, во мне разуверилась,
Может, чувствам другим доверилась,
Затаила обиду жгучую?
Все равно ты самая лучшая!
Истинная причина изменения в характере Лары откроется позже, а осознаю ее и почувствую свою вину я уже в другой, послесчастливой жизни…
После концерта сотрудники КБ пригласили нас с Анной и родственников на «маленький сабантуй». Я пытался отказаться, считая долгом своим проводить больного, с трудом пришедшего на концерт брата, но Виталик, приобняв меня, шепчет.
– Не выдумывай, братишка, оставайся на застолье, а я дойду потихоньку, не спеша. – И возражения мои не хочет слушать. Спускаемся на первый этаж, выходим на крыльцо КБ, и я минуты три смотрю вслед медленно, с остановками  шагающему по снежной жиже брату. Идет и сразу же тает мокрый снег. То ли напряжение концертное сказывается, то ли в этот момент достигаю вершину братских чувств, только на щеках у меня мокровато, и явно не от попадающего на лицо снежинок… А перед глазами – тот давний день военного времени…
… В городе немцы, разруха, обстрелы. У нас во дворе снарядом разворотило колонку, нет воды. Виталик вызывается принести воды из колонки через квартал. Я прошусь с ним, мама не пускает, но брат уговаривает ее.
– Не бойся, ма, мы быстро. – Бегом несемся по улице, в руках у брата ведро.
– Плохо, если и там нет воды, – приговаривает Виталик, – где мы еще найдем, нигде колонки не работают.– Но, к счастью, вода в колонке есть; набираем ее в ведро и быстро спешим домой. До нашего двора остается метров сто, когда зловещий шквал обстрела обрушивается на небольшой кусок площади (включая наш дом), в который попадаем и мы. Взрывы впереди, сзади, справа, слева… Виталик берет меня на руки.
– Держись за мою шею! – другой рукой старается сохранить воду в ведре. На всю жизнь остался во мне свистящий звук летящих снарядов, оглушающие душу взрывы и напряженное лицо брата. Пробежав двор, видим у входа в подъезд полное ужаса лицо мамы и слышим ее душераздирающий крик.
– Сыночки мои родненькие! Живы? Не ранены? – и только тут замечаем, что в ведре – только треть воды, а на уровне этой трети – зияет отверстие неправильной формы – от снарядного осколка…
… Посидели мы после концерта на славу, – пусть и обстановка производственная: рабочие столы с приборами, установки. А основной хмельной продукт – спирт, который без сожаления выделил для компании начальник отдела Вася Бурлак, веселый, заводной, свойский для своих подчиненных и неудобный для начальства.
– Разливай! – командует он и, поднимая стопку (нашлась в отделе и посуда) с разбавленным спиртом, говорит тост.
– За то, что в нашем КБ рождаются не только классные специалисты, но и появляются таланты, радующие наше вечное стремление к светлому и высокому! Короче – молодец, Гена! И коллега твоя! – Анна поднимается и жеманно кланяется всему столу. Лара сидит рядом со мной, я не вижу выражения ее лица, но «нутром» чувствую, что ей приятно выступление Васи, ведь похвала его касается и супруги одного из героев этого дня. После нескольких рюмок и хорошей закуски (Лара приготовила жареную рыбу, салат, принесли мы и соления-варения, Ваня купил к вечеру колбасу, сыр, торт)  компания наша разразилась песнями, самыми разными, а по просьбе Бурлака – и украинскими, которые он и сам мастерски исполняет в дуэте с Анной. Расходимся неохотно, даем обещание еще не раз порадовать КБ-ников выступлениями.
Проведать Виталика собирался давно. Наконец, я в его огромной комнате за «универсальным» – и журнальным, и обеденным столиком. Напротив – опухшее лицо брата, признак недавнего «загула»: несмотря на предостережение врачей, он, получив пенсию, отдавал дань «зеленому змию». Длится это дня три-четыре, как правило в компании «любимых женщин», или случайных знакомцев, зашедших «на огонек» старых друзей, сокурсников, бывших коллег. Вот, и сейчас он сидит перед столиком, на котором остатки закуски, несколько засохших ломтей хлеба.
– Опять сидишь голодный? – начинаю я разговор осуждающе-жалеющим тоном, – снова были друзья-товарищи, подруги?
– Да, братуха, посидели мы два дня с Витей Харитоновым, нашим оперным басом, помнишь его? – Я хорошо помню невысокого полноватого крепыша с мощным, хорошо отработанным голосом, с ним меня и Лару знакомил брат в те давние годы, когда Виталя выступал в Приливском народном оперном театре. Хорошо запомнился мне Харитонов и в «деле», когда брат привел нас с Ларой в один из дворцов культуры, где их театр ставил оперу «Майская ночь». До этого оперу мне довелось слушать в Московском и Петербургском оперных театрах. Две оперы приезжих театров мы слушали по приезде в Приливск. И вот нам представляется возможность оценить нашу, приливскую народную оперу, в которой участвует наш, шестопаловский, да еще и в главной роли. Мы знакомы и с баритоном – красавцем Толей  Буреловым, бывавшим в гостях у брата на праздничных посиделках. Тогда продолжилось для меня и, думаю, началось для Ларисы музыкально-духовное образование. Недаром импровизированный концерт Виталика, Толика и его жены Маши, тоже солистки театра, под новый год в уютной комнате брата запомнился нам на всю жизнь. Романс «Хризантемы», «Утро туманное», другие романсы и песни, исполненные тогда, зазвучали во мне, загрустившем от непрезентабельного вида Виталика, заросшего, с мешками под глазами и, – вижу по его глазам – голодного…
Тогда, «Майская ночь», где у брата роль Петра, показалась мне и Ларисе поставленной не хуже, чем у профессиональных оперных коллективов. Может быть, и сыграла какую-то роль наша близость к одному из исполнителей, только помню слезы на наших глазах, когда зазвучала лирическим тенором брата ария Петра: «Солнце низенько, вечор близенько…» А сейчас я «наступаю» на брата, воспитываю.
– Виталя, ну ты же знаешь, что говорят врачи: тебе нужно беречься всякой перегрузки, и хмельной, и интимной! Небось, и женщины тебя посе-щали? – Виталик не смущается, он жизнелюб и любвеобильный кавалер.
– Да была только Лиля, моя постоянная подруга. Побыла полдня и побежала домой, дочка у нее малая. Раньше я ей помогал материально, а сейчас и сам на мели. Братишка, не ругайся, ты же мой любимый и замечательный! Не ругайся, скоро «завяжу» с выпивкой, правда, с женщинами – не обещаю. Знаешь, стал я задумываться над смыслом жизни и понял, что единственный смысл всего живого – в Боге! Видишь, даже крест купил по дешевке. – Тут только я обратил внимание на висящий над диваном, у изголовья массивный деревянный крест, сделанный, по внешней моей оценке, не из простого дерева, а «благородных пород». – Я теперь молюсь перед ним, особенно вечером перед сном, когда ночные страхи накатывают, а сердчишко постукивает: мало, мол, мне осталось времени гонять твою кровь.
– Ладно, Виталя, не прибедняйся, еще проживешь сто лет, – повышаю оптимизм брата, а сам думаю: здорово было бы окрестить его, коль он уверовал (верую, Генка, верую, что Бог есть!). – А как ты смотришь на то, чтобы принять крещение православное? – Надо сказать, что сам я в последнее время, увлекшись музыкальным творчеством, немного отстранился от христианских дел своих. Нет, посещаю иногда храм, ставлю свечи, молюсь у икон, доставшихся мне по наследству от усопшей тещи моей Тамары Ивановны.
Но меньше уделяю времени тем же молитвам, мыслям о Боге, чтению тех немногих книг и отрывных календарей христианских, которые регулярно стал покупать после смерти мамы. Но такое явное движение брата к вере, к Богу радует меня и заставляет подумать о своем христианском долге – приобщить его к Православию через крещение. Ответ Виталика на мое предложение полуутвердительный-полуотрицательный. – Не знаю, брат, что тебе сказать… Да, верую, да, молюсь, но этого, наверное, мало. Нужно улучшать себя, от вредных привычек отказываться…
– Но принять крещение – не значит сразу стать святым. Будешь постепенно избавляться от плохого, ограничивать себя, в первую очередь, в выпивке… – Увещеваю брата, а сам себя мысленно ругаю за перекос в сторону земного, литературно-музыкального. А брат рассуждает.
– Да, креститься надо: страшно думать, что будет с душой, когда умру. Не знаю… А сколько платить за крещение?
– Пятьдесят тысяч, немного: где-то десять булок хлеба.
– Недорого-то, недорого, но где их, деньги, взять? –Виталик показывает на сиротливый, без продуктов стол.
– Да, я ж забыл тебя накормить! – достаю из сумки соления, картошку, Ларину «паюсную» икру – из рыбного рассола, манки и томата, жареные бычки, полбулки хлеба.
– Брат, а к закуске ничего не принес? – Виталик вопрошающе-жалобно смотрит на меня.
– Нет, не принес, брат. Прости, но нельзя тебе. Смотри, как руки дрожат у тебя, сейчас опохмелишься, и все – по новой. – Я держу жесткую позицию: употребление спиртного для него смертельно опасно.
Виталик смиряется перед моей неприступностью и жадно набрасывается на еду. Я рад, что могу помочь брату хотя бы этим скромным приношением. Живется нам самим тяжело; Путин исполняет обязанности президента, получив «в наследство» от Ельцина страну, пережившую разрушительную перестройку, а недавно – и дефолт. Цены на импорт (а он составляет большую долю и в продуктах, и в вещах) велики, и Россия, истощенная сломом коммунистического режима и развалом СССР, не в состоянии прокормить своих граждан. Зарплаты и пенсии не растут в отличие от инфляции, которая идет вверх постоянно. К тому же, Валере приходится прерывать работу для занятий в университете, сдачи зачетов и экзаменов (конечно, ей эти дни хозяин, как было раньше, без частной собственности, не оплачивает). Лариса изощряется в покупке дешевых продуктов и в приготовлении недорогих блюд, но, собираясь к брату, всегда выпрашиваю у Лары хотя бы немного еды для него; да она и сама готова оторвать «кусок» от семьи, – ведь даем родному, голодному. При этом не зло приговаривает: «Неси брату своему, а то он, бедный, издержался на свои страсти-мордасти».
– Да, попали мы, Генуля, опять в голодные годы, как во время войны, – приговаривает Виталя, добираясь до бычков, – вроде, и войны нет (и слава Богу!), а страна в разрухе. Ну, ладно, я трачу свою небольшую пенсию на причуды. Но ведь всем сейчас трудно. Почему так?
– Не  знаю. Только могу сказать на своем опыте в КБ и институте: евреи завоевывают страну во всех отношениях, и в политическом, и в денежном. Вчера встретил сослуживца бывшего из нашего КБ: ругает во всю евреев, кричит на всю улицу: «За оружие надо браться, бить жидов!» За оружие браться – это, конечно, последнее дел. Но как-то с их влиянием надо бороться, иначе вымрем мы, славяне и прочий люд… За Россию обидно!
Брат, объедая тщательно очередного бычка, выдает мне, болеющему за Россию, следующее резюме.
– А не надо бороться, тем более за оружие браться. Все равно они победят. – Мое возмущение в первый момент (как можно быть равнодушным к судьбе России!) сменяется мучительным молчанием… Я еще не знаю, что через несколько лет, познав Божественные истины, пойму и мудрую непреложность сказанного братом, обусловленную Божественным предведением всего хода Божьего домостроительства… Пойму и истоки, и смысл (включая «Протоколы собраний сионских мудрецов», написанные сатанистами, как план завоевания мира для антихриста, великой роли в истории человечества избранного еврейского народа) происходящего, и «стратегию и тактику» борьбы христиан против приближающих нас к антихристу – молитвы, посты, проповедование веры православной, освещение темных дел лукавого через верующих ему. И великую истину противоположностей: нет в этом мире никого из людей и народов, к которым можно испытывать ненависть потому, что каждый живущий выполняет свою, выбранную добровольно, по мере своего греха, роль в домостроительстве Божием – создании Церкви торжествующей уже не в этом, а в Небесном мире, которая, собственно, и является целью домостроительства и завершает соединение земного, тварного с Небесным…
Внезапно разговор наш прерывается бешеным стуком во входные двери, они у брата – единственные во всей квартире, только ври выходе из коридора во двор. Причем, запоры на ней не ахти какие – небольшой крючок  и слабенькая задвижка, не рассчитанная на серьезные нагрузки. Виталик подходит к дверям, смотрит в небольшую прорезь в них. Лицо его напрягается, он оборачивается ко мне, полушепотом зовет: «Иди сюда… Это сосед сверху, наркоман. Я ему как-то сделал замечание – стучали сильно по полу своему. А потолок хлипкий. Так он теперь уколется и донимает меня». – А в дверь брат кричит.
– Чего надо? Я сплю! – И в ответ ему.
– Открой, сучий твой потрох! Я выпить хочу, давай, угощай! А не то – развалю твое гнездышко! – Я пытаюсь поддержать брата.
– Слушай, как там тебя! Прекрати немедленно, не то сейчас свяжем и в милицию доставим! – Но мое вмешательство, рассчитанное на то, что против двоих наркоман «выступать» не будет, терпит фиаско.
– Это что еще за хмырь там тявкает! Открывай! Порешу! – и он начинает бешеную атаку на дверь; засов жалобно прыгает от ударов, крючок выскочил из петли. Виталик плечом подпирает дверь, удары наркомана сильны, что характерно для принявших «дозу».
– Виталя, да не держи дверь, пусть влетает, мы его немного отрезвим, – меня удивляет оборонительная тактика брата, не робкого в любых ситуациях.
– Нет, брат, нельзя открывать! Завяжется драка, народ сбежится, милицию вызовут. Мне-то что, а тебе это ни к чему! – Я уверен, что Виталя действительно волнуется за меня, потому что любит очень, бережет меня ото всяких неприятностей, жизнь готов за меня отдать. А я? Некстати на память приходит последнее посещение нас братом в девятый день после смерти мамы. Дело было зимой, мороз около 15°С; Виталик, одетый не по зимнему (на ногах туфельки, легкая куртка, осенняя фуражечка), но прилично пьяненький, звонит в дверь. Я открываю, и он, не к моменту радостный, с бутылкой водки в руке, кричит: «Брат, я пришел маму помянуть!» В это время, в первые дни после маминой смерти, я, оглушенный и придавленный ее кончиной, особенно старательно исполняю все правила поминания усопших, и приход пьяного брата для меня – кощунство по отношению к умершей: «Апостольские правила запрещают употребление вина и других спиртных напитков на поминальных обедах» (Псалтырь и каноны, М., 2001 – Ю.Ч.).  Еще больше меня возмущает его не к месту веселость. Я делаю ему жесткий, даже жестокий выговор, он обижается и молча уходит. Лариса просит его вернуться, пытается оставить его. Но я не делаю этого, хотя понимаю, что он уходит в мороз, уже замерзший, в легкой своей одежде и осенних туфлях… Тогда я считал себя правым, соблюдающим правила церковные…
Сейчас же, под напором рвущегося в квартиру молодого, здорового наркомана, удерживая дверь, начинаю сознавать, как я был неправ в той непростой ситуации… Пройдет несколько лет, и я пойму, насколько сильно я был неправ, как был жесток тогда к Виталику, не соблюдая одну из главных заповедей о любви к ближнему, которую наш святой и писатель епископ Игнатий (Брянчанинов) выразил словами: «Относись к каждому человеку, как ко Христу!». Потом все наладилось, мы часто бывали у брата, но он после того случая ни разу не приходил к нам…
Наконец, атака на дверь прекратилась: пришла мать наркомана и увела его домой. Мы снова уселись за стол, сыграли долгую партию в шахматы: Виталик много думает над каждым ходом, но не помню случая, чтобы я у него выиграл – настолько глубоки его шахматные мысли и продуманные ходы. Уходя, растревоженный воспоминанием о своем гадком  поступке, прошу брата.
– Виталик, приходи к нам. Ты не приходишь после того случая, я знаю. Придешь?
– Нет, Генка, не приду, – мягко, глядя мне в глаза (в глазах и в лице – ни злости, ни обиды, а только душевная боль и… любовь), понимаешь, не могу…
Много позже я пойму, какой великой силой любви нужно обладать, чтобы не только не озлобиться, но и не затаить обиды, продолжать относиться к обидевшему брату так же любовно, преданно… Уже за порогом – четкая, понуждающая мысль: «Нужно обязательно окрестить Виталика, он душевно готов к этому». К стыду своему, опережая свое повествование, скажу, что крещение не состоялось: формальной причиной могу считать отсутствие денег на крещение, но осознаю потом, что не проявил настойчивости и воли, чтобы и деньги найти, и крещение организовать. И буду корить себя и каяться в неисполнении данного себе обещания, принимая это неисполнение, как один из больших грехов моих…
Всю долгую дорогу (еду в любимом своем транспорте – трамвае) продолжаю думать о Виталике, перебирать подробности нашей с ним жизни, начиная с детства и кончая нынешней встречей.
…Война. Двухэтажный дом, в котором мы нашли приют после изгнания немцами на Украину, в Мелитополь, первый этаж занят немецким штабом. Он обстреливается нашей артиллерией (фронт недалеко). Работы нет, денег нет, нужно добывать еду самим. Сегодня Виталик ушел с ребятами рыбачить, нужно наловить бычков на скудную, без картошки, уху. Неожиданный обстрел и снаряд взрывается у туалета во дворе и убивает ушедшую туда женщину, маминых лет и сложения. После обстрела все бегут к выброшенному из туалета телу женщины, – двое ее детей, объятые ужасом смерти и потери кормилицы, плачут навзрыд, выкрикивая: «Мамочка! Мамочка!». В этот момент во двор вбегает Виталя с друзьями. Услышав плач, крики, бросается к месту происшествия, и приняв убитую женщину за маму, кричит: «Мама!» И тут видит ее, бегущую к  толпе от крыльца (она успокаивала детей, ставших на наших глазах сиротами). Они обнимаются, оба плачут, я тоже, прилепившись к ним ору во всю мочь, не совсем понимая причину своего плача.
… Война. Мы временно, перед самым освобождением Приливска, живем в двухкомнатном флигельке. Переднюю большую комнату занимают стоящие на постое немцы. Они разные: один из них (это уже потом я узнал от мамы) – убежденный фашист, все время угрожающий маме: «Твой муж, Ксэня, воюет фронт, убивать Вилли (так зовут этого противного фашиста). Надо тэбя пах-пах!» Для растопки печи немцы используют бензин, хранящийся в канистре. Когда утром Вилли достает канистру, мы с братом выходим через их комнату.
Малшик! Мльшик! – подзывает немец брат, тот подходит к нему. Смотри, смотри суда! Будэт фокус! – Виталик наклоняется к канистре, Вилли неожиданно открывает сливное отверстие, из него вырываются пары бензина вместе с брызгами прямо в лицо братику… Он вскрикивает, протирает глаза, крутится на месте, приговаривая: «Больно! Больно!» Вилли смеется. Другие два немца что-то сердито говорят ему, он криво улыбается, молчит, машет рукой – отстаньте, мол! Вбежавшая мама готова наброситься на негодяя, но Виталик подбегает к ней, обнимает: «Мама, все нормально! Уже прошло!» И – неловкое минутное молчание. В этот же день другой немец (как он утверждает – коммунист) извиняется перед мамой: «Вилли плохой, фашист!»
Наши вот-вот освободят Приливск, немцы отступают. «Наши» немцы уходят с вещами, не прощаясь, за ними приехал крытый грузовик. Только немец-коммунист успевает сказать маме «прощайте». Виталя проверяет, все ли они забрали и находит под кроватью коробку с револьвером и патронами. Он хватает револьвер, кричит.
– Давайте зарядим и постреляем фашистов, все равно наши идут! – Мама отбирает револьвер, кладет в коробку и выносит во двор, ей навстречу – Вилли: «Отдай коробка, Ксэня, надо тэбэ пах-пах!» Вернувшись, мама делает выговор брату.
– Ты что, хочешь, чтобы они поубивали нас?! Я тоже хотела бы стре-лять в них, но нельзя, сынок, сейчас этого делать: вам надо еще жить и жить, дождаться Победы и возвращения отца. – И тут же садится на кровать и заливается слезами: «Господи, помилуй!»
… Война. Еще год до Победы, разруха, голод, холод. Мама выкручивается, торгует на базаре, подрабатывает у зажиточныхприливчан стиркой, уборкой. Но сегодня не смогла никуда пойти – у нее сильнейшая простуда, тяжелый, сухой кашель, жар. «Сейчас бы мне чаю с молоком, или со сливочным маслом», – приговаривает  мама между приступами кашля. Виталик просит маму.
– Можно, мы пойдем с Генкой, может заработаем на молоко? – Мама не отпускает, но я тоже прошу, и через двадцать минут мы у ворот Прили-вского базара.
– А где мы подработаем? – интересуюсь я.
– Вот, видишь, ларьки, там продают молочные продукты. Попросимся что-нибудь им поделать, они и дадут нам молока.
Молочных ларьков штук десять, в основном торгуют в них армяне из сельского района, ими населенного со времен Екатерины II. Помощники никому не нужны, убирают они сами. Обойдя все ларьки, не находим работы, наши объяснения (мама больна, нужно молоко, масло) никого не разжалобили. Виталик возмущается: «Жмоты! Куркули! Буржуи недорезанные! Надо уже домой, мама одна… Ладно, слушай меня. Стань напротив этого ларька и жди. Как только я побегу, ты за мной, чтобы не потерять из виду; подойдешь ко мне, когда я останусь один. Понял?
– Понял… – Тяну я, не совсем понимая, что задумал брат. А Виталя идет к ларьку, в котором хозяйничает пожилой полный армянин с пышными усами. Мне хорошо слышен его разговор с братом.
– Што тебе, мальчик?
– Двести грамм масла, – бодро рапортует брат.
– А деньги есть?
– Есть, дядя! – продавец отвешивает масло, кладет около весов, поближе к себе, ожидая оплаты.
Дальнейшие события разворачиваются с невероятной, сшибающей «с панталыку» скоростью, не успевая перевариться в моем мозгу. Виталик рванулся от ларька, армянин выскочил из двери и, потрясая руками, истошно вопит: «Украл, украл! Держите вора!» Двое резвых мужчин бросились за братом, но скорость его бега была намного больше, да и особого рвения они не проявили. И тут только я выполнил указание брата, догнав его далеко заворотам базара, благо, он сбавил скорость своего бега.
– Что случилось? Что случилось? – и тут рассмотрел зажатый в его руке пакет с маслом.
– Ты что, украл? – с ужасом, полушепотом протянул я, потому что сам никогда не рискнул бы что-то украсть. (Это боязливое отношение к воровству осталось у меня на всю жизнь). Мама тоже была принципиальной противницей воровства, считала его худшим из пороков и могла наказать за это даже ремнем. Виталик нисколько не смутился.
– Где украл? Что украл? Запомни: масло мы заработали, подметали мусор у ларьков. Если скажешь маме правду, заработаешь «на орехи». И, главное, мама не станет есть масло, если узнает, какое оно. А ей сейчас оно очень нужно. Очень нужно… – И, как бы оправдываясь, добавил, – иначе не стал бы я этого делать. Согласен? – Я утвердительно кивнул, и мы поспешили домой. Мама долго допытывалась, откуда масло, и, наконец, поверила моему горячему утверждению, что мы его заработали. И почему-то соврать в этот раз мне было не стыдно…
А эту поездку мне, занятому мыслями о брате, некогда было любоваться дорогими сердцу картинками Приливска, сначала в старой части с бывшими купеческими и дворянскими домами с ажурной, замысловатой архитектурой, а потом – в новой с трех-, пяти-, девятиэтажными домами-коробками, поражающими на архитектурой, а своей громадностью и многоэтажностью, еще не так давно непривычною для тихого одноэтажного Приливска. «Да, обязательно попрошу Илью с друзьями проведать брата и поговорить с наркоманом строго, чтобы «не доставал» Виталю. Кого он возьмет из друзей с собою? Импульсивного, грузноватого, спокойного в любой ситуации Стаса, служившего во флоте, облученного там и состоящего на учете у врачей? А, может, интеллигентного, окончившего вуз, на гулянках всегда выступающего с красивыми тостами Мишу? С ним Илью связывает особенно доверительные отношения, Илья тянется к нему более, чем к другим друзьям. Миша спортсмен, разрядник, служит в «органах». Да, наверное, приедут к дядьке все четверо».
И действительно, такое посещение состоялось, а разговор с наркома-ном был более чем строг, особенно напугало его предупреждение Миши, что и поставщиками наркоты  займутся в милиции. С тех пор неуемный сосед стал «тише воды и ниже травы».
Слушая свои песни в сопровождении пианино, нахожу аккомпанемент Анны недостаточно быстрым и динамичным, растянутым во времени. Это заставляет меня тянуть песню в местах, где хочется «больше жизни», и мой не оперный голос сильно теряет. «Надо получше освоить гитару и при записи, – да и в концертах, – аккомпанировать себе на гитаре», – решаю я и начинаю открывать тайны гитарного сопровождения: как его начать, когда вступить моему вокалу, какой ритм и соответственно удар подобрать. Начинается напряженная пора: сочинение новых песен, запись их на кассеты, а затем перевод их в диски (возможности напрямую записывать на диск нет). Запись делаю на магнитофоне, купленном мною за «заначку», утаенную от семьи (стыдно, но иначе не получается отвлечение наших скудных средств в музыкальное творчество). Иду на базар, в уголок, отведенный  для продавцов-радиолюбителей. Мне везет, у невысокого пожилого армянина вижу старенький, но высокого класса двухкассетник «Маяк» с тонкой регулировкой тембра, высоты и силы звука, чувствительности. Продавец при мне перезаписывает мелодию с кассеты на кассету, проигрывает запись.
– Годится! И сколько просишь?
– Тыща рублей, дарагой. Дешевле не найдешь! – по нынешним временам и вправду недорого. Я даже не торгуюсь. Тут же рядом у знакомого торговца Виктора, бывшего гитариста в популярной поп-группе и классного специалиста-радиотехника, покупаю микрофон.
– Бери этот, он дороже на сотню, но классный! – Но на «этот» денег не хватает и покупаю подешевле и похуже. И после буду часто сетовать на себя: «дешевый» микрофон капризен, при малейшем отклонении в сторону «фонит», и этим дефектом будут страдать многие записанные песни. Да, собственно, я и не готовил диски «на продажу», важно было зафиксировать мелодию и слова: «Потом запишу по всем правилам», успокоил себя и приступил к записи. Настраиваю магнитофон и гитару, на стуле укладываю стопку книг, на них ставлю подставку с закрепленным на ней микрофоном – на уровне моей головы (сам сижу на диване). Делаю пробную запись, слушаю: не то, не то! Гитары совсем не слышно, нужен второй микрофон, а его нет. Нахожу простое решение, помогающее осилить проблему, но требующее неимоверных акробатических усилий: под левую ногу, на которой лежит гитара, подставляю скамеечку, приближая к микрофону гитару. И в таком согнутом положении героически записываю первую песню первой кассеты, поминая нехорошими словами и свою нищету, и российскую систему музыкального обслуживания (мой экспресс-поиск показал, что в Приливске всего одна муниципальная студия звукозаписи и несколько подпольных: и в тех, и в других бешенные цены за запись одной песни. К Валере из пединститута обращаться бесполезно: при первой нашей с Анной звукозаписи он сразу сказал, что эта запись «на сторону» – эксклюзивная, больше он этим зани-маться не будет – своей работы «по горло»).
В таком согнутом положении застает меня Лариса. Приоткрыв дверь, она изумленно смотрит на своего суженого «в позе лягушки» и кричит:
– Гена, ты что, опять хочешь в кого-то превратиться? – сама смеется, не подозревая, что испортила мне запись. На мое сердитое: «Да я же записываюсь!» подходит, обнимает меня и ласково шепчет: «Ничего страшного, перезапишешь…» И я, успокоенный ее неиссякаемой невозмутимостью и терпеливым отношением к сложностям мира сего, ответно обнимаю ее со словами: «Да пошла эта запись… далеко-далеко. Перезапишу и все дела». И выспрашиваю у жены час мое затворничества наедине с магнитофоном.
– Через час будем обедать! – Лара плотно прикрывает дверь нашей спальни, а я повторяю запись песни.
Пейте женского тела красоту!
Лейте нежности реки на ту, на ту,
Которой дороже на свете нет.
Встречайте с нею закат, рассвет.
Ждите близости, жарких встреч,
Любите! Память души сумейте сберечь!
Прослушиваю: мелодия хорошая, а вот аккомпанемент гитары слабоват, страстности в исполнении маловато (а, может, так и надо?). Но увеличишь страстность и выходишь за пределы «аккуратной» записи, появится скрип «дешевого» микрофона. Оставляю запись. К концу оговоренного с Ларисой часа удается записать пять песен – пятую часть кассеты – в каждой кассете по двадцать пять песен. Лирических песен у меня «наштопано» кассет на пять – еще «пахать и пахать». Пятая песня для меня как гимн, в ней усматриваю историю наших с Ларой отношений, основанных на долголетнем испытании любви. Да, споткнулся я, упал в пропасть ложного счастья… Но ведь выкарабкался, пусть и осквернив, испачкав наши отношения… И залог надежды на восстановление семейного счастья – Ларино прощение, которое, я надеюсь, будет все больше укрепляться со временем…
Нужно было пройти много трудных дорог,
Паутину невзгод, жуть студеную вьюги,
Неуютность шибающих ветров-тревог,
Легких встреч и разлук, чтобы встретить друг друга.
Последний куплет как бы подводит итог всей нашей, до настоящего момента, жизни.
И не нужно чудес в этом мире большом,
Исходящим бедой в лапах цепких недуга.
Просто – взгляда призыв и душа – нагишом,
Просто – встретиться нам, просто – встретить друг друга.
Сегодня наш поход – сложный: мы хотим не только погулять у нашего танка, стоящего недалеко от автодрома, но и сделать полезное дело – накормить нашего «старшенького» жареными грибами. Вчера был удачный поход за шампиньонами в дальнюю рощу, набрали грибов с ведерко, и Лара нажарила их большую сковородку с картошкой – коронное блюдо любого уважающего себя грибника.
– Давайте отнесем Илье на работу к обеду баночку грибов, – предлагает Лара. Мишка начинает ныть: мол, чего ходить по «станциям» (Илья работает на станции техобслуживания автомобилей), лучше на море пойти. Но жена добавляет. – А потом зайдем к танку. И Мишуля «мягчеет» и уже готов идти  на «станцию», к тому же я разогреваю его любопытство коротким рассказом, как интересно увидеть ремонт машин: легковушки «висят», поднятые краном, а снизу их ремонтируют слесари.
– А еще ремонт идет в таких ямах, машину ставят на яму, и ее ремон-тируют снизу, находясь в яме. – Это Мишку заинтриговало еще больше.
– И дядя Илья в яме работает? – спрашивает, и, получив утвердительный ответ, кричит, – идем, идем к дяде Илье!
Станция обслуживания находится прямо на пути нашего следования к рощам, по излюбленной, вдоль многоэтажек, улице; правее и по другою сторону дороги – метров пятьсот, не более, – «наш» танк. На «станцию» так просто не зайдешь: вокруг стена и проходная.
– Пустите нас к сыну, Илье Шестопалову? – испрашивает Лариса разрешение у охранника, и мы входим во двор.
– Я здесь, у входа подожду, а вы идите, приведите сыночка, – Лара  усаживается на большую капитальную скамью у входа в цех.
Здание цеха достаточно просторное, высокое, с монорельсами для электроталей по обе стороны цеха. Справа – рабочие места для подвески машин электроталями; слева – четыре ямы для ремонта. Мишуле повезло, Илья действительно в яме. На мой окрик он поворачивает голову с изумленным лицом, радостно кричит «Привет!» и, что-то объяснив молодому напарнику, поднимается к нам. Непривычно видеть сына в рабочей робе, испачканного, сосредоточенного. Но и внутренняя, не выражаемая словами гордость за сына (труженик, рабочий – производитель всех благ!) просыпается во мне, –сын своими руками честно зарабатывает семье хлеб насущный. А Мишка уже теребит дядьку за рукав спецовки.
– Дядя Илья! А не страшно в яме? А если упадет машина? – Илья объясняет, что машина хорошо крепится к крану и не упадет. – А если вдруг будет падать я пригнусь. – Но Мишка не отстает.
– Дядя Илья! Можно посмотреть, как ремонтируют висячие машины? – Они подходят к двум висящим справа легковушкам, и минут пять Мишуле объясняют, что и как делается при ремонте.
Лариса вскакивает со скамейки, увидев выходящих из цеха нас, обни-мает Илью, не обращая внимания на запачканную робу, спрашивает: «Как ты тут? Нормально?»
– Хорошо, все нормально! – осторожно отодвигает Лару от робы, – смотри, запачкаешься. – И любовно смотрит на маму, у них взаимная стойкая, непреходящая любовь-дружба с самых ранних лет сына. Ведь часто она заменяла сыну и отца, то есть меня, разъезжавшего по командировкам, готовившего диссертацию, увлеченного поэзией.
– Мы тебе гостинчик принесли, угадай – какой? Лариса достает свер-ток, в котором банка с грибами, любимым блюдом сына еще с давних вре-мен, после поездок наших на Урал, где Илья в два года узнал вкус жареных грибов с картошкой и вкусил прелесть грибной охоты.
– Грибы, грибы! – не выдерживает Мишка. – Лара шлепает его по попе. – Ябеда!
– О, это класс! – Илья открывает банку, пробует гриб. – Скоро обед, угощу ребят. Подождите, сейчас отнесу банку и выйдем за проходную, нужно сигарет купить. За проходной Илья покупает в ларьке «Марс» Мишуле и сигареты, минут десять беседуем на скамье у автобусной остановки.
– План выполнять стало трудно. Хозяин увеличил его, а желающих ремонта не прибавилось. Спасаемся «чаевыми», которые в план не идут. Сегодня, правда, у меня и с «чаевыми» накладка вышла. С утра делал ремонт мужику приезжему, из Азова. Ремонт большой, а когда окончил, стал жаловаться хозяин «Москвича»: зарплата низка, хотя и кандидат наук, денег не хватает. Вспомнил, па, что и ты кандидат, жалко стало его, простил «чаевые». Так он две бутылки водки оставил в благодарность. – Илья улыбнулся, обнял нас с Ларой, приподнял Мишку, – ну, будешь слесарем? – Мишка на секунду задумался. – Нет, я буду моряком!
– Ну, я побежал надо закончить ремонт.
Со светлым чувством уходим от станции, как будто пахнуло уральским ветром Илюшиного детства на пыльную приливскую дорогу, и снова мы, молодые, идем по утреннему сосновому лесу в поисках грибов, и снова Илья, наш маленький сыночек, кричит где-то впереди: «Сюда! Скорей! Здесь грибы больш-и-и-е». А между мною и Ла не стоят годы семейной жизни с моим эгоизмом, хамством, непониманием, отвлечением на сторону…
Песни одолевают меня в любое время суток: работаю ли на участке, иду ли в очередной поход с  моими родненькими, стою ли в очереди, еду ли в транспорте. Набирается их на добрые девять аудиодисков. Поэтому напряженно работаю по записи песен на кассеты и переписи их, с обработкой, на аудиодиски. Записываю подряд, по мере их появления; правда, детский и шансон выделяю в отдельные диски. Найти специалиста по перезаписи песен с кассет на диски помогает случай. Звонит мне как-то Гроднянский, сообщает, что от проданного медицинского прибора мне «причитается», как одному из участников разработки.
– Приди, получи деньги. Да и вообще проведай родное КБ, – энергичным, как всегда голосом, в котором – ни тени неприязни, обиды за мои с ним споры и уход из его лаборатории. Я обещаю, отметив про себя порядочность Тиши (другой бы и забыл про мое участие в работе), которой он отличался во все время моего общения с ним. Несмотря на наше ясно обозначившееся противостояние в вере и политике, испытываю уважение и душевную теплоту к нему, не признающему Православия, но, как и многие евреи, с которыми мне довелось иметь дело, строго следующему Заповедям Божиим в виде Закона Моисеева.
– Как дела твои творческие? – вопрос Тиши меня не удивляет, он все-гда интересовался моими творческими делами, помогал набрать на компьютере сборник моих стихов.
– О, я пошел дальше в своем творчестве! Мало того, что начал писать прозу, но еще и песнями меня «прорвало»: нашлепал и даже записал на кассеты свои песни, их у меня сейчас около двухсот. Да еще имею наглость выступать в аудиториях, был даже концерт в КБ, жаль, что ты не был. Да вот проблема: хочу перезаписать свои песни с кассет на диски, но не найду, где это качественно сделать. Говорят, подпольно только делают это, да где же их искать, этих подпольщиков?
– Слушай, мой товарищ по учебе в «радике» («радиком» называют все приливчане наш радиоинститут) Сидоров Виктор Степанович занимается этим всерьез, но скорее как исследователь, а не бизнесмен: совершенствует качество записи и перезаписи. Достиг в этом деле успехов. Я попрошу его сделать исключение, перезаписать твои кассеты, вот телефон его. – Так, с легкой руки Гроднянского, началось наше сотрудничество с Виктором Степановичем, приятным, толковым человеком. Он принял мою просьбу без возражений.
– Вы знаете, я занимаюсь записью на диски классики, романсов, хороших песен для себя и много работаю по улучшению звучания записей, даже изобрел устройство для этого.
Сидоров оказался для меня настоящей находкой. Перезапись и попутную «очистку» он выполнял тщательно, экспериментируя и приглашая оценить очередной вариант записи. Дело идет медленно, но я не тороплю Виктора Степановича, понимая, что лучшего качества записи вряд ли добьюсь у любого подпольщика-бизнесмена, думающего больше о деньгах и меньшей трате времени, чем о качестве перезаписи. Первый же диск, записанный Сидоровым, привел меня в восторг. Некоторая хрипотца, вообще-то не портившая моего авторского (или, по выражению Яши Гринштейна, ярого поклонника моих песен, особенно шансона, и моего исполнения, «бардовского») исполнения, была убрана, как и низкие составляющие звука, исполнение получило какую-то профессиональную, классическую окрашенность, – такой диск не стыдно и предложить для продажи.
Сегодня Лара пришла с очередного похода. В последнее время, из-за моей «творческой» занятости она часто ходит одна по заброшенным огородам, убранным полям. В своих походах Лариса преследует две цели. Во-первых, добывает овощи и фрукты (их с участка не хватает), во-вторых, этими походами удовлетворяет свою ненасытную жажду общения с природой – пусть и не уральской, лесной, а азовской посадочно-степной; правда, и наша азовская стала для нее тоже родной за долгие годы жизни в Приливске.
– Принимайте груз, еле дотащила! – кричит она с порога. – Кукурузки молодой вам принесла! Правда, страху натерпелась!
– А что случилось? – вбегает в коридор Мишка («что случилось?» – его любимый вопрос)
– Да дошла я до дальнего поля, за терновую посадку, там насажена кукуруза, – Лара открывает сумки, полные молодых кукурузных початков. – Думаю: сейчас потихоньку зайду на край поля и наломаю кукурузы, у хозяев не убудет, а нам подспорье, да и вкусно (в Приливске вареная кукуруза считается деликатесом, и первые, молодые початки продаются дорого, как и первые огурцы, и помидоры).
– Ну, и что? Поймали тебя? – опережает Ларин рассказ Мишуля, очищая початок от листьев и пробуя «на зуб».
– Нет, еще страшнее. Слышу, кто-то сзади меня идет…– у Мишки глаза раскрываются до предела, – оборачиваюсь, а за мной…
– Волк? – доканчивает Мишка Ларину фразу.
– Нет. Мужик молодой, в костюме, как у зэка, заросший и страшный. Ну, думаю, все: сейчас убивать будет… А он здоровается и спрашивает: «Что, мать, тоже за кукурузой? Я здесь уже дня четыре промышляю. Вернулся месяц назад из заключения, устроиться не могу, а надо жить, жена у меня с дочкой. Вот, кукуруза и выручает. Нарву пару сумок, жена продаст и есть дня на три что пожевать. Давай, вместе зайдем в поле, далеко не уходи – там дальше охрана». Так мы с ним и нарвали кукурузки, расстались, как друзья.
Мой выговор за добычу «запретного плода» жена выслушивает, как нашалившая девочка, но по окончании выговора мягко и виновато говорит, обнимая меня.
– Ну так хотелось вас порадовать вареной кукурузой, она же сытная! Да и вы все любите ее, особенно Миша. – И я прощаю ей «воровитый» поход, тем более это редкий случай в ее «походной» практике, – Лара пользуется ничейными природными плодами, или рвет оставшиеся после уборки овощи на полях, или «снимает урожай» в заброшенных огородах. Но зато приходит из похода радостная, свежая, помолодевшая. В этот период ее одиночных походов она, страдавшая полнотой, похудела до стройности своих молодых лет. И я радуюсь ее энергии, активности и, отпуская в очередной поход, даже мысли не держу, что в этих длительных отлучках у нее может случиться любовное приключение – настолько я, ревнивый и противный, доверяю ей, ее честной, прямой, безобманной натуре…
Бывают и неприятные ситуации во время Лариных хождений. Как-то пришла с пустыми сумками, только букетик полевых цветов в руке. Оказа-лось, забрали у нее овощи, которые она нарвала на заброшенном «огороде», мужики-охранники с ближайшего поля, недалеко от «нашего» танка.
– Я им говорю: «Посмотрите, овощи же не с вашего огорода!» А они, два амбала, вывалили овощи из сумок и стали угрожать, что отведут меня в милицию. Еле сумки у них выклянчила, – слезинка заблестела у Лары у глаза…
– Сейчас пойду и поговорю с этими мерзавцами! – обнимая и успокаивая Лару, рвусь к одежде, но она останавливает меня и просит не связываться с амбалами. – Хозяин этого участка имеет деньги, поэтому всегда будет прав. Не хватало, чтобы и ты пострадал! Мужики здоровые, еще изобьют тебя, – и я подчиняю свое возмущение и кипящую во мне обиду за мою Ла ее мягкой просьбе-уговору.
Я тоже пытаюсь внести свой вклад в скудные семейные доходы. На сэкономленные на семье деньги издаю несколько тиражей своих сборников и организую их продажу чтобы вернуть затраченные деньги и еще немного «заработать на искусстве». Первым делом раздаю сборники для продажи куда только можно. В музеи, библиотеки, магазины. Там меня хорошо знают, некоторые сборники («Россия-Приливск», «Мелодии любви») популярны больше других и чаще продаются. Второй вариант реализации, – я его называю «авторско-базарный», – продаю книги сам, но редко засиживаюсь на одном месте: даже в оживленных «точках» спрос невелик. Продаю в движении, в активном режиме, проходя по парку, по набережной, на пляжах и рекламируя свой «товар». Продается лучше в выходные дни, в праздники, в тех местах скопления людей, где люди отдыхают. Приобретаю психологический опыт: где за столиком сидят влюбленные, «одариваю» их сборником о любви, где семьи с детьми, уговариваю купить сборник «детских» песен и стихов. Не стесняюсь заходить в летние кафе, концертные и детские площадки. Такой метод продажи – самый «прибыльный», бывает, «отвалят» две предложенных цены. За два-три часа «движения» могу заработать трех-пятидневный денежный запас на самое необходимое. Доходит до курьезов иногда. Стою как-то у музея со своими книжками, здесь есть шанс реализовать товар «экскурсантам», приезжающим автобусами, машинами. Подъезжают два шикарных автомобиля, из них выходят мужчины и женщины, модно и дорого одетые. Подбегаю, предлагаю «Россию-Приливск». Они смотрят растерянно, не пойму почему. В контакт вступает со мной молодой человек.
– Это французская делегация, не понимают вас.
– Объясните им, что стихи про Приливск, – и нахально сую сборник женщине-француженке, но его перехватывает сердитый, хмурый мужчина (как потом понял – из «органов»).
– Нельзя. Давайте мне, мы потом им отдадим. – Мужчина-француз просит по-английски подписать, что я и делаю – тоже на английском: «LoveRussiaandPrilivsk!». И тут же сердитый мужчина оттеснил меня от французов и повел их в музей.
В один из таких походов в парк пытаюсь «заманить» в сети своих творческих «шедевров» двух молоденьких девчат (как оказалось, учащихся техникума). Девчонки смотрят книги, им нравятся мои стихи о Приливске и о любви.
– Мы бы взяли с удовольствием, да денег мало у нас, – канючит темноволосая с горбатеньким носиком Настя. Я им «уступаю» в два раза дешевле (у меня нет жесткой привязки к цене, – бывает, и задаром отдаю сборники). Встаю со скамьи, на которой мы просматривали книги; тут вторая девочка, Света, и вправду светловолосая, с курносым носом, останавливает меня.
– Подождите! Вот, вы поэт и автор песен, член литобъединения (этот момент своей творческой «биографии» я открыл им только что). А нам задали сочинение на тему «Приливские писатели, поэты, музыканты». А раз мы купили у вас ваши сборники, то помогите нам написать сочинение о вас. Расскажите нам про свою жизнь и творчество, а мы запишем.
И я им кратко рассказываю о себе. Родился перед войной в Приливске, за четыре года, война семью застала в Донбассе, где отец работал прорабом на стройке. Его сразу забрали в армию, а мы вернулись вродной мамин Приливск, откуда отец увез нас  (маму, брата Виталика и меня). Здесь, осенью и попали мы в оккупацию, пережили и голод, и холод, и страх. Наших солдат встречали со слезами на глазах. Первые послевоенные годы, карточки на хлеб, разруха, учеба в холодных классах, техникум (окончил с отличием), институт, работа на Урале, встреча с единственной, суженой своей. Работа на Урале в заводе, возвращение с беременной женой в Приливск, работа в институте. Первые стихи, напечатанные в местной газете, потом в других городах. И, наконец, музыка, выступления, сборники стихов и песен.
– Кстати, приходите на наш с внуком концерт в субботу в 18:00 в Доме учителя. Вот и вся моя биография.
Вторая моя попытка уйти прерывается вопросом Светланы.
Вот, вы рассказали нам про свою жизнь. А на главный вопрос не ответили: в стихах ваших здорово про любовь написано! Мне особенно понравилось.
Врывается, врывается в окно весенний свет!
Взрывается, взрывается покой бесцветных лет!
Сбываются, сбываются январские мечты,
И почки наливаются, и рядом – снова ты!
И светятся, и светятся весенние глаза,
И катится, и катится счастливая слеза…
Вопрос такой: а у вас была большая, настоящая любовь? – вопрос ставит меня в тупик.
– Настоящая? Знаете, когда станцевал с женой первый танец, сразу понял, – она будет моей женой… В это время я встречался с другой женщиной, но это было чувство половое, животное. Я сразу порвал с той женщиной и стал ухаживать за женой, через месяц она уехала на учебу, и встретились мы через полгода, тогда и разгорелись наши чувства, мы стали близки интимно. Я рассчитался и уехал в город, где она училась, там поженились. Знаете, если бы меня спросили тогда, люблю ли я ее, я бы не знал, что ответить: просто я был уверен, что другой женщины мне не нужно. Потом были годы совместной работы, воспитания детей и отдыха, супруга научила меня любить природу и мы были счастливы в единении с природой. Любовь к ней, глубокая и сильная, жила внутри меня. Даже увлекаясь большим, как мне казалось, высоким чувством «на стороне», я не мыслил расставания моего с супругой, с семьей. И только сейчас начинаю осознавать, как сильна моя любовь к ней… А ее любовь ко мне тоже начал ценить недавно, раньше это казалось чем-то само собой разумеющимся, как бы данным мне на всю жизнь безвозмездно. Наверное, эта любовь и есть для меня самым главным в жизни…
… По настоящему я осознаю цену нашей с Ларой любви и цену сча-стью для двоих, когда потеряю ее и, враз постигнув Божью истину о семье, как малой Церкви, а нас с нею, как «единое тело» и пойму: она у меня – единственная и любимая навсегда, и на земле, и за гробом…
Хочу отделаться от девчат (нужно идти со сборниками дальше), но они в один голос требуют прочитать стихотворение из сборника, посвященное жене. Выбираю одно (в сборнике около десятка стихотворений, посвященных Ларисе), небольшое, но значительное.
Мне рай не нужен, если рядом
Твои ладони и плечо,
И если ты влюбленным взглядом
Меня ласкаешь горячо.
И шепчешь, жарко обнимая:
«Хочу с тобой быть всегда!»
Любовь моя, любовь земная!
С тобою радость и беда.
С тобою – жизни пульс неровный,
Взаимных ласк живой огонь…
И бьется пульсом полнокровным
Земная, светлая любовь!
– Все девчата, пошел я!  Надо еще пройтись, деньжат подзаработать!
– Еще одно стихотворение для жены! – требует Настя и я, наконец, зарабатываю право уйти достойно чтением одного из моих любимых стихотворений, посвященных моей Ла. Оно окажется пророческим и главным ответом на вопрос о моей любви к жене…
Я не знаю, какие еще испытания
Жизнь готовит мне в завтрашний день или ночь.
Знаю только одно: не смогу расставания
Я с тобой навсегда, навсегда превозмочь.
Пусть проносятся бури, шумят ураганы,
Пусть сплетаются в жалкие ворохи дни и года…
Для меня будет самой несносною раной
Расставанье с тобой навсегда, навсегда…
Быть может, трудности жизненные влияют положительно на мое мо-ральное самочувствие: начинаю ценить блага жизни, отношение близких моих – детей, внуков, родственников и, конечно же, жены своей, вина перед которой все яснее проступает в моей ищущей Истины душе. И свое отношение меняю к ним; особенно это проявляется в моем песенном творчестве. Несколько песен посвящаю Ларисе. Первая рождается после совместного просмотра фотографий, на одной из них мы с Ларой в березовой роще на Урале, она с корзиной, в которой красуются белые грибы – наша «тихая» охота увенчалась успехом: в корзине есть и подберезовики, и подосиновики! Какое-то просветление находит на меня: смотрю на милое, светлое лицо Ларисы на фотографии (лет пятнадцать назад), перевожу взгляд на нее сегодняшнюю, постаревшую, но такую же светлую духовно, непроизвольно выкрикиваю, обнимая ее: «Ты моя березонька!» Эта фраза западает мне в сердце, и этой же ночью рождается песня.
Ты моя березонька, березка белотелая!
Ты моя березонька, скромная, несмелая!
Много горя вынесла под ветрами жгучими
Под метелью снежною, небом хмурым с тучами.
… Много позже, когда осознаю глубину любви своей к Ларе (уже без нее земной), буду поражаться прорвавшейся в песне нежности-прозрению, таившейся в моей замороченной грехами душе… Особенно нежность-истина прорывается в последнем куплете.
Ты моя березонька, подруга моя верная!
Лишь тебя одну люблю, и тебе лишь верю я.
Здравствуй, ненаглядная, здравствуй, белотелая!
Песня моя тихая, скромная, несмелая!
Другая песня-нежность родилась на участке; я «потерял» Лару и кричу «Лара! Ты где?», а она подошла тихо сзади (обрывала виноград за хатой), обняла меня и, проливая бальзам на душу, прошептала: «Да здесь я… Не видишь, что ли?» После этого была теплая беседа на скамье у хаты, с видом на зеленеющий огород наш, на дачи, спускающиеся к нам с косогора, на необыкновенно чистое, отражающее солнечный свет, голубое небо…
Летний день чудесный, радостный как песня,
Небо голубое, сказочный простор…
Солнечные дали, солнечные дали
Солнечные дали перед нами..
Мы их увидали, мы их увидали,
Мы их увидали с тобой!
Второй куплет отразил и нашу беседу.
Здесь, в краю родимом, с женщиной любимой
Мы ведем негромкий, теплый разговор.
Солнечные дали, солнечные дали… и т.д.
Где-то через месяц, когда я включаю записанную на кассету песню и зову Лару послушать ее, она при словах «Солнечные дали» притворно-удивленно спрашивает.
– Какие это мы дали видели?
– Ну как какие? Солнечные! Разве ты не видела их?
– Нет, не видела, – повторяет она святую свою неправду. Но я знаю: конечно, видела, конечно, запомнила на всю жизнь сладкий момент нашего душевного примирения и единения, конечно, оценила мой поворот в жизни – к ней, к истинному, настоящему, может быть, скромному, неприметному на первый взгляд, но глубокому и искреннему чувству, перед которым неспокойному, ложному, искрящемуся яркими обманчивыми красками – не устоять…
Нервно расхаживаю перед входом на сцену во дворце металлургов, куда часто слетаются эстрадные «звезды». В руках – два сборника: о России, Приливске и лирика. Они прошли экзамен у «спецов» и у читателей, с  ними делаю первую попытку «выйти в люди», т.е. через известных поэтов, артистов донести плоды свои творческие до множества читателей. Сейчас надеюсь вызвать интерес к моим стихам у поэтессы Рубальской, стихи и песни которой сейчас особенно «на слуху». Ее простые зарисовки, затрагивающие сердца читателей, особенно женщин, позволяют надеяться, что она, Рубальская, почувствует глубину моих творческих исканий, признает их право на массовое издание. На исходе моего терпения в дверях появляется невысокая, усталая (старше намного той, которую я не раз видел в телевизоре) женщина в сопровождении директрисы дворца, кстати, нашего приливского поэта, члена литобъединения, и не знакомого мне мужчины. Резво бросаюсь к ним, выпаливаю.
– Местный поэт, член литобъединения! Примите от меня в подарок сборники моих стихов, – с этими словами всовываю в руки поэтессы, оша-левшей и даже, по-моему, напугавшейся немного такой «атакой», книжки. Придя в себя, она молча, не говоря ни слова, с книжками в руках, держа их перед собой, проходит на сцену, сопровождающие за ней. Вслед ей еще успеваю выкрикнуть пожелание, которое на всякий случай, с адресом, написал в бумажке, вложенной в сборник.
– Жду вашего отзыва на стихи, надеюсь на сотрудничество! – на моей горячий призыв «звезда» даже не оборачивается. Не сразу, после нескольких аналогичных попыток, стал понимать, что они вряд ли принесут пользу: сколько желающих в каждом городе обратить внимание «звезды» на свои скромные труды.
Вторая попытка, музыкальная, выглядела еще смешнее. В Приливск приехал известный исполнитель шансона Михаил Круг. На первый же его концерт спешу, но не как зритель (цены на билет мне, безденежному поэту и автору песен, «не по карману»), а как, в некотором смысле, коллега, тем более, у меня «за плечами» уже несколько спетых в концертах шансонных песен и два диска с записанными «шансонами». Повторяю опыт, приобретенный в этом же дворце в случае с Рубальской: стою у дверей на сцену, с дисками в руке, с отвагой отчаяния открываю дверь и вижу Круга, выходящего на сцену еще пустого зала. В жизни он не такой, как в экране телевизора – низковат, тучноват, лицо уставшее. Круг начинает «распеваться» под фонограмму, а я кляну себя: «Надо было раньше войти на сцену. Теперь только в перерыве между песнями». Но дождаться нужного момента мне не дают: мужчина в темном костюме с «бабочкой» на рубашке (наверное, ведущий) прикрывает дверь и вежливо, но настойчиво вопрошает.
– Что у вас за вопрос?
– Да вот, хочу передать Михаилу шансон моего сочинения и исполнения, может, что-нибудь ему понравится… – я и сам не очень верю, что мой «размышляющий» о своих грехах, или иронический по отношению к слабостям человека, шансон понравится Кругу, поющему больше «ходовые» в это нелегкое время песни.
– Вы видите, он сейчас занят. Давайте ваши диски, я передам Михаилу. – Отдаю, и хотя в пакет с дисками вложена записка с моими «координатами», почти не надеюсь на какой-либо ответ, что потом и подтверждается.
На этом мои заигрывания со «звездами» закончились, но желание вытащить свои творения «на свет Божий», к зрителям и слушателям не прошло. И при случае, пытаюсь предложить свои «творения» в продажу, заинтересовать фирмы-изготовители дисков с записями песен. С одной из таких фирм в Приливске я поимел горький опыт, окончательно разочаровавший меня в этих тщетных попытках «выйти к людям». Фирма выпускала записи популярных певцов, там же делали аудиокассеты чистые, я часто покупал их для своих записей, как наиболее дешевые. Однажды в разговоре с продавщицей узнал, что исполняющий обязанности директора фирмы «ищет таланты» и может, если ему понравятся записи, выпустить пробную партию дисков с записью песен «неизвестного» автора. Я попросил ее позвонить исполняющему обязанности директора, он согласился принять меня сейчас же. Через пять минут я сижу в шикарном кабинете перед молодым, красивым и донельзя вежливым руководителем.
– Валентин Викторович! – представляется он, душевно пожимая мне руку. – Мне сказали, у вас есть наработанные авторские песни? – Я не замедлил с ответом.
– Вот, привез два аудиодиска, один – лирика, другой – шансон. Слу-шаются неплохо, сделана компьютерная обработка, – протягиваю ему диски, которые на всякий случай вожу с собой. – Послушайте сейчас, понравятся вам или нет. Если понравится, можно сразу и договор заключить. – Не случайно прошу прослушать песни при мне: опытные люди посоветовали не оставлять диски без договора: украдут песни и «поминай», как звали! Валентин Викторович с обворожительной улыбкой разводит руками.
– Вы знаете, у меня здесь нет CD-проигрывателя… Может, вы оставите диски мне, а через два-три дня позвоните. – Его обворожительная улыбка, его почти дружеское расположение обезоруживают меня начисто; и я, вопреки советам друзей и обещанию самому себе не оставлять диски, соглашаюсь. Ласковый исполняющий обязанности директора провожает меня до дверей. Едучи домой в электричке, заражаюсь надеждой, – а вдруг повезло, и мои песни будут выпущены, пусть и небольшим тиражом – в продажу! Надежду подогревает хорошее отношение слушателей к моим или с Мишулей выступлениям на концертах, презентациях.
Звонок Валентину Викторовичу через три дня несколько охлаждает мои надежды: «Знаете, не успел. Позвоните через неделю». Звоню через неделю – никто не берет трубку… Звоню продавщице магазина, та сообщает ошеломительную новость:
– Ой, а Валентин Викторович уже не работает у нас, перешел в другую фирму. А диски? Приезжайте, поищем, он должен был их оставить директору. – Поиски ничего не дали, а директор отрезвил меня, отвечая на вопрос о возможности выпуска пробной партии за счет фирмы.
– Нет, такой вариант исключен. Мы выпускаем и продаем записи популярных певцов и композиторов, потому что они пользуются спросом на рынке. А вас никто не знает, зачем нам рисковать своими деньгами. Можем выпустить небольшую партию ваших дисков, если оплатите нам изготовление. А реализация их – ваши проблемы.
Не спрашиваю его, почему его бывший зам. давал мне надежду. Да, собственно, и  понятно, почему: выискивает приятный и ласковый Валентин Викторович интересные песни и, неверное, использует их задаром. Интересно, использовал ли он что-нибудь из моих дисков? Вряд ли я об этом узнаю… Вряд ли, да и песни мои не вписываются в нынешние запросы слушателей.
Конец октября, начало ноября. Время наших походов в ближайшую рощу за «синеножками» (лепестафиолетовая по-научному) – такое название дали мы этим осенним грибам. Плотные, красивые, с фиолетовыми ножками и шляпкой. По вкусу – между шампиньонами и груздями, поджаренные с картошкой, они для нас, изголодавшихся, кажутся роскошным блюдом! Выходим втроем, я, Лара и Мишуля, ранним утром. Зябко, ветренно, неуютно. Но только входим в рощу, хотя и обедневшую листвой, но все равно манящую кустарником, немного пожухлой травой и маленькими своими тайнами, укрытыми опавшей желто-красно-коричневой листвой. Под ней, под листвой, прячется и наш будущий завтрак и обед, и запас на зиму – «синеножка». Завтрак – грибы жаренные с картошкой, обед – суп с грибами. Синеножка, как и груздь, растет «семьей»: нашел один под покровом листьев, перевороши рядом листву и обязательно найдешь еще несколько – количество зависит от «возраста» «семьи» – могут быть и совсем молодые – шляпка – с ноготок, такие оставляем «на следующий раз».
Самый грамотный «охотник» в нашей компании – Лариса. Каким-то неведомым для нас чутьем (наверное, по набору признаков данного места) она определяет самые вероятные места обитания «синеножек», ворошит палкой слежавшуюся листву и, как правило, попадает на «семейку». Вот и сейчас у большой высоковольтной опоры (электролиния проходит через рощу) она, поковыряв палкой листву, кричит: «Миша, Гена! Скорей сюда, здесь много «семей»! А я пойду в чащу (чаща – густо заросший кустарником участок, у самого забора городской электроподстанции, целого городка с электрооборудованием и несколькими жилыми домами для обслуживающего персонала), там всегда есть грибы!»
Лариса пропадает из нашего поля зрения, и когда мы с Мишулей, «обобрав» все «семьи» и наполнив небольшое ведерко «синеножками», начинаем искать ее и, еле докричавшись, находим в противоположном конце рощи, она успокаивает нас: «Ну, что вы кричите? Вот она я!» И с гордостью открывает спортивную сумку, в которой грибов побольше, чем у нас. Глаза у Лары светятся радостью небывалой, – передо мною снова та юная студентка, приехавшая на каникулы в родной поселок и открывающая мне лесные тайны… Всплеск горячего чувства, перемешанный с раскаянием, охватывает меня, пытаясь скрыть его, беру сумку у жены и, оценив вес груза, восхищаюсь.
– Ой, да бабушка у нас, Миша! Ой и добытчица! – Сегодняшний обед и ужин знаменуется вкусной, сытой едой. И пусть у нас нет сметаны (с нею на Урале мы ели грибы), зато есть постное масло и томат.
Мы с Мишей выступаем в детской библиотеке. Это не первое наше выступление перед детьми. А началось все с приглашения Моториной, руководителя нашего литобъединения, издавшей несколько книг своих детских стихов и активно пропагандирующей свои произведения в детских аудиториях.
– Геннадий Алексеевич! – звонит она мне. – Я  знаю, что вы издали сборник детских песен и стихов. Приезжайте в детскую библиотеку на Новом Поле (вновь строящийся многоэтажный район Приливска), выступим вместе. Придут родители с детьми, так что можно и песни о родителях исполнить.
Я не заставляю себя ждать и мы с Мишей через час – в детской библиотеке напротив рынка на Новом Поле. Мишку беру, как равноправного члена «творческой группы»: он выучил в музыкальной школе несколько классических произведений и песен, в том числе детских. Да и стихи мои и песни он знает наизусть и исполняет в концертах и встречах. Таисии Ивановны еще нет, нас встречают приветливо и родители, и дети, и работники библиотеки. Все столы заняты, за ними – мамы, папы, бабушки, дедушки с детьми школьного возраста. Вечер начинает Моторина, прочитав несколько своих стихотворений, представляет нас.
–Сегодня со мною пришел член нашего объединения Геннадий Алексеевич Шестопалов. Он не только пишет стихи, но и сочиняет песни, в том числе и детские, а его внук сочиняет музыку к детским стихам. – Она показывает наш с Мишей сборник. – Послушайте, они споют вам несколько песен, сыграют и прочтут стихи. – Я настраиваю гитару, выходим на «сцену».
– Прежде хочу сделать сюрприз Тамаре Николаевне и вам. В подаренном мне сборнике ее стихов мне очень понравилось одно стихотворение, я к нему сочинил мелодию, получилась песня, сейчас я ее спою. Стихи серьезные, проникновенные: о людской любви и доброте, о нашей матери – земле. Слушают внимательно, в глазах и у взрослых, и у детей – переживание, лица слушателей светлеют. Бурные аплодисменты завершают мой «дебют» в этой библиотеке. Моторина обнимает меня, благодарит под аплодисменты.
Все песни, и взрослые, и детские слушатели воспринимают тепло. Не исключение и эта, «малышевая».
Тучка-мамонт, тучка-птица,
Тучки-горы, тучки-снег.
Тучки – нежные узоры,
Хмурый взгляд, веселый смех.
…
И восторга не скрывая,
Я рисую вас в тетрадь.
Но какие в самом деле –
Толком не могу понять!
И «философская», на злобу дня.
Мама с папой бизнесом
Нынче занимаются,
Слышу лишь слова я:
Деньги  и товар.
Про меня забыли,
Или разлюбили?
Думают все время
Про денежный  навар.
Потом выступление Мишули за пианино, стихи Моториной в «автор-ском» исполнении. После окончания концерта зав.библиотекой Мария Даниловна, симпатичная, белокурая («похожа на Лару» – отмечаю я) лет сорока, выносит и ставит на стол перед нами поднос с пирожными, пластмассовые стаканчики и несколько бутылок «газировки».
– Вас угощают работники библиотеки и родители пришедших детей! – Пирожные и воду раздаем детям, но и нам достается по пирожному и по стаканчику воды. И начинается самое интересное: родители просят аккомпанировать им на гитаре, и все сгрудившись у нашего стола, запевают песни самые разные – «Качели», «Найдите собаку» и «взрослые» песни – «Одинокая гармонь», «Рябина». Вот уже поистине светлое дело совершили мы с моим литературным руководителем и моим любимым внуком в тот незабываемый вечер! После этого нас не раз приглашали в эту библиотеку, потом в близлежащие школы. Выступления перед детьми заряжают меня энергией детской непосредственности, неиспорченного восприятия и количество наших «детских» выступлений в это время превышает число «взрослых». Сотрудничество с «нашей», близкой библиотекой началось недавно, первые выступления были, как дополнения к беседам работников библиотеки «по случаю», к знаменательной дате. Выступления перед ребятами укрепляло нас с внуком во мнении, что мы нужны, что творчество наше не повисло в воздухе и оказалось востребованным в это нелегкое материально и морально перестроечное время.
Сегодняшнее наше выступление знаменуется одной очень приятной особенностью: на встрече присутствует Лара, пришедшая с небольшим опозданием. Мы исполняем под гитару нашу совместную с Мишулей песню о Черном море, где Мишуля летом побывал с Лерой, работавшей весь сезон в одной из баз отдыха, недалеко от Сочи. Музыку-воспоминание о море сочинил Мишка, а я к ней добавил стихи.
Это Черное море шумит,
Волны скачут, как сказочный змей.
Это Черное море штормит,
Но с друзьями всегда веселей!
Море, море Черное, мы теперь с тобой!
Море, море Черное, песни с нами пой!
Особенно ребятам нравится песня про велосипед.
У меня велосипед, с ним проблем особых нет –
Привезти арбузов в сетке, или хлеба на обед,
Погонять курей соседских, у меня – велосипед!
После дружных аплодисментов (Лара хлопает нам энергичнее всех), встает девчушка лет десяти-одиннадцати (концерт для младших классов), пошептавшись перед этим с ребятами.
– Нам понравилась эта песня, давайте ее вместе споем.
И мы с Мишей начинаем песню, но с нами во весь голос поют ребята, поет Лара, поют работники библиотеки, да как слаженно поют! Это ли не вершина авторского успеха?! И пусть все происходит не в большом много-тысячеместном дворце, и пусть выступление наше не смотрят миллионы людей, но эта капелька творческого контакта с теми, для кого и творили мы, многого стоит и дороже всяких хвалебных слов, написанных маститым, продвинутым рекламой и деньгами «мэтром» нынешней перестроечной эстрады!
Последняя песня, патриотическая, неожиданно для меня находит от-клик у этих десяти-одиннадцати летних девчонок и мальчишек.
Мне родиться доля выпала
На азовском берег,
Мне дорогу жизни выткало
Солнце зноем на лугу.
Волей случая счастливого, –
А иначе как сказать, –
Суждено с тобой, Россия,
Мне навек судьбу связать.
А последний куплет ребята, все без исключения, повторяют со мной, со светлыми лицами, торжественно и увлеченно.
Вновь встречай меня, Россия,
В зеленеющих лугах.
Смотрю на детей, сопереживающих со мною любовь к родным местам, к России, и теплый ком ширится в груди, и верится: воспрянет Родина наша из «положения на коленях», в котором очутилась после грозных событий этой «революции к капитализму!». Мы встречаемся взглядами с Ларисой и понимаем: думаем и чувствуем с ней одинаково.
Трудные, переломные годы нашего «послеперестроечного» существования… Пенсии небольшие, с задержками, у Леры зарплата низкая. И только летние ее поездки с Мишей на Черное море для работы в санатории, где еда и жилье бесплатное, дают перерыв в нашем нищенском существовании В это же время, время моих многочисленных бесплатных выступлений, пробую опять заработать продажей сборников моих стихов и выступлениями под гитару в людных местах. Сегодня я с Яшей Гринштейном (он присоединяется из любви к моим песням, безо всякой корыстной цели)  расположились у «прогулочной» асфальтовой дорожки от яхтклуба до каменной лестницы, поднимающейся в центр города.
– Геннадий Алексеевич (мы с Яшей – всегда на «вы» и по имени-отчеству), спойте что-нибудь, посмотрим на реакцию прохожих.
Я настраиваю гитар и начинаю с лирики.
Свеча как льдинка тает,
И слабый свет мерцает,
И разговор наш приближается к концу…
Порожние бокалы,
И розы – бархат алый,
А в воздухе витает разлуки яд…
Около нас останавливается пара лет по сорок. Мужчина спрашивает женщину, красивую, с бледным, болезненным лицом.
– Нравится песня?– не ее «да» прерывает меня. – Жена болеет, может, ваша лирическая песня поспособствует ее здоровью? – Я отвечаю, искренне надеясь, – должна, обязательно должна! Здоровья и счастья вам! – И перехожу к припеву.
Не будем глупостей творить,
Не перестали мы любить
Друг друга, друг друга.
Свечу оставим догорать,
И будем нежности шептать,
Друг другу, друг другу…
Подходят еще человек десять, все после окончания песни хлопают, бросают монеты в коробочку, а муж с женой покупают еще и два сборника, в одном из них есть и исполненная песня. Жена пожимает нам руки, – спасибо вам за творчество, которое вдохновляет и лечит! – А вам – любви и здоровья! – хором отвечаем с Яшей, который в восторге кричит: «Вот и плоды творчества вашего уже видны в натуре!» Ему, вижу, приятно быть причастным к этому «выходу в  народ». Для закрепления причастности Яша просит у меня гитару, садится на раскладную скамеечку и важно бренчит струнами (играть он не умеет); наверное, представляет себя известным бардом, – так он всегда называет авторов-исполнителей, в том числе и меня. К нам подходит молодая, лет двадцати пяти женщина, со вкусом одетая.
– А вы не можете подыграть мне и подпеть какой-нибудь романс, например, «Я ехала домой, душа была полна…». Люблю романсы ужасно! – Яша смущается, но быстро «находит себя» в нестандартной ситуации.
– Конечно, подпоем, обязательно! А подыграет вам мой коллега, поэт и бард Геннадий. – Мы втроем исполняем романс, опять собрав слушателей. Получается неплохо, и я нахально предлагаю.
– Теперь давайте исполним романс моего сочинения. Из нескольких сот песен он у меня единственный и потому любимый. – Женщина, ее зовут Катя, быстро осваивает мелодию и на набережной звучит мой романс сословами первого куплета
Уехал он сегодня ночью…
Последний взгляд, пожатье рук…
И нет и сил, и нет и мочи
В пустую душу заглянуть…
И последнего
Уехал он сегодня спешно,
Сказал: «Дела, мой друг, дела…»
И все: навек с любовью грешной
Я чувства-нити порвала…
Одно из моих выступлений у центрального пляжа заканчивается не-обычным образом. Уже к концу моего «галла-концерта» и рекламы сборников, когда сумма от сборов и продаж становится достаточной для покупки пяти булок хлеба, идущие с пляжа трое подвыпивших молодых людей просят спеть пару песен, присаживаются прямо на бордюр дороги – спуска к пляжу, слушают внимательно.
– Песни у вас хорошие. Гитара настроена на семиструнку? – спрашивает самый молодой из них, рыжеватый парень лет двадцати семи.
– Да, хотя, как видите, гитара шестиструнная.
– А можно, мы перестроим ее на «шестиструнку» и покажем, какие песни мы в свое время пели-играли в ВИА (вокально-инструментальный ансамбль). У нее возможностей для воспроизведения побольше, чем у «семиструнки».
– Но и  у «семиструнки» они еще далеко не исчерпаны, – добавляет старший из парней, полноватый, загорелый. – А нам хочется вспомнить «время золотое», уже года четыре не играем вместе, не до игры – деньги надо зарабатывать. Так мы перестроим? А за эксплуатацию гитары будет вам вознаграждение, и весь сбор от наших песне – ваш! – И, обращаясь к ребятам, – собрали первый взнос! – Получается около полутора сотен; «неплохо» – думаю я. Но пытаюсь отказаться от денег, ребята настаивают, и я сдаюсь.
Тут-то и началось настоящее шоу! Парни исполняют вперемешку то песни Макаревича (я многие знаю, они – любимые у Ильи), то Гребенщикова, и я им с удовольствием подпеваю; то мои, предварительно подобрав мелодию, они подпевают мне. Пляжный народ собирается, поет, покупает сборники, бросает в коробку деньги «за исполнение». Краем глаза выискиваю в группе слушателей знакомое лицо: член нашего литобъединения, профессор из радиоинститута Головина. Подходит к книжкам, читает, со мной не заговаривает.
Результат моего «выхода» в народ двоякий. Первый – радостный: дома отдаю Ларе около двухсот рублей, целое состояние! У нас пенсии по триста с лишним рублей. Мысленно благодарю ребят, праздновавших, оказывается, день рождения самого молодого, неженатого. Благодарность тоже двоякая: и за деньги (они очень кстати), и за замечательный концерт, участником которого и я стал поневоле. Второй результат, неприятный, проявился на очередном собрании нашего литобъединения, на котором Моторина сделала мне «всенародно» выговор за «недостойные члена объединения выступления Шестопалова на улицах, пляжах и в других сомнительных местах». Несогласие свое, выраженное внутренне монологом (что же здесь недостойного – выйти к людям с гитарой, книжками своих стихов или песен, с открытым сердцем и светлыми чувствами и познакомить со своим творчеством людей, когда нет возможности платить деньги за аренду помещений, а заседания объединения всего раз в месяц, и слушают в основном одни и те же – члены объединения), я изобразил в виде вопроса. – А для кого же мы сочиняем, если не для людей?
Мы втроем на даче. Я и Мишуля трудимся «на стройке»: нужно закончить кладку то ли душа, то ли туалета (еще не решили) из остатков кирпича, привезенного с проданного участка в деревне Прибрежное. Лариса понеслась в недалекое от участка поле собирать цветы. Не положили мы и одного ряда кладки, а она возвращается, счастливая, радостная, глаза сияют, как у той, уральской моей Ла, собиравшей когда-то цветы в сосновом лесу. В руках у нее целая охапка полевых, мелких, но не менее изящных по сравнению с «культурными», ромашек. Во мне что-то зажглось, затеплело до слез, что-то неуловимое, настоящее, светлое… Крепко обнимаю ее, целую, а Мишка хлопает в ладони и кричит, негодник: «Еще! Еще!» Лариса притворно сердито отталкивает меня, ворчит: «Медведь этакий! Придавил так, что опять копчик мой заболел!». Следует серия Мишуткиных вопросов.
– Что такое копчик? А почему он у тебя болит?
– Упала с сеновала, когда у бабушки с дедушкой в деревне лето проводила. – Историю эту я знаю с самых первых лет нашей супружеской жизни. Родилась «первенцем» в уральском поселке слабенькая, болезненная девочка, курносая, светленькая. Родилась через месяц после начала Великой Отечественной войны. Папа, из  большой белорусской семьи (три брата и две сестры), переселившийся в тридцатые годы на Урал, – уже на фронте. Мама, окончив кулинарное училище, приехала работать из Вятской области на Урал, в Зыряновку, где и встретилась с папой, здесь и родилась маленькая Лара. Теперь мама Тамара с дочечкой остались в большой белорусской семье в стесненных бытовых условиях. Поэтому и ушла Тома с дочечкой на квартиру, работала в вокзальном буфете. Ларочка подрастала, летом подолгу жила у дедушки с бабушкой в вятской деревне Монино, они выхаживали слабенькую, болезненную внучку медом со своей пасеки, парным молоком, баловали блинчиками, шаньгами, пирожками и сладостями. Набиралась она целительного лесного елового воздуха и потихоньку поправлялась, здоровела. Когда вернулся папа Павел после Победы, раненый в легкое, они уже жили с мамой в своем домишке с огородом (в нем и состоялась наша с Ларой «звездная» пора ухаживания и первой близости). Для покупки дома труди-лись и мама, и дочка: собирали и продавали ягоды и грибы, экономили на всем. Перед смертью папы родился у Ларисы братик Никита, такой же курносый и светлокудрый. Лет с десяти стала Лара ездить сама к дедушке с бабушкой на каникулы, часто и с Никитой.
– И не боялась одна ездить? Все-таки путь не близкий? – поинтересо-вался я, когда Лара рассказала о своем детстве.
– А чего бояться? Мама посадит в поезд в Зыряновке, доеду до станции Чоп, а там на автобусе почти до самой Монино.
А сейчас Лара отвечает на вопрос Мишки.
Так, Миша, ты спрашиваешь, что такое копчик? Это последний позвонок внизу, – Лариса показывает, где копчик. – А упала я с сеновала, сеновал – это такое помещение вверху в сарае, где сено хранят. Спала там, а ночью что-то на меня залезло. Рукой тронула – а оно лохматое,  с хвостом… Испугалась, стала быстро спускаться по лестнице, да сорвалась и копчиком ударилась о нижнюю ступеньку лестницы. Встать не могу, кричу. Прибежали дедушка с бабушкой, перенесли меня в хату. Четыре дня не могла встать, да так и появляется боль, когда неудачно повернусь, или тяжелое возьму… А теперь вот дед твой придавил, силу некуда девать…
Неожиданная жалость-нежность накатила на меня… Я представил маленькую девочку, плачущую в темноте от боли и страха; захотелось снова обнять жену, выразить свое покаянное чувства…
– Бедная наша бабушка! Давай, Мишуля, обнимем ее и поцелуем, только осторожно, чтобы копчик не заболел! – Мы с Мишкой заключаем Лару в объятия, целуем в обе щеки. Она становится похожа на ту, десятилетнюю девочку из Зыряновки, и слезы выступают у нее на глазах… То ли от ощущения той давней боли и страха, то ли от моего сильного объятия, то ли от прилива благодарности за наш искренний неожиданный порыв… Думаю, причиной является последнее…
У меня – очередной всплеск духовности: чаще захожу в храм, регулярно читаю утренние и вечерние молитвы, православный календарь, не осознавая еще толком своих греховных дел и наклонностей, – не отучился от воспоминаний о любовных утехах с Верой, плотская страстность звучит в моих стихах и песнях, желание прославиться своим творчеством, подмешанное на тщеславии, не оставляет меня.Но не видимая глазом работа идет в душе моей, сердце и сознании, работа приближения к светлому, истинному – к Богу. Забросив все остальные темы в своем песенном творчестве, обращаюсь к теме Божественной, Православной. Почему православной? Уже потому, что первая песня (ее название и станет названием будущего сборника православных стихов и песен) – о Святой Троице.
Святая троица, прости нас,
Святая троица, прости нас!
Прости за то, что мы грешим,
Что в жизни этой не спешим
Творить добро, любовью мучаясь,
К Тебе взываем только к случаю.
Прости за то, что мы грешим.
Песни и стихи о Боге, Богородице, о православных праздниках, о покаянии, еще не искренним в глубине души, но почему-то полнокровном и чистом в стихах, на бумаге и в музыке… Откуда приходят ко мне эти необыкновенные слова, читая которые, будут плакать верующие и служители Церкви? Иного ответа как «с Небес», не могу выискать… Я, по существу, еще неверующий, а только считающий себя таковым, являюсь рупором Божиим, излагающим в ритмическом стихотворном и музыкальном виде извечные истины, до которых дойду еще не скоро….
К тебе обращаюсь, мой Ангел Хранитель!
Для смертных небесная скрыта обитель,
Но свет лучезарный течет постоянно,
Он душу мою стережет  от обмана.
Он светлые чувства во мне пробуждает
И раны прошедших грехов заживляет
Он вечную жизнь в Небесах обещает
И к добрым делам на земле призывает.
То ангельский свет, от тебя исходящий,
Пред смертью снимает он страх леденящий…
Откуда во мне, грешнике из грешников, такая полнота переживания за крестные страдания Спасителя, такое глубокое приобщение к Его боли человеческой и величию Божьему? Однозначно смогу ответить, когда потеряю мою жену, мою Ла: от присутствия Духа Святого, направлявшего мои творческие устремления…
Голгофа! На нее взошел Иисус Христос.
Голгофа! Заплатил он за грехи.
Голгофа! Те, которые вобрал –
Голгофа! – Человек.
Голгофа! Испытал он унижение.
Голгофа! И страдания, и боль.
Голгофа! Издевательства людей
Голгофа! Божий Сын!
А в припеве.
Был замучен нами Христос!
Он же нам спасение принес.
Умирая, из последних сил
Всем прощения он испросил…
Православные песни тоже записал в своем исполнении на диск и в один из дней пошел в Свято-Никольский храм с диском и недавно изданным, еще «горячим» сборником песен и стихов. Прекрасно понимаю, что использованы они в церкви вряд ли могут быть. Сборник – литературное произведение, написан без благословения; разве что какое-то из стихотворений могут напечатать в православной газете. Но не это – цель нынешнего посещения храма. Хотя сборник и «светский», мне важно узнать мнение церковных служителей о правильности сути сборника с точки зрения Православия. Мне советуют показать сборник и диск отцу Кириллу, члену редакционной коллегии православной городской газеты. Батюшка, молодой, лет тридцати пяти, с мягким, приятным голосом и проницательными глазами (мне сказали, что он занимается записью церковной музыки) внимательно слушает мою сбивчивую просьбу.
– Отец Кирилл, прошу вас, посмотрите, пожалуйста, сборник и диск с моими стихами и песнями.
– Вы, наверное, понимаете, что ваши произведения не могут быть ис-пользованы в работе храма, в песнопениях?
– Конечно, понимаю! Мне важно узнать мнение Церкви с точки зрения правильности написанного, чтобы мне можно было с чистой совестью выступать с песнями, распространять сборник. Знать, что нет в них неправильностей по православным критериям.
Отец Кирилл берет сборник и диск, обещает посмотреть. Отдаю диск и сборник еще в один храм, и получаю из обоих храмов радующий меня ответ: погрешностей с точки зрения православного учения нет! Поэтому-то сегодня, в Сретение Господне, мы с Мишей и выступаем с православными песнями и стихами в доме престарелых (он напротив нашего дома). Для нас это очень ответственное выступление, хотя и не первое с этой тематикой. Недавно была встреча со слушателями в помещении музыкальной школы, пришедших на вечер (человек двадцать пять), приняли нас хорошо, наградили аплодисментами, а устроители концерта преподнесли букет цветов, который, по моей инициативе, Мишуля вручил бабушке Ларисе.
Но в доме престарелых – совершенно все по другому. Люди пожилые, много инвалидов, больных; и так хочется «заразить» их верой, заставить задуматься о загробной жизни, о возможности спасения! Первая же песня, о Троице, вызывает горячую реакцию, кто-то из последнего ряда кричит: «Правильно! Не так живем, как надо, не по-Божески!» А при исполнении «Голгофы» у нескольких старушек – слезы на глазах: зал небольшой, хорошо освещен, и мне хорошо видны лица стариков. Миша играет на стоящем с зале пианино два произведения Моцарта. После концерта итоги подводит Ольга Ивановна, директор благотворительного фонда, организовавшая этот концерт.
–Не ошибусь, если выражу от вашего имени, дорогие наши старики, глубокую благодарность вашим гостям, исполнителям. – Ответом на ее предложение  – дружные аплодисменты и выкрики: «Спасибо, приходите еще!»
– А сейчас, по поводу праздника Сретения (Ольга Ивановна коротко описывает смысл Сретения) – скромное угощение. Вносите! – в дверях зала появляется повариха с большим подносом пирожных. По два пирожных достается нам с Мишей. Под напором стариков («Ешьте, ешьте! Заслужили!»)начинаем есть, но Мишка шепчет: «Съедим по одному, а два несем маме и бабушке…» После угощения обмениваемся с Ольгой Ивановной визитками, она грозится,
– Будем вас еще приглашать на благотворительные вечера! Не против? – Нет, – отвечаю. К сожалению, больше приглашений не было, наверное, дела «закрутили» Ольгу Ивановну, или много предложений у нее от исполнителей. А жаль … Такие встречи поднимают меня духовно, воспитывают нас с Мишулей, делают лучше и добрей…
Еще один концерт-встреча запомнился мне на всю жизнь – в одном из Приливских домов-интернатов. Выступить меня там «совратила» Нина Валентиновна, работница «ближней» детской библиотеки. Она по долгу службы, регулярно, по плану проводила беседы с ребятами в библиотеке, в ближайших школах, в детдомах. После нескольких концертов-встреч с нашим участием, Нина Валентиновна оценила преимущества таких «совместных» встреч (после обязательной беседы на заданную тему – наше с Мишей выступление, как правило, «привязанное» к теме: война – о войне, день семьи – о семье; и, конечно, самые разные детские и недетские песни нашего сочинения) и стала приглашать нас в школы, интернаты. Нынешняя встреча приурочена к приближающемуся дню Победы, и я выбираю песни о Победе, о военном детстве.
Как часто военного детства пора
Тревожит уснувшую память,
И снова мы вместе, мальчишки двора,
Которого нет уже с нами…
Годы детства, годы детства, годы детства,
Годы детства, я и брат всегда вдвоем.
Годы детства, море близко по соседству,
Дни военные, в которых мы живем…
По выработанной уже привычке (результат опыта!) наблюдаю за лицами ребят-детдомовцев. Стульев не хватило, и многие дети сидят на полу зала, устланном ковром. Меня поражают их глаза: в них нет того живого огонька, который всегда присутствовал в глазах ребят «домашних». Скорее, какая-то отрешенная печаль, и я понимаю, что жизнь с ее светлыми и темными сторонами видится им иначе, угрюмее, что ли… И мои слова о защитнике моем, старшем брате, о маме («… и вспоминается война, и нас спасающая мама»), если и вызывает сопереживание, то скорее грустное, тягостное: ведь многие из них не знают ни мам, ни братьев, а если знают, то не как членов семьи – главной и самой дорогой в жизни детей общности… А слова проверенной во многих залах песни «вновь встречай меня, Россия, вновь встречай меня, Россия, вновь встречай меня, Россия, в зеленеющих лугах!»  не проявляют у детей желания подпеть, заразиться свойственным этой песне патриотизмом; только двое-трое ребят повторяют слова беззвучно, губами… И лишь не часто применяемый мною прием для контакта с ребятами – рассказ о своем военном и послевоенном детстве (как раз «в тему») пробуждает интерес у моих печальных, умудренных жизнью без родителей слушателей. А когда в подробностях вспоминаю наши ребячьи шалости в то военное, тяжелое время (как-то Виталик с друзьями Ваней и Геной забрались в кладовую Ваниного деда, прижимистого и запасливого, нашли там только кусок сала и бутылку подсолнечного масла. Все это съели, и нас младших угостили. Через полчаса наша дружная компания вела непрерывно, в течение трех часов, осаду дворового туалета с двумя «кабинками»), дружный смех радует меня больше, чем звучавшие до этого аплодисменты. Правда, это не относится к музыкальным Мишкиным пьесам, – тут ребята слушали с интересом и хлопали неистово. С того раза меня неудержимо мучило желание выступить в других интернатах. Но плановые выступления Нины Валентиновны прекратились, а позже она ушла из библиотеки, и выступить мне в детдомах не пришлось…
Сегодняшнее воскресное февральское утро – одно из самых тяжелых за последние несколько лет, точнее, после смерти родненькой моей, муже-ственной, самоотверженной, любимой и незабвенной мамочки… Часов в девять утра – телефонный звонок, звонок, каких немало бывает в выходные дни: звонят и друзья, и родственники, и знакомые. Но какое-то тревожное чувство охватывает меня при этом звонке. И не напрасно…
– Здравствуйте! Это Геннадий, брат Виталика? Вам звонит Наташа, соседка. – Наташу знаю, она в хороших отношениях с братом, бывала у него «по поводу», раз и мне довелось выпивать у Виталика с ней. Телефон наш дал ей Виталик, как сказал, «на всякий случай». Тревожное чувство переросло в уверенность, – что-то случилось! Иначе почему бы брату самому не позвонить? А соседка продолжает как-то сразу изменившимся голосом.
– С братом вашим несчастье…
– Что с ним! – охрипшим голосом кричу в трубку, а сердце ушло в низ, к желудку… – ответ получаю не сразу, видно, трудно сказать Наталье главное. – Виталик скончался…
– Когда?
– Сегодня под утро… Во дворе, у своего порога…
– А где тело?
–  Приезжала милиция, увезли в морг…
У меня  хватает сил  позвонить Илье с Ниной, вызвать Валеру с работы. У племянника, сына Виталика, нет телефона. Илью с Ниной привозит друг сына, он «при машине» и готов использовать ее в наших интересах. Такая  у Ильи с друзьями традиция: помогать во всех делах, особенно в скорбных, друг другу. Так было при похоронах отца одного из друзей Ильи, так было при похоронах мамочки и свата, тестя Ильи Алексея. Первым делом, заезжаем к Ване, забираем его – и в морг, – нужно оформить документы для похоронного бюро. Хоронить решили прямо из морга: у всех «бюджеты» мизерные, денег на перевозку до квартиры и организацию похорон нам не хватит.
По дороге из морга на кладбище смотрю в заросшее щетиной, непо-движное лицо брата, вытирая платком наворачивающиеся слезы, промысливаю всю его жизнь, которая, за исключением трех лет моего отсутствия и его службы в армии, прошла рядом со мной, а уж о детских юношеских годах и не говорю. Тогда мы жили одной семьей, и я постоянно чувствовал его поддержку, получал его поучающие письма и денежную помощь во время моей скудной студенческой жизни. Поддержку его мы имели и с Ларой после приезда в Приливск. Он организовал устройство ее на работу в школу, помогал мне при защите диссертации, помогал всегда и во всем. Да разве перечислишь все крупные и мелкие, но такие нужные для нас его заботы. А о моральной поддержке не приходится и говорить. Когда мы приехали из Невинска в Приливск, он сразу ввел нас с Ларой в романтическую среду людей творческих – певцов, музыкантов, танцоров; постоянно «выводил» нас в «свет» – концерты, творческие вечеринки, оперные спектакли, импровизированные «творческие посиделки», когда в стильной, модерновой комнатке Виталика собирались его друзья-соратники по искусству. И его постоянные напоминания мне: беречь, жалеть Лару, ведь она одна здесь, далеко от родины и родственников… Память «просматривает» всю гамму наших с братом событий и дел, начиная с грозных, голодных и холодных военных лет, задерживается на одном из его выступлений…
…Городской дом культуры. Большой, но какой-то неудобный (из-за стоящих посреди зала колонн и небольшой высоты потолка) зал становится уютным и радостным, когда конферансье городского эстрадного оркестра объявляет.
– А сейчас выступает любимец публики, солист городского эстрадного оркестра, «бархатный» тенор Виталий Шестопалов (к этому времени Виталик перестал участвовать в спектаклях народного оперного театра и перешел в городской эстрадный оркестр: прорабская работа стала отнимать слишком много времени). – Дружные, длительные аплодисменты становятся ответом на это объявление, Виталика знают в Приливске, обожают его лирический тенор, на его концертах зал всегда полон. Специалисты предлагают ему помощь в поступлении в Придонскую областную филармонию, дающую концерты по всему Союзу и оплачивающую работу своим сотрудникам. Но биение жизни – новая женитьба, обмен квартирами – коммунальную на шикарную двухкомнатную с удобствами – мешает ему сделать окончательный по-ворот к творческой судьбе…
– «Эти глаза напротив», – объявляет ведущий, и буря аплодисментов; песня популярнейшая, звучит на телеэкране на пластинках, магнитофонных кассетах в исполнении Ободзинского, но подавляющее большинство приливчан-слушателей убеждены, что Виталик исполняет ее не хуже, а может, и лучше, чем Ободзинский. И слова, и музыка, и, конечно, исполнение захватывают нас, Лара прижимается ко мне, влюблено посматривает в глаза… А потом – неаполитанская песня: «Скажите, девушке, подружке вашей, что  я ночей не сплю, о ней мечтая! Что всех красавиц она милей и краше! Я сам хотел признаться ей, но слов я не нашел… » Песня зарабатывает шквал аплодисментов, крики «Браво! Браво!» и они заработаны в большей степени исполнителем. После концерта Виталик увлекает нас в комнату для артистов, где организован на скорую руку стол. Здесь мы почти не едим и не пьем, а слушаем минивыступления за столом, анекдоты, остроумные «подначки» и шутки. Домой добираемся на такси, счастливые и пьяненькие. За такси платит Виталик: «Да что с вас, бедных инженеров, возьмешь!».
Вспоминаются письма Виталика (с вложенными в конверт деньгами), которые он посылал в годы учебы моей в институте в Волгограде. В письмах и назидание, и душевная теплота, и мужская поддержка, – отец умер в год моего поступления в институт… В двадцатиминутную дорогу до кладбища память моя уложила все главные моменты наших отношений с любимым братом, высветила грани моей вины перед ним, начиная с детских лет. При подъезде к кладбищу промелькнула  последняя память – сцена из прошлого…
… Послевоенные годы, голодные и холодные, с недоеданием и суровостью времен послевоенного восстановления в стране. Мама заваривает какао, непонятным образом попавшую к ней «роскошь» (то ли подарили, то ли выгодно обменяла что-то). Наливает нам по стакану, оставшиеся пол-литра оставляет на вечер. И уходит по делам, следом убегает Виталик – поиграть в футбол. А какао в банке завораживает меня аппетитным запахом, как бы просит: «Выпей меня!» Выдержки устоять перед соблазном не хватает, и я расправляюсь с какао, не задумываясь о последствиях. Вечером разбирательство оканчивается экзекуцией над Виталиком и использованием старого отцовского ремня, потому что я не признаюсь в своем «преступлении», а мама считает виновным брата, потому что верит больше моим словам. Виталик мужественно переносит несправедливое наказание, а у меня остается чувство вины «на всю оставшуюся жизнь»…
Поминаем нашего родненького в тесной гостинке-двухкомнатке пле-мянников, только самые близкие – мы с Ларой, Илья с Ниной, Лера с Мишей, Ваня с Лизой и двумя сыновьями, мама Лизы, недавно переехавшая в Приливск после смерти мужа. Намерзшись на февральском противном ветре, выпиваем по увеличенной дозе водки и вспоминаем, вспоминаем сообща деда, отца, брата, дядю. К девятому дню  у меня появляется посмертная песня о Виталике. Посмертная… Так, песней, не первый раз отзываюсь на тяжелые потери близких и родных… В девять дней поминаем брата в его большой комнате, которая по наследству перейдет Ване через полгода. За эти дни ребята перебрали вещи брата, переставили мебель – здесь живут старший внук Виталика Степа с женой Аллой, снимавшие до этого гостинку. Опять – только свои, правда, пришел еще друг Вани и соседка Виталика Наташа. Когда первые рюмки выпиты, предлагаю послушать мою посмертную песню о брате, благо гитара есть (ее единственную и возьму в качестве наследства).
Ты из жизни ушел неожиданно тихо,
Взбунтовавшись слегка от бутылки вина,
Жизни, прожитой ярко, стремительно, лихо,
Жизни, выпитой жадно до самого дна…
И когда потемнело в глазах от шального удара,
И последний глоток жизни в горле застрял,
И она пронеслась, как мгновенье, сначала, –
Ты на землю упал, ты на землю упал…
У всех, кроме Ваниного друга, наворачиваются слезы на глазах… У меня то же самое – на втором куплете, где вспоминается детство военное наше…
Было детство голодное в годы страданий,
И войны, и разрухи нелегкая быль.
Но из всех не случившихся детских желаний
Исполнялось одно, – то, что рядом ты был!
И дышалось полней, и жилось веселее,
Потому что был брат, старший брат у меня…
А припев заставляет моих родных достать носовые платки, – слезы не сдерживаются.
Брат! Не смогу больше выпить и поспорить с тобой…
Брат! Пережили невзгоды и день мы ценили любой…
Брат! Были в жизни твоей и моей дни раздора и зла…
Брат! Но любовь между нами все время была…
Все время была!
Эту песню я исполню еще на одной из презентаций моего аудиодиска авторских песен, куда позову всех родных и близких: детей, сватов, племянников, братьев и сестер. И снова та же картина: все они, знавшие и любившие Виталика, достанут из карманов платки, чтобы осушить невольные слезы печали…
Сегодня Лера пришла непривычно радостная и мягкая. Последнее время у нее был кавалер, красиво ухаживал, но не мог дать ей настоящего счастья, – был женат. А счастье для женщины известно – замужество, семейная жизнь, дети, и главное – надежная моральная и любая другая опора и поддержка в жизни, в лице единственного и неповторимого – мужа! Это, конечно, угнетает дочь, впечатлительную, мнительную, вспыльчивую (это мои недостатки ей передались). А нам с Ларой тяготит душу, как главная неприятность нашей скудной материально и не радостной морально перестроечной жизни. И, вот, уже несколько дней долго задерживается Лера вечерами, приходит тихая, счастливая… Завтра она собирается снова на Черное море работать (а сразу – и отдыхать!) на базе отдыха… Мишулю решила с собой не брать: «Пошлете мне его попозже!» А сегодня пришла раньше, лицо светится, в глазах огоньки.
– Завтра можете не ехать на автовокзал!
– Почему? – в один голос вопрошаем мы с Ларой.
– Потому что меня будет провожать один мужчина, которого вам пока не хочу представлять. Нет, можете поехать со мной на автовокзал, посмотреть на него со стороны, только не подходите близко!
Посмотреть на таинственного мужчину нам хочется очень, и мы доезжаем с Лерой до автовокзала, оставляем ей сумки, а сами отходим в тень деревьев привокзального сквера. Лерка ждет, с сумками у ног, неизвестного нам кавалера метрах в десяти от нас. Минут за десять до отправления, когда любопытство наше предельно, к ней подбегает молодой человек лет около тридцати. Крепко сбитый, но стройный, смуглый, темноволосый, красивый, с лицом восточного (а, может, кавказского) типа.
– Посмотри, правда он похож на Филиппа Киркорова, – шепчет Лариса, – даже глаза большие, «сумасшедшие», как у Фили.
– Да прямо, скажешь тоже! – отвечаю, а сам наполовину соглашаюсь с женой. Действительно, есть что-то от Киркорова. Некстати приходит мысль: Лера влюблена в Киркорова, как и многие женщины России, за его броское, впечатляющее лицо, сводящее, вкупе с богатым эстрадным голосом, с ума мягкие женские сердца.
– Ну, нашла кавалера прямо по заказу! – восторгается Лара.
– Подожди, еще неизвестно, чем кончится это «прощание». Почему он не едет с ней, если у них возникли отношения? Смотри, как они страстно прощаются!
Лариса обещает мне рассказать все подробности знакомства Леры с Андреем (молодец, уже и имя узнала возможного зятя!), что она и делает по дороге домой.
– Познакомился он с ней с балкона.
– Как это – с балкона?
–А вот так и было дело! Идет Лера с подружками по улице, а на бал-коне стоит красавец мужчина, курит. Слово за слово, и  приглашает он нашу Валерку (выбрал ее из трех подруг) встретиться с ним вечером, мол, «больше всех «зацепила». И вправду пришел на встречу. А потом уже и близкие встречи были… Думаешь, почему она так светилась последние дни? Пообещал после ее приезда с юга наладить совместную жизнь.
– Так прямо и сразу?
– Сразу, сразу… – Лариса замялась, как будто обдумывая, стоит ли продолжать, а если стоит, то как. – У него ситуация такая – на перепутье жизни он семейной…
– Так он что – женат? – Вопрос мой звучит как выстрел: Лариса знает, как я неодобрительно отношусь к женатым «женихам», насмотрелся на Лериных «кавалеров-женатиков»: не несут они дочери будущего семейного счастья.
– Да видишь, в чем дело… Застал он жену со своим другом и нет уже три месяца семейных отношений, собирается уходить на квартиру. И тут судьба посылает ему дочку, и, может, увидел он в Лере ту, с которой можно начать новую жизнь. А поехать не смог, потому что работает на заводе, не отпускают в отпуск. Да и хорошо: двухмесячная разлука будет хорошей проверкой для чувств. Вчера Андрей перебрался на квартиру родителей, они сейчас живут на даче.
– А что за квартира у родителей?
– Двухкомнатный жакт с большим коридором и соседями по лестнице. А дом полутораэтажный, с полуподвалом, отопление котлом.
– Согласен. Не забудут друг друга за два месяца, значит, серьезно у них.
Вчера отправили Мишулю к Лере на Черное море, и мы с Ларой –  свободные птицы! Но свободными нам быть не дают: председатель Совета ветеранов, знающая меня по нескольким выступлениям у ветеранов, приглашает выступить у них в Доме учителя. В этот раз зрительный зал занят, и вечер ветеранов переносят в фойе. Это обстоятельство ложкой дегтя загрязняет мое и так не очень хорошее настроение. Выступление к вечеру делает аккордеонист Николай, приглашенный вместе со мной. По опыту знаю, на концерте не может быть двух с противоположными задачами музыкантов. «Пригласили его, чтобы песни ветеранам под аккордеон попеть и потанцевать…» Но пока молчу, не хочу расстраивать Лару, которая пришла со мной, и даже несла мою гитару в Дом учителя. Николай, одного возраста со мной, заводной, веселый, громогласный, настроенный на гуляние, танцы, спевку, взрывается вальсом. Ветераны, в основном женщины, лихо застучали каблуками, подпевая самим себе. Ведущая даже не успела сообщить собравшимся, что привела к ним поэта, автора-исполнителя и т.д. Мы присоединяемся с Ларой к танцующим, танцуем в медленном темпе.
– Что это не дают тебе спеть? – Лариса  недовольна; бывая на наших концертах она привыкла к уважению со стороны организаторов к выступающим, – если у них танцульки, то зачем нас пригласили?
– Не переживай, у ветеранов всегда так, им редко дают помещение для выступлений, чаще где-нибудь в парке, на набережной, или вот так, в коридоре. Подождем: натанцуются, напоются, тогда и придет наш черед.
Но разгул аккордеонного веселья не прекращается. Николай «в ударе», работает мехами непрестанно, сам запевает и даже танцует с инструментом в руках. Через полчаса пения, танцевания, у Ларисы, пришедшей послушать мужа-автора, кончается терпение. Она встает, одевает гитару на плечо, берет меня за руку и уводит от веселящегося народа к выходу. Я не сопротивляюсь: понимаю – обидно все-таки, когда тебя пригласили, а слушать не хотят.
И, когда мы подошли к входным дверям, ведущая опомнилась, бросается за нами с воплем-вопросом?
– Постойте, куда же вы?! Вы еще не выступали! – Она продолжает взывать, но уже только к Ларе, – гитарист, ну хоть вы останьтесь, подыграйте Николаю!
Выйдя на улицу, мы останавливаемся у ворот минуты на две, не переставая смеемся от души: настолько комичной представляется теперь нам недавняя обидная ситуация. Отсмеявшись, Лара заключает.
– Ну, вот, уважаемый автор-исполнитель, записали и меня в твою ко-манду, в гитаристы! Придется, видно, мне научиться аккомпанировать тебе! Я ведь в  юности, ты знаешь, бренчала на гитаре, подружка научила.
– Ну, ничего! Зато потанцевали, попели. Когда мы с тобой еще бы собрались провести вечер в коллективе ветеранов?
Сентябрь награждает нас увеличением семьи. Не успели Лера с Мишей отойти от черноморских впечатлений, в один прекрасный вечер Валера приходит домой и, не закрывая двери, объявляет.
– Мама и папа! У меня к вам большая-пребольшая просьба!
– Какая? – вопрос задаем одновременно, поскольку вид у дочери торжественный и растерянный одновременно, он свидетельствует о важности еще неизвестной нам просьбы.
– Андрей, заходи! –и сразу доча обращается к нам, – можно, Андрей поживет у нас две-три недели? Его родители продали дачу и вернулись в городскую квартиру, где он жил.
Мы с Ларисой понимаем, что пословица «Нет ничего более постоянного, чем временное» как нельзя ближе подходит к нашему случаю. А нам предстоит решить дальнейшую судьбу Леры своим ответом. Не сговариваясь (но думая одинаково: конечно, мы должны дать возможность любимой дочери реализовать этот шанс на создание новой семьи.И если это случится в нашей квартире, да будет так!), отвечаем «Можно!», и уже втроем приглашаем зайти кандидата на сказочного принца, способного дать семейное счастье нашей дочери.
Теперь мы можем рассмотреть Андрея вблизи. Он одет в добротный спортивный костюм, в руке – большая спортивная сумка. Костюм скрадывает небольшой животик. Прическа короткая, модная, черты лица действительно схожи с Киркоровскими, и глаза большие, карие, под густыми черными бровями, отдающие сумасшедшинкой, живо реагируют на внешний мир.
– Здравствуйте, приятного вечера! – свободно, без комплекса обращается Андрей к нам. Потом отвечает на наши вопросы, показывая неплохой интеллектуальный уровень и умение общаться с людьми. Мы слушаем, рассматриваем его внимательно и ошалело, успеваем выяснить, что работает на заводе рабочим с высоким разрядом. Лера уводит Андрея в свою комнату: «Пошли, искупаешься, переоденешься, и будем ужинать!» Пока они включают газовую колонку, переговариваются, мы с Ларой готовим скромный ужин. Когда Андрей уходит купаться, показываем дочек неказистый «стол», куда она добавляет граммов по триста вареной колбасы и колбасного сыра.
– Не шокирует наш стол (жаренная картошка, салат из квашеной капусты и свеклы) твоего  кавалера? – Лерка машет рукой.
– Вы что? Андрей привычный к любым условиям, особенно, когда я рядом с ним! – смеемся все, Мишуля тоже, хотя не совсем понимает, в чем соль шутки.
После ужина зажимаем Андрея с двух сторон на диване в гостиной: нам хочется узнать о кандидате на Лерино счастье, – кто он, где он, что он? Об этом Лера не рассказывала, и мы атакуем «кандидата» вежливыми, на вид безвредными, но имеющими целью выяснить главное вопросами: что за человек, каким делом занимается, что принесет в жизнь нашей дочери. Мне он кажется (по манере обращения, словарному запасу, даже по одежде) человеком «легкой» жизни, нацеленным на развлечение. И мой первый вопрос.
– Андрей, чем конкретно занимаетесь в заводе? – ответ удовлетворяет меня на сто процентов.
– Работаю в спеццехе («оборонку» изготавливаем) сварщиком, по тонкой газосварке, аргоновой. В этом цехе работал мой папа начальником участка, ушел на пенсию по инвалидности, у него желудок резали два раза…
Лариса тут же прощупывает «экономическую» сторону вопроса.
– А как заработки, зарплату платят? – сейчас времена неполной загрузки предприятий, зарплату не выплачивают по нескольку месяцев.
– Заработки хорошие были, но месяца два назад окончилась работа по большому заказу, а нового нет, короче, тоскливо стало. Выгоняют в неоплачиваемый отпуск, многие уходят с завода. Меня как «ценного» специалиста, держат на тарифе, зарплата почти в два раза меньше. И то задерживают уже второй месяц. – Потом узнаем подробности его жизни: учился в кулинарном училище, не окончил (высокий класс кулинарного искусства Андрей нам покажет не раз), отслужил в армии (до армии женился, невеста забеременела), после службы поступил учеником сварщика, сейчас уже опытный сварщик с высоким разрядом, начальство ценит. Подробности разлада с женой, естественно, не уточняем: тема больная, да и минимум нужной информации уже у нас есть…
И начинается наша новая жизнь – с предполагаемым зятем. Андрей оказывается умельцем «на все руки». Кулинар отличный («У меня и папа хорошо готовит!»), завораживает нас множеством фокусов, приобщает к играм, от которых в последнее время отвыкли – в карты, шашки, в домино. В течение месяца он выкладывает ванную плиткой, меняет потолок в кухне и еще много небольших хозяйственных дел выполняет легко, весело, играючи. И при всей напряженности денежной наша семья живет весело, дружно, как будто получив приток  свежих сил, да и души наши с Ларой радуются: кажется, «кандидат» достойный, не злой, благоразумный, мягок с Лерой и светится любовью к ней, вежлив и уважителен к нам, родителям, добр к Мишуле. Смущает нас, правда, один момент: бывает, приходит Андрей выпивши (дело обычное в заводе), не буянит, не шумит, сразу спешит в спальню. Но чувствуем, Валеру, с ее аллергией к выпивке, это раздражает, и уже два раза после его прихода пьяненьким слышны нам их в спальне разговоры на повышенных тонах…
В середине августа начинаем копать освободившиеся участки на даче. Лара больше занята «цветочными» грядками. Сегодня она часто отдыхает при вскапывании грядок, временами прячется в тень на скамейке у самой стены хаты, которую я сделал ей для обеденного отдыха.
– Что-то ты сегодня, дорогуша, часто отдыхаешь? Как самочувствие? – подхожу, обнимаю Ларису, обращаю внимание на покрасневшее ее лицо, холодок проникает в сердце… – Ла, тебе плохо? Давай-ка, кончай копать, я вскопаю твой цветник.
Получасовой отдых помогает, Лара принимается за пересадку цветов, а я докапываю грядку. Становится спокойней на душе, но остается маленькая зарубка в мозгу: надо поберечь жену, не давать ей делать тяжелую работу; сердчишко у нее слабенькое, тепло переносит плохо, а августовское солнышко еще припекает. Да и я немало причинил ее сердечку вредностей за нашу продолжительную совместную жизнь… Приступ на даче – первая ласточка надвигающейся беды… Беда проявилась уже на следующий день; проведя бессонную ночь, Лара с трудом встает, чтобы выполнить ежедневную «повинность» – приготовить завтрак. На вопрос о самочувствии она, не имеющая привычки жаловаться на что-либо, пытается придать происходящему с ней легковесный, несерьезный характер.
– Да так, дышать почему-то было трудно, особенно когда на спине лежу. Пришлось не спать, зато связала тебе третью честь безрукавки.
Во мне взыгрывает нежность-любовь, сильная, захватывающая и сердце, и разум, как никогда во все наше супружество. И понимаю: причина ее  – страх за мою Ла и предчувствие надвигающейся опасности, опасности невероятной, может быть, самой страшной в моей жизни. При этом опасность грозит не мне лично (как было, например, во время удаления у меня почки), а ей, моей «половине» и значение слова «половина» впервые предстает мне во всем его великом смысле, когда она – это я, и когда я – это она, и я могу почувствовать ее боль, ее страх, волнение и чувство беззащитности, как свои собственные. Но внешне выражаю переживания до обидного прозаично и серо: дотрагиваюсь до Лариного плеча и, боясь, – вдруг задрожит мой голос, успокаиваю.
– Ничего, это ты переутомилась. Да, может, еще и простыла, вчера на участке умывалась холодной водой. – Этими словами и себя успокаиваю; у Лары действительно хронический бронхит, возможно осложнение. «Временное, пройдет», – внушаю и себе вопреки ноющему под сердцем неспокойному отчаянию.
Болезнь развивается стремительно, уже через три дня у Лары наливается жидкостью правая половина лица и вся правая сторона – рука, ягодица, нога. Задышка дает себя знать не только ночью, но и в течение дня… Поседение участкового терапевта завершается диагнозам «острое воспаление дыхательных путей, или бронхиальная астма» и приобретением распылителя для дыхательных путей. Но четырехразовое применение распылителя в течение недели ничего не меняет. Привлекаем всех знакомых медиков, и в медицинском центре, которым заведует мама Илюшиного друга, после исследований и сдачи анализов определяют истинную причину: сердечко ослабело, не в состоянии гонять кровь как следует, да еще и сосуды забиты, плохо пропускают кровь. Так популярно объясняют нам в центре болезнь с мудреным названием, и выписывают лекарства по существу болезни… И еще один успех, – мне удается получить у лечащего врача Лары направление в самую надежную (по мнению многих ее пациентов) больницу, работающую с древних времен, небольшую по площади, двухэтажную, с замечательным коллективом врачей и медицинского персонала.
Вчера устроил Лару в больницу, в палату на первом этаже, познако-мился с лечащим врачом. А сегодня с утра (к вечеру нужно вернуться, проведать Лару) еду в электричке на участок: нужно срочно собрать сливу – пропадает. Уже подъезжая к своей остановке, захлебываюсь накатившей, как огромная океанская волна, тоскою… Вспоминаю грустное,   опухшее лицо Лары при нашем расставании в больнице и пропитываюсь до ужаса ясной и беспощадной мыслью: моя Ла не вечна, как и все мы, и пришло время, когда реальностью может стать ее потеря… Мысль нова и страшна уже потому, что за долгие годы совместной жизни Лара воспринималась мною как постоянная, надежная, никуда не должная деться спутница жизни; я даже привык к мысли, что первым уйду я: шутка ли, прожил уже тридцать лет с одной почкой!
И теперь, выйдя из электрички, растерянно смотрю вокруг: зачем я здесь, когда моя «половинка» в нелегком состоянии, в больнице, и мне нужно быть там рядом с нею… Загруженный этой мучительной мыслью, не помню, как очутился на участке, открыл дверь, достал ведро, в которое собираю опавшие и рву с веток поспевшие, мягкие сливы. Тоска небывалая давит на сердце, слезы катятся по щекам, а я машинально ем сливы и приговариваю: «Господи, помилуй рабу твою Ларису…» Со слезами на щеках и заканчиваю сбор сливы…
Я – в больнице, не помню, какой уже раз за прошедшие полторы недели. Мы сидим с Ларой в укромном уголке, напротив кабинета врача (прием окончен, кабинет открыт). Здесь не ходят больные, не бегают озабоченные сестры и наше свидание напоминает о тех, наших первых свиданиях в далекой уральской Зыряновке, когда души наши тянулись одна к другой в предчувствии счастья, а в сердцах ликовала радость встреч и окутывала опьяняющая нежность-любовь.Смотрю в зелено-серые глаза Лары, на родинку у основания носа, на ее неповторимую курносинку, на ее не опухшее, пришедшее в норму лицо и радуюсь небывало: «Ожила моя Ла, отогнала от себя болезнь. Дай Бог, чтобы насовсем!»; ее рука в моей руке, и нежность, и любовь, как в юности, и неповторимое ощущение утерянного на время моего блуда счастья от того, что мы вместе, что мы вдвоем, и вокруг – никого. И, наверное, за много прошедших в суете лет, мы опять ведем теплый, откровенный разго-вор, когда, казалось бы, ничего не значащие слова имеют тайный, духовный подтекст.
– Молодец врач твой, Ольга Ивановна, как она правильно назначила лечение, за неделю согнала опухлость, да?
– Так и чувствую себя лучше намного, теперь могу спать на спине, дыхание нормальное. За все время болезни выспалась.
– Чем она тебя вытаскивала? – спрашиваю, а сам многократно пожи-маю знакомую донельзя ладонь, вкладывая в это пожатие и вернувшийся оптимизм, и надежду быть еще долго (до моей смерти!) вместе, и подтверждение моей никогда не пропадавшей любви. Лара отвечает мне таким же пожатием и, надеюсь, испытывает те же чувства…
– Капельницы здорово помогли. Да и лекарства, наверное. Но сердечко, как сказала Ольга Ивановна, «устало» и требует бережного к нему отношения… Но все равно будем ездить на участок вместе. Да? – это сказанное, как в молодости «да?», словно сигнал доверия и любви, режет мое паршивенькое (хотя и физиологически здоровое, по мнению врачей) сердчишко и виной, и жалостью, жалостью возвышенной, и обновленным чувством душевного, приподнятого над прозой жизни единения с этой постаревшей, возвращающейся к жизни и такой родной, неотделимой от меня, от моего «я» женщиной-женой, женщиной-матерью моих детей, женщиной-судьбой, женщиной-любимой…
Серия наших больничных свиданий (а они у нас – через день, в другие дни – мои поездки на участок) приносит нам не только более ценимую теперь радость общения, свидания возвращают наши души  (и даже мою, измызганную и загрязненную неверностью) к юношескому взлету, когда нет ничего важнее сознания – мы вместе!, а остальное – не главное. И, как на первых свиданиях в юности, не хочется расставаться, сидим «до упора», пока больничные работники не вытесняют меня, хотя и вежливо, но настойчиво. И все же, одно посещение явилось и для Лары, и для меня настоящим откровением, настоящим возвратом в те, далекие годы, годы нашего любовного и духовного взлета. В этот приход свой принес я любимой женщине большой букет ромашек, ее любимых цветов. И когда увидел сияющие глаза, дрогнуло во мне что-то тоскливо-осуждающе: а много ли дарил я ей букетов: купленных ли, сорванных ли в степной или лесной безбрежности? (Полевые и лесные букеты Лара предпочитает более всего.На одной из фотографий она стоит на фоне сосняка с букетом лесных ромашек, и лицо ее сияет также, как и сейчас, на фоне старенького больничного здания – мы сидим на скамье у входа в те-рапевтическое отделение)? Редко, очень редко… На память приходит случай в далеком году нашей юности. Мы только что зарегистрировались в ЗАГСе г. Невинска, где она учится в пединституте, а я приехал, рассчитавшись в Зыряновке, «создавать семью» с любимой женщиной. Семья зафиксирована, но жилья нет, прописки у меня  – тоже, и мы ходим в поисках квартиры, так как живем на «птичьих правах» у Лариной квартирной хозяйки. В один из дней идем мимо небольшой полузаброшенной усадьбы с низким покосившимся забором, заросшей травой. Но в глубине участка сияет многоцветьем осенних цветов, небольшая клумба, а там… много ромашек! И тут у моей молодой женушки заиграл бесенок приключения, – захотелось получить от мужа подарок.
– А что, слабо нарвать молодожену ромашек своей жене? – спрашивает она, сморщив свой курносый носик и просвечивая меня изумрудами-глазами насквозь. Признаюсь, меня такой способ добывания букета сильно смутил: не умею и боюсь воровать, хотя в нашем случае нарвать букет на заброшенном участке назвать воровством можно с большой натяжкой; и усадьба нежилая вроде, и цветы – природный дар, как бы и не собственность. Но разве могу я не пойти на подвиг, пусть и сомнительный, ради горячо любимой супруги?! Преодолевая не столько колючий, из веток забор, сколько внутреннее напряжение, бегу к заветной клумбе, судорожно набираю букет и стрелой лечу к заветному забору. Тут меня и настигает черно-белая дворняжка, хватает за штанину, но успеваю перевалиться через изгородь, не выпуская из руки букета. В голове только одна упорная мысль: «Откуда здесь, в заброшенной усадьбе, собака, да еще и такая злючая?» Зато наградой мне – жаркий поцелуй! Через несколько минут, прилично отойдя от «места преступления», смеемся до слез; уж очень смешон был молодой муж, преодолевающий забор на обратном пути от клумбы!
И другой случай приходит на память в этот «момент истины», случай неприятный, вызвавший и сейчас, много лет спустя, сожаление и острый праведный стыд… Лето в Приливске, у нас гостят дядя Коля с тетей Софой  и сыном Митей из Петербурга. Они втроем приезжают к нам впервые, хотя тетя Софа бывала у нас и одна, и с сыном, дядя Коля приезжал один. А уж мы, особенно я, наезжали к ним не раз, чаще в командировке. Сегодня у Лары день рождения, договариваемся отметить в восемнадцать ноль-ноль. Но, узнав о дне рождения жены, сослуживцы затащили меня в кафе «отметить кружкой пива день рождения», но кружкой, конечно, не обошлось. И заявляюсь я с тортом и букетом цветов не в восемнадцать ноль-ноль, а в девятнадцать тридцать. Вижу – все сидят за столом и выпивают, наверное, уже не по одной рюмке. Неожиданный, спонтанный гнев (теперь-то знаю, что это гордыня великая) охватывает мою подогретую спиртным натуру.
– Что же не дождались меня?! – кричу с порога. Ларин естественный в этой ситуации ответ звучит спокойно и вразумительно.
– А сколько можно ждать? Тебя нет и нет, а мы уже кушать захотели! – И тут невероятный припадок ярости взрывает меня, торт и букет летят на пол, я что-то еще кричу и ухожу в другую комнату. Через десять минут мне хватает разума, чтобы выйти извиниться перед всеми и принести запоздалое поздравление Ла с долгим и искренним поцелуем. Спасибо Лариным родным (да и мне они давно стали родными), добрым, скромным, сердечным людям, – не подали вида, а ведь «выступление» мое выглядело как неуважение и к имениннице, и к ним… Как будто ничего не произошло, предложили мне выпить «штрафную» и помогли быстро забыть о «ЧП». И потом в течение многих лет не вспомнили о моем психозе. Вот, уж повезло мне не только с женой, но и с ее родными и близкими!
В дни больничного Лариного лежания и наших посещений-встреч подспудно хранящаяся в душе моей нежность к жене начинает проявляться и в песнях. Еще до болезни, до конца не осознавая ее неисчерпаемых  и непреходящих истоков (это я пойму много позже); проявляю эту нежность и любовь в своем песенном творчестве. Появляется песня «Моя березонька», которая каждой строчкой проявляет великую меру этой нежности и понимания, что никого из женщин, кроме Лары, не могу назвать «моей березонькой»…
Ты моя березонька, березка белотелая,
Ты моя березонька, скромная, несмелая!
Другая песня, во время болезни, провидческая, выражает мой страх, мой ужас перед возможностью потерять Лару.
Ларочка, Ларочка, ты моя любовь!
Ларочка, Ларочка, стынет в жилах кровь:
Только подумаю, что нет тебя со мной, –
Горе-отчаянье катится волной…
И – всплеск нежности! И – исполнение песни на одном из концертов, в ее присутствии… К обычным своим молитвам, добавляю молитву о ее здравии и читаю ее перед Казанской иконой Божьей Матери и к святой мученице Ларисе, икона которой осталась мне по наследству от любимой незабвенной Тамары Ивановны. Чаще стал ходить в храм поставить свечи, помолиться. На службы, кроме двух раз (когда умерли мама и Виталик), не хожу: видно, не созрела еще моя душа для понимания нужности и необходимости быть на Божественной литургии, где Христос среди нас и делает исповедовавшихся причастником Своих Тайн. И вместе с тем, память еще тревожат воспоминания о запретных отношениях с Верой; сцены близости и волны дутой романтики, наших гуляний по К. налетают неуправляемым вихрем и отзываются в душе сладостью, хотя понимаю: сладость эта не Божья, не настоящая…
У Леры с Андреем за год совместного житья – несколько скандалов: он приходит пьяненький, доча не выдерживает, начинает отчитывать резко, с криком, с угрозами выгнать. Андрей, самолюбивый, не любящий унижения словесного при нас, «заводится», входит в пьяных раж, отвечает словесно (физически почти не реагирует на Леркины шлепки). А потом летят стулья, а то и аппаратура. Бывает, он уходит, чтобы переночевать у отца, но возвращается через сутки-трое, стучит, звонит, просится «домой». Да и сама Лера долго не выдерживает и принимает его ласково и нежно. И они снова вместе в своей спальне, с «выходами» в гостиную для совместных развлечений: игр, разговоров и даже песен. Конечно, мы с Ларой и Мишей переносим неспокойные периоды болезненно, непросто: в нашей семье таких скандалов не было. Иногда я ввязываюсь, несмотря на сопротивление Лары, в их споры-драки. Это бывает редко, когда Андрей смеет поднять руку на Лерку. Тогда моя отцовская любовь преобразуется в несдержанные действия, я лезу на зятя (еще не разведшегося с первой женой) с кулаками, он не столько отбивается (потому как моложе и здоровее меня), сколько сдерживает, сжимая мне руки, не давая возможности двигаться. Но от этого неприглядность и нервность эти передряг не становится приятнее, добавляет общей унылости, которую всегда вызывают такие неспокойства в семье, выматывает душу, де-формирует психику; их мне довелось испытать в подростках, когда отец, вернувшийся с войны, стал сильно выпивать и пьяный (трезвый – золотой человек), дебоширил, издевался над мамой, пугал нас, играясь с лезвием, или забивая окна досками и оставляя нас пленниками в доме. Тогда мы с мамой и Виталиком с тоской и страхом в душе ожидали прихода отца  после работы и посещения одной из «забегаловок», где продавали спиртное. Поэтому меня сильно удручало то, что эти страхи-волнения могут отразиться жестоким образом на ослабевшее Ларино сердце, хотя она и держалась во время споров-драк молодцом, даже успокаивала и удерживала меня, горячего, импульсивного, от ненужных, резких действий, только ухудшающих конкретную скандальную ситуацию. Именно благодаря (какой издевательский парадокс!) этим неспокойным временам вернулось ко мне чувство боли-переживания за Лару, замешанное на глубокой любви к ней, гнездившейся в сердце, душе моей, даже в самые отвратительные периоды моего нравственного падения и предательства нашего супружеского союза… Только теперь я понял, как велик и прочен стержень нашего совместного пути, прочен именно душевной, духовной связью, не говоря уже о сокровище прожитых лет, о совместных, горячо любимых детях и внуках. Это состояние тревоги поднимает из глубин моей души какие-то неведомые до сих пор светлые волны самоотдачи, забывания о себе. Потом я узнаю, что это – признак растворения себя вдругом, то есть то, что делает союз двоих «семейной Церковью», поднимающей супружество от половой близости до Боговых высот…
У нас на участке – торжественный пуск второго объекта, построенного, как и первый, под влиянием моего нового отношения к Ларисе, моего постоянного желания сделать для нее что-то хорошее, полезное для ее здоровья. Первым объектом была скамья у стены хаты, после полудня не освещаемая солнцем – то, что Ларе как раз и нужно; здесь можно передохнуть после обеда и окончания дневных работ. А сегодня мы заполняем небольшой бассейн-ванну, которую я мастерил два последних месяца. Это был не столько труд строительный, сколько труд покаяния и любви. Почему – покаяния? Трудностями строительства я как бы замаливал свой основной грех перед Ларой (и – еще не до конца понимая, что в первую очередь – перед Богом), за все издержки моего гадкого, порою недопустимо грубого, равнодушно-убийственного отношения к своей любимой (хорошо уже, что сейчас в этом не сомневаюсь!) женщине.
А источником трудностей при строительстве являлась наша унизительная бедность: улучшение жизни при новом президенте Путине только намечается, работу найти еще и молодым очень сложно, и мы перебиваемся нашими пенсиями, нерегулярными заработками Андрея, скромными  «средствами» от продажи моих сочинений и временными доходами (между сессиями, зачетами) Леры. Я уже говорил, как Ларе приходится изощряться в поисках дешевой сытной пищи (домашняя кровяная колбаса, «икра паюсная» из рассола сельди и манки, выкрутасы из соевой муки, да мало ли что еще!); и, конечно, скромные урожаи на участке, «охота» на грибы, ягоды, фрукты дополняют рацион и повышают «национальную безопасность» нашей увеличившейся семьи.
Поэтому строительство свое вел я при минимуме затрат. Песок первое время возили мы с Мишей на старой детской коляске со склона горы у морского берега. Путь к «карьеру» пролегал через другой дачный поселок, и нам вскоре запретили  возить коляску с песком через поселок. Тогда я начал набирать песок, килограммов по двадцать, на недалеком от дома пляже в Приливске и возить на участок, также, как и цемент, купленный в городе небольшими порциями. Это мое постоянное движение с полными тяжелыми сумками вызывало у Лары и сочувствие, и жалость, и легкий юмор: она часто повторяла слова (они радовали меня словом «мой»): «Грешник ты мой!» Лара просила остановить «стройку» до лучших времен, но для меня это таскание было аналогом тяжелых вериг, которые носили некоторые подвижники, как признак искупления моей видны перед женой: вот, мол, как я страдаю физически, чтобы дать желаемое ею удовольствие – освежиться в «бассейне» в жаркие, с палящим солнцем часы. Но главным было все же искреннее, твердое желание облегчить страдания Лары от жары, плохо ею переносимой. Даже Мишуля в этом стремлении отходил на второй план.
И наконец – счастливый момент, счастливый не только для жены и внука, но и для меня! Лара боязливо первой входит в воду по ступенькам (какой я молодец, и ступеньки соорудил!), приговаривая.
– У тебя тут лягушки-квакушки не развелись (вода отстаивалась двое суток – проверялась герметичность покрытия)? – Зато Мишка смело бросается в воду, окунается с головой и кричит: «Класс! Молодец, дед!»
Я, гордый своим строительным достижением, брызгаю на Лару воду, она вскрикивает и погружается в воду по шею, блаженно тянет.
– Ох, какой кайф! Теперь мне никакая жара не страшна! – потом начинается неуправляемый ералаш: Миша забрызгивает бабушку водой, заставляет делать ее водные упражнения, ныряет под нее. Начался шум и визг, Лара как будто забыла о болезни, я – тоже… Вдруг слезы выступили на глазах по непонятной причине, и состояние счастья накрыло меня среди зелени посаженных нами деревьев, кустарников и овощей, рядом с живой, ожившей женой и внуком…
Идем по нашей любимой тропинке, ведущей к дачному участку, впереди – Лариса. Идет она тяжело, часто останавливается, кашляет натужно, сухо. Прошел год борьбы с болезнью; улучшение, наступившее после лечения в больнице, постепенно сдает позиции, сносное состояние все труднее ей удается сохранить с помощью прописанных таблеток. А вчера еще и скорбная, царапающая душу весть из Зыряновки: скончался друг наш Вася. Настя, жена его, так описывает последние его часы: «Пришел с работы, говорит: что-то в груди болит шибко. Я ему лекарства дала, уложила на диван. А он все порывается встать, смотрит на меня нежно-нежно, за руку держит и улыбается. Так, с улыбкой, и отошел…» Конечно, мы всплакнули, вспомнили его скромность, доброту, отзывчивость. Ларе стало плохо, отпоил ее лекарствами. А сегодня утром, несмотря на мою просьбу остаться дома, не ездить на участок, настояла на своем – хочу на природу, на свежий воздух. И теперь медленно идем по роще, начинающей желтеть и наводить грусть.
– Ла, давай, сумочку твою понесу, – пытаюсь облегчить тяжелый Ла-рин путь, но, упрямая, не отдает. – Да она легкая, не натружусь.
На участке работы осенние:рассадка клубники, сбор яблок и слив, очистка грядок, да и копать освободившиеся грядки уже можно. Конечно, вся тяжелая работа на мне, а Лара занялась сбором фруктов, под деревьями, где солнышко, еще не по-августовски горячее, не достает. Я трушу сливы и яблоки, а она, сидя на скамеечке, потихоньку, не спеша, собирает в ведра. Работа мне не страшна, главное – здесь, рядом, недалеко, в нашем земном раю такая родная мне душа, поминутно отдающая в течение долгих лет силы, чувства и помыслы мне, нашим детям и внукам… Потому и спокойствие во мне, ею передаваемое, но нарушенное переживанием о здоровье любящей и верной жены моей. И опять тяжелая дорога через рощу – на остановку электрички. Смотрю на неуверенно ступающую по узкой тропинке Лару и вспоминаю наш первый отпуск, когда по моему настоянию приехали из Невинска отдыхать в Приливск. В поезде из Придонска в Приливск продавали вареные раки, и Лара, удивленно рассматривая невиданные существа, спросила.
– А что это?
– Раки наши азовские, очень вкусные, только надо уметь их есть. – Мы купили несколько огромных раков, но жена, попробовав «шейку», больше есть не стала. – Больно страшные и противные (потом, когда мы переедем в Приливск, она полюбит их и с удовольствием будет есть и с пивом, и без пива). Электричек еще не было, пригородные поезда ходили редко, а ночной поезд, которым мы ехали, долго стоял на одной из станций. При этом свет выключили, мы были одни в вагоне. Ла захотела спать, легла головой мне на колени. Небывалое желание возгорелось во мне, и вопреки ее протестам, – «Люди в поезде!» –мы слились несколько раз в страстном порыве, возбуждаемые темной тишиной в поезде, степной таинственной зеленью, загадочно блистающей отсветами от луны… В отпуске мы почти все время проводили на море, на центральном пляже, в полукилометре от нашего дома; море покорило Лару сразу. Друзья, встречаясь на пляже, не скрывали чувства зависти и выражали свой холостяцкий восторг. – Хороша у тебя жена! – И действительно, в стройной, изящной, белотелой фигуре Лары, в ее кудрявой блондинистой прическе, во всем облике столько красоты, чистоты и притягательности, что я, ревнуя, тут же «отшивал» друзей: «Нечего заглядываться на чужих жен! Ищите себе таких же!» И опять у меня слеза на глазах, грустная, осенняя… Вспоминаю обиды, которые причинил жене, самому дорогому человеку…
Сыночку нашему годик, осень в Приливске, живем в тесной половине флигелька, вместе с мамой. Не помню точно, чем обидел Лару, только обида была так сильна, что она, укутав Илью в одеяльце, взяла его на руки и выбежала из хаты. Я молчу, не возвращаю их, – откуда такая жестокость, черствость, – и сейчас понять не могу! Спасибо, мамочка моя добрая, справедливая и разумная, побежала за ней.
– Куда ты, Лара?! Стой, вернись!
– Куда глаза глядят, – плачет моя молодая, увезенная мною из родного уральского края жена, мама моего годовалого ребенка. С трудом мама возвращает Лару и возмущенно  выговаривает-кричит мне.
– Ну как ты можешь, сынок, так поступать?! Как ты мог допустить, чтобы жена твоя без денег, в чужом городе, с твоим сыночком на руках уходила из дома не знаю куда?! Проси, сейчас же, проси прощения! – прощения я попросил, но истинную тяжесть вины своей оцениваю лишь сейчас, глядя с болью и тревожным предчувствием в груди на медленно, с трудом идущую по нашей любимой тропинке Ла…
Так, в беспокойстве душевном и надежде на Ларино выздоровление проходит осень, подступает зима… В здоровье Лары наступают то времена улучшения, то пугающие ухудшения в состоянии. И все равно, и в эти месяцы, и последующие, еще более удручающие, она ведет хозяйство, готовит еду из скудного набора продуктов, проявляя чудеса поварского искусства. Но несмотря на бедственное материальное положение (у Андрея вообще работы нет) и витающую в квартире тревогу-переживание за Лару, мы живем дружно, бодро, незло. Если бы только не Андреевы выпивки – спирт в заводе еще водится… А с выпивками – скандалы, нервотрепка, тоска. Не выдерживаю и веду с Леркой неприятный разговор.
– Доча, понимаю, у вас с Андреем время притирки, но за что же нам всем страдать, особенно маме и Мишуле? Может, вы поживете с полгода отдельно на квартире, мы уж как-нибудь выделим из пенсий хотя бы половину оплаты? Сейчас благодаря Путину, пенсию платят регулярно, даже повышают немного. А Мишка с нами поживет, будем друг к другу в гости ходить, а?
Лера молчит, только умоляюще смотрит на меня: мол, потерпите! Уйти на квартиру будет еще хуже и не состоится моя семейная жизнь на этот раз… А когда еще будет другой раз, да и будет ли?.. Неизвестно… – И я отступаю, терзаясь виной перед больною моей половиною…
Лара опять задышала с трудом, не спит ночами, мучается. Но терпит и молчит, только в глазах у нее временами появляется какое-то внутреннее прислушивание к чему-то важному, захватывающему ее всю, неслышному и невидимому для нас, и отдаляющее нас, даже близких к ней. Меня пугает такое выражение, хочется сделать для нее невозможное, светлое, радующее, но больше всего – избавить от такого физического мучения; в мыслях дохожу до высот самоотдачи, прошу Господа: «Не надо ее, забери меня, грешного, недостойного… » Появилась забота о ней в мелочах: если идет с сумочкой, увижу с балкона, и бегу встречать ее вниз, чтобы отобрать сумочку, если она и легка; сидит с соседками у дома вечером, бросаю с балкона кофту ей: «Лара, оденься, прохладно!» Вошло в мое эгоистическое сердце светлое, доброе начало, заволновалась душа моя о супруге, о моей половине любимой!
Опять «обиваю порог» терапевта, Ольги Ивановны, прошу принять Лару, но у нее переполнены палаты и нас направляют в другое отделение, экспериментально-научное. Там доктора – кандидаты наук, применяют новые методы лечения. На всю оставшуюся жизнь запоминаю наш зимний путь в больницу – середина декабря, необычный для Приливска последних лет, мороз и снег. От остановки трамвая нам нужно пройти два небольших квартала, преодолевая не очень крутой, но все же подъем. Вчера дорожки подтаивали, теперь гололед и идти скользко; я держу крепко Лару за руку, она медленно, выбирая место для каждого шага, ступает на ненадежную поверхность. Несколько раз мы с трудом удерживаем равновесие.
– Передохнем, – не выдерживает Лара через несколько десятков шагов. Так и отдыхаем  несколько раз. Мне некстати вспоминается похожая ситуация и дорога с Верой: тот же снег, только мокрый, тоже болезнь… Но какая разительная пропасть между этими двумя дорогами! Тогда болезнь Веры – временная помеха в моем «романе на стороне», а теперь – боль сердечная и страх за самого дорогого человека (это осознано совсем недавно!), с потерей которого жизнь моя не имеет смысла!
Определил Лару в палату, и мы недолго сидим на ее кровати, тихо беседуем (в палате еще три женщины) – переживаем новое расставание, и я понимаю, насколько она дорога мне, эта светловолосая зеленоглазая красавица из новогодней уральской сказки, позвавшая меня в долгий, в несколько десятков лет супружеский путь. Только сейчас волосы серебрятся сединой, морщины закрались у глаз, на шее, правый глаз из-за отечности не полностью открыт, во всем лице отражается тяжесть физического страдания. Но не этот внешний вид перед моим взором, а глубина чистой души ее, отдавшей всем нам, особенно мне, свою доброту, любовь и свет, оберегавшей от низкого, злобного, недоброго состояния, просто и мудро решавшей всякие жизненные проблемы…
– Ну, я пойду. У тебя сейчас процедуры, – вздыхаю, встаю с кровати; Лара провожает меня за двери палаты, мягко целует.
– Не переживай, тут уютно, буду лечиться и отдыхать, – слабая улыбка трогает ее губы. Я-то знаю, что даже больная, сидеть без дела Лара не может, и сейчас в ее сумке лежат мотки шерсти и спицы – вяжет мне носки. – Завтра не приходи, отдыхай.
Но я, конечно, прихожу на следующий день и во все последующие. На втором этаже нет таких уютных уголков, как на первом, наши свидания проходят на скамейках, стоящий у стены между палатами, при скоплении больных и посетителей. Но встречи наши все нежнее и длительнее, мы уже не обращаем внимание на присутствие людей, легкий разговорный шум в вестибюле, видим только друг друга и слушаем не только ушами, но и сердцем…
Наступает новый год, только он совсем не такой, как все предыдущие в нашей многолетней супружеской жизни: встречаю его без тебя – врачи не отпускают домой, чтобы не прерывать курс лечения. Но и близких не пускают на встречу нового года. Лера с ребятами ушла в гости к друзьям, оставив мне всякой рыбной закуски (идет Рождественский пост), главная из них – целиком зажаренный с капустой сазан. Днем я отнес всех рыбных вкусностей Ларе, и теперь сижу перед телевизором, слушаю новогоднее обращение Путина, ем жареную рыбу, поминутно вытирая слезинки – результат навалившейся тоски; новогоднее море одиночества, как  зловещий намек на будущее без нее, без той, которая приросла к моему сердцу, к моей жизни своей нешумной любовью, заботой, добром, чистотой внутренней.  С которой мне дышится и живется комфортно, только «бесики» в душе моей до сих пор мешали оценить все это и проявлял я часто свое нехорошее «я». Сейчас же основная моя забота – спасти, удержать здесь, на земле мою любимую Ла. В голове рождаются тоскливые стихи и такая же невеселая мелодия.
Зима… И покраснел мой нос,
И никого со мною, лишь дед Мороз…
Зима… Как много светлых дней
Провел зимою я с милою моей…
Грустно настолько, что даже не хочется взять гитару и «проработать» песню: на душе кошки скребут… И – неожиданный подарок к новому году, до которого осталась минута! Телефонный звонок, да какой! – из больницы, нежный, молодой, девичий голосок Лары (он у нее не меняется с годами).
– Привет! Соскучилась, звоню с больничного телефона, ты его видел, на стене в вестибюле висит. Очередь выстояла, хорошо – успела до боя ку-рантов! – Сердечко мое радостно забилось, в груди зашевелилась светлая надежда на выздоровление Лары и радостное будущее – вместе, как и прежде, как и несколько десятков лет.
– Ла, любимая! Какая ты умница, что позвонила! А я тут сижу перед жареным сазаном, а есть не хочется, грустно как-то…
– Не грусти, а сейчас же начинай кушать. Я тоже буду есть рыбу. У нас никто не спит, все, кто ходит, в вестибюле, здесь елка.
Мне хочется сказать жене что-то важное, значительное, говорящее о моем раскаянии и выражающее мое чувство к ней, показывающее переживание за нее, но получается не то, не по существу.
– Я сейчас же начну есть за твое здоровье, потому что это для меня сейчас самое главное, потому что… потому, что ты у меня самая, самая… Короче, хочу объясниться тебе в любви… Вообщем… – Лара прерывает меня.
– Я поняла, ты хотел сказать (переходит на шепот), что любишь меня, да? Я тоже люблю тебя… Но здесь очередь у телефона, заканчиваю. Целую…
Целительный бальзам ее слов ослабляет тоску, я выпиваю подряд две рюмки водки, с аппетитом съедаю большой кусок рыбы и через пятнадцать минут укладываюсь спать. Последняя мысль перед падением в сон: «Не сказал о моем раскаянии за все плохое, что причинил ей. Да и хватило бы мне смелости говорить об этом? И нужно рассказывать ей то, что стараюсь и хочу утаить от нее до конца жизни?» Правда, Лара и так догадывается о моем грехе. Недавно, случайно прочитав несколько листов рукописи из первой книги дилогии, с болью и обидой спросила: «Так, значит, в твоей книге героиня Вера какая-то?» Я растерялся и ничего не смог объяснить…
Эта ночь после возвращения Лары из больницы – последняя ночь нашей интимной близости. Тепло и она спит на балконе, после такого сна ей становится лучше. А меня одолевает половая «нудьга»: проклиная свое мужское «достоинство» и себя, после полуночи пробираюсь как вор на балкон, трогаю Лару за плечо, – она лежит на животе.
– Ла, мне так хочется быть интимно с тобой, – шепчу, не надеясь на ее согласие. Но она, преодолевая нелегкое состояние (ей тоже, наверное, хочется близости), шепотом же отвечает.
– Давай, бери меня… Только не дави своим телом, тяжелый ты мой…
Не поворачивая ее лицом к себе, вхожу в нее, испытывая необыкновенный порывмужского желания и нежности… Потом мы долго лежим, обнявшись, разговариваем. Лара гладит мое лицо, целует.
– Гена, помнишь, ты говорил, что христианам-супругам после 55 лет нужно прекращать половые акты, а любить друг друга духовно?
– Помню, любовь моя, помню… (действительно, говорил такое, вычитав в одной из книг).
– Так давай больше не будем любить друг друга плотски… Мне было сейчас хорошо, но очень тяжело физически… – Я соглашаюсь без колебаний, потому что желаю ее выздоровления, ее болезнь сильно приуменьшила мое эгоистическое начало… Потом, потеряв супругу, буду не раз вспоминать наш ночной разговор и плакать: и душой, и глазами…
У Лары сильное ухудшение состояния. Приступы удушья стали про-должительнее, отеки больше… Ночи она практически не спит, потому что лежа задыхается. Мечусь в поисках ее спасения, звоню в регистратуру поликлиники, вызываю врача.
– Врача сегодня нет, ее замещает доктор на полставки, Елена Федоровна, хороший врач, люди хвалят.
Звонок, открываю дверь: небольшого роста, в скромной одежде, лицом похожая на цыганку женщина проходит в коридор: «Я врач». Осмотр длится недолго.
– Я прописала вашей жене лекарства, одно из них особенно поможет, пусть только не злоупотребляет: только когда почувствует ухудшение. Оно сердечко взбадривает, но привыкать к нему не стоит.
Вывожу доктора в коридор, спрашиваю тихо: «Доктор, как у нее сердце? Можно его поддерживать лекарствами?» Елена Федоровна смотрит печально-грустно мне в глаза.
– Буду откровенна…. Поддерживать можно и нужно, но шансов на долгую работу сердца мало… К тому же, любое волнение может и еще со-кратить отпущенное время… Берегите ее от переживаний, и очень хорошо было бы полежать ей в больнице: там и капельницы, и уколы, только сейчас трудно получить направление в нашу больницу: там сократили персонал. А в городской добиться места есть шанс, только если приедет скорая помощь.
Машинально сую в руку врача приготовленную шоколадку (лишь на нее хватает бюджета), машинально закрываю дверь, а в голове вертятся-крутятся, давят на виски и на душу слова: «шансов… мало, шансов… мало». Сразу после ухода врача еду в нашу больницу, где тебя уже два раза лечили: «Упрошу Ольгу Ивановну взять Лару без направления, отблагодарю материально. Да она и так поможет – и врач, и человек замечательный!» Но в больнице меня ждет обидная новость: персонал больницы  сократили, Ольга Ивановна перешла в поликлинику. А главврач в третий раз отвечает на мою просьбу: «Мест нет, понимаете, нет!» И тоже советует вызвать скорую, может, в городскую больницу примут…
Скорая приезжает  через полчаса, через час мы попадаем на прием к дежурному врачу-кардиологу, тучной, красивой, черноволосой женщине лет около тридцати.
– Сейчас сделаем укольчик, примем таблеточку, и вам станет лучше, – состояние Лары никудышнее, – кстати, эти пилюли я вам выпишу, при ухудшении обязательно принимайте. – И она выписывает те же сильные таблетки, которые выписала нам Елена Федоровна.
После укола и таблетки Лара ожила, но врач огорчает нас.
– Только мест в больнице нет, может, появятся через месяц. – И мы бредем к остановке через какие-то трубы, бревна. Уговариваю Лару доехать домой на такси, она – «ни в какую»: «Не будем деньги тратить, доедем на автобусе…»
… Мы сидим на кухне, пьем чай, полночь. Глаза Лары изучают, ощупывают, ласкают-осуждают.
– Вот ты сегодня был в библиотеке, а я скучала без тебя (хотя она все время занята, жарит, варит, вяжет). А ты все бегаешь, пишешь о своих по-хождениях… (я собираю газетный материал для книги). А я за всю нашу с тобой жизнь ни разу не позволила изменить, хотя и было много соблазнов, много набивалось в любовники… Признайся хотя бы честно и откровенно, что не удержался, наблудил.
И – в который раз – ухожу от ответа, потому что мне и стыдно и страшно, и больно за жену, – ведь теперь, когда висит надо мною угроза ее потери, чувствую как свое ее нездоровье и душевную травму, нанесенную несколько лет назад мною… И ничего не могу придумать, разве что, обнимая, приговариваю «каламушечка, капатушечка, блапатушечка моя» (так в детстве называли мы детей и внуков). Слова эти стал применять с недавних пор по отношению к Ларе – так проявляется теперь моя постоянно живущая в душе любовь-нежность, любовь-страх к жене, подруге, к моей Ла, Ларочке… И сейчас на ее просьбу о признании в измене, как защитная реакция против необходимости признания вырываются эти совершенно искренние слова. Лариса успокаивается, прижимается ко мне, шепчет: «Ну что это за «каламушечка, клапатушечка»? Любишь, так и говори, или хотя бы говори: «кисанька, крошечка» (Ее слова «кисанька» и другие останутся во мне и после потери Лары, их я буду применять в посмертных песнях, молитвах)…
Ларочке совсем плохо… А мое состояние можно описать следующими словами – окаменелость, безволие, тоска, ужас… Ее ужасное состояние подтверждается, когда мы уходим в спальню. Она садится на диван, опирается на него руками и шепчет-плачет, обращаясь не к себе и не ко мне, а к Тому, Чья воля на все живущее и страдающее: «Господи, Господи, скорее бы уже взял Ты меня…» Мне бы подсесть к ней, любимой, дорогой, самой дорогой, обнять и успокоить хотя бы словами «все будет хорошо», «скоро будет лучше», «потерпи, любимая», сказать о своей любви, поцеловать нежно, духовно, как она всегда просила меня в моменты моей грубой, полуживотной ласки: «Можешь ты не грубо, но нежно, душевно?..» Но какое-то состояние невменяемости овладело мною, душой и телом. Я живу в предчувствии огромного несчастья, все заслоняющим: мои мысли, чувства, заботы повседневной бытовухи… Может, поэтому и бегу в библиотеку, вместо того, чтобы быть рядом с моей Ла, утешать ее, поддерживать, подтверждать ежеминутно и ежечасно огромную, настоящую любовь, которую начинаю осознавать все более и более…
И, как это часто бывает, к невыносимому моему переживанию добавляется еще более ухудшающее состояние растерянности и бессилия обстоятельства: у Леры разгорелись почти ежедневные скандалы с Андреем; у него – запойные дни, вызывающие у Леры слишком резкую реакцию. Реакция эта получает обратный ответ: Андрей буровит, бьет что-нибудь в ответ на битье вещей Лерой; то уходит дня на три, то ночью «просится» назад. События сегодняшней ночи становятся венцом этого кошмара с последствиями трагическими…
Очередной скандал, и Андрей уходит «навсегда», но возвращается, побродив по улице (к родителям не идет – стыдно), возвращается. Времени около часа ночи. Начинаются многократные звонки в дверь, они не вызывают у Леры желание открыть дверь, меня она тоже останавливает: «Не открывай!» Это – момент (моменту около двух часов) кульминации ужасного вечера: то непрерывные, каждый в течение  минуты звонки, то мощные стуки в дверь. «Хорошо, Мишка спит», – машинально отмечаю про себя. Лара сидит на диване, на ее лице, спокойном в любых ситуациях, в этот раз написано неподдельное волнение, растерянность и страх. Сердце мое выпрыгивает из грудной клетки, решительно бегу к дверям: «Лера, я впущу, он не будет буянить, уложим спать!» Но дочь бросается мне наперерез, борется со мной, не дает прорваться к двери! Начинаем звонить в милицию, но останавливаемся; я мечусь в поисках спасения моей «половинки», умоляю Леру открыть дверь (стук и звон продолжается). И – страшный момент: чувствую, как под моей обнявшей ее рукой, Лара, Ларочка, моя любимая Ла начинает дрожать крупной, сопровождаемой стонами дрожью! Еще момент, и сокрушу в этой квартире дверь,  стены – настолько вспыхивает во мне ярость наполовину с отчаянием. Еще сдерживает меня только мысль о Ла: мой взрыв принесет ей дополнительные страдания… Я резко вскакиваю, удерживаемый Ларой, еще не  зная, что сотворю в следующий миг… Вид мой, как видно, настолько страшен и следующие действия настолько непредсказуемые, что Лерка сама идет и открывает дверь…
Андрей действительно не бушует, у него, похоже, одно желание – пройти в спальню и лечь спать – рано утром на работу. Лара постепенно успокаивается в моих руках, даю ей таблетку и укладываю на две подушки, повыше голову, чтобы легче дышать. А у нас с Леркой на кухне – еще долгий и тяжелый разговор, разговор с любимой дочкой, интересы которой столкнулись с моим самым главным интересом в данное время – искренним желанием сохранить подольше угасающую жизнь моей любимой жены. Сколько раз, бывало, она спрашивала (последний раз – на этой неделе): «Ты меня любишь?» И я отвечал положительно, но не задумываясь, не проникаясь этим волшебным словом в моем «исполнении»…
Преодолевая себя, стараясь быть спокойным, сдержанным, выдавливаю из себя непростые слова.
– Лера, тяжело мне это говорить, но нет сил больше терпеть такой страшной «притирки», когда вплетается в ваши буянства жизнь такого дорого мне – да и тебе тоже, человека, как мама. Конечно, и я поучаствовал в сокращении ее жизни, но тут ситуация особая. Сейчас тебе в пылу вашей любви-ненависти мало дела до окружающих, даже близких. Поэтому выход один – пожить вам одним некоторое время, пока притретесь, набьете себе сколько положено шишек. Не говорил бы таких жестких слов, но моя главная цель – обезопасить маму от волнений, ее жизнь и так висит на волоске. Иначе буду вынужден отказать Андрею в жилье…
Лера слушает, понурив голову, потом поднимает, в глазах – слезы и обезоруживающая мольба.
– Папа, простите нас! Больше, клянусь, этого не повторится! Нельзя нам уходить на квартиру, там мы точно не уживемся, а мне так хочется, чтобы у меня наконец была семья…
Еще два моих отказа, Лера пытается стать на колени, и я сдаюсь, раз-дираемый противоречивыми чувствами: сердце органически чувствует смертельную опасность  для Лары таких волнительных скандалов и в то же время хочется, чтобы дочь устроила свою жизнь: Мишуле уже семь лет, она – одинокая мать, поддерживаемая и материально, и морально родителями. Были знакомства, ухаживания без благополучного конца. И, вот, кажется, нашла того, кого ждала последние годы, но стена непонимания, подогреваемая выпивками Андрея, никак не исчезает. А чтобы помочь ей исчезнуть, мы должны, рискуя жизнью Лары, перетерпеть, перестрадать вместе с Лерой… Как в эти ночные часы, после разговора с дочкой жалею-сокрушаюсь о проданном участке в селе! Ларочка так просила меня не продавать его, довести хату «до ума» – жилого состояния и перебраться в село. Но – если бы я мог предвидеть последующие события!
Еще с час сижу на кухне один. Перед глазами – регистрация Леры и Андрея. Андрею купили новый костюм, у Леры – венчальное платье, смотрятся они замечательной парой: и красотой оба не страдают, и ростом соответствуют друг другу, – Андрей на голову выше невесты, Лера счастливая, сияющая: еще бы, все, как у людей! И свадьбу заказали в приличном кафе, и приглашенных много – родители, родственники (Илья с Ниной и друзьями, племянниками), друзья Леры и Андрея, сослуживцы. Мы разоряемся даже на киносъемку регистрации, и после свадьбы часто вечерами просматриваем, смакуем детали этого радостного события…
Наутро Андрей идет на работу. На следующий день отпрашивается и сидит дома. Из комнаты не выходит, в туалет старается пройти незамеченным. Ларочка встала, как всегда, рано утром и готовит завтрак «нехорошим» детям. А я в утренней молитве много раз повторяю, стоя на коленях: «Господи, спаси и помилуй жену мою, рабу твою Ларису! Господи, помоги детям нашим, Валерии и Андрею достичь мира в душах своих! »