Беглец

Идею погулять зимой по тундре иначе как безумной не назовешь. Тем более в ноябре, когда полярная ночь на носу. В городе солнца уже не видно, только слабые розовые отсветы еще румянят тусклое, как немытый стакан небо.

Зима нынче ленива и недобросовестна, как заезжий гастарбайтер. Поначалу-то она рьяно за дело взялась: насыпала снегу напоказ, порадовала ребятню актировками, а там: «Шабаш, – говорит, – морозилка сломалась!» И с тех пор все посвистывала в форточку, нехотя мела ветрами истоптанный серый снег и злокозненно наводила скользкий глянец на дороги.
А потом после ноябрьских праздников зима раскисла окончательно: под ногами хлюпает, лужи в ознобе, город в испарине. Тепло и грязно как в мае.
В тундре небось не так. Солнце там еще видно. И я поехала – взглянуть в последний раз, проститься до февраля.

Тундра, как мокрая рыжая шуба – напиталась влагой, слиплась, залоснилась. Снега совсем мало, да и тот в черных оспинах вчерашнего дождя, присыпан лесным сором.
От дороги до резных теремков турбазы и еще дальше тянутся деревянные мостки. Идти по ним легко, певучие доски вздыхают и похрипывают, и этот звук, похоже, единственный на все слезящиеся дали до самых гор. Над их лиловыми гребнями розовеет в небе пятно, будто след от пощечины – там солнце – такое низкое и слабое, что можно смотреть не щурясь.

Я и смотрела, пока не пошли перед глазами темные пятна. Одно из них настойчиво мельтешило справа на границе видимости. Повернула голову и в первое мгновенье даже не поняла, что это… Неподалеку трясся и чуть слышно поскуливал… куст можжевельника. В нем как в мотке колючей проволоки запуталось что-то белое. Я двинулась туда, но не сделала и трех шагов. Напуганный моим приближением зверь, отчаянным рывком одолел цепкую хватку можжевеловых лап и, поджав пышный хвост, затрусил прочь, сильно припадая на одну сторону.

Лайка, что ли… оторопело подумала я. Нет, песец!
Отбежав, сколько мог и, натрудив больную лапу, зверь остановился и, дрожа всем телом, повернулся навстречу опасности. Я не шевелилась.
Песцы совершенно дикие. Иногда в сильные морозы они забегают на городские окраины, в поисках корма роются в помойках, точно собаки. Пойманные – визжат и пребольно кусаются. Могут запросто прогрызть пуховик. Но людей они не знают, и кажется вообще не выделяют их из живой природы.
Этот знал. Смотрел на меня испуганно, но прямо, словно надеялся договориться. В облезлой не по-зимнему тундре празднично-белый зверь выглядел беззащитной мишенью.

Иди, что ж не уходишь? Не видишь, я – дерево. Терпеливое дерево, мерзнущее на юру. Песец, вытянув морду, недоверчиво понюхал воздух, потом стал осторожно спускаться к маленькому озеру, зажатому в крутых берегах, как в ладонях. Раз, другой оглянулся. И вдруг исчез за кучкой камней в неприметном углублении на склоне. Вот, значит, как – нору не хотел показывать. Ладно, друг, я на твою жилплощадь не претендую.

Постояв еще немного, побрела назад к турбазе. Монетка солнца завалилась за толстую подкладку туч. Я продрогла, захотела горячего. На веранде самого большого терема возился дед-сторож, правил крепления широких охотничьих лыж.
– Погодка… – буркнул он. – Не лыжи – ласты нужны!
Я поддакнула. Угостила старика карамелькой.
– Куда мне… – махнул рукой он. – Зубов нету. Разве в чай положить вместо сахару, а?
В чай так в чай, я не спорила.

В сторожке рдели спирали тэна, и остро пахло псиной.
– Собаки у вас тут?
– Зачем? – удивился дед. – Собак кормить надо. На кой они мне…
– А это? – я кивнула на худую подстилку в углу. Рядом валялся обмусоленный добела мосол.
– Убег стервец! – пожаловался дед. – Ремень сгрыз и убег, – он показал мне толстый сыромятный огрызок. – А то бы шапка была.
Я выгребла из кармана леденцы. Разливая кипяток по щербатым чашкам, дед рассказал, как на днях добыл песца, вызволил из капкана. Думал, лапу перешибло, все одно пропадет. Прибить беднягу рука, однако, не поднялась, но кормить зверя задарма дед не собирался – шапку себе растил. Нынче утром, пока старик радел по хозяйству, песец удрал.
– Ничего-о, – мстительно тянул дед, шурша фантиками, – на трех лапах далеко не ускачет. Выслежу, пока не замело.
Я молча пила чай. Переживала.
– Щас не пойду, тёмно уже, – рассуждал дед. – Вот с утречка завтра…
Засиживаться в гостях не хотелось.

Мокрядь на автобусной остановке к вечеру стянуло тонким ледком. В желтом свете фар несущихся мимо легковушек затанцевали редкие снежинки. Потом повалило гуще, забелели обочины, земля покорно подставила себя небу. Метель разошлась, загудела. Когда из кипящей мглы вынырнул, наконец, полный автобус, за будущность песца можно было уже не волноваться.

Опубликовано в журнале "Юный натуралист" №11 2021 года