Немного о женщинах и литературе

Нет ничего легче, чем любить тех,
кого любишь; но надо немного
любить и тех, кого не любишь.
П.Чаадаев



         От моей давнишней знакомой – аккомпаниатора краевой филармонии – ушел муж. Как водится, к более молодой женщине с легкомысленным хорошеньким личиком и рельефными формами, диктору местного телевидения. Однажды, после какого-то литературного форума, она брала у меня интервью. Таня – так звали коллегу по цеху искусств – увидела передачу по телевизору и вечером позвонила мне домой.
– Ну как она тебе?
– Кто? – я сразу не понял, о ком идет речь.
– Инесса, мать её…, дикторша, – было заметно, что Танечка до сих пор страдает, хотя с момента личной трагедии прошло уже более полугода.
– Не знаю, – неуверенно проговорил я. – Глуповата. Однако я ее захотел. Сомневаюсь, что это правильное определение, но, по-моему, она – ****ь.
– Я так и думала… – по интонации я понял, что на другом конце провода впали в скорбь. Оказывается, для женщины это невероятно важный момент – желанна ли она для мужчины, пусть даже постороннего, или же к ее прелестям он остается холоден и равнодушен.

С Таней мы знакомы давно. Некоторое время назад, с моей стороны даже была предпринята попытка обозначить наши отношения как более близкие, но, несмотря на некоторые усилия, интеллектуальная близость так и не добралась до постели – Таня оказалась верна мужу, тогда еще не ушедшему.
Ухаживание за женщиной сродни рыбалке: наживка, подкормка, поклевка – и она на крючке. Теперь чрезвычайно важна умелая подсечка. Почему два рыбака сидят рядом, а результат разный? Удача, в том числе рыбацкая, дама капризная – всё зависит от умения удильщика.
Таня красива ухоженным классическим очарованием – высокая, стройная, голубоглазая брюнетка с короткой стрижкой. Редко кого из сильной половины человечества она оставляла равнодушным, но следует отметить, что образ ее жизни не способствовал психической устойчивости и благополучию отношений с мужчинами. Татьяне до всего было дело: она постоянно пыталась помочь обездоленным людям и животным, уделяла внимание талантливым, на ее взгляд, детишкам и рафинированным пенсионерам, писала письма в различные комиссии и музыкальные фонды. Активная жизнедеятельность затормозила творческий рост, и после работы аккомпаниатором в филармонии, где она сотрудничала с такими исполнителями, как Биешу, Камбурова, Калабаев, Казарновская, Таня, как мне стало недавно известно, стала бренчать на расстроенном фортепьяно в межрайонном эстетическом центре. Однако ее отличие от других женщин-музыкантов, которых я знал, было разительным. Кому-то покажется странным, но мое представление об альтернативном поле обозначено не только его прелестями. Таня, например, обожала творчество Рахманинова. Более того, ее восприятие любви или нелюбви человека к этому композитору – вид особого изощренного снобизма (как, например, у меня к Набокову). Я далек от восхищения творчеством Сергея Васильевича, но к счастью, недавно услышал его «Всенощную», и своими восторженными эмоциями поделился с тогда еще аккомпаниатором. Теперь я навек Танин друг и, как ей кажется, единомышленник. Но что меня более всего восхищало: я еще не встречал женщину, которая бы так разбиралась в рок-музыке. Она знала все альбомы Led Zeppelin, Deep Purple, Pink Floyd, Black Sabbath и других грандов жанра, их концептуальность, изменения в составе, направления. Когда Таня говорила о музыке, она была основательна и рассудительна, как лектор общества «Знание». Деликатно-любопытная, умеющая вникать и рассказывать, она терпеливо слушала и ждала, когда я выговорюсь, как дилетант, затем одаривала меня умеренно скептической улыбкой посвященного и выдавала:
– Последний диск Ozzy Ozbourne слишком «причесан». Понимаешь, Василий, настоящее искусство всегда чуть перекошено, недописано, чуть разорвано. – Она снова чудно улыбалась. – Кстати, это касается и литературы.
Я промолчал. Милая Танечка! Наши литературные и музыкальные пристрастия весьма и весьма условны. Недавно поймал себя на том, что во время завтрака по радио механически слушал Диму Билана. Правда, вскоре очнулся и выключил приемник. Какая, однако, мерзость!

– Значит, возжелал дикторшу, Васенька? – Таня вздохнула. – Расскажи мне о ней.
Бедная женщина! Классическая форма мазохизма. А что, собственно, рассказывать? Позвонили. И уже в ближайшую субботу я пересек порог маленькой комнаты, гордо именуемой студией. Включенные софиты щедро наполняли светом уютное пространство. Передо мной в оголтело-желтом платье сидела диктор Инесса. Либеральное декольте лишь подчеркивало ее чрезвычайную сексапильность. Меня постоянно отвлекал шикарный бюст девушки – надо было делать над собой усилие, чтобы смотреть ей в глаза, хотя и они не излучали целомудрия. Женщины всегда умело используют пристрастия мужского примитива; не переведется, зато, род человечий.
Пухлые малиновые губки, смелый вырез платья, дерзкий взгляд, жаркое полыхание софитов, очевидно, поднимали давление, и говорить уже хотелось о чем угодно, но только не о литературе.
Зашел какой-то псевдоинтеллигентный мужик, как оказалось редактор, и подал Инессе бумажку с вопросами. Весь его вид говорил о невероятной значительности – лицо, руки, костюм, жесты. Не утруждая себя вежливой интонацией, скользнув по мне взглядом – видимо, моя внешность не соответствовала его культурным запросам – он спросил:
– Вы хотите заранее посмотреть вопросы?
– Нет, спасибо, полагаю, вопрос о творческих планах будет самым интересным.
Скорее всего, редактору показалось, что разговор получился недостаточно дружелюбным, и он с улыбкой протянул мне листок бумаги. Я давно заметил – ты думаешь, что к тебе начали относиться плохо, а на самом деле просто ты стал плохо думать о человеке. Кажется, я забыл сказать, что у него была бородка.
– Ну что ж, пожалуй, начнем, – редактор сел в кресло, стоящее в углу студии, а неприметный доселе оператор включил камеру. Инесса профессионально кашлянула; ее лицо, насколько возможно, стало скромным.
– Василий Викторович, в ваших книгах, почти в каждом произведении, прослеживается любовная лирика … – она неожиданно замолчала, давая понять, что вопрос уже сформулирован.
– Авторы-мужчины всегда идеализировали женские персонажи, – начал я мямлить… «Может, лучше рассказать им о своей неприхотливой впечатлительности от прекрасной половины человечества и поговорить о гормональной природе творчества, где личная жизнь становится продолжением литературной, и автор с развратной радостью хватается за перо, с придыхом описывая чужие постели и собственную. Настоянная на алкоголе сила воображения позволяет видеть в женщине то, чего не замечают нормальные люди, а тайное подсознательное тяготение к распутству кроется едва ли не в каждом моем произведении и тексты, хочу я этого или нет, корнями уходят в личность сочинителя»… – и творчество направлено не столько на определенного человека, хотя он подразумевается, сколько на выстроенный умом собирательный образ. Вероятно, автор находится в состоянии, когда в природе и людях он не находит значительнее и интереснее его, – закончил я мысль.
Удовлетворенная ответом Инесса хлопнула ресницами.
«Между прочим, не только женщина влияет на творчество литератора. Он, в свою очередь, тоже оказывает определенное влияние. Один писатель женился на проститутке. Через две недели она опустилась до его уровня».
Почему думается всегда смелее, чем говорится, ведь слова – продолжение наших мыслей?
– Что для вас есть творчество, и какие у автора дальнейшие планы? – диктор театральным манерным движением, словно трепетную птицу, взяла листок в руки. Блик от софита нагло шарил в ее декольте. Я тут же потерял нить мелькнувшей мысли о дальнейших творческих планах.
– Связь литератора и его произведения подчас непредсказуема. Писательская жизнь – это безотходное производство; всё идет в дело: и радость, и горе, и любовь, и смерть. Но каких бы тем автор не касался,.. – я взглянул на Инессу и заметил в ее глазах отсутствие живого интереса … и самому стало скучно. Я видел, вернее, чувствовал, что она не слушает мою нелепую, наполненную невнятными определениями болтовню и с нетерпением ждет, когда это всё закончится. «Повыделываться, что ли? Не прямой эфир – вырежут.
Немногие из людей пишущих задумывались, что сочинения твои есть обстоятельства бытия. Ты бываешь отзывчив, как мембрана, окрашивая видимые и невидимые предметы и поступки в определенные цвета. Композиция. Фабула. Мотив. Форма. Мать-перемать! Многие из нас еще полагают, что идут вглубь, постигая космос, баб и литературу, строя потрясающие лингвистические конструкции, хитро и любовно заготавливая читателю сюжет, а уж он с нитью Ариадны продерется по лабиринтам текста и, естественно, воскурит фимиам. Какая херня! О чем это я? Ах, да» … – и какие бы темы автор ни затрагивал, эстетический стиль есть норма. Всё остальное: тирания надуманных сюжетов, бездарные, как техпаспорт, тексты с бессмысленными названиями, финалы, которые ясно дают понять читателю, что он ничего не понял – обесценивают русскую литературу. "Чего это я развыступался на умняках, как депутат перед выборами"?
– Последний вопрос, – Инесса облегченно вздохнула. – Есть ли у вас кумиры в современной российской литературе? И как вы относитесь к творчеству известного писателя Акунина?
– Правильно поставленный вопрос – это уже половина ответа, – похвалил я диктора. – Кумиры есть, хотя не уверен, что нельзя найти синоним этому слову.
Прежде всего, Андрей Битов. Почему, объяснять не стану – знаток поймет, для остальных это слишком субъективно. Кроме того, в последнее время на просторах отечественной словесности произошла стремительная массовая экспансия женского племени, где выделяется гениальный триумвират – Рубина, Токарева, Улицкая.
«Да и в нашем писательском Союзе стало всё больше появляться женщин-литераторов, усердно тянущих лямку третьеразрядных писателей. Не для этого их ведь принимали. Большая, счастливая, инцестом повязанная, писательская семья», – ухмыльнулся я, вспомнив кое-кого из коллег. – Что касается Акунина, то читать его не стыдно. Хорошо убивает время, если есть его избыток. Но ощущается трагическое несовпадение желаний и возможностей автора. Акунин женат на литературе по расчету. Говорят, подобные браки самые удачные. Как создается подобное чтиво? Очень просто: берутся общеизвестные факты, и на них, как на шампур, нанизываются чужие небылицы вперемешку с собственными. Знакомый вкус обывательщины, щедро приправленный псевдоисторическим декором. Видимо, господин сочинитель претендует на значительность. Так легко впасть в ошибку и приобщиться к ней, да еще полагая, что это нечто талантливое и высокое.
Интервью закончено. Оператор выключает камеру. Редактор сдержанно благодарит меня. Губы Инессы расплываются в улыбке. Сразу приходит на ум извращенная форма любви. Почему, собственно, извращенная? Какой-то ханжа придумал, а мы повторяем.


– Ты больше рассказал о своих литературных пристрастиях, чем о разлучнице, – иронизирует Татьяна. Юмор – это хороший знак. И я не ошибся. – Завтра во дворце спорта концерт группы «Nazareth». По старой дружбе в филармонии мне оставят пару билетов, – бывший аккомпаниатор тяжело вздыхает. – Сходим?


На протяжении всего выступления Таня порывалась на сцену, чтобы поцеловать Дэна МакКафертни. Я ее усиленно не пускал. Думаю, секьюрити разделили бы мою точку зрения.
Всё-таки любимых исполнителей лучше слушать дома на DVD: довольно печальное зрелище – наблюдать шестидесятилетних увядших кумиров, умеренно скачущих по сцене. Лет двадцать назад я был на концерте тех же «Nazareth» в Будапеште. О, это было настоящее шоу!

 Мы возвращаемся с концерта пешком. Таня несет в себе сентиментально-лирическое настроение. Она в черном вечернем платье; нитка жемчуга украшает и без того красивую длинную шею. Мужики-охотники, шныряющие по набережной в надежде найти бесплатную женщину, вожделенно смотрят на мою спутницу. Таня правдоподобно делает вид, что это ей безразлично, и с улыбкой слушает мою болтовню. Глаза ее многообещающе блестят. Я уже упоминал, что ухаживал за Таней, но тогда это не принесло желаемого результата. Сейчас же ситуация поменялась – муж ушел к другой, и ему надо было срочно мстить. Орудием был выбран я. Впрочем, меня это не угнетало. Таня же не знает того, что необходимо знать порядочной женщине: нельзя спать с мужчиной без любви – разочарования не миновать. Но, похоже, сегодня она решила поменять свой нравственный статус. Таня берет меня под руку и время от времени эротично прижимается к моему плечу. Листья платана ласково шуршат в прибрежном бризе. Лунные блики неловко плещутся в черном колыхании моря.
– Почему ты не целуешь меня? – она останавливается и игриво смотрит мне в глаза.
Но я выжидаю. В любви, как на войне – все средства хороши. Вожделение изменяет лицо Тани почти до неузнаваемости, и это необыкновенно волнует. Я обнимаю ее и целую. Страстный поцелуй – это прелюдия к прелюбодейству. Шелк платья охотно позволяет моим рукам ощутить ее тело. Шум прибоя через определенные промежутки времени заглушает Танино томное постанывание. Мы ловим такси и едем к ней домой.


Таня открывает дверь, и с полдюжины кошек с истошными криками устремляются навстречу своей хозяйке. Запах в квартире соответствует количеству проживающих в ней животных.
– Иди в гостиную, включи музыку. Если хочешь, открой бар, – она смущенно улыбается. – А я покормлю своих лапочек.
Пока Таня занималась кошками, принимала душ, заваривала кофе, я успел нанести изрядный ущерб ее запасам спиртного. Особенно крепкому Мартини. Я уже всерьез решил напиться и поставил соответствующий этому мероприятию диск Роберта Планта, но в комнату вошла Таня. Вся такая беспокойная, только что после душа, в волнующем, небрежно запахнутом халатике. Слава Аполлону, в длинном. Дело в том, что мы когда-то отдыхали на диком пляже под Геленджиком, и я обнаружил у нее щекотливую особенность. Фигура у Тани великолепная, но ее ноги вызвали у меня сексуальный протест; нет, они были стройные, даже very, но крепкие, жилистые, рельефные, как у мужика, и я старался на них не смотреть.

Таня садится рядом со мной, смотрит на опустевшую бутылку и подозрительно заглядывает мне в глаза. Милая девочка, не переживай – для меня это детская доза. Я наливаю Тане вина, улыбаюсь, и она несколько успокаивается. Стол, за которым мы сидим, и постель разделяют несколько шагов, но как преодолеть это расстояние без пошлости? У хозяйки, видимо, такой проблемы не существует. Вдумчивым замедленным движением, словно она пришла на рентген, Таня развязывает пояс на халате, и чудная нагота ее заслоняет собой остальной мир. Стол услужливо прикрывает ее ноги. Она подходит ко мне и, расстегнув рубашку, швыряет ее на пол. Та же участь постигает и брюки. Каким-то образом мы перемещаемся в кровать. Таня целует мне плечи, грудь, живот…  Не в силах отвести взгляд, я любуюсь ее фигурой, лаская волосы, груди, бедра. Может ли женщина выглядеть бесстыдной, когда свою определенную смелость она дарит тебе?
Довольно долго мы лежим без движения; сладостная истома накрывает наши тела. Не в силах скрыть своего смущения, едва взглянув на меня, Таня идет на кухню заваривать кофе. За любыми нашими восторгами стоит разочарование, ибо исполнение всегда враг желания. В определенный момент мы восхищаемся чем-то или кем-то, затем в такой же степени наступает отрезвление реальностью. Вот такая грустная диспропорция человеческих отношений.
Несколько минут я ищу ответ на веселеньких сиреневых обоях, затем встаю и наливаю себе Мартини.
С подносом в руках, сопровождаемая кошками, в комнату входит Таня.
Нас ждет чудная ночь.