Театр современной пьесы

Театр без запаха валидола в зале по мнению Устенко, так, утренник. В общем, был когда-то клуб, мультсборники крутили, а потом дети выросли и какой-то меценат за ненадобностью здание выкупил. Устенко назначил худруком, Липаева дежурным драматургом, а себя директором. И предложил микрорайону культуру.

Принял я её только ради коньяка, там в баре наливают. Устенко перед премьерой старается меня не замечать, делает вид что не худрук,  ходит бледный, по привычке предчувствует невежество публики. Интерьер давит и угнетает: стены как в одесских катакомбах; лица таджикской народности на премьере в фойе ротбанд в миксерах крутят; целлофан с потолка свисает как кожа почетных завсегдатаев, от сквозняка чуть пошатывается; пахнет сыростью как в прозекторской. Но зато наливают. Дагестанский, пока три звёздочки. Закусывать тоже пока нечем. Не всё сразу.

Дают детектив по пьесе литератора Липаева. Последние три года мы с ним не разговариваем. Я не люблю когда пьесы с убийства начинаются. А он обижается, когда кто-то это замечает. Усевшись, я сразу предупредил даму в фиолетовом: «Будьте начеку». Не могу смотреть на роды. Она же совет миссионера приняла как признание мизантропа и переложила сумочку от меня подальше. Только затихли, выходит рассказчик. Сказал, что детектив. Что премьера и что рады видеть такую шикарную публику. Заиграла музыка. Что-то из Шнитке. Страшно ошибиться, но из «Фантазий Фарятьева», кажется.

С чмоканьем холодильника распахивается дверь, через которую впускали шикарных. Все поворачиваются. По залу волной прокатывается хруст шейных позвонков. Предполагали - санэпидстанция. Ничего похожего. Через весь зал проходит и взбирается на сцену мужчина в белой рубашке навыпуск. Все внимательно следят за его перемещением.

«Я должен сегодня умереть, - сообщает мужчина. И, как бы объясняя эту свою догадку: – За мной следят».

Пеленгую взглядом окопавшегося в первом ряду драматурга Липаева. Он медленно кивает мужчине в рубашке и щурится. Недочёты ищет.

На сцену выбегает девушка внутри комбинезона Паши Ангелиной. Комбинезон больше девушки на двенадцать размеров, поспевает не за каждой репликой. «Кто следит? – спрашивает она, раскидывая руки. – Почему?». Устенко любит эпатировать публику, он модернист. Не дожидаясь ответа, девушка уносится прочь. Комбинезон, шурша брезентом, старается бежать в ногу.

Появляется ещё одно действующее лицо. В руке оно держит пистолет, одето в полосатый клифт осужденного на пожизненное лишение свободы: режиссерский нетривиальный ход. «Всё, кончено, - сообщает первый мужчина, завидев клифт. – Я опоздал». Устенко знает, как держать зрителя в напряжении.

Вынимаю из кармана ватные турундочки, вскидываю брови и, многозначительно посматривая на даму, вставляю турундочки в уши. Дама мне не верит. А зря.

Грохочет выстрел, турундочки вылетают из моих ушей, дама орёт, кто-то в партере даёт ответную очередь, люстра стряхивает несколько арабесок. В восьмом ряду начинает плакать девочка, что мотивирует маму на вызов администратора немедленно. Вместо него рядом с уже осужденным убийцей  материализуется худрук Устенко. Спрашивает в чем дело. Зал молчанием предлагает маме выступить от имени всех. Пропитанная доверием, она произносит: «Вы охуели? Здесь же дети».

Три года назад я пытался вытрясти из Устенко правду об используемом им заряде. Меня расчленяло любопытство, отчего пистолеты в постановках Устенко палят как самоходные гаубицы. Моё предложение душить потерпевших в постановках стало причиной раздора. Устенко не любит, когда кто-то ставит под сомнение его творческие находки. С недоумками  он расстаётся не раздумывая: Липецкий драматический он покинул после премьеры «Последней дуэли Пушкина», Вологодский экспериментальный в сопровождении охраны - после конфликта Ленского с Онегиным. Человек цельный и глубокий, он ищет свой театр.

Художественный руководитель тем временем объясняет в зал, что детей нужно водить в ТЮЗ, а здесь не ТЮЗ, что, судя по цене на билеты, надеялся встретить здесь изголодавшуюся по изыскам публику, и, в конце концов, делает обиженные щеки. Тряхнув ими, объявляет: все недовольные могут, конечно, вернуть билеты и получить деньги в кассе. Однако тогда они не узнают чем закончилась пьеса. А пьеса волшебная. Драматург Липаев может это подтвердить. Подсоленный известкой зал молчанием просит у Липаева подтверждения. Липаев неуверенно кивает. Словом, творческий коллектив театра делает всё, чтобы зал догадался: мама в своей догадке была недалека от истины.

Докладываю даме, что всё самое интересное уже случилось, что убийца – девушка-сатанист в комбинезоне, встаю и приглашаю её на рюмку коньяка и секс. Она говорит «подожди» и тревожно смотрит на сцену. Её платье для коктейля туго обтягивает грудь третьего размера. То и другое выпрашивает тщательного синтеза. Веду себя, ну не знаю, как ребенок, но так хочется узнать, из чего это сделано и что там внутри.

После небольшой паузы спектакль трогается с места. На сцене появляется карлик с ёлкой не по росту на плече. Не обращая внимания на присутствующих, он пересекает сцену с востока на запад и скрывается за кулисами. «Теперь пойдём», - говорит дама и, соединив коленки, поднимается. Волшебные ноги. Вот ноги – действительно, волшебные.

В похожем на бар фойе мы пьём коньяк. У неё конфета, и я чувствую, что только недостаточно короткая связь со мной удерживает её от желания предложить сосать её по очереди. Изредка до стойки доносятся фортиссимо голоса самоотверженно работающих в зале актеров. Кто-то там говорит мужским голосом: «О, мой коварный супруг, я знаю, у тебя были причины ненавидеть Жоржа!».

«Поедем к тебе?», - предлагает она.

«Я жены стесняюсь».

«Тогда поехали ко мне».

И мы поехали.

Ничего особенного. Грудь как грудь. Я такие сто двадцать раз видел. То есть, двести сорок. Но ноги - эти ноги – видел бы их Устенко.