Собаки моего детства и юности

СТЕПА

Степа меня вырастил. Он был старше меня на четыре года, что по собачьим меркам относило его к взрослым членам семьи. Он воспринимал меня, как хозяйскую блажь, и почитал своей обязанностью заботиться о моей сохранности.

Степа был эрдельтерьер. Очень рослый для своей породы, он имел фантастически аристократическую родословную, корни которой уходили глубоко в дебри немецких баронов. По-видимому, его предки вращались в самом изысканном светском обществе, потому что многие аристократические замашки Степа впитал буквально с молоком матери, потому что никто специально его не дрессировал. Например, он никогда ничего не подбирал с земли, даже если находка была вкусной, а съесть ее никто не запрещал. Найдя однажды внушительный кусок свежей колбасы, он стоял над ней, истекая слюной, но не притронулся к лакомству, пока мама не подобрала колбасу сама и не предложила псу ее съесть. Брал угощение из рук хозяйки он спокойно и аккуратно: крошки не сыпались, а дающие руки не пачкались.

Меня подбрасывали на лето бабушке с дедушкой, которые с мая по октябрь жили на даче, естественно, с собакой. Бабушка целый день хлопотала по хозяйству, а дед проводил время в саду. Считалось, что я гуляю на свежем воздухе под присмотром деда, но в действительности мы со Степой были предоставлены сами себе. Степа уходил с участка и приходил домой по своему разумению, и я брала с него пример.

Все дачники знали, что этот ребенок, свободно разгуливающий по поселку, находится под охраной бородатого пса. Пес же прикладывал огромные усилия к тому, чтобы никто не подумал, что он работает нянькой, дескать, потомку немецких баронов это вовсе не к лицу. Он всегда держался поодаль, делая вид, что ребенок не имеет к нему никакого отношения. Когда же наша прогулка затягивалась, то бабушка выходила на поиски беглецов. К чести Степы надо сказать, что он гораздо быстрее меня откликался на зов, чем не раз и спасал меня от наказания за несанкционированные прогулки.

Степа никогда не был моей собакой. Не был он мне и другом. Меня он не слушался и всерьез никогда не воспринимал. Скорее он причислял меня к движимому имуществу, не более. Наверное, поэтому не скрывал он от меня и своих шалостей: в отсутствие бабушки Степа никогда не пропускал возможности поваляться на ее кровати: зрелище это было недоступно взрослым членам семьи, а мне нередко удавалось застукать шалунишку. Приятность общения с ним была больше следствием его врожденной интеллигентности, чем моей заслугой.

Присутствие Степы в моей жизни имело следствием твердое убеждение, что в нормальной семье один из ее членов непременно должен быть четвероногим.

ВАКСА

Четырнадцать лет прогулок в городе с крупной собакой вынудили мою маму малодушно мечтать о маленькой собачке. Она не могла больше слышать вслед: «Детей бы лучше завели! Эти собаки все мясо съели!» Громкий низкий бас эрделя довершал нервотрепку. Поэтому следующей собакой в нашей семье стала маленькая черная собачка-девочка – малый пудель.
Родословная собачки также не отличалась простотой, поэтому и имя черненькой чепуховинке надо было выбрать какое-нибудь красивое. Но ничего не получалось. Перебирание всех возможных имен, подобное поиску «лошадиной фамилии», результата не дало: ни одно имя не удовлетворило ни членов семьи, ни саму собачку. Ей, по-видимому, и без имени было в самый раз.

Отчаявшись придумать что-нибудь благозвучное, отец в сердцах довольно громко сказал, что такой черной, как вакса, собачонке никакое изящное имя придумать невозможно. На слове «вакса» собачонка пошевелила ушками и посмотрела на папу.
– Вакса?
Собачка снова откликнулась. Так она стала Ваксой.

Вакса была типичной комнатной игрушкой. Она могла часами позировать перед фотоаппаратом, виртуозно ловить теннисные мячики, терпеть стрижки и прически, в общем, полностью отвечать своему назначению: успокаивать, а не трепать нервы хозяевам. Постепенно с ее высоким голосом смирился даже дед, которого собачий дискант напрягал больше всего. В нашем с ним представлении собака только тогда считалась таковой, когда ее голос мог быть полноправно назван лаем, а не балансировать в диапазоне визга.

В те времена я достигла того возраста, когда все стремятся оторваться от родительской опеки и делают попытки начать жизнь сначала. Для меня это была пора шумных компаний, дальних поездок, долгих отсутствий и «беспорядочного образа жизни».

ФИЛЯ

Вот тогда и появился Филя. Его приволокли мои друзья со словами: «Возьми овчарочку, мы его на улице нашли!»
– Ох!
Филя оказался обыкновенной дворняжкой, напоминающей овчарку не больше, чем я императрицу. Но зато он был именно моей собакой, за его судьбу я была ответственна персонально. И он действительно стал мне настоящим другом. Но судьба его была трагична, а жизнь обидно коротка.

В те времена ветеринарных врачей учили в ветеринарной академии лечить животных в «народном хозяйстве», т.е. внимание уделялось преимущественно коровам, лошадям и прочим представителям животного мира, приносящим пользу. А бесполезные домашние собаки и кошки изучались факультативно. Поэтому и в ветеринарных клиниках зачастую нельзя было получить квалифицированную медицинскую помощь. Не было препаратов, вакцин, специалистов…

Когда Филя заболел чумкой, старый врач устало сказал, что в Советском Союзе радикального средства от собачьей чумы нет.
– А не в Советском Союзе? – с юношеским максимализмом спросила я.
– А не в Советском Союзе есть, но нам эти средства недоступны, к сожалению, – старик-врач грустно смотрел на пациента, которому не в силах был помочь. Сколько собак и кошек он не смог вылечить в своей жизни? Вот еще один не самый заметный аспект вредности павшего режима…

Осложнением после чумки стала ужасная болезнь – эпилепсия, очередной из повторяющихся по нарастающей приступов которой добил несчастного пса.