Остался умирать

   
Сегодня он проснулся в начале десятого. Минуту лежал с открытыми глазами, бессмысленно глядя в потолок, потом потянулся, зевнул. Где-то в пояснице болезненно хрустнуло.
«Чёрт бы её побрал – поясницу эту! Когда-нибудь она сведёт меня в могилу!»
Осторожно поёрзал под одеялом, проверяя повторится ли боль и, когда ничего не случилось, расплылся в довольной улыбке. Яркое весеннее солнце проникало в окно и нежно золотилось на белых занавесках. Он зажмурился, почмокал губами и посмотрел на часы.
«Ого! С каждым днём всё позже. А ведь когда-то я позже шести не просыпался. Проклятая старость!»
Левая ноздря забилась, и он начал ковырять в ней заскорузлым пальцем. Для этой цели на одном из пальцев ноготь был чуть длиннее остальных. Вытащив засохшую козявку с при-липшими к ней двумя волосинками, он несколько минут катал её между большим и средним пальцами. Луч солнца выбился в щель между занавесками и упрямо застыл на его щеке.
«Ну всё! Надо вставать и идти на улицу и так уже проспал всё утро!»
Не сгибая спины, словно покойник из гроба, он встал с кровати, сунул ноги в тапки и прошлёпал в ванную. Долго стоял над унитазом, потом долго смотрел на себя в зеркало. Смуглое вытянутое лицо с крупными морщинами, избороздившими его щёки продольными дугами, крупный пористый нос и бледные, словно прозрачные линзы глаза. Дряблая, как у общипанной курицы шея и длинные с круглыми набалдашниками суставов пальцы. В далёкой молодости его ужасала мысль, что когда-нибудь он станет таким. Но он с ней смирился, также, как и с другой, более тяжёлой: он одинок и никому не нужен.
Старик наклонился над умывальником, и тут же спину пронзила раскалённая игла.
— А, чтоб ты провалилась к чёрту!
Осторожно начал выпрямляться, пока не застыл в неудобной позе. Затылок и лоб покры-лись испариной, пульс участился, в ушах зашумело.
«Ну, вот опять! Опять надо наматывать эту чёртову штуку! Как будто это кому-нибудь помогало!»
Проковыляв в комнату, он смерил давление. Стрелка с лёгким шипением поползла вниз.
160 на 110.
«Нет, к чёрту. Таблетки я сегодня пить не буду, от них постоянно в сон клонит. А как можно спать, когда на улице такой день?!»
Отодвинув штору, он посмотрел на градусник – красный столбик застыл между 18 и 19 градусами тепла. С кислой миной постоял у окна, постучал пальцем по батарее, потом подо-шёл к старому шифоньеру и начал одеваться. Влез в синие с катышками спортивные штаны, накинул байковую рубашку в клеточку, натянул на голову серую кепку и вышел на лестничную площадку. Подошёл к двери соседей, прислушался.
«А Тамка ещё спит, небось. Видать, переутомилась после вчерашних криков-то».
Тихо посмеиваясь, он начал спускаться по ступенькам.
День на улице действительно был великолепным и, хотя старик уже и не помнил, сколь-ко таких дней было в его жизни, ему казалось, что этот будет для него особенным.  Иначе как объяснить этот озорной трепет в его душе? Как будто давно потухший кратер начал пробуж-даться, напоминая о тех чувствах без которых его жизнь была плоской и серой как поднос из нержавейки. Старик чуть не расплакался. Снова зашумело в ушах и жар бросился в голову.   
«Чёртово давление! И что это со мной сегодня такое?»
Он присел на лавочку под беседкой из виноградных листьев. При этом в его старом, иссохшем теле снова что-то хрустнуло, отозвавшись медленной болью сразу в нескольких суставах. Каждый раз, когда это происходило, он представлял себя каким-то заржавевшим механизмом, в котором из года в год выходила из строя очередная деталь. Три его неисправности уже не подлежали ремонту - радикулит, артрит и простатит. Но больше всего он боялся гипертонии. Другие просто причиняли боль - пусть даже она и  была такой сильной, что ему порой казалось будто в него вкручивают штопор. К этой боли он привык, как люди привыкают носить одежду. Но никак не мог привыкнуть к ощущению, когда мир внезапно начинал темнеть, голову как будто зажимали в тиски и ему казалось, что он проваливается в неведомую пучину.
 «Чёрт бы её подрал! Что мне – не жить теперь, в самом деле?»
Пошуровал пальцами в кармане и выудил помятую пачку сигарет «Атаман». Доктор за-претил ему курить, но он всё равно курил, даже когда кашель доводил его до изнеможения.  В окне на третьем этаже дёрнулась занавеска, и, старик, заметив это движение, хитро улыбнулся.
«Ага, проснулась колода! Ну, чего смотришь? Как ни выглянет, так глаза – злющие-злющие! Только и думает, как бы ко мне прицепиться. Видать, помнит ещё как я ей вставил лет сорок назад…или тридцать. И чего теперь так сатанеть – сама же передо мной вертела своими цацками… Странный народ, эти бабы».
Из подъезда вышел заспанный сосед с первого этажа, поёжился, попросил сигарету. Старик, нехотя, протянул одну. Тот сел рядом, закинув ногу на ногу.
— Что, Колян, уже и на сигареты денег нет?
Сосед хмуро взглянул на старика. Всклокоченные волосы, короткая щетина, обрюзгшие губы. Глаза словно плавали в прозрачной слизи, в них застыла бессильная лихорадка жизни. 
— А ты посиди пару месяцев без зарплаты – потом скажешь мне, сколько у тебя денег останется.
— Да, время нынче не то, - вздохнул старик. — Молодым сейчас трудно.
Сосед сплюнул и затянулся сигаретой. Пробившееся сквозь листья солнце заставило его прищуриться. Старик вспомнил, что сам так и не закурил и начал задумчиво заталкивать сигарету в мундштук.   
«А может, молодые уже не те? Ну, конечно не те! Эх, помню в сорок третьем под Лиси-чанском пошли в разведку – так Вовка Рябой фрица, штыком-то чуть не выпотрошил! Из него уже хлещет как из дырявого шланга, а он всё колет и колет…Да, такой бы зарплаты ждать не стал. Жаль, я его после войны не видел. Сюда бы сейчас Вовку, да пару автоматов, мы бы им устроили!»
Старик ухмыльнулся и нервно потёр руки. Слезящиеся глаза с подозрением на него по-косились.
— Чего смешного-то?
— Дурак ты,  Колян. Дурак, да и всё, ей-богу!
Сосед уронил сигарету на штаны, чертыхнулся и начал стряхивать пепел.
— А ты умный, да? Расселся тут, пердун старый! Всё сидишь, чего-то там бормочешь с утра до вечера. Уже и на тот свет пора, так нет – надо ещё на этом людям крови попортить!
Он растоптал сигарету и, шаркая наполовину отклеенной подошвой шлёпанца, скрылся в подъезде. Старик  мочал, но его так  и распирало от возмущения. Снова участился пульс, заболела голова. Он закрыл глаза и медленно, словно в трясину погрузился в свои воспоминания. Они нарисовали ему хвойный лес, солдат сидящих вокруг костра, запах печёной картошки и худую чернобровую девушку в пилотке и гимнастёрке цвета зелёного чая. Как же её звали? Люда или Света… Ах, какой она тогда была хорошенькой!   
Тамара Петровна отошла от окна и повернулась к невестке, которая широким блестящим ножом резала овощи  для салата.      
— Опять он там сидит. Что у него - стульев дома нету?
Сероглазая девушка с, кудрявыми, подсушенными феном волосами прервала своё заня-тие, почесала маленький нос, затем снова застучала ножом по дощечке. 
— Дома ему скучно, вот он и выходит на улицу посидеть. Что в этом такого?
— Тебе ничего, а мне мусор выносить. А как я пройду, если он там сидит?
— Ну, не укусит же он вас. Не понимаю, чего вы его так боитесь?
Тамара Петровна фыркнула и ничего не сказала. Девушка ссыпала нарезанные огурцы и помидоры в салатницу, вытерла руки о фартук и подошла к окну посмотреть на старика.
— По-моему он заснул. Если не…
Она замолчала, с растерянностью переводя взгляд то на свекровь, то на неподвижную фигуру на лавочке. Тамара Петровна резким шагом подошла к окну, её массивные красно-белые руки прижались к щекам. 
— Батюшки, а вдруг и правда!
Всё её громоздкое тело всколыхнулось, когда она бросилась вон из квартиры. Гулко сбе-жала по ступенькам. Не прошло и двадцати секунд, как она уже тормошила старика.
— А… что… Немец наступает?
— Какой немец, дурень! Совсем уже из ума выжил?
Старик открыл глаза и недоумённо захлопал выцветшими ресницами. Тамара Петровна в своём цветастом платье стояла перед ним, уперев руки в бока.
— А, это ты Тамара…  Тьфу, чёрт! Кажется я задремал. 
— Вот и шёл бы домой спать, вместо того, чтобы людям голову морочить. Я из-за тебя, дурня старого, мусор не вынесла!
Сухие губы старика растянулись в едкой улыбке.
— А чего это ты вдруг выскочила? Всё неймётся тебе. Помнишь, как мы с тобой после танцулек…Какой же это был год?
Глаза Тамары Петровны сузились, лицо хищно вытянулось и она нависла над стариком, словно живая скала. Её мясистое лицо с вкраплениями глаз приобрело нездоровый оттенок.
— Ты бы лучше попридержал свой грязный язык, а то как бы я тебе его не отрезала.
— Чего ж ножницы сразу не взяла?
Тамара Петровна выпрямилась, глубоко вздохнула и зашагала к подъезду. На пороге остановилась и бросила через плечо:
— Лучше б ты и впрямь помер, козлина.
Старик засмеялся надтреснутым смехом, который тут же перешёл в кашель. На глазах выступили слёзы. За сегодняшнее утро ему уже дважды желали смерти. Ему фронтовику с ор-деном Великой Отечественной 1-й степени, орденом Победы и ещё кучей медалей, которые он хранил в старой коробке из-под часов. 
«Вот стерва! А ведь, когда-то чуть ли мне на шею не вешалась. Когда-то я чечётку так отбивал, что мне весь взвод хлопал. А теперь я старый козлина. Разве это жизнь?»
Он снова прикрыл глаза, погрузившись в воспоминания. 
Его жизнь осталась там, на войне, рядом с той девушкой из штаба. С полевой кухней и грубоватыми анекдотами. Как она тогда смеялась! Как стучали сапоги по дощатому полу, ко-гда она танцевала! И звуки вальса наполняли душу щемящим трепетом, и весна накануне по-беды была яркой и ласковой. А какие вечерами были гулянья! По улицам были развешаны простые гирлянды, гуляли толпы пьяных от счастья людей, в каждом углу раздавался весёлый смех. И тьма была не такой страшной.
На лавку запрыгнул рыжий кот с белым воротником и, урча, начал устраиваться рядом. Мир старика поблек, звуки послевоенных маршей и песен подгулявших вояк растворились в щебете птиц и бормотании пенсионеров собравшихся неподалёку. Кто-то из соседей вышел из подъезда, рассеянно с ним поздоровался и заспешил по своим делам. Старик с тоской оглядывался вокруг. В синем небе гудел самолёт, за оградой детского сада, смеясь и крича, бегали дети. Лёгкая паутина играла радужными блёстками солнца, шумела над головой черёмуха и прохладный весенний воздух был чистым как стекло. Весь мир вокруг переливался красками весны, но для старика они были чужими и пресными. Этот мир был враждебным и он ждал его смерти. 
— Нет, я ещё не умер. Я ещё могу… я ещё покажу.
Мимо проходили третьеклассники, возвращавшиеся с занятий. Две девочки в ярких кур-точках и два мальчика в тёмных костюмчиках, уныло тащившие свои рюкзаки и девочек.
— Вот Никитична, клювдия, взяла, пару влепила! – сказал один из мальчиков. - Ещё и в дневник поставила, дура толстожопая.
— При девочках так говорить нельзя, -  сказала девочка со светлыми волосами, вскинув ресницы и надув губки.
— Ой-ой-ой, какие мы нежные! Может тебе, Макарина, ещё козюли из носа достать и на вилочку намотать – ням-ням?
— Дурак! – Девочка замахнулась пакетом, в котором была спортивная форма и стукнула им мальчика по голове.
— Ах ты так! Ну, тогда сама и тащи свою торбу!
Он бросил её рюкзачок на землю и подбутснул его ногой, но немного не рассчитал, и рюкзак, покатившись, свалился в канализационный люк.
— Мои книжки! – закричала девочка. – Ты, что наделал – саранча навозная? - Она снова замахнулась пакетом и засветила ему прямо между глаз. Какая-то дородная тётя,  проходившая мимо, посмотрела на неё и, покачав головой, произнесла с укором:
— Ай-яй-яй, такая девочка, а дерётся хуже уличного оборвыша. Родители тебя совсем не воспитывают, да?
— А они у неё в пещере живут, вместе с обезьянами,  - сказал другой мальчишка.
Тут девочка расплакалась. Подруга, обняла её, сверкнув глазками на обидчика.
— Сам ты обезьяна.
Старик с любопытством наблюдал эту сцену. Впервые за долгое время в нём проснулось любопытство к этому миру. Он много прожил, много увидел и много всего узнал -  а что теперь? Всю его жизнь, все  подвиги и знания зароют вместе с ним в могилу и никто о них даже не вспомнит. А даже если и вспомнит ему-то уже будет всё равно. Нет, никакие покрытые плесенью воспоминания не могут сравниться с мгновением  бьющего, словно фонтан искр детского глупого счастья.
— Эх, была-не была!
Старик медленно поднялся, при этом ноющая боль снова проснулась в негнущихся суставах. Прихрамывая и держась за поясницу подошёл к школьницам, которые сиротливо стояли в обнимку. Девочка перестала плакать и теперь они с подругой с удивлением на него глазели. Их одноклассники устроились на бордюре, один с виновато-обиженным видом потирал макушку, другой щурился на солнце. 
Подтянув штаны, старик опустился на корточки и заглянул в люк.
— Дедушка, смотрите не упадите. Там глубоко.
— Кому это ты говоришь, сопливая? – проворчал он. – Да я в твоём возрасте и не в такие канавы прыгал!
— Я не сопливая, - с достоинством ответила девочка и шмыгнула носом.
Из тёмного провала несло тухлой сыростью, где-то шумела вода.
«Если я ещё на что-то годен, то я его достану. И пускай эта корова ещё попробует на-звать меня старым козлом! Я ей все волосы повыдираю!»
Покряхтев над люком, он начал спускаться, судорожно цепляясь за вделанные в бетон уключины. Каждая оставляла на его ладонях полосы ржавчины. Пульс гулкими молоточками стучал в ушах, а крупные вены на руках казалось вот-вот лопнут от перенапряжения. Старик посмотрел вниз. До дна было ещё далеко, а он преодолел только четыре ступеньки.
«Нет, я не смогу. Слишком тяжело. Слишком глубоко…Проклятое давление! Чёртов арт-рит! Пропади оно всё пропадом!»
 В круге бледно-белого света над ним появились две круглые встревоженные головки.
 — Дедушка, может вы поднимитесь, а мы попросим кого-нибудь другого?
  — Сейчас, сейчас… Я его достану…
Правая нога соскользнула и он повис на руках. В кисти как будто воткнули гвозди. Он скривился, но упрямо продолжил спускаться.
Тамара Петровна стояла за тюлевой занавеской с выражением благоговейного ужаса. 
— Что этому старому пню опять в голову взбрело? Куда он лезет? Нет, ты только посмотри на это!
Её невестка подошла к окну, её серые глаза расширились от удивления.
— О, Господи! Как бы не пришлось скорую вызывать.
— Придётся вызвать на всякий случай. У старого уже совсем крыша поехала.
Тамара Петровна вышла в прихожую, сняла трубку, начала набирать номер, но вдруг за-думалась. 
«А если с ним ничего не случится? Приедут санитары, увидят, что всё в порядке и уедут. И я выставлю себя полной дурой, а он опять будет надо мной насмехаться. Нет, больше я это-го не допущу!»
Она повесила трубку и вернулась на кухню, где её невестка обеспокоено следила за про-исходящим.
— Я вызвала скорую, сейчас приедут.
Старик упёрся подошвой в стену и застыл в нелепой позе. Всё тело ломило от непривычного напряжения, в голове как будто разбудили улей. Перед глазами плавали тёмные круги и воздух стал тяжёлым словно свинец.
«Сто шестьдесят или сто восемьдесят? Нет, больше… Ну и хрен с ним! Главное - не упасть. Если упаду – всё, конец».
Затхлая тьма стала гуще а боль как бы отдалённее. Его словно поместили в воздухоне-проницаемую жаровню, в которой что-то отвратительно звенело. Единственной мыслью, ко-торая ещё билась в его сознании, было не отпускать уключины. Старик сжал их изо всех сил и новая вспышка боли привела его в чувство.  Он спустился ещё на несколько шагов. На дне лежало яркое размытое пятно. Но было ещё слишком высоко, чтобы он мог до него дотянуться. Внезапно стало так темно, что он перестал различать собственные руки. На миг сердце старика остановилось. Невыносимый звон заполнил всё вокруг и начал уносить его в какие-то неведомые глубины.
 «Ну, вот и всё. Жаль, не достал этот чёртов рюкзак!»
 Он с тоской посмотрел вверх и тут же понял в чём дело. 
— Эй вы там! А ну отойдите от люка! Не видно ничего!
Четыре головы отодвинулись, и вниз хлынул яркий свет. Настолько яркий, что старик не  удержался и свалился, угодив задом прямо в грязную лужу. Несколько минут сидел, ошалело озираясь. Вверху показались две мальчишеские рожицы, которые тут же начали кривляться.
— Трубочист! Трубочист! Старый грязный трубочист!
— Ну, я вам устрою, - проворчал старик. Убедившись, что ничего себе не сломал, медленно поднялся и вытащил из лужи промокший бледно-розовый рюкзак. Несколько минут передохнул. В голове что-то отрывисто пульсировало.
Подъём оказался ещё более тяжёлым, он часто останавливался, но угрожающая тьма больше не подступала и дышалось ему намного легче.
«Всё-таки рано мне ещё в могилу ложиться. Нет, меня так просто не возьмёшь… Я им ещё покажу… Мы с Вовкой им всем покажем!»
 Его переполняло трепетное ликование, как  уставшего спортсмена, которому остались последние метры до финишной прямой. В выцветших глазах появился лихорадочный блеск, губы беззвучно шевелились. Школьники с опаской отпрянули от люка, когда старик весь в пыли и паутине начал выбираться. Светловолосая девочка радостно схватила свой рюкзачок, а старик, не помня себя от ещё одной победы над смертью, восторженно подхватил её и закружил словно большую куклу. 
— Мы им ещё покажем, слышишь?! Как тогда в сорок третьем! Сколько мы этих сволочей положили… И ещё положим – вот, мне бы только форму мою назад, да ППШ с полным магазином … А помнишь, как ты учила меня танцевать, а я тебе ещё на ногу наступил? И ка-кая ночью потом была гроза и одну палатку чуть не унесло?   
Старик хрипло засмеялся, а девочка что-то растерянно лопотала. Школьники стояли, удивлённо разинув рты. Один из них повернулся к другому и покрутил пальцем у виска.
Тамара Петровна, отпрянула от окна, словно ужаленная, её мучнистое лицо неестествен-но побледнело. 
— Ты только посмотри, что он делает, этот старый развратник! Лапает маленькую девоч-ку!  Ну, это уж совсем…
Невестка хотела ей возразить, но непреклонный вид Тамары Петровны заставил её пере-думать. Поджав губы, она твёрдым шагом направилась в прихожую. Сорвала трубку с теле-фонного аппарата и резкими движениями покрутила диск телефона.
— Алло! Психиатрическая больница? Пришлите срочно санитаров! Да…Записывайте ад-рес…
Старик, тем временем, поставил девочку на землю и та, прижимая мокрый рюкзачок к груди, неуверенно зашагала прочь. Её одноклассники прыгали вокруг старика, тыча в него пальцами.
— Вот я вас… я вас сейчас…Расстреляю!
Он насупил брови и двинулся на них, но они, хохоча, разбежались в разные стороны.         
— Куда?! А ну, стоять!
Один из мальчиков спрятался за деревом и стрелял оттуда в старика из воображаемого автомата.
— Ага - так значит. Сейчас я тебя достану, погоди…
Тяжело сипя, он захромал к дереву. Гулкие молоточки опять стучали у него в ушах  весь мир преобразился и играл знакомыми оттенками. Оттенками в которых отчётливо проступили тени прошлого. Мальчик перебежал к другому дереву и показал ему язык.
— Ну, чертёныш! Вовка обходи его справа! А я с этой стороны, наперерез….
Одержимый стремлением поймать мальчишку старик шёл вперёд, не обращая внимания на боль пронзавшую его ноги и позвоночник. Кепка зацепилась за низкую ветку и слетела на землю, обнажив лысину с двумя пучками седых волос по бокам. Старик стал похож на разъя-ренного гнома у которого украли его золото.
— Я вас достану, - бормотал он, - вы… меня… надолго запомните… Как же её звали? Ли-да, Люба, Света…нет, не то. Может Лиля? Надо у старлея спросить. Старлей, тот всех знает. 
Мальчишка добежал до ограды детского садика и начал перелезать через неё. Плотная воспитательница прикрикнула на него, но увидев спешащего за ним старика, замолкла на по-луслове. Задыхаясь, он остановился за решёткой забора. Мальчик уже был по другую сторону и приплясывал от избытка чувств, сверкающее солнце над его головой плясало вместе с ним. Другие дети в ярких комбинезончиках, похожие на цирковых карликов, бросили свои занятия и столпились вокруг. Их удлинённые тени казались старику тенями немецких солдат в зимнем камуфляже. Слюна во рту стала кисло-горькой. По спине пробежал озноб.
«Наступают сволочи. Их слишком много. Уходим. Быстро уходим!»
Две тени подняли свои автоматы. Старик развернулся и побежал назад. Перед его подъ-ездом стоял белый микроавтобус, а к нему, не спеша, направлялись двое рослых парней в бе-лой униформе. Несколько пенсионерок во главе с Тамарой Петровной с озабоченными лицами наблюдали за происходящим.
«Окружили, суки! Нет, меня так просто не возьмёшь. Я таких штабелями укладывал!»
— Стреляем в них ребята! Огонь! Ого-о-о-онь!!!
Но никто не стрелял и люди в белой униформе продолжали неумолимо приближаться. У одного в руке была какая-то белая тряпка, а у другого маленький квадратный чемоданчик.
— Спокойно дедуля, не паникуй. В твоём возрасте это вредно.
Старик начал пятиться назад, загнанно озираясь.
«Чёрт бы вас всех побрал! Почему никто не стреляет? Почему вы молчите сукины дети?! Лиля, Люба, Нина…сто восемьдесят… сто девяносто…»
В голове сквозь непрерывный гул что-то покалывало, словно искорка в разорванном проводе. На лбу и на затылке выступил пот.
«Всех положу… всех… всех…всех до еди…»
Внезапно за спиной раздался треск автоматной очереди, а затем восторженный визг. Старик, как подкошённый рухнул на колени.
— Я попал в него попал! – закричал малыш в синем комбинезоне, размахивая игрушеч-ным автоматом.
Старик завалился набок. В его мозгу растеклось жидкое олово и весь мир заслонил крас-ный туман. Гул постепенно стихал, вместе с ним исчезала и боль. 
«Лиза. Её звали Лиза» - мелькнуло в его угасающем сознании.
Санитары подошли к вытянувшемуся на траве телу. Сморщенное лицо представляло со-бой жуткую маску смерти. Рот перекошен, один глаз закатился под веко, другой смотрит куда-то в сторону. За оградой дети притихли, с недоумением глядя на старика.
— Да, хорошо денёк начался, ничего не скажешь, - пробормотал один из санитаров. — Ну, что стоишь? Вызывай труповозку. Не хватало нам ещё со жмуриками возиться.
Его молодой напарник потоптался на месте, потом направился к машине скорой по-мощи. Там его сразу же окружила кучка зашумевших пенсионеров. Но он только раздражённо махнул рукой и забрался в кабину.
Через час после того как старика увезли, люди начали расходиться. Солнце висело уже высоко и в детском садике был тихий час. Во дворе, окружённом серыми пятиэтажками, на-ступила послеобеденная тишина, нарушаемая только уканьем кукушки и шелестом ветра в листьях деревьев. Тамара Петровна сидела у окна, глядя на улицу ничего не выражающим взглядом и попивая кофе из большой белой чашки с розовым цветком.
«Значит ему это было предначертано свыше, - думала она. – Видит бог, я ничего ему та-кого не желала».
Она вдруг заёрзала на стуле, и оглянулась, словно боялась, что её мысли кто-то услышит. Потом грустно вздохнула.
«Бог дал, бог и взял. Всё по воле божьей. А всё, что по Его воле, всё к лучшему».
За окном сонно ворковали голуби, по радио кто-то исполнял на фортепиано сонату Бет-ховена «К Элизе». Тамара Петровна допила кофе и встала из-за стола. На следующей неделе она с сыном, невесткой и маленьким внуком поедут на отдыхать на Чёрное море. При мысли о песчаном пляже и поблёскивающих зелёным кварцем волнах, на её лице заиграла лучезарная улыбка. И на душе стало светло и уютно.