Северная ведьма Гл. 22 Морской охфицер

   Виктор вот уже три дня не выходит из дома. Блаженство - так можно передать его состояние. Как будто детство вернулось, нарушив все законы времени. И отец с матерью понимают его, всячески потакая его беспечности и свободе. Виктор спит до полудня. Лежит на том самом диване, на котором спал последние годы до отъезда на учебу в мореходное училище. Просыпается и снова окунается в дрёму, сквозь которую слышно тихие разговоры родных, старающихся не беспокоить его, звон маминой посуды, шаги отца под окном, даже громкие разговоры на улице.

 Открывает глаза, и на потолке видит с детства знакомые приметы, оставшиеся в памяти узоры еле различимых трещинок в побелке, желтое пятно в углу комнаты. Окна закрыты ставнями, но одна створка отошла и света хватает, чтобы все это можно было рассмотреть. Виктор улыбается, глядя в потолок. Где-то далеко, бесконечно далеко встают многометровые свинцовые волны над черным бездонным пространством, украшенные изумрудными и голубыми гребнями, свистит в снастях ураганный ветер, а над ним в тишине и блаженном покое по потолку коротко перебегает муха, в соседнем дворе уже давно кудахчет курица и изредка горланит петух.

 Сейчас в комнату должна заглянуть мама и спросить: «Витька, уроки тебе задавали?». Последняя мысль окончательно разбудила моряка, и Виктор подскакивает с дивана, по привычке аккуратно убирает за собой постель и заглядывает к маме на кухню.

-   Мам, ничего, что я так долго сплю?
-   Дурачек, ну что ты спрашиваешь?

   Вот, надо было обойти полсвета, чтобы понять, как родны эти звуки, эти знакомые предметы, запахи кухни, улыбка матери. Витька подскакивает к ней, обнимает и целует в седеющий висок. Сдергивает с крючка полотенце и выбегает на веранду. Мать, подперев ладонью щеку, с удивленной улыбкой смотрит ему вслед. Что-то раньше она за ним таких проявлений нежности не замечала.

   Виктор идет в душ и плещется, пока не одолеет озноб. Душ отец поставил во дворе уже в его отсутствие. За неимением удобств в доме, многие начали организовывать их, каждый на свой лад. Вот и отец Виктора поставил самодельную кабинку из бревен, и старых досок, наверху водрузил бочку с лейкой – и душ готов. За теплый день вода в бочке нагревается до очень приятной температуры. После водных процедур, не вытираясь,  просто, повесив полотенце на плечи, Виктор идет в огород, бродит между грядок, щиплет набравший высоту зеленый лук, петрушку, жует сорванную зелень, растирает в пальцах листочки молодых побегов помидор и вдыхает их неповторимый запах.

   Здесь, именно по этой земле, именно вдыхая пыль и ароматы трав, они с другом Генкой  Мацеевичем ползали на брюхе с деревянными ружьями, отражая атаки немецких фашистов, забрасывая их танки гранатами и комьями земли, закрывая собой уже неизвестно какую по счету амбразуру.  Да…, только тогда трава была выше, а деревья доставали до облаков. Территория жизни сначала ограничивалась их дворами и небольшой в одиннадцать номеров улочкой, тихой и зеленой.

 На этой их улочке даже дороги настоящей не было. Так, колея среди зеленой травы, не выгорающей даже в летнюю жару, от изредка проезжавшей телеги соседа деда Мачулы,  сборщика металлома.  Автомашин в те годы было так мало, что на их улицу, можно сказать, они и не заезжали. Год за годом жизненное пространство расширялось до школы, центра городка с парком и кинотеатром, до городского пруда, где и проходило лето. Да и не только лето. На пруд зимой прибегала детвора со всех окрестных улиц кататься на коньках. Стоит ли говорить, что коньки у некоторых были самодельные, деревянные, с подбитыми жестью полозьями. У Виктора были «снегурочки» на ремнях.

   Все же хорошо, что он попал домой летом. Никакое другое время года не напомнило бы ему так щемящее и с подробностями раннее беззаботное детство. В эти дни время остановилось. И, видимо, интуитивно он никуда не выходил из дома, сохраняя это ощущение, боясь разрушить то, к чему стремился, о чем тосковал в заполярном холодном крае, фантастически красивом и вселенски равнодушном. Бескрайнее маслянисто черное море, белые глыбы ледяных торосов, северное сияние, раскидывающее свои перламутровые полотнища от самих звезд и до снежных сопок, и вдруг, за несколько дней – эта родная, зеленая, солнечная улочка и дом, в котором прошли детские годы. Сильное ощущение, контраст, тронувший Виктора так, что потребовались эти дни на привыкание.

   Солнце забралось на самую верхотуру и печет нещадно. А лето ведь только начинается. Обедать сели в тени, под навесом из вьющегося винограда, образовавшего беседку тоннель от ворот к крыльцу веранды. Ворота не сплошные – доска через доску, вся улица, как на ладони. Естественно, что с улицы они тоже прекрасно видны. Но, в том-то и дело, что это – естественно. За столом отец, мать и Виктор с сестрой Людмилой.

 На столе холодный борщ из погреба, жареная плотва, зеленый лук и такой же прохладный компот из сухофруктов. Скоро поспеют свежие вишни, жердела, алыча. Вот будут компоты! Но и то, что на столе – для Виктора объеденье. Кроме того, он остро замечает, что стол и все стоящее на нем покрыто яркими солнечными «зайчиками», пробивающимися сквозь виноградную листву, что легкий ветерок колышет листву, и играют на столе горячие солнечные зайчики, грея руку, если долго подержать под ними.

 И еще, на столе графинчик с домашним вином. Отец оказался неожиданно виноделом. Виноград начал винный выращивать, еще, когда Виктор в старших классах учился. И вот, теперь он сам делает вино. И так замечательно, как будто всегда этим занимался. Вино у него без сахара, сухое. Вкус терпкий, но аромат долго держится во рту. Бокалов для вина в доме нет, и наливают его в граненые, до блеска вымытые стаканы.

 Отец показывает Виктору, как надо вдыхать аромат винограда из налитого на дно стакана вина, как надо брать в рот первые глотки. «Откуда ты это все знаешь?» спрашивает Виктор. «Не знаю. Хотя, думаю это у нас в крови. Здесь, на юге растет виноград, и живем мы. А это значит, что мы должны все знать друг о друге» отвечает отец. «Виноград тоже о нас что-то знает?» смеется Виктор. «А как же?» удивленно смотрит на него отец.

   К концу обеда обсуждают предстоящую поездку на рыбалку. Виктор хочет посидеть с удочками, где нибудь в камышах, под кукушкины обещания, послушать лягушек, но у отца другие планы. Он планирует ночную рыбалку на крупную рыбу - сазана и зеркального карпа. Это значит  -  поездка на речку Ею. Тихую, степную речку, текущую меж колхозных полей и пастбищ, мимо станиц и хуторов, ныряющую под старые бревенчатые мосты, заросшие бурьяном. У этих мостов берега так затоптаны коровами, устраивающими себе водопой при каждом переходе на другой берег, что в воду можно зайти, только утопая по колено в жидком иле пополам с коровьим навозом.

 Вот в этой речке и расплодились нынче громадных размеров сазаны и карпы. Не иначе, в каком-то колхозе нашелся председатель, или какой другой любитель этой рыбы. Видимо добыл где-то и развел малька в вырытом у речки прудке. Что могло случиться? Прошел сильный дождь, размыл перемычку, и ушел малек в реку. И ловят местные пастухи и механизаторы рыбку, ранее не виданную в этих степных краях. Отец в разговорах с рыбаками узнал о таком чуде, соорудил соответствующую снасть, усовершенствовав ее в двух трех поездках на место, и теперь привозит домой пойманных за одну ночь несколько рыбин, тянущих, в общем, килограмм на тридцать. Мать и с соседями длится, и сами едят вдоволь. Рыба вкусная.

  И сейчас, выпив прохладного, из погреба винца, по стаканчику, обсуждают детали предстоящей поездки. Мать с Людкой пригубили и обе, с обожанием, глядят на мужчин. 
-   Гляжу, семья в сборе, - голос соседки, тети Вали из-за забора.
   Она гремит ведрами, набирает воду. У самой калитки дома Морозов стоит общая на всю улицу колонка, и соседи частые гости под окнами их дома.

-   Да, - гордо, за всех отвечает Люда, - а вы как хотели? Моряк с моря пришел.
-  Ну, дай Бог, дай Бог. Я отсюда не вижу, но говорят, красавцем Витька стал, прям загляденье. И еще говорят, что охфицер он теперь морской. Так, что-ли? Вышел бы к калитке – показался. А, Витя?

-   Прекращай, Валентина чудить. Еще увидишь охфицера, - одергивает её мать.
   Еще не закончили кушать, а с улицы окликнул знакомый голос.
-   Привет! Слышу, уже дня два, как приехал – а не показываешься. Зазнался?
   Это Генка, друг детства, с которым уже не один год Виктор не виделся, пути разошлись. Виктор, приподнявшись из-за стола, машет рукой.
-   Генка, давай сюда!
-   Некогда. Дела. Потом загляну.
   И пошел куда-то. Вот это номер. Виктор разочарованно сел на место.

-   Вот так. А ты как хотел? – отец похлопал Виктора по руке, - годы идут, вы взрослеете, интересы меняются. А Генка твой, как техникум железнодорожный закончил, так сразу в подвижный состав ушел. В рефрижераторный. И в армию, я смотрю, его не забрали. Как уж он умудрился, я не знаю.

-   Ладно, отец, не суди его. Я слышала, хворый он. Будто с лёгкими у него не все в порядке, - вступилась мать.
-   О-ой, с лёгкими, - хмыкнула Людка, - а чего же он курит? Ходит, сигаретами заграничными хвалится.

-   А ты откуда знаешь?
-   Мам! Я что, слепая? Мы стояли с девчонками, а он подошел, достал пачку, такую красную, красивую и закурил. И не прячет, вертит вот так её в руках, - Людка показала как он вертел, - это что? Не хвастает?

-   Людка, тебе не стыдно? Какое твое дело, курит он, или нет? – Виктор шутливо возмутился, - он, по сравнению с тобой, взрослый человек.
-   А что это ты, взрослый человек, как приехал, молчишь,- глядя на отца, а обращаясь определенно к Виктору, спросила мать, - по поводу…, ну…, ты тогда еще сказал, что пока не женат? – сделала ударение на «пока».

   Виктор с досадой поморщился. Жизнь в Мурманске, как-то незаметно, ушла далеко на задний план. Стала, как сон, казаться промелькнувшей, и не имеющей последствий и большого значения. А может быть просто потому, что он о ней, прожитой там больше года жизни, не вспоминал? Вот не вспоминал и все тут. Не сказать, чтобы он специально старался её не вспоминать, а просто не было потребности.

 Он вернулся домой, в привычный годами уклад, по которому скучал в период жизни в мореходке, хотя в те годы это было не так остро. А остро и тоскливо стало в море, в порту, где он был одиноким и никому не нужным, пока не обзавелся новыми друзьями, пока не появилась Варя. Но здесь, дома, от окутывающего тепла родных, от знакомых солнечных зайчиков на столе, на огородных грядках, от запахов, привычных с раннего детства, все недавно пережитое ушло на задний план. И ворошить его не было никакого желания.

-   Мама, я пошутил. Никакой женитьбы у меня не предвидится. Я, конечно, не ангел, всяко было, - он, глянул на отца, приподнял бровь, - но все в пределах…, все в пределах.
-   Ну да! Мы ж моряки! Как же нам без «всяко было»? – отец, прихлопнув ладонью по столу, объяснил матери.
   Людка захихикала, Виктор легонько хлопнул её по затылку.

-   Ну-у, моряк, распустился. Что это ты, на женщину руку поднимаешь? – отец на полном серьёзе нахмурился на Виктора.
-   Пап, да я же шутливо.
-   Если ты мужчина, то в этом отношении шуток не бывает. Забыл, что тебе с раннего детства мы с матерью втолковывали? В этих ситуациях - или ты мужчина, или хам. Другого не дано.

-   Ладно, дорогие мои, я извиняюсь. Слышишь, разбойница, провокаторша? Я извинился. И не думайте, пожалуйста, я сам все это хорошо знаю. Это я просто, по-родственному, любя. Да? Разбойница? - обнял сестру.
-   Любя? Витька, ты меня любишь?
-   С чего это ты взяла? Чего это я тебя стану любить? – он все еще обнимал сестру, - я тебя не люблю, я тебя обожаю!

   Все посмеялись и женщины стали собирать посуду. Отец закурил. Демонстративно положил пачку папирос на стол напротив Виктора. Вопросительно посмотрел на него.
-   Вы же знаете, я, можно сказать, не курю. Так, бывает, сигаретку выкурю. Но особенно не тянет. Хотя, в море курил вашу трубку.

   Здесь следует сказать, что отец подарил Виктору на день окончания мореходки замечательную «прокуренную» трубку. С прямым костяным мундштуком и вишневым стаммелем. Историю этой трубки обещал рассказать в своё время. И еще, потратим несколько строк на пояснение. Вот, на что обратит внимание читатель: Виктор с сестрой, как и большинство детей в их городке, да и в основном в те годы, на Кубани, обращались к своим родителям на «Вы». Так было принято.

  Виктор, вертя в руках пачку папирос, продолжал:
-   Курил я, в основном, на ночных вахтах, на переходах. А в прошлом рейсе, в Монтевидео купил трубочный табак. Так, для развлечения. Вирджиния, ароматизированный.
   Отец знающе покивал. Слушал внимательно, но чуть прищурив иронично глаз. Сестра, собирая со стола крошки, хихикнула и, подкатив глаза:

-   Монтевиде-ео! Вирджи-иния!  Это надо же?
-   А кэп у нас пьющий, но не курящий. Представляете? Так вот, он никому из штурманов, да и вообще, никому, кто на мостик приходил, не разрешал курить. Дым табачный он не переносил.

-   А тебе, я так понимаю, разрешал, да?
-   А мне разрешал. Ну, что вы улыбаетесь?
-  А я ведь так тебя с трубкой и не видел. Где она у тебя?
-   Где-то в вещах. Я еще чемодан по-настоящему не разбирал. Достать?

-   Не надо. Пусть она у тебя останется морским атрибутом. К трубке борода нужна, фуражка морская, - он явно иронизировал, - как у вас эти фуражки называются. Мицы?
-   Ну. Мицы, мичманки.
-   А мы, офицеры, в войну, называли их фуражками. Да, просто фуражками. Ты же видел меня на фотографиях? Я носил морскую форму.

-   Видел. Пап, расскажите. Что-нибудь. Из тех времен.
-   В другой раз. Душа не лежит как-то те времена вспоминать. Ничего, Витя, хорошего тогда не происходило. Что вспоминать? Смерть, кровь?
-   Ну, не каждый же день смерть и кровь?
-   Ты это сейчас серьёзно?... Да…, - пожал плечами, - смерть не каждый день. Но на войне…, в голове она – каждую минуту. Понимаешь, о чем я?

   Виктор молча покивал головой, потом:
-    Да. Кажется, понял.
-   Ну и хорошо. Ты сходил бы в магазин, прошелся, проветрился. Хлеба булку на рыбалку купи. Пойдешь?

  Виктор надел новенькие джинсы, которые еще не носил. Купили они эти джинсы с Варей в «Березке». Настоящий «Levi Strauss», с кожаным ярлыком на кармане, с широкими манжетами-отворотами. Нацепил черные очки с белым маленьким козырьком, купленные года три назад в Адене. Было это на годичной практике. А весь его импортный ансамбль довершила старая выгоревшая на солнце майка и такие же старые клеенчатые босоножки. Моряк готов выйти «в люди». В руки авоську и пошел.

   Дорога в магазин проходит мимо школы. Школьный двор, огороженный простым дощатым забором, особенно никак не изменился. Все на своих местах. Белое двухэтажное здание, клумбы, скамейки вдоль беговой дорожки, баскетбольная площадка. Школа еще не замерла на летние каникулы, еще живет, открываются двери, за открытыми окнами видно движение. В основном старшеклассники сидят на скамейках, кучкуются у входных дверей. Пора экзаменов. Девчонки уже не в форме, не видно крылатых передников. Платья, блузки.

  Знакомых лиц уже нет. Откуда они могут быть? Семь лет, как ушел Виктор из этой школы. Во дворе и за забором, вдоль и по всему периметру школьной территории тополя, высокие с густыми кронами зеленой с серебром листвы. Эти тополя сажали, когда он учился во втором классе. И здесь есть тополь, посаженный им, Виктором, собственноручно. Какой из них? Забыл. Вот где-то здесь, недалеко от калитки. Проходя, Виктор похлопал один из них по стволу – как поздоровался. А вдруг это он, его тополек, что был когда-то тростинкой в его детских руках.

   Зашел в сумрак магазина. Здесь тоже ничего не изменилось. Кажется, что и товар тот же, что стоял много лет назад. И запахи те же. Вот, и продавщица, тетя Вера, так, как и много лет уже царствует за прилавком. Небольшая очередь. В затылок стоящей девушки спросил «вы крайняя?». «Да» ответила и повернулась.

-   Ой, Вить. А я только сегодня тебя вспоминала.
   Перед ним стояла неузнаваемо изменившаяся Наташка, одноклассница. Она ведь, до старших классов носила косы, закрепляя их бантами дугой на затылке. Такая традиционная школьная прическа. И она, надо сказать, была отличницей, председателем пионерской дружины, и вообще образцовой ученицей. Не подойдешь! Учителя, почему-то, сажали их за одну парту, и была эта парта полем сражений. Локтями, книжками, портфелями завоёвывали они друг у друга право верховодить и за партой и во всем классе. Виктор тоже учился хорошо. Только ему все давалось легко, не то, что упорной, трудяге Наташе.

 В течение всей учебы в школе симпатии друг к другу сменялись у них враждой с бойкотами молчанием и мелкими драками. Уехал Виктор учиться в мореходку и, как будто забылись их отношения. Приезжал на каникулах, узнавал, что Наташку обхаживает старшеклассник, хулиганистый, самостоятельный парень. И выбросил Виктор эту историю из головы окончательно. На ростовских улицах не сочтешь красивых девчонок.
 
   И вот, стоит перед ним девушка с волной волос по плечам, в тонком крепдешиновом платье, стройная, зеленоглазая, и немного смущенная. Как не смутиться - вокруг тетки, стоящие в очереди. А теткам любопытно. Ведь уже по интонации они почувствовали интригу. Головы всех в очереди беззастенчиво повернулись к ним. Виктор с Наташей заговорщицки улыбнулись друг дружке, мол, сейчас выйдем, и поговорим.

 Выдержали молча очередь, купили каждый, что ему надо было и вышли. Только Наташа все время, пока стояли в магазине, оглядывалась и мельком, но беззастенчиво разглядывала Виктора. Да и Виктор, которому удобнее было, стоя сзади, разглядывать эту новую Наташку, не терял время.

 Разглядел и красивые волосы, и высокую прямую шею, тонкую талию и стройные ноги. Сто процентов – похорошела. Была последние годы голенастым угловатым подростком – спортсменкой, и вот. На тебе. Расцвела. И явно, знает себе цену. По глазам видно. Блеск чуть заметный, горделивый, мол, видал? И, все-таки, когда поворачивается к нему, видно, щеки порозовели. Все Виктор замечает. Ну, как же! Опытный уже сердцеед. Годы мореходки и такие конкретные отношения с Варей. Все дало о себе знать.

-   Пойдем на школьный двор, на лавочке посидим. Да сними ты свои роскошные очки, я в твои голубые глаза хочу посмотреть.

   Наташа заглядывает ему в лицо и Виктору кажется, что он видит испуг в её глазах. Испуг от того, что он сейчас откажется идти с ней. Но ему самому не хочется с ней расставаться. Ему сейчас кажется, что он давно ждал какой-то неожиданной долгожданной встречи. Только не предполагал, что это будет именно Наташа. И вот она - встреча.

 А Наташка? Наташка, возможно, главный подарок ему, вознаграждение за долгие ночи тоски по родным местам, по ушедшему детству. У подарка косая тяжелая прядь, падающая на один глаз, и эту прядь приходится постоянно поправлять, убирать с глаза, что позволяет скрывать смущение и заполнять неловкие паузы. Голос у Наташки изменился. Детские, звенящие нотки смягчились, опустились на пол тона ниже, став женским грудным голосом.  Только интонации, и знакомые обороты остались неизменными. Она опускает глаза, и Виктор с удивлением видит тени от густых темных ресниц. Когда она успела так похорошеть?

   Проскользнули в дырку в школьном заборе, отодвинув доску, и устроились на скамейке у ямы с песком, для прыжков в длину.
-   Помнишь?
   Наташа удивленно посмотрела на него.
-   А ты помнишь?
-   О чём? – улыбнулся Виктор.
-   А ты о чем?

   Хохотали, взявшись за руки, сев на скамейку верхом. Не обращая внимания на двух пацанов, пролезших следом за ними в дыру в заборе, и теперь стоящих в стороне, и с любопытством рассматривающих странную парочку.

-   А что это ты, меня руками хватаешь? Собственная я твоя? – лукавит Наташка.
-   А вот я и не знаю, кто кого держит, - смеется Виктор и шутливо пытается вырвать руки.
-   Витька, а скажи честно, ты рад меня видеть? – склоняет голову на плечо, и…, замирает.
-   Ну, если только совсем честно…?

   Виктор оглядывается по сторонам, видит стоящих с открытыми ртами пацанов.
-   Кыш отсюда!
-   Ой, ой, испугались, - пацаны ретируются и, отойдя, смело:
-   Куда там…, жених и невеста…
-   Ну? Так что?
-   Если честно…, то очень!

   Наташа, успокоившись, забирает у него руки, смотрит ему в глаза, и, не отводя взгляда:
-   Удивительно, но…я тоже…, очень.
   Она снова краснеет и опускает глаза. Поправляет на коленях платье, поднимает на Виктора глаза.

-   Не ожидал, что я так отвечу?
-   Наташка! – Виктор грозит ей пальцем, - я уже давно не тот, кто сидел с тобой за одной партой. Я уже кое-что сам вижу. И не нужен мне был твой ответ. Я по глазам видел, что рада.
-   Да? – делает вид, что обиделась, - с тобой осторожной надо быть. Опытный, да?
-   Есть немножко.

   Помолчали и заговорили снова. Она расспрашивала его о море, о работе. Слушала внимательно, с широко открытыми глазами, удивлялась, переспрашивала, качала восхищенно головой. В отличие от мурманских женщин, она не знала подробностей морской жизни, и её все удивляло и приводило в искренний восторг и восхищение.

-   Витя, ты, когда приезжал из мореходки на каникулы…, ну, мы тогда еще в школе учились. А ты приезжал. Ты же после девятого класса ушел, да? Так вот, я все как то на тебя смотрела и не очень верила, что это серьезно. Ты ведь до мореходки такой паинька был, помнишь? Не ругался, как все ребята, на скрипочке играл, - говорила, улыбаясь, глядя в скамейку, иногда вскидывая на него глаза, -  а когда первый раз тебя в форме увидала – смешно стало. Как будто бы нарядился. Не сердишься? Воротник у тебя голубой, красивый был…

-   Гюйс.
-   Что?
-   Воротник этот  называется – гюйс.
-   Гю-юйс? Хорошо, пусть будет гюйс.

-   Ты говоришь, что тогда это было не серьёзно? А теперь?
-   Теперь? Витя, вот ты говоришь, что ты уже не тот, что был в школе. Да? … Вот и я уже не та. И потому вижу тебя по-другому. Раньше не тебя девочка смотрела…, а теперь, - она хитро улыбнулась, опять склонив голову на плечо.

-   Кстати, Наташа, а ты чем занимаешься?
-   В каком смысле?
-   Ну, работаешь…, учишься?
-   А-а, ты же обо мне ничего не знаешь?
-   А откуда бы я узнал?

-   Так мы же с твоей сестрой, Людой разговаривали на днях. Она расспрашивала. Только она ничего не говорила о том, что ты приедешь.
-   Она не могла знать. Я неожиданно для них приехал.
-   Для них?
-   Да и для себя тоже. Траулер неожиданно на капитальный ремонт поставили, и команда почти вся в отпуск ушла. Вот и я.  Ну ладно, все обо мне, да обо мне. Что ты молчишь? Может ты уже замуж вышла?

   Наташа, как делала в детстве, снова положила голову на плечо и с улыбкой повторила «траулер», «капремонт», потом опустила голову, пальцем нарисовала что-то на скамейке и, помолчав, посмотрела Виктору в глаза.

-   А если вышла, что скажешь?
-   Что скажу? – Виктор от неожиданности замолчал, - а что скажу…, грустно. Да, грустно, что упустил такую девушку. Наташка, ты ведь очень похорошела. Да.
-   Что-то ты сразу стал комплименты говорить. Поверил? А я ведь не сказала, что вышла замуж.

   Она положила свою ладонь на руку Виктора. Виктор убрал свою руку. Неожиданно испортилось настроение. Пропало чувство радости от встречи.

-   Вить, ты что? Хорошо, послушай, я о себе расскажу. Я ведь в прошлом году поехала в Ленинград, поступать в институт. Не поступила, - развела руками, - а уезжать не захотела. А у меня же там тетя. Я у неё осталась. Нашла работу. Лаборантом на заводе работаю. И поступила на вечернее отделение. Вот так, - она прихлопнула ладошкой по скамейке, -  год отучилась. Сдала экстерном за два курса, - с гордой улыбкой задрала подбородок.

-   Ну, ты молодец!
-   Это еще не все. На третий курс меня переводят на очное отделение. В конце августа поеду оформлять перевод. Жить перейду в общежитие. Уже договорилась. Так что я теперь ленинградка. А ты, Люда говорила, в Мурманске? Соседи?

-   А что же ты про замужество сказала?
-   Если честно…, - она, прищурившись, глядела на школу.
   А Виктор рассматривал её профиль. Наташка, почему-то, показалась ему еще более красивой.

-   Колись, Наталья, что уж там. Если честно.
-   Если честно, то я встретила человека…парень, хороший, на заводе инженером работает, старше меня…, на много. Предлагает замуж за него. А я не знаю…, вот приехала домой…, и не знаю. Понимаешь?
-   А что я должен понимать? - после паузы, нехотя, ответил, - ну встретила, ну хороший – а ты – не зна-аю.

   Виктор смотрел на повернувшуюся к нему профилем Наташу и одно за другим отмечал достоинства во внешности девушки. Красивые губы и едва заметные ямочки на щеках, чуть курносый нос, и светлокаштановая волна волос, падающих на лицо, когда Наташа наклоняла голову. А взрослость ей добавил появившийся прямой взгляд в глаза собеседнику и, едва заметный при этом, вздернутый подбородок.

 Глаза могли быть веселыми, могли быть строгими – взгляд был прямой. Такой взгляд мог быть у человека, узнавшего цену чему-то очень важному для него, и знание это позволяло ему смотреть любому собеседнику прямо в глаза. Вот и сейчас она, перестав улыбаться, посмотрела на Виктора.

-   Витя, надо было не уезжать.
-   Кому… не уезжать? Мне?
-   Да, - смотрела ему прямо в глаза, не отводила взгляда.
-   Вот это новости, - Виктор прищурился, - Наталья, я тебя такой никогда не знал. Мне тебя как, буквально понимать? У нас с тобой что?...что-то…, дружба была? И я не сохранил верность? Или что?

-   Перестань! А то ты не понимаешь. Мы ведь с тобой все детство…, вот здесь, - она кивнула в сторону школы, - друг другу нравились. Что, скажешь не так? Я ведь тебя лупила, а сама тебе глазки строила. Неужели не видел?

-   Да, - смотрел на неё с удивлением, - видел, конечно.
-   Слышишь, Вить, - Наташа даже тряхнула Виктора за рукав, - мне мама еще в младших классах говорила: смотри,  это твой жених будущий, не зевай.
-   Ты не поверишь! Мне моя мама тоже тебя сватала. Говорила, что лучше тебя я все равно не найду. Надо же!

   Оказалось, что они опять держатся за руки. Молчали и улыбались.
-   Не думал, что у нас с тобой такая встреча случится. Честно, не думал.
-   Ты скажи еще, что забыл меня. Сам же только что сказал, что увидеть меня хотел.
-   Хотел.

-   Не пойму, куда мое девичье самолюбие подевалось? Сижу, вытаскиваю из тебя признания, - и она царапнула по-детски его ногтем по груди, - так пригласи меня в кино, что-ли.
-   Наталья, я с отцом ночью на рыбалку еду. Сейчас собираемся. Давай я вечерком завтра к тебе загляну? А? – отпустил её руки и шутливо щелкнул по носу, - не против? И решим, как лето с тобой проводить будем. У нас же целое лето впереди! Каникулы! Помнишь?

   Наташа отмахнулась от него.
-   Все с тобой ясно. Ну, чтож, давай. Рассудительный стал, прям на козе не объедешь. Говоришь – как со мной лето проводить собираешься? А правду говорят, - она уже без улыбки, снова наклонив на плечо голову, - что у моряков в каждом порту невеста? Так у нас здесь не порт. Моря нет, - развела руками.

  Встала, отряхнула платье, по-мальчишески протянула Виктору руку, деланно нахмурилась.
-   Рада была видеть.
-   А что с твоим женихом делать будем? - Виктор прищурил один глаз, решил в долгу не оставаться.

-   А-а. Ну их – женихов. На лето им отставка, - помахала Виктору рукой и полезла в дыру в заборе. Потом вдруг отодвинула доску, снова заглянула в школьный двор и с серьёзным лицом:
-   Слушай…, а может мне за тебя замуж выйти? Возьмешь? Зови.

   Доска опустилась, и Виктор ничего не успел ответить. Да он, собственно, и не нашел бы что сказать. Хлопнул себя по бокам руками, взял со скамейки свою авоську с хлебом и, глупо улыбаясь, направился через школьный двор домой. Вышел через калитку и столкнулся с Генкой. Генка протянул для приветствия руку, Виктор попытался его обнять, давно ведь не виделись.

-   Э-э, не люблю. Что ты, как девица красная, обнимаешься. Слу-ушай, а что это у тебя, действительно, морда красная? Что разрумянился?
   Рука у Генки крепкая, сухая, пожал руку, пытаясь больно сдавить руку Виктора. Но и у Виктора сила в руках не малая.
-   Ну-ну, мореман. Качаешься, небось?

-   Да нет, у нас и так достаточно в море дел, чтобы руки крепкими были. Цепкими, - засмеялся Виктор.
-   А я натаскал с работы железок, сделал себе снаряды и занимаюсь культуризмом. Слышал о таком? – показал бицепс, - хочешь попробовать?

   Виктор попробовал – мышца у Генки действительно крепко бугрилась.
-   Хорош! – согласился.
-   А то!
   Генка похлопал Виктора по плечу. Паритет был достигнут.
-   А чё, мне показалось, ты с девкой на скамейке сидел? И такие вы веселые были, не решился нарушать вашу идиллию. Или мне нах… показалось? И морда вот у тебя красная…девка предложила, а ты растерялся?

-   Генка, я так рад тебя видеть, а ты как тот репейник – уколоть норовишь. Чего цепляешься? Чего тебе девка сделала? Или скажешь, что ты её не узнал?
-   Ну, почему? Узнал, чего её не узнать – Наташка из твоего класса. Ты её ещё терпеть не мог. Я помню. Сидели, вспоминали дела давно минувших дней?

-   Да, вспоминали, посмеялись.
-  Слышал, что она куда-то пропала. Говорят, в Ленинград уехала, или в Москву. Столичной фифочкой стала?
   Они уже шли к дому. Вернее сказать на свою улицу. А дома их стояли напротив.
-   Генка, ничего не пойму, чего ты такой злой?

-   С чего ты взял? Я нормальный пацан. Это ты, как был интеллигентиком со скрипочкой, так им и остался. И море тебя не исправило. Так? Или мне нах…  показалось?
-   Ты меня уже задолбал своим «показалось, показалось». Кому кажется - тот крестится, понял? И я, братан, считаю, что мат, это еще не признак мужика. Ты что, думаешь, в море мало матерятся? Так там хоть по делу. А ты…, языком, как грязным помелом… вон у калитки тетя Клава стоит, а ты… Здравствуйте, тёть Клава! Как здоровье?

-    Здравствуй, Витя!
-  Ой-ой-ой! Витю-юня! Что с тобой? Соседка его напугала. Да тётка Клава похлеще каждый день от своего Степана слышит. И ничего. А ты? Чё из себя строишь? Морской охфицер! Гордость императорского флота!

   Генка, не обращая внимания на что-то говорящую соседку, остановился и, засунув руки в карманы брюк, завертел задом. Виктор тоже остановился, оглянулся и с недоумением смотрел на друга.

-   Генка, это с тобой, что-то не то. Ты прям блатняком стал? Ты посмотри на себя, это и есть – нормальный пацан? Ты же умный парень, мы же с тобой собирались мир покорять. На южный полюс экспедицию организовать. Забыл?

-   Конечно, забыл, - он пожал плечами, - мало ли чё в сопливом детстве было. Я вот терпеть не могу, когда друзья нос задирают.
-   Это кто? Я задираю? – удивился Виктор.

-   А кто? Не ты? Ты когда приехал? Уже дня два, я слышал, что ты приехал. А ты к другу зашел? Я что, под окнами у тебя должен бегать? «Витя, выйди, ясное солнышко». Да пошел ты.
   И Генка, обойдя Виктора, пошел, не вынимая рук из карманов, к своему дому. Виктор догнал его, схватил за рукав.

-   Генка, ну, хорош! Я все понял. Мне стыдно. Каюсь и извиняюсь. Ну, слышь, хорош! Да я просто отсыпался. Я не только к тебе, я из дома не выходил. Тебе что, никогда не хотелось выспаться?
-   Чё? Правда, спал? Вообще я тоже… после поездки отсыпаюсь. Но два дня? Ладно, проехали. На первый раз прощаю.

   Остановились у Генкиной калитки, Гека достал из брючного кармана пачку сигарет «Lucky Strike». Щелкнул по донышку ногтем, выскочила ровно пара сигарет. Он одну взял губами, вторую протянул Виктору.
-   Давай морекака, кури амэрикэн табака. Ты думал, что только вы там заморские табаки курите? – довольный захохотал.

-   Да не хочу, я редко курю, Гена, - отодвинул сигарету Виктор.
   О трубке говорить не стал, понял, какая реакция будет у Генки.
-   Так редко, или совсем не куришь? Или с другом брезгуешь? Сигареты – высший класс!
-   Это дамские сигареты, - пожал плечами Виктор. Я Кэмел с фильтром курю, да и то, редко.
-   А чего это они - «дамские»? – возмутился Генка.

-  Так ведь… ароматизированные, мягонькие…, и вообще…у них, - кивнул за плечо, - они дамскими считаются.
-   Это они тебе сами сказали?
-   Ну да. Шипчандлеры нам поясняли.  Да и в портовых лавочках тебе каждый скажет, что к чему.
-   А кто это такие – шипчанды твои?
-   Шипчандлеры, Гена, это агенты торговые, они суда в иностранных портах продуктами снабжают.

-   Так ты что, хочешь сказать, что в загранку уже плаваешь? Ну, и кем ты там? Боцман? Или лоцман?
   И Генке было трудно скрыть жгущую его зависть. И он опустил глаза, потом вообще наклонился и стал что-то усиленно стряхивать с брюк.

   Генка был на год младше Виктора, и в раннем детстве это было существенным преимуществом Виктора, учившегося всегда в старшем классе. Потом, когда он поступил в мореходку, а Генка в железнодорожный техникум, это стало несущественным. А сейчас происходило что-то другое. Виктор понял, что его друг остался  тем же, пусть и двадцатилетним, но пацаном, с мальчишескими замашками и провинциальным, ревнивым взглядом на мир.

-   Я, Генка, в море не плаваю, я в море – хожу. И я не боцман и не лоцман, я штурман, помощник капитана. Слышал о такой должности? Или ты забыл, куда я поступал. Или я тебе никогда не говорил об этом?

-   Мне больше делать нечего, как вспоминать, что ты там говорил. Да-а…, что-то у нас с тобой разговора не получается. Ну, что? Пошли ко мне, - и он открыл полу пиджака, за которой во внутреннем кармане бугрилась поллитровка, - пошли? Может под это, - он щелкнул по бутылке ногтем, - разговор получится? Или мама не велит?
   И, заметив в глазах Виктора сомнения, Генка ткнул его легонько в живот кулаком и, развернувшись, ушел к себе за калитку.

-   Будь здоров, помощник боцмана, - не оборачиваясь, и ушел в дом.
   Виктор сначала хотел ответить на неожиданный тычек в живот, но сдержался, круто развернулся и пошел к своему дому. Вот так, Витя. Рассыпается идиллическая картинка встречи с детством.

   Вечером они с отцом загрузили в люльку мотоцикла снасти и уже скоро пылили по проселочной дороге вдоль посадок и зеленеющих всходами полей. За рулем сидел Виктор, за спиной у него сидел отец и как инструктор учил его управлять мотоциклом. Виктор впервые сел за руль, до этого он ездил только на велосипеде. А мотоцикл отец купил, уже когда сын работал в море.

 Виктор блаженствовал. В грудь давил встречный поток воздуха, руль в руках дрожал и вырывался, а запахи весенней земли, травы и цветов смешивался с волнующим запахом бензина. Ему казалось, что он мчится с огромной скоростью, боковым зрением наблюдая мелькающую зелень посадки. Он раздувал ноздри и жмурился от удовольствия. И вдруг ему захотелось, чтобы эту его скачку на железном коне увидела Варя. Или Тамара? Наталья? Да…, пожалуй, Наталья. Наталья не сегодняшняя, а та – девчонка, что больно била его кулачком в грудь, и которой он не решался отвесить ответную оплеуху. Да, та девчонка – увидела его, сегодняшнего.

Продолжение следует.  http://proza.ru/2013/01/06/683