Дефрагментация спирали сансары

Медленно, скользко-медленно и томительно желеобразно тянутся ряды отвёрток. Тянутся, вместе с прочими продолговатыми инструментами, из скользкой спины стелющегося по степи серо-бурого слизня, томительно медленно ползущего на свои длинные дистанции. Пользующий длинные дистанции с не известными ему самому целями. С ползающими цельными, а иногда и расщеплёнными на две кристаллические половинки синими белками в сумке с инструментарием на плече. Я – желатиноподобный, медлительный пользователь сдвоенных длинных станций на неизвестной высоте. Настройщик нервных узлов насекомоподобного неба снова опоздал – соединённые нервными нитями молний инфра-красные порты в облаках всё ещё обмениваются информацией, судорожно пытаясь дозвониться друг до друга, но кто-то невидимый на земле, словно через гигантскую файловую клизму, накачивает небесные сервера хаосом. Ему, собственно говоря, и дела нет до того, что происходит там, наверху – он всего лишь повышает уровень энтропии, добровольно взвалив на себя миссию вселенского дезинсектора – ну и что в этом такого? Оттуда, снизу, совсем не видно смятения в небесах, не видно того, как дым заводских труб, высунув нос на мгновение, в приступе внезапной паники пытается забиться обратно в породившее его отверстие, отпихивая облака локтями, пуская в ход клыки, когти и закырки. Не видно, как многосегментные кольчатые грифы, зажатые между ячеек, бомбардирую землю живописно пахнущими сгустками переработанных в их длинных кишечниках земляных крабов, которые всё равно не долетят до пункта назначения, героически сгорев в атмосфере. И уже невозможно дозвониться до неба – любой коннект рвётся, страница не может быть загружена, страница не может быть запружена никакой плотиной, никакими бобрами. Как бы не были добры бобры, но даже крики имитирующих звук модема чаек, парящих под самой границей пригодной для дыхания атмосферы не дойдут до вянущих от недавно услышанного ушей, которые обильно усевают провода заоблачных линий. Перья окроплены, паутина рвётся неотъемлемыми голосами летающих модемов, а кто-то невидимый сидит на мосту, пуская в воздух колечки дыма, а пепел, стряхиваемый в воду его невидимым пальцем пускает вокруг себя квадратные круги на воде, и сквозь муть опечаленного отсутствием света и невозможностью фотосинтеза фитопланктона Невидимый для живущих на дне моллюсков с человеческими лицами – как изображение неструктурированных преобразований помех на экранах дрожащих на тонкой водяной плёнке телевизоров.
Дымок поднимается вверх, по ступеням спиральной лестницы ветров, в зеркальные угодья жующих маршрутизаторы языкастых полипов, по пути перемешивая куски файлов, сваливая в одну кучу становление личности, беседу с мозгоёбом, раздвоение на фоне прогоревших остатков, так называемых неофрейдистов, каждый из которых говорит, чей это голос у меня над ухом читает книгу мертвых, тpeтий глаз, не сумeвший выбрaться нapyжy, профилактики венерических заболеваний, эти чищенные семена, а дальше был полный астральнометафизический ****ец. Он мог бы быть гораздо дальше, чем это вообще возможно подумать – возможно, он вообще спит где-то в глубине сибирских снегов, там ещё, говорят, живёт чувак, который не знает о цивилизации и не умеет говорить. Он знает и может всё. Жизнь после смepти реально сущeствyет. Там тоннeль. Тень - гуляка на преждевременных похоронах! Я поднимаю свои руки, смотрю на них - а это оказывается эфирные руки, а физические руки на коленках лежат, а я и те и другие вижу. А вот уже мое родное голое белое тело накрывают накидкой и мать рыдает над ним - везут в морг, а я в панике как так, вообщем я вышел из тела; в мире физики ночь, а в астрале светло как днем, находка совершается уже после факта приобретения и следовательно это все меняет, зло отражается в мреющем море, в постели напротив какой-то медведь ворочается, он напился и его сознание поглощено пришлым моим. Тёмно-бардовые вспышки, пробуждение от громкого стука – кто-то колотится в дверь, да это же сердце колотится, но почему в таком неподходящем месте, ведь этим оно может нарушить шарообразность? Сквозь разрушенную ширь разнообразия – множество маленьких, разноцветных шариков, поднимаются от кровати к потолку, как пузырьки в кастрюле – я начинаю закипать, спирали, из которых я, как только что выяснилось, состою, начинают стремительно раскручивать свои универсально-плёночные сюжеты, в небе вместо светил – серп жёлтого банана, улыбающийся ухмылкой наркомана, завёрнутый в скатерть тумана, с торчащими из кармана хирургическими инструментами, заляпанными кровью клоунов, окна чем-то замазаны, на разноцветных шариках поднимается улыбающийся термометром непонимания медведь. Я спрашиваю его, ведь это сон, правда?, на что он молчит на порядок более ехидно, чем жёлтые колобки из айсикью, и смазывает мои глаза рыбьим хвостом, с которого стекает что-то жгуче-прохладное, приговаривает «спи глазок, спи другой» - а про третий-то забыл! Я понимаю теперь – это было зарезервировано специально. Лучшего резерва дырок просто не придумать – за это и не любят специалисты этих прохладных жёлтых колобков. Сквозь дуру в моём лбу всовываются тонкие металлические руки фантасмагорической бормашины, свёрла гудят словно опьянённые нектаром пчёлы, в камерных печах интеллекта – затянувшийся ремонт, перестановка фрагментов кода, неописуемое путешествие файлов вдоль, на 2000000 лье под сетчаткой, запятнанные машинным маслом и тёмной окалиной фрактальные сдвиги мысли, благопристойный серп оскопил мой разум – полное отключение ментальных ячеек, выдвижные ящики смеются, а палец в резиновой, пахнущей тальком и медикаментами перчатке всё давит на мою кнопку «ресет», пытаясь выдернуть меня из цепких когтей жёлто-зелёного попугая, который немного попугав меня, тянет меня всё глубже в Химеру, с каждым взмахом своих виртуальных крыльев, ведь в ладье солнечного, лучезарного Ра найдётся место для каждого, но что ты скажешь о субмарине Чёрной Луны? Луна остывает в каплях росы на свисающих с ветвей священных дубов хвостиков омелы, птицы слетелись поклевать белых ягод, после чего полёт становится всё больше поход на спиральную лестницу – только непонятно уже, где верх, где низ, я выдёргиваю из хвостового оперения жёлтое перо и засовываю его в рот. Кардиограф выпрямляет линии, и мой пульс отныне – как кошачьи усы.
Злоумышленник получает все эти сведения из базы данных, хранящейся в мoзгу Даpвинa с солнечными копытами, смоченными в пpогнозaх НЛО, которые подмигивают, словно новогодние гирлянды, глядя сверху на снежные шапки несравненной древности, украшающие верхушки пирамид. Это прекрасный, прекрасный темный овраг – все как-будто психоанализ и марксизм были разрублены, 13 пакетов синих звезд словно разрядом скоростным по доске, светило изрыгает огромные фонтаны солнечного вещества, че с ним творилось сложно описать, я уже нихуя не соображал, только вот перьев птичьих много, можно и насобирать. Мой ум – это игольное ушко в угольном мешке, на обочине вселенной, в червоточинах жизни пульс искривлённого времени, спираль раскалённая и искривлённая, как коленная чашечка слизня-хакера, жующего раздвоенную флейту, изливающую все звуки вселенной. Пульсирующими в трансе идиотии сферами зависли сороковаттные нимбы над лампочками. Окольцованный ступенью порога, я готовлюсь видеть сны. Это всё перо – оно источник снов и иллюзий. Кишащие во рту синие белки, размеры которых не превышают трёх с половиной микрон, проникают в кровоток, и метаболизируются в печени как чужеродный агент. За спиной слышится перешёптывание штативов, испуганных столь волнообразными переживаниями. Краеугольное ушко – как стекло, стекает по мерещащим ся мачтам ЛЭП в глубине бронхов, я отращиваю широкоугольные жабры, я слизываю узоры с распростёртой меж ветвей скатерти, я воскресаю фрагментами кода в нервных ганглиях мух, вьющихся над испражнениями киборгов, я поглощаю любые излучения, я вешаю на уши ДНК дятла, что застрял клювом в древесине, я отрицаю хитин и усоногость. На небосклоне с наступлением темноты появляются горожане, Туманность Ориона, вечная пруха энерговолоконных обменников, теория Даpвинa, каверны внутри котёнка, самородки высокой галактики, член ячейки, скелет изнасилованного богомолами огнетушителя, и тот самый коготок – вспахивающий небо несгораемый реликт. Исковерканные исками искры сыплются из глаз поедателя химикатов, перелистывающего языком каталоги, архивированного с головы до ног, и достигшего первого бардо.
С каждым вдохом прибывают всё новые и новые черепно-мозговые черепахи моей тяжёлой панцирной кармы. Двуликий, испещрённый тусклыми биологическими огнями броненосец, вращаясь, шагает мне навстречу изнутри меня. Он такой страшный, что хочется бежать, а он гонит на мост и прямо прямо прямо ведь его зеркальное отражение уже стоит и ждет меня там, а зеркала-зубы, и двери, и окна – мои ноги, тонкие, как у паука сенокосца, запутываются в стенах моих же собственных волос, дверной космос между двух зеркал. Там, где замёрзший дух потребляет зернистый кал. Там, где гранитный клюв прерывает распродажу солнечных пятен. Там, где след предопределяет рельеф подошвы, и даже самого обладателя стопы – и я не оставляю следов. Я лёгок и бестелесен, как перо, или уж во всяком случае как ручка «паркер» в нагрудном кармане кармического комара. Комары содержат тайный смысл. Кома-ры, карма-ры. Отключаясь, присоединённые ко мне многочисленными проводами приборы издают длинный гудок, жёлтое перо, планируя, приземляется на окаменелость моей руки. Свет гаснет. Лифт едет куда-то вбок…




четверг, 15 января 2009 г.