ПРО НАС

Нашему общему детству посвящается…


С тобою дружба безначальная,
С тобою детство беспечальное.
С тобой просторы безграничные,
А разговоры лаконичные.
С тобой свободно и светло,
И даже в самый день ненастный —
«Мороз и солнце», и тепло
Твоей души и взгляд твой ясный.



Нет, не окончен твой сюжет,
Ты любишь так,— зима и вьюжит,
С дождём июльским детских лет,
Пока не спится, память кружит.
         
Теперь я понимаю, что именно Нина была фундаментом нашей семьи. Любовь и ненависть наших родителей были всегда иррациональны, настолько, что суметь выжить между ними одному ребёнку, было практически невозможно. Поэтому появилась ещё и я. Так, небольшим коллективом мы сумели вырасти.

Радио
В те далёкие детские годы в квартирах не выключалось радио. У миллионов людей параллельно с обычной жизнью была ещё и другая, тоже интересная радиожизнь. Мы просыпались под Гимн Советского Союза, слушали последние известия, одевались во время радиогимнастики, ели в то время, когда по радио переходили к водным процедурам. Какие дикторы вели эти передачи! Мы с Ниной слушали и любили передачи для детей. Это были сказки, рассказы известных писателей, концерты. Никаких шоу, никаких социологических опросов. Каждый радиодень – это встреча с любимыми голосами, ведь на радио были заняты лучшие артисты СССР: Левитан, Бабанова, Сперанская, Грибов, Гарин, Яншин, Капелян, Тарасова, Синявский, Касаткина. И все эти голоса и ещё многие другие мы различали на слух. По вторникам и четвергам была передача «Театр у микрофона». Самые лучшие пьесы замечательных драматургов адаптировалсь к радио. (Весь Островский, Достоевский, Погодин, Вишневский, Брехт, Чехов). Мы почти никогда не пропускали эти передачи. Во второй половине дня обычно передавали музыку. Это были народные песни стран СССР, классическая музыка. Для детей были ещё передачи: «Пионерская зорька», «Горнист» и много других.




Куклы
У Нины была любимая кукла Светка. Мне не разрешалось её трогать. Она всегда сидела на крыше шифоньера. Честно сказать эта Светка мне совершенно не нравилась. У неё было распухшее розово-целлулоидно-глупое лицо. Ватные руки и ноги. К тому же она была огромная, почти с меня. Был у нас ещё большой зеленовато-серый ворсистый медведь, которого мы очень любили. С ним мне можно было играть и доставать его с шифоньера. Мы всегда ссорились за то, кто полезет за этими необходимыми героями нашего детства, потому, что мы ужасно любили сидеть на шифоньере. Особенно любили оттуда спрыгивать на  пружинный диван, сделанный руками нашего папы. Родители, конечно, нас оттуда гоняли, но их часто не было дома и мы вместе с подружками с упоением забирались на него и оттуда, из-под потолка взирали на комнату (это было в зале). А когда входили родители мы гурьбой сваливались на диван. Конечно, нам за это влетало. И нам это нравилось.

Животные

У нас в квартире всегда были коты и собаки. Для них были открыты и форточки и двери. Мурка и Васька, Крошка – это собака, Кнопка, Торопунька – это любимые дворовые коты и собаки. А не любили мы Снежка – шпица белого цвета, злого и ужасно голосистого. Недаром его держали на цепи. Нина с подружками: Ниной Курьяновой, Галей Шерстнёвой и Валей Толмачёвой и  Ритой Шамотиной любили играть у нас дома в королев и цариц. Царицами были все по очереди, кроме меня. Главной сценой была сцена выноса наследника. Это мог быть или котёнок или щенок на подушке с кружевными накидками. Шествие тянулось из нашей комнаты в зал, потом на кухню, в сени и по возможности на улицу. За то, что мы брали подушки и на чистые наволочки укладывали зверей, нам влетало, но не очень.

Дом и двор

Дом был деревянный, в два этажа. Нижний этаж - полуподвал. Наша квартира находилась в этом этаже. Дом был бывшим купеческим, построенным в 19 веке, стоял на самой любимой нами улице Красноармейской (бывшая Алексеевская). Улица упиралась в городской пляж, но до пляжа нужно было пройти  10 кварталов. (всё осталось так же) На нашей улице стояли молодые ясени, была проложена трамвайная линия. Окна нашей квартиры выходили и на улицу и во двор. При советской власти дом был поделен на 6 неравных частей. Самые маленькие квартирки располагались в нижнем и верхнем этажах по центру дома. Бывшего дома уже нет, на его месте стоит огромный новый монстр. Из жильцов дома, населявших его до 1962 года, в живых остались два или три человека.
Мы с Ниной обожали наш двор. Всё молодое поколение двора делилось на две части: довоенную и послевоенную. В нашем дворе было шестеро довоенных, и трое послевоенных: Нина, я и Галька Гусева. Из послевоенных, Нина была самая первая, потом Галька, потом я.

Соседи

С нашими соседями были у нас дружелюбные отношения. К Сёминым мы ходили «на телевизор», что было очень интересно. Римка Сёмина была крёстной матерью Нины. Кузнецовы, время от времени, делали большие уборки и, однажды нам с Ниной перепало несколько замечательных книг. В числе этих книг самыми захватывающими были «Моря СССР» и альманах «Глобус». Эти книги были выполнены основательно, добротно и крупно, как всё во времена довоенного сталинизма. К Гусевым, нашим соседям справа мы часто ходили в гости, потому, что дружили с Галькой. А Галька бывала у нас. Тётя Нюра работала на швейной фабрике. Первый её муж погиб на фронте, он был отцом старшего сына тёти Нюры, довоенного Генки. Дядя Коля пришёл с фронта без ноги, женился на тёте Нюре  и стал Галькиным отцом. Генка его ненавидел, эта ненависть со временем привела его в тюрьму. К Марковым иногда нас приглашали по большим праздникам на угощенье. У них в квартире стояла первозданная чистота, и так хотелось оттуда поскорее убежать. Это они держали противного шпица по кличке Снежок. Часто весь двор собирался тихими, тёплыми летними вечерами на большой лестнице, которая вела в квартиру Сёминых, на скамеечках, на табуретках и болтали, смеялись, щёлкали семечки до самой ночи.

Книги

У нас всегда были книги. Те, которые были с незапамятных времён - «Нартские сказания», Пушкин, Лермонтов. Толстого была «Анна Каренина» и сборник рассказов, на обложке которого было написано – Смерть Ивана Ильича, а ниже – За что? Много лет я мучилась думая, за что получил Иван Ильич смерть? Часто мы читали вслух, особенно, «Нартские сказания». Эта книга легенд малых народов Кавказа. Читать её было очень тяжело. Кровавые сцены были в каждом эпизоде. Главы начинались и заканчивались побоищами. Имена героев звучали так: Урызмаг, Кривой Уаиг, страх… Я сама читать не любила  – было скучно. Но очень любила слушать. Нам часто отец читал сказки. Были книжки Чарушина, Мамина-Сибиряка, Тургенева. На Никитинской, где жила Курьянова в приличном жёлтеньком домике размещалась детская библиотека. Мы ходили туда. Не знаю, какие Нина любила тогда книжки, но она много читала. Она садилась на коленки, зажимала уши и надолго забывала об окружающем мире. Так же бесшумно она выучивала стихи. А потом неожиданно рассказывала их при всех. И ещё у нас была одна замечательная книжка. Это была раскладная книжка-картинка. Где её сумела купить мама непонятно. Только мы её очень любили и берегли. Когда её раскрывали, то перед нашими совершенно обалделыми взглядами поднимались джунгли. Банановые и финиковые пальмы, на которых висели обезьяны, вокруг экзотических деревьев обвивались змеи и питоны. В зарослях лиан и чаще деревьев с огромными листьями было множество птиц, внизу паслись муравьеды и носороги, слоны, бегемоты с крокодилами парились в реке. Это была книга, поражавшая воображение! На последней странице все животные имели маленькие визитные карточки под номерами и названиями на английском языке.

Комната

У нас с Ниной была отдельная комната, самая лучшая в квартире. Дверь в неё была двустворчатая белая с витиеватыми бронзовыми небольшими ручками, она открывалась внутрь. Напротив двери – окно, большое и ниже уровня земли сантиметров на двадцать пять. Под окном стоял огромный дубовый двухтумбовый канцелярский стол, столешница была покрыта чёрным дермантином. За этим столом мы с подружками часто собирались. Играли в разные «настольные игры»: шашки, поддавки, буденовцы, шахматы, в географические названия – озёра, моря, реки, города. Устраивали конкурсы  - кто лучше нарисует. Отгадывали загаданные фильмы. Например «В Н Э», какой это фильм – «Встречи на Эльбе», «Н г. р.» - «На графских развалинах». Нина с подружками всегда играли азартно и часто эти настольные баталии заканчивались победами, обидами, ссорами, некоторые даже «жлудили»! Из всех этих игр самой ненавистной мне игрой были шахматы. Я надеялась, что смысл игры состоял в том, чтобы скорее проиграть, и  не понимала, зачем второй игрок думает,— тратит драгоценное время! Слева и справа от стола были наши кровати. На стенах время от времени висели коврики, копии картин. Время от времени мама меняла наши спальные места и мы переходили вместе с кроватями от справа от стола на  слева от стола. Когда мы засыпали, то начинали долго волынить, например, излюбленным приёмчиком было соревнование на длительность вдоха. Или рассказы-страшилки типа «В чёрном-пречёрном доме…». После этих рассказиков на репродукции картины «Над Волгой» я видела чьё-то непонятное и страшное женское лицо и долго со страхом всматривалась в него, потом вероятно мы засыпали. Ещё в нашей  комнате была жиденькая этажерка, которая стояла за левой половинкой двери. На этой этажерке позже была установлена моя игрушечная двухкомнатная квартира. В комнате открывался подпол, который был засыпан опилками, поэтому был неинтересен.
А ещё было несколько вещиц, потерянных позже: два женских портрета – это было гордостью нашей с Ниной, прибор для письма, фигурка обезьянки из полупрозрачного бело-розового мягкого поделочного камня, которой кололи орехи.

Летние игры

Мы много играли во дворе и на улице, или во дворах наших подруг: У Курьяновой Нины и Зубаревой Гали на Никитинской, у Шерстнёвой Гали, Гусариной Гали, Максаковой Гали на Арцыбушевской, у Толмачёвой Вали и Риты Шамотиной на Буянова. Самой интересной игрой была «Казаки-разбойники». Собирались все от самых маленьких до шестнадцатилетних. Потом эта «кодла» делилась на две части, а потом бегали друг за другом по проходным дворам, улицам, переулкам, забирая пленных, теряя своих.
Таким как я приходилось долго отсиживаться в плену до поимки или победы всей команды. Иногда эта игра длилась много часов допоздна, иногда она внезапно обрывалась по техническим причинам. Когда игра была сыграна, выбирались судья и палач. Судья определял наказание. В качестве наказания были «горячие» и «холодные».
Например, три горячих – палач бьет по руке выше запястья со всей силой указательным и средним пальцами, холодные были намного легче.
Мы очень любили играть в лапту, штандр, классики, прятки, скакалку, с мячом – в пятёрочку и в десяточку. Такие игры были во всех дворах, но в нашем дворе существали ещё и свои собственные игры. Например, в нашем дворе росло только  одно дерево – это был американский клён. Он рос прямо перед нашим с Ниной окном. Он был большой, двухстволый. Летом он заслонял наше окно от солнца, и на стенах и на полу в нашей комнате всегда было беспокойство солнечных зайчиков и зелёных листьев. Этот же клён правым боком подпирал наружную, открытую лестницу в квартиру Комаровых. Можно было влезть на перила лестницы, подняться и лечь спиной на ствол клёна и тогда твоя спина покачивалась вместе с клёном и немножко кружилась голова. Но так мог стоять только один человек – только кондуктор, потому, что всё это называлось «трамваем». Кондуктор был выбранным, он обязательно должен был быть с сумкой. Кондуктором часто выбиралась Нина, потому, что она любила ходить с маленькой красненькой сумочкой. Кондуктор получал деньги-листья, отрывал билетики-кленовые коромыслики, объявлял остановки, впускал и выпускал пассажиров. Однажды все устроили «бучу», и Нина прогнала всех с лестницы, а потом прочитала стихотворение в переводе Маршака «Что я видел». Нина удивила всех  внезапностью.

Деньги

Нине всегда везло в том, чтоб случайно найти деньги. Она любила их собирать, а потом присматривала какую-нибудь вещицу. Обычно всех её усилий и накоплений не хватало на облюбованную вещь, и тогда она пускалась в долгие дружеские уговоры мамы о необходимости доплатить некоторую сумму, иногда в несколько копеек. Почти всегда мама с радостью поддавалась уговорам. А потом оказывалось, что Нина купила маме шкатулку или брошку, или бусы.
У меня с деньгами были сложные отношения. Однажды меня позвали старшие наши мальчишки со двора Юрка и Валька. Они дали мне большую красивую бумажную деньгу и предложили сходить за мороженым на угол. Они были такими щедрыми в этот раз, сказали, что я могу купить мороженого на всех. Я выстояла большую очередь, там был пломбир в хрустящих, загорелых вафельных стаканчиках. Мне взвесили целых пять стаканчиков. И я стала расплачиваться той бумажной деньгой, которую мне с таким неспешным величием отвалили мальчишки. Продавщица долго и с упоением  меня обзывала, обещала сходить в детский сад, сказать родителям и т. д.. Рыдая, я вернулась во двор с пустыми руками, мальчишек и след простыл.. Ведь деньжища была то ли «катенькой», то ли «керенкой». В то время таких было полно.

Коллекции

Тогда у всех девчонок были коллекции фантиков от конфет. И у нас тоже. Основная партия фантиков собиралась во время получения подарков на Новый год. Мы обменивались ими, если были дубликаты. Мне нравилось собирать картинки от почтовых конвертов, я наклеивала их в альбом.
А вот у Нины была совершенно уникальная коллекция фото актёров кино. Некоторые из этих фотографий ещё остались у нас. И ещё у Нины была богатая коллекция самодельных бумажных кукол с целым арсеналом нарядов на все случаи жизни. Мы сами рисовали и кукол и наряды, но ей ещё рисовала Римка Сёмина. Почти все куклы были на одно лицо: что-то среднее между Одри Хёпберн и Бриджитт Бордо. Наряды срисовывались из журналов мод, с репродукций, с картинок, рисовались по памяти.
Но зато у меня была кукольная квартира из настоящего дерева с мягкими диванчиками и пуфиками! Там я часто делала перестановку, мастерила коврики, даже делала самодельные книжки для книжного шкафа. Эту квартиру в две комнаты подарили мне в День рождения мама с Ниной и Нинины подружки вскладчину по моей длительной и тоскливой просьбе.

День рожденья

Замечательный у Нины День Рожденья! Во-первых, почти всегда была гроза в этот день. А грозы мы все очень любили. Во-вторых, почти с самого раннего утра к нам приходили наши гости – её подружки. И мы могли целый день играть, гулять, угощаться тем, что Нина сама приготовит. В этом ей помогали подружки. Тогда мы обязательно готовили «хворост» и «розанчики». Они были хрустящие, красивые, посыпанные сахарной пудрой и очень вкусные. Накрывался красивый стол. Стол был сначала квадратный, раскладной, потом круглый, тоже раскладной. Было предвкушенье праздника, стучало сердце, вкус и запах малины, недозрелых яблок. Нина очень любила малину и яблоки. А я любила вишню, но к этому времени вишни уже почти не было. Были подарки. Книжки. У нас дома до сих пор есть подписанные её подружками книжки. Ещё сохранилась салфеточка елецкого кружева и хрустальная круглая вазочка для цветов. Если бывала гроза, такая как у нас бывает один раз в лето, то в конце грозы,  по нашей Красноармейской к Волге рвалась бурная широкая река. Воды было выше пояса, и мы любили идти наперерез стихийному течению. А если ты пойдёшь навстречу ему, то у тебя очень сильно закружится голова. К вечеру счастье успокаивалось, но впереди до школы ещё была ничем не омрачённая целая половина праздничного лета!

Болезни

Нина часто болела, я тоже не отставала от неё. Как вам нравится барсучий жир с жидким шоколадом и мёдом? А рыбий от рахита? Нам тоже не нравились. Но зато когда мы болели можно было расслабиться, например, сыграть в игру съешь лимон или съешь кислое яблоко не поморщившись. Выигрывает тот, кто не морщится. Нина выигрывала. Сколько я не пыталась её поймать, что у неё потекут слюнки и скукожится лицо ничего не получалось. Мама думала, что наши болезни кроятся в том, что мы живём в полуподвале. Может быть. Но мы так любили эти дни! Мама приносила нам с рынка экзотические фрукты, ведь она была родом из Баку. Она приносила айву, гранаты, тут, инжир, пастилу. Некоторые наши знакомые понятия не имели, что это такое. Если мы болели летом, то мама обязательно приносила малину. Нина нанизывала ягодки на пальцы и какое-то время любовалась на них, только потом с удовольствием съедала!

Смех

Однажды мы гостили в деревне у знакомых отца: дяди Коли «Рыжего» и тёти Маруси. Мы часто к ним летом ездили. Дядя Коля тогда караулил бахчи. Жили мы все в шалаше в поле, окружённом со всех сторон лесом. Однажды хозяева ушли в село по своим делам, а нас оставили. Вдруг, высоко в небе показался коршун, а мне про них наговорили, что они детей уносят. Я начала плакать. Нина долго уговаривала меня, но я всё не слушала её уговоров. Вдруг она стала меня смешить, устроила целый поход по окрестным оврагам, пела песни, читала всякие стишки, рассказывала на ходу придуманные небылицы. Нам стало смешно и весело, время пролетело скоро. К вечеру вернулись наши дорогие дядя Коля и тётя Маруся.

Школа

Она была совсем рядом от нашего дома. Там у Нины полно подружек и знакомых, она была заводилой в классе, училась легко, на пятёрки. Нина всё делала хорошо – рисовала, плавала, бегала. Очень часто её выбирали для выступлений в концертах. Она и плясала и читала стихи, и была конферансье. Мама называла Нину озорницей и выдумщицей. До мамы, конечно, долетал ветер отзывов о Нининых успехах, и это её мирило с беспокойным характером Нины.

Драки

Мы с Ниной часто ссорились и дрались. Нина всегда одерживала победы, пока я ей не дала сдачи. А случилось это в мои пятнадцать лет!. После этого случая мы перестали драться.

Кино и театр

Нина с мамой обожали кино. Часто они уходили вдвоём, обещая нам гостинцы: четверть водки отцу, сто граммов ирисок «Золотой ключик» мне. Иногда мы ходили в кино всей семьёй. В «Ленинский Комсомол», и тогда обязательно заходили в кафе-мороженоё «Мишка на Севере». А ещё мы ходили в детский  кинотеатр «Смена» по воскресеньям за десять копеек, и совсем бесплатно во время предвыборных  кампаний в разные клубы и дома культуры. Мы довольно часто ходили в Театр юного зрителя и в Оперный театр, вместе с подружками или с классами. Замечательные были спектакли. В ТЮЗе «Три толстяка», «Два клёна», «Серый волк и семеро козлят». В Театре Оперы и Балета помню только «Жизель» и «Евгений Онегин».

 Окно

Окно в нашей комнате было как прекрасная живая картинка. Когда входили в комнату, первое, что было – это жизнь окна. В ней были времена года, соседи, подружки, собаки, кошки, разноцветные листья, стволы и ветки дерева, сараи, снег, дождь, сугробы, луна, солнце. Летом на окно ставили решётку и его открывали. И тогда окно становилось для нас ещё и дверью. Мы лазали из дома, и домой со стола в окно или наоборот! Нам это тоже запрещалось, но это было так увлекательно!


Зимой

Мы любили ходить по сугробам, которые вырастали не без помощи дворников вдоль улиц, вокруг деревьев. Достаточно пройти вдоль одного только квартала, как твои валенки уже полны снега и весь ты уже с налипшими шариками льдистого снега на всей одежде. Мы любили прыгать с крыш низкорослых сараев, которые были во всех дворах, в сугробы под сараями.  Не знаю почему, но  чаще всего прыгали с крыш в нашем дворе. За это лазанье и прыганье с сараев нам очень влетало от взрослых. Сараи и крыши были довольно ветхие, могли провалиться. Нас ловили во время наших вылазок, ходили с жалобами к родителям на следующий день, когда примятые шапки снега на сараях выдавали наши следы. Если нас собиралось много, то мы строили горку, особенно хорошо было, когда нам помогали ребята повзрослее. Делали горку повыше, со ступеньками, заливали её ледяной водой из колонки, а после того, как замёрзнет, катались на ногах или на санках. Зимой в городе открывались массовые катания на коньках на всех стадионах, и в  парках, где  заливали аллеи. Мы очень любили коньки. Почти у всех были коньки. Иногда мы собирались огромными компаниями и шли на «Динамо» или «Локомотив». И во время таких катаний ревела музыка, горели прожектора, было здорово!
Однажды морозным вечером мы с Ниной сидели на заборе со стороны нашего двора с любовно утрамбованными комками снега в руках, и глазели на улицу, на прохожих. А потом нам захотелось кинуть в след кому-нибудь комком, но рука сорвалась, и ком попал прямо в голову одной из двух женщин, только что прошедших мимо нас. Хорошо, что она была в тёплом платке, а не то бы не знаю, что было… Мы слетели с забора, домой бежать было поздно, тогда мы кинулись к подвальной лестнице Будниковых, но слыша ругательства и крики побитых испугались ещё больше и спрятались под широкой лестницей, которая шла на веранду к Сёминым. Как же нам было страшно, когда мы поняли, что ступеньки имеют только горизонтальные доски и лестница вся просвечивает, и нам видно всё, так же, наверное, как и нашим преследователям. Несмотря на набаты наших сердец, которые, казалось, одним боем выдадут нас, нам всё же очень повезло в том, что в тот вечер нас не обнаружили. Они пришли  следующим вечером к родителям. Чем закончилось всё, я не помню. Обычно нас долго ругали, а потом ставили каждую в свой угол.

Дача

В 1956 году нашему отцу, как инвалиду войны в черте города выделили 6 соток земли в аренду. Дача была на 16-м километре Семейкинского (Московского) шоссе. Туда можно было доехать на троллейбусе до ипподрома, а потом пройти пешком километра полтора - два вдоль шоссе. Напротив этого дачного массива, по другую сторону шоссе был закрытый красной кирпичной оградой сад-совхоз с немыслимым количеством яблок в сезон, охраняемый конной охраной. Мы, конечно, бегали туда за яблоками. За дачным массивом был посёлок, который так и назывался – Яблонька. Там стояло  небольшое с илистым дном озеро, куда мы в жару ходили купаться. Сейчас на месте сад-совхоза и бывших дач, на месте посёлка Яблоньки размещается больница им. Калинина, стоят жилые высотные дома. Земля на нашей даче была удивительной. Там всё росло. Замечательные яблоки – московская грушовка, белый налив, мальт крестовый, боровинка, анис и т.д. Клубники было полно. Помидоры были такие вкусные, что мы лопали их вместо яблок. Отец у нас обожал дачу. Он был какой-то мичуринец. Откуда он добывал саженцы, не знаю. Он занимался прививками деревьев, в основном яблонь и ранеток. У нас было какое-то немыслимое растение, как он говорил – сибирский виноград – ирга. Наверное, потому, что отец был строителем, он сумел поставить на даче дом. Дом был летний, деревянный, довольно просторный, прохладный, с широкими половицами и душным чердаком. Сад был  пятиуровневый. Нижний уровень состоял из клубники, цветов, какой-то пёстрой декоративной травы и сорняков. Более высокий уровень состоял из крыжовника, малины, укропа и сорняков. Следующий, — из двух карликовых низкорослых яблонь и нескольких маленьких вишневых деревьев, на которых вишни созревали в сентябре и сорняков. Четвёртый ярус принадлежал стандартному большинству, которое мы очень любили: яблони, а на них замечательные яблоки и два вишнёвых дерева – владимирки. Сорняки сюда не дотягивались. Самый высокий, ближний к небу ряд принадлежал «санинским» ранеткам, сливам, вишне-растунцу и районированной черешне — кислой и водянистой, которую, из-за того, что она первая созревала и краснела в зелени где-то очень высоко, клевали только птицы. Особо нужно сказать о крыжовнике. Его было немереное количество — все кусты были  разных сортов: маленькие зелёные гладкие, зелёные мохнатые, средние бордовые, почти чёрные, и розовые, средние зелёные, крупные зелёные, бордовые, гладкие и мохнатые. И никто никогда их не обрывал и даже ели очень нехотя, прямо с куста. Редко мама заставляла нас с Ниной, или всех вместе с подружками собирать крыжовник для варенья, а больше ни на что другое он не шёл. Он был почти как сорняк. Я ни разу не встретила человека, который бы хоть немного выделял крыжовник, а уж тем более мог им наслаждаться!

Колодец и берёза

Может быть, на нашей даче было всё слишком не по науке, но на самом деле очень красиво и уютно. И всегда было чем полакомиться. Прямо у калитки был колодец, глубиной  метра два с половиной, он всегда был полон холодной воды. Рядом с колодцем росла совершенно необыкновенная берёза. Эту берёзу, совсем крошечной, нам дали соседи, которые посадили у себя за дачной оградой штук шесть берёз, а одна у них осталась, они предложили её нам. Отец, конечно, посадил её прямо на даче, рядом с колодцем, это было много более  поэтично, особенно если учесть, что берёза очень быстро росла, и возле колодца  летом она никогда не желтела и не теряла листьев даже в сильную жару. За колодцем была небольшая полянка с клубникой, отец говорил  - клупнига. У нас в семье не было погони за урожаями, но земля и без больших усилий давала, скорее дарила. Было то, что не росло там. Например,  малина всё время вырождалась, не созревало там много вишни. Зато полно укропа, роскошные пионы, ирисы, гвоздики и яблоки, а из овощей картошка и помидора (мы иногда сажали их на свободной земле рядом с дачей).
Однажды, мы с Ниной были на даче вдвоём, навели себе подружек (из дачных и поселковых) и хотели показать, как ловко мы умеем доставать воду из колодца, как легко мы управляемся с самоваром, хотели устроить чаепитие. Привязали ведро к верёвке, верёвку к вороту, достали воды, начали черпать кружкой из ведра в самовар и, как принято, уронили самовар в колодец. Наши подружки разбежались. Остались мы с Ниной. И сразу нам разные истории стали в голову лезть. Нине – про дневные звёзды, а мне про госпожу Метелицу. Решили лезть в колодец. Я была меньше и худее, умещалась в ведре. Но ведь Нина одна меня не сможет спустить, уговорили подружку из посёлка. Села я в ведро, они потихоньку навертели верёвку на ворот, приподняли ведро со мной над колодцем (было страшно и смешно), а потом медленно стали опускать в колодец, но не удержали, отпустили ручку, барабан прокрутился раза полтора, и ведро со мной рухнуло на самовар в воде. Мне стало страшно, девчонкам тоже. Забыли обо всех сказках, особенно я, тем более, что там, в колодце по углам дёргались в бешенстве лягушки. (Как они в колодец попадают?) Пришлось девчонкам поднимать ведро со мной и с тяжёлым самоваром. Только для подъёма они позвали ещё девчонок. Позже счастью не было границ, мы угощали всех чаем с клубникой, а  всё страшное осталось позади, и никто ни о чём не узнал!
Когда мы стали постарше и круг наших подружек стал более определённым и весомым, мы начали ездить на дачу компаниями. Чаще это были подруги Нины: Галя Шерстнёва, Галя Гусарина, Галя Максакова, реже Нина Курьянова, т.к. летом она гостила у тётки в деревне. Старшая компания не всегда меня брала с собой, тогда я выдвигала  компанию моих школьных подружек. Редко, но всё же, мы ездили на дачу и на несколько дней: дня на 2-3. Мне, конечно, было интереснее ездить с Ниниными подружками.  Во-первых, со мной обращались как с младшей, не заставляли делать «тяжёлую» работу, обо мне заботились. Во-вторых, старшие были более основательными по части провианта. У них всегда что-нибудь вкусненькое, они готовили, пекли картошку на костре, ставили самовар, раскладывали разные салфеточки и т.д. Мы брали с собой книги, журналы и читали, загорали,  обмениваясь редкими репликами. Иногда под вечер приезжал отец, оставался в ночное, чтобы нам было не страшно. Он очень любил эти дачные вечера. Когда затихало шоссе, становилось темно, запахи  ночной красавицы и душистого, распустившегося под вечер табака густились в воздухе, он откуда-то доставал четвёрку водочки и потихонечку её опустошал на крылечке, чтобы никто не видел. Потом пил чай с листьями смородины и мяты. Когда наступало утро и просыпались мы, его уже не было на даче.
Мы ездили на дачу, не выбирая погоды. Однажды тёплым утром, мы целой гурьбой отправились на дачу. Долго ждали транспорт. Сели в трамвай, а он свернул куда-то в кольцо. Пошли пешком. Оставалось всего метров пятьсот. Вдруг налетел вихрь, поднялась настоящая пыльная буря:  по небу метались черные тугие тучи, молнии, гром, потом всё это перетекло в сплошную чёрную пелену, прорываемую разрядами. Тогда медленно и нехотя посыпались первые огромные капли дождя. Наш визг и разбросанный восторженно-пугливый смех. Смех этот начинался где-то под солнечным сплетением, открывал лёгкие, и вдруг внезапно захлёбывался внутри гортани от страха. Торопливый нестройный бег. Огромные градины и ливень стеной. Не помню,  как мы прибежали на дачу, в доме было сумрачно, из под пола в щели задувал холодный ветер, всё грязное и мокрое, продрогли до нитки. Через три часа — солнце, озон, тепло, влажная марь, —  и мама, с головы до ног мокрая и в грязи, но счастливая, входящая в калитку.

Путешествия

Отец с удовольствием поддерживал маму в её любви к родному городу Баку. Довольно часто она  вместе с нами ездила туда. Даже когда мы были совсем маленькими. Поездки были трудными и долгими.  Дорога только в одну сторону занимала дня по четыре. С остановками на вокзалах, с непонятной едой, с поиском транзита, т.к. прямого поезда не было. С приближающимся жаром прикаспийских степей. По приезде в Куйбышев это называлось: мама замечательно отдохнула. Помню белые широкие улицы, комнаты без окон, спящих под маленькими калитками стариков. Помню, как однажды у какой-то маминой знакомой, которая жила далеко на Апшероне и у которой прямо во дворе текла нефтяная канава, Нина упала в эту канаву. Все очень обрадовались, — счастливая примета.
Когда мне было лет девять, мы отправились в Баку с Шерстнёвыми - тётей Юлей и Галей. Ехали через Москву. Поезда не было. Но мама с тётей Юлей ходили  к начальнику вокзала и узнали, что есть почтовый поезд, к которому прицепят пассажирский вагон. Они добились билетов. И мы отправились в медленном поезде, спотыкающемся на каждом переезде, может у него колёса n-угольные? В вагоне со снятыми стёклами, полном молодых солдат, жаркого ветра и кишечных колик.
В Баку мы ходили по маминым знакомым, но была и культурная программа: бульвар, Девичья башня, музеи, далёкий и скучный морской пляж. Удивительно, но до пляжа нужно было долго ехать в электричке, потом долго идти по уплотнённому ветром и спрессованному жаром песку до моря, а потом очень долго идти в море через заросли какой-то морской травы для того, чтобы тебе стало хотя бы по колено воды. Купаться там было негде, да и не зачем. Этот день запомнился мне ветреным и холодным.
Мамины знакомые встречали нас дежурно. Без угощенья, без чая, но всё-таки, было, где переночевать. Помню, одна бакинская мамина подруга — тётя Галя купила для нас с Ниной (Галя с тётей Юлей были где-то в другом месте) по персику, могу сказать, что никогда больше таких не было. Казалось, Ниагарой сквозь зубы падала напоённая мякоть плода. Потрясающе! И даже были брызги вокруг, и радуга вкуса!
Всё было интересно, Галя и Нина нашли там себе сверстниц и подружек у  маминой знакомой во дворе, где мы встречали ночной приют на раскладушках под открытым небом, как и хозяева двора.
Обычно, когда мы возвращались в Куйбышев, после первых радостных секунд узнаванья, начинались неприятности. Почти всегда у мамы пропадали вещи, - отца в наше отсутствие кто-то обкрадывал, потом на него начинали жаловаться соседи. И вообще квартира становилась без нас сиротливой и скучной,  и к ней нужно было привыкать, и возвращать ей её замечательное свойство: радость.
 
Пидупирапиты

Были в нашей детской жизни моменты скуки. Тогда игры становились противными, появлялось стремление со всеми поссориться, пообзывать. На повестку дня выходила необходимость сделать это открыто, но чуть-чуть смягчённо, чтобы родители не сразу узнали. Мама никогда нас не обзывала обидными прозвищами и словами, всегда называла по имени, и требовала от нас того же. Другие родители – тоже. Наверное, поэтому в нашей детской среде получила широкое распространение игра, в которой к каждому слогу прибавлялся ещё один, монотонно повторяющийся перед или после каждого слога во фразе. Составляя такие, в основном оскорбительного характера фразы, запоминая их, можно было с нежной улыбкой, вылить на знакомых целую кучу недовольства и злобы. Одна из таких безобидных распространённых фраз стоит в заголовке фрагмента.

«Подвальчик»

Во времена нашего детства, когда мы жили на Красноармейской, почти не было магазинов-фирм, и они не имели каких-то зычных названий, таких, как сейчас: «Парк-Хауз», «Мегасити». Кто не знал в нашем околотке в то время «Офицерского», «Шейсят-шестого», «Розового»? Нехитрые и всем понятные прозвища. На нашем маленьком квартале между улицами Буянова и Никитинской была крошечная галантерейная лавочка, которую звали «У еврейчиков», потому, что хозяйничали в той лавочке два маленьких человечка: муж и жена. Немного дальше, через дорогу, был хлебный – «Подвальчик». Мы почти всегда покупали хлеб в нём. Были во всех этих магазинах и колбасы и макароны и масло и конфеты, была и бочковая селёдка – залом. Молоко, сметану, кислое топлёное молоко в те времена покупали у молочниц, которые ходили по дворам. Было время, когда из деревни приезжали наши знакомые, т.к. мы жили у вокзала, останавливались у нас. Они покупали хлеб, баранки, сушки, сухари, пряники иногда целыми большими мешками и везли в деревню. Помню как-то солнечной осенью, протянулись очереди, а потом ввели талоны на хлеб. Утром нас будили раньше часа на два, мы собирались в школу, потом шли стоять в очередь, пока не «отоварим» талоны, - потом в школу. Стоя в очереди  в хлебный «Подвальчик», я представляла себя в голодном Ленинграде, на пронзительном ветру (раннее утро, а мы в школьных платьях), или Павкой Корчагиным, стоящим в какой-нибудь районный отдел, где выдают винтовки. Этот «подвальчик» был неказист. Металлическая дверь, покрытая коричневой масляной шершавой краской с металлической скобой, которая прихватывала всю дверь снизу вверх, наискось и завершалась огромным амбарным замком. В семь часов дверь открывалась,  и начинали торговать хлебом. Через час примерно мы оказывались внутри магазина, а там всё пропахло зажаристым хлебом — батонами, караваями, кирпичиками, буханками, булочками, кренделями, рулетами. Тут уж текла слюна, начинало сосать под ложечкой и, когда подходила очередь и покупали хлеб, то первое, что мы делали: обязательно его надкусывали или отламывали и с наслаждением съедали отломанный кусок. Мама ругала нас за надкусанные и отломанные буханки, но она была уже на работе, а до вечера было ещё далеко… Помню была даже в городе борьба против тех, кто не экономил хлеб, кто например, в школьной столовке кидался хлебом или кусочками пирожков. Одно время осуждались частники, которые откармливали свиней хлебом. Хлеб тогда был дешевле любого другого корма. В общем, не знаю, как там было Ленинграде или в Москве, а мы не голодали. У всех были сараи, погреба. Летом запасались провизией. Варили варенье. Нас, детей, во дворе заставляли стричь с крыжовника или смородины хвостики, мы садились целой компанией и выполняли эту работу для всех. Это было скучно, приходилось думать, что мы Золушки, а злые мачехи нам дают непосильную работу. Ягоду покупали вёдрами и варили в таком же великаньем количестве, варенье всегда оставалось до следующего урожая, а иногда и переходило на следующий год. Помидору, огурцы, капусту, яблоки солили и квасили в бочках. В погребе хранили овощи: капусту, морковь, свёклу, картошку. Поздней осенью запасали мясо. Куски свинины, баранины, говядины подвешивали в сарае к потолку. Жарили, парили, варили, тушили. Когда у нас не было денег, а это случалось довольно часто, мы всей семьёй лепили пельмени. Довольно часто варили холодец. Пирожки с ливером. Помню, из деревни знакомые привозили солёное сало. Мука хранилась дома. Мне особенно нравился мамин суп из баранины и длинных толстых макарон.  Конечно, мандарины и орехи  (они были из других советских республик) нам редко перепадали, только на Новый год.

Морг

Когда Нине исполнилось  7 лет, и она пошла в школу, мама устроилась на работу. В четырёх кварталах от дома. В городской морг бухгалтером. Мы часто ходили к маме на работу. Для того чтобы пройти в её кабинет, нужно было пробежать через широкую и длинную кунсткамеру, где в шкафах стояли банки, заполненные кажется спиртом и  различными интересными с точки зрения криминалистики и патологоанатомии экспонатами. По центру этой большой проходной залы стояли широкие длинные столы, там иногда занимались студенты медицинских специальностей.  Перед этим музеем-лабораторией я всегда набиралась воздуха, старалась не дышать, не только потому, что там всегда пахло формалином, но и для того, чтобы набраться храбрости. Потом сильно зажмуривала глаза, чтобы немножко видеть куда идёшь и пробегала к маме. Работая в  морге, мама была в курсе  множества криминальных историй, которые происходили в городе. Некоторые из них она пыталась рассказывать нам как поучительные, но была неинтересной рассказчицей, а истории в её пересказе вызывали грубое отвращение.

Воспитане

Наши родители имели в своём родительском арсенале определённый набор имён и слов для поощрения и порицания нас, подрастающего поколения. Нину они называли Нинуля, Нинулёк меня Натуля и Туля. Они никогда нас не обзывали дурами, Нинкой и Наташкой. В осудительной практике мамы был огненный, возмущённый взгляд, шлепок правой или левой рукой и слово «сволочь».  У отца никогда не было явно выраженного недовольства нами. Видимо его наказание было отложенным, — он его копил до очередного пьяного скандала. Такие скандалы проходили регулярно, начинались всегда с маминого недовольства и были больше похожи на камнепад, сель или прорыв загнившей запруды.  Из рассказов, которые должны были нас учить. Отец, как выпьет, любил анекдот:  «Манька кричит с крыльца: —  Катька, я Ваньку-то обманула: дать — дала, а замуж не пошла». В детстве не сразу поймёшь его совершенно открытый смысл. Мама любила длинный  рассказ о военнослужащем, который уезжая в длительную командировку, договорился с женой о том, что она будет вызывать его из командировки телеграммой об ухудшении здоровья их близких. Два раза начальство его отпускало, но никто не болел. А в третий раз, когда муж подумал, что жена снова «шалит»  не поехал домой,  действительно тяжело заболел и умер их ребёнок.
В обычной жизни наши мама и папа были разнообразные и интересные люди, а у нас дома было всегда шумно, весело. К нам приходили и приезжали знакомые, многочисленные папины дальние родственники. Родители любили принимать гостей. Они всегда были неравнодушны к тем, кто вдруг появлялся у нас, принимали участие в решении их проблем. Нашим родителям это нравилось. Порой это их участие выходило боком всей семье, но скоро плохое забывалось.

Воробьевы

Тётя Маша - Мария, как звала её мама, была маминой подругой по Баку. Когда мама переехала в Куйбышев, тётя Маша ещё была не замужем. У нас хранилась её фотография. В шестидесятые Мария вдруг нашла маму и приехала к нам всем своим благообразовавшемся после войны семейством. Это была семья Воробьёвых: муж, тётя Маша, дочь Людочка. Семья искала себе новое место жительства, для покупки дома приехала в Куйбышев, в поисках недорогого жилья и другого климата. Они остановились у нас и были довольно долго. Людочка была младше меня. Она была под моим попечительством, но мне она очень не нравилась. У неё были крупные, молочно-голубые, глубоко посаженные глаза и неподвижный взгляд. Тонкий нос и бескровные губы, свёрнутые в гримасу недовольства. Эта вредная ябеда, боялась не только собак, но и котят, всегда жаловалась на меня своим родителям и моей маме, причём жаловалась так, как будто составляла отчёт о моём неправильном поведении. Сам Воробьёв  и тётя Маша были похожи на знаки: вопросительный и восклицательный соответственно. Оба высокие, костлявые, тусклые с тонкими редкими белесыми волосами и студенистыми глазами. Помню, что Нина в это время была в отъезде (может в пионерском лагере). В присутствии своих бакинских знакомых мама переставала быть хозяйкой собственного дома. Она была очень подвержена влиянию со стороны, боялась осуждения. В это время нашему отцу надоели эти «постные» люди, которые очень скрупулезно обсуждали каждое предложение о покупке, надоело, что мама «возится» с ними, переживает за них, нервничает, если покупка дома в очередной раз срывалась. Получалось, что они собирались жить у нас бессрочное время. Наконец, отец не выдержал, напившись, устроил жуткий скандал. По этой части он был мастер. Я всегда боялась его хулиганских скандалов и старалась уговорить его пойти спать. Он иногда соглашался, шёл в кровать, и я укладывала его и, чтобы он не проснулся, ложилась рядом и ждала, когда он уснёт. Всё это услышали и увидели Воробъёвы. Ведь отец и старался для них! На следующий день они высказали маме всё, что они думают обо мне. Как не стыдно девочке с пьяным лежать на одной кровати. Они скинули в мамину душу тяжёлое подозрение, которое могло бы  преследовать нашу семью, но не из тех были наши родители и мы. Взъерошенные такими событиями Воробъёвы вскоре после этого случая вспорхнули, обиженные, и куда-то скрылись своей расчетливой маленькой стайкой. И мы о них больше не слышали.

Свинка

У нашего папы было много знакомых или родственников из их села, которые переехали  в Куйбышевскую область. Т.к. мы жили и около железнодорожного вокзала, и около автовокзала и недалеко от Волги, то все знакомые и родственники всегда останавливались у нас, когда приезжали по своим житейским необходимостям в город. А мы с Ниной иногда гостили у них. Были у нас одни замечательные знакомые — симпатичная старушка тётя Вера, её дочь Нюра, нюрин муж Николай, их дети: довоенные Людмила и Валентин и послевоенная Верочка. Все они были как на подбор с золотистыми волнистыми волосами, голубоглазые, с румянцем на щеках. Молодые, весёлые, свежие. И дом у них был новый, и сад молодой. А жили они в Жигулях, на самой окраине, мы их так и звали про себя  — жигулёвскими. За их двором — крутой и долгий спуск в степь, где суслики свистят, стрекочут кузнечики и маленькая речушка и посадки из шиповника. Я там была только в раннем детстве. Мы с Ниной бывали там и летом и зимой. Зимой с этого высокого склона в степь было чудесно кататься на санках. Такой необыкновенной заснеженной, чистой и просторной горы я никогда не встречала. Катались по нескольку часов, пока не стемнеет. Скатиться с неё – радостно и быстро, а подниматься очень долго, может минут сорок. Так за целый день и спустишься-то с неё раз пять всего, а сколько удовольствия!
Однажды мы приехали туда летом. Пока взрослые были в доме, мы втроём — Нина, Верочка и я — затеяли в загончике для скота весёлую игру. Весь скот: козы, овцы,  корова, лошадь паслись где-то в степи у речки, а здесь, в загончике была одна молодая свинка, — ухоженная, крупненькая и ужасно умная. Мы стали её дразнить и бегать от неё. Она здорово играла в догонялки и выше ноги от земли. С одной стороны мы все вскакивали на крепкий плетень, потом дразнили её, потом бросались ей навстречу и прыгали кто куда: на лестницу, на пенёк, за калитку. Довели мы её так до сильной злости. Когда в очередной раз я подбежала к плетню и успела подняться только на первую жёрдочку, свинка подпрыгнула, да как схватит меня за живот остренькими частыми зубками. Тут уж я сразу в рёв, свинку заперли, меня обмазали зелёнкой. Больше мы в эту замечательную игру не играли никогда. А вскоре пришёл конец и родственно-дружеским отношениям наших семейств.

Рая

Не знаю, как там, у дяди Коли жигулёвского получилось, только оказалось, что в Ташкенте когда-то давно, до войны у него была подруга. И вдруг к нему приезжает его незнакомая семнадцатилетняя дочь Рая. Появляется прямо в Жигулях. Говорит, что осталась одна, хочет учиться, просит помощи. Тётя Нюра сразу принимает её за наглую самозванку. Прогоняет её. Наша мама, зная о сиротстве Райки, как её называла тётя Нюра,  поселяет её у нас. Долго пытается примирить их всех с Райкой. А тут ещё у Райки внешность не очень. Не красавица, глаза — один в Воронеж, другой — в Арзамас, через правую ладонь безобразный шрам. Но сама крепкая, ладная. Мама наша добрая душа. По-настоящему Рае помогла. Устроила её на хлебозавод, помогла с учёбой. Прожила Рая у нас, может, с полгода, общежитие дали. Мы с Ниной дружили с ней и любили её. А через несколько лет Рая выучилась, получила среднее образование, вышла замуж, родила детей. Осталась в Куйбышеве. И в её жизни стало всё в порядке. Вот только с семьёй дяди Коли и тёти Нюры мы раздружились навсегда. Редко к нам ещё заезжала наша любимая старенькая, почти совсем глухонькая от старости тётя Вера, всё рассказывала, как там у них в Жигулях.

Нога

Отец пришёл с войны инвалидом, как и многие вокруг. Ему повезло. Он вернулся только без одной ноги. Один раз в два или три года ему был положен новый протез. Чтобы хоть как-то ходить без боли он каждый раз должен был привыкать к новым протезам. Некоторые из них были очень непослушные. То новый замок, самооткрывающийся, то новый материал, то новые обшивки. В общем, это была целая наука. А с его стороны это было большое искусство, приспосабливаться к протезу. У него под кроватью всегда лежал хотя бы один старый испытанный протез, на случай поломки нового. Иногда мы с Ниной пугали наших подружек этой его искусственной ногой. Часто, особенно зимой, отца посещали фантомные боли, начинало дёргать культю. Обычно это состояние начиналось в ночь и не проходило  иногда несколько дней. Мама вызывала врачей, делали уколы, но пока не утихнет ветер или вьюга за окном, —  не стихнет и дёргающая боль. На самом деле даже «здоровая» нога у отца была тоже больная. Время от времени, довольно регулярно, на единственной ноге выступало рожистое воспаление: высокая температура, боль. Мама боялась гангрены. Иногда отцу делали блокады каждые 3 часа.

Праздники
 
Больше всего на свете мы с Ниной любили праздники. К праздникам относились ещё и субботы, когда мы делали генеральную уборку, а родители приходили с работы на два часа раньше. Правда, отец был в этом отношении не предсказуем. А уж если это настоящий праздник — Новый год, Первое мая или 7 ноября, то наше счастье не  кончалось. 31 декабря папа всегда ставил ёлку на огромный деревянный крест, который целый год отлёживался в сарае. Крест прибивали мощными гвоздями к полу (он тоже был деревянный, туда можно было что угодно вбить). Сколько счастья приносила нам ёлка, когда мы её наряжали! Было много замечательных ёлочных игрушек, разных — стеклянных, из бус, из проволоки, из картона, набивных из ваты. Домики и часики, букетики, самоварчики, лампочки, снегурочки, лыжники, парашютики, букашки, стрекозы, фрукты и овощи, флажки, ёлочные бусы. Но больше всего мы гордились игрушкой, которую сами прозвали «золотой орешек». Мы всегда ёлку украшали настоящими разноцветными свечками и зажигали их в новогоднюю ночь. Для свечек имелись мелкие блестящие металлические подсвечники-зажимы. Обряд наряжания ёлки, узнавания пролежавших целый год в большой картонной коробке ёлочных игрушек и украшений был самым волшебным. Под ёлку вставали Дед Мороз и Снегурочка из папье-маше, покрытые искусственным, сверкающим снегом. А наутро мы находили там гостинцы. Других подарков на Новый год дарить было не принято. Мама часто устраивала для нас и наших подружек (Нининых) маленький праздничек. Самодельные карнавальные костюмы, самодельные маски, хороводы, загадки, песенки, стихи. В каникулы мы с Ниной ходили «на ёлки» в клубы, кинотеатры, театры, где были весёлые представления, спектакли-сказки, а потом в красивых бумажных кульках все получали гостинцы. Иногда Нина участвовала в аттракционах, викторинах, конкурсах и обязательно выигрывала какую-нибудь безделушку. Помню, у нас долго была белка-погремушка, выигранная Ниной во время зимних каникул.
К Первомаю мама всегда нам шила новые летние платья, иногда даже по два! Однажды отец привёл к нам в гости какого-то бывшего военного лётчика, — выпить и закусить. Тот предложил маме купить у него старый трофейный парашют. Спустя год мы с Ниной получили от мамы в подарок по платью из парашютного шёлка. Они были замечательные, почти прозрачные — ни у кого таких не было! А любимыми были у нас платья, которые мы называли одуванчиками. От горловины —  полусолнце, и когда мы кружились, нам казалось, что мы похожи на одуванчики, потому, что платья были беленькие с какими-то жёлтенькими полосочками. Ещё у нас были тёплые платья – абажуры, фланель была с маленькими разноцветными абажурчиками. На Первое мая мы всегда ходили на демонстрацию. Иногда с папой и с его работой. Было весело с музыкой, с песнями. Потом ходили одни, потом со школой. Мне это нравилось. Пока шли, покупали петушков на палочке, шарики уди-уди. После демонстрации играли в классики, в скакалку, в крестики-нолики на асфальте, в лапту. Наискось от  нашего  двора стоял длинный прицеп от старой грузовой машины,— он был оборудован под тир. Мы очень любили стрелять в нём. Одна пулька стоила 2 копейки. Чтобы не сильно тратиться мы с вечера, после того, как продавец пуль закроет тир, пробирались в него. Из деревянных его бортов выковыривали уже использованные, но неповреждённые пульки. Иногда набирали по две – три пульки. А на следующий день стреляли! На праздник нам давали небольшие денежки, на которые мы покупали мороженое и обязательно ходили в кино. К нашим услугам были кинотеатр «Смена» и «Клуб 1905 года». Там всегда были замечательные полнометражные детские фильмы, сказки, мультики.
7 ноября часто было холодным. Иногда к этому времени толстым слоем лежал снег. Однажды мы с папой пошли на демонстрацию в коньках. Я в тот раз потерялась, отстала от них. Потом кто-то привёл меня в занесённый снегом наш любимый маленький дворик. Меня ждала мама, а папа и Нина пошли на розыск. После того, как нашлась я, пропали папа с Ниной. Было грустно и беспокойно без них.

Транспорт

Когда отец не устраивал своих безумных пьяных скандалов и мы спокойно ложились спать, мне нравилась тонкая полоска света из-под двери в зал. Это означало, что мама не спит и занята чем-то тихим. Стихал и засыпал город. В нашей квартире всегда были слышны ночные переговоры вокзальных диспетчеров и гуденье поездов, дребезжанье почти пустых и ярких в темноте трамваев (они ходили до двух ночи). Когда такой шум разбудит тебя или услышишь его, засыпая, всегда радостно думать, что кто-то не спит в этот тёмный час, что жизнь идёт своим весёлым чередом по надёжным рельсам.
Нашему отцу  в пятидесятые годы стал полагаться  крошечный трёхколёсный автомобиль. Отец выучился, получил права, научился пользоваться этим автомобильчиком. Он очень любил нас катать в нём. Вначале это был двухместный транспорт, в котором могли уместиться либо мама и папа на водительском месте, либо мы с Ниной в качестве пассажиров на единственном пассажирском сиденье. Потом автомобильчик стал четырёхколёсным. Какой же русский не любит покататься просто так. Отец совсем не разбирал перекрёстков, свистков милиции, огней светофоров. Потому, что он знал, если остановиться, то машина после остановки может не завестись. Мы катались с ветерком и пока машинка была о трёх колёсах и с откидным верхом, часто переворачивались все вместе (отец, Нина, я) на поворотах. Но оставались целы и невредимы.

Перекрёсток

Как-то ранним летним выходным утром родители уехали на дачу. Мы хозяйничали дома. Нам было чем заняться, нам редко было скучно: подружки, дела, беготня, игры, книжки. Всего не перечислить. День длился долго, а время не замечалось. Наступил вечер, который уже собирался перейти в ночь. Родителей всё не было. Начало тревожить сердце. Стало грустно и страшно. Моя тревога начала материализовываться в слёзы. Мы прислушивались к скрипу калитки во дворе, к тишине, к звону трамваев. Но родителей не было. Мы загадывали их приход во времени. Мы устраивали пари, что если откроется калитка, то это будут они. Но их не было. Был конец августа. Ночь была холодная. Мы пошли в дом, но там было ещё хуже, одиноко и тоскливо. Как мы не развлекали друг друга, нам обеим стало грустно и неспокойно. Мы оделись и вышли на перекрёсток Красноармейской и Арцыбушевской  —  там сразу четыре трамвайные остановки. Мы ещё долго с тревогой и надежной бегали от одной остановки к другой, — заглядывая в пустые, освещённые окна весёлых, дребезжащих трамваев, возвращаясь время от времени домой, вдруг, родители приехали другим путём?  Что было, когда они появились, я не запомнила.

Тётя Паня

В нашей семейной традиции было уходить из дома ночью, когда отец разбушуется пьяный. Тогда мама собирала нас полусонных и везла к тёте Пане, его сестре. Мне кажется, что мама делала это, чтобы рассказать его родственникам о его позорном поведении. Дело в том, что тётя Паня — папина сестра от второго брака нашего дедушки. Они роднились, но не любили друг друга. Тётя Паня жила под Чкаловским спуском, где теперь площадь Славы. Там стояло множество бараков, каких-то деревянных домов, лестниц, площадок, переходов. Комнатка в большом деревянном двухэтажном бараке, которую занимали тётя Паня с дочерьми: Олей и Ниной была крошечной, но стерильно чистой. Нина и Оля были уже взрослые, их отец, тёти Панин муж, погиб на фронте.  Тётя Паня была сильной, рослой, быстрой. Только безграмотной. Наш отец помог ей перебраться в город, найти работу. Нина очень любила гостить у них. Нину там тоже любили.  Тётя Паня кормила нас замечательными пирожками. Иногда поздно вечером она водила нас в пустую и остывшую к вечеру большую заводскую баню. Потом мы приходили  и ложились все вместе в накрахмаленные белые простыни широкой железной кровати. В воскресенье у них положено было отсыпаться, спали до десяти. В бараке было много наших сверстниц и сверстников. Было с кем дружить, где играть. Но я не очень любила эти дни. Там в бараке был дядька, который по субботам напивался и регулярно бегал за кем-то с топором. Только теперь я понимаю, что это было развлечением. А тогда я думала, что он обязательно кого-то убьёт. Здесь мне было так же тревожно, как и дома, когда отец был пьян, только ещё противнее.

Мир

Страшно было во времена Карибского кризиса. Все думали, что снова война. И мы, дети, прислушивались к сообщениям по радио с тайным страхом, что вот оно, окончится наше спокойное, радостное счастье. Надо будет куда-то бежать, прятаться, жить впроголодь. Страшно было, когда убили Кеннеди. Было жалко его и его родителей. По радио передавали траурные мелодии, много хорошего говорили о нём.

Страна

Нина в школе, а у меня фолликулярная ангина, температура под сорок. Я лежу в зале,  на большом деревянном сундуке, который смастерил нам папин знакомый замечательный плотник по прозвищу Шары-Бары. Голова моя на большой подушке, на лбу от температуры сложенная в несколько раз холодная мокрая белая тряпка. Над сундуком висит радио. Я — то засыпаю, то просыпаюсь. Вдруг по радио голос Левитана произносит знаменитое начало: «Работают все радиостанции Советского Союза…От советского Информбюро…» Я в полусне решила, что вот оно — вернулось, это уже неотвратимо, это — война!  Оказалось — это Гагарин! Демонстрации везде, радость рекой!

Москва

Мы были в Москве несколько раз. С мамой раза два, потом с Шерстнёвыми, потом со школьным клубом интернациональной дружбы. Были на Красной площади в Храме Василия Блаженного и в Кремле, в Грановитой палате, в мавзолее, в зоопарке, в планетарии, в Третьяковской галерее, в доме-усадьбе Нащокиных (в то время замечательный музей), в Историческом музее, на ВДНХ, смотрели панораму Бородинской битвы, купались все вместе в каком-то пруду, мимо которого ездили маленькие трамвайчики. Всегда было интересно и весело, смешно и увлекательно. Мне в детстве всегда было смешно и интересно, а уж вместе с Ниной — вдвойне.
Когда мы были в Москве с Шерстнёвыми,  то мы впятером занимали номер в гостинице «Восход». Наверное, мы прожили там неделю или дней десять. 
У мавзолея мы стояли с пяти часов утра, было очень жарко, день постепенно раскалял камни Красной площади, но нигде не было воды. Помню отчаянье мамы и тёти Юли, а потом ещё, что кто-то открыл кран для полива газона и мы все немного попили из Галиной или Нининой морковного цвета пустой сумочки, похожей на большие апельсиновые корки. В мавзолей мы вошли в одиннадцать часов. Там было почти холодно, по-моему, слышалась музыка. Помню два подсвеченных стеклянных гроба, почти так как в сказке о спящей царевне,  — тогда ещё не вынесли Сталина из мавзолея.
Одно из самых приятный воспоминаний той поры — когда Нину и меня наградили путёвкой в Москву как членов клуба интернациоальной дружбы. Было это в середине лета. Нас, школьников разных классов, было человек двадцать, и двое сопровождающих. Где мы только не были. В Доме дружбы нам устроили встречу с первым пионером Америки Гарри Айзманом, там же мы встречались с американскими и советскими спортсменами (матч гигантов), для которых в Доме дружбы состоялся концерт. Нас пригласили и на концерт. Мы гуляли по Москве. С тортом-мороженым отмечали общий День рождения,— Нинин, моей одноклассницы Гали Лакеевой и ещё чьи-то.  Были на премьере широкоформатного фильма «Оптимистическая трагедия» в только что открытом кинотеатре «Россия». Мы гуляли по Москве с упоением, мы любили её и гордились ею.

Переезд

К 1960 году наши соседи по дому стали получать новые квартиры со всеми удобствами и потихоньку переезжать из дома. В их квартиры въезжали новые люди, совсем другие, неинтересные. Поэтому, когда  в январе 1962 года отцу дали квартиру в новостройке наша семья без сожалений переехала. Нам с Ниной было немного грустно. Не стало нашей любимой комнаты, её волшебного окна и печки с живым огнём. Заканчивалось детство…
Как только мы въехали в 2-х комнатную квартиру на первом этаже пятиэтажной «хрущёвки», которую получил отец, мама сразу присмотрела в соседнем подъезде квартиру повыше – на третьем этаже. Убедила отца переехать в другую квартиру, в которой мы прожили месяц или чуть больше, пока не появились настоящие хозяева той квартиры. Потом мы переехали в третий раз — вновь на первый этаж. Такой активной наша  мама была только в решении стратегических вопросов.

Старшая сестра

Родители — это данность. Детство с  Ниной, — тоже. Пока мы были совсем маленькими взрослые говорили одни и те же слова — Чёрные глаза, а вы их с мылом мыли?  Всё это говорилось так, что мы никогда не сердились на часто повторяющуюся шутку. Подруги Нины, — это тоже данность. Я всегда думала, что эти данности нескончаемы, они бесконечны, определённы и правильны. Для меня мнение Нины и её подруг было очень объёмно. В детстве Нина обладала магией притяжения. Во всём, что я сумела вспомнить и смогла рассказать, была общность —  искренности, языка, пространства, времени.