Декабрь. Молчание

Они любили друг друга. Любили очень сильно, по-настоящему, так, как только можно любить. Они понимали друг друга с полуслова, произносили вслух одинаковые мысли, читали одни книги, смотрели почти одни и те же фильмы. Они принадлежали друг другу полностью и наслаждались этим. Правда, это совершенно не мешало им любить что-то еще. Он, к примеру, был без ума от «Металлики», обожал свою гитару, «По ком звонит колокол», пить чай ночью, не включая свет, и часто не мог обойтись без откровенного сарказма в голосе. Она жить не могла без апельсинов и шоколада, цитирования Полозковой и Бродского, пересматривала «Вечное сияние чистого разума» два раза осенью и один – зимой, делала самолетики, когда ей было грустно, и очень любила поговорить. Особенно с ним. Она рассказывала ему миллион подробностей каждый вечер, когда он приходил с работы. Она говорила, говорила, говорила. А он слушал. И молчал. И его молчание сводило ее с ума. Иногда она садилась с ним рядом и чуть не плача просила: «Поговори со мной!» И он очень хотел, но «Детка, что я могу тебе рассказать? Моя жизнь совсем неинтересна. И все, что стоило твоего внимания, я рассказал» Это была правда. Точнее, это была его правда. Она принимала ее. Но намного сложнее было принять молчание. И она обнимала его и шептала: «Прости меня. Прости. Я все понимаю! Я знаю, что не могу требовать от тебя чего-то. Я знаю, что ты правда говоришь так мало потому, что не находишь достаточно важных тем. Я понимаю, правда. Но я чувствую себя такой глупой, такой ветреной, безмозглой девчонкой, болтающей без умолка! Мне кажется, ты устаешь от меня. И тебе не интересно. Будто бы я в твоей жизни только посторонний шум. И… Нет, я понимаю, правда. Но, пожалуйста! Постарайся говорить со мной! Рассказывай о том, какую забавную девочку в ярко-малиновых колготках видел в метро, что пели музыканты на Грибоедова, в какой цвет покрасили ворота в нашем парке! Хотя я понимаю, прости меня, все понимаю…». И она правда понимала. А он действительно мучился из-за того, что не мог дать ей того, что она просит. И это было их маленькой драмой.
Однажды в декабре она прибежала домой счастливая и прямо с порога бросилась ему на шею: «Я придумала! У нас будут дни без слов!» ОН удивленно посмотрел на нее. Она принялась тараторить, стаскивая шарф: «Мы будем выбирать день – и молчать. Не произносить вообще ни слова. Ни единого. Это будут дни без слов. Мы будем закрываться у себя и ничего не говорить! Будем смотреть фильмы, спать, есть, читать, но ни единого словечка!» Он засмеялся и поцеловал ее: «Давай попробуем»
Никогда они не были так близки, как в эти Дни без слов. Они понимали друг друга по малейшему прикосновению, по одному взгляду, по едва заметной улыбке. Она никогда не чувствовала себя такой нужной и любимой, как в те минуты, когда он запускал ей пальцы в волосы, а потом нежно запрокидывал ее голову и целовал в подбородок. Ему никогда не было так спокойно и хорошо, как в те минуты, когда она прижималась к нему сзади и целовала его в плечо. Она никогда так не смеялась, как в те минуты, когда он начинал кривляться и корчить гримасы. Он никогда так не радовался, как в те минуты, когда она так смеялась. Они были счастливы.
А на следующий день она снова начинала болтать без умолка, удивляясь, как ей удалось продержаться, не проронив не словечка, и даже не хотев этого. А он был несказанно счастлив снова слышать ее непрекращаемое щебетание о музыке, книгах, случайных прохожих, погоде, начальстве, статьях и старых знакомых.
Они любили друг друга. Любили очень сильно, по-настоящему, так, как только можно любить. Со словами и без них.