Саша. Вор в законе. Политлагерь в Мордовии. 1958 г

      

В лагерях разрешена почтовая переписка. В моё время позволили переписываться и с теми, кто был в других лагерях. Вот это была не просто «оттепель», а прорыв вешних вод! То есть адрес с литерой П/Я № … не смущал цензоров. Ты можешь получать любое количество писем, а вот ответно посылать – только два письма в месяц. Одно письмо пишется родным. А второе, если не написал другу, – «заочнице». Какие только там фантазии! «Заочница» – любая женщина, «фотка» с адресом которой попала зэку. Впрочем, и фотографии может не быть. Достаточно женского имени, если есть адрес. Когда переписываются с другим лагерем, то здесь более менее всё понятно: или жена (сестра, мать) сидит тоже, или такая же как ты, страждущая и лишённая общения с другим полом, мается. Но вот как «клюют» вольные на первое письмо из-за тюремно-лагерных заборов, трудно понять. Главное затронуть какую-нибудь потаённую струну души. Поэтому, по крайней мере, первое послание, пишется «мастером», часто за вознаграждение. И, к удивлению, многие получали неожиданные ответы. Были «богатые» счастливцы, что придирчиво отбирали себе постоянных заочниц из вороха разных адресов. Впрочем, были и «счастливцы», которым они продавали оставленные без их ответа адреса.

  Я знал много счастливых переписывающихся пар (с заочницами). Отмечу две. Вадим Казовой переписывался с соседним женским лагпунктом нашего Дубровлага с приёмной дочерью Л. Пастернака. После освобождения обоих они «расписались», а потом и эмигрировали, осев в Париже. Я пользовался книгами из библиотеки Пастернака, доставшейся дочери, а значит и Вадиму. Через Бориса Хайбулина, ныне – игумена Варсанофия Владимирской епархии.

  Вторым был Саша, вор в законе. Его судьба была на редкость удивительна.
 
  Маленьким ребёнком он был пойман на улице и определён в какую-то детскую колонию в Сибири. Смутно помнил родителей и богатую обстановку в их доме. Позднее он пришёл к мысли о возможном причастии родителей к советской номенклатуре, подвергшимся репрессии. Вся жизнь Александра, с явно надуманной фамилией, прошла за решёткой. Первый раз его засунули в воронок совсем младенцем. Очень напоминало ему это «мероприятие» на плановую очистку города от кошек и собак. Когда его не на долго выпускали на волю, он совершенствовался в воровской среде. Затем «коро-новался», после чего получил расстрел, замененный на 25 лет «крытки». Сидел во Владимирском Централе. Был абсолютно неграмотным. Школа прошла мимо него. Сидел в одиночке и через какое-то время, кажется на третьем году, стал сходить с ума. Библиотекарша заметила, что, не смотря на дозволенность, он не читает книг. А когда выяснила, что это из-за неграмотности, взялась обучать его. Она была дочерью, а может и не дочерью, начальника тюрьмы, и Саша навсегда остался ей благодарен за своё спасение. Он быстро научился не только читать и писать, но стал поглощать книгу за книгой. А библиотека во владимирском Централе была, пожалуй, третьей по величине книжного фонда, уступая разве что «Ленинке» в Москве и «Герценовке» в Питере. Дело в том, что сюда поступали все библиотеки репрессированных, без особой цензуры и изъятия. Было прекрасное собрание «дореволюционной» литературы (классиков и малознакомых имён), были разные фило-софы, зачастую строго запрещённые «на воле», были и политические деяте-ли, давно расстрелянные и изъятые из других библиотек. Не было только «свежих» газет и всего того, из чего можно было почерпнуть знание о событиях за стенами тюрьмы в данные времена. Саша читал с упоением. Тонкая душа увлеклась поэзией. Почти до обморочного экстаза его привело открытие, что можно рифмовать не только первую со второй строчками, а первую с третьей, и вторую – с четвёртой. Его ждали ямбы, хореи, гипердактилические рифмы, а так же разные формы стихов, катрены, терцины, акростихи, сонеты и, даже, – венки сонетов. О, если бы он попал в одну камеру с профессором стихосложения Даниилом Андреевым, ведь сидели одновременно в одной тюряге, "по соседски"! Но Саше было суждено проводить время в одиночке. До самой смерти.
 
  И вот откуда пришло спасение. Однажды он потребовал бумагу для заявления и написал в ЦК Партии, в Москву. Он писал, что знает, о своей участи умереть в тюрьме, но, если ему всё же удастся вырваться на волю, то он будет жестоко давить коммунистов, без всякой пощады. Как он пришёл к этому, трудно понять. Но он много сделал открытий в том возрасте, когда мир уже ощущается подножием всего бытия не абстрактного человечества, а конкретного общества, в котором обитаешь. Он не был трусом. И не раз шёл на смертельный риск. Вот и сейчас его «дёрнули» из «крытки»  (тюрьмы, где «закрывают» узников на определённый /или неопределённый!/ срок)  на суд, где ему «впаяли» дополнительно политическую статью. 10 лет. Но по закону он эти 10 лет должен был отбыть в политлагере. Так он появился у нас (не ссученный вор в законе!). Из одиночного тюремного заключения – в большую зону с неведомым ему поколением антисоветски настроенных людей. Он интересовался всем, всё ему было впервой. Он ничего не боялся. Для многих «был в авторитете». О воровской доле и жизни не хотел и думать.

   Мне пришлось быть с ним и в тюремных камерах и в лагерных бараках. Сдружились мы к обоюдной пользе, к обоюдному обмену опытом и познаний.

  Этот Саша, ко всему прочему, оказался прекрасным мастером писать письма. Из многих заочниц он выбрал одну, комсомольского секретаря какой-то бригады передовых работниц в глухой провинции. Её фотография с указанием места работы была опубликована в какой-то местной областной газете (а мы все выписывали в КВЧ /«культурно-воспитательной части»/ лагеря свои областные газеты, тогда это было недорого и не считалось лимитированной тратой «на личные нужды»). Сначала Елена робко ответила с желанием «просветить заблудшего». Затем стала прислушиваться к голосу разума, что доносился из-за лагерного забора. В конце концов, захотела приехать и посмотреть на Сашу. Личное свидание давалось только с близкими родственниками. Наученная, она за небольшую плату достала в близлежащем сельсовете справку, что там был в такое-то время зарегистрирован её брак с Сашей. Эти справки были действительны, так как паспортизацией ещё не была охвачена вся страна. И ей дали личное свидание на трое суток. Накануне он не спал и сочинил «400 четверостиший к приезду любимой». Когда она зашла в «комнату личного свидания» после обязательного унизительного обыска и досмотра вещей, он взял её на руки и пока не прочёл до конца все 4 сотни заготовленных четверостиший, носил её как маленького ребёнка, иногда останавливаясь, чтобы поцеловать восхищённые глаза. Их заочная дружба превратилась во всеобъемлющую любовь.

  Дальнейшая судьба Саши очень печальна. Через несколько лет я со слезами слушал, как мне рассказывали, что Саша «сорвался». Один из «наших», не желаю и имени его произносить, проиграл в карты всё своё нехитрое барахло. Был на Одиннадцатом поганый закуток, где играли в карты. Этот «азартный Парамоша» прибежал к Саше и стал просить, чтобы тот отыграл ему, хотя бы верхнюю одежду. Саша отвечал, что дал зарок не садиться  играть. Но тот уговаривал с удвоенной энергией. Кончилось тем, что Саша сходил, сыграл и бросил отыгранное шмотьё на нары проигравшего соблазнителя. После чего не выдержал и пошёл играть дальше. Вскоре его нашли с заточкой в сердце. Где Шекспир? Сейчас говорят – «отдыхает»!