Волшебное слово

Жили-были дед и баба. Деда звали Деда (с ударением на букве «а»). Впрочем, поначалу деда никак не звали и поэтому у него были проблемы. Сказка  как раз об этом.
  Деда Дедой назвал внук по имени Пи. Случилось это на третий день их знакомства (в тот редкий день, когда все собрались вместе  в том городе, где внуку по имени Пи жилось лучше всего). Кстати, внуку по имени Пи скоро должно было исполниться два года. В тот же день Дедой деда стали звать все – и баба Деды, имя которой пока никак не складывалось в какое-нибудь слово, которое смог бы выговорить внук Деды по имени  Пи, хотя на языке у него что-то вертелось.  И Папа - старший сын деда Деды. И Мама – распорядитель свободного времени  Папы, которого у него и без того почти ни на что не хватало, так что внуку по имени Пи доставалось совсем уж чуть-чуть. И Баба - мама Мамы и ее заменитель и не только ее, а и Папы. И Дядя - младший сын Деда и брат Папы, который любил гулять сам по себе, делать ремиксы или что-нибудь своё почти так же безоговорочно, как и внука по имени Пи. И Еня – младшая сестра Мамы, хотя у Ени называть деда Дедой получалось редко из-за того, что просто язык у Ени не поворачивался называть так человека, которого первые четырнадцать лет своей жизни она знать не знала.
То, что внук по имени Пи дал деду имя Деда случилось, как вскоре выяснится, очень вовремя, потому что Деда в какой-то момент времени растерялся. А растерялся Деда какое-то время тому назад по многим причинам, которые последовательно накладывались одна на одну. Одной причиной, например, было то, что дед   вздрагивал при слове «папа».  И с удивлением, тут же беспомощно скрываемым ладонью, поднесенной поспешно к губам, обнаруживал, что «папа» вовсе уже и не он. Дед конфузился,  оглядывался по сторонам, и, не находя к своему удовольствию ничьей неловкости кроме  собственной, схваченной  и отображенной одним только зеркалом, в котором постепенно смягчался его растерянный взгляд, немного грустил. Были и другие причины.
Но сказка это не тот случай, когда стоит задерживаться на таких мелочах, как чья-то растерянность. В особенности не стоит задерживаться на том, чем растерянность вызвана и у кого именно. Тем более не в сказке принято определять: растерянность влечет за собой цепь событий, или события есть причина растерянности. Поэтому стоит договориться о том, что отсутствие имени на протяжении какого-то времени (всего-то двух лет, не трудно было и потерпеть)  и стало, возможно,  причиной того, что у человека, которому в дальнейшем все  же посчастливилось обрести имя благодаря внуку по имени Пи, возникли некоторые сложности с трактовкой незначительных событий, которые   и событиями можно назвать лишь из-за того, что именно так (по причине некоторой растерянности) определил происходящее с ним тот самый человек, имя которого внук Пи не в силах был в то время выговорить. Пусть не очевидно, что чему служило причиной – растерянность придавала значительности обстоятельствам, или события приводили деда внука по имени  Пи в потерянное состояние. Но очевидно лишь то, что до поры до времени так оно и было.
Итак.
Однажды, в некий  день деда вызвал к себе директор. А ведь деду с утра показалось, что этот день вполне можно было  назвать прекрасным. Во-первых,   из-за отсутствия привычных каверз со стороны соседей, не  поссорившихся, как ими было заведено, за полчаса   до звонка будильника, а, следовательно, ничего из посуды о пол и стены не разбивших.  Во-вторых, из-за необязательной остановки в неположенном месте маршрутного такси, понадобившейся для того, чтобы подобрать к удовольствию всех пассажиров озябшего школьника, не чаявшего такой милости.  И, наконец, в-третьих,  из-за горячей воды в электрическом чайнике, нечаянно согретой сотрудником отдела,  жертвующим временем ради  выгоды добираться бесплатным транспортом на работу, пусть и на час раньше положенного. Да вот, собственно, и все. А  многого человеку, у которого в  то  время не было еще имени (только должность и ФИО)  (по той простой причине, что внук по имени Пи не мог его еще выговорить), для того, чтобы день показался прекрасным, и не требуется. Даже то, что деда вызвал директор, ничуть не умалило  достоинств текущего дня,  добросовестно дедом с утра отмеченных.
Потому что дед директора совсем не боялся. А чего ему бояться директора, если директор сам когда-то предложил деду вместе поработать, потому что все подчиненные директора сильно состарились, и уже  достигли того возраста, когда не то что поработать, а и поделиться воспоминаниями о том, как и над чем они когда-то работали, становилось для них все труднее, хотя бы по той простой причине, что на работу они выходили теперь не всегда. Дед тогда согласился. Прошло два года, и директор счел, что пришло время предложить деду что-нибудь еще.
- Присаживайся, - предложил директор. И  пошутил: – Или мне встать?
Он  давно стал директором, а потому не понимал, что юмор у него исключительно директорский, и шутил подобным образом  направо и налево,  за исключением тех дней, что проводил в приемных различных министерств и ведомств. Там  правом шутить директор не пользовался.
Но больше в тот день директор не шутил. Так что весь  разговор директора с дедом длился всего минут пять, от силы шесть. А мог бы уложиться и в одну, если бы директору не позвонила (три раза) его внучка, которой нужна была машина директора, чтобы съездить куда-то. У деда служебной машины не было, и потому его телефон молчал.
- У меня в отношении тебя большие планы, - сказал директор. – Нашему институту оказали честь поучаствовать в  программе…
Тут прозвенел первый звонок внучки директора, поэтому у деда появилось время немного подумать. А подумал он вот о чем: большие планы в отношении него – это для деда хорошо или плохо?
- Извини, - сказал директор. – Так вот, я предлагаю тебе возглавить одно из важнейших направлений…
Тут прозвенел второй звонок внучки директора, поэтому у деда появилось время еще  немного подумать. Думалось ему много и о разном, но вкратце все его мысли можно было уложить в одно слово – наконец-то.
- Извини, - сказал директор. – Предложение очень серьезное, ответственное и открывает перед тобой большие…
Тут прозвенел третий звонок внучки директора, но деду ни о чем больше не думалось. Разве только о том, что он не в силах справиться с расползавшейся до ушей улыбкой…
Потом уже, в своем кабинете, дед посмотрел на себя со стороны. Не на того себя, каким он был до посещения директора (должность и ФИО), а на завтрашнего – спокойного и деловитого, с задумчивым, чуть тронутым усталостью лицом, немного взлохмаченным, не имеющим свободной минуты на то, чтобы закрыть форточку и избавить себя от сквозняка, одним словом – погружённым в работу. Собственный портрет деду понравился. Затем он подумал, что «погружённым в работу» - это не одно слово, а три.
Впрочем, представленный им портрет самого себя мало  отличался от того, какой мог бы быть составлен любым из тех сотрудников института, что и раньше заходили к деду в кабинет (например, за сигаретой), если вдруг кто-нибудь из них удосужился заняться такой ерундой, как составление портретов. Но отличие все же было, хотя и не во внешнем виде деда. Он ведь и раньше был деловит, взлохмачен, да  и  форточку не всегда успевал прикрыть, из-за чего простужался и приходил на работу с температурой. Отличие заключалось в том, что теперь на титульном листе сделанной им работы виделась деду его собственная подпись, а не подпись некоего лица (звание, степень, должность и ФИО), как правило, имевшего к сделанной дедом работе номинальное отношение. Дед, конечно, отдавал себе отчет, что его коротенькой должности и негромким ФИО в совокупности  с отнюдь не размашистой подписью на титульном листе (с длинным названием пусть небольшого, но весьма амбициозного института) делать нечего, но надежда на справедливость к нему судьбы теплилась. А после разговора  с директором надежда разгорелась, да так, что у деда щеки порозовели.
А потом зазвонил телефон. Старенький телефон, который старчески дребезжал  и уже давно бы рассыпался не будь он укреплен по периметру изоляционной лентой (скотч в те времена, когда телефонный аппарат рассыпался в первый раз, изобретен еще не был). А дребезжал он лишь в том случае, когда кто-либо в пределах двадцати шагов на запад по темному прохладному коридору  набирал три цифры внутренней АТС. Чаще всех три цифры набирала секретарь директора.
Ходить с радостными мыслями к директору, тем более второй раз на день, занятие довольно бессмысленное. Поэтому дед пошел к директору без всякой мысли.
И правильно сделал.
 Уже через пять минут, а может быть, через двадцать без всякой мысли дед от директора и вышел. Нужно сказать, что в тот день ни одной мысли в голове деда так и не появилось. Впрочем, как и на следующий. И на следующий за следующим. И так до конца недели. Все три дня. И три ночи. Зато в  конце недели появилось  желание уехать как можно быстрей за тридевять земель в тридевятое царство, в тот самый городок, где внуку по имени Пи жилось лучше всего.
И только в поезде, который вез деда к внуку по имени Пи (совершенно не подозревая того, в каком чудесном превращении он является соучастником) у него стали появляться кое-какие мысли. Сначала о справедливости. Мол, где она. Затем о парадоксах. Что они на каждом шагу. Затем о логике. Что она там же, где и справедливость. Хотя логика и справедливость – вещи по сути антагонистичные (во всяком случае, для деда), и вместе быть им не суждено. И, тем не менее, они где-то вместе. Прячутся от деда.  И это парадокс. Не то, что они прячутся, это-то как раз деду понятно, а то, что они вместе. Может быть, директора поменять, подумал дед. На какого-нибудь другого. Такого, который не будет сначала обещать, а затем говорить про обстоятельства, мол, они складываются таким образом, что «с руководством направлением придется немного подождать, но тут вот разнарядка пришла, и нам некого, сам понимаешь, не плотников же и слесарей  мне туда отправлять,  делегировать им  несколько человек в  избирательную комиссию…, а с руководством придется подождать…».
Вот после этих слов директора у деда  в голове и заклинило. Ровно до тех пор, пока он в поезд не сел. Правда, мысли, что в поезде стали дедову голову одолевать, из растерянности его не выводили. Тут нужны были не мысли, а что-то другое. Что именно, дед не знал.
Не добавило деду уверенности и то обстоятельство, что двери подъезда были прикрыты, код он вспомнить не мог,  а телефон его разрядился, пискнул и погас. Деду ничего не оставалось, как присесть на  крыльце подъезда и, воспользовавшись собственным терпением так же уверенно и безраздельно, как пользовался им, например, вот уже два года его  директор и иже с ним номинальные ученые при званиях и должностях, дождаться какого-либо события, которое позволит ему для начала хотя бы проникнуть в подъезд. Улица пахла выхлопными газами,  похрипывала потекшими амортизаторами, шуршала покрышками,  мельтешила  лаком машин,  в общем, ничего хорошего деду не сулила.
Прошло некоторое время. Улица стала казаться деду рекой, сидя на берегу которой, если верить некому китайскому мудрецу,  можно было чего-нибудь дождаться. Первым делом дед дождался того, что река оказалась кишащей разноцветными крокодилами – глазастыми и совсем безобидными.  Из пастей крокодилов выглядывали человеческие головы. Головы чувствовали себя вполне сносно. Некоторые из них даже причесывались, некоторые курили, а одна голова даже подкрашивала губы, ничуть не сетуя на обстоятельства, в которых ей приходилось так поступать. Дед подумал, что крокодилы, это не совсем то, что он ожидал от реки. Поэтому дед решил просто ждать, а   не развлекать себя перспективами того, что обещал китайский мудрец. (Пусть они, перспективы,  будут хоть трижды заманчивыми и  в не меньшей степени справедливыми). Так что река теперь шумела сама по себе, а дед ждал чего-то сам по себе.

Долго ли, коротко ли  ждал  дед, но все-таки дождался. 
- Деда-а-а-а! – услышал он  волшебное, как оказалось,  слово, летевшее откуда-то издалека (с ударением на все последние «а»). Потом он увидел бегущего к нему самого человеческого детеныша с улыбкой точь-в-точь такой же, что наползала неотвратимо на стареющее вот уже три дня и три ночи дедово лицо, и оттаял. Навсегда.
С тех пор дед зажил счастливо и жил долго-долго. Потому что все стали называть его Деда с ударением на букве «а».
Оказывается, волшебным может быть и такое незатейливое слово. Впрочем, у каждого оно свое. Лишь бы было.

Вот и сказке конец, а кто слушал – молодец!

P.S.  Директор и иже с ним сказку не слушали.