КРИК

Каждый раз, как только Василий что-нибудь сочинит, сразу же даёт рукопись мне на суд. Я ничего не смыслю в писательстве. Василий это знает, и всё равно интересуется моим мнением. А ведь и правда, кто ему скажет откровеннее, чем я?
– Ну, как тебе мой рассказ «Крик»? – спросил Василий во время нашей очередной встречи.
– Садись в машину, – пригласил я его в свой «Жигулёнок».
Мы выехали за город. Я свернул с главной дороги. Когда оказались возле бескрайнего поля, остановил машину и сказал:
– Я подожду, а ты иди, выкричись.
Здесь царствовала тишина, разве что звенели кузнечики. Василий, сидя в машине, смотрел на редкие лёгкие облака, на слабый горизонт и совсем не собирался выходить в солнечное пекло – лето изнуряло июльской жарой.
– Твой герой едет за город, бежит по полю и голосит, – сказал я. Потом добавил: – Ты пишешь от первого лица.
– Ну и что? – произнёс он.
Я выдержал паузу. Василий вылез из машины и стал медленно отходить вглубь поля. Я опять вспомнил картину Эдварда Мунка «Крик», как и тогда, когда читал рукопись одноимённого рассказа Василия. «Зачем писать о том, чего никогда не может быть?!» – подумал я, глядя на осунувшегося, уставшего от жизни моего приятеля.
Побродив по полю, Василий, несмотря на жару, вернулся несколько взбодрённым.
– Неужели тебе никогда не хотелось всё накопившееся от стрессов, как-то выплеснуть наружу, хотя бы криком?! – недоумевал Василий, когда мы возвращались в город.
– Одно дело –  хотеть, другое – делать, – ответил я.
– В рассказе герой один, без наблюдателей, а это немаловажно для откровенной разрядки, – оправдывался Василий. – Однако любопытно: как ты всё-таки освобождаешься от стрессов?
– Водкой, – ответил я шутливо.
– Заметь, герой моего рассказа – цивилизованный, интеллигентный человек.
Я усмехнулся:
– Проорать все стрессы… Да он просто странный крикун. Я допускаю ещё, если жена ушла – кричать от горя или от радости. Ну, ещё когда угнали машину или собственный дом сгорел. А у тебя же  – почти от ничего, от какого-то обычного для всех неустройства.
Дальше ехали молча. Но без обид. А когда прощались, Василий, довольный, сказал:
– Благодаря этой поездке у меня зародился новый сюжет.
И профилософствовал:
– Жизнь – тайна. И человек – тайна…
Когда я остался один в тишине, меня не то чтобы осенило, и не то чтобы потянуло назад, в поле, но я возвратился назад, к тому же месту. Во мне действительно, накопилось слишком много такого, что давно бы…
Словом, теперь и я блуждал среди полевых трав, цветов, кузнечиков, бабочек, пчёл… Никто за мной не следил – валяй, кричи, хоть вывернись наизнанку.
Я глядел: вот копошатся жучки на стебельках, вот жужжит шмель, а тут радуются солнцу ромашки…
Что наши невзгоды здесь, в поле?! А может, Василия, как человека пишущего, тревожат общечеловеческие проблемы? И я просто этого не понял из его писанины? Конечно, меня тоже волнуют вселенские вопросы, но чтобы сигать с криком по полям?!
Да если всё, что происходит в мире, принимать близко к сердцу, то и минуты не проживёшь. И вообще… А если, допустим, по моей вине человек погиб, или поразила меня, или моего близкого неизлечимая смертельная болезнь? Тут криком не обойдёшься, тут… Разве что остаётся только молиться и уповать на Бога.
И всё же для крика нужен определённый настрой. Но, Господи, как всё плохо, как на самом деле всё глупо устроено в этом мире!
Я окинул взглядом простор: хорошо здесь! И как хочется жить!
А может, живописец Мунк выкричался в своей картине, Василий – в своём рассказе, я же – и в картине, рассматривая её, и в рассказе, читая его?!
После прогулки в поле я поехал домой и тоже чувствовал себя бодрым.