Письма прошедшего времени. 40-ое, часть вторая

Котёнок, салют! Продолжим с той же цифры. Итак:

                Оркестр.Галка

   Видимо, она такой родилась. Пока были живы большинство родственников Джека и пока он сам не потерял семью, споры о Галке не утихали. Мол, эгоистка, ленивица, бессердечная, сама виновата: за домом не смотрела, борщей не варила, детей не кормила, мужем не интересовалась. Но уж пятнадцать лет как, если кто и вспоминал Галку добрым словом, так это Джек. Сейчас он понял: бабой Галка была неплохой. Жена - так себе, но  не злобная, эгоистка с головы до пят, правда. А кто другой? 

   Когда-то его безумно парило, что Ярику с Сашкой нечего кушать. С утра до ночи, включая вторники, выходные, какникулы и всё остальное, что там ещё осталось. Холодильник пуст, в прихожей и по комнатам хлопьями перекатывается древняя пыль. Бесило. Тогда у него доставало сил на войну с мельницами. Замученный дорогой, едва переступив порог, Джек, по возвращению из Киева,  демонстративно начинал драить полы. Галка, не заморачиваясь, подскакивала, щебетала разные глупости, говорила, какой он молодец, целовала в носик и порхала дальше: к подругам, на очередные курсы чего-нибудь, на йогу, распространять сетевым маркетингом помаду, посуду, бог знает что ещё. Укора не выходило.
 
   Понять Галку несложно, честное пионерское. Для этого надо было ею родиться, или вырасти, как она: с нуля до восемнадцати - с алкоголиком отцом, братом-дебилом и безропотной матерью. Чтобы сохранить психику, Галка интересовалась собой и ничего не принимала близко к сердцу. Жизнь несла её, как ветер носит тополиный пух. Если выходило не так, как хотелось, она ничуть не расстраивалась и тут же пробовала достичь того же другим путём. Кого-то возмущала такая бесцеремонность, она же думала исключительно о собственном спокойствие и, с этой точки зрения, была абсолютно права.

   По натуре жаворонок, Галка вставала рано, в шесть утра. Всё одно - рабочий или выходной день. Делала зарядку (что-что, а за собой она следила), до одиннадцати пила утренний кофей. Именно кофей - она его так называла, вкладывая в общеизвестное слово целый процесс пробуждения и планирования дня. Врубив телезивер на полную, заглядывала в спальню к Джеку и - пятнадцать лет кряду! - искренне удивляясь: а-а-а, ты ещё спишь, - осторожно хлопала дверью, делала звук тише, но, наткнувшись на программу о здоровье, возвращала его обратно.

   Не слушая, уходила на кухню, где смаковала благородный напиток. Завтракала проросшим зерном или чем-нибудь схожим, что, кроме неё, никто из домашних и подумать не мог взять в рот. Созванивалась с подругами, назначала встречи, о чём-то договаривалась, что-то обещала... Из того, что обещала часть выполняла, а часть забывала. Всегда недоумевала, если на неё по этому поводу обижались. Господи, на неё, кроху - за что? Ну, не срослось, дядя, завянь, а? Take it easy – как говорят на родине гамбургера и 1ой поправки к Конституции.

   Когда Джек купил ей машину, с удовольствием раскатывала по стране, напрашиваясь во всевозможные гости. К дальним родственникам, одноклассникам, хорошим и просто знакомым и знакомым случайно. К каждой поездке готовилась, как на северный полюс. Разрабатывала маршрут, подсчитывала расход бензина, планировала остановки для отдыха. На практике никогда не следовала выработанному плану.

   Для Галки в порядке вещей было созвониться с родителями мужа, договориться о деталях предстоящего визита, и те, люди старой закалки, приняв её намерения за чистую монету, то есть серьёзно и близко к сердцу, ходили на рынок, закупали продукты, готовясь к приему любимой невестки, матери двух внуков. Галка же либо не приезжала вовсе: у неё менялись планы, и она, разумеется, забывала позвонить, либо, приехав и случайно встретив на улице друга детства, засиживалась у него до зари, и тоже не звонила. Приготовленное на невеликую пенсию стыло, портилось, выбрасывалось. Родители Джека нервничали, расстраивались, ругаясь, кляли между собой Галку на чём свет. Проходило полгода, больше, и всё повторялось...

   Чем быстрее росли дети, тем меньше они доставляли хлопот матери. В старших классах Александра, например, обедала в домах ухаживающих за ней мальчиков, благо с этим проблем не было. Ярослава кормили оставшиеся в городе друзья Джека. Сначала многие недоумевали, особенно сам Джек. Но ко всему привыкаешь, привыкли и к этому. И нельзя, слышите, ни в коем случае, нельзя сказать, что Галка не любила детей. Такой была её любовь. Она, во многом справедливо, полагала, что каждый должен сам упасть в кувшин и сам взбивать масло. Её дело родить, воспитывать чада должны жизнь и муж.
 
 - Вот номер - рассуждала Галка, - выходила замуж за архитектора, и где всё это? Двухэтажная квартира-студия с видом на море, место в правлении неважно чего - где? Галкин список был объёмен, судьбу архитекторши планировала загодя и сейчас, когда Джек чёрт-те где и занимается чёрт-те чем, чувствовала себя обманутой.

   Их было много вокруг, несостоявшихся: преподаватели сопромата, биологи, токари первого разряда, крановщики – оказались вдруг не нужны. Но то была чужая жизнь, чужие объективные обстоятельства, до которых ей не было дела. Галку очень не устраивало, что рядом никого нет. Кто будет восхищаться, носить на руках, дарить, столь необходимые сердцу милые мелочи: бриллианты, например? Дети - что? - самостоятельные люди, как вырастут, так вырастут. Чтобы вышел репей - высокий, сильный и всё ему нипочем - поливать не нужно. Так росла она. 

  И вот сейчас, хорошо, не сейчас - через десять лет, а это ой как быстро - ей сорок пять. То есть, когда самый сок и опять ягодка. На руках взрослый сын, двадцати лет от роду, семидесяти кг живого веса, дочь, та ещё хуже – женщина, и вдруг появляется муж – расплывшееся в талии и шее, неприятно пахнущее существо, занимает ванну и туалет, требует внимания, ухода, ласки. Какого чёрта! Галку такая перспектива не устраивала. Истории с самопожертвованием писаны не про неё. Ясно?

   Рассуждая, Галка перебирала: Джек не был расплывшейся рохлей. Но не переберёшь - не застрахуешься. Жить она хотела сама, сейчас, что и делала. Такова была суть её природы, а вовсе не сволочизм, как утверждала мама Джека. Последнее, что отмочила его бывшая и о чём узнал Джек: заявилась на сорокалетний юбилей дочери с чемоданами в руках.

  Александра к тому времени перебралась из Европы во Флориду. Бенджамину, это её сын, исполнилось двадцать. Семейная жизнь дочки тоже складывалась непросто. Идеала не нашла. Мужа-англичанина терпела по двум причинам: а) богат, б) у него водились деньги. С возрастом Сашка всё больше напоминала мать, хотя та и оставалась для нее человеком, похожим на которого она хотела быть меньше всего. Но властны над собой редкие.
 
- Принимай маму, доченька, продала я квартиру, решила жить с вами, - заявила с порога Галка.
 
   Через неделю Александра съехала от мужа, а Галка осталась. Живёт с ним и Бенджамином. Тот совсем вырос, стал доктором, женился и растолстел. Галка же, по обыкновению, тростиночка, занята с утра джо вечера, уклоняется от воспитания правнучки. Ей хорошо. С дочкой видятся нечасто, на Рождество, по графику спасателей, сторожей и пожарных: год через трое.

                ...

Джека разбудило солнце, большой октябрьский дефицит.
 
- Заспался что-то, – зевнул, потянулся. В тело забралась удивительная, не стариковская бодрость. «Не отчаивайся, есть шанс обмочить штаны на прогулке, нужно только его использовать» – опасаясь сглазить  прекрасное пробуждение, съязвил Джек.

   В разгар осени дневное светило лишь в девятом часу находило в себе силы подняться над большим, не облетевшим до конца дубом. Лучик за лучиком осторожно кралось к спальне. Джеку нравилось, лёжа в кровати, через окно наблюдать за ожидающим холода лесом. Пробежала белка, спрыгнула с дуба на забор, оттуда на землю, что-то воровато погрызла, испугалась, то ли бегущего неподалёку кота, то ли порыва ветра, и сиганула обратно. Ворона старательно прячет кость в водосточный жёлоб. Откуда только берёт? До ближайшей свалки, о которой слышал Джек, километров тридцать, а ворона каждый день приносит кости, забывая о предыдущих. Скоро его участок будет напоминать кладбище. Иногда склеротическая птица обнаруживает старые запасы и радуется, как ребёнок. А вот в кормушку на старой яблоне явилась синица, первая в этом году. День занимался хороший, Джек улыбался: если так пойдёт дальше, он женится, на той, из клуба…
 
  С месяц, как каждый день Джек отправлялся в гости в дом Теодора Рузвельта. Иногда двери клуба были закрыты, иногда нет. Это не зависело от времени суток или дня недели. Попытки Джека выудить хоть какую-то информацию из местных жителей ни к чему не привели. Здание стоит давно, а кто там играет, и играет ли вообще, они не знают. Не до того, работать надо. О доме культуры имени Теодора Рузвельта ничего не знал всеведущий гугл. Не дали результата ни звонок в местную справочную службу, ни даже визит в управу.

   Информационная девушка общалась с ним, как и положено воспитанной молодости разговаривать с неожиданно дожившим до наших дней ископаемым,- наигранно вежливо. Сделав большие глаза, выказала удивление, нажала пару клавиш, пролистала компьютер, ничего не нашла, извиняюще улыбнулась, промямлила «atvainoiet” и тут же забыла о его существовании.
 
   И Джек плюнул. Какая, в конце концов, разница: известно кроме него ещё кому-нибудь о Теодоре или нет? Однако, теперь Джек строил маршрут прогулки таким образом, чтобы обязательно оказаться на площади. Уже поднимаясь на дюну, он прислушивался к себе. Если внутри, сначала в районе желудка, начинал звучать ритм, который рос, поднимаясь выше, к сердцу, его разбавляла музыка, мелодия превращалась в поток и омывала, то здорово! Двери клуба будут открыты и концерт состоится!

   Ещё одной странностью музыкальных вечеров было то, что он не мог в деталях описать зал, людей, дирижёра, оркестр, лица в зале. После концерта Джек вспомнинал лишь приятные цветовые пятна, которые выстраивались геометрическими фигурами, кружились, как в калейдоскопе, составляя собой цветы и узоры. Музыка забирала без остатка, уносила, рвала душу, плакала о Джеке и вместе с ним о том, что всё позади и ничего не исправить, утешала, давала надежду и вновь рыдала навзрыд. С первых нот, как после страшного холода в предбаннике, в предвкушении неги, по телу Джека ползли мурашки, и даже кожа, казалось, становилась мягкой, нежной, младенческой, будто мамины руки ласкают, играют на нём точно на свирели.

   В себя Джек приходил чаще всего на пляже. Никогда в жизни не сталкивался он с волшебством. Был человеком приземлённым, рациональным. Тут же явно пахло то ли сказкой, то ли чертовщиной. Но чтобы не волноваться, и не сходить с ума, Джек решил не спорить с жизнью, не спешить с выводами, принимать происходящее как должное. Возраст и недомогания самый эффективный способ стать мудрым.

   А семь дней назад случилось неожиданное. На ступеньках, когда внутри уже звучала музыка, Джек встретил даму. Незнакомка походила на спутницу лауреата Нобелевской премии по физике. Роль забытой временем кинозвезды фильмов класса А тоже, безусловно, подходила ей. Что-то неуловимо тактичное, располагающее, благородное нашёл в ней Джек. Волосы, манера улыбаться, шарфик на шее, очки в футляре и как она вынимала их, как двигались её руки - всё было естественным, обаятельным, шло ей так, что у Джека засосало под ложечкой. Вернулось потерянное много лет назад состояние охотника. Он даже попробовал принять стойку, когда она просто сказала:

 - Я рада, что Вам тоже сюда. Скажите, Вас в самом деле зовут Джек?

 - Мы знакомы? – удивился он.

- Нет, кажется, нет… Просто это имя, гм, очень подходит Вам…

Джек смутился, он забыл про давнюю татуировку на руке.

- Знаете, пойдёмте туда вместе! Мне не хочется одной, эта музыка так волнует, что делает из меня трусиху.

   Она взяла Джека за руку, они вошли в зал. Первые минуты он разглядывал её лицо, стараясь запомнить малейшую чёрточку. Она сжала его ладони, и музыка, наполнив, разлучила их. В себя Джек пришёл на пляже. Но теперь дальние походы обрели для него новый смысл. В течение недели они встречались три раза. Не говорили. Брали друг друга за руки, шли в зал. И Джек понял, что ближе этой женщины, чьё имя он до сих пор не знал, у него никого нет и не будеть. По ночам ему начала сниться вторая семья, чего, слава Богу, не случалось уже десять лет.

                ...

   Джек приметил Агафью на мойке. В оранжевом комбинензоне, она бегала вокруг машины, таская за собой большой, в половину себя, пылесос. Малая, подумал он, так и привязалось. Миниатюрная, глаза раскосые, карие, озорные, масляные. Губы узкие, недоверчивые. Фигурка - прям, для него делали! Когда Малая прыгала, бегала, забиралась на стул, или на колени Джек заводился, особенно в первые годы.

   С чего начинается совместная жизнь? С первой ночи, второй? Или нужна неделя, месяц? Двое думают: стоп, ещё непонятно. Тешатся. Рассуждают. Логически обосновывают нужную, бог знает кому, свободу. Ночью, типа, близки, утром чужие. Им просто хорошо вдвоем. Днём у каждого свое: жизнь, заботы, в мыслях раздельное будущее. Как бы не так. Завтракают уже вместе. К вечеру созваниваются, спрашивают: мася, что купить вкусненького? Какое-то время Джек успокаивал сам себя, что в любой момент может всё прекратить, вернуться к Галке. Пытался придавить натуру чувства долгом: мол, там дети. Утешался мыслью, что это исключительно здоровья для.

   Иллюзии, чепуха, вздор. Человек дорожит свободой, как правом единолично совершать глупости. Но, и ни с чем другим он не расстаётся с такой быстротой и охотой. Ни тогда, ни сейчас Джеку не были близки философские категории. Доллар меньше десяти – так строил он свою жизнь и потому бежал белкой, а временами и стаей белок, в своем колесе. Жизни же наплевать, о чём думал или не думал Джек, каков он. Жизнь двигалась своим чередом.

   День к месяцу, месяц к году зарождалась их связь. Зыбко - думали они, прочно - выходило на деле. Джек - сволочь? Да. Нет. И сволочь тоже. Трудно с определениями. Жизни больше, чем слов. Сначала он решил: надо поднять детей. Закончат школу, устроятся подальше от Галки, там, где больше денег и меньше депрессии (он поспособствует), и тогда, выполнив родительский долг, они счастливо разведутся. Эта мысль не пришла к Джеку в один день. Он формулировал её постепенно, год за годом. Формулировал и молчал. Приезжал на праздники, дарил подарки, целовал в щёчку. Молчал. Не проговорился. Ни пьяным, ни в сердцах. Семь лет пролетели как сон. Он молчал. Знали его друзъя, а дети и Галка - нет. Вы бы смогли так? Он смог. Разведчик. В пятьдесят пять сердце вернёт старый должок инсультом, но ничего, переможется, выкарабкается.

   Он приезжал в старый дом шумно, суетно, не оставляя места одиночеству и словам. Задаривал детей, устраивал генеральную уборку, кашеварил, гулял со становящимися крупными «мелкими», в пол-уха слушал Галку, исчезал под вечер, объясняясь бизнесом, появлялся глубокой ночью, почти утром, чтобы иметь повод заснуть перед телевизором. Ты спала, милая, не хотел будить – так, кажется, говорят в интеллигентных семьях.

   Оба делали вид, что происходящее нормально. Она не интересовалась, чем занимается Джек в Киеве. Он следил, чтобы количества выдаваемых Галке денег хватало на то, чтобы такой интерес не проявлять. Они бережно хранили состояние покоя в отношениях. Степень душевной усталости друг от друга была настолько велика, что сил не то что на войну – даже на малюсенький конфликтец и то не было.

   На пятом году жизни Джека с Малой грибами пошли дети. Борька, через полтора года Артур. Семья “номер два” стала номером один. Рождение малышей поддержало Джека. Он помолодел, скинул десять лет неправедной, скандальной, тайной и очень пахотной жизни. Как путник в пустыне, смирившийся с гибелью и вдруг попавший в оазис. Джек жадно пил хрустальную, чистую воду позднего отцовства, и ветер тёплыми ладонями обнимал его лицо.

   Да, да, так работают таблетки с названием «дети». Вы не знали? Но думал ли советский пионер Коля Сидоров, что на пятидесятом году своей жизни станет фактическим многожёнцем? А расскажи эту историю его первой учительнице - вот номер, правда?

   Джек и первый, и второй, и третий годы в новой семье упивался парнями. Насколько возможно, «забил на работу». Нет, по-прежнему носил серьёзное лицо, устраивал понедельничные разгоны, но всё реже подходил к трубке. По максимуму перекладывал, что можно и чего нельзя, на подчинённых, которые, если и заботились о семье, то, конечно, не о Джека, а о своей. Он светился счастьем. Мог простить воровство и даже мелкую ложь.

   Юность вернулась. Только он стал старше, мудрее и, главное, мягче. Представьте, даже болячки, включая гастрит и давление отступили. Один почечный приступ в год не в счёт. За счастьем, бегом, суетой и предубеждениями Джек запустил зубы. В семьдесят это аукнется ему вынужденной любовью к овсянке и кашам вообще, но до семидесяти оставалось плыть ещё двадцать лет, тринадцать из которых приключились счастливыми.

                ...

   Пока же всё выходило по Джеку. Повзрослели Саша с Ярославом. Уехали из дома. Она вышла замуж. Он учился. Джек решился и познакомил их с не известными им досель киевскими братьями. Развёлся с Галкой. Та плакала. Не при нём, одна. Приехала, наконец, на Украину, вычислила его квартиру, с час гуляла во дворе, не вошла, уехала. Ей было чем заполнить свою жизнь. Джек давно присутствовал там номинально. И всё же, для неё Джек был юностью, прощаться с которой всегда тяжело и жаль.

   Борис с Артуркой бежали ввысь спринтерами. От чего становилось Джеку то хорошо, то плохо. С одной стороны, мечтал дотянуть до внуков, с другой обожал маленьких. Пока они беспомощны, связь с родителями тесна, словно толстый канат. Но с каждой минутой рвутся на нём невидимые нити.

   Борька пошёл в первый класс. Обычный сентябрьский вечер. Малая заставила раскошелиться и сменить квартиру на дом. Молодец, сам не смог бы, жаба заела. И вот долги долгами, а дом домом - раздолье. Так вот, вернулся Борька с уроков и стучит во дворе мячиком о стенку. Джеку вспомнилось, как забирал его из садика и тот, счастливый, через всю группу нёсся, вопя: «Па-пааа! Па-паа!» - прыгал с разбегу на руки, целовал в нос и небритые щёки. Как канючил, дёргая за рукав: «Ну, поигра-ай со мной!..» - и плакал, если Джек не шёл. Как просил почитать. Ходил хвостиком, пока Джек мастерил в сарае. Всё кончилось, вырос, не зовёт. Раньше у него неоспоримо находилось что-то, более важное, чем сын. Что же делать теперь? Ждать второй волны внимания? Ждать-то - да, но так, как раньше, уже не будет. Вот дурак, прости Господи!

   Подножку Джеку подставила страна-мачеха. Не везло парню со странами, первая отняла  Родину и первую семью, вторая начала с бизнеса. Без объявления войны, не хуже  Гитлера, родное правительство запретило игровиков. Через неделю отменило это решение, а через две вернулось к нему окончательно. Особенно пострадали «новички». Те, кто месяц, неделю, полгода назал открыл залы. Вложились в ремонт и аренду, купили лицензию на пять лет, согласно закону, перечислив в бюджет от миллиона и больше. Лицензии Джека шёл четвёртый год, и с этой точки зрения он пострадал меньше.

   Но главный и единственный источник дохода был уничтожен. Когда за семь дней, равнодушно, походя, рушат то, что было свито из нервов и жил за пятнадцать лет, становится не по себе. Не поверите, возникает чувство обиды, что обошлись нечестно. Интересно, что никогда и никто из тех, кто рушит не думает о творимой несправедливости. Они руководствуются высшими, как им кажется, мотивами. Но потом, когда жизнь догоняет и бьёт этот народ обухом по голове - удивляются, недоумевают.

   Но это опять материи философские. Джеку же пришлось ответить на простой житейский вопрос - «что делать?» Пробовать здесь, но другое - значит пойти на риск, что через пятнадцать лет, или раньше, история повторится. Боря с Артуркой совсем пацаны. Надо тянуть. И их, и Малую, и родителей, своих, её, и старших - мало ли что, да и обормоты ещё. Как? Сбережений нет, всё в бизнесе. Обои, плинтуса, кафель, стеклопакеты, фирменные жакеты официантов, посуду – не снимешь, не продашь. Аппараты, технику он заберёт, но куда это всё девать?

                ...

   Символ случая, ветер занёс Джека с семьей в болгарский Бургас, где, находясь в лёгкой депрессии и гуляя последний мешок денег, он закалял солёным морем детей, лихорадочно обдумывая выход из упавшего, в буквальном смысле сверху, тупика. На соседнем лежаке такой же, разве что больше джекового, мешок распаковал и Вилли. Сперва познакомились их жёны. Затем случилось неизбежное. Вилли на десять лет младше, жизнерадостный кругляшок, бегунок с животиком, обаяшка с красными глазами умного кролика и, как выяснится позднее, такого же темперамента.

 - У меня всегда есть выбор: дать денег тебе, или купить жене шубу, – доходчиво аргументируя, Вилли отказывал в просьбах о помощи всем и всегда. Люди, считающие себя умными, осмотрительными, прижимистыми и даже осторожными, горят на простых вещах. А возможно, таким образом Господь управляет своей десятиной.

   В сознательной, послеуниверситетской жизни Вилли занимался тем, что сколачивал и терял состояния. В отличие от Джека, который спотыкался то о смену общественного строя, то о государство, Вилли имел талант находить приключения самостоятельно.

   На середине пути к очередной большой цели судьба, считал он, а на деле, свойства  характера, сводили его с аферистами. Возраст и пол не имели значения. Среди них попадались мужчины, кормящие матери, юнцы, а один, страшно сказать, то ли экс-инспектор ГИБДД, то ли бывший офицер Генерального Штаба, то есть, по определению, человек честный, дальше некуда.

   И Вилли, будучи не то, чтобы стреляным, а продырявленным, изрешечённым насквозь воробьём неизвестно от чего проникался к парню, знал которого от силы день, или пару необъяснимым доверием, начинал смотреть на него, как на Мессию. Даже в том, что говорил или, к примеру, как одевался незнакомец, ему мерещились откровения.

   Вот и последний, накануне встречи с Джеком, эпизод не стал приятным исключением в череде невзгод и побед Вилли. В целях минимизации налогов, он купил кипрскую компанию и переписал в её собственность строящийся в центре Киева небоскрёб. Правда, в спешке, знаете, бывает, улетал на Мальдивы с крошкой Софией, претендующей на звание третьей, в смысле порядкового номера, но обожаемой в данный момент жены, не сумел выкроить время, чтобы присутствовать при сделке лично и подмахнул доверенность. По прилёту недвижимость удивительным образом оказалась перепроданной его злейшим конкурентам бывшей правой рукой Вилли. Денежки плакали и он рыдал вместе с ними.   

Тем не менее, удачи Вилли хватало на то, чтобы при этих неприятностях у него оставалась заначка, как основа новых свершений.

- Мы поколение последнего шанса. Не получится - через десять лет нас радостно, как родных, примут нищета и импотенция. Слышишь тишину, что в конце пути? Она зовёт. Она близко. Кому нужен бедный, больной старик, Джек? Жене? Не обеспечившим себя половозрелым детям? Просроченные продукты из дешёвых магазинов – то, о чём мечтал ты или твоя мама? Руки, скрученные старостью, артритом, несправедливостью – и ради чего? – разглагольствовал Вилли под рюмочку ракии на террасе пентхауза.

   Что-что, а ля-ля он умел. Жёны возились возле гриля с кабачками и рыбой. В комнате под «Тома с Джерри» спали дети. Солнце спряталось за лиловыми облаками, скукожилось до размеров маленького красного мячика и норовило скатиться вниз, прочь отсюда, за горизонт. В воздухе сладко пахло южной ночью, когда зной ушёл и можно начинать жить.
 - Рай, купить, который хотя бы лет на десять не достает денег, – думалось Джеку, вполуха слушавшему обретённого друга.

 - Я не верю никому. В Хохляндии и России особенно. Если не в клане – сиди, торгуй семечками. Анархия – мать крупных состояний. Вперёд, за Айболитом! – говорю я. Нас ждёт Лимпопо – зелёный и загадочный. Запад, не выдержав антисанитарии, чёрной тупости и коррупции бежит из Африки. Мы не настолько сыты. Там нет законов, есть связи. У меня образовался кончик в администрации. Редкозёмы! Эта фигня «варит» круче наркотиков. Хочешь, затащим туда твою игральню. Но это так, детский гешефт, неинтересно. Мы нужны им, чтобы научить воровать много, чтобы прятать глубоко, в красивых местах, системно. Сами они умеют делить и ломать. Жадность аборигенов - телохранитель белого в Африке. Но нужен лям. Таков пропуск в клуб. Я считал, меньше не получается. Хочешь половинку, под квартович годовых, займу? Старик, ты мне нравишься!...
               
                ...

   Джек вышел в сад размять стариковские ноги. На голову ему упало яблоко. Кто-то наверху с Ньютоном путает. Немудрено, старость у всех одинакова. Трудно ходить и писать. Яблоко было позднее, похожее на приплюснутую дыню. Там, где Джек родился, такие яблоки называли цибулями.

   Ай-яй-яй!.. Опять не узнал её имени. Опять не помнит, как прощались. Прощались ли? Досадно. Но, Боже, что была за музыка! Мелодия пела Джеку о жизни родителей, о смерти мамы, её рождении, о его детях, внуках, о тех, кого он не видел многие годы, и о тех, кого не знал вовсе, о жёнах, об обиженных и тех, кто боготворил его. Несбывшиеся надежды прошлого и новые желания – всё рождала и обо всём знала эта музыка.

   В семьдесят он понял: для того, чтобы вставать, впереди должна висеть морковка. Если есть желание, в рассвете имеется смысл. Но и иметь желание – труд. И вот сейчас, он вновь начал обретать мечту. Джек боялся расплескать это чувство, как алкоголик боится пронести мимо налитый с верхом бокал.

   Пока он не строил планов, но в душе разгоралось тепло. Эта осень не станет последней. Ему хотелось в это верить. Джек подмигнул слепому октябрьскому солнцу, не имевшему сил пробить тучи: не грусти, шалава, пой, мы повоюем, ещё повоюем!...

Набирайся сил, Котёнок, а я пошёл писать окончание, вечно твой, д. Вадим