Месть одна не ходит

Короткая повесть

            Вместо предисловия: в основе повести лежат некоторые реальные события, рассказанные автору бывшим ЗК, отсидевшим десятку на зоне от звонка до звонка. Но автор оставляет за собой право на художественный вымысел.

 
            Когда-то его называли Дмитрием Ивановичем Асафовым, потом, в другой жизни, стали называть проще и уважительнее Плотник.
            А теперь кто он? Изгой, беглец? Без роду, без племени, без семьи, без приюта. Во всероссийском розыске, это однозначно.
 
            А вот и он, приют нежданный. Совсем рядом, напротив. До него рукой подать. Семь домишек, скособоченных, заколоченных, таких же, как он бесприютных. Стоят они притихшие, заброшенные среди лесов глухих на продолговатой поляне окошками к солнцу, к югу то-есть. Пять-то из них,   выстроились в линеечку, а за ними, еще два поодаль за огородами прилепились, ближе к лесу и речке, которую ему совсем недавно перейти пришлось. Из глубины леса по-над заросшим проселком торчат столбы, вроде бы и провода блестят. Как же это их не сняли?
 
             А солнце на закат пошло. И он на дереве сидит, чуть ли не добрый час. Живот сводит судорогами, последние дни, считай, впроголодь, третий день с сегодняшним будет. В животе вода бултыхается, её хоть вдоволь из речки напился. Сиди, не сиди, ничего хорошего не высидишь, надо слезать. Кругом тишь да гладь.
 
            Деревенька и впрямь, будто вымерла. Травка весенняя уже пробилась из прогретой земли, ярко зазеленела,  расползлась кругом по поляне, от самых огородов и на дорожку выбралась, следы старого проселка почти съела. От дорожки только следы неглубокой колеи остались.
 
            Тишина кругом мертвая, звенящая в ушах. Пожалуй, слезать надо, подогнал себя решительно человек, примостившийся среди сучьев на старой березе.
             Заброшена деревенька, факт. Никто меня здесь не ждет, факт. Дмитрий сунул под мышку револьвер, осторожно сполз по стволу коренастой старой березы, на которой уже наклюнулись едва заметные узенькие листочки. Весна нынче теплая, вот они и полезли, улыбнулся сам себе Дмитрий.
 
            Закинул на плечо тощий рюкзак, лежавший все это время под шершавым комлем  березы, и осторожно, крадучись, береженого Бог бережет, двинулся к домам. У крайнего домика еще раз осмотрелся кругом, вдруг резко подскочил к покосившемуся забору, опоясывавшему огороды, перепрыгнул через него и бросился к ближайшему сараю, потемневшему от сырости и старости. Замер недвижно, постоял,  послушал тишину. За сараем в тени еще лежал сугроб рыхлого ноздреватого снега. Дмитрий зачерпнул изнутри горсть чистого колючего снега и протер горячее лицо. Колючие крупицы снега больно оцарапали обветренные щеки, застряли в щетине, коей вдоволь покрылось давно небритое лицо. Подтаяв, потекли холодными каплями по шее, остудили распаленный мозг, заставили действовать дальше.
 
             Что тишина! Тишина, как тишина, натуральная, лесная: с легким шепотом веточек, отдаленным поскрипыванием сухостоя, попискиванием невидимых весенних птах и пьянящим легкой свежестью и прохладой весенним воздухом.
            Облегченно перевел дух, кажись, нигде и никого. И пошел огородом  к дому. Кругом запустение. Задние ворота крытого двора полуоткрыты, покосились, нижним углом в землю вросли. Внутри темень, сыростью пахнет и немного скотиной. Не выветрился запах домашний. Видать хозяйство было, корова там, прочая живность, в деревне не без того. Прямо у задних ворот изнутри стоят рожковые вилы, без одного рожка правда, но оружие грозное, коли, что вдруг случится.

             Дмитрий потянулся рукой, удобнее перехватил черенок и сунулся, было вглубь двора. Остановился. Темно. Глаза пусть привыкнут. Из сумрака постепенно выплыли силуэты различных предметов и деталей: слева ворота на улицу, заперты на толстую деревянную задвижку. Прямо впереди невысокое крылечко в три ступеньки, направо стайки для живности, дверцы из редких досок нараспашку, тут же, скорее всего, курятник, жердочка - насест на ремнях. Дмитрию кажется, будто чьи-то глаза внимательно следят за ним из темноты, хотя никого не видно. Отчего бы такое чувство?

            Вдруг, чуть не сбив Дмитрия с ног, мимо комом пролетело нечто, сверкнув в полоске света желтым пятном. Сердце колотнулось, фу-ты, ну ты, лиса! Он бросился назад к выходу. Ох, рыжая, никак норку себе тут смастерила на зиму. Он посунулся из двора, выглянул, лиса промчавшись на безопасное расстояние, стояла и глядела на него. Не убегала.
               Никак ты матерью стала, ласково утешил Дмитрий. Не бойся, не обижу. Я в твоем дворе долго не задержусь, другой себе на жительство выберу, улыбнулся он, и снова вошел во двор.
               Наскоро осмотрел дом, двери видать, специально на замок не закрыли, чтоб не ломали, если приют понадобится кому. Потом по очереди надворные постройки, сарай. Осторожно перемещаясь, больше огородами, так же не спеша да оглядываясь, прошел все семь домов.
              Наконец, решил остановиться и наладить свой быт в том домишке, что подалее всех от дорожки, а поближе к лесу, хоть и был в первом ряду дом куда добротнее. Но лучше, еще не значит безопаснее.
 
              Уже почти совсем стемнело. И Дмитрий посчитал самым безопасным местом для первого ночлега баньку в углу огорода соседнего дома в заднем ряду с крошечным предбанником, едва чтоб раздеться да одеться одному - двоим. Парилка с помывочной в одном флаконе, это мне знакомо, подумал Дмитрий, входя в баню. Печь с трубой из оцинковки, в печь встроен огромный чугун для нагрева воды и каменка. Полок высотой по пояс, колченогая лавка для помывки, помятая шайка с потеками краски по краям, несколько поленьев тут же на полу, огрызок березового веника. В вечернее время и дым уже не так виден, и искры из трубы еще не заметны.

             Печь в баньке оказалась исправной, чугун, встроенный в печь и служивший для нагрева кипятка, тоже оказался цел. Проверил полок, крепок, доски темные да ладные, стойки тоже хороши. По диагонали лечь, нормально будет.
 
             Дома, авось, за зиму так выстыли, не натопишь, даже если  и печи в порядке окажутся, а вот баньку-то в самый раз будет. Затянутое паутиной маленькое окошко Дмитрий прикрыл для надежности, найденной в предбаннике тряпкой. Набрал во дворе разных сучьев, палок, бересты, нашлась и небольшая поленница березовых дров. В чугун снега водянистого набил, чтоб не лопнул ненароком.  Поставил на лавку, найденную на задворках, пустую консервную банку, в неё сунул огарок свечи из рюкзака, поднес зажигалку. Дрова в печке весело потрескивали, пахло дымком, вениками, еще чем-то знакомым как в любой деревенской бане. Пламя свечи чуть качнулось, затрепетало. Показалось, будто кто-то невидимый и довольный присел рядом с ним, банник, что ли пришел в гости. Баннику мое почтение, вслух произнес Дмитрий. Давно уж не с кем было, словом перемолвиться. Но банник, если и был рядом, не откликнулся, промолчал.
 
           На треснутой чугунной плите, раскалившейся докрасна, вскоре забулькал кипяток в его алюминиевом ковше. Скоро в баньке стало так тепло и уютно, что Дмитрия разморило. 
           Наскоро выпив остатки чая, отыскавшегося в одной из пачек, и съев полгалеты, припасенные в рюкзаке именно на такой крайний случай, Дмитрий раскинул на полке свой спальный мешок, упал на него сверху и мгновенно уснул мертвецким сном. Вот схвати его сейчас, бей, пытай, а он и не почуял и не проснулся бы даже.

           Сон был яркий цветной со многими подробностями. Вот Плотник собирает рюкзак. На дно рюкзака неспешно кладет старые кроссовки, затем банки с тушенкой, рыбными консервами, паштетом, потом буханку хлеба, галеты, чай, сахар, складной стакан, ложку, алюминиевый ковш. Всё аккуратно, по отдельности завернуто в страницы газет, плотно уложено, чтоб не стучало, не гремело. Поверх - запас белья: теплая рубашка, майка, трусы, носки, на самом верху спальный мешок. Все это плотно укрыто куском целлофана. Он же сгодится на случай дождя.
 
           Напротив Плотника сидит Зяма, смотрящий по бараку. Зяма свой человек, давнишний приятель. В одной бригаде уж сколько лет. На этой зоне оба они с Плотником по восьмерке отмотали, но Зяма и до того немало отбыл у Хозяина. Имеет полное право советы давать, что да как.
 
           Над Плотником с верхних шконок склонились головы братьев близнецов Чука и Гека. Чук и Гек прибыли на зону недавно, с полгода назад, но стали общими любимцами, если такое возможно на зоне. Ребята жизнерадостные, не унывающие, разбитные, грамотные, таким на зоне легче. И клички получили веселые Чук и Гек, потому что близнецы. Получили они на двоих шесть лет за то, что без спроса влезли в какие-то секретные базы данных НАТО. Сначала-то они свои компьютерные таланты неоднократно опробовали на банкоматах, и не безуспешно. Потом банкиров наших немого потрясли. Опять же удачно.
 
          Но этого любознательным парням показалось мало, вот и удумали полюбопытствовать, чем это НАТО за рубежом занимается, уж не готовит ли провокаций против России?! Тут-то их и на горячем за руку схватили. Врасплох, можно сказать.
          Плотник собирается в бега. Устал на зоне. Десятку от прокурора получил, восемь позади, осталась два, но невмоготу совсем стало. В прошлом году обещали на УДО, нынче тоже мурыжили, да так и не выполнили обещание. Да и личная причина есть. Жену его, бывшую надо бы повидать, что упрятала сюда Димку своего ненаглядного. Спросить с неё пора. Да, пора. По всей строгости. А почему нет? Сообщили ему на зону добрые люди, что не стоит его женущка Зоя той десятки в неволе.

           Он ведь тогда совсем молодой был. В УПТК строительного треста плотником работал. Отсюда и кликуху на зоне получил Плотник. Хвалили в тресте Николая на работе, безотказный был, и в работе, и, что кому дома сделать, всегда поможет, со временем не посчитается. Армию после техникума отслужил, ка полагается. На работе уважают. Дома жена красавица.
 
           Женился совсем недавно, года не прошло. Квартиру дали. Не новую, правда. Инженер по технике безопасности треста,  перешел на расширение в новую трешку, а его двухкомнатную в старой двужэтажке как раз на свадьбу Плотнику и выделили. Свадьба-то комсомольская была весной девяносто первого, начальство заглянуло, поздравили, как водится, ключи поднесли от квартиры. Двадцать семь ему тогда стукнуло, да десятку получил, всего тридцать семь будет, как выйдет. Лучшие годы, можно сказать. А тогда ему двадцать семь, ей, Зоечке – женушке любимой двадцать три набежало к тому событию громкому.
 
           Зяма не просто сидит напротив, он Плотника обстоятельно инструктирует, ему это можно, из пятидесяти двух половину лет провел на зонах. Два раза бегал по молодости. Так что Зяма знает, что почем в этой жизни.
 
           Чук и Гек в подарок Плотнику карту сварганили всего Пермского края и окрестностей. Компьютерный вариант, не хухры - мухры. Братва с бригады рюкзак знатный подогнала и спальник. Не новый, но вполне сгодится. На снегу можно лежать – непромокаемый, у полярников такие. А с бригады швейников ему передали нагрудник с карманами в целлофане, тоже непромокаемый, для заначки: спички, сигареты, чай, галеты. Если рекой плыть, всё промокнет, а заначка нет.
           Вот Зяма руку из-за спины тянет, а в руке подарок подарков – револьвер барабанный, в гнездышках патроны поблескивают. Плотник обомлел. Рукоять в обхват удобная, на рукояти звезда.
 
           Бери, бери, Плотник, говорит напористо Зяма. Пригодится, волка там отогнать, медведя шугануть, а то и овчарку, которая тебя настигнуть посмеет.
           Сам понимаешь, штука это старинная, мальчишки в поселке ближайшем где-то откопали, а потом уж у нас оказался. Починили ладом, боёк заменили, почистили. Патроны подсушили, отшлифовали, других патронов, к сожалению, нет. Всего шесть здесь, в барабане, вот они цыплята – маслята. А один мы отстреляли, испробовать надо ж было. Все в ажуре, не дрейфь. Финка-то у тебя своя знатная, слыхал…

            Утро встретило Плотника ласковым теплым солнышком. Погода, будто на заказ. Он стоит возле бани посередь огорода, прищурившись, озирает округу. Выспался как в санатории. Тишина, пьянящий воздух, от нагревающейся земли идет пар. Земля в огороде добрая, унавоженная. Под пряслицами в тени кое-где видны остатки снега. Но весна берет природу в оборот. Сегодня 30 апреля, десять утра, а часы его не врут, швейцарские. Эх, ещё б покушать чего ?!

           Убедившись, что кругом никого не видать, не слыхать, Плотник решил обойти все домишки, чтобы собрать, всё, что в хозяйстве ему может понадобиться. Обосноваться он решил в доме по - соседству, еще вчера оценил: дом хоть небольшой, зато в хорошей сохранности, кухня да горница, коридор с кладовкой. А ему и не надо большего. Полы из толстой доски, хоть и рассохлись уже. Посреди избы печь русская, одна стена как раз и отделяет горницу от кухни. Главное, стекла в окошках целые все. Печь вроде бы тоже в порядке, ну это незамедлительно проверяется. 
           Трещины замажем, дымоход почистим. Крышу, видно, придется подлатать, её изъяны заметны невооруженным глазом, ну, на то он и плотник.
 
           На первом месте сейчас еда, только вряд ли в заброшенной год назад или больше деревеньке, что найдется. Но надо искать. Потом всё остальное. Не то еще день – два и можно помирать. Прежде, чем выйти на улицу он провел ревизию своим заначкам. В рюкзаке – из съестного осталось совсем ничего, всего одна банка тушенки. А в брезентовом скрытне, пошитом специально для побега, кое - что нашлось: моток лески, поводки с блесной, грузилами и рыболовными крючками, воткнутыми в кусок поролона. Коробок спичек и пачка сигарет, запаянные в целлофан, пакетик с семенами укропа (это для ухи), десяток пакетиков чайной заварки на крайний случай, кое-какие лекарства. Простой карандаш и несколько листов белой бумаги. 
           Дмитрий ухмыльнулся – прощальную записку, что ли написать. Ладно, погодим пока.
           День клонился к закату, стремительно вечерело, а Плотник не перетащил в избранный для жилья дом и десятой доли того, что отодрал, откопал, извлек из мусора,  нашел по закромам в заброшенных домах и сараях, в погребах и клунях.
 
           Первое – нашлась вполне исправная полуторная кровать с панцирной сеткой. Одна спинка родная, а вторую он приспособил из другого дома, подогнув стальные крючки по размеру гнезд лежака. И еще проволочкой для надежности скрутил место соединения. На сетку кинул куски брезента, распустив не то рваный плащ, не то дырявую плащ-палатку. На брезент уже положил знатную перину. Комковатую и сырую, правда, не без того, но спать будет можно. Она была влажная, отсырела, срочно нуждалась в сушке и чистке. Придется мне пару ночей еще на полке' в бане кантоваться, привычно сам с собою размышлял Плотник.
 
          Главная его находка сегодня – это ларь с зерном. Ларь из толстых досок, обитых по углам жестью, накрыт тяжелой крышкой, потому, наверное, мыши и не подобрались к зерну. Пшеницы было немного и ведра не набралось. Железного, ржавого, малость сплющенного, но зато целого. Для скотины, небось, использовали, а вот мне-то и сгодится. Ведро для воды, пшеница для еды, скаламбурил Дмитрий, радостно сгребая куском фанерки и руками зерновой запас до последнего зернышка. И чего только не нашлось по сусекам да амбарам деревенским, вот и сковорода к месту нашлась. Алюминиевая, по дну её снаружи кру'гом слабая надпись. Подчистил окалину из любопытства: Завод им. Микояна. 1937 год. Вот такие пироги! Раритет, а не сковорода.

           Еще в полдень он в найденной среди прочих вещей чугунной ступке растолок небольшое количество зерна, да вместе с половой замесил на воде лепешки и в бане на плите испек. В сковороде. А, как приготовить тесто без яйца, Плотник знал, братва всему научит.
 
           Лепешки слегка подгорели, но показались ему слаще нектара небесного, особенно с чайком из закопченного зеленого чайника без крышки, отыскавшегося в куче железного хлама за сараями. В заварку Плотник надергал выскочившие перед домом первые зеленые листочки одуванчика, а еще земляники, которая росла прямо за огородами. Земляника – она и под снег уходит зеленой, и из-под снега такой же изумрудно-малахитовой появляется, как ни в чем не бывало, а в заварке хороша и полезна. Утром-то пришлось ему вместо чайку выпить отвару из сосновых иголок, уж больно зубы начали донимать, десны кровоточить.
           Последнюю банку говяжьей тушенки Плотник извлек на свет, повертел в руках, понюхал зачем-то и опять убрал в рюкзак. Обойдусь пока, не сдохну.
 
           Много чего полезного и нужного отыскалось: старая ножовка без нескольких зубьев, ржавый топор с разбитым топорищем ( финкой подтесать топорище, можно по – новой насадить топор и расклинить), кусок круглого наждачного камня – этот дороже золота будет. Сыскался обломок треугольного напильника, а на одной из стен внутри двора на полочке лежал немало пользованный ромбовидный брусок для правки кос и еще ржавый до невозможности крупнозернистый  рашпиль. Тут же висела и литовка.
 
           Зачем ему литовка, он не знал, но и отбрасывать эту находку не стал. Еще штыковая лопата, сто лет ей в субботу, вилы с отломанным рожком, тазик, бачок  круглый оцинкованный литров на пятнадцать, смятый, но, дело мастера боится, главное, чтоб воду держал. Немножко разномастной посуды, даже вилка и ложка нашлись, пуговицы всех мастей в жестянке с наперстком, булавка даже. В тряпичном мешочке куски дратвы, суровой нитки, как у них на родине говаривали.

            Оказывается, как много можно отыскать в брошенных домах, которые оставляют впопыхах хозяева, перебираясь на новое местожительства. Особенно, если знать, где искать. Хуже всего было с едой. Если что и оставили люди, так зверушки лесные да мышки, брошенные на произвол, подобрали. Нашел Плотник немного семян гороха и бобов, по пригоршне почти будет, в стеклянных банках хранились под жестяными крышками. Мыши как не добрались. И у него не поднимается рука их съесть. А варево-то знатное получилось бы.
          Но надо попробовать огородик разбить, да посеять кое-что. Обосноваться здесь, обжиться, а там и месть дозреет, как следует.
 
          Деньги у Плотника есть, и сам подкопил, да и ребята на дорогу сунули. Отказаться – значит кровно обидеть пацанское братство. Деньги есть, но потратить негде. И Плотник, собираясь ко сну, решил: вот как только обживется мало-мало, два – четыре денька, так и пойдет разведать, а откуда и куда это столбы электрические идут, и почему света нет в деревне, если провода вроде бы висят на столбах? А нет ли где в десятке – другом верст деревни позажиточнее, с магазином?
 
           Бороду Плотник уже отпустил солидную, волос кучерявится, особенно на шее. Одежонку надо-ть поменять. А то лишь номер спорол с телогрейки зэковской, вот и вся маскировка. С одеждой пока беда. Полушубок овчинный отыскался с оторванным рукавом, рукав, слава Богу,  тоже нашелся в одном из сараев неподалеку. Рукав дратвой приспособил на место, ништяк вышло.

           С пугала он снял запревшие штаны в полоску и халат махровый, истрепавшийся на ветру. Штаны, разве что в доме пол помыть, совсем негодные для носки. Халат – в баню ходить. А вот сапоги резиновые со стельками войлочными прямо по ноге отковырял в куче хлама. Надрез на одном голенище не в счет. Стельки ужо сушатся на колченогой скамеечке в бане у печки. Его кирзачи тюремные совсем сопрели, разваливаются, каши просят.
 
           Да и как им не сопреть, двадцать три дня по снегу, по воде, грязи бежал, скитался, ночевал под елями в глухомани лесной. Заберется под самую густую ель, у которой ветки до земли свисают, а под ней сухо, тепло, будто в шалаше.
 
          Два раза, правда, по-человечески переспал. Один раз набрел на избушку охотничью, пустую совсем, с крышей драной, пришлось костер прямо на земляном полу развести, сутки там промаялся, скрутило его простудой после переправы через реку. То ли аспирин помог, то ли жажда жизни.
 
          А второй раз  на дачный поселок близ какого-то города набрел. Выбрал с краю домик щитовой, замок вместе с пробоем вырвал. На кровати, как  белый человек спал. А то все в лесу и в лесу. И ведь не заболел серьезно ни разу. На взводе уходил, чуял, идет за ним свора преследователей. Да не догнать им его ни за что. Плотник петлял изрядно, сначала пошел к северу, где коми обитают, а потом резко на запад взял и, в конце концов, попал в Кировскую область, как теперь понял.

            На улице уже совсем стемнело. Солнце скрылось за лесным массивом, только в небе еще чуть розовела зябкая полоска света. В бане от протопленной печки за два дня тепла набралось прилично, даже не хотелось забираться в  спальник. Догорающие головни подсвечивали красными бликами в потолок сквозь надтреснутую чугунную плиту и щелястые кружки конфорки, то вспыхивали ярко, то бледнели, покрываясь серым налетом золы. На душе тоже потеплело, оттаяло.  Главное, ушел он от погони тогда.
 
           Плотник прилег поудобнее на полок, малую подушку - думочку под голову – тоже находка, спасибо забывчивым людям, задул свечу, и стал ждать продолжения вчерашнего сна. И вот он сон тут, как тут, а, может, это не сон, а его грёзы, какая разница, важно, что он опять в бараке с ребятами, со многими из них много лет вместе на нарах парились. Хоть и не очень он любил тюремный жаргон, но слова сами на ум приходили, других давно уж не слыхивал.
 
           Зяма, будто и не исчезал на день, глядит с прищуром на Плотника, советует мягко без нажима, будто отец родной: тебе, говорит, Плотник, восемь часов без малого, форы. Оторвешься от собак и вертухаев на тридцатник - сороковник за это время, шанс уйти будет. Однако ночь – не день. Счас темень по ночам, глаз выколешь. Сначала по зимнику иди, сколь сможешь. Машин в это время мало, свет издалека виден, хоронись вовремя и опять далее. Тебя, конечно, по всем направлениям будут пасти, но это уже утром, после поверки, а ты к северу иди, в безлюдье. Лесами и ручьями ломись напрямки до реки Коса, так, кажись её? А, ребята? Зяма глядит на Чука и Гека, те кивают дружно, да она, не одна, а с притоками. Придется не раз в воду нырнуть.

          Потому бежать надо, продолжает Зяма, лучше сперва в кроссовках, а чуни свои спрячь в мешок, вот когда переправишься через реку, да еще по ручьям пробежишь не один раз, тогда и переоденешься в сухое. Беги, не останавливаясь, пока совсем не упадешь, сутки, двое, сколько сил достанет.
    
           Костров не разводи, первое время всухомятку обходись. Мы вот тебе тоже кой - чего из гостинцев приготовили: тушенка, сгущенка, сухари, чай, сахар, сухофрукты, и кишмиш  тоже на пользу будет. Спиртовка и спирт сухой, само собой сгодится. А это вот тебе медичка подогнала, протягивает Зяма  Плотнику бутылочку пластиковую 0,5, в ней жидкость прозрачная у самого горлышка плещется, да, да спирт это, кивает Зяма. Сам понимаешь, от сердца отрываем, но это чтоб дошел верняк. Все дружно заржали, кто-то похлопал его по спине, за нас не забудь хлебнуть, Плотник, как от  солдатушек оторвешься. Ребята вот еще и весточки своим накалякали, продолжал Зяма, без цензуры, как есть описали свое житье – бытье. Удастся, где, так брось в почтовый ящик.
 
           Вся их бригада столярного цеха вдесятером тут же кругом на шконках собралась, конверты, надписанные чин по чину и заклеенные тянут к Плотнику. Но конвертов почему-то семь, а не девять. Плотник пихает их в специальный непромокаемый жилет на груди и вопросительно смотрит на Зяму, на других… Трехпалый машет рукой отрешенно, мне некому писать, сам я старый уже, а на воле и вовсе никого. Чук и Гек смеются: а мы всегда в паутине нарисуемся, если что. Как пошлют нас чинить компьютеры у начальства, так они и наши на часок… Нутром Плотник чует, что письма эти для него большая опасность, где бросит в почтовый ящик, там и засветится, след оставит, но не может братве отказать.
 
           Проснулся он резко, сел, чуть не зацепив головой закопченную балку потолка, сполз на пол, постоял, прислушался, будто что-то вспугнуло его сон, разбудило. Глянул на часы, шесть утра, светает. Ничего подозрительного не слышно вроде. Что ж, пора за работу. 
           Наскоро съев пару ложек тушенки, выпив чаю с крошками сухарей, он, пригнувшись, перебежал огород и занялся обустройством присмотренного жилища. Заменил на верандочке разбитые в шипках стекла кусками фанеры, отодранной, где придется. Поправил шифер на крыше, почистил трубу над печкой, вокруг неё заново разделку приспособил из старой жести.
          Дождя теперь дождаться, тогда и проверим, какой я плотник, улыбнулся Дмитрий, сползая с крыши на поветь двора, потом наземь. Из, найденной в закутке одного из дворов, глины, замесил пластичный раствор, расшил куском толстой проволоки и обмазал все щели на печи и кругом неё.

           Настелил на печную лежанку обрезки досок, там – сям набранные.  Самому, к сожалению, прилечь на печку не получится, маловата лежанка, а обувку, одёжку подсушить, в самый раз. Зато он кровать придвинул поближе к печке со стороны горницы, комфортно будет спать.
           Протопил печь и встроенную  в неё плиту легонько сухостоем, чтоб без дыма. Запахло сыростью, глиной, чуть дымком, но большого дыма внутри избы не было, хороший знак. К ночи вытоплю, как следует, а завтра уже в дом переберусь, решил Плотник и вновь пошел по деревеньке новые трофеи собирать.
 
          Нашлось и одеяльце солдатское, выношенное, слегка прожженное, но сойдет, весна все-таки. И шторки – занавески на окна набрал с миру, а окошек у него целых три. Одно на кухне, да два в горнице. В горницу креслице притаранил, расшатанное со скрипом, но целое, расклиним, поправим.
 
           На перину покрывало примерил вместо простыни, да на печь просушить положил. Клеенчатый коврик у изголовья на стену – картина Репина в натуре: дева павой плывет по дорожке из белой усадьбы, внизу пруд с белыми лебедями, на фоне леса зеленого. Так хорошо смотрится, аж, душа туда, в замок запросилась, деву утешить, самому ли исповедаться.
         Вот и третья ночь на дворе. В деревушке тихо, только ворота где-то поскрипывают: и-ии! И-иии! Жалобно и тонко. А вроде ветра нет. Домовой, конечно. Оставили бедолагу в разрухе одного. Завтра к себе позову, пусть у меня живет, вместе веселей будет. С этой доброй мыслью пришел и хороший сон.

        Опять барак, вокруг Плотника лица знакомые: Зяма, Паштет, Угрюм, Трехпалый, Архимед (его так прозвали за то, что он пытался жену в ванне утопить, да не дотопил, вроде), Сундук (этот с военного корабля приборы ценные свинчивал и продавал, жалование не платили сверхсрочникам, а семью кормить-то надо). Сверху, привычно, головы Чука и Гека свисают над Плотником. Угрюм, тот плечи чугунные ссутулил, лоб нахмурил, вроде он здесь, а сам, видать, где-то далеко мыслями. Сурок с Паштетом сочувственно глядят на сборы, чего, мол, нам бежать, и тут жить можно, хавка да шконка – живи воровская душонка! Но в глазах тоска, дождутся ли матери своих забулдыжных сыновей, и когда?
 
            К утру сон развеялся, слинял алой пенкой восхода, а осадок на душе остался. Правильно ли он сделал, что пошел в побег, ведь бригаду подставил, хотя никто его не упрекнул, слова плохого не сказал. Но Плотник знал, что сейчас бригаде его не сладко приходится, особенно Шкура измывается, и это не фунт изюма, а зам по режиму, сам себе голова и злодей отпетый.  Он и с начальником колонии как с пацаном разговаривает, ибо сам на зоне четверть века отбывает. А с зеками только рыком да пинком. Шкура и есть.

 
         Дмитрий собрался в путь налегке, рюкзак за спиной, полушубок на нем найденный, прямо на рубашку ковбойку накинут, сапоги резиновые (с новыми портянками из шикарной шторы) на ногах, так что штаны зековские почти скрываются под цивильно одеждой. Последние две ложки тушенки, да чай без сахара, вот и весь завтрак. Дом у него чисто вымыт, быт налажен. С наружной двери замок ржавый приспособлен, будто закрыто. А сам вышел через задний двор, аккуратно.
 
           Дорожка лесная вьется меж деревьями, петляет, блестит старыми колдобинами, в которых весенняя водица зеркалами небо отражает. Воздух свеж и пахуч тонкими сосновыми струйками и зябкой утреней прохладой. Куда ведешь, тропинка милая, куда зовешь, вспомнилась ему старая престарая песня. Действительно, дорожка есть, столбы электрические стоят, а далеко ли это все тянется. Хватит ли сил пёхом брести в неизвестность.

          Оголодавшее тело легкое и звонкое, идти пока что в радость, но как долго. Он все время поглядывает на столбы, провода.  Все вроде исправно, но света в деревне нет, значит отключено где-то. Надо б найти обрыв, заметить засечкой на столбе. Ни зверей, ни птиц не видать, не слыхать, хотя весна, должны петь, чирикать.
 
          А вот лиса в деревеньке-то так и живет. Выбрала себе тоже домик ничейный, норку нарыла, детишек завела. Наблюдал издали вчера Дмитрий за ними. Вывела троих малышей лиса на свет божий поиграть, махонькие еще, а уже шустрые, игривые. Дмитрия лиса совсем не боится, чует, видать, что такой же горемыка бездомный, как и она. Вот жаль, угостить малышей нечем, сам гол как сокол. Ну да лиса мышатница известная, и сама прокормит.
          Километров через пяток, судя по времени, Дмитрий увидел впереди просвет, будто неба больше стало, пошел скорее. Вот оно что! Просека впереди широкая, столбы бегут огромные, бетонные, поверху трехфазный ток, не иначе. Четыре провода, нулевка значит и три фазы.
 
          Широкая просека тянется с юга на север, хотя заросла вся подростом, давно не чищена, вон даже у самой дороги кое-где березки и сосенки повырастали. На стыковке лесной дорожки и просеки ЛЭП указатель ржавый косо торчит: с. Нежилое, пять км. Вот оно что, это, оказывается, его убежище временное так зовется. Оно и в точку. Нежилое и есть. 
           Куда стопы направить? На юг, на север? Не долго, думая, Дмитрий повернул к югу, сам не зная, почему, да и солнышко навстречу, лицо ласкает, тело изголодавшее энергией своей питает. Теперь бы отойти подальше от указателя, чтоб никто не заметил, откуда он идет. Но ни впереди, ни позади него, никого и ничего. Ни гула машин, ни людей, ни даже зверей и птиц не видать. Оно и лучше пока.
 
           Вчера он как раз закончил колодчик обустраивать возле речки. Яму круглую выкопал в склоне метра на полтора от русла речки, углубил  хорошенько до песка, считай по пояс ему, колышками обгородил, а их еще и лозой оплел, вот и получился колодец с чистой водицей, сквозь песчаный фильтр очищаемой. А то ведь приходилось из речки воду брать, кипятить, кто его знает, откуда речка течет, что за водицу несет. Сверху крышку на колодец положил, сплетенную тоже из лозы, чтоб зверушка какой не вскочил в колодец, а на неё камешек для надежности. Теперь вот о желудке своем, наконец, позаботиться надо, уж попостился вдоволь.
 
           В сапогах да полушубке идти тяжело, май месяц в разгаре. Но маскировка вроде надежная, не подведет. Кто признает в нем беглого каторжника. Борода и волосы на голове слились в единое целое, седина проблескивает, одежда на нем, ни дать, ни взять, дед Поганкин из глухоморья.
 
           Живу, мол, туточки недалече отшельником, да. Хочу здеся и до последних дней своих. Ни в райцентр, ни в город не ходок я. На природе, среди пташек кукую. Потому и фамилия у меня Кукушкин Петр Афиногенович. Нет не скучно мне, не боязно. Я уж свое отбоялся. Разучивал Дмитрий свою роль на случай нежелательных расспросов. Как он намедни очень удачно в крайнем домике нашел в допотопном буфете жестянку с  бумагами.
          Письма на Кукушкиных из Афгана, еще какие-то бумаги старые, а,  главное, обнаружилось свидетельство о рождении, выписанное Лесновским поселковым советом на Кукушкина Петра, который, судя по записи,  оказался старше Дмитрия на пятнадцать лет. Но теперь эта разница была не столь заметна. И Дмитрий решился взять свидетельство с собой, мало ли что. Других документов у него все одно нет.
      
          Дмитрий шел и шел, два часа с лишним прошел, просека все не кончалась, конца ей не было видно, но поворот впереди обозначился. А с поворотом и радость обозначилась: поперечная дорожка обнаружилась, влево повела под углом, и столбы разошлись, одни так прямо и продолжились, а другие влево вдоль нового проселка подались.
          Еще через пару километров, вышел Дмитрий на асфальт, плохонький, разбитый, но асфальт, а, значит, здесь машины чаще ходят. Присел у дороги, стал ждать, с какого бока удача к нему нагрянет. Задумался, вспомнилось и продолжение сна. Вывезли его с зоны в машине с опилками, на дне кузова два чурбака, на них фанера, а под ней он и залег, воздух есть, опилки не земля, пахнут приятно, и не задохнешься.
 
          Не прошло и получаса, как Дмитрий засел возле асфальта, как уже трясся в кузове потрепанного КАМАЗа, в кабине с водителем сидела солидная на полтора сиденья тетка, и он не стал стеснять пассажирку, я говорит привычный и так. Попросил тормознуть на краю первого же села, вдоль которого пробегал тракт.
            Давай мы тебя к центру, водила приоткрыл дверцу.
            Нет, нет, махнул рукой Дмитрий, я сам, тут мне еще заглянуть надо-ть кой- куда.
           Ну, как знаешь, и грузовик запылил дальше, а Дмитрий, оперся на палку, прихваченную из леса, и пошкандыбал к селу. Будто он и немощный, и хромой.  Мальчишки, игравшие на улице, выдали ему главную тайну: село их называется Брусничный, а магазанов в нем целых три, один супермаркет, да два маленьких, а еще есть и вещевой базарчик на площади возле супермаркета.
          Супермаркетом оказался большой кирпичный сельмаг под облезлой зеленой крышей, который, видать достался одному хозяину, хотя имел три входа с разных сторон. Старая проржавевшая вывеска со следами букв валялась тут же неподалеку от главного входного тамбура. А новая красовалась над входом во всю его ширь, «Вятич» было выведено на ней красивой старинной вязью. Он вошел и замешкался, внутри было очень даже ничего, по – городскому, уютно, светло и обильно.
 
          Тебе чего, дед? Сухощавый мужик, одетый во все черное с желтой нашивкой на рукаве, моментом нарисовался рядом и вплотную приблизил суровое лицо, будто вспаханное глубокими морщинами. В руках у него разлеглась толстая черная дубинка.
          Мне бы купить товару, продуктов.
          Деньги покажь сначала, хрипло рыкнул Сухой, как прозвал его сразу Дмитрий. Дмитрий не замедлил вынуть бумажки из нагрудного кармана ковбойки, мелькнув наколками перед глазами цербера.

          Ладно, дед, смягчился не то от денег, не то от наколок, охранник. Оставь рюкзак вон там, в ячейке и заходи, бери, что душа пожелает.
          Через час с небольшим затаренный, по самое, не могу, Плотник, отяжелевший и обмякший после сытного обеда,  сидел у здания почты и пил сладкий лимонад. Полторашка убывала на удивление стремительно, а то думал, ему хватит её на весь обратный путь. Он только что вышел из столовой, столовой она раньше была, это ему Нина сказала, официантка, а теперь вот кафе «Престиж».
 
          На вопрос, что будете кушать, Дмитрий сначала попросил жиденького чего - ни будь, ему принесли суп – харчо. Потом котлету с картошкой, там еще и огурчик соленый пристроился сбоку. Когда все это умял, то смущенно сказал Нине: принеси мне голубушка яишенку из трех, нет четырех яиц. Давненько яиц не едал.
          Сухой назвался Толяном, оказался своим парнем, он и сумку большую Плотнику подогнал, возьми, говорит, она бесхозная, забыл кто-то в ячейке, да так и не сказался. И еще на прощанье шепнул: ты, говорит, дед, если не хочешь в рабство попасть, долго тут в поселке не светись, с любой оказией вали домой.
 
           На немой вопрос Плотника, Толян добавил, как земляку, знающему ситуацию: Вятлаг тут кругом на сотни километров, сам понимаешь, только теперь не НКВД заправляет всем, а менты – собаки. Вот они частенько по поселкам шныряют, людишек зазевавшихся высматривают, в воронок запихивают, и,  прощай навсегда, мама! Будешь гнуть спину на лесоповале за гнилой харч и нары, пока не загнешься. И никто не узнает, где могилка твоя, пропел тихонько вдогон уходящему Плотнику охранник маркетаТолян.
          День перевалил на вторую половину. Как же быть? До своего убежища, до Нежилого, ставшего ему за несколько дней родным, ему пешком и до утра не добраться. 
           Люди добрые подсказали, чтобы ждал попутку на тракте, или возле кафешки, может, кто на Кажим пойдет, или на Пермь, скажем.
 
            Плотник в магазине старался Толяну по мере сил показаться своим, местным, а вот показался ли? Ну, как сам Толян и звякнет кое-кому, мол, мужик бесхозный болтается тут по селу, да и денежки при нём. Изможден, малость, так мясо на костях – дело наживное.
          Задумался Плотник, момент проморгал. Да и куда бы он делся с полным рюкзаком да сумкой килограмм на двадцать? С резким неприятным скрипом рядом тормознул ментовкий Козлик. Выдохнув в открытое окошко сигаретный дым, сытая морда в сером кепи с кокардой выдавила брезгливо: кто такой? Документы! По бырому! В окошке торчал ствол автомата. Попробуй, рыпнись.
 
          Вот, пожалуйста, Дмитрий, стараясь не смотреть в глаза этой сытой морде, будто с трудом поднялся, опираясь на свою суковатую палку, протянул свидетельство о рождении. А мент схватить бумагу не успел. Это-то и спасло Плотника в тот миг, наверное, от разоблачения и поимки.
 
         Привет, Андрей Михалыч! Раздалось с другой стороны кабинки от водителя.
            В окошко сунулась знакомая физиономия Толяна, охранника маркета. Менты на миг отвлеклись на знакомый голос. Ребята, нам водяру классную завезли, кедровку. Сорок два градуса. Не паленая, факт, мы уж ночью с Вертлявым проверили одну. И всего двадцать ящиков, на пробу что ли, как пойдет. А Вы, Андрей Михалыч, вроде справлять собирались, не то именины, не то кристины.

           А ты, Вобла, откуда знаешь?  Вон, какая знатная кликуха у Толяна, мелькнуло в голове Плотника, а ведь и впрямь похож. 
          Толян вроде смутился, но виду не подал, так я, Андрей Михалыч, слышал прошлый раз, как вы с директором перетирали эту тему. Вот и запомнилось как-то.
            Ну, давай, садись, охрана, поехали, застолбим эту твою кедровку, коль не паленка, говоришь. А намечается у меня свадьба. Катька, дочка моя замуж собралась, так что эта кедровка в самый раз будет. Машина резко взяла с места, обдав Дмитрия сизым дымом и первой майской пылью. А он постоял чуток с протянутой рукой, потом спохватился, скорей запрятал свидетельство и ухватился за сумки.
           Куда бежать? Вдруг снова вернутся. Надолго ли задержатся в маркете. Выходит спас его Толян по кличке Вобла, от верной беды спас. Невольно спас или смекнул, что сгорит сейчас Плотник.

          На глазах у Дмитрия сами собой выступили слезы, не то от чудесного спасения, не то от того, что к почте с ревом подворачивали сразу три лесовоза, порожняком. Два КАМАЗа и один Урал. Есть Бог на свете, есть!
         Поздно ночью Дмитрий, наконец, добрался до указателя его деревеньки с примечательным названием Нежилое. Дальше путь его лежал через мрачный ночной лес. По просеке идти было еще ничего. Луна светлой половиной подсвечивала, дорожка белела накатанным суглинком. Лес по обе стороны в пять – семь шагов. Не страшно.

         А вот  теперь он совсем сдал. Идти по глухому лесу еще пять километров, или до утра тут перекантоваться? Он пошарил под столбом указателя, извлек из-под кочки тряпицу с револьвером, аккуратно протер его и сунул в карман полушубка. Нет, пойду, пожалуй. Первый час ночи, к рассвету дойду. А уж дома вдоволь высплюсь. Вот закушу, сейчас, и пойду, решил Дмитрий.
 
          Он присел на корточки у столба, достал из кармана бутерброд с колбасой и сыром, развернул салфетку и стал с аппетитом поедать да приговаривать: вот и дом теперь у меня свой, и огород разобью, посажу; семена купил: и морковка, и петрушка, и укроп, и свекла, и горох, и бобы элитные. Лука – севка стаканчик взял, даже чеснока десяток зубков воткну. И мыло теперь у него, и порошок стиральный, и полотенце, и простыни. Все, как у людей будет.

          Со дня поездки за провиантом прошло уже две недели. Жизнь вошла в размеренную колею, быт налаживался. Огород давал первые всходы, это лук стрелки выбросил, где на зелень – часто, а где на головки – пореже. Из лозы, заросли которой в изобилии водились по берегу речушки, Дмитрий сплел пару мордушек, поставил в приметных местах.
           Улов оказался небогатым, но вполне пригодным для ухи и жарехи, несколько плотвичек и щуренок по локоть. Вот только без картошки уха – не уха.
 
           Дмитрий с сожалением вспомнил, что десяток картофелин он разрезал пополам, да в землю усадил, на урожай. Надо б еще раз за продуктами сходить, взять макарон пару килограммов, сухарей, хлеба хоть побаловаться, тушенки побольше, масла растительного и картошки – это в первую очередь. Без картошки русскому человеку еда не в радость. Тем более что сала соленого он в маркете изрядный кус ухватил. А сало без картошки, все равно, что стул без ножки, скаламбурил Дмитрий, отшельник волею судьбы.
           Однако село для закупок выбрать другое, чтоб не примелькаться. И разведать короткую дорожку, поискать тропинку какую, чтоб напрямик к асфальту через лес вела, вдвое экономия будет. А то я кругаля в прошлый раз знатного дал.
         
          Сидит Дмитрий возле домика на лавочке, тело на солнышке греет, весенним деньком любуется, чифирчиком балуется, благодать.  Домик, в котором поселился Дмитрий, обрел облик жилого и уютного.
           Ставенки подшаманил, они теперь открываются и закрываются. На ночь ставенки прикроешь, огонек свечи снаружи не видать. Внутри все, как у людей: чисто, на окнах занавески, ну, и что, что разномастные. У порога коврик домотканый, у печки лист жести положил, к полу прихватил, чтоб безопаснее было.
 
           Буфет посудный из соседнего дома притащил, сначала низ, потом верх. Верх-то: дверцы со стеклышками, с посудой красиво смотрится. А внизу ящик выдвижной и две полки за дверками. На одной из полок у него книжки и журналы, самые разные по калибру и назначению: несколько журналов «Лесное хозяйство»,  «Работница» и «Вокруг Света»,  Дорожный атлас Кировской области, потрепанный сборник фантастики за 1964 год, «Секретный фарватер» Платова, Алгебра за пятый класс, подшивка газет «Правда» за 1985 - 86 годы.
           Оказалось, что и алгебру почитать, задачки порешать на сон грядущий очень даже интересно. А в 85-86 годах как раз заканчивал Дмитрий техникум индустриальный по профессии мастер – краснодеревщик. Так и пришлось на зоне потом все годы с деревом дружить, да начальству мебель мастерить под заказы. Они сволочи, пожалуй, по этой причине и не отпускали его на УДО, ни через шесть, ни через семь лет, ни нынче. Наверное, потому он и  взбунтовался. Потому и побежал.
 
           Стол тоже как трофей достался, нашел в кладовке на первой улочке.  Старинный стол, ладный, самоделка, сразу видно. Скамью сам себе смастерил, теперь обедать по-человечески можно.  Благо, гвоздей ржавых повытаскивал отовсюду много, да выпрямил, да рассортировал по размерам.
           Присмотрел он и шифоньер в одном дворе, подпортили, выбросили, не понадобился на новом месте. Целиком ему не дотащить, далековато, а вот, если купить отвертки, разобрать, потом собрать, то совсем будет по-домашнему. А пока в стене и гвоздей хватает для вешалки.

          Дмитрий извлек из кармана рубахи, оставшиеся от магазина деньги: около пятнадцати тысяч, не густо. Израсходовал он в магазине в тот раз чуть больше двух тысяч. Цены оказались совсем не такие, как себе Дмитрий представлял. У них в тюремном магазинчике подешевле, ну, там и товар бросовый, сообразил, сравнив, Дмитрий.  А ведь не забыть еще на потом отложить, на его поездку домой. Это надо сделать в августе, пожалуй, а потом сюда вернуться, зимовать, если получится. И если не схватят. В основном автостопом, конечно.
         Уже много дней Дмитрию ничего хорошего не снилось, так дребедень разная. И братва из бригады во сне не приходила, замордовали, наверное, их после моего побега, размышлял Дмитрий. Шкура – он в злобе' прожил на зоне, там и ночует чаще, чем дома, такой замордует, факт.

           Июнь начался с дождей и буйных трав. Продукты подошли к концу. Пора было ехать в село, затариваться по новой.
           Дмитрий собрался идти налегке, однако решил поискать короткий путь на асфальтную дорогу, значит, от его деревушки двигать надо сразу к востоку, через леса и болота. 
           Он уже проделал разведку вокруг деревеньки, нащупал в одном месте едва заметную старую тропку, как раз почти в нужном направлении, засечку сделал. То ли это была грибная тропа, то ли клюквенная.
 
           Рано, едва светает, в утреннем густом лесу сумрачно и тихо. Тропа то петляет вперед лисьим хвостом, то почти исчезает, едва угадывается среди буйного разнотравия и бурелома. Бежит она поначалу вдоль осыпавшейся канавы, заполненной  бурой водой, будто по гребню. А потом уж среди зеленых кочек, да густо растущих деревьев.  Сырость под ногами хлюп да хлюп. Сапоги резиновые в самый раз.
           Не пора ли мне и шест себе вырезать? Дмитрий огляделся, этого добра вокруг хватало. Быстро надрезал тонкую осинку, сломил, стесал редкие ветки, вершинку, получилось метра три помощника.
 
           Сколько он уже тащится, паутины собрал не меряно, ветками по лицу получил не раз.  Над лесом глухо загремело. Вот грозы мне как раз недоставало. Разом потемнело. Укрыться было негде. Дмитрий поспешно развернул целлофан, заброшенный на всякий случай в рюкзак, встал под сосну и закутался с головой. Дождь был крупный, бил, будто градинами, по голове, вскользь шуршал по листве, собирался у ног быстро расползающимися лужами.
 
          Дождь, как начался неожиданно, так и закончился, оставив после себя серый сумрак в небе и мокрую непроходимую чащу вокруг, идти стало труднее и противнее, потому что с деревьев лилось за шиворот еще больше, чем с неба. Громадные черные пауки, как ни в чем не бывало, раскачивались на своих кружевных паутинах, мешая идти. Кругом почему-то стало тряско, куда ни глянь, заросли черники, клюквы и цепких незнакомых кустарников. Резко запахло гнилью болота. Тропа давно исчезла в неизвестном направлении.
 
           Дмитрий остановился, поднял голову, тучи расходиться не собирались, предвещая новый дождь.
           Как люди по деревьям ориентируются? Где у них тут север – юг на коре? Непонятно, кругом мох да лишайники на стволах. И тут же провалился в первую яму. Неглубоко, но с сердечным уханьем. Неожиданно и страшновато. Выбрался, постоял, решил назад двигать.  А куда, назад, где он – зад? Следы его и те видны едва на три – четыре шага.
 
           Вскоре Дмитрий потерял счет минутам и часам, спотыкаясь о кочки, падая в какие-то ямы, трясины, натыкаясь на сухие деревья и гнилые пни, источавшие запах сладкой прели,  и готов был сдаться.
          Вдруг он почувствовал, что находится здесь не один. Будто зеркальный зайчик мазнул по телу, чей-то взгляд на себе почуял. Огляделся вокруг, никого. Тихо, глухо, мокро, зябко, безысходно.
          Он снова поглядел кругом, потом ниже глазами взял: вот оно!
          Рыжая! Лиса! Эй, лиска,  соседка, окликнул Дмитрий.
 
          Это была знакомая лиса, его соседка из деревушки, она стояла примерно в двадцати шагах, особо не прячась, надо полагать, стояла на твёрдом грунте. Рыжеватая шубка, со светлой грудкой, темно-коричневые лапы, красивый пушистый хвост, тоже темный на конце, с белым продолговатым пятнышком.
 
          Спотыкаясь, проваливаясь и падая, Дмитрий с трудом добрался до того места, где только что увидел свою спасительницу. Лиса отбежала, он пошел за ней. Лиса вновь отбежала немного и остановилась, будто поджидая человека. Так они постепенно и выбрались из болота, а потом лиса привела его к самой деревушке, выведя на знакомую тропу.
          Искупавшись в речке, Дмитрий вынужден был, забыть о маскировке, прямо среди бела дня, затопил печь, кинул сушить одежду, напился горячего чаю и пошел на другую улицу к лисьему гнезду с угощением.
 
          Чем богаты, тем и рады, кис, кис, кис, позвал он лисят. Они высунули свои остренькие носики из–под дома, где в фундаменте была прореха. Боязливо вышли на свет, но к угощению подойти не решались. А мать сидела поодаль, что-то, видать, им на своем телепатическом языке проговаривала. Свой, мол, это человек, не опасный, ешьте угощение. Наконец, лисята, переборов страх, подошли к еде и стали поедать тушенку с гречкой, да еще и толкались меж собой.
 
         Через пару дней Дмитрий все же сходил на люди за едой, одежду купил, решив, что неплохо будет ему под священника нарядиться, когда в село понадобится, или, когда придется жену навестить в дальнем краю.
          Съездил он на этот раз в село Боровое, подалее, чем Брусничное от его убежища. Отоварился, как следует. Слава Богу, обошлось без эксцессов, однако с ночевкой пришлось перекантоваться.

         Зашел к вечеру в дом один, люди подсказали, где можно переночевать.
   
        Хозяйка, пусти на ночь! Присмотрелась с прищуром. Пустила. Входи, говорит, отработаешь за постой, а денег мне не надо, пенсии хватает. Во дворе ей подсобил, руки сами работы просили, денег немного пытался отстегнуть, не взяла, гордая. 
          Оставайся, Пелагея Терентьевна с неохотой выпроводила Дмитрия за околицу, перекрестила на дорожку, приходи, если нужда прижмет, работа в селе плотнику завсегда найдется, за жилье много не возьму.
          Спасибо на добром слове, буркнул Дмитрий, может еще, и приду, всякое в жизни бывает. А пока оставлю у тебя сумку с продуктами, мне на почту сходить надо. Через часок вернусь, не в тягость буду?
           Сходи, сходи, да хоронись по пути. Пелагея Терентьевна, будто чуяла, что мужик Дмитрий не простой, не то в розыске, не то в беде какой.

           Не вернулся в тот раз Дмитрий ни через час, ни через день.
           Едва вышел на улицу, сердце сковало неприятно, теснит в груди, беду предвещает. Идёт в центр села, а ноги сами тормозят, идти, будто не хотят.    
           Зашел в почту, благо уже десять пробило, передал письма прямо в окошечко девице моложавой, коса короной уложена, уж примите красавица, штампики там поставьте, куда положено, марки, если положено.
           Девица в безрукавке меховой на блузку, мазнула по нему взглядом, улыбнулась уголками губ, приятно, когда тебя красавицей называют.
 
           Да и мужик ничего, хоть и бедно одет, а на святого иконописного похож: волос и борода русая кольцами, глаза зеленоватые, пронзительные, глубокие, лицо как вроде измождённое, но не землистое, а чистое, светлое, воистину святой человек. Незнакомый, не наш, пронеслось в голове у почтальонши. И по возрасту как раз…

           Вскоре Дмитрий вышел из почты, вдохнул воздуха весеннего полной грудью, стал спускаться с крылечка. А тут, будто, его и поджидали. Напротив почты стоял приметный УАЗик, и рядом еще джип черный. Трое добрых молодцев о чем-то базарили с ментами. Те, на выходя, из кабинки, чванливо выпятив губы, чему-то поучали, по всему видать местных бандюков. Но разговор шел на приятельских тонах, как вроде одна шайка – лейка собралась.
 
           Дмитрий постарался сделаться неприметным, тихонько спустился и бочком попытался протиснуться мимо.
           Эй, ты, чучело! А ну, подь сюда! Окрик ударил по ушам, ноги сами прилипли к земле. Так револьвера у него с собой нет, спрятал. Нож лежит в его сумке в доме у Пелагеи Терентьевны. И свидетельство о рождении на имя Кукушкина, тоже лежит в сумке. Не буду я втягивать в это дело мою новую знакомую, тетку Пелагею, а то и ей неприятности, авось, выкручусь,  отобьюсь. Эти мысли пронеслись мгновением.
             В следующую секунду его сбили с ног, он упал в грязь подле машин, не успев осмыслить, что же случилось.
 
            Ты чё, не слышал команды, урод? Кто-то больно пнул его под дыхло. А ну, мешок с говном, вставай! Ты кто такой? Откуда?
              И куда намылился, добавил другой голос. Дмитрия рывком поставили на ноги, встряхнули. Вокруг стояли трое верзил из джипа, а менты в предвкушении концерта раскрыли дверцу своей машины, и лыбились оттуда.
            Кто такой? Я повторять не люблю, рявкнул, видно, главарь. Он был и старше двух других, и своей громоздкой фигурой заслонял пол улицы.
            Я тут подработать приходил, а живу далече, попытался с вятским говорком, произнести Дмитрий. Плотник я, ребята, отпустили бы, у меня там хозяйство, живность не кормлена.

            Слышь, Афанасьич, тебе там, в лагере вроде пополнение нужно'?      
            Знакомый уже по Брусничному, лейтенант, щерясь во все зубы, обращался к главарю бандитов или бизнесменов, не разберешь сразу.
          Ага, нужно'! Плотники, ой, как нужны! Заколыхался брюхом Афанасьич и вдруг жестко ткнул пальцем в живот Дмитрию. Дмитрия согнуло от боли.
           Да он хиляк, сдохнет, поди, быстро. На прокорм только тратиться.
           Гы, гы, гы: заржали еще двое, по всему, телохранители или сообщники по бизнесу Афанасьича.  Шеф, да он плотником назвался вроде, один из мордоворотов подобострастно вильнул хвостом перед боссом. Надо б проверить его в деле,  уж потом решать вопрос с ним.

          Не указывай батьке, что вперед ему делать, оборвал своего этот самый Афанасьич.
           А тут и мент вдруг встрял: постойте, постойте: как говоришь, назвался наш груздь? Плотником?  И открыл синюю папочку, а там вот он Плотник, на фотографии отксеренной во всей красе. И полоса красная - Розыск!
 
           Главарь бандитов – бизнесменов Афанасьич склонился было над папочкой, тогда Дмитрий понял, что всё, это полный амбец его скоротечной, блаженной свободе. Он кинулся между мордоворотами, думал, проскочит моментом, а там, как Бог даст. Но убежать было не суждено, ему подставили ногу, он упал, еще некоторое время пробежал на четвереньках, а потом его начали избивать.

           Погодь, Малыш, прикрикнул Афанасьич, нам рабы здоровые нужны. Вначале своей карьеры, особенно. Может, он до счетовода у нас дослужится. Все снова весело заржали.
          Слышь, Афанасьич, так он наш ведь, нам его по описи принять и сдать полагается, в Пермьлаг отправить, нехорошо по-соседски крысятничать.

          А ты его и не видел и не слышал, Андрей Михайлович,  его волки в лесу загрызли, вот тебе на помин души, и он протянул лейтенанту пятитысячную купюру, лады? А Пермьлагу скелет, какой – ни будь, сдай, вона в школе вроде был. Его напарники снова громко заржали такой чудной и веселой шутке шефа.  Одно, ведь дело делаем, а, лейтенант.
            Так-то оно так, лейтенант мялся, кряхтел, он сейчас находился при исполнении и не был уверен, что шофер его потом при случае не сдаст.

            Шеф бандитов, будто догадался, и протянул тысячную купюру водителю УАЗика. Это тебе, парень, конфеток купи детишкам. Водителю не часто перепадало такое, и он жадно схватил бумажку, кланяясь Афанасьичу так, что чуть баранку не погнул лбом.
 
            Дмитрия приподняли, встряхнули, снова уронили, сноровисто связали куском бельевой веревки руки и ноги, затем безжалостно сунули в объемистый багажник джипа, приговаривая: ты Святоша, полежи,  подумай, где ты на лесоповале лучше пригодишься нам, а то мы уже на тебя поистратились, и захлопнули багажник.
            Вскоре джип затрясся по дороге, увозя Дмитрия из Борового, от Пелагеи Терентьевны, от почтальонши Светы, от свободы, от надежды, когда-то повидать жену Зою и воздать ей по заслугам.

           А в это время лиса, поселившаяся со своим выводком в Нежилом, сидела на просеке у столба с указателем «Нежилое 5 км.» и поджидала Дмитрия. Она привыкла уже к соседству с человеком, доверяла ему, поэтому сидела долго, до самой темноты, но он так и не пришел.
 
           Джип качался и прыгал по кочкам еще долго, а Дмитрий все пытался освободиться от пут. Выставив изо рта лезвие бритвы, которое, по обыкновению держал во рту на всякий случай,  он пытался дотянуться до ног, пилил и пилил, изрезал все губы, пока, наконец, веревка на ногах не распалась. А вот руки были связаны сзади, распутать их никак не удавалось.

            Тогда он вспомнил, что ребята на зоне показывали, как можно извернуться, чтобы связанные руки оказались впереди.  В багажнике все же было тесно, он пять раз взмок, пока ему это удалось, зато потом дело пошло быстрее. Освободившись от пут, Дмитрий начал изучать замок багажника. Оказалось, что изнутри, открыть замок багажника особых трудов не составляло, только надо было сделать это, ой, как осторожно, бесшумно. 
           Вскоре щель, образовавшаяся в проеме багажника, позволила Дмитрию разглядеть, что они уже буквально подъезжают к территории лагеря. Он мгновенно сгруппировался и вывалился на дорогу. Багажник не захлопнулся и остался качаться в такт рытвинам на дороге.
 
           Дмитрий метнулся за деревья и пополз. Вот сейчас у ворот, они вылезут из кабинки и увидят открытый багажник, тогда и начнется охота на него. До ворот лагеря всего-то тридцать метров. Пригибаясь, шарахаясь от одного дерева к другому, он бежал от лагеря, не знамо, куда. Начался торфяник, мох под ногами пружинил и прогибался. Сердце в который раз уже за последнее время работало на пределе. Он и не знал, что ему вновь немного подфартило, охранник открыл ворота тотчас, как только увидел подъезжающую машину фактического хозяина лагеря. Пока машина доехала до конторы, пока все из неё вышли и начали разминаться, пока…
 
            Вот только потом кто-то увидел открытый багажник, подбежал и заревел: убёг, наш-то хиляк убёг! Прошло еще какое-то время, пока и шеф, и его люди пришли в себя от удивления, пока объявили общий сбор, пока доходчиво объяснили народу ситуацию. В общем, Дмитрий успел отбежать прилично, но сообразил, что бежит по опасной торфяной местности.
           Там у них, в пермских лесах тоже были такие места, они опасны тем, что никогда не угадаешь, в каком месте угодишь в торфяную ловушку, яму, полную жижи и не имеющую дна. В такую бездонную яму ухнешь, булькнешь, и лишь несколько лопнувших пузырей на поверхности расскажут об очередной зазевавшейся жертве болотного бога.
 
           Одна отрада, собакам след труднее брать.  И все же. Хотя бы малую часть пути надо попробовать пройти по деревьям.
           Он приостановился, огляделся по верхам. Не густо. Но возможно. Наметив глазами примерный маршрут, начал вскарабкиваться на дерево. Едва отдышался, как услышал лай собак. Всё, идут по мою душу.


          Злобный лай собак приближался. Эхо разносило надрывный лай по всей округе, и, казалось, что их целое полчище, натасканных на человека псов, умеющих рвать, терзать, причинять невыносимую боль, превращать живое существо в кровавый кусок мяса.
          Уже были слышны голоса преследующих. Совсем рядом, совсем близко. Вот лай, будто замер на месте, закружился, завертелся в водовороте людей и собачьих тел. Остановились. Это там, где Дмитрий полез на первое дерево.

           А беглец вот он, совсем близко, совсем недалеко, в полусотне шагов от того первого дерева, тонкого и звонкого. Он сидит под обрывчиком в болотной жиже, укрывшись надломленными ветками и травой. Его волосы, лицо и бороду облепляют серые водоросли, зеленая тина и коричневая грязь, глаза сужены до щелочек. Из-под него время от времени с противным бульканьем выплывают большие воздушные пузыри, одни тут же лопаются, другие норовят отправиться в плавание в ближайшее окно коричневой воды, но застревают в тине, выдавая присутствие чего-то живого и крупного в болотине.

           Дмитрий не видит, что там, в отдалении происходит, но догадывается. Воображение рисует картину: собаки мечутся вокруг, люди столпились у того дерева и спорят, куда дальше двигать, ведь он влез на это дерево, но его на дереве нет, дерево тонкое, как и должно, и все видно до самой маковки. И его там нет! Куда же он подевался?

           А он сидит неподалёку в болотной жиже и едва дышит. Главное, что деревце тогда не сломалось под его весом, гибко согнулось в нужную сторону, и он перелетел по воздуху на соседнее, как в детстве это делал не раз. С дружками, когда к бабушке в деревню ездил.
 
           Мгновенно вспомнилось, моментом пригодилось. Тогда в далеком детстве, они не раз гурьбой ходили в лес специально, чтобы на деревьях покататься, называли это «спускаться с парашютом».

           Помнится, случались и казусы. То дерево попадет хрупкое, то слишком высоко мальчишка влезет, чтобы все поразить своей храбростью. Ломались верхушки, мальчишки падали наземь, отлеживались, и снова упрямо лезли наверх. Дерево надо было выбирать умеючи, иначе и костей не соберешь.
 
          Теперь выбирать было некогда, но ему повезло, ангел, видать, не оставил Плотника, помог. Потом он еще несколько раз сигал по толстым стволам, по сучьям, с одного дерева на другое, а, как лафа кончилась, спрыгнул вроде на землю, но угодил в болотную полынью под торфяным обрывом.
 
          Чуть - чуть не допрыгнул до сухого места. Дремавший на кочке уж, очнувнувшись, скользнул от страха в воду, чуть ли не по голове Дмитрия. Сначала поплыл, было, от него, а потом опять назад, к берегу, лезет и прямо через Дмитрия норовит. Дмитрий ужа гонит, а он опять к нему чуть не в лицо. Всю жижу взбаламутили, дна Дмитрий не почувствовал, но зато крепко уцепился за корни кустарника под обрывом, и ногами зацепился, и рукой одной обнял. Другой рукой едва ужа отогнал. Выбрался тот чуть поодаль и, шипя, уполз из виду. Осерчал не на шутку.
 
          Еще несколько дней плутал Дмитрий по лесам и болотам, однако Леший сжалился над ним, вывел на дорожку маломальскую, а, где дорожка, там и её два конца, куда - ни будь да приведет.
 
           Спасло в тот злополучный день Дмитрия то, что собаки, видать, были плохо обучены, по следу-то идти, способны, порвать, коль догонят, могут, а искать, не умеют. Видел краем глаза, а больше слышал Дмитрий, как носились кругом преследователи, таскали за собой растерянных повизгивающих собак, стреляли по деревья и кустам.  Громче всех на весь лес кричал этот самый Афанасьич, который его в рабство, чуть было, не спроворил. На своих людях зло срывал. Никак не хотел поверить, что добыча так легко ушла от него, хозяина здешних мест.
 
            А потом ему и вовсе повезло, подняли собаки небольшую семью кабанов, лежбище где-то неподалеку было, ночевка. Не до беглого человечка им стало, визг, шум, стрельба. Вволю, видимо, позабавились люди из лагеря, добычу взяли, ушли, а его горемыку бросили в болоте гнить. И то славно.

           Дня три отлеживался Дмитрий в своей забытой Богом деревеньке, старался лишний раз и на улицу не высовываться. Но у Пелагеи Терентьевны осталась сумка с продуктами, а есть – пить надо.

            Поздней ночью в окошко Пелагеи раздался тихий стук. Чутко спала старушка, и вскоре у окна замаячил силуэт.
           Это я жарко зашептал Дмитрий. Сквозь одинарное стекло слышно хорошо. Узнала.
            Иди через огород к задней калитке, шепнула Пелагея, набросив платок, ринулась во двор. Вскоре, не зажигая огня Пелагея, угощала Дмитрия горячим чаем с шаньгами.
             Приходили ко мне, сынок, Допрашивали, кто это у меня ночевал, да чего делал в поселке, да почему пустила. Из соседей, видать, кто-то брякнул. А я сумку твою подальше спрятать додумалась, как ты не явился вовремя с почты. У меня ведь свой сын сгинул где-то в тайге, ни за что на зону попал. Давно, еще в бытность Брежнева. Григорием звали, не встречал где?

             Нет, Пелагея Терентьевна, не встречал я Вашего сына, я тогда еще мальчишкой несмышленым был. Это я теперь так выгляжу, будто дед бездомный, пес бродячий.

            И Дмитрий как на духу рассказал Пелагее Терентьевне свою историю, чего и на зоне знали далеко не все. Как техникум окончил, в армии отслужил, потом на стройке работал, с Зоей своей познакомился, да поженились они ладком и жилье даже успели получить. Как застукал на горячем он однажды свою молодую жену с инженером в квартире, с ног его сшиб, дубасить начал сгоряча.
 
            Жена на нём, на Дмитрии повисла: не бей, гад, у нас любовь - морковь.  Тут и тёща, откуда ни возьмись, с топором сзади на Дмитрия кинулась, сама в крике зашлась: безродный, мол, ты, ни кола, ни двора, а туда же, людей судить.  Вырвал у неё топорик Дмитрий, да и отмахнулся как-то неловко им, попал теще прямо в висок, она и готова. Ненароком получилось.
 
             Так вот, Зоенька его тогда вместе с пострадавшим инженером любовником сговорились и дали показания, будто пришел Дмитрий домой пьяный и начал на всех с топором кидаться, а теща первой и подвернулась.  Десятку цельную Дмитрий и получил от закона, а правильнее сказать от неверной жены. Все обвинение было построено на её подлых показаниях.
             С той поры и тлеет пламя мести в сердце Дмитрия, мести требует душа Плотника, сны черные нагоняет, зубы в скрежете стирает. Десять лет на зоне – срок немалый, неизмеримый никакими срока'ми воли. Вот он не вытерпел и ушел в бега.
 
            Десять лет жизни на зоне, которую жизнью и назвать нелепо, скорее, это борьба за жизнь в бушующем море страстей и приговоров. Это не люди на зоне, а их несправедливые приговоры зачастую сталкиваются друг с другом, будто бильярдные шары, взрываются под ногами ЗК противопехотными минами, разлетаются вокруг жалящими острыми осколками, застревая болезненно в разгоряченных телах и неприкаянных душах сидельцев.

            Лето в разгаре. Огородик у Дмитрия благодать. Тут тебе и редиска, и морковка, и лучок - чесночок, и укропчик свой. Картошки два десятка кустиков подрастает. Рыба в речке не переводится. Затируху из муки он мастерски заводит. Чем не жизнь. Но не бывает так, чтоб у русского человека одна только белая полоса в жизни была. Не бывает.
 
             Однажды под вечер, когда солнце еще высоко, но в воздухе пахнет  пряной вечерней прохладой, а длинные тени, будто птицы - перепела бегут по траве,  устремляясь к востоку, услышал Плотник натужный шум мотора. Вокруг было так тихо, что звуки эти явственно разносились по всей округе.
 
              Где-то совсем неподалеку, скорее всего, по дорожке, ведущей от просеки в его деревеньку, пробирался по лесным колдобинам мощный автомобиль.
             Дмитрий бросился к буфету, схватил финку, лежавшую на столешнице, толкнул в ножны под мышку, револьвер сунул за пазуху и выскочил из дома.
 
              Кого это нелегкая несет? Он всматривался в зелень леса, туда, где из-за развесистых берез выныривала едва заметная дорожка. Вскоре вынырнул черный нос мощного джипа, следом вывалился и он сам во всей красе. В его хищном обличье было что-то знакомое, но Дмитрий пока не угадывал.
 
             Переваливаясь на ухабах, выбрался на ровное место, подкатился к первому домику, не глуша мотор, остановился на некоторое время, потом проехал к следующему. Снова остановился, упершись чуть ли не бампером в покосившуюся изгородь. За тонированными стеклами ничего не было видно, кто, сколько человек прибыло, главное, зачем? Из кабинки некоторое время никто не показывался.
 
              Может, пронесет, посовещаются, да уедут. Сердце Дмитрия гулко стучало, в ногах появилась неприятная слабость. Так хорошо он здесь устроился, жил, не тужил, никому не мешал. И вот на тебе. Однако его желанию не суждено было исполниться, дверцы машины разом распахнулись, первым выбрался шофер, затем… да ведь это тот самый Афанасьич! Воскликнул Дмитрий про себя.
 
               Неужто, нашли его убежище? Нет, не может быть, случайно заехали.  Нет, не по мою душу, не может быть, чтоб за мной, - Плотник решил подобраться поближе.
             В этот миг с другой стороны джипа выпорхнула девица, не дождавшись, видимо, когда ей подаст руку хозяин машины. Пока Афанасьич и девица разминались и оглядывались по сторонам, шофер – телохранитель, судя по его комплекции и звериной роже, начал вытаскивать из багажника сумки с провизией, вещами, потом достал ружья ли карабины, видно было неразборчиво.
 
             Вскоре вся компания прошли за ограду к дому, повозились с дверью, отперли и вошли внутрь. Полчаса спустя из дома показался водитель – телохранитель, он подогнал машину ближе к дому, закрыл дверцы, включил сигналку, похлопал ладонью по кабине и, одобрительно качнув  массивной головой, вновь вернулся в дом.
 
             Дмитрий лихорадочно собирал в свой походный рюкзак самое необходимое из вещей, которыми успел разжиться, немного продуктов, курево.
 
             Куда делать ноги? Здесь его теперь обнаружат, как пить дать. По домам пройдутся, так из любопытства просто, и найдут. Надо двигать в поселок Лесной, Пелагея Терентьевна сказывала, что там железка идет до самого Кирова, есть ветка и на Удмуртию, и еще куда-то, она толком не помнит. Значит, туда и пойду. Ночами. Днем буду отлеживаться.
           Вот как стемнеет, так и пойду.
            Вдруг на улице грянул выстрел. Еще один. Еще. Зачастило. Чего это пришельцы удумали?
            Дмитрий сунул рюкзак под забор в укромный уголок и, пригибаясь, побежал огородами к передней линии домов. Он вышел как раз позади группы приехавших людей.
            В руках водителя ружье, рядом девица с карабином, которой пытается помочь сам Афанасьич.
            
            Во что это они целят? Дмитрий пригляделся, и волосы стали у него дыбом. Посреди улицы измочаленная тушка лисицы. Её уже подстрелили, но она шевелилась, дергалась перебитым позвоночником, пыталась ползти, скользя ножками по траве, а мужики с гоготом теперь учили девицу попадать в неподвижную цель. Та громко верещала от радости, стреляла, мазала и снова, выпятив, губки, целилась в раненое животное. Тут водитель кричит: гля, Лика, как надо, жакан ударил в разбитое тельце, подбросил его, снова перезарядил ружье, прицелился, лиса всё еще жила.
 
              У Дмитрия помутилось в голове. Он не помнил, как схватил из-под забора какую-то тяжелую железяку, перемахнул ограду и кинулся к мучителям.  В несколько прыжков оказался за спиной водителя, ударил с кряком по голове, тот как подрубленный рухнул на землю, Дмитрий едва успел перехватить ружьё.
 
              Но в тот же миг по ружью пришелся удар ногой, Афанасьич оказался, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, весьма расторопен, ружье уже было в его руках. Ударом приклада он сшиб Дмитрия с ног. Опять ты, вытаращил глаза Афанасьич, ах ты тварь живучая, мгновенно рассвирепев.
 
              Дай, я его замочу! Завизжала девица, пытаясь направить карабин на упавшего Дмитрия, забежав сбоку. Ружье в руках Афанасьича вдруг  неожиданно выстрелило, жакан разворотил девице, забежавшей напротив, весь низ живота.
 
              Курок, по всему оказался слишком мягким для огромной лапы Афанасьича. Афанасьич оторопел и обмер. Дмитрий, не мешкая, выхватил из-под куртки револьвер, нажал на спуск, осечка, еще раз крутанул барабан, грянул выстрел.
             На груди Афанасьича расплылось алое пятно. Он сказал: ох, выронил ружье и осел на землю.
             Дмитрий вскочил на ноги, подбежал, тронул пальцами шею раненого, но Афанасьич уже собирался на встречу со своими предками. Водитель тоже не дышал, удар по голове толстым обрезком ржавой трубы оказался очень удачным, прямо в основание черепа, перелом шейных позвонков.
 
             Дмитрий стоял, уронив руки, не зная, за что хвататься, что делать. В этот миг застонала девица, она прижимала руки к животу и глядела на Дмитрия широко раскрытыми глазами, которые кричали: помоги.  Под ней расплывалась темная лужа крови, смешиваясь с землей.
             Дмитрий подошел к ней ближе: спаси, шептали побелевшие губы раненой, озолочу, спаси, родненький. Счет шел на минуты. Дмитрий бросился в дом, в котором расположилась на отдых компания. Взгляд остановился на початой бутылке виски, смахнув её со стола, он подхватил подвернувшуюся под руки  куртку и бросился назад к раненой девице.
             На, выпей! Та, кривясь и стеная, отпила чуть. Пей, пей, больше пей, наркоз тебе будет, сейчас поедем. Только не теряй сознания, сначала подскажешь, как вашу машину завести. Плотно укутав живот раненой, Дмитрий втиснул её на заднее сиденье, покидал оружие в багажник, с грехом пополам завел джип и, включив, неизвестно какую передачу, направил его к просеке.
                Домой он вернулся только утром, измотанный, уставший, разбитый. Здесь его ждали два жмурика. Хозяин здешних мест Афанасьич и его верный слуга водитель.
                Спать некогда, надо заметать следы этой бойни. Дмитрий и не помнил толком, как выкопал неглубокую братскую могилу за селом на окраине небольшого сельского кладбища, как укрепил её старыми досками и перетащил туда тела убиенных им, как потом ставил крест из подручных материалов.
               А позже похоронил и расстрелянную лиходеями беззащитную лису. Её детеныши скулили и тявкали где-то неподалёку, но подойти к Дмитрию не решались. Они его знали, конечно, привыкли уже, но побаивались, ведь от этого человека сегодня тоже пахло порохом и дымом, значит, он опасен, как и те, которые погубили их мать.
               Однако когда Дмитрий вынес из дома остатки пиршества нежданных гостей, и положил в том дворе, где обитали лисята, они не выдержали манящего запаха, выбрались из убежища и начали жадно уплетать. Им надо было, во что бы то ни стало выжить. И теперь у них появилась новая мать.
 
             Прошел месяц. Середина августа – время легких заморозков. Ночи стали холоднее. Иногда по утрам на траве появлялась серебристая роса – изморозь. И по его огородику тоже прошлась холодком. Пора было собираться в дорогу, убираться из этих замечательных мест в дальний путь, к ненаглядной Зоеньке, да спросить с неё за тот  червонец золотой в черную клеточку.
 
              Плотник все еще, по–прежнему, считал её своей женой. Ведь он её таковой только и помнил. Во снах и грёзах не раз обнимал её горячее молодое тело, мял упругие полные груди,  явственно ощущал её обжигающие поцелуи взасос, ох, как она умела это делать...  Просыпался весь в поту и мокроте.

              Он не знал других женщин, не успел познать, ему не с чем и не с кем было сравнивать. Он помнил только Зою. Он к ней и стремился душой и телом. Не раз в мыслях хотел её простить, но не раз мечтал и беспощадно наказать.
 
              И того инженера по технике безопасности с их работы тоже надо страшно наказать. На всю десятку. Это в его прежней квартире, после того, как он с семьей переехал в новое жилье, они с Зоей стали вить свое супружеское гнездышко, и куда этот скот пришел и нагадил. С его любимой Зоенькой.
 
             Но это было так давно.  Порою казалось, что было это не с ним, а с кем-то другим, а он вообще непонятно, как и почему оказался в тюрьме.
              А после всё стало намного хуже. Зоя предала  его еще раз. Однажды на третьем году отсидки Дмитрия прямо из цеха вызвали на свидание: жена приехала, сказал дежурный офицер. Ребята тут же ему нашли у рейсмус - станка подмену, и Зяма вслед махнул, иди, брат, сегодня твой день.
 
            Дмитрий думал, у него сердце выскочит от радости. Это был её первый приезд к нему. Он летел по коридору на свидание, будто на свободу.  Однако Зоя даже передачки с собой не привезла, здравствуй, цыкнула сквозь зубы, и тут же без предисловий потребовала немедленного развода, сунув ему в руки какие-то бумаги.
            Тогда он чуть было не смалодушничал и уже собрался подписать их, но, увидев её чужие холодные глаза, неприступное каменное лицо, молча, повернулся и вышел из комнаты свиданий, кивнув сопровождающему.
 
            А она со своими бумагами так осталась ни с чем, что-то злобно кричала вдогонку, Дмитрий не расслышал, что именно она верещала,  его это уже не интересовало.
             Вот тогда семечко мести уже по - настоящему проросло в его истерзанной душе, сначала дало робкие всходы, а он бессонными ночами пестовал этот слабый росток, лелеял, подкармливал разными способами будущей расправы. Потом, когда выйдет на свободу, отыграется.
 
             И месть становилась все толще и слаще, все больше места занимала в его болезненных мечтаниях, в его беспокойных снах, в его мятущейся душе ЗК.
            Уставший и разбитый Дмитрий спал на следующий день до полудня.

В тот злополучный день он успел–таки дотемна выехать до шоссе, потом по шоссе пилил несколько километров,  потом остановил джип, открыл все дверцы настежь и пошел назад в деревню. А той кровожадной девице, истекавшей кровью и лежавшей в бреду на заднем сиденье, шепнул на прощанье: живи, девка, коли сможешь. Не знал, не гадал, чем всё это кончится.
            Чуть вернувшись по шоссе, нырнул от греха в лес, постоял, сколько, не ведал, в густом подлеске, Было уже темно. Однако пришлось постоять близ машины, брошенной на шоссе. Наконец, увидел, как возле джипа тормознула запоздалая грузовая машина. Хлопнули дверцы, вышли люди.

             Разглядел с трудом, как копошились в темени возле джипа люди, как один пересел в джип и стронул его с места, а другой вернулся в грузовик, тогда и он стал выбираться на дорожку.
             Может еще, и спасут девку, еще разок оглянулся на задние фонари уходящих машин, и торопливо зашагал к дому.

             Сегодня он уйдет. Решено. Вечером. А пока, не знал, куда себя деть, обошел свой огородик, сбегал на речку, искупался, сердце непонятно почему  щемило, не болело, а именно щемило тоской и одиночеством. Растерся хорошенько ладонями, торопливо оделся, прошелся по сельцу, подошел к схрону, в котором припрятал ружья и снаряжение незваных гостей, это был заброшенный погреб на заднем дворе одного из самых невзрачных домиков. Постоял, подумал, взять с собой, не взять…
 
            Нет, пожалуй, взять не получится, запалишься сразу. И револьвер то он собирался при случае продать кому – ни будь на взгляд надежному в Лесном. А финка, что. Без неё в дороге никак. И сунул её привычно за голенище.
            Ближе к вечеру, плотно поев, закинув на плечи рюкзак, вышел на дорожку, остановился, обернулся к затерянной в лесу и вновь осиротевшей деревушке и низко поклонился.
 
            Спасибо тебе, мать – деревушка, что пригрела беглого ЗК, от смертушки спасла, кров, приют дала.  Пойду я, дела у меня еще не сделаны. И пошел, уже больше не оборачиваясь. Если б он знал, что его там ждало.
             Поселок Лесной не велик, но и не мал. Трое суток крадучись добирался до него Плотник. В деревни не заходил, людей сторонился, один раз только рискнул подъехать с попуткой пару десятков верст, ногам передых дал.
 
             На краю поселка, оглядевшись, зашел в убогую рабочую столовую, поел, стараясь не выдать звериного голода.  Еда оказалась простой, но на удивление вкусной. Сидел нарочно долго, будто в еде ковырялся, а сам лихорадочно думал, как на станцию пробраться, да состав подходящий вычислить, вагон нужный присмотреть, зашухериться надежно.
             Как назло, разморило, дико захотелось спать. Спать, спать, будто нашептывал кто-то Дмитрию, ослабляя его волю и усталое тело.
 
            Он долго бродил по путям сортировочной станции, мимо множества замерших на путях составов, коротких и длинных, с бочками, платформами, теплушками, выискивая что – ни будь подходящее, чтобы отоспаться, как следует. Наконец, увидел пассажирские вагоны, несколько штук в сцепке. Огляделся, близко никого не видать. Пошарил взглядом по путям, нашел нужную железяку…
 
            Вскоре он уже спал без задних ног на верхней полке, на голом матраце, подложив под голову подушку с кочками из свалявшейся ваты.
            И снится ему чудесный сон: будто идет он по своему родному городу, а его никто не узнает. Никто не здоровается, не приветствует. Прохожие останавливаются, тычут в него пальцем, шепчутся: вон глядите, святой человек идет. И свет над ним сияет. И вокруг свет, и с неба свет струится…

           А это он Дмитрий идет, сам себя со стороны видит, и впрямь свет над ним сияет. Тут будто дети к нему подбегают и начинают его трясти, толкать и кричать: святой – седой, с усами и бородой,  сумой и бедой, объелся крапивой и лебедой. Складно так кричат.
             От резких толчков Дмитрий проснулся и мгновенно выставил перед собой нож. Человек, бесцеремонно трясший его за одежду, отскочил: эй, ты чего! Давай, вали отсюда.  Счас милицию позову. А сам отступает дальше – дальше по коридору к выходу. Судя по одежде, железнодорожник. Пожилой, промасленный и насквозь прокуренный.  Аж, запах горелой помойки по вагону пошел.

            Дмитрий схватил рюкзак с третьей полки, спрыгнул на пол: все, брат, ухожу, не кипишуйся ты так. Не съел же я твой вагон. Отдохнул малость, уйду сейчас.  Не зови никого. Не надо. Тебе и мне хорошо будет. Скажи только, сколько натикало на твоих серебряных?

            Мужчина невольно бросил взгляд на часы, скоро семь будет. Давай, давай, иди подалее, а то мне вагон закрыть за тобой, да на ужин бежать.
            Дмитрий несколько раз нырнул под вагоны, пересек три – четыре пути, нарочно оглянулся под составы и вдруг увидел встречный взгляд того железнодорожника – путейца, тоже склонившегося под вагон.
 
             Провожаешь, гад! Сердито и вслух подумал Дмитрий.  Как бы, не сдал. Законник. Так, значит на станцию мне всяко нельзя. Уж больно физия моя заметная. Только ночью и только товарняком уходить отсюда. Вот направлением бы не ошибиться.
 
            И отправился разведать, что и как на путях к отправке готовится. Вскоре он сидел неподалеку от формируемого состава. Маневровый тепловозишка сновал туда – сюда по путям, толкал разнокалиберные вагоны, сцепляя их в нечто длинное, как сама железная дорога. Работали двое – машинист да сцепщик. Разве что позже начальство пожалует.
 
            У кого-то из них спросить бы, куда состав пойдет. Опять засветка. А не спросишь, увезут снова в Пермь или Вятлаг. Нет, придется спросить. Машинист – белая кость, не станет, поди, говорить со мной, а сцепщик вроде, попроще будет, молодой парень, жизни еще не видел. Вот как только машинист отъедет, так и окликну парня.
 
            Однако взгляд у парня, работавшего на сцепке, показался Дмитрию каким-то скользким, в глаза не глядел, даже когда сигарету стрельнуть пытался, как-то боком стоял, будто сам кого боялся.
 
             Буркнул ему сцепщик, что состав формируется на Удмуртию, а там опять вагоны, кто куда. Разводить с ним лясы Дмитрий не стал, наоборот, скорее отошел со словами, а-а-а, мне как раз не туда надо.
 
            Взяли его поздней ночью, менты с провожатым сразу с четырех сторон обошли состав с мощными фонарями.
           Сдал - таки, сука, сцепщик. Дмитрий лихорадочно сунул револьвер куда-то под доски, меж штабелей которых он и пригрелся, глядел на людей, окруживших платформу, сонно ловил слепящий свет фонарей.
 
           Ну, сам вылезешь, или собачку пустить?
          Сам выйду, Дмитрий стал неловко выбираться из убежища, это всего лишь менты, значит не все так плохо.
            Перед входом в отдел транспортной милиции при свете тусклой лампочки в глаза Дмитрия бросилось: стенд под стеклом «Розыск». И на первом плане его фото, разве что без бороды и усов, и помоложе. Красным шрифтом: Вооружен, особо опасен.  Вот так.
           Погорел, значит, не судьба, отправят в свою зону, а, может, и не в свою, за побег добавят, стану настоящим рецидивистом.
           У вагона его не били, так чуток пару раз пихнули, рюкзак из рук выдернули, браслеты накинули и вперед. Если найдут наган, тогда совсем писец.
 
            Откуда-то возник дознаватель в штатском. Будто поджидал. Первый допрос свелся к тому, что его скоренько опознали как старого беглого из Пермьлага, вывернули наизнанку вещмешок, вытрясли вещи и продукты, на стол кинули наган, найденный среди штабелей и доставленный следом, и без церемоний отправили в обезьянник. Иди, поспи, подумай. Утром, мол, будет тебе следствие, будет и свисток.
            Месть одна не ходит.
 
           Обезьянник в транспортном отделе милиции небольшой и почти пустой. На низких дощатых нарах двое. Дмитрий поздоровался, как положено.
            Сидай, по хохляцки шепнул ему чернявый парень, видать с Украины на заработки прибыл. Он сидел с краю, и пытался раскурить маленький бычок, в котором уже ничего не было, кроме фильтра. На его лице под глазом расплылся свежий фингал. Второй мужчина с голым торсом спал у стены, прикрыв лицо своей же рубашкой. На появление Дмитрия он никак не прореагировал.
 
           Как величать-то, спросил побитый, уж больно ты на святого смахиваешь, не из монахов ли будешь?
          Плотником зови, откликнулся Дмитрий, на всякий случай, не называя имени.
 
          Ха! А я тоже плотник, горячо зашептал парень, а матка с батькой Семеном кличут. От гребана жисть, в Россию подался денег зробыть, а в кутузку попав. Земеля напысав, приежжай, будешь як сыр в масле. Я приехва, а его нема, нихто и не встретив. Я к ментам пристал, и де мне Петра найти. А воны мене сюды. Да ще и по мордасам получил.
          И что ж, много зробыв, подыграл Дмитрий, поняв, что человеку хочется выговориться.
          Та ни! Тильки ночью приихав, з Москвы, а тут на станции прихватилы ваши кляти менты. Обобрали до нитки, да й сюды и бросилы. И шо теперь со мной будэ?
          Есть у меня подозрение, что судьба у нас с тобой теперь одна будет.
          Это как? Семен аж глаза вытаращил.
А, это если нас с тобой с один лагерь определят. На заработки. Ты лес валить умеешь?
          Та, ни! Не умию! В нас стэпи кругом.
          Ничего, научат быстро. А, если попадем в рабский лагерь, то и заработать тебе не светит, улыбнулся Дмитрий.
          Семен приуныл и замолк. Видать, прикидывал, что к чему.
 
          Собеседники не заметили, что их сосед по нарам проснулся и прислушивается к неспешному разговору.
          Здравствуй, уважаемый, Дмитрий как положено, первым поздоровался со старожилом камеры. Тот прищурил торчавший из-под рубахи глаз, что-то неразборчиво буркнул и резко привстал.
         Ты что ли Плотник? Никак под Иисуса из Назарета косишь. Он тоже плотником был. А по виду ты точно святоша. Из сектантов будешь?
           Дмитрий сдержанно произнес: я по профессии плотник, и на зоне в столярке работать довелось, вот с тех пор и кличут Плотником.
           А по роже – точно Иисус, заржал парень и хлопнул Дмитрия по плечу. Ладно, колись, за что замели?

           Не знаю за что, хотел я автостопом, в смысле товарняками, добраться до нужного места, а меня и взяли ночью прямо на платформе с досками. Сцепщик видел, как я среди составов ходил, вот он, пожалуй, и сдал ментам, а почему и зачем, не знаю, я лично ему ничего плохого не сделал.

          А ты чё, у нас тут в гостях делал? Парень, застегивал на крупном мускулистом торсе рубашку и нагло в упор разглядывал Дмитрия.
         Дмитрий пожал плечами, лихорадочно сочиняя легенду: проездом я тут, к дружку заезжал, да его дома не оказалось.

          Вдруг железная дверь заскрежетала ключами, задвижками и открылась: слышь, ты, тать ночной, выходи. Ты, ты, ткнул пальцем на Дмитрия сержант.
          Эй, сержант, ты передал на волю, што я вчера просил? Коренастый столь бесцеремонно заговорил с ментом, что Дмитрий понял, этот вскоре выйдет на волю, и он здесь, в Лесном не последний человек.
          Сержант кивнул утвердительно головой, но разговаривать с грубияном не стал, быстро вышел из камеры вслед за Дмитрием.
 
           Дмитрий только успел подумать, не может ли этот парень чем - ни будь помочь ему, выбраться отсюда. Хоть бы не освободили этого крутого до его возвращения с допроса.
         Следак принял Дмитрия благосклонно, чуть ли не радушно. Ну, давай, дружок, рассказывай, как ты из зоны № 25-17/39 сбежал? Как и где обитал все это время, считай полгода, чем занимался, на что жил. Это ж целая книга приключений получится.
            
         Да, да, ловкий беглец, я тебе даже телеграмму дам от твоего кума прочитать, чтоб не было сомнений у тебя, что ты влип основательно. Собственно, тут и разговаривать не о чем. Оформлю бумаги, и завтра послезавтра отправлю с оказией по этапу на место последней отсидки, и всё. Мне просто любопытно, как ты ухитрился у нас под носом жить тут полгода.
 
          Дмитрий колебался недолго, увидев на столе следака телеграмму и своё фото с розыскного листа. И начал плести очередную сказку.
          Следак долго не стал слушать его бодягу, перебил: погодь! Я сейчас один звоночек сделаю: Валерия Станиславовна, здрасте! Тут один человечек объявился, из беглых… Зовут Дмитрием Асафовым.
          Да, как Вы просили, звоню вот. Хорошо, Валерия Станиславовна. Сделаю. Надеюсь, не забудете мою доброту.

          Дмитрия будто холодом окатило, Валерия, это ведь Лера! Мысли залихорадило: Лера – жена или любовница Афанасьича, земля ему пухом, значит… Выжила, спасли её тогда водители, успели довезти, может, поблагодарит, хотя бы за своё спасение, или наоборот? 
           Он дернулся, было, но наручники намертво держали его руку у привинченного к полу табурета. Сразу взмок и обмяк. Хана мне, подумалось как-то вяло, безысходно. Что так, что этак.
 
          Эй, дежурный, уведите, крикнул в двери следак и потерял к Дмитрию всякий интерес.
         Товарищ следователь или господин, не знаю вашего звания. А кому это вы позвонили? Что за Валерия?
          О-о! Ухмыльнулся следак, это всем Валериям Валерия! Скоро на опознание примчится, глядишь, мне премия обломится, а? Иди пока, посиди, подумай о своей непутевой жизни.
          Не ты ли это меня сдал ментам, подошел к нарам Дмитрий и в упор глянул на проспавшегося братка, уминавшего какое-то варево из миски.
           Подслушал мою исповедь Семену? Колись, ты урод!
          А, хоть бы и я! Тыыы! Чувырла ходячая, будешь мне еще тыкать! Да я тебя счас порву как грелку! Он бросил ложку и потянулся к Дмитрию тяжелой пятерней, жестко ухватив за одежду.
 
          Но Дмитрий оказался проворнее, жизнь зековская научила, - мгновенно ложка из миски воткнулась в глаз продажного бандюка. Тот заревел, что есть мочи, и упал с нар на пол. От его звериного крика гость с братской Украины Семен от страху метнулся в угол и дрожал как осиновый лист.
 
           Дмитрий упал на нары: ну, вот и всё. Повезло моей Зоеньке, жить будет, не добраться мне до неё теперь. Сколько добавят, один Бог знает.
          Снова загремела дверь, смачно открылась: Асафов на выход, с вещами.
Дмитрий подошел к двери, привычно закинув руки назад, нет у меня вещей, ваши отняли же.
          А, может, они тебе и не понадобятся, будешь теперь во всем казенном ходить, вот как я, и дежурный, ухмыляясь, подтолкнул его в коридор. 
          А этот чего по полу катается? - кивнул, выходя.
 
          Да вот, ел парень свою тюрю, да на ложку глазом налетел. От жадности, видать.
          Хм, бывает же такое, и дежурный, пожав плечами, закрыл за Дмитрием дверь. Однако в кабинете у следователя его ждало такое, что и в страшном сне не приснится.
           Перед ним открыли дверь, его втолкнули в кабинет, чуть щурясь от яркого света, Дмитрий разглядел в сигаретном дыму согнувшуюся над столом фигуру следователя, напротив, за приставным столиком дама. В руке у неё дорогая трость. В её лице угадывается что-то знакомое. У двери угрюмая личность с бычьими плечами, охрана этой дамы, никак.
           А, знаменитый беглец, входи, входи!
           Вот, Валерия Станиславовна, ваш спаситель, как будто. Узнаете?
          Дмитрий замер, что-то сейчас будет. Кара или благодарность?
 
          О, товарищ капитан, я вам так благодарна, так благодарна! Сверкая очами, дама готова была испепелить Дмитрия взглядом.  Этот взгляд не предвещал ничего хорошего.
         Мы заберем его у вас ненадолго, на денек всего, потом вернем в целости и сохранности. Поспрашиваем кое о чем, и вернем. А это вашей жене от меня гостинчик, примите, пожалуйста, не обижайте слабую женщину. И она сунула какой-то сверток следователю, нисколько не стесняясь Дмитрия.
 
         Дмитрия вывели на крыльцо, расстегнули наручники, как - никак госимущество, и запихали в огромный джип на заднее сиденье между двумя мордоворотами. Уже, когда запихивали в машину, Дмитрий почувствовал сильный удар тростью в спину, дама всё же своего не упустила. Дмитрию в бок уперлось дуло пистолета с глушителем. Однако второй бычара буркнул: убери, куда ему деться, я его одним мизинцем раздавлю, да не велено пока. Ствол тут же исчез.

         На переднее сиденье рядом с водителем тяжело вкарабкалась сама Лера. Она сильно прихрамывала, лицо сразу стало бледным, видно, болезнь еще не отступила после тяжелого ранения. Водитель ей аккуратно помогал, что-то пошептал на ушко, потом пошел на свою сторону.
         Ох и живучая, аки кошка, подумал Дмитрий.  Куда меня? Видать, на место казни…
         Следом за ними, заметил краем глаза Дмитрий, отъехала еще одна машина, наверное, тоже с людьми этой Леры.
 
         Ну, жмурик, веди-ка нас к могилке, где ты нашего дорогого Афанасьича и Васю Тюрина похоронил. Дмитрия снова жестко ткнули в спину не то автоматом, не то винтовкой, крутить головой было некогда, знай, берегись от тычков, да пинков. Ему всучили, было лопату, но потом отняли.
 
          Ты чё, Паленый, лопатой хочешь получить, а то он уже двоих закопал тут, давай, сам неси пока.
          Дмитрия привезли в ту самую заброшенную, забытую Богом деревеньку, где он провел несколько месяцев беззаботной и безмятежной жизни. Немного дали Лерочке попинать его, сбив с ног.
 
         Она брызгалась слюной, словно бешеная кобра ядом, била его костылем по ребрам,  голове, шипела от злобы: это тебе за моего Афанасьича, это за меня!
           Валерия Станиславовна! Будет. Потом поквитаетесь, мы вам для этого ружьецо потом дадим, заговорил шофер. Странно, но Лера его послушалась и перестала бить лежащего в дорожной пыли Дмитрия.  Он щас нам живой нужен, могилку покажет, сам же откопает тела дружков наших скорбных.

         Дмитрий, сам не зная почему, вяло передвигая ноги, пошел к деревенскому кладбищу, ноги будто повели туда.
          Хотя следовало бы упасть на землю, вцепиться в неё всеми силами, пусть тут и стреляют.
          Он понимал, что финита уже рядом, и не важно, где, на кладбище, или тут, посреди дороги. Но человек такое существо, до последнего на что-то надеется, а вдруг!
          Самодельный крест на братской могилке Афанасьича и его сподвижника Васи слегка наклонился после обильных дождей, но выстоял. Земля осела, утрамбовалась, копать было тяжело.
          Давай, давай, борода! Живей копай, а то вдруг они там живые, жрать - пить просят, заржал одни из бандитов. Но его одернул все тот же шофер Леры, судя по всему, и не шофер он вовсе, а главный.
 
          Лера оперлась о его плечо и с лютой ненавистью глядела на Дмитрия. Этот взгляд прожигал ему спину, сковывал движения. Он осознавал, чем быстрее откопает покойников, тем скорее придет ему амбец. Наконец лопата наткнулась на доски, которыми он застелил яму, отодрав от какого-то забора.
 
         Дмитрий остановился, оперся на лопату, поднял голову к небу. Солнце недавно перешло зенит, а сейчас пряталось за темными дождевыми облаками, нагоняя на Дмитрия неизбывную тоску.
          Смерть его тоже совсем рядом. Так бесславно все кончается. Надо было тогда бежать отсюда сразу же, как только он похоронил этих подонков. А он ещё, сколько тут валандался, прохлаждался, чего, спрашивается… Расслабился. И приплыл.
 
         Удар в плечо вывел его из транса, копай, скотина, взвилась опять Лера!
         Он осторожно вытащил одну, вторую, третью, четвертую доски, земля с них осыпалась внутрь, показалась дерюжка, которой он накрыл тела, а сверху потом доски положил.
         Он начал её аккуратно вытаскивать, ему уже самому было не по себе. А тут и подлетела к могилке Лера, не выдержала и начала что есть силы хлестать Дмитрия своей тяжелой металлической палкой. Кровь бежала по лицу, шее, стекала из рассеченных мест под одежду, он пытался закрыться рукой, а Лера еще сильнее неистовствовала.
 
         И тогда, что нашло на Дмитрия, он резко взметнул лопату, ударил  под ноги этой бешеной бабе, которую тогда зачем-то спасал от неминуемой смерти, Лера взвизгнула от боли, неловко накренилась и вдруг упала прямо на дно могилки к Афанасьичу. Дмитрий не помнил, как ударил её лопатой в шею, как по нему стреляли из всех стволов сразу, пули ударяли по нему с глухим стуком, а он своим телом прикрывал опять эту злобную Леру.
 
          Угасающее сознание Дмитрия еще различало голоса: Эй, Леру заденем! Ну, да и Бог с ней, ей там с Афанасьичем будет в самый раз, это вроде голос шофера, который и не шофер вовсе, а пахан. Валим обоих, я теперь ваш отец и бог. Все дело на меня давно записано. Без бабы сподручнее будет, а то в каждой бочке затычкой была. Права качала все: я, я. Закапывай, братва всех, пусть земля им пухом будет. Комья земли больно ударили по спине Дмитрия, боль еще ощущалась им, но всё слабее и слабее.
 
          И Дмитрию послышалось, как голос свыше, не из братвы, а совсем не земной сказал ему: вот как месть призовешь, так она и придет, да не одна, еще и подруг приведет. А потом стало темно и тихо.