Книжечка Далыгина

Далыгин лежал на диване типа «книжка». Он давно пришел к выводу, что бывают люди диванного типа. Дай им свободу воли и первым же делом они завалятся сопеть и ворочаться. Далыгин к ним не относился. Во-первых, диван он называл строго диванто, а во-вторых, размышлял о классической задаче по перемещению этого самого диванто.

Значит так. Занес на пятый этаж новенький диванто. Вспотел. Открыл входную, и бочком его внес, аккуратненько так. Тащишь диванто через коридор, зал справа, задом заходишь, а он, сволочь такая, упирается в косяк. И что ты ему сделаешь? Здесь нужно подумать… Можно вот вырезать полукругом сердцевину. Тогда диванто не упрется в косяк, а оближет его, словно шершавый язык кота. Остается найти тонкое соотношение между радиусами и длинами. Ох…

Внезапное геометрическое озарение отдало тупой болью в задней части головы Далыгина. Голова мстила за умственную беспорядочность и неразборчивость. А Далыгин уже позабыл о диванто, и думал о своей любопытной жизни. В общем случае. Он смотрел на себя со стороны.

Вот лежит себе Далыгин. Конечно, не Ален Делон, но и не безобразный. Вполне еще молодой, здоровый дух так и прет. В голове тоже не пусто, есть что показать-рассказать. Короче говоря, субъект, пребывающий в оптимальном состоянии, когда ум и возраст составляют золотое сечение. Нет, слишком академично. А по другому-то и не скажешь. Но все это с первого взгляда. Копнешь поглубже — скелеты. Ведь и в военкомате открестились, и декан пару раз давал знатного нагоняя. Ничего, ничего. Так и нужно. Это только в утопии у Томаса Мора все одинаковые и живут в идеальном государстве островного типа. Но забыл товарищ Мор, что будь люди одинаковые, не слезли бы они с банановых деревьев.   

Далыгин важно посмотрел на телефон, раздался звонок. Египетская сила. Он перекатился по дивану и волосатой рукой схватил трубку, там уже кто-то болтал:

— Да не трогай ты его руками…

 — В смысле? — мозг Далыгина еще не отошел от созерцания самого себя.

— Ой, это я не тебе. Это я Машке.

— А, это ты, Вовка. Как дела?

— Да, Вла-ди-мир, это я. Дела мои ничего, а твои как? Слышал, а, про Реликт?

— Какой еще Реликт? Ты опять с Машкой треплешься?

— Сам ты Машка. Стой, ты не знаешь про Реликт?!

Тезка Далыгина завыл на другом конце провода.

— Слушай, Владимир, с твоей рассеяностью нужно быть как минимум Гильбертом.

— Причем тут Давид Оттович?

— Известное дело причем. Семейство Гильбертов принимало гостей на дому. Жена Гильберта попросила мужа сменить отвратительный галстук.

— И?

— И он пропал.

— Кто? Галстук? — мозг Далыгина окончательно отошел от дел.

— Сам ты галстук. Гильберт пропал. Его обнаружили спящим в спальне. Сняв галстук, сработала стандартная последовательность действий, оканчивающаяся надеванием пижамы и сном. — Вовка сглотнул и продолжил. — Так сказать, условный рефлекс!

— А, опять ты со своей зоологией.

— Сам ты зоология! Короче, посмотри или по ящику, или в сети. Лучше в сети, быстрее будет.

— Так, а что это такое?

— Вот я и хотел у тебя узнать, как у физика твердого тела.

— Я не твердого т…

— Неважно. Я тебе перезвоню. Да не трогай ты его руками… — и Вовка повесил трубку.

Вовка был хорошим парнем, но неизменно перегибал палку. Каждый раз Далыгин у него оказывался то Машкой, то галстуком, а один раз даже — муфлоном ершистым. И ничего с этим Далыгин поделать не мог: он ему слово, тот ему десять в ответ. Вовкино словоблудие не заострилось бы должным образом, если бы в свое время он не пошел учиться на зоолога. В институте он узнал про пуширшистого лапкозяблика и рукохвостового змееда. Далыгин побывал ими пять и семь раз соответственно, в основном благодаря Вовке. Но все это было сущей мелочью в сравнении с его досугом. Если поедание экзотических пород животных вообще можно назвать досугом. Вовка жарил потомков эукариот на сливочном масле, жарил на подсолнечном, запекал в кляре, варил в эмалированной кастрюле, а один раз даже законсервировал кусок павиана на зиму. Стоит отметить, что Вовка в своей жизни не убил ни одного существа, крупнее мухи. Свои гастрономические пристрастия он в основном удовлетворял за счет усопших киевского зоопарка, согласно личной договоренности. На извечный удивленный взгляд директора, Вовка всегда отвечал:

— В порядке научного эксперимента, — и показывал удостоверение столичного политеха.

Далыгин вспомнил про какой-то там Реликт и начал шарить руками по диванто. Ну где же он? Опять что ли провалился? Нет, там все встык. Точно!.. под подушкой. Далыгин запустил руку и нащупал пульт от телевизора. Нажал на зеленую истертую кнопку. Ящик с трубадурами задумался, разогреваясь до нужной кинескопический температуры, а затем разразился:

— …Коляски для детей с ДЦП. Большой выбор инвалидных колясок. Доставка. Компенсация затрат! — клац.

— …Гадания и предсказания. Гадания, гороскопы, нумерология. Узнайте свою судьбу прямо сейчас! — клац-клац!

— …Приворот. Сильное воздействие. Не дешево. Нужны итоги? Не обещания. Результат за сутки-двое. — клац-клац-клац.

Что за черт! Далыгин не выдержал и обратно нажал на зеленую кнопку. Сейчас — 12:47, следующие новости — не раньше часа. Не дело. Придется вставать и смотреть в сети.

Можно сказать, что сеть мало чем отличалась от ящика. Тот же рекламный мусор, те же коляски с гаданиями и приворотам. Но при определенной доле везения, можно было быстро откопать нужную информацию. Далыгину повезло, он перешел по первой ссылке и уже как минуту был погружен в чтение:

…ученые из Стэндфордского университета пересмотрели свои взгляды на, казалось бы, малоинтересное явление под названием реликтовое излучение. Раньше считалось, что реликтовое излучение — это просто эхо Большого Взрыва, образовавшееся при рождении Вселенной. Но команда под руководством Роджера Кинга увидела в эхе нечто большее, чем случайные флуктуации….

…Роджер Кинг утверждает: в реликтовом излучении зашифрована информация, может быть, даже послание. Открытие стало возможным благодаря применению новых усовершенствованных методов статистики, а также мощностей вычислительной фермы Стэндфордского университета…

Уф! А это, знаете ли, было уже интересно! Конечно, масс-медиа могли сочинить «может быть даже послание» от себя, ради красного словца. Но определенно это было интереснее, чем очередной конец света. Далыгин откинулся на спинку стула в нарастающем трепете, но внезапно вспомнил про свой внутренний карман. Он похлопал по нему и не без удовольствия убедился, что книжечка на месте.

Книжечка была самым ценным приобретением в жизни Далыгина. Ценнее, чем наследственная квартира на задворках Киева, ценнее, чем старый автомобиль, третий год гнивший во дворе, ценнее, чем… впрочем, о ней было лучше и не вспоминать. Он и не вспоминал. Книжечка была той самой изюминкой, которая делает жизнь отдельного человека исключительной. Она досталась ему от отца, в тот самый день, когда он окончательно перегорел как человек и отправился в лучший мир. Далыгин нашел ее в постели отца, вечером, в день похорон.

Он стоял с пакетом в руках посреди комнаты. В пакете плескались две бутылки водки без закуски. Он боялся подходить к холодной постели, но ноги сами подошли, а рука вздернула покрывало. Его глаза заприметили странный прямоугольный объект черного цвета. Объект напоминал книгу без опознавательных знаков. Он взял ее в руки, развернул и ушел с головой. Про две бутылки водки без закуски он больше не вспоминал.

Книжечка состояла исключительно из черной обложки и белых страниц. Каждый разворот был заполнен ровно наполовину: слева — размашистый текст, справа — tabula rasa. Первая и последняя страницы также были пусты. Автор, издательство, переводчик, год выпуска — все это всецело отсутствовало как класс.

Повествование в книжечке велось от лица некого астронавта. В виде дневника. Один разворот представлял собой одно воспоминание. Прочитать книжечку можно было и за час, но Далыгин корпел над ней уже который месяц.  Виной тому было не релятивистское замедление времени, а сам Далыгин и мистическая сила, заключавшаяся в книжечке.

Далыгин, как никто другой, понимал, что мистическая сила не имеет ничего общего с четырьмя фундаментальными. Хотя бы потому, что бывали вечера, когда он приходил домой, заваривал чай, садился за очередной разворот книжечки, а приходил в сознание уже глубоко за полночь. Чай отправлялся в раковину.

Что узнал Далыгин, прочитав несколько десятков разворотов? Не так уж и много. Язык дневника был крайне скуп на детали. Неизвестный астронавт согласился учувствовать в чудовищном эксперименте. Эксперимент был условно разбит на три фазы, по цветам.

В первой фазе, зеленой, его выбросили в открытый космос. На нем был скафандр с запасом кислорода, апельсинового сока и питательных батончиков. Ничего ровным счетом не происходило. Он смотрел на звезды и думал о вечности. Зеленая зона была самой безопасной, в ней круговые орбиты оставались круговыми, и астронавт пребывал в пожизненном движении.

Затем астронавт с помощью встроенных в скафандр реактивных двигателей перешел на более низкую орбиту. Так началась вторая фаза эксперимента, желтая. С этого момента каждый объект или субъект начинал стремительно приближаться к границе забвения. Астронавт смотрел, как искривляется линия горизонта, как ее края устремляются друг к другу.

Потом он пересек границу забвения. Словами самого астронавта: «я ничего не почувствовал». Он лишь заметил, что звездное небо над ним начало сжиматься, словно горизонт восставал все выше и выше. Это и было началом третьей фазы, красной. Дальше Далыгин не читал.

Не нужно было быть Эйнштейном, чтобы догадаться: речь шла о черной дыре. Необычной. Ведь обычная разложила бы астронавта на соль и воду задолго до пересечения горизонта событий. По всей видимости, повествовалось о сверхмассивной черной дыре, которые, предположительно, находятся в центрах большинства галактик. Эксперимент был чисто умозрительный, так как никто никогда не осуществлял ничего подобного, и, скорей всего, не осуществит в ближайшие n сотен лет. Да и зачем? Какой прок от записей астронавта, если его разорвет на атомы вместе с дневником, а любая информация перейдет в чистую энтропию? Никакого.

Все это время Далыгин наматывал круги по комнате, оставляя характерный след на ковре. Примятый ворс напоминал заломленные колоски пшеницы где-то на полях Англии. Далыгин остановился, взглянул на плод своей работы. Так бы он и стоял, если бы комнату не заполнил противный «динг-донг». Сообщение от Андрея Николаевича. Как всегда лаконичное и лапидарное: «быстро дуй в институт тчк». Мечта телеграфистки.

Высовывать нос на улицу, а тем более куда-то дуть, Далыгину однозначно не хотелось. Это и шубу нужно привести в божеский вид, и шерстяные носки найти. И мороз такой, что снег как стекло. Но ничего не поделаешь, придется идти. Сам Андрей Николаевич, понимаете ли.

Дорога до института заняла около получаса. На пять минут больше обычного. В метро была страшная толчея. Народ стремился под землю, подальше от морозов.

Далыгин хотел сразу отправиться к Андрей Николаевичу, но заприметил одинокую спину Вовки. Он стоял лицом к главному корпусу и пыхтел своей сигареткой. Идеальная возможность отомстить за муфлона ершистого. Но в последний момент Вовка развернулся и ратифицировал:

— Одетая морда!

— Иди ты…

— Ну ладно, ладно. Че приперся-то? Дома не сидится? Или давно не температурил?

Далыгин печально посмотрел вверх, куда-то в сторону третьего этажа, куда-то в направлении кабинета номер пятьдесят три.

— А, понятно. Андрей Николаевич?

— Ага. — Далыгин поправил шарф, залезший в рот. — Как там Машка?

— Шопенгауэра изучает!

— В смысле?

— Ну прихожу сегодня утром к люльке. Машка спит, а рядом с ней том Шопенгауэра валяется.

— Интересно.

— Не то слово. Ты мне вот что лучше скажи, морда одетая, ты про Реликт то осве-до-мился?

— Ага.

— И что думаешь?

— Ничего не думаю, голова другим была занята. Хочешь, могу подумать при тебе вслух?

— Ну, рискни.

— Что у нас там?.. реликтовое излучение. Ну, старо оно как мир, буквально. Появилось при рождении Вселенной. Мало чем отличается от излучения того же Солнца, только температура другая. Так сказать, абсолютно черное тело.

— Ты это, не увлекайся. А Реликт тут причем?

— Прости. В статейке говорилось, что Реликт — это некое послание, зашифрованное в самом излучении. Вот в излучении Солнца никакого послания нет, ну разве что спектральные данные там и прочая ерунда.

— Хм… а это, брат, знаешь ли, сенсация. Внеземной разум, да что там, вселенский разум!

— А тебе то что? — Далыгин буцнул ботинком Вовкин недокурок.

— Да ничего! В сорбоннах я, конечно, не обучался, но гербертов уэллсов в детстве почитывал.

— Ну смотри. Просто когда Вовка начинает думать о небесных сферах, то исключительно в надежде поживиться инопланетной дичью.

— Знаешь что!.. одетая морда.

— Ладно, мне к Андрей Николаевичу пора. — Далыгин опять поправил шарф. — Давай вечером поговорим. Дело есть.

Андрей Николаевич был живой легендой института. Он неизменно ходил с куском мела в кармане. Свои мысли он обожал увековечивать на стенах, полах, дверях, а один раз даже на корпусе институтского грузовика. Он был искренне удивлен, когда распределение Максвелла по скоростям начало стремительно отдаляться от него, весело подпрыгивая на рытвинах.

Научная карьера Андрей Николаевича давно пережила свой рассвет. Он не утратил юношеского запала, хотя и походил со стороны на старинный книжный шкаф. Каждый проработанный научный труд прибавлял ему веса, отправляясь при этом на одну из полок.

Далыгин тактично постучался и вошел. Андрей Николаевич сидел за рабочим столом в глубочайшей задумчивости. На столе были разбросаны всякие бумаги, шарики из подшипников, лакмусы, пару талмудов по теоретической физике, один был даже открыт и придавлен бюстом Ленина. Не рассмотреть… что-то из Ландау или Лифшица, опять какая-то термодинамика с поляризацией.

Далыгин выговорил что-то неразборчивое о добром дне. Скала в виде Андрей Николаевича ожила и грозно посмотрела на маленького бедного Далыгина.

— Пришел значит, — произнес Андрей Николаевич и потеребил свои периодические волосы.

— Вызывали…

— С тобой, Владимир, по-другому и нельзя. Дорогу ко мне уже и позабыл, а?

— Заработался…

— Как же ты мог заработаться, Владимир, если вся твоя работа у меня? — Андрей Николаевич руками обнял стол вместе с беспорядком. — И другой работы у тебя сейчас нет, и не будет еще очень долго.

— Ну… — Далыгин мысленно лег на диванто, но вовремя опомнился, и поднялся.

— Короче. Ознакомился я с твоими генетическими дырами.

У Далыгина все сжалось внутри, так буквально еще никто не отзывался о его работе. Дело его — дрянь. Он на автомате подошел к единственному свободному стулу, сел. Андрей Николаевич встал и достал кусочек мела из бокового кармана.

На доске он нарисовал окружность, а сбоку приладил к ней небольшой сосок. Пальцем ткнул в центр и сказал:

— Это, Владимир, наука. Вся и сразу. Понятно?

— Да…

— А это — круг твоих понятий. — Андрей Николаевич ткнул могучей рукой в сосок. От этого он стал еще меньше, усох, превратился в сосочек. — Понимаешь? И вся твоя работа призвана была развить побег, дать ему прорасти дальше.

— Я…

— Ты, а что ты? Не захотел быть скромным садовником? Не захотел потихоньку поливать и взращивать побеги?

— Но…

— Из грязи в князи? С корабля на бал? Проснулся и классик естествознания? Да какой там классик. Современник!

Далыгин окончательно потерял дар речи.

— Не бывает так, Владимир, не бывает. Я уже молчу про научную сторону вопроса. Но работа твоя, тут ты меня извини за прямоту, отдает желтизной. Как и вся эта шумиха вокруг Реликта. Еще раз извини.

Андрей Николаевич набрал воздуха в грудь и продолжил:

— Сфера Шварцшильда — отлично. Излучение Хокинга — прекрасно. Но с какого перепуга ты приплел эволюцию? Словами светила науки Владимира Далыгина: «предположим, что в точке сингулярности базовые физические константы могут флуктуировать вокруг известных значений». И понеслась душа в рай: коллапс, анти-коллапс, рождение Вселенной, новый набор постоянных, мутации. Ты в своем уме?

— Андрей Николаевич… — вяло вскрикнул Далыгин.

— Ну кто, кто тебя надоумил связать черные дыры с эволюцией Дарвина? Тебе мама рассказала, откуда ты появился, и ты решил, что тот же трюк сработает с Вселенной?

— Вовка тут не причем…

— Какой еще Вовка? Вовка — твоя мать? — по поводу знака препинания Далыгин не был уверен. — Ты что ли еще не протрезвел? В общем, плохо, очень плохо. Конференция через месяц, я думал, хоть Владимир Далыгин докажет, что у нас в институте не только эфир изучают.

Тут Андрей Николаевич действительно расстроился. Он сел обратно на стул и посмотрел на стену с советским плакатом «Дорогу молодым!». Самому плакату давно перевалило за пятьдесят.

Андрей Николаевич снял очки и начал мять переносицу. Сие действие было красноречивее любых слов: нужно тихо выйти, ничего не говорить, и прийти завтра после трех. Так Далыгин и сделал, хотя от этого ему легче не стало. Еще он похлопал себя по карману и убедился, что книжечка на месте.

Далыгин вышел из института. В этот момент его увидели пять коллег. Если бы их спросили, как выглядел Далыгин, то они бы ответили так: мрачный, угрюмый, пасмурный, неприветливый, смурый. Соответственно. И только бы Вовка выпендрился и сказал: смотрит сентябрем. Но Вовки среди них не было. Да и какой он коллега. Друг.

Далыгин шел и смотрел на себя со стороны, в который раз за день. Про дорожные условия он не думал. А зря. Три раза он поскользнулся на стекле и три раза приземлился на копчик. Копчик разговаривал с хозяином на языке троекратно усиленной боли, но хозяину было ровным счетом все равно. Хозяин пытался понять, почему ему так не везет в жизни.

Хозяин несколько лет занимался динамикой черных дыр. Работа была интересной, но без изюминки. Уже тогда он представлял, как выйдет на кафедру, зачитает основные моменты, покажет плакаты, получит комплект сдержанных оваций, а его работа отправится в анналы. И помнить о ней будет только голова хозяина и архив Андрей Николаевича. Хозяина это не устраивало, ведь в нем цвела амбиция. Старая история.

Тогда же хозяин и позволил себе выдвинуть смелую гипотезу. Она была красива и согласовалась с множеством экспериментальных данных. Хозяин не мог устоять и описал ее во всех деталях в своей работе.

Хозяин видел в черных дырах не только место, где Бог поделил на ноль. Так шутили студенты. В них он видел источник новых Вселенных. С новой физикой и, может быть, даже лирикой. Не все Вселенные, конечно, должны были оказаться жизнеспособными. В одних бы никогда не загорелись звезды, в других бы никогда не образовались атомы. Увеличь массу электрона на десятую долю процента и беда. Но так же и природа позволяет появиться на свет уродцам, в своем стремлении исследовать пространство вариантов. Сто раз — урод, один раз — восхитительное существо.

Стоп. Нужно же встретиться с Вовкой. Совсем забыл Далыгин про друга своего с этими Андрей Николаевичами и черными дырами. Он огляделся вокруг и не без интереса обнаружил себя в знакомом дворе. Вовка жил в шестом подъезде на пятом этаже. Лифт не работал. Вселенная была против Далыгина.

Он утопил кнопку звонка, где-то за дверью разлилась знакомая трель. Без посторонних звуков. Потом кто-то чертыхнулся, вспомнил малоизвестный пантеон богов, и открыл дверь. Вовка изучающе посмотрел на Владимира:

—Ну проходи.

Далыгин повесил шубу на кость редкого ихтиозавра. В квартире сладко воняло очередным фирменным варевом. Вовка убежал в комнату, а вернулся с сигаретой в зубах. Курить он начал с тех пор как попробовал жареного крота. Гнусней блюда, по его словам, он не пробовал. Сигаретами он пытался вытравить из себя дух гнилого подземелья.

— Машка, ты где? У нас тут гости. — крикнул Вовка и как-то сам удивился собственному голосу.

Из комнаты, преодолевая дым и прочие неудобности, вышел представитель семейства гоминид отряда приматов, шимпанзе по имени Машка. Она задергала ручками в приветствии Далыгина и что-то вымолвила на своем особом диалекте, понятным лишь Вовке.

— Машка говорит, у тебя развязан шнурок.

— Да ла… — и правда, шнурок Далыгина оказался развязанным. — Мистика.

— Сам ты мистика! Гильберт номер два. Ну ладно, не расстраивайся. Вижу, Андрей Николаевич на тебя изрядно надавил.

— Мягко говоря…

— Ну ты это, сейчас будем ужинать. Почти все готово.

Далыгин вспомнил три известных ему эвфемизма. Ни один из них должным образом не характеризовал его эмоции и переживания. Тем более рядом были женщины, пусть и не очень зрелые в эволюционном плане. Посему он выразился чрезвычайно дипломатично:

— Воздержусь.

— Ч-е-г-о?

— Курение — это не мое.

— Понимаю. И не смею настаивать. Но если ты все-таки мечтал отведать африканскую циветту, дай знать.

— Обязательно.

Запах варева стремительно обретал краски в измученном сознании Далыгина. Он с трудом сглотнул, пересиливая рвотные позывы.

— Слушай, Вовка, я пришел поговорить.

— Весь внимание.

Они зашли в комнату. В ней преобладали ископаемые, но встречалась и рядовая мебель. Далыгин пошарил глазами в поисках новых артефактов. В углу появился хребет. Кунсткамера какая-то.

Далыгин воровато огляделся и полез во внутренний карман:

— Смотри, что у меня есть! — он достал свою черную книжечку, впервые в присутствии посторонних глаз.

— Что это?

— Я и сам не знаю. Вроде книга.

— Какая-то странная.

— Не без этого.

Далыгин рассказал все что знал, начиная похоронами отца, и заканчивая красной фазой.

— Мистика, — резюмировал Вовка.

— Сам ты… — Далыгин осекся.

— Я все понимаю кроме одного: почему ты решил показать свою книжечку именно сейчас?

— Стечение обстоятельств. Мне кажется, я уловил некую взаимосвязь между Реликтом, своей работой и… книжечкой. А потом мне надоело вариться в собственном соку.  — Далыгин вспомнил про варево на кухне и инстинктивно поморщился.

— Шутишь.

— Отнюдь. В своей работе я постулирую, что черная дыра может дать жизнь новой Вселенной. Я тебе рассказывал, помнишь? Но ничто не мешает человеку в черную дыру отправить сообщение. Передать посылку жителям новой Вселенной, если таковые конечно появятся.

Далыгин знал, как увлечь Вовку. Достаточно было обмолвиться о внеземной дичи.

— Кто-то говорил, что астронавта изорвет в квантовую пену.

— Правильно. Черная дыра, грубо говоря, характеризуется одной массой. Ты ей скармливаешь Землю, а ее вес только увеличивается на десять в двадцать пятой степени килограмм. Все. Информация пропадает. Черная дыра не видит никакой разницы между человеческой цивилизацией и туманностью.

— И тебя это не устраивает?

— Именно. Я не верю, что информация может просто так взять и исчезнуть. Дыра должна неким образом видоизменяться.  Информация может перейти в другую форму, но не может исчезнуть. К примеру, она может поменять физические константы в точке, где перестает работать современная физика.

— Я, кажется, начинаю понимать.

— Надеюсь. Реликт может быть результатом вмешательства в черную дыру со стороны жителей отцовской Вселенной. Посылка, улавливаешь?

— Тут не посылка, брат. Тут целая бандероль. Ты только забыл в дело подшить свою драгоценную книжечку.

— Я помню. С ней все сложнее.

Машка зашла в кунсткамеру с обручем в руках. Она его продела своим телом и попыталась исполнить цирковой трюк. Но обруч упал на паркет и издал безобразный звон. Машка испугалась и убежала на кухню. Помешивать варево, подумал Далыгин, и продолжил:

— Книжечка мне досталось от отца, случайным образом. Но я не знаю, откуда ее взял отец. Я провел некоторое исследование, окучил генеалогического древо, так сказать. И узнал, что такая же книжечка была у моего прадеда. Но…

— Но?

— Но прадеда звали Вильгельмом, и он понимал в русском языке как я в твоей зоологии.  Короче, мне кажется, его книжечка была идентичной моей с точностью до языка.

— Пердюмонокль!

— Что?

— В словаре посмотришь. Не знал бы тебя двенадцать лет, вызвал бы санитаров. Клянусь. — Вовка как-то неумело перекрестился.

— Но ты знаешь.

— Но я знаю и пытаюсь понять, то ли ты сам из ума вышел, то ли тебе Андрей Николаевич помог.

— Тут уже сложно разобраться. Важно другое: вполне может оказаться, что книжечка старше машины Гутенберга, самого Гутенберга, да и вообще всей документальной истории. Правда, так далеко заходить я пока опасаюсь.

— Еще бы.

На этих словах нить разговора начала теряться, извиваться, завязываться в морские узлы. Всему виной был грузинский коньяк. Пили на голодный желудок. За Реликт, за черные дыры, за астронавта. Потом Вовка бегал по квартире и орал, что наследственные признаки передаются, что Гальтон заложил основы статистики, что именно Уоллес открыл естественный отбор. А Далыгин сидел на единственном кресле, и ни о чем таком не думал.

Он проснулся далеко за полночь. В голове шумело. Хенговер, как говорил Вовка. В желудке разлагалось что-то нехорошее и мерзкое. Только не африканская циветта. Только не в порядке научного эксперимента.

Далыгин побрел на кухню. Он пробирался сквозь пустыню в поисках оазиса. Но вместо этого забрел в спальню. В люльке спала Машка. Над ее головой болтались детские игрушки. Он хотел уже уйти, когда заметил свою драгоценную книжечку. Сердце Далыгина сжалось. Палец Машки лежал на краю развернутой книжечки.  Далыгин сощурился, пытаясь обрести дар ночного зрения. Что за черт! В книжечки отчетливо просматривалась какие-то иероглифы. Он поднес голову ближе, но видение исчезло:

— Мистика.

Книжечка отправилась во внутренний карман. Там ей и место. Оставаться до утра никакого желания не было. Далыгин нашел ручку с бумагой и оформил символическую записку, что, мол, дела и нужно было уйти. Вовка поймет.

Он вышел на улицу. Стало заметно холоднее. В вихре блуждали снежинки. Иногда они впивались в лицо Далыгина симметричными кристаллами. Он натянул шарф повыше.

Далыгин неаккуратно шел домой. В себе он ощущал не только грузинский коньяк, африканскую циветту, вчерашний легкий перекус, а и составные части Вселенной. В его голове свой жизненный цикл заканчивала звезда. В агонии она расширялась, превращаясь в красного гиганта. Затем гигант погибал, разрываясь и выплевывая в окружающее пространство его, Далыгина. Он был мертв внутри, так как состоял исключительно из элементов мертвой звезды.

Что могло оживить Далыгина? Мысль. Мысль, что когда-то очень давно кто-то уже жил. В другой Вселенной. Он родился, попытался найти себя, но не успел и умер. Как и миллиарды существ перед ним, как и миллиарды существ после него. Главное другое: вся эта материя не была мертвой, никогда. Она несла в себе простое послание: помните о нас, мы тоже смеялись и любили.

Далыгин испугался своих мыслей и понял, что сейчас именно тот момент, когда стоит дочитать книжечку. Он сел на выцветший забор. Развернул:

…Я ощущаю напряжение. Не физическое, а эмоциональное. Приливные силы пронизывают мое тело. Пройдет немного времени, и они убьют меня. И все, что меня окружает. Но это неважно.

Вокруг практически одна пустота. Горизонт поднялся так высоко, что я перестал его видеть.

Я согласился на этот эксперимент, потому что захотел стать нечто большим, чем человек. Превзойти. Человек есть нечто, что должно превзойти. Так напишет один из ваших философов.

Ты, читатель, понимаешь меня только потому, что этого хочу я. Это универсальная история. Каждый в ней найдет что-то свое. Помни, твой прадед ничего не знал о черных дырах.

Я называю себя человеком, лишь в силу привычки. У меня может не быть рук, но наша культура помнит такие слова, как «хватать» или «рукопожатие».  Привычка — страшное дело.

Я знаю, как выглядишь ты, читатель. Как выглядит весь ваш мир, от начала и до конца. Ваш мир будет мало отличаться от нашего, но будет, потому что этого хочу я. Так нужно.

Тебе, читатель, наверное, интересно как меня зовут? Мои родители, если их так можно назвать, дали мне скучное и неинтересное имя. Друзья же зовут меня просто. Тебе, читатель, должно быть известно это имя.