Волокита праведного безделья

Я ступаю по линии, великая природа которой навсегда осела в зубах зернистого заката. Огонь дрожит в отражениях на тоненькой плёнки слизи, покрывающей глаза, твоё лицо как мыльный пузырь, пришпиленный к стене из пустоты. Хруст тайных знаков на моих ступнях. Снабжённая глазами вилка в кольчатых путах синей змеи. Бесхребетный песок убегает дразнящими струями, кипя словно пульсирующая лава на лице океана, шипя сквозь стебли. Мои языки уже натёрли мозоль об эту ядовитую, но сладкую сказку… В глазах – волосатая спираль, сквозь которую продета еле скрученная с моим невесомым двойником нитка, где-то между извилинами нежится в жидкости позвоночного столба маленький эмбриональный владыка, чей час ещё не пробил, он будет расти и вплетаться в нервные сети, окружённый свитой ласкающих его пульсацией вакуолей шаванновских клеток. Всего одна минута, и никчёмная соль на хвосте уже задержана, и можно без опаски двигаться дальше, тихонько шурша вглубь природы.
Я молюсь автомобильным покрышкам, чтобы больше не шёл снег, ведь я стал совсем белый и пушистый, ёж, с иголками вовнутрь, что чревато необратимыми последствиями при попытке пролезть сквозь игольное ушко. Мысль о том, что я произведу звук, способный разбудить мамонта, лишает меня крыльев и делает меня тяжёлым как камень. Только один знает, что внутри я другой, что твёрдый клюв скрывается за личиной осьминога, и ни в кого я не вглядывался так пристально, как в собственный пищевод, распахнув перед зеркалом пасть. Чтобы попасть на пастбище, за пчелиной личиной я прячу ржавый крюк, такой острый, что он вполне может убивать словом, тяжёлый, недобрый крюк, словно жало скорпиона, пока я делю мир на внутренность и наружность мне будет куда его направлять. Но я воистину скорпион, я ослеплён светом кострищ, на которых сжигают демонов прошлого, и некогда бежать прятаться под камень, не в силах отвести глаз я жалю себя, и впрыскиваю яд, весь, до последней капли, судорожная истома разливается по гемолимфе, мозг погружается в отвар красного кирпича, ножка и шляпка Владимира Ильича начинает казаться мне каруселью, там где облакабелокрылыелошадки, там всё увито плющом, там растут одуванчики и в кафе на открытом воздухе в дыму шашлыков порхают нимфы из шлака, я лишь временно забрёл в эту щель, родиться в этом мире, будучи таким переполненным и спиралевидным это всё равно что писать в лифте, только теперь это ещё и почётно. Я, будучи лошадью, забыл каску около подсолнухов, а это означало стерильное прошлое. Но воспоминания бегут из снов и обрушиваются со ступеней, перчатки просят о пощаде, а значит я вывернул мир.
Точкой, через которую вывернулся мир, оказалась середина моего туловища, я был залит ослепительно густыми сетями компота, и копьё позвоночника упёрлось в основание мозга, который в этот момент сношался с виноградными улитками, заползшими в мой череп через глаза. Выстаивая горные цепи периодических сомнений, я исправил вынашиваемый в кошельке план с бурой извёсткой, Будда сидел в кустах, а кусты сидели на подвижной земле, вот такая вот загадка, загвоздка гадких гаечных ключей. Брусья вонзились в стену, там где я отложил в сторону все свои меха. Стало много паранормального потомства, застигнутого за нарушением шести советов, в остроте оплошностей забывших породивший их огонь.
Я иду по линии, черпать разум из вихря зелёного огня. Прохожу сквозь стенки нейронов, белых как светящийся фарфор, словно рога сцепившихся в битве оленей переплетены их рецепторы. Мне бы только спросить дорогу к логову дракона, живущего в моём рюкзаке, рецептор облокотился на ствол древней, трёхсотлетней ивы, ветви словно тонкие дреды флуоресцентного великана, глядящего на своё отражение в воде. Он проглотил блесну, беседуя с вечностью. На костях его растут полипы столиц.
Космос перевернулся, хитин заменил скользкий небосвод, небо стало маленьким как пять копеек – навсегда? В прошлом и будущем расставлены ловушки и сети, куда ни глянь – западня. А настоящее темно, как колодец. Только вовне себя я спокоен, и не пытаюсь заменить словарный запас и лучемётную песню бугристой пищей. Форточка не открывается более чем на несколько миллиметров – не пролезешь, поэтому всё неизменно, во веки веков.

среда, 15 апреля 2009 г.