***-25 Посторганическое чудо

Как описать живность, обитающую в сотнях парсеков в глубь селезёнки?
Свет ведра опустошает тёмно-зелёные, с коричневыми потёками простыни эпителия… Блеск чьих-то глаз из разжижающихся ниш. Откуда-то со дна понимаются перистые облачка дыма, распадающиеся на скопления жёлтых овальных микроорганизмов. Они щекочут нос… Щекотка носа становится практически невыносимой, голубыми наволочками опутывая всё моё существо. Моё существо роется в карманах, достаёт нос. Оно смотрит нос на свет, продувает его, напырив щёки, и откуда-то снизу я вижу собственный чих, ударной волной завязывающий коридоры узлом. Ломкие гипсовые трубки, с тонкими, как бумага, стенками, высасывают дождь из облаков, занимаясь транспортировкой влаги на землю. Облака снимают сапоги, и поливают раскинувшиеся во всех направлениях рельсы потом своей кармы. Рельсы, рельсы – до самого горизонта. Подъемные краны танцуют… Задевают облака своими башнями, а мимо кричат вороны, которых хочется назвать чайками. Или заварить из них чай. Хотя, это будет уже бульон.
Сыворотка безмолвия, жёлтые шарики, тёплый и густой жир. Седой полип со дна бульона. Щупальца ветвистые, как рога расплавленного оленя. Я – глаза бульона. Сквозь золотистый туман – полусъедобные блики чьих-то лиц. Лица тех, кто вытянут в полумесяц вековой резьбой и наковальней. Лица тех, кто позабыл ячейки. Лица длинных рук, выдвижные ящики лиц, рука с тяжёлым, блистательным перстнем из канализационных люков, и руки опускают трубы вниз, в жёлто-бурую муть без подсветки. Мои глаза на дне кружки вспыхивают огнём, что я пью бульон из себя, через трубочку, потягивая бульон, словно счастливый комар, а на груди моей – самоварный кран, из которого я наливаю в чашку себя когда мне хочется пить. А когда мне хочется перекусить, я достаю кусачки, и искусанный провод…
Искусный провод опоясывает мой лоб. Уроборосом свёрнуты наушники, на столе кубики пустоты и чашка с тенью осьминога на дне. На моей крыше живёт Карлсон – он будоражит глиальную жидкость в мозгу своим оранжевым пропеллером, прибегая к мигалкам и сиренам для того, чтобы выдручить хоть каплю варенья из под сводов моего сакрального черепа. Моя голова – это Карлсон с пропеллером вовнутрь. Мигалки пробегают вдоль позвоночника… Лестница в ухе – сдвоенный разум. Синяя белка была вкручена в левое плечо отвёрткой. Белку зовут Федя. Она умеет говорить. А сумчатые реликтовые композиторы, по пояс увязшие в моей спине не умеют, но упорно делают вид, что это не так. Взаимодействие долгой ватрушкой пролегает меж ними.
Семеро злобных роботов режут ватрушку ножницами. Их руки растут прямо изо рта. Голос от этого не искажается – роботы привыкли говорить жопой (собственно, это единственное, для чего роботу может быть нужна жопа), а подобная конструкция рта позволяет хранить руки в надёжном месте. Это правда важно. «Вот у одного моего знакомого, который с открытым ртом ещё всегда спал, – начинает рассказывать один робот – отвинтили во сне руки, и привинтили вместо них шеи двух других знакомых. И вот он, значит, просыпается, а у него вместо рук – головы. Смотрят на него, моргают, он в ступоре, а головы ещё и материться начинают. И у каждой изо рта ещё по две руки болтаются. Так этот болт моржовый ничего лучше не придумал, как к этим рукам привинтить к каждой ещё по голове. И вот представьте, идёт он такой весь по улице, изо рта две головы на руках торчат, и у тех двух – ещё у каждой по две. И всё грозился дополнительные восемь голов привинтить – больно уж ему понравилось фракталом себя чувствовать. «Самоподобным сознанием быть хочу, матрёшкой» всё говорил… Так что же вы думаете, из него фикус сделали… Я когда узнал, не поверил, пока мне не показали. Фикус, пацаны, вот бля буду, если соврал – фикус!». «Да знаем мы, ты уже тысячу раз нам рассказывал, как ты фикусом стал… Ножницы передай лучше…» - перебивает его другой робот. «Да не про меня история-то». «Ага, про Вову Пушкина. Фикус ты есть, фикусом и остался. Ты посмотри на себя – веточки, листики, проводочки, диодики – ещё скажи, что ты не фикус. Рас****елось тут, растение… Сиди и фотосинтезируй дальше». Робот-фикус приумолк – он не любил, когда ему напоминают, что он растение. Он глядел внутрь себя, пытаясь до чего-то докопаться, но всё было бес толку. Робот медленно шумел листьями на ветру…
Роботы шумят листьями над моей головой, крабы осторожными вереницами шагают по оранжевой корке неба. Откуда-то из зарослей нарезает птиц ломтиками тусклый электрический фонарь, мигающий вне всяких ритмов. Выдвижные ящички, растекающиеся по разным поверхностям. Из неба выдвигаются ящики, полные апельсинов. Цепочки хитина, стремительный сколопендровый бег по артериям. Звук флейты штопором откуда-то из места, где позвоночник крепится к голове, вонзается в мозг, скользя, как селезень в масле. Шипя, и подёргивая фиолетовым язычком воздух, из ноздри выползает изумрудная змейка. На почти невидимых лесках небо ощетинилось гирьками. Зачем они висят, колеблемые ветром?
Зачем они видят колеблемые ведром кусочки грунта на белом-белом кафеле? Белый шум в их заснеженных глазах, батарейки за спиной, нахмурился карман пиджака, бегают кристаллы соли, называй меня Федя если хочешь. Паззлы ног, карты миров в ботинках, одичавший чемодан дрожит и хрюкает, поедая маринованные зрительные нервы, лошадь пасётся в кассе, а над треугольниками порхает жаба. Вечный, верный и кривой вопрос. Трубки из спины врастают в стену, которая вся – тоже из трубок, с невероятной хитростью переплетённых – а из противоположной стены из трубок же сплетается лицо – и говорит мне…
Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, краны, краны, птицы, птицы, небо, небо, низко, низко, облака, облака, туман, туман, утро, утро… Едет запоздалый параллелепипед, опутанный железной спиралью. Глаза выкрашены сетью. Из стены выходит некто – и он сыт по горло. А выше горла – голоден. В его руках ржавый продолговатый предмет. Он одет в кепку, респиратор, и оранжевую безрукавку, на спине которой написано ***-25. Он водружает сей прибор на пьедестал среди исполосованной рельсами равнины, и, похрустев пальцами, входит обратно в остатки стены, каждый кирпичик которой считает своим долгом научиться размножаться митозом, как бактерии. Когда он уходит, в принесённом им приспособлении что-то срабатывает, зажигается зелёная лампочка, и слышится шум работающего кулера. В небе, над облаками, гремят поезда.


28 декабря 2008 г.