Блуждающие. Произведение А. Федорова-Давыдова

Блуждающие.  Произведение А. Федорова-Давыдова.

Долг.

На дворе бушевала жестокая метель, дул сильный ветер и наметал целые горы снегу, засыпая им избенки села Кудимова до самых крыш. В сумерки церковный сторож Поликарпыч отправился к священнику. Старик сидел за чаем.
- Что ты, Поликарпыч? - спросил он. – Али дело какое до меня?
- Да что, батюшка, метель лютая. И Боже ты мой, какая поземка мжить! Поди много по степи блуждают, дороги не найдут. Грехом и замерзнут. Все может статься. Так я и думаю, надо нам нынче в ночь с колокольни звонить. А то жаль ведь, сколько людей замерзнуть могут.
- Ну, что ж, с Богом! – сказал батюшка. – Один звонить будешь?
- Где ж мне успеть, батюшка? Несподручно одному-то… Иззябнешь весь. А я с Федькой-мальчугой – попеременно благовестить буду. Вот что…
- Ну, ладно! С Богом!

У нас это водится, что с колокольни звонят во время метели. Те, кто идут в поле, слышат благовест, - на него и путь держат. Много народу этим дорогу находит и до жилья добирается.
Смеркалось, когда Поликарпыч в полушубке, замотав по-бабьи шерстяным платком голову, вышел из сторожки к церкви и полез по узенькой винтовой лесенке, с обшарканными ступеньками, на колокольню. А там ветру раздолье было: он словно пронизывал снежной пылью колокольню, силясь сорвать ее и колокола, которые тихо звякали… Вскоре первый удар сорвался с колокольни и тотчас словно замер под воем ветра… Нелегкое дело принял на себя Поликарпыч. Резкий холод змейками пробирался в рукава, за шею, в валенки. Острый мелкий снег больно колол лицо, слепил глаза; снежинки таяли на лице, а холодный ветер, как ножами, резал мокрое от снега лицо и не давал даже возможности дух перевести, словно камнем давил на грудь… И кругом шло какое-то беснование: слышался шорох мерзлых снежинок, свист ветра сквозь пролеты колокольни.

Поликарпыч стал спиной к ветру, так было легче, можно было отдышаться и опамятоваться. А между тем порыв ветра с силой упирался ему в спину и ноги, словно спихнуть его хотел, и в бессильной злобе бешено трепал полы обмерзшего полушубка. Мимо неслись белыми тенями вихри снега. «Ну, и погодка! Страсти Господни!» ворчал Поликарпыч, а сам все дергал и дергал веревку от языка колокола, и колокол гудел над ним как-то глухо, печально, и звон его словно тут же замирал на колокольне и, казалось, тщетно звал своим медным языком: «Бом, бом, бом!.. Сюда, к нам!.. Бом, бом, бом!..» Скоро и руки и ноги закоченели у Поликарпыча, и он пошел греться в сторожку, а вместо себя выслал Федьку…

А в это время верстах в трех от села Кудимова, в чистом поле, стояли крестьянские розвальни с кибиткой. Утомленная лошадь завязла по колени в снегу, понурив голову и развесив уши, и ветер беспощадно трепал ее всклокоченную гриву. В тулупе, весь залепленный снегом, возчик стоял около саней.
- Ну, что, Аким? – спросил женский голос из кибитки.
- Что? Заплутались!.. – проворчал мужик. – Кто ее, дорогу-то, разберет! Ишь ты, - все чисто!..
- Так ты бы дальше хоть ехал!
- Куда ехать-то? Кругом сугробы; лошадь зря морить, и так еле на ногах стоит… Все одно замерзать придется…
Из-под кибитки раздался детский голос.
- Спи, спи… Сейчас дома будем! – стала уговаривать мать свою девочку. – Аким! Поди сюда, слышишь, - словно звон?
- Слышу-то я, слышу давно да диву дивлюсь. Бывает, что перед смертью с неба звон слышишь, это по душу по твою с неба звон идет.
- Нет, это звон настоящий. Слушай-ка… - сказала женщина.
Аким прислушался; новым порывом ветра вдруг отчетливо донеслось: «Дон, дон, дон!..» а потом снова за шумом пурги звон будто канул куда-то…
- А ведь это в Кудимове звонят, точно… - быстро проговорил мужик. – И недалеча, живо доедем. Но, но, милая!..
Он взял вожжи и пошел рядом с санями по сугробам с жалобным скрипом.

Метель все не унимается. Жутко, холодно Поликарпычу; руки, ноги у него зашлись. Федьку он услал спать, - вовсе смерз мальчишка, - а сам остался один на своем мосту… «Дотяну до рассвета, - соображал он: - ветер-то словно бы ослабевать стал… Али это мне только так кажется?..» Машинально звонит он, и кажется ему, словно каждым ударом колокола одолевает он какое-то страшное чудовище – эту метель. Кажется, само сердце его рвется из груди вместе со звоном колокола навстречу тем далеко странствующим, блуждающим без пути-дороги людям, навстречу обессилившим, удрученным, которым в эту глухую ночь нет радостного просвета, нет путеводной искорки в суровой, мятущейся от снежной сетки, унылой дали…
Вот почему, стиснув зубы, забыл старик, что ноги у него немеют, что руки его, как вцепились в веревку, так и замерли, что голова его горит и кружится от усталости и бессонной ночи, и дыхание с болью спирается в груди; но он звонит неумолчно, словно будит и рассеивает эту глухую полночную тьму…

Утром брезжило, когда он подходил к своей сторожке… У ворот его стояли розвальни… Это кто бы такой?.. подумал Поликарпыч.
- Деда-у, – крикнул обогревшийся и выспавшийся Федька с крылечка, - иди скореича! – Мамка из Питера приехала… Насилу добралась в метель…
Поликарпыч только перекрестился истово.

А метель не утихала. Казалось, день и не пробуждался, а тянулись все те же однотонные, унылые сумерки… Ровным белым снеговым ковром затянуло избы села Кудимова; только ометы еще кое-как намечивались на задах села, да колоколенка вырисовывалась на туманной мгле неутихающей метели. Затаилась живая жизнь под сугробами, что нахлобучились над избушками; забились собаки по закутам; вдоль по улице носятся только. Словно призраки, снежные вихри, крутятся в воронку и начинают подниматься конусом вверх, и чудится, будто дымятся, курятся островерхие снежные сугробы…

Батюшка читал какую-то книгу около жарко натопленной изразцовой лежанки, когда к нему вошел Поликарпыч.
- Что, старина? – спросил его батюшка. – За каким делом?
- Благословите, батюшка, и нынче ночь звонить, - сказал он, - потому как метелица мжит, – страсти господни…
- Да ты и эту ночь не спать? – спросил батюшка. – Маятно, чай, так-то?
- Маятно, точно, да неладно и не звонить. Ко мне вон Никифор ужо зайдет на сменки. Да и Федька тоже…
- Да тебе-то что? – сказал с улыбкой батюшка. – Дождался своих. Отдохни, для кого тебе стараться-то?
Поликарпыч медленно поднял голову и сказал:
- А блуждающие-то, батюшка! Как же?.. в степи-то?.. Там без знака-то нашего… замерзать, стало, будут? А тоже ведь человеки; тоже у каждого свой дом, своя семья… Ребятишки-мялявки на печке сопят…

И батюшка встал, поспешно этак встал и к Поликарпычу подошел, в голову его поцеловал.
- Прости, - говорит, - что не так о тебе помыслил… и благослови тебя Бог!
Поликарпыч задумчиво вышел из горницы, и в эту ночь звон сторожевого колокола также страстно рвался с колокольни в беспросветную даль темной вьюжной ночи, где блуждали, страдая и изнемогая, одинаковые с нами страждущие «человеки»…

yuliyaberdnik/Юлия Бердник