На мосту

Недоумеваю и удивляюсь: как это некоторые писатели мучаются поиском нового сюжета? – заговорил мой приятель-сочинитель при нашей встрече. – У меня этих сюжетов… Пока пишу один рассказ, покоя нет от других. Теснятся, просятся, кричат, требуют своего воплощения. Обычно думают, что самые болтливые – это женщины. На самом деле – писатели. Сколько томов выговаривают они, хотя бы и не вслух!
Ты не задумывался, почему писатель пишет? Думаю, помимо прочих причин, ему необходимо ещё и выговориться, освободить себя от картины, которая у него сложилась, образовалась из раздумий и наблюдений над жизнью. Я бы мог, допустим, рассказать что-нибудь, что у меня в голове уже есть, но потом напишу ли это же? Ведь выговорился. А хочется, чтоб рассказ мой не только один человек услышал.
Это как у художника, написавшего красками картину. Одно дело, если кто-то приобрёл эту картину и висит она у него дома, и только он или немногие могут смотреть на неё; другое дело, когда картина помещена в музее, для всех. Но некоторые сюжеты рассказать всё же можно, те, которые так и не получились, не написались, не оформились в законченное художественное произведение.
Вот, например, у меня случилось так с рассказом «На мосту». Прежде спрошу я тебя: представь, ты идёшь где-нибудь в отдалённом безлюдном месте и вдруг встречаешь человека, который решил свести счёты с жизнью. Готов ли ты так поговорить с ним, чтобы суметь переубедить несчастного?
Так вот, «урочище Горной речки, – писал я в своём рассказе, – я проезжал уже в сумерках. Перед крутым поворотом узкой дороги, где должен был вот-вот появиться мост, сбавил скорость машины. Свет фар высветил на мосту фигуру человека. Мужчина не оглянулся, никак не отреагировал на появление машины.
«В такое время и тут, один… Странно», – подумал я. Проехав поворот с мостом, я тормознул, потому что вдруг ясно вспомнил: субъект стоял за перилами моста, стоял над пропастью. Я вышел убедиться. Несмотря на мои шаги по опавшим листьям, мужчина продолжал находиться в той же неподвижной позе и глядеть вниз, под мост. Это был тот известный Чёртов мост, с которого, по слухам, многие бросались.
Здесь было сыро. Холодный свет луны бледно освещал деревья, асфальт дороги, мост и незнакомца в плаще. Мужчина держался за перила, оказавшиеся за его спиной.
– Добрый вечер, – сказал я, остановившись чуть поодаль от мужчины, чтобы, подойдя ближе, не побудить его этим к скорому прыжку.
На моё приветствие субъект не ответил.
– Я тоже люблю здесь бывать, – сказал я. – Лес, речка… А воздух! Чистая природа. Не то что в городе, верно?
Никакой реакции.
– Хорошо тут, – добавил я. – Вам здесь тоже нравится, правда?
Я помню, когда служил в армии, одного своего солдата – я был сержантом, командиром отделения – успокаивал. Ему идти в наряд, в караул, на пост с автоматом, заряженным боевыми патронами, а он получил письмо: его любимая вышла замуж. Парень плакал.
– Ну что ты, брось, она тебя не стоит, – говорил я ему банальные слова. У меня самого тогда тоже была одна девушка на сердце. Так вот, я успокаивал плачущего солдата, а сам знал, что если б такое случилось со мной, то я бы точно не плакал, а застрелился.
Конечно, у многих найдётся немало историй, которые могли бы склонить к суициду, хотя бы и мысленно. Уже после службы в армии, когда я написал довольно много рассказов, я поехал на областной литературный семинар. Занятия семинара проходили в таком порядке: сначала читаются рукописи авторов, потом эти сочинения разносятся в пух и в прах. Благожелательно–жёсткая процедура. Я отдал рукопись руководителю семинара, а он роздал мои рассказы всем остальным. Сегодня дал, а завтра – суд. Я остановился в многоэтажной гостинице. Стою вечером на балконе – телевизор не могу смотреть, читать тоже – всё волнуюсь, переживаю; а вдруг отвергнут? А я не мыслю свою жизнь без писательства. Как это жить и не писать? Не сочинять? Словом, стою и решаю: если что, после разгрома брошусь вот с этого самого балкона. Даже траекторию полёты высмотрел, чтобы всякие архитектурные выступы гостиницы не задеть. Раз – и всё.
На семинаре передо мной была очередь одного автора, пожилого, его даже стали отговаривать продолжать писать дальше. Так и сказали: если можешь не писать, то лучше не пиши. Если бы мне так прямо сказали, то я бы тут же со стыда, от ужаса провалился бы глубоко в землю сквозь пол, или взорвался, сгорел, испарился, исчез каким-то образом, или умер бы на месте.
И вот надо же… Нет, «если можешь, не пиши» – не сказали. Высмеяли, раскритиковали все мои рассказы, кроме одного, самого коротенького и самого – на мой взгляд – слабого, который я машинально, по ошибке, ко всем рассказам приложил. И вот этот крохотный рассказик спас меня. Его потом напечатали. Как, впрочем, и все остальные, но намного позже…
Только самоубийство – грех. И если человек на мосту верующий, то его можно будет уговорить-отговорить, хотя верующий и не станет себя убивать: если сам не виноват, так и убиваться не стоит, если виноват, то – покаяние и смирение. А если он материалист, ни в Бога, ни в загробную жизнь не верит, то как его можно переубедить?
Я прямо спросил у человека на мосту:
– Простите, вы не того?.. Не решили ли прыгнуть?
Конечно, он бы мог ответить: «А вам какое до этого дело?» Или ещё как… Но он молчал. И тогда я начал отговаривать. Говорил много, долго. Наконец мужчина вышел из-за перил, показал мне жестами рук, что он – глухонемой, и ушёл прочь.
Вот тогда-то я подумал, что ему помешал. Спас его своим присутствием. Не решился он при мне… Или вовсе не собирался он ничего такого делать с собой? И всё-таки вопрос остался неясным: смог бы я отговорить слышащего? А ты? – опять спросил меня мой приятель-сочинитель.
А я был подавленно смущён. Если бы он знал, что я тоже когда-то стоял на этом Чёртовом мосту и смотрел на дно глубокого оврага – там шумно пенилась бурная речка. С этого моста действительно надёжно прыгать, чтобы не остаться калекой. И никого тогда рядом со мной не было, никто не отговаривал. Просто я струсил… И слава Богу!