Белкодятел из прокрустовых антарктических волокон

Такое могло иногда случаться – ничего, что у тебя теперь глаза в фасеточку, как у стрекозы, и в них переливается зелёный, электрически мерцающий янтарь. Тебе так даже больше идёт – вместо жидкокристаллических глаз-карандашиков (я помню, ты рисуешь ими реальность), над конструкцией ротоноса воздвигаются два огромных изумрундно-зелёных блина, сквозь матовую огранку которых можно наблюдать плавное перетекание вспышек и импульсов. Чуть выше стрекозиных глаз воздвигается хребет красных хитиновых шипов. заострённых, как взгляды вилок. Такой облик вовсе не лишает тебя права бояться насекомых – в конце концов, вставная голова, и многоликие шлемы-маски это не помеха для чисто органических и не очень фраз и движений.
Когда задрапированная звездящей рябью ветвяная листохрень пригрозила мне зелёным пальчиком, и метнула в меня молнию своих похожих на дверной звонок глаз, я не представлял, какие туннели разойдутся вокруг каждой, кажущейся на первый взгляд случайной фразы. Но всё это было подогнано слишком точно – кирпичики слов, цемент молчания, ничто не запрещало строить бактериям стену – сито. Трясти сито, и просеивать чёрный горох. Действие, не менее бессмысленное, чем развинчивание потных флагов на солёных огурцах – ну зачем им мог понадобиться чёрный горох? Чернее этих гранул концентрированной вечной ночи не может быть пожалуй, ничто, кроме глаз-карандашиков. Но теперь, под защитой стрекозиных стёкол они утратили черноту. А горох по-прежнему сверкает отрицанием, ударяясь об стенку – фильтр. Бактерии трясут стенку, создавая колебания почвы, словно ворочающийся под одеялом тектонических плит гигант. Раскачивают магму. Им это даром не пройдёт.
Органические тучи, метагалактики лицевидных облаков, оскалы которых затерялись в круговерти разнообразных, мигрирующих по воздуху желёз, и жилистая паутина хроматографической ткани, протянутая между нёбом и дёснами мира. Прямо за облаками – космос. Холодный и глазастый. Обросший щетиной жёсткой радиации. Перемазанный вакуумом и инверсионными следами слепых микрочастиц. Дождь чёрного гороха. Входя в атмосферу, мы нагреваемся, видя чёрные шарики лиц друг друга в ореоле пламени. Пожалуйста, не оплавься слишком при входе в атмосферу. Падение. Температура повышается. Мы разгоняемся до такой скорости, что воронка, оставленная единственной горошиной вместит много десятков литров сгущённого молока сингулярной коровы. Брови коровы – бесконечные туннели, оставленные неосторожно оброненными с верхотур мира фразами. Осиновые щепки – туннели так широки, что корова вполне может продеть сквозь брови рога, что она и делает, и так начинается процесс выворачивания коровы наизнанку.
Это был самый странный из цирковых номеров, которые я когда либо видел – на арену, в ослепительные лучи хрустящих от напряжения прожекторов под барабанную дробь выходит корова. Чёрная, вся в пирсинге, с неоновыми огоньками, бегущими по контуру. Молча, руспушив павлиний хвост, корова надевает проколотые в нескольких местах брови на огромные, винтовые рога. Становятся видны жёлтые зубы, в которых гостил кариес. И длинный, ловко извивающийся язык, вгоняющий зрителей в зоофильско-эротический бред. Корова нажимала на кнопку, расположенную где-то за рогами, и полностью выворачивалась наизнанку. Сидящие в первых рядах удивлённо вытирали забрызганные лица. Выходил карлик, садился в вывернутую корову, она схлопывалась, и прямо на арене образовывалась чёрная дыра, засасывающая в себя любой неосторожно оказавшийся там предмет.
Чёрная дыра – космический пылесос. Чья бы корова мычала, но эта – эта корова коллапсировала, и глотала солнца. Галактики, скопления туманностей без следа вворачивались в её жадную глотку, словно крокодильчики, спущенные в унитаз. Корова – пожирательница миров. Когда-нибудь она доберётся и сюда – и вытянет меня в сверхтонкую макаронину. Сверхчёрного цвета, ибо нехуй быть чёрным горохом, и долбить стенку – не важно, стенку бактериального фильтра, или клеточные стенки нейронов, или мягкие резиновые стены блёклого, усыпляющего цвета… Осознание того, что бактериям не угнаться за мной – дьявольская амбивалетность. Нет никакого толка синеветь в рядах бактерий – но будучи проглоченым сингулярностью с рогами, я только вызову их смех. Бактерии ещё посмеются надо мной – неужели я живу только ради их смеха?!