Навигатор

            Навигатор.
 ( ...Не пожелай себе близких дальнего своего)

                " Эта девочка с именем Тайна,
                Эта женщина с отчеством Ложь.."
                автор.
               
               
   Трепетать Нави начинал загодя, пересекая парк с улицы Руставели к Гончаровой. До школьных занятий оставалось ещё минут тридцать. Утреннее безлюдье было не для столицы, Москва отдавалась всем и всюду, бесконечно, празднично и безвинно, как сука в течку. И сейчас она мельтешила горожанами, а Нави, (Навигатор, так назвала его мать, давным-давно, и не знаю почему, может быть ещё это и выйдет когда-нибудь наружу, как фурункул, чирий, - у безотцовщины и не такие были болячки, но и эта, тоже же больнее некуда...),и Нави, выпирал из этого потока, как незагнутый гвоздь. В решётку ограждения он видел вход в школьное нутро. Мужчина замирал, дышал осторожно, - и слушал, млел в ожидании, всматриваясь в угол ближайшего дома, тоже, наверное, проулка, с литературным названием. Ниже пульсировала транспортом и человеками улица Фонвизина, шумная и ветренная. Но и здесь, налетающий зимний порыв, пронизывал насквозь. Нави в одной из маршруток встретил надпись, какими водители любили в последние годы украшать салоны, и содрогнулся, знакомое от рождения, гоголевское высказывание, ставшее национальной гордостью и причудой, завершили так, - Какой русский не любит быстрой езды,- буссмысленной и беспощадной...  Ветер тоже был русским и злым...
    На этом окололитературном пятачке и возникала фигурка  молодой женщины. Она пересекала улочку до школы уже на автомате, тело её знало это пространство, ноги прошагивали этот путь, девять месяцев пробегалось ею и являло вместе с окончанием учебного года, результат. Не зря ж за руку она влекла за собой мальчонку, плоть от плоти своей, -  учился он в третьем классе, ещё она водила Саньку в танцевальный кружок. Парень делал успехи, ножки его были резвыми и хорошо выполняли различные "па". Сейчас двое цеплялись друг за друга, Санька на ходу дремал, - женщина обтаскивала его по заснеженому пути, заводила в школьный вестибюль и сняв пальто и переобув, отправляла в класс, к знаниям. Потом она бежала на работу.
    В сотый раз, он выступая, из-за красного бока кирпичной, облупленной тумбы ворот, высматривал её всю, впитывая как губка.
   Она была без шапки. Капюшончик шубы приминал, красноватые, как спелый перец,  недлинные волосы, не защищая совсем; широкий лоб, серые глаза,  правильный некрупный носик, волевые, но хорошо очерченные губы.      
  Худенькая и проворная, она подходила к нему на вытянутую руку и опять-таки он одинаково отшагивал в сторону и обнимал глазами её всю, втапливал  в своё сердце, отогревая, и отогреваясь сам...
 - Здравствуй, маленькая, С добрым утром тебя, Ташка!
 - Привет!..
  Они двигались среди утренних людей, петляли тропинками по сугробам, пересекая пустырь, где две-три ольхи старили утро своими морщинами. Тут же змеились рельсы надземных электричек. Под ними  было и метро. А в кубиках мелких, бледных магазинчиков, находилась  лавка "Женское бельё", где женщина, служила продавцом, как пёс преданно и обречённо, так же, как вся эта пришлая приблуда ближнего зарубежья... 
 Нави приобнимал её за плечо, слегка.  Маленькая шла близко-близко и запах стебелька полыни, полынка исходил из её рыжих, осенних волос.
 "А ведь она, совсем с другого меридиана.., "- подумалось ему с горчинкой..."
  В помещение, Нави сразу попадал в ряды, сокращённых до галочек, стрингов, в коллекции женских дорогих аксессуаров, невесомых и пёстрых, как летние бабочки и мотыльки, белые, розовые и лимонные, красные и чёрные, тяжёлые своей сутью, облечь и показать..,(Ну, ни дать, ни взять порнуха...).  Как ночные бабочки страсти, расплёсканные опытом по стенам.
  Ташка, тонкая и породистая, точно голландский люльпан, проходила за прилавок и он ощущал, напротив себя, её сильные, выпирающие сквозь вязь свитера, груди. Она спокойно присаживалась на стул, чуть сутулилась, умащивая на бедра локти и не моргая некоторое время, смотрела на него, подставив под скулы ладони...
  - Ты, красивая, - в который раз говорил он...
  - Да, конечно, - всякий раз усмехалась она. - Выдумщик,
ты Нави...
   Мужчина ритуально, пока она подготавливала кассу к работе, шёл в продовольственный; брал два кофе или одно, а себе чай, "рафаэлки" или просто пироженное для неё и  семенил назад с набитыми сладостями руками.
 И они минут десять пили кофе, чай - завтракали как-то по-семейному, привычно.
 - ...Мой, сегодня, взял отгул, - говорила Ташка без выражения, и он понимал: днём забегать можно, но с осторожностью, чтобы не столкнуться с супругом.
  Несколько раньше этого, днём, наслаждаясь её присутствием, он и увидел боковым зрением распластанного по стеклу человека. Южное лицо. Крупные, но какие-то размазанные губы. Чернявость.
 Мужчина прилип к стеклу, проглядывая глубину магазинчика.
  - Твой.., - сказал одними губами Нави, - я двинул!
  Он длинно шагнул и оказался  у проёма, распахнул дверь и
 оглянулся. Маленькая поправляла какой-то комплект деловито и споро, ведьмино как-то.... Привычно не глядя по сторонам, она лопотала с единственной покупательницей, перед ними лежал, взбитый как крем, аксессуар, и леветировал от своей невесомости. Ажур и Бонжур, всё было в этой вещице. (Упорно, как порно...0)...И не существовало сейчас для неё, ни Нави, ни мужа, распяленного на правилке широкоформатного окна. Женщины священнодействовали и покупательница обмирала от ташкиных слов и подушечки пальцев под фиолетовыми лезвиями маникюра мягко зондировали энергетику бабьей амуниции. И Нави, и чернявый были сейчас тут лишними...
 
  Однажды под осень, в прохладное утро, когда Нави бежал
по своим торговым делам, мимо магазинчиков к метро,
он и столкнулся с  незнакомкой.
  - Подпишите мне книжку ваших стихов!..
 Широкий лоб, будто обручем охваченный признаками
зодиакального Рака. Серые глаза. Жакет с  высоким воротником под скулы, тёмный, с вороньим отливом, длинная до щиколоток юбка более светлых тонов. И поверх всего растрёпанные прядки крашенных волос. Ни дать, ни взять курсистка.
 Нави онемел. В стране, где до сих-пор производили в душе народа евроремонт, а предательство своей стране возвели в добродетель, в этом прирыночном пространстве - стихи не любили. Не любили и не открывали.
 - Подпишите, я читала ваши стихи у нашей общей знакомой...- серьезно сказала она и добавила: - работаю я вот в этом магазинчике...
  - Нави, у тебя жена такая интересная, - недоумевала
их общая знакомая, - Зачем ты здесь?  "У меня сейчас трудные
времена... - говорил он... - Наверное, стихи не пишешь.., - оправдывала его знакомая...
 
 - Пойдём ко мне в любовницы, - позвал он Ташку вскорости.
  - А куда мне мужа деть? Всё-таки квартиру оплачивает...
  Они помолчали.
  - Может, комнату снять?
  - Сними.
  Ташка глядела на него полынными глазами,
зрачки были в дымке.
 - Может кто из знакомых твоих  сдаёт?
 - Нет у меня таких знакомых. Ищи сам...
 Нави стал искать...
 - Поехали, в Рузу съездим? Там речка, угоры в берёзах, мурава на берегу...
 - А мужу, я что скажу?
 Ладная её фигурка сникла, скукошилась  старушечьи.
 Была в этом браке - рытвина, ни дать, ни взять колдоба в пропасть, и даже киношного верёвочного моста не наблюдалось в их южном двубережье.
 - Я, говорю ему, - как-то разоткровенничалась Ташка, - у меня есть друг, намного старше меня, он и помогаем мне, - балует!..
- Да...
 ...  Нави родился посреди пригородного леска, который назывался просто рощей. Для Нави это было тридевятое царство. Мать прожила тут девять лет, на третьем году и родился он, и пробыл до отъезда шесть лет среди детских здравниц.
 Ближайший от Шелковинки детский комплекс находился в трёхстах метрах, туда вела простая дорога вдоль оврага, глубокого и чёрного, проткнутого тополями, клёнами и выстланного ежевичником, путаным и колючим.       Перпендикулярно верхней дороге, пробивала, рвалась сквозь овраг тропинка и там, на ладони заката, пламенела река с купальнями, с сорным песочком на бережке.
 Вот тут среди всего этого и появился Нави, но душа его пришла сюда загодя, вместе с матерью, ибо душа проектирует личность и тело три года. Вот и получается опять таки тридевятое... В пространстве этого царства вились, три дороги,
каждая со своей жизнью. Дороги, Нави рассматривал относительно реки, бегущей к теплому Каспийскому морю. По левой, лежашей на кромке оврага приходила проведать мать сторожиха Дуся, старуха, с лицом изрытым вдоль и поперёк возрастом.
  Нави отталкивался от собственной логики. И так, Нави появился в логу  и мог сказать запросто, что он с лога, логовища, с логова, отсюда и (влага и влагалище... ) А ведь  Слог - это и есть словообразование, как Глас или Голос, если читать согласные слева, или справа, то есть тут и материлизация слова на бумаге, тут и слеги, и лаги - слуги человека в быту. Но здесь же возникает и опасность, и предупреждение человеку - Не солги. Однако слово сказано (исказилось) ... И ложь теперь витает в воздухе. И лежат на ложе тела человеческие... Но ЛОГОС всё равно остаётся началом начал, всегда всюду и везде, ибо вначале было слово и слово было у Бога и слово было Бог... А мы были детьми
божьими... И не ласкали ещё друг другу коженную плоть...

   Девятиэтажки здесь, стояли, как спичечные коробки. На пятом этаже ближней из них, справа от лифта, земляк Сергей снимал комнату у алкоголиков, получше, конечно, той, куда однажды Нави зашёл в поисках съёмной квартиры в переулке как-раз между Гончаровой и Фонвизиной. Когда-то жёлтые полы, стали белесыми и испачкаными, затасканными просто.., а между голых половиц лежали тенями щели в сантиметр и какие-то тряпки были взграмождены по углах. Нави бросился прочь, не разбирая дороги, а уши щипали слова, выплюнутые через кляксу губ: " Десять тысяч..." Пахло почему-то вокруг Нави мухоморами. Здесь же комната была два на два с половиной метра, плечом к входной двери, а дом, сам, подъездами глядел на санькину школу и примыкал, к их, с матерью, пути. В комнате было широкое окно  с видом на ветшающий район Москвы. Двуспальная кровать с чурбаком вместо одной ноги. Напротив,  видавший виды карий секретер с палевым оттенком. Дверь закрывалась на задвижку. Не ахти, а всё терпимо.  Хозяйка мелькала в районе кухни и зальца, испитая и усталая.Поговаривали люди, что хахаль спаивает бывшую Приму, намериваясь отнять квартиру. Возможно и так, но Нави это было до лампочки, у него были свои проблемы и свои чаяния. Нави представили хозяйке серёгиным дядей, изредка наезжающим из подмосковья, порой и с дамой.
 Всё это обошлось Нави в полторы тысячи рублей, это уже прилично от дефолта,  в дни устаканевшегося рубля и по сему на целый бесконечный для него месяц Нави становился хозяином дневного жилища земляка, разделив с ним бремя оплаты. Пошли дни приготовления. Нави принёс "Комет", и два часа отмывал ванну, ибо нутро её даже покрылось цыпками от грязи, серыми и липкими. Цвет сменился на желтоватый, до белого было не дойти никогда.
 Нави купил две чашки, две тарелки, касетный китайский магнитофончик, две подушки, плед с гиганской бардовой розой и зелёным листком, и два халата; для себя серый, цвета мокрой золы с белыми горизонтальными нитями и розовый, небольшой, в кисточках сочных вишнёвых плодов. Её халат - Нави понравился до до какого-то душевного томления, - рыженькая полетит в нём розовым фламинго...
  ...И всё время, пока он как-то пытался в Москве выстроить и материлизовать их отношения, была какая-то безумная трата их,  их бытия и чувств , такая пустая протряска...
   Попали они с маленькой в квартиру, после школьных зимних каникул. Отведя Саньку в школу, они поднялись в крысиный уголок.
 - Не надолго, - предупредила Ташка. Её распирало любопытство. Отношения их стали определяться в какую-то платоническую постоянную связь. Но был и некий интимю. Нави уже увидел рыженькую, раздетую по-пояс. Ташка со сменным продавцом Катериной, как всегда поддатой и юной, стали примерять бюстгалтеры. Ширмочка ходила ходуном. Нави приблизился к ширме и на правах  давнего приятеля, заглянул. Катька была смуглая, груди её легкие, в ажурном белье лежали заморскими плодами и водоворотик пупочка подёргивался от наслаждения. Нави было приятно наблюдать за женщинами. Без причины Нави тогда сделал подарки обеим. Вторая напоминала туман над рекой, над стальной юбочкой едва уловимо была плоть беловатая, слабая, в светлокарих двух родинках на левой доле, прямо над сердцем. Тонкая высокая шея, раскрылки плеч.., выше перепутинница рыжих волос и вспорхнувшие неуютно бабочки глаз. Она всё-таки запахнулась шторой, обнаружив рядышком Нави.
 Поставив тёмнокрасное вино на секретер, он помог снять пальто Ташке. Она была в свитерке под подбородок и джинсах. Тонкая и защищённая. В первые размывы утра, Нави заскочил сюда и застелил постель, накинул сверху плед. Зелёное и бардовое освежило комнатку, сделало её таинственным гротом, где поселились птицы чувств. Брошеный на край ложа розовый халат млел в гроздочках сочных вишен. Ташка погладила рукой вишенки и как фантом каких-то отголосков внутренних своих переживаний пронесла халат к самому окну и перекинула через деревянную спинку кровати.
 Это для тебя, - прошептал Нави и обалдел от неожиданности.
 Дверь распахнулась. Нездоробый блик бледной поганки качнулся в проёме...
 - Ой, кто это у нас тут,- пропела Прима, съезжая на сип. - Ммм.., а, дядя Сержика, ой не буду мешать вам...
 Она вытекла биомассой в пространство... Нави сплоховал, забыв закрыть дверь на защёлку. И потом не закрыл,  потом им было не помешать, ибо уже помешали...
  Близость их промокнулась чужой промокашкой: и на столе, на кровати, на вещах и на них обоих высохла влага тайны, на всё легло око хозяйки, пьяно и нагло..
 Они выпили по рюмке грузинского вина, ещё по одной, заели какой-то конфеткой.
 Ташка прилегла на ложе, запятнанным чужим любопытством и вытянулась серым деревянным человечком. Нави наклонился над ней, ладонями перехватил талию, как жгутом. Тельце скрылось в его ладонях. он положил руку на её промежность, точнее на гульфик джинсов - почувствовал некоторое тепло и трепет...
 - Знаешь, что я  поняла, - без выражения, призналась Ташка.
Пальцы её отклонили навину руку.
 - Я никогда не изменю мужу! Сейчас я это наконец-то осознала. Прости, пожалуйста!.. Я ходила в дурнушках почти до свадьбы. Мне было тоскливо, а никто на меня не глядел, не приходил под окно, не звал меня вечером выйти куда-нибудь... Я плакала и ужасалась... Я чувствовала себя старой девой в восемнадцать лет... До меня ни кому не было дела из вас...
А потом появился он, не красавец, с губами нашлёпкой, такой, какого ты видел, позвал за себя... Стали готовиться к свадьбе... И тут меня разглядели, один, второй... Посмотри, говорят, он же на мужика не похож, у него же характер на губах написан... А я говорю, - где же вы были раньше?.. Я оставила всё как есть... Десять лет я была верной женой. В бескормицу садила гектарами картошку. Рвала на огороде кишки... Не разбогатела... Бросили всё, снимаем однакомнатную квартиру  на четверых, не считая сына. Со мной и мой брат, и племянник... У них случайные заработки... Трахаемся с мужем в ванной, ты можешь представить. что это такое? А?
 Я продавец женского белья, муж  режет стёкла на строительном рынке.  Я, его имею, как мужчину, только в ванне...  ещё раз повторюсь...  Это хуже, чем в запорожце, там хоть можно как-то лечь... Но он стабильно оплачиваeт жилплощадь, где живу я, наш сын, мои непутёвые родственники... Пусть всё будет так, как было... Вот такая я - стерва, принимаю подарки, пью с тобой кофе, встречаюсь, но - прости!..
 (Нави знал, что стерва- это падаль, потому и орёл - стервятник, об этом Нави прочитал у писателя Сидорова в его изотерическом произведении. Знал, но Ташки ничего не сказал).
- Я старею, - проскрипел Нави.
 - Я тоже, - вздохнула она, но других отношений я пока не вижу...
 
  Они ещё пили, заедали конфетами, но всё остальное осталось уже за кадром...
  Покинули они спичечный коробок к обеду. Спички отсырели и не загорелись.
   
                А мы и впрямь не хотели
                Лежать с тобой в одной постели.
                Я мечтал о стихах, и чтоб душа разожглась…
                А ты хотела узнать,
                Как будет тело желать?
                Как станешь ты изменять?..
                Но не отдалась!
               
                И эту горькую связь,
                Мы не затопчем в грязь.
                Ты вспомнишь обо мне,
                В те пять минут,
                На смятой простыне,
                Когда тебя берут...


  Вещи Нави попросил принести земляка, но тому, то всё было некогда, то он запил. Нави зашёл в дом за вещами сам.
С кухни неслись пьяные крики, там пытались петь. Грузчик был в розовом халатике. Вишни были смяты и загажены пойлом. На халате был и пепел, и еда. Нави чуть не стошнило от злости:
  - Всё снимешь и сложешь в сумку. Потом принесёшь на рынок и сдашь в камеру хранения, всё, принесёшь, говнюк!..
 Серый, пытался как-то хорохориться.
 - Заткнись, пока по роже не получил!... Откисай и на работу.
 Вещи, приведя в порядок, продала приятельница Нави, которая торговала на рынке халатами и постельными принадлежностями. Пора была посленовогодняя, не сытая и
безденежная, рынки пустовали, но потерянные в пространстве вещи, обрели хозяев достаточно быстро, по-видимому у Нави был хороший вкус. Вырученные деньги он куда-то быстро потратил.
  Как пыль с бабочки слетела какая-то грешность с последнего полугодия. Отношения с Ташкой стали размываться и гаснуть. Нави как-то оттянуло от магазинчика с женским ажурным бельём, оттянуло в свои дела семейные, которые стали налаживаться, а может Нави хотелось, чтобы так было.
И только какая-то знобящая судорога прохватывала его, когда меж палаток, проходила, не видя его даже, а так из любопытства разглядывая всюду товар, Ташка, тонкая, в кофточке купленой им и коротких, подрезанных под колено
штанишках кофейного цвета с нашлёпками карманов. Это был последний весенний подарок Нави. Боль отпустила или спряталась далеко-далеко внутри... Впереди было лето, море, дочь где-то с, по-индийски, черными вьющимися волосами, смуглая, как и сам, Нави, шла сквозь зной юга ему на встречу и улыбалась... И дорога его слабенько светилась от сердца, намечая ему путь... А он как-то ходил последнее время поперёк, безумно рано вставая, искал каких-то встреч, запутывал свои отношения со своей женщиной, и чувствовал сейчас, что тропа выравнивается и приходит умиротворённость.
 Дело было в стихах! нужен был толчёк.. Но и стихи пришли неспокойные, крикливые, как чайки над морем. Ну и пусть себе кричат, быстрые - А.., а...  А там и солнышко заглянуло Нави в душу, а там и потянулись за вагонным окном знойные степные дали...  Пусть другие, кубанские, горячие, продуваемые насквозь ветром. И горчило в них так от полыни, что зубы сводило и едко пощипывало глаза... И стихотворение написалось, и ни одно... Последнее из них:               

 

         *            *            *

Если есть старый овраг должен быть старый дом.
И за тихой оградой черёмуха,
как луна за бортом.
А в овраге, – кочки всё да коряги,
да пугливые раки средь коряг.

А в саду вольготно цветам,
в цветнике тюльпан и пеон.
И тюльпан самым первым из них открывает бутон.
Там и пчёлы и осы.
Там и росы и слёзы
и авитаминозы.
Всё там.

Там и женщина есть, да-да!
И малыш её мамой зовёт.
Да и муж не объелся груш, всё живёт и живёт.
И на дымном рассвете
ставит длинные сети.
Но о чём знает ветер,
о том знает вода.

В небесах там Изида –луна,
а на кочке греется Пан,
на серебряной кочке кичится – пан иль пропал.
В полнолунье черёмух,
среди старых знакомых, –
ай да Пан я - не промах...
Полночь. Свет из окна.
                2008г. С-Петербург.