Факъю! Refugee Stories

   Как  юный хахаль за девушкой к чёрту на рога, так и совсем зелёный беженец  из Молдавии повадился шастать за «джобом» на другой конец города в бюро по трудоустройству на авеню Бобьен. Все эмигранты  жмутся один к другому. По языковому и национальному признаку. Филиппинец – к филиппинцу, узбек - к узбеку, таец – к тайцу,  русак - к русаку, а кишинёвский гаджо  Вовкэ Чорбу прикипел сердцем к чужакам. Бюро по трудоустройству или биржу труда он уважительно именовал «каса маре».
   Бобьен, просторная и внушительная авеню, прочерчивает собой  богатую, табуированную  часть города, называемую «Утремонт», что буквально означает «За горой». Поселение было древним, появилось лет триста тому назад, сразу же после того,  как по ирокезской тропе, огибавшей  северо-восточный склон горы Мон-Рояль, роняя боевые перья, копья и томагавки,  сбежали  последние ирокезы,   теснимые французскими мушкетёрами.  Селились здесь  исключительно франкофоны;  к эмигрантам они были не очень, считали вновь прибывших колонизаторами  и на референдумах все поголовно голосовали за отделение Квебека от Канады. Впрочем, эмигранты не оставались в долгу, традиционно посвящали  свои писклявые голоса единой и нерушимой Канаде, а местных французов обзывали «кваками». То есть, ничего больше как «людьми поедающими лягушек». 
   Напряжёнка была, тут ничего не скажешь. Но  расчёт  нашего ушлого программиста из Кишинёва содержал  двойной умысел. Не будь на то Вовкэ Чорбу гаджо.  Во-первых,  кищинёвец намеревался  поучить французский язык непосредственно в свободной стихии вербального общения.  А во-вторых, Вовкэ тешил себя надеждой, что тут, в бюро для коренных жителей,  для «своих» то есть, ему, Вовкэ, тоже что-нибудь да перепадёт.
   В тот год в Монреале, как по заказу,  царила  тихая, сухая и теплая осень. Засинелое ледяное  небо; сизая  абракадабра куполов и шпилей; мерцание краснопёрых, чернолистных и ярко-желтых канадских  «сахарных» клёнов. Деревья  долго и живописно корроизируют  на зиму, летаргически  взрываясь  сусальным золотом,  каштаном и мёдом  вперемежку с янтарём и багрянцем.  Особым, сумасшедшими апельсиновым кострами  полыхают осины.
   Кажется, ничто не  может поколебать покоя и благостности  в природе. 
   С утра, зарегистрировавшись на бирже труда, народ, в основном обшарпанные люмпен-пролетарии,  ретировались на улицу покурить  и, поглядывая в сторону  почерневшего песчаника  церкви Св.Марка,  тусовались у самых  дверей «Бюро» на иссиня-графитном  тротуаре,  слегка приплясывая при этом не то от первых  заморозков, не то по  чисто национальной легкости характера и тела. Да ещё, быть может, оттого, что скамеек вдоль  Бобьена, как и во всём городе, раз-два и обчёлся. Пестрая амальгама зачерствелой листвы сонорно  гремела  под ногами заторможенных прохожих. Люди оглядывались на шумно галдящих безработных и они вместе  дружно улыбались. Типа, мол, ничего, когда придёт наша власть, всё встанет на свои места. 
    Как бы там ни было, но после изнурительного  пребывания в текучих песках,  прокалённых белым иудейским солнцем,  Вовкэ  с удовольствием поглядывал  на окружающее  и  чувствовал отдохновение и долгожданное совокупление с родной природой. Родной – не родной, но родственной. Спокойствием и ощущением незыблемости наполнялась  впалая  грудь  «рускэ ром»,  денно и нощно допреждь  извлекавшего себе  пропитание из компьютера. 
   Несмотря на то, что Вовкэ отсолдаперил своё в советской армии, а потом ещё отмотал «милуим» в израильской,  он не курил и потому на Бобьене  вместе со всеми  не выскакивал на улицу, оставаясь в «каса маре» из опасения, что пропустит свою фамилию, если выкрикнут его на работу. Зато полный кайф ловил Вовкэ, взирая  как его новые камарады, покрутившись  на голом асфальте, отдохновенно опирались кто спиной,  кто локтем  на его причаленную у поребрика подержанную лохматушку «Субару»  с четырьмя ведущими.
   Как правило, работы для Вовкэ не находилось. Он приезжал на Бобьен издалека,  первым занимал очередь; остальные прибывали  пешедралом и он каждому предупредительно говорил «Хай! Сова?», на что получал в ответ традиционное «Сова!» или «Бьен» и никто ни разу не  поинтересовался,  а как дела у русского.   
   Часам к восьми все соискатели рабочих мест  разъезжались  по предприятиям, а Вовкэ  настойчиво высиживал заданный себе урок  часов до одиннадцати.  Трудно было и предположить, но Вовкэ назло всему всё равно получал удовлетворение. Прежде всего,  от сознания выполненного долга. А кроме того,  именно в одиннадцать утра из булочной на  улице Святого Матвея, что у метро «Конкордия», выбрасывали  в гарбичные контейнеры вчерашние, не проданные, но ещё вполне съедобные «багеты». Вовкэ ловко извлекал французские хлеба из под замка с цепью и уминал длинные  пышногрудые  пшеничники   с горячим  чаем без масла  в своём однокомнатном
апартаменте-студии, парящем  по над храмами  на высоте двадцать седьмого этажа.
    С работой не везло. 12 процентов по стране, 15  –  безработица в провинции. Зато свободной стихии вербального общения было хоть отбавляй. Обкуренные марихуаной  и обколотые за углом люмпены возвращались с улицы навеселе. В темноватом  помещении   «каса маре» для них стояло штук пять-шесть просмоленных желтой краской  дубовых колод- скамеек. На одной из них в уголку,  но поближе к окну, посиживал Вовкэ,   полистывая  «Ля Пресс» и карауля   свою проржавленную «Субарушку» на свободной парковке. На всех других скамьях  в самых прихотливых и живописных позах располагались его компаньоны и продолжали свой жуткий трёп, занесённый с улицы. 
   -Да чё ты мне говоришь?!– больше других выступал заковыристый парень по имени Патрик в зелёном берете и  со щипками растительности  под носом, изображавшими усы. – Я помню, как же не помнить?! J`me souviens!   
   «Жме сувэ!»,- узнавая, обрадовался Вовкэ,- «Я помню».
  - В 1837 году у нас в Монреале,..- взвизгнул с надрывом в голосе  Патрик.- Да, здесь, у нас в Монреале были казнены двенадцать наших, а пятьдесят восемь боевых ребят были  сосланы в Австралию. Как не помнить! У нас на каждом автомобильном номере написано  «J`me  souviens».  Но я и другое неплохо помню!  Как в   ноябре 1976 года наша партия во главе с Рене Левек впервые победила и все тогда ожидали решительного референдума по суверенитету. Но жаль.
 - А в августе 1977-ого, - ввязывается в дискуссию широкоскулый и вислоусый карапет Жак, - мы вставили им пику в жо,.. протащив через свою Национальную ассамблею наш билл 101. Пусть наши антагонисты издевательски называют нашу партию  PQ - «пикисты»! Мол, ПиКю – уколотые!  Зато после билла 101 никто  не имеет права использовать коммерческие знаки ни на каком языке кроме французского.
   -Да-да! - встревает ещё один вафлёр, минетчик, спермоглот, сперможуй и спермосос,- мало того, что в результате этой меры в Квебеке резко сократилось количество школ с английским обучением, но это ещё обязывает их регистрировать свои знаки только у нас, а денежки - на нашу неустанную борьбу!
  В этом месте крикуны  опасливо и с подозрением покосились  на «колонизатора». Не «стукач» ли? Припёрся и сидит и всё слушает, может, и записывает? Но Вовкэ, уставший от бельмеса, шуршал  газетёнкой , и даже если бы попытался что-либо пересказать из услышанного, то никогда бы не смог.    
     Как многие выходцы из Восточной Европы, Вовкэ был «Муму». Читать и даже писать на иностранном – да. Но говорить! Разговорный язык квебекуанцев разительно отличается и от французского «восклицательного» с обязательным ударением на последнем слоге  вообще и от их собственного письменного, в частности.   А не говорящий человек, ясно  –  всего лишь «чурка с глазами». Вскоре кваки вовсе распоясались и перестали обращать на «колонизатора» всякое  внимание. Сидит и пусть сидит как сидит, чучело огородное.
   Экспансивные франкофоны бомжеватого вида в «каса маре» ликующе бляблякали, не уставая бешено жестикулировать, отчего со стороны их миролюбивые беседы напоминали последнюю стадию «базара», после которого должна была последовать поножовщина. Но ничего такого никогда не случалось. Патати-патата, патати-патата... И так до бесконечности.
   Выходило, сущности, что биржа труда представляла собой патриотический клуб и   наркотический притон одновременно. Содержательницей являлась широкозадая до безобразия бандерша-диспетчер, прячущая «тело жирное» в широченном кресле и за бронированным стеклом. 
   Ситуация с ускоренным изучением языка устраивала Вовкэ и он притащил с собой в «каса маре» говорящий электронный словарь. Дело усвоения пошло накатаннее и быстрее.
   -Месье, а вы помните славный октябрь 1970 года?- возбухал не по делу Патрик. - Наш  Front de lib;ration du Qu;bec удачно   похитил тогда  британского торгового консула и сделал из него заложника наших немедленных требований .  А когда они не посчитались с нами, FLQ рассчитался  с ними  жизнью  изменника , предавшего наши интересы на посту  министра труда Квебека Пьера Лапорта. Пусть они оскорбительно  обзывают  наш доблестный «Фронт» - «Факъю», но танки на улицах Монреаля, аресты,  200 проведённых вооружённых акций, взрыв финансовой биржи, экспроприация нескольких банков, захват заложников и убийства – всё  это кое-что да значит!
  В разное время, как понял Вовкэ, три человек, были убиты в результате взрыва подложенных бомб и двое застрелены. В 1966 году их доблестная организация подготовила и приступила к реализации   плана под названием «Революционная стратегия и роль авангарда» (Strat;gie r;volutionnaire et le r;le de l'Avant-garde), где описывалась долговременная стратегия последовательных вооружённых акций имеющих своей целью, в конечном счёте,  революцию. А главное,  в  их пламенных выкриках они всерьёз высказывали недовольство тем, что работу них отняли приезжие, эмигранты и прочая  шушваль.   
   Дальше этого даже  мощный умишко пропагандиста Патрика  не доходил. «В Советском Союзе», -сопоставлял ситуацию Вовкэ, -«когда хлеба на всех стало не хватать, тоже было так. Чуть что: Это русские отобрали у нас хлеб! Не нужен нам никакой «старший брат»! Теперь у квебеков все беды от эмигрантов...»   
   «Не знаешь, как ко всему этому относиться», - тяжело размышлял Вовкэ,- «каждый тут по своему прав».
  «Каса маре» к этому времени  в очередной раз опустела и Вовкэ остался один на один с диспетчершей.  «Базлать-то легко, -додумывал молдаванин, - Но впереди кровь.  Патриотизм всегда плавно перерастает в нацизм,  нацизм – в фашизм. Вначале  борьба за суверенитет, объединяющий якобы всех проживающих на территории, а после победы - этнические пляски-чистки. Был тут один премьер Люсьен Бушар – настоящий фюрер-черноголовик с чубчиком. Уж как он кричал с трибун, как разорялся!  И вдруг «чистильщики»  раскопали, что у борца за «чистоту нации» жена не просто американка, а ещё и американская еврейка. И политический труп премьера слетел до юриста в «Бомбардьере». Одни - умники теоретизируют, другие  - практики делают карьеру, а уличная шпана расправляется с неугодными. Не знают ещё они, что делающим революцию не достаётся ничего. Власть захватывают другие».
    -Чего сидишь, идиот? Гоу хоум! – сказала испитым голосом на английском для колонизатора квебекская дама за стеклом, никогда прежде не соизволившая даже взглянуть на зарубежного  парня,  и Вовкэ поднялся, чтобы уходить, но тут резко зазвонил телефон.
 - Эй, русский, как тебя зовут? - стремительно вернула Вовкэ от порога диспетчерша. – У тебя лайсенс на вождение есть?
 -Да вон, моя машина стоит. Андер уиндоу.
 -Ты чё, ступид? Я спрашиваю не о машине, а о лайсенсе. Есть или нет?
Отвечай быстрее.
   И в трубку:
   -Говорит, что  у него есть лайсенс!
   Минуту спустя заплывшая жиром, как морской котик, молодуха    нетерпеливо  объяснила: «Речь идёт о серьёзном заказе. Оплата – 11 долларов в час. И все твои. Такого у нас ещё не было! Приедешь в чёч (она назвала церковь), найдёшь  супервайзера, он тебе всё объяснит. Срочно!»
   И было в голосе бандерши при этом нечто  такое необъяснимо загадочное, что безработный  вздрогнул и пытливо всмотрелся в обугленные  глазки командира производства.   
   До Канады Вовкэ никогда и за рулём не сидел, но по прибытии, всего за год, он поменял три автомобиля. В таком городе без машины на более менее постоянную работу не возьмут. Промышленные зоны вынесены за городскую черту, а в самом городе, порой, даже тротуаров нет. Никто здесь по улицам не прогуливается, взявшись за руки или обнявшись, автомобиль не только средство передвижения, но ещё и средство личной и семейной безопасности. 
   Более пятьсот долларов за тачку на автомате Вовкэ никогда не платил. Через дилеров покупал дрянь со вторых, с третьих рук; заглохла – бросал на обочине и всё тут. Лишь номера снимал, чтоб не платит за новые. Ну, и опыт вождения  у Вовкэ - кот наплакал. Его выручала только природная смелость да солдатская закалка.
  Тем не менее, чёчинский супервайзер Себастьян, бледный, как мастурбатор  с детства, втолковал Вовкэ на исковерканном  английском, что  тот поведёт грузовик за город, в анклав типа Сан-Мишель  и соберёт  там благотворительную помощь в мешках, заранее  выставленных  на улицу по договорённости с квартирантами, хояевами домов и загородных вилл.   
   - Ехать там просто. – подчеркнул Себас, развернув перед Вовкэ карту района.- Там всё по квадратам и прямоугольно. Сюда заезжаешь, отсюда выезжаешь.  После каждой улицы ты должен позвонить. Целл есть? Возьми мой. Чтобы ни случилось - звони только мне!
  Заканчивая инструктаж,  чёчинский руководитель сунул в руки Вовкэ ключи от белого фургона под могутным черно-лиственным клёном, поспешно  сиганул в  голубой «мерс» и скрылся.
   С розового крыльца католической  чёчи тотчас сбежала к Вовкэ,  в «шумную, красивую осень», худая и востроносая женщина-хохлушка, ещё не старая. 
   -Я знаю,- оглядываясь, зачастила она.-  Вы говорите по-русски. Так, вот, я вам скажу, что эту работу должен был делать наш чёченский водила, но он с утра позвонил, что заболел. Знаете, вы можете отказаться, потому что,  как бы это сказать, проводимая широкомасштабная акция иллегальна. Сбор пожертвований проводится в пользу запрещённой организации ФАКъю. Можно и погореть. Шофёр потому и заболел, что испугался, наверное. Вчера вечером был абсолютно здоров.
   -Аааа, - только и сказал в ответ Вовкэ. – Вы не волнуйтесь. Всё будет тип-топ. Меня не посадят, я думаю. Или не попадусь. Лучше скажите, как вас зовут, что вы тут делаете?
   -Ну, имя своё я вам не скажу, рано ещё. Да нет, скажу. Чего мне бояться? Светлана меня зовут. С Западной Украины много наших католиков понаехало. Я им перевожу.
   О, эти милые славянские женщины! Сама с голоду пухнет, под двумя-тремя мужиками ходит, а своему обязательно поможет.  Они обучают своих иноземно подданных хахалей и мужей русскому, а потом жертвенно поют своим новорождённым  детям-иностранцам русские песни, рассказывают сказки и плачут, от усталости жить на чужбине...
   -Спасибо, Света-Луминция, - по цыганскому обычаю низко поклонился Вовкэ женщине.- Правда что, нечего нам бояться!
   По ступенькам он  браво взобрался  в просторную, как армейская  газовая камера для тренировки,  молочно-белую кабину грузовика с ручным управлением, быстро и внимательно осмотрелся: как тут всё интересно устроено! Потянул на себя, сообразил, рычаг подсоса бензина в карбюратор, отжал сцепление, крутанул ключ зажигания  в стартовое положение, отпустил педаль сцепления.  Ударило в нос  жжёной фиброй, но мотор услужливо взревел. Заскрежетали  шестерёнки коробки передач от нетвёрдого переключения рукоятки скоростей. И - поехали!
  Фура точно-таки дёрнулась пару раз, но поползла. Как реактивная черепаха. Бочком-бочком по церковной аллейке,  под клёнами,  на пониженной  первой скорости. Движок ревмя ревел и дымил вовсю от перегазовки. Краем глаза бесстрашный рускэ ром увидел облепленные людьми окна чёчи, наблюдавшими за его неуклюжими действиями.
   До хайвэя Вовкэ испробовал всю амплитуду переключения  скоростей. Она ему понравилась и  на «Метрополитэне»» - на столбах,  мчась на четвёртой с газом, он захлёбывался от восторга.  Ньюкеймер гаджо чувствовал себя подлинным хозяином иностранной скоростной  дороги и своей судьбы, возвышаясь на сиденье  надо всеми.
       «Бывали мы в Италии, где воздух голубой! –
       Горланил он во всю мощь своей молодой груди.-
       Там глаза матросские туманились тоской.
       Помню, помню горы и долины.
       Помню, помню реки и луга!
       Милый край, Советская Россия,
       Ты морскому сердцу дорога!»
  С конспирацией у «факовцев» дело обстояло плохо. Себастьян всучил Вовкэ какую-то  десятую копию расграфлённого списка всех  сердобольных сан-мишелевских  или каких там благодетелей, покровителей, человеколюбцев, благотворителей и  филантропов. С фамилиями, с адресами, номерами телефонов и в свободной графе - пробел для подписи. Сдано, мол. Причём Себас строго предупредил:
   -Никому, ни за что не отдавай этот реестр. Только мне!
По наивной организации дела было очевидно, что переловить  всех преступников легче лёгкого. Но кому-то это всегда не выгодно. Один из вождей французской буржуазной революции Максимиллиан Робьеспер заявил как-то перед парламентом, что он всех пересажает за взятки, а они, единодушно проголосовав, окоротили босса на целую голову излюбленной гильотиной. Как бывшие подданные закололи ножами Муаммара Каддафи.  «Мусорам» будет голодно в высоконравственном обществе... А перевыполнение плана «посадки»  грозит им безработицей.  Или могут прибить ни с того ни с сего. Свои усилия нужно согласовывать с пропускной способностью тюрем. Такова практика «мусоров» всего мира. Да и вообще, всех не пересажаешь. Поколение сменяется поколением, а законопослушания никакого. Зато работа в «мусорских органах» освобождает «мусоров» от всякой ответственности.
    В дневное время сдатчики были, в основном, старики и старухи. Они стояли вдоль своих авеню. За спиной - их дома, у ноги - их  черные, как черные пуделяки,  стандартные для всего города гарбичные пластиковые  мешки, набитые мужским и женским тряпьём, пищащими детскими игрушками и разбитой обувью, дамскими сумочками и пустыми кожаными кошельками. Иногда по ноге тяжело ударял, нелепо вложенный в  мешок стальной утюг.  Жертвователи жадно вытягивали свои тощие гусиные шеи навстречу Вовкэ.
   А Вовкэ хоть бы что! Он и Париж видывал, и Лондон и, шастая по столицам-супергигантам  на своих двоих,  никогда не ошибался в выборе правильного направления. Так и здесь. Подъехал к вилле или дуплексу-триплексу, поставил грузовик на ручник, выпрыгнул из кабины, вздёрнул штору заднего борта, поднёс и вставил мешок, задёрнул штору, метнулся  в кабину и - по газам. До следующего дома. Всё чётко, по-военному. Но хлынул дождь. Мерзкий, осенний, холодный.  Пополам со снегом.
   Вовкэ никак не готовился  пахать под открытым небом, на нём была лишь мягкая фланелевая рубашка с отложным воротником цвета лазурь, она тут же вымокла, липла и примерзала к телу, дымясь на спине, но Вовкэ не ёжился под ненастьем - что ему?!  Однако молдаванин уже сделал около двести «прыжков»;  впереди было ещё столько же, если не больше и по телефону  стал подгонять Себас.  Старики позатащили свои «данайские дары» на веранды  и, гарцуя  теперь ещё и по лестницам, Вовкэ  припух. Былая душевная радость улетучилась, как дух уксусной эссенции из уксуса.   
   -Сова? – в живом, вербальном общении, заискивающе бухтели старенькие донаторы молодому и сильному Вовкэ, заглядывая ему в глаза, и считая его, видимо, отчаянным функционером. – Патати, патата, патати, патата!
   Видный, патлатый, по-южному смуглый русэ ром вполне сходил за «своего». Он даже попытался было по-доброму поговорить с одним крутым дедом, но тот, почувствовав неладное с произношением «функционера»,  настороженно воззрился на парня. И тогда, Вовкэ изобрёл красивый трюк. Закусив зубами карандаш, выданный ему Себасом для подписей, Вовке не произносил  ни слова, а только мычал нечто нечленораздельное:
    - О, Оui! Уи!Уи! Уи! – доводя до полного ликования всякий повтор. (Да, да, да! – призывный клич и лозунг суверенитистов).
   В темноте  блескучей от падающей с неба замёрзшей влаги, часов в восемь вечера, вымокший до ниточки Вовкэ, закончил, наконец, сбор пожертвований, и Себас направил его по адресу в один из магазинов подержанных вещей  торговой системы «Виляж де Валёр» на авеню Жан Таллон, неподалёку от станции метро «Намюр».
   Ещё час ушел у Вовкэ на то, чтобы задним ходом втиснуть "фуру" между эстакадами к двери склада, не зацепив бетонные отбойники. Дело осложнялось тем, что у фуры не было зеркала заднего вида, а лишь боковые. Таковая практика у Вовкэ полностью отсутствовала. До боли сцепив зубы,  он ёрзал и ёрзал назад-вперёд, вперёд-назад, уберегая грузовик от соударений и соприкосновений с бетоном,  и набираясь особого опыта движения «задом» по положению передних колёс.
    Помогал бестолковым движениям Вовкэ огромный зубастый негрила. Черный человек на удивление  не размахивал руками и  не кричал «Лево!» или «Право!».  Внимательно бдя, он лишь сколько было мочи орал «Стоооп!» когда грузовик оказывался в угрожающей близости от стены.
   -Ты, наверное, есть хочешь? – только и спросил он потом участливо месье Вовкэ, и, счастливо улыбаясь чему-то своему, приволок  белому драйверу-эмигранту шматок смачной пиццы, оказавшись бригадиром  «потрошителей  мешков»  всего «Виляж де Валёра».
   - Не думай, месье,я не негр, я с Гаити и служил на кораблях США,- зачем-то успел пояснить он.
   После разгрузки, когда вся эта мутовня окончилась, Вовкэ по указанию Себаса откатил грузовик  на свободное место, запер кабину  и, оставив ключи зажигания бригадиру, отправился восвояси на метро. Выручка от реализации пойдет на содержание подпольных специалистов революции.
   А поутру гопота на Бобьене встречала Вовкэ как героя:  многие одобрительно похлопывали его по спине и по плечам, выкрикивая что-то.  Оказалось, что многие из люмпенов охуительно балабонят на английском. 
    -Вот,  как  там  тебя зовут, получи от Себастьяна, - уважительно сказала бандерша.- Двенадцать часов по одиннадцать долларов – сто тридцать два. Но десятку Себас высчитал за время потраченное тобой  на обед.
   -Как?! - воскликнул Вовкэ под одобрительный гуд камарадов. - Себас отлично  знает, что я не обедал! Где он сейчас? Поеду и наколочу ему по фейсу!

                ---------

     Вверху Максимиллиан Робьеспер