Тайны городских кварталов. вторая часть

                *  *  *    
      Освещение   над  рядами  стало  медленно  угасать.    Когда  все  вокруг  погрузилось  в  тьму,  вспыхнул  огромный  занавес  пламенеющим  фосфоресцирующим  бархатом.    Роскошное  сияние    завораживало,   и   Ефим  не  сразу  заметил  появившуюся  на  сцене  женщину  преклонных  лет  в  длинном  платье.      Поддерживая   платье   одной   рукой   так,   что    из-под               
него  иногда  показывались  сверкающие  украшениями  туфли,  она  прошла  к  середине  просцениума.  Ефим  весь  обратился  в  слух. 
      -  Директриса!  -  раздался  за  спиной  Ефима  девичий  шепот.    Ефим  не  шелохнулся  -  шепотом  его  больше  не  проймешь.    Так  вот  чьим  попечительством  и  умом  живет  это  заведение!    Строгие  черты  лица  и  твердый  взгляд  женщины  нельзя  более   точно  отвечали  представлениям  Ефима  о  пуританских  порядках,  царящих  в  училище.    Он  был  рад  уверовать  в  их  реальность,  ведь  прежде  они  лишь  мнились  ему  в  безмолвии  парка,  в  убранстве  залов.    Теперь  он  знает  о  незнакомке  определенно  больше.   
      -  Дорогие  гости!    Почитаю  долгом  высказать  вам  признательность  за  интерес,  проявленный  к  выступлению  наших  воспитанниц  и  воспитанников,  -  ровно  и  веско  заговорила  женщина,  всматриваясь  в  зрительный  зал.    Строгость  не  покидала  ее  выразительного  лица  и,  по-видимому,  была  его  главной  особенностью,  но  тем  изысканней  казалась  женщина  Ефиму,  тем  достойней  занимаемого  положения.    В  осанке  женщины  угадывалась  балерина.    Возраст  не  исказил  пропорций  ее  сложения,  а  сделал  только  величественной.  -  Ученические  концерты  в  канун  Нового  года,  -  продолжала  говорить  она,  -  стали  для  нас  не  просто  прелюдией  к  празднику,  к  зимним  каникулам,  а  символическим  творческим  итогом  учебного  полугодия.     В  небольшом  вступительном  слове  я  изложу  суть  наших  исканий,  представлений  об  искусстве  балета.    Должна  признать,  я  отвыкла  от  общения  с  погруженным  в  темноту  залом,  -  она  сделала  плавный  жест  рукой  в  направлении  люстры;  в  движении  глаз,  в  лице  женщины  мелькнула  улыбка.  -  Наш  техник  по  неопытности  упредил  события,  ну  да  я  не  собираюсь  испытывать  ваше  долготерпение.  - Она  посмотрела  на  подол  своего  платья,  покоящийся  на  полу  несколькими  складками,  потом  -  снова  в  зал.   
      Ефим  чувствовал  необъяснимую  гордость  за  директрису,  будто  эта  властная  высоконравная  женщина  приходилась  ему  близкой  родственницей. 
      -  Балет  -  сложное,  пленительное  искусство,  -  вновь  заговорила  она.  -  Процветание  всех  видов  искусств  зависит  от  богатства  присущих  им  изобразительных  красок.    Хотя  балет,  считается,  испытывает  недостаточность  танцевального  словаря,  лучшим  танцорам  и  хореографам  удавалось  достичь  высот  единства  музыкальных  и  танцевальных  образов.    Вспомните  Анну  Павлову,   Петипа,   Фокина,   Айседору  Дункан.     Созданное ими  -  свидетельство  неисчерпаемых  возможностей  танца. 
      Ефим  ловил  каждое  слово,  движение  директрисы.    Лучшей  воспитательницы  для  незнакомки  он  бы  не  смог  представить. 
      -  В  поисках  выразительных  средств  балет  подчас  уходит  от  характерных  танцев  к  танцам  грез,  осваивая  мелодии,  на  первый  взгляд  чуждые  специфике  балета.    Мы  чтим  весь  многообразный  опыт  предшественников,  он  вселяет  уверенность,  что  будущее  балета  не  в  интерпретациях  прошлого,  а  в  создании  новых  пластических  образов.    Но  прежде,  понятно,  они  должны  быть  осознаны  музыкой,  живописью,  художественной  литературой.    Мы  ценим  свежесть  музыкальных  тем,  чувственную  ясность  образов,  непосредственность  их  сценических  воплощений  и  стремимся  развить  в  учащихся  вкус  к  работе  над  собственными  танцевальными  версиями  музыкальных  произведений.    Некоторые  из  таких  работ  сегодня  мы  вам  и  покажем.    Смею  надеяться,  что  эти  хореографические  опыты  придутся  присутствующим  по  нраву,  -  директриса  поклонилась  и  величественно  пошла  со  сцены.   
      Раздались аплодисменты.  Ефим воздержался от них  при  всем  расположении к выступившей.    Ему  всегда  было  чуждо  открытое  проявление чувств - и сейчас  показалось  недопустимо  вульгарным.   
      Зал  умолк.    В  тишине  из  невидимого  репродуктора  послышался  девичий  голос: 
      -  Дунаевский.    Летите  голуби.    Хореография  Димы  Березина.    Танцуют  Людмила  Седолик  и  сам  Дима.    Оба  воспитываются  в  классе  педагога  Николаевой  Эммы  Васильевны. 
      Остатки  тайной  преднастороженности  Ефима  к  училищу  растаяли  в  будничных  интонациях  юной  дикторши.    Ее  мягкий  монотонный  голос  представился  ему  одушевленным  гласом  стен  этого  здания.    Ефим  по-мальчишески  млел  во  власти  нисшедших  на  него  ожиданий.   
      Занавес  начал  медленно  уходить  вверх.    Показались  струи  серебряно-голубой  вуали,  потом  -  освещенные  солнцем  облака  на  фоне  лазурного  неба.    Из  небытия  в  пространстве  сцены  зародились  первые  звуки  мелодии,  прозрачные  и  жизнелюбивые,  как  расцветающий  летний  день.    Повеяло  брезжущей  синевой  просторов,  напором  свежего  ветра.    На  сцену  выбежали  девушка  и  юноша.    Ефим  тотчас  узнал  их:  именно  они  выбегали  на  втором  этаже  в  галерею.    Пара  плавно  кружилась  то  в  одну,  то  в  другую  сторону,  то  независимо,  то  вокруг  друг  друга,  подняв  лица  к  небу  и  счастливо  раскинув  руки. 
      Следуя   мелодии,   танцующие   остановились  и  красноречиво  взмахнули  руками  -  так  выпускают  птиц  на  волю,  а  потом  следили  за  стаей,  набиравшей  высоту  большими  кругами.    Когда  крылья  голубей  заплескались  на  солнце  в  подоблачной  выси,  девушка  и,  чуть  позже,  юноша  сильными  движениями  послали  себя  в  поток  вращений,  восторга,  улыбок,  в  каскад  струящихся  изгибов  тел  и  рук.    Иногда  танцующие  застывали  на  миг  в  арабеске  и  становились  похожими  на  букеты  белых  цветов.    Стройные,  в  ослепительных  костюмах  юноша  и  девушка  превратились  в  олицетворение  эмоций  Ефима.    Звуки  мелодии  реяли  в  упругом  пространстве,  обгоняя  стремительных  голубей,  открывая  залитые  солнцем  дали:  луга,  березовые  рощи,  ржаные  поля.    Движения,  пассы  танцующих  казались  естественным  отзывом  чутких  тел  на  зовы  мелодии.    В  нечаянно  задержанном  взгляде,  в  улыбке,  в  наклоне  головы,  в  меняющихся рисунках рук танцоров  крылась  прелесть  разбуженных  музыкой  мыслей  и  чувств.    Сколько  бы  ни  повторялся  такой  танец,  он  всегда  будет  окрашен  индивидуальностью  исполнителей,  их  вдохновением  -  он  всегда  будет  нов.    В  том,  очевидно,  и  состоит  неповторимость  истинного  искусства,  что  его  невозможно  оремесленить  и  формализовать.   
      Голуби улетали.  Они превратились  в  едва  различимые  точки,  тонущие  в  синеве.    Юноша  с  девушкой  плавно  остановились  и,  прощально  покачивая  руками,  с  надеждой  и  светлым  ожиданием стали смотреть на улетающих птиц.  Мелодия вторила  ожиданиям  и  надеждам.    Ефиму  было  приятно  смотреть  на  танцоров,  на их лица, не выглядевшие усталыми и, тем  более,  изнуренными,  на их угловато-тонкие фигуры с безупречными, по-юному  налитыми линиями ног.  Трудно представить, что уцелело  бы  от  замысла  танца,  доведись  танцорам  иметь  впалые  щеки,  заострившиеся  колени, выступивший на лбу  и  шее  «праведный»  пот.    Поистине,  балет  немилосерден  к  изменам  платоническому  идеалу. 
      Мелодия  таяла  вместе  с  исчезновением  птиц. 
      Не  дав  установиться  тишине,  у  сцены  кто-то  неистово  зааплодировал,  но  мгновением  позже  был  уже  не  слышен  в  рукоплесканиях  зала.    Танцоры  поклонились  и  отступили  от  рампы.    Их  блистательно-праздничные  лица  молили  о  снисходительно-сти.    Теплый  роскошный  звук  рукоплесканий  не  ослабевал. 
      -  Арабески  Людмилы  -  одна  прелесть!    Экзотика,  правда?!  -  отчетливо  различил  за  собой  Ефим  и  тут  же  поймал  себя  на  желании  сесть  удобней.    Оказывается,  он  еще  не  преодолел  в  себе  рефлективность.    Дамы  не  преминут  вообразить,  будто  их  комментарий  произвел  на  него  впечатление.    Нет,  он  и  бровью   не  поведет,  пока  не  объявят  следующий   номер. 
      Юноша  вывел  девушку  на  просцениум.    Пылая  волнением  и  благодарностью,  она  поклонилась  залу,  потом,  словно  взывая  о  помощи,  оглянулась на  своего  партнера  -  и  оба,  в  едином  порыве,  устремились  вон  от  неумолимых  зрителей.    Ефим  пожалел  о  быстротечности  танца.   К  этому  моменту  у  него  уже    выкристаллизовалось  убеждение,  что  надо  беречь  и  запоминать  каждый  миг  сегодняшнего  вечера.   
      Под  звуки  смолкающего  зала  неслышно  опустилось  полотно   занавеса. 
      -  Одноактный  балет  «Вальпургиева  ночь»,  -  мелодичный  доверительный  голос  дикторши  мгновенно  унял  бродившие  по  залу  шумы.  -  Балет  на  музыку  «Симфонических  танцев»  Рахманинова  поставил  воспитанник  педагога  Герасимовой  Ираиды  Ивановны  -  Алик  Свиридов.    Он  же  исполняет  главную  танцевальную  роль.    В  балете  заняты,  также,  его  однокурсницы.   
      Древний  языческий  праздник  вряд  ли  имел  какое-нибудь  отношение  к  современным  пластическим  образам,  но  Ефим  и  не  думал  уличать  директрису  в  непоследовательности.    Он  ощутил  уместность  фантастических  видений  старины  именно  в  этом  здании.    Судя  по  минувшему  танцу,  в  содержательности  этого  номера  можно  не  сомневаться.    Ефим  расположился  свободней  и  приготовился  понять  все,  что  будет  в  музыке  и  танцах  балета,  название  которого  импонировало   и  обещало  изысканное  развлечение.
      Сцена  погрузилась  во  тьму,  сросшейся  с  темнотой,  окутывавшей  зрительный  зал.    По  легкому  шороху  на  сцене  Ефим  догадался,  что  занавес  поднимается.    Забрезжила  мелодия.    Снова  тихо  -  и  вдруг  оглушительное  стаккато  струнных!     В  черном  пространстве  сцены  вспыхнул  пламенно-красный  фон  с  теневыми  силуэтами  двух  огромных  человеческих  фигур.  Сутулость,  лохмотья,  увесистые  палицы,  длинные  руки  -  выдавали  обличье  первобытных  людей.    Норовя  сокрушить  друг  друга,  гиганты  метались  вокруг  небольшого  кувшина.     От  встречного  удара  палицы  -  в  щепки.    Силуэты  гигантов  слились  в  бесформенное  пятно.    Тяжелые  вздохи  музыки  передают  напряжение  схватки.    Пятно  развалилось  -  один  из  гигантов  рушится,  тянет  к  кувшину  руку.    На  нее  наступают.    Изловчившись,  гигант  опять на  ногах.    Картина  схватки  возобновляется  -  и  застывает.    Звуки  борьбы  постепенно  смолкают.   
      В  рассеянном  отсвете  фона  Ефим  различил  движение.    Темнота  на  сцене   быстро   редеет  и   обнажает   возню   зеленых  существ.    Короткошерстные,  человекообразные,  с  непропорционально  крупными  черепами,  иные  с  хвостами  -  существа  методично  осаждали  возвышенности  в  глубине  сцены.    Возникает  ритмичный  металлический  лязг.    Ефим,  холодея,  угадывает  в  нем  аккомпанемент   к  деятельности  безобразных  существ.     И  в  самом  деле,  зеленые  существа,  не  сговариваясь,  подчиняют  телодвижения  консолидирующим  тактам.    От  гнетущей  гармонии  музыки  и  движений  веет  жутью.    Мертвенно-лунатичные  существа  с  остекленевшими  глазами,  с  вытянутыми  скуластыми  лицами,  с  уродливыми  бархатно-илистыми  телами,  подминая  ближних,  неутомимо  лезли  к  вершинам  возвышенностей,  скидывали  восседавших  и  устраивались  там  сами. 
      Ефим  облегченно  расстался  с  мрачноаллегоричными  ритмами,  когда  в  наступившей  тишине  послышалась  перекличка  далеких  пастушьих  рожков.      В  зрительном  зале  кто-то  глухо  и  неназойливо  покашлял.    Середина  сцены  зажглась  яркой  желтой  поляной,  участки  с  возвышенностями  погрузились  в  зеленоватый  сумрак.    Звучит  элегическая  мелодия.    В  освещенный  круг  медленно  входит  юноша  в  коротком  хитоне.    Он  срывает  воображаемый  цветок,  любуется  им,  поднимает  его  вверх  и,  продолжая  смотреть  на  него,  плавно  вращается.    Потом  он  изумленно  осматривается,  медленно  движется,  дотрагиваясь  до  растущих  на  поляне  цветов,  заигрывает  с  ними,  улыбается,  поддразнивая  их,  украшая  одновременно  свое  движение  пируэтами,  всякий  раз  непохожими  один  на  другой.    Иногда  он  останавливается  у  цветов,  чтобы  окончить  танцевальные  фразы  выразительной  позой.    Ефиму  казалось,  что  юноша  и  его  движения  сотканы  из  незатейливых  звуков. 
      Но  идиллическим  танец  остается  недолго.    Незаметно  в  мелодии  назревает  грусть,  углы  сцены  с  возней  зеленых  существ  яснеют.    В  желтый  круг  забредает  одна,  другая  зеленая  тварь.    Они  видят  юношу,  личины  их  оживают  и  оскаливаются  в  картинном  дружелюбии.    А  вот  и  еще  три  безобразно-дружественных  оскала.    Юноша  наивно  приветствует  всех.    Затевается  хоровод.    Мелодию  наполняют  мотивы  реквиема.    Увлеченный  танцем,  юноша  не  замечает  перемигиваний,  ужимок,  неуклюжих  скачков  лжедрузей.    Наивный  танцор!    Он  зря  создает  объемные,  зримые  кружева  чувств  и  мечтаний  -  чем  тоньше,  ажурней,  самозабвенней  они,  тем  больше  азарта  в  лицемерных  забавах  нечисти. 
      Впрочем,  скоро  болотистым  существам  становится  не  по  себе:  то  одно,  то  другое  начинает  сопоставлять  бестолковые  переступания   собственных   коротких   мохнатых   лап   с  вдохновенным  танцем  юноши.    Хоровод  распадается.    Юноша  удивлен.    Разгневанные  существа  совещаются,  после  чего  одно  из  них,  жирное,  с  расплывшимся  на  груди  подбородком  и  с  глубокими  оспинами  на  замшелом  лице,  кивает  юноше  на  цветок  и,  призывно  сверкнув  глазами,  жестом  просит  отдать  его.    Юноша  отказывается  и  поднимает  цветок  над  собой -  существа  корчат  яростные  гримасы.    Юноша  задумывается,  грустно  и  нежно  смотрит  на  воздетый  цветок,  начинает  медленный  отрешенный  танец  и  отдаляется  от  зеленых  существ.    Мелодия  полна  участия  к  юноше.    Она  вбирает  в  себя  его  разочарование,  утешает  его,   готовит  к  будущему  одиночеству. 
      Метафоричная  печаль  балетного  образа  передалась  Ефиму  предчувствием  неосуществимости  его  собственной  надежды.    Неужели  вечер  больше  не  сведет  его  с  незнакомкой?    В  кои-то  годы  обнаруживается,  что  он  способен  увлечься,  -  и  вдруг  так  неблагополучно!    Без  сомнения  приятно  знать,  что  выглядишь  импозантно,  загадочно,  когда  тебя  встречают  на  улицах  одного,  но  появляться  в  обществе  этой  девушки  -  значило  бы  еще  более  утвердить  свою  импозантность  в  глазах  окружающих. 
      Крадущиеся  звуки  музыки  насторожили  Ефима.    По  сцене  от  одного  к  другому  мечутся  мшистые  существа  и  все  время  показывают  на  юношу: 
      «Смотрите!    Смотрите!    Он  отказывается!    Отказывается!    Отказывается  походить  на  нас!»  -  вопят  их  телодвижения.    Будто  завзятые  полководцы,  броскими  жестами  они  приказывают  друг  другу  унять  танцора.    Ах,  как  ярко  их  жесты  выдают  повадки  тьмы:  окружить,  затравить,  погасить  свет  чужими  руками,  тщась  сохранить  в  тайне  свое  организующее  участие  и  свой  действительный  лик! 
      Возня  на  возвышенностях  прекращается.    Паника  охватывает  новые  и  новые  существа.    Неожиданно  по  зеленой  толпе  пробегает  волна  смирения.    Притихшая,  как  под  гипнозом,  нечисть  потянулась  к  левому  краю  просцениума и  стала  обступать  студнеобразное  существо.    Через  плечо  новоявленного  ноумена  перекинута  сеть,  в  тлеющих  угольках  глаз  таится  угроза.    Когда  завороженная  нечисть  приближается  вся,  аморфное  существо  швыряет  к  стопам  толпы  свою  сеть  и  яростно    пародирует    недавнюю   панику  соплеменников.    Устав,  оно  осматривается,  манит  низенькое  существо  с  хвостом.    То   сконфуженно   ковыляет  -  толстый   хвост   заметно  мешает идти. Рыхлое существо злобно копирует походку  увальня, потом  показывает  ему  на  танцора  с  приколотым  к  хитону   цветком: 
      -  «НЕМЕДЛЕННО  ПЕРЕНЯТЬ!    И  ОТСТРАНИТЬ,  ЧТОБ  МНЕ  НЕ  МЕШАЛ!»  -  недвусмысленно  потрясает  оно  над  толпой  руками,  гневно  идет  по  кругу  и  незаметно  впадает  в  триумфаторский  раж,  будто  уже  постигло  мастерство  танцора.    Теперь  существо  опьяненно  снует  по  фронту  толпы,  а  музыка  все  увереннее  и  точнее  создает  облик  его  гегемонистских  целей.    Радость  кумира  передается  толпе. 
      Гаснет  свет.    Сцену  не  видно,  только  теневой  фон  пышет  жаром  из  темноты.    Звучит  знакомый  ритм  схватки.    Теневые  силуэты  оживают.    Один  из  гигантов  поднимает  соперника  над  собой  и  с  силой  хватает  оземь.    Взрыв!    Теневая  картина  -  в  осколки!    Но  чуть  позже  борьба  за  кувшин  разгорается  с  новой  страстью.    Вместо  палиц  у  гигантов  щиты  и  мечи,  вместо  звериных  шкур  -  шлемы  и  латы  античных  легионеров. 
      «Борьба  с  ближним  за  существование!  -  осеняет  Ефима.  -  Кувшин  -  это  символ  материальных  благ!    Однако  не  лишне  было  бы  понять  содержание  теневого  фона  еще  во  время  схватки  субъектов  первобытно-общинной  формации». 
      Бой  останавливается  в  кульминационный  момент:  один  гигант  без  меча,  другой  замахнулся  для  решающего  удара.    Свет!    Сцена  снова  видна.    К  танцору  крадутся  зеленые  существа.    Ах,  как  жаждут  они  заполучить  тайну  дарующего  мастерство  цветка!    Сумрак  за  пределами  освещенного  круга  постепенно  густеет,  пряча  черты  заплесневевших  физиономий.    Нечисть  затаивается.    В  движениях  юноши  заметна  усталость,  его  клонит  ко  сну.    Юноша  располагается  в  центре  освещенного  круга  -  и  засыпает. 
      Пространство  сцены  пронизывается  лунным  светом.    Тремолирующие  звуки  мелодии  гаснут,  истаивая  феерическими  вспышками  тысяч  микроскопических  звезд.    Вместе  со  звуками  опадают  завесы  дремучей  действительности,  предваряя  мир  юношеских  сновидений.    В  отсутствие  темы  недоэволюционировавших  персон,  Ефим  обновлённо  вслушивается  в  испаряющийся  в  тишине  тонкий  серебристый  звон.    В   освещенный  круг  вплывает  хоровод  балерин.    Они  в  коротких  ветхих  бирюзовых  туниках,  свободные  длинные  волосы  покоятся  за спиной.    До  Ефима  доносится  шепот.    Но  Ефиму  не  до  сидящих  за  ним  особ -  ведь  в  числе  балерин  могла  присутствовать  незнакомка!    Ефим  удесятеряет  внимание,  всматриваясь   в   одинаковые,    с   опущенным  взглядом,  бледные  лица.    Нет!    Ее  нет!    Природу  незнакомки  он  не  спутает  ни  с  чьей  другой.    Печаль  кротких  лиц  могла  ввести  его  в  заблуждение  только  на  миг.    Мелодия  рассеивает  призрачных  танцовщиц  вокруг  спящего  юноши.    Кто  они?    Русалки?    Сильфиды?    Звон  падающих  звезд  расцвечивает  сумеречную  музыкальную  картину.    В  слабом  свете  танец  тонких  девушек  в  полупрозрачных  туниках  создавал,  в  представлении  Ефима  фантастическую  атмосферу,  смыкающую  грезы  с  действительностью,  предчувствие  неповторимых  особенностей  свиданий  с  незнакомкой  в  заснеженном  парке  -  с  происходящим  на  сцене.   
                *  *  * 
      В  кругу  знакомых  Ефима  компетентность  в  области  классической  музыки  считалась  престижной  и  предполагаемой  в  каждом  и  каждой  из  них,  как  само  собой  разумеющаяся.    Между  тем,  судить  о  такой  музыке  находили  скучным,  достойным  одних  зануд,  необратимо  отставших  от  жизни.    Ефим  разделял  негласное  вето  -  оно  вуалировало  неподготовленность  большинства  из  них  к  разговорам  о  музыке,  в  том  числе  -  его  собственную,  и,  кроме  того,  содержание  музыкальных  образов,  чаще  относилось  к  категориям  чувственного  восприятия,  чем  логического,  и  потому  оказывалось  непригодным  для  «светских»  бесед.    Кому  дело  до  того,  что  вальс  русалок  мерцает  разноцветными  искрами,  словно  звездное  новогоднее  небо,  и  окрашивает  симфонию  в  сумеречный  целомудренный  тон,  что  юноше  не  причинят  вреда  ни  потуги  нечисти  отнять  у  него  цветок,  ни  пробы  воспроизвести  его  танец,  ни  лесть,  ни  интриги  зеленых  существ,  ни  разложенная  вокруг  юноши  сеть,  ни  шабаш  торжествующей  нечисти.    Обо  всем,  что  тебе  близко  и  дорого,  лучше  молчать,  если  не  хочешь  прослыть  простаком  и  тем  уронить  себя  во  мнении  квартала.    Девушка  в  темно-коричневом  платье  -  вот  кому  он  мог  бы  рассказывать  про  откровения  «Симфонических  танцев»!    Зыбкая  полуреалистичная  надежда  на  встречу  с  незнакомкой  вновь  ожила,  заставляя  Ефима  во  всем  искать  замаскированное  предзнаменование  встречи. 
                *  *  * 
      Занавес медленно закрыл сцену  с  беснующейся  в  гегемонистском  чаду  нечистью.    Когда  последний  аккорд  смолк,  послышались   неуверенные   аплодисменты  -  пессимистический  финал  балета  поставил  зрителей  в  двусмысленное  положение.    Из-за  кулис  появился  танцор  -  и  тут  зал  прорвало:  крики  «Браво!»  перемежались  вспышками  жара  в  рукоплесканиях,  зрители  в  первых  рядах  вставали,  кто-то  мчал  по  проходу  к  сцене.   Юно-ша  поклонился  и  кивком  уложил  рассыпавшиеся  светлые  волосы.    Лицо  его  было  серьезным.    Он,  как  видно,  не  одобрял  поведение  зрителей.    Ответственность  и  всепонимание  хореографа  явно  преобладали  в  нем  над  актерским  тщеславием.    Но  зрители  не  унимались  -  ведь  именно  этот  юноша  с  ясным  овалом  лица  завораживал  их  своим  танцем.    Юноша  снова  поклонился  и  убыстряющимися  шагами  танцора  покинул  сцену. 
      -  Говорят,  он  числится  здесь  в  одаренных  личностях,  -  возобновился  за  спиной  Ефима  шепот,  стоило  зрителям  немного  угомониться.   
      Ефим  насторожился.    Осведомленность  словоохотливой  особы  простиралась  даже  дальше,  чем  он  предполагал.    Не  уготован  ли  ему  новый  сюрприз?    Так  или  нет,  внимательным  быть  не  мешает.    Сейчас  любая  частица  знаний  об  училище  для  него  ценна  и  многозначительна. 
      -  «Метаморфоза»,  -  выразительно  объявила  дикторша.    По-особому  теплой  интонацией  она  подчеркнула  отличие  этого  номера  от  предшествующего.  -  Хореографическую  интерпретацию  «Танца  с  саблями»  Арама  Хачатуряна  поставила  Веденеева  Сима.    Танцуют  сама  Сима  и  Алеша  и  Слава  Соколовы.    Класс  педагога  Николаевой  Эммы  Васильевны.   
      Зал  утих.    От  вновь  зажженных  прожекторов  на  занавесе  вспыхнули  розовые  и  синие  блики.    Тяжелое  полотно  шевельнулось,  пошло  вверх  -  и  залу  открылась  глубокая  синева  ночного  звездного  неба.    Пространство  с  мириадами  звезд  зияло  в  зрительный  зал  грандиозным  окном.    Холод,  безмолвие,  безмерность  непознанного  предстали  притихшим  зрителям  в  оцепеневающей  близости.    Ефим  ощутил,  что  его  против  воли  пронизывает  озноб.    Послышалась  череда  скачущих  звуков  струнного  аккомпанемента.    Ритм  подхватила  солирующая  труба.    Эхо  полифонически  умножало  ее  пассаж,  сопровождая  призрачно-звучным  шлейфом,  точно  рождалось  в  безвестной  дали  звездных  пространств. 
      На  освещенный  участок  сцены  выбежали  два танцора  в  красном  и  синем  трико,  вооруженных  как  гладиаторы.    Они  ожесточенно  сражались.    В  лучах  прожекторов  ярко  вспыхивали  мечи  и  шлемы.    В  музыке  был  различим  звон  эпической     сечи.    Когда  границы  первоначальной  гаммы  звуков  стали  тесны,   солирующая  труба  взяла  на   полтора  тона  выше.    Бой  достиг  предельного  напряжения.    Внезапно  на  сцене  появилась  девушка  в  длинном  прозрачном  хитоне,  сквозь  который  ртутью  блестело   тонкое  тело. 
      Она!    Ефим  почувствовал  себя  беспомощным  и  опустошенным.    Это  она!    Гладиаторы  остановили  сражение.    Вместо  музыкального  фона  сечи  над  зрителями  поплыл  хорал,  бездонный  и  необъятный,  будто  космический  океан.    Казалось,  пело  само  пространство,  рассказывая  о  пленительности  своих  тайн.    Девушка  сделала  пируэт  с  устремленными  ввысь  лицом  и  руками,  затем  осторожно  шагнула  к  воинам  и  плавным  движением  рук  увлекла  обоих  поднять  лица  вверх.    Воины  недоуменно  воззрились  на  звездный  простор.    Переступая  на  носках  белых  туфель,  девушка  начала  плавно  кружиться,  погружаясь  в  волны  хорала,  в  плеск  поз  и  фигур,  демонстрируя  упоение  от  предначертанности  человеку  дороги  познания.   
      Ефим  обреченно  узнавал  в  балерине  девушку  в  темно-коричневом  платье,  угадывая  проникнутость  обеих  неведомым  ему  укладом  жизни.    Теперь  в  их  прозаическом  городе  есть  уголок,  осененный  предчувствием  встреч  с  незнакомкой!    Определенно,  старый  парк  со  старомодными  фонарями,  гипсовыми  статуями,  узкими  аллеями  -  не беспричастен  к  укладу  ее  жизни  и  к  этой  интеллигентности  взгляда,  которая  так  украшает  сейчас  ее  танец.    Да,  он  ошибался,  думая,  будто  холодное  превосходство,  которое  испытывал  к  обитательницам  его  квартала,  всегда  будет  определять  его  отношение  к  юным  особам.    Он  будет  приходить  в  парк  на  свидание  с  девушкой  -  где  еще,  не  считая  училище,  все  так  полно  таинственной  отождествленности  с  ней! 
      Станцевав,  девушка  скрылась.    Воины  разметали  мечи  и  доспехи  по  краям  сцены,  положили  руки  друг  другу  на  плечи,  и  музыка  вовлекла  обоих  в  танец  уже  друзьями.    Ефим  продолжал  смотреть  на  танцующих,  но  смысл  движений  танцоров  его  больше  не  занимал.    Окружающее  обратилось  в  прекрасный,  живительный,  малодокучливый  фон  для  мечтаний.