Счастливая семья

Однажды я возвращался из Москвы со служебной командировки. На вокзал,  несмотря на купленный заранее билет, приехал с большим запасом времени, – не люблю опаздывать и суетиться.
Как только подали состав, я одним из первых вскочил в вагон, отыскал своё купе, быстро облачился в дорожную одежду и вышел в проход, чтобы не мешать устраиваться попутчикам. До отхода поезда оставалось около получаса. Вначале я рассеянно смотрел, как по перрону снуют в поисках своего вагона пассажиры, как мечутся носильщики, как заглядывают в окна и что-то горланят своим близким провожающие. Потом моё внимание переключилось на охранника, сторожащего ворота для провоза багажа. Мой девятый вагон остановился за чертой здания  вокзала прямо против охраняемого въезда на привокзальную площадь. Охранник то сидел в своей будке, то выскакивал на улицу и пристально вглядывался в небо, по которому ползла очередная чёрная туча. Это лето оказалось щедрым на ливни. За неделю, которую я провёл в Москве,  не было и дня без дождя.
Рядом с будкой охранника, под небольшим навесом недостроенного киоска, я увидел приютившуюся пару бродяг или, как их сейчас называют, бомжей. Это были мужчина и женщина. Женщина сидела на сумке, прислонившись к стенке киоска, мужчина лежал рядом на асфальте, уткнувшись лицом ей в живот.
Вначале  на эту пару я не обратил никакого внимания. На московских вокзалах легче удивиться брошенному окурку, чем валяющимся то там, то сям бомжам. Иные лежат прямо на тротуаре у привокзальной площади, их обходят прибывающие гости столицы, а кто и переступает. Иные расположились прямо на площади у колёс автомобилей-такси, ожидающих пассажиров. Иные, проголодавшись, роются в урнах в поисках пищи. Каждый ведёт независимую от остального мира жизнь.
Поначалу меня больше привлекла другая пара, тоже очень смахивающая на бомжей, но всё же чем-то от них отличающаяся. Может быть, более чистой одежонкой. Да и лица их были не такого землистого цвета, как у бродячего люда. Они тоже усердно рылись в урнах, но предметом их интереса была не еда, а банки из-под пива. Своеобразная алюминиевая лихорадка не обошла и Москву. Процесс добычи ценного металла выглядел просто. Женщина погружалась руками и головой в урну, и уже через несколько секунд из неё вылетали банки, с грохотом раскатывающиеся  по асфальту. Мужчина их немедленно подбирал, тщательно давил каждую ногой, уменьшая в объёме, и укладывал в хозяйственные сумки. Дело шло споро. Работали они  охотно, даже я получал удовольствие, глядя на их усердие.
Вдруг моё внимание вновь привлекла пара у киоска. Я обратил внимание на движения женщины.  Она в волосах своего спутника охотилась на насекомых. Казалось бы, чему удивляться?! Но надо было видеть, с какой любовью она это делала.
Мужчина был почти лысый, лишь за ушами торчали немытые клочья волос. Женщина нежно разбирала слипшиеся от пота и грязи пряди и то и дело  щёлкала пальцами. Очевидно, давила вшей. Время от времени она тёрлась о его лысину, при этом лицо её источало столько тепла и нежности, сколько присуще  только влюблённым парам в период медового месяца, когда они не в силах насытиться друг другом.
Мужчина, в основном, лежал неподвижно, лишь изредка ворочал головой –  тёрся о её живот.
Возраст бродяги определить трудно. Однако, присмотревшись, я сделал вывод, что женщине до сорока. Я сумел разглядеть, что она не дурна собой. На голове была аккуратно уложена довольно объёмная причёска и даже сколота шпильками. Хотя волосы, безусловно, были лишены прелестей не только шампуней, но даже простого мыла.
Из-под тонкой затасканной рубашечки выпирала высокая упругая грудь. Я также обратил внимание на хорошо сложенную фигуру и стройные ноги, хотя  все они были то ли в ссадинах, то ли в укусах комаров.  «Вымылась бы ты, подруга, в баньке – сошла бы за красавицу», –- подумал я, искренне огорчившись за судьбу этой незнакомки.
Мне долго не удавалось увидеть лицо мужчины, из-за чего я не мог судить о его возрасте. Наконец, как будто идя навстречу моей просьбе, женщина приподняла его и, нежно держа на ладошках, полюбовалась им, потом  нагнулась и потёрлась об него – сначала носом, потом каждой щекой и даже лизнула языком.
Мужчина оказался довольно упитанным и даже, к моему удивлению, умытым и, что совсем невероятно, если мне не показалось, выбритым. Чистое лицо было полным контрастом  с его грязной одеждой и немытой головой. Внешне он выглядел не то что не привлекательным, а даже безобразным. Мне он показался похожим на огромную саранчу. Возраст его, скорее всего, перевалил за шестьдесят или вплотную приближался к этой дате.
«Может быть, это отец и дочь?» -- подумал я, но тут же отбросил эту догадку, глядя в каком месте на её теле покоится его рука.
Хлынул ливень. Сквозь льющиеся по стёклам вагона потоки воды я увидел убегающего в свою будку охранника. Заметил, как метнулись куда-то за угол собиратели пивных банок. Пара у киоска осталась на месте. Женщина осторожно подтянула  ногу своего столь желанного спутника, чтобы на неё не лил дождь и, нагнувшись, прижалась к его телу, застыв в неподвижной позе.
Поезд тронулся. Я стоял в проходе вагона,  глядя на пелену дождя, и размышлял: «За что же она его так любит? Что главное для семейной жизни? Очаг и пища. Выходит она любит его за то, что сумел выбрать место у неработающего киоска. Начался ливень. Все разбежались, а их квадратный метр асфальта остался сухим.
 Или может он умеет отыскать в море мусорных урн самую урожайную?
Может, за то, что  умыт?  Это предположение я сразу отбросил, потому как со своей внешностью  она бы смогла  выбрать чистого мужика и не в московских подворотнях.
Тогда за что же она его так любит? Может, он смог внушить ей, что их жизнь самая достойная в этом мире, поскольку лишена алчности материального быта, неподвластна мерзости, опутавшей внешне чистых людей?  И поэтому не эти ничтожные людишки с сияющей улыбкой на лице, но со злобой в душе, а они – бродяги, стоят ближе к Богу. И она поверила ему, что истинное счастье в чистоте духа, а не тела».
Я вдруг вспомнил утверждение Льва Толстого о том, что все счастливые семьи счастливы одинаково. Графу была известна жизнь всех сословий – от царей до крепостных. Он не назвал социального слоя общества, в котором вероятнее всего обитает семейное счастье. Очевидно,  мера счастья писателя не была материальной. Тогда, может, оно определяется теплом, которое излучают душа и сердце для согревания любимого человека. И, как знать,  может, на московском вокзале, на асфальте у киоска, я видел по-настоящему счастливую семью.