Маленький Степа

Жизнь без собаки привела меня к некоторым стойким убеждениям. Во-первых, я поняла, что без собаки я жить больше не хочу. Во-вторых, без четко организованного режима – прогулки, кормежки, ответственность – я превращаюсь в плывущее в пространстве без руля и ориентиров, вечно опаздывающее и ненадежное, а главное, в не очень здоровое нечто, что меня абсолютно не устраивает. Вернуть мне самоуважение может только собака. Но чувство ответственности, воспитанное псами моей юности, еще многие годы удерживало меня от приобретения щенка. В те поры я меняла мужей, работу, ездила в командировки, иногда просто не бывала дома, застревая в гостях…

Выйдя замуж в последний раз и решив, наконец, что это навсегда, я предложила мужу завести собаку. Откровенно говоря, это мое замужество и состоялось-то не в последнюю очередь потому, что уже очень хотелось вернуться к оседлой жизни, которая в моем представлении без собаки немыслима. Муж не возражал.


У меня есть знакомый охотник. У него был красивый охотничий пес – ирландский сеттер. Когда его не стало, все его друзья вместе с ним переживали эту утрату. Как часто бывает в таких случаях, не хотел заводить новую собаку и мой друг, поэтому удивление мое вызвал собачий лай, услышанный мною во время телефонного разговора.
– Ты все-таки завел собаку? – спросила я.
– Не совсем, чтобы завел, – ответил мой приятель, – сын подобрал кого-то на Курском вокзале, ищу, куда бы пристроить.
– Отдай мне.
– Приезжай.

Я назвала его Степой. В честь моего воспитателя, хотя аристократа эрделя этот песик ничем не напоминал. Просто я вспомнила рассказ одной бабушкиной приятельницы. Когда у нее завелся кот и вся семья обсуждала, как его назвать, кто-то предложил назвать кота Степой, но имя это было отвергнуто как типично собачье.
Ну, раз имя собачье, то и быть моему псу Степой. Степа был не просто мелкий, он был еще и тонкий. Когда его выкупали, то его телосложение оказалось скорее теловычитанием, и только высохнув, его пушистая шерстка превращала его в настоящую собачку.

Порода его устанавливалась с трудом. С большой натяжкой его можно было определить как карликового цвен-гриффона, чья бабушка по материнской линии была знакома с не очень чистокровной мальтийской болонкой.
Характер же этого на вид ангельского создания очень напоминал джеромовского Монморенси. Псенок поступил на мое содержание в возрасте примерно одного года, но его морально-нравственные убеждения уже были жестко сформированы. Меня и всех моих друзей, бывавших в моем доме, пес построил, что называется, в три шеренги, к вящему удовольствию моей второй половины.

Пес быстро усвоил дислокацию основных вещей в доме и требовал неукоснительного соблюдения порядка. Если обувь должна была стоять справа от входной двери, то горе тому растяпе, который вздумал оставить без присмотра свои башмаки слева от нее. Степа тут же ставил свою желтую метку. Не разрешал он и ставить на пол сумки. Им полагалось располагаться на тумбочке. Но труднее всего было привыкнуть стелить постель. Из незаправленной кровати нельзя было отлучиться ни на минуту. Бдительный цербер метил ее со скоростью спуска воды из туалетного бачка. Нет, вещей он не портил. Две-три желтые капли не причиняли иного вреда, кроме внеочередной стирки или уборки, но приучали к порядку лучше любых увещеваний.

Самые большие требования маленький тиран выдвигал на улице. В его присутствии не полагалось носить какую бы то ни было униформу, начиная с формы военной и кончая рабочей спецодеждой. Нельзя было носить рюкзаки, длинномерные предметы и воздушные шарики. Само собой разумеется, не выносил он и пьяных. Но самой загадочной Степиной причудой было полное и абсолютное неприятие белых сапог. На них он писал без предупреждения, и ничто не могло убедить его в том, что обладательницы красивой обуви не представляют никакой угрозы безопасности на планете.

Еще Степа был великим борцом за свободу. Количество перегрызенных поводков имело следствием настоящую цепь, подаренную песику моей мамой со словами: «Если и это не поможет, куплю намордник!» Вот намордник был бы действительно актуален, потому что такой кусачей собачонки свет еще не видел. Кусался он ловко, больно и без предупреждения, прямо, что называется, из позы умиления. Подпрыгивал, как мячик, кусал за мягкое место и мгновенно отлетал на безопасное расстояние. Правда, нападения его были всегда осознанны, с его точки зрения, конечно. Таким способом он поддерживал правопорядок.

Не терпел он поводков и у других собак. Если необходимо было пообщаться с себе подобными, он сначала перекусывал их поводки, а потом организовывал вполне мирное собачье общение под девизом «Свободу! Всем свободу!»

Недалеко за нашим домом начинался пустырь, на котором стояли какие-то деревянные хозяйственные постройки. Постройки находились в ведении иногда посещавшего их сторожа, который кормил нескольких обитавших там собак. И когда там случалась собачья свадьба, многие домашние собаки проявляли к этому событию отнюдь не праздный интерес. Мой же Степа предпочитал мероприятие возглавить. Это была та еще картина: несколько весьма солидных собак, пасующих перед мелким серым клочком шерсти.

Если мне не удавалось отловить беглеца во время этого увлекательного занятия, то по окончании мероприятия Степа возвращался сам. И устраивал настоящий скандал перед подъездом по поводу того, что его не пускают в дом. О том, чтобы проучить непослушную собаку и заставить его почувствовать себя брошенным, чтобы впредь убегать было неповадно, не могло быть и речи. Мелкая псинка оказалась способной поднять такой шум и крик, что не впустить его немедленно было чревато общественными беспорядками.
Погубила песика мания величия. К большей части собачьего населения Степа относился миролюбиво и даже покровительственно, защищая слабых и отстаивая права тех, кого он считал себе равным. Но тех собак, размеры которых позволяли ему, как говорится, «не нагибаясь пройти под ними», он ненавидел лютой ненавистью. На них он набрасывался с отчаянной храбростью и нешуточной злостью. И далеко не все огромные псы ему это прощали.

Погиб он в неравном бою за внимание дамы. Огромный черный терьер просто отбросил Степку в сторону, переломив зубами его тонкий хребет, скрытый пушистой шерстью.