4. Первая вылазка

Остров серебристого дельфина 


Как сохранить духовные ценности, когда древо твоей жизни с корнем вырвано? Все привычное и родное проглочено чудовищем перестройки. Остается только надеяться, что Он - милосердный и непостижимый - спасет твою душу и тело.


Женя, как и бОльшая часть населения, была в поисках работы. Трудоустроиться было совершенно нереально.  Тем более, с ее корочкой культпросветучилища  нечего и пытаться. Однако же, пытаться надо. Она приоделась, как могла, и отправилась в местный Дом культуры. Он находился на расстоянии двух километров от ее дома и располагался в самом эпицентре жизнедеятельности поселка рядом с железной дорогой, почтой, рынком, аптекой, больницей, музыкальной школой, библиотекой и прочими пережитками социализма.

  Предварительно она зашла к соседке тете Любе, договориться, чтобы присмотрела за маленьким Ваней. Постучала в сто лет некрашеную дверь цвета засохшей крови. Кнопка звонка была вырвана с корнем, два проводка торчали, как усы чернобыльского таракана. Казалось, что он притаился перед прыжком на голову. Женя отшатнулась от усов и снова постучала. Наконец, послышался шорох, и дверь медленно приоткрылась. В половине дверного проема показалась женская фигурка, такая маленькая, иссохшая и согбенная, что казалось, ей не меньше ста лет. Однако это было далеко не так. Женя поздоровалась и объяснила суть вопроса. Тетя Люба сразу же согласилась присмотреть за Ванечкой, она любила этого соседского малыша, хотя, было непонятно, как в этом тщедушном теле могли еще теплиться человеческие чувства, и в чем вообще дух держался. Казалось, легкий порыв ветра мог унести ее в страну мертвых, где, говорят, нет ни стона, ни плача, лишь отдых и покой.

   Мама и сын преодолели неестественно-высокий порог, ни разу не споткнувшись, и вошли в квартиру. Тяжелый дух чуть не сшиб Женьку сног. Ее утонченный нюх не мог переносить скверных запахов. От них ей было так же гадко, как от мышей и тараканов. Вобрав в себя как можно меньше этой смеси из паров стираных портков, плесени и сантехники, она, с театральной радостью проговорила:
--Теть Люб, вот, извольте, развлечение Вам.
--А вот и хорошо, вот и хорошо. Давненько к нам никто не захаживал. Небось, не обидим мальчика. Какой хороший мальчик!—пришепетывала тетя Люба сквозь голые десны. Улыбка при этом провалилась в ямине рта.
--А надолго ты?—спросила тетя Люба.
--Всего на два часа. В такой собачий холод дольше и не выдержишь. Я только туда и обратно. Может быть, Вам нужно что-нибудь купить? Теть Люб, давайте денежку.
Соседка долго копошилась в какой-то требухе, которая раньше была дамской сумочкой и протянула мелкую купюру.
--Купи, детка, нам хлебушка. А так все есть.

  Женя знала, что у них ничего нет. И денег нет. Картина знакомая. Она взяла из старческой руки, иссохшей и черной, словно это рука мумии, бумажку. Рядом стоял Ваня, одетый как для прогулки, во все зимнее. У тети Любы квартира не отапливалась. Не было средств. Еще год назад ее семья не знала стеснения, так как супруг Вячеслав работал в РЕСе, единственном уцелевшем предприятии городка, причем, на хорошо оплачиваемой должности. Теперь же она осталась одна со своим сыном Андреем, инвалидом от рождения доживать свой век в голоде и холоде перестройки. Муж умер год назад от прободной язвы желудка.

  Это было у Жени на глазах. Еще днем, гуляя во дворе с сыном, она видела, как приехала скорая помощь, как открылись дверцы машины и сосед своими ногами вошел в нее. А уже вечером та же скорая привезла обратно труп. Услышав на лестничной площадке шум, Женя вышла и увидела в проеме соседской двери мертвеца, лежащего на полу коридора со связанными алюминиевой проволокой руками. Соседи говорили, что человека можно было спасти, но денег у больного не оказалось, и врачи не дали ему шанса выжить.

  «Как можно! Без денег-то! Ни в коем случае нельзя. А то повадятся лечиться и спасаться все подряд бесплатно. Они только обещают заплатить. Потом… А потом, как известно, суп с котом. Что же прикажете делать? Самим нам за них платить, что ли? У нас у самих семьи, дети и единственный источник заработка—эта чертова больница. Государству нет никакого дела ни до больных, ни до нас. Еще недавно все было бесплатно, а теперь все платно. Вы понима-а-е-е-т-е-е?! Все-о-о!..Скажите еще спасибо, что больницу пока не закрыли. Когда закроют, вот тогда начнется настоящий армагеддон. А пока что все нормально, все под контролем». То и дело люди слышали от врачующего персонала эти, страшные в своей правде, объяснения. Но успокоить они никого не могли. Безнадега, как прикормленная ласка, жила по соседству с людьми и воровала их надежды. Смерть стала привычным делом. Она, как смерч, нападала на жилища людей и вырывала их одного за другим из ячеек жизни, заполняя все вокруг пустотами.

  Тетя Люба была сильно побита судьбой. Она пережила блокадный Ленинград, сын у нее родился инвалидом. И вот теперь не стало кормильца. Эта маленькая, хрупкая, тихая и незаметная женщина в мыслях добрых людей была героиней. Злые же, особенно соседка из первой квартиры, сверхгабаритная, как Кинг Конг, остервенелая баба, которую все за глаза называли Муськой, ярилась беспрестанно. Особую ее заботу составляло терроризирование «слабых мира сего», имеющих нахальство проживать с нею в одном доме, а именно, тетю Любу и Женю. Всем прочим тоже частенько перепадало. По нескольку часов в день она грызлась с соседями, домашними, прохожими, почтальоншей, электриком, сантехником, с любым, кто появлялся в поле ее зрения. Во дворе, на проезжей части, в подъезде и даже в квартирах везде раздавался ее ор и визг. Вот и сейчас, не успев проснуться, дом заходил ходуном, потому, что Муська уже успела спалить котлеты, о чем свидетельствовал их погребальный дым, сочащийся черным ядом во все замочные скважины, а так же характЕрные Муськины вопли, грохот дверей и еще каких-то тяжестей.
--Теть Люб, а как Андрюшка?—спросила Женя для проформы, хотя прекрасно знала как. Андрей в последнее время почти не ходил, частенько делал «вливания» из пол литры, которую ему приносила матушка. Она и сама попивала, хоть и немного, но зато ежедневно. Иногда случались казусы. Пятьдесят килограммов костей не выдерживали пятидесяти граммов водки, сдобренной клофелином, и где-то в двух шагах от дома валились мешком. Тогда Женька, позвав на подмогу подростков, тащила ее на второй этаж. Но нынче у тети Любы месячник трезвости. Пенсию задерживали, причем, надолго.

  Женя приоткрыла дверь в зал и просунула в комнату голову. Тот же холод и тот же мерзкий аромат пахнУли на нее. В полумраке, при отсутствующей электроэнергии, среди скучившегося хлама она увидела Андрея. Он сидел в кресле, придавленный ватным одеялом, держал на коленях книгу и смотрел в окно. Книга лежала ненужным грузом, таким же, как весь этот хлам, что окружал его. А за окном лежал снег и погружал его в воспоминания детства, когда он еще довольно прилично ходил и, даже, зимою играл с дворовыми мальчишками в хоккей, а летом, хоть и с трудом, но ездил на велосипеде. Но самым большим удовольствием было купание в море. Родители хотя бы раз десять за сезон привозили его на евпаторийский берег. В Евпатории нежный бархатистый песок и маленькие волны. Теперь все это осталось в прошлом. И когда он думал о будущем, то его лицо молодого еще, тридцатилетнего человека становилось старым. Нет, мудрым, словно он знал что-то такое, чего никто не знает.

  За всю свою жизнь, столь ограниченную в движении, он прочел несметное количество книг и имел энциклопедические познания. Теперь ему не с кем было поделиться ими. Женя, еще будучи девчонкой, а потом студенткой часто заходила к нему—поболтать, послушать умные речи, поиграть в шахматы. Раньше заходила. Теперь, когда она стала взрослой женщиной, матерью, ей уж не до визитов. Он понимал, как ей тяжело совсем одной бороться за выживание своей маленькой семьи, особенно в эти дикие странные времена, когда и корку хлеба не так-то просто добыть. Все понимая, Андрей все же, хоть и не очень сильно, обижался на Женю.

  Обычно, когда он сидел с наброшенным на колени пледом, то инвалидность его была не видна. Зато были видны, особенно летом, широкие плечи и крепкие бицепсы. Когда был жив отец, Андрей спускался с его помощью во двор и на своей инвалидной коляске путешествовал по поселку, встречался со школьными подругами и друзьями. Со смертью отца его маленькие путешествия и дружеские встречи закончились навсегда. Здоровье резко ухудшилось, бицепсы спали, а ясные детские глаза наполнились светом внутренней отстраненности, словно они смотрели туда, куда живым не дано заглянуть.
--Андрюша, здравствуй,--сказала Женя, изображая бодрость духа.
--Здравствуй, Женя,--ответил Андрей, переведя на нее глаза. Интонация его голоса напомнила ей мальчика Кая из советского сказочного мультика «Снежная королева». Словно робот говорил. Или автоответчик. Женя, сделала вид, что перемены в нем ей совершенно не заметны и, быстро протараторив несколько дежурных фраз, прикрыла дверь. Она не могла, как прежде, долго с ним говорить. Слезы в голосе начинали ее выдавать. А это уже никуда не годилось.
--Одень сыночку варежки-то,--сказала тетя Люба. --А то ведь застынут ручки. Атмосфера у нас, сама видишь, свежайшая.
Мамаша округлила рот и выдохнула. От ее лица отделилось облачко пара. Стала ловить руки сына, чтобы натянуть на них крошечные варежки из козьего пуха лично ею связанные. Это было сделать не так-то просто. Малец уже весь извертелся, вырывал руки и сам вырывался из ее рук. 
Когда она закрыла за собой соседские двери, то почувствовала, что в подъезде теплее, чем в тетелюбиной квартире.
 
  Впервые Женя оставила ребенка на попечение чужих людей. Где-то посередине пути она, задумавшись, вдруг встрепенулась, ощутив непривычную легкость в руках. Она остановилась и подскочила, как ужаленная. А где ребенок? Сердце зашлось. Евгения дико вскрикнула: «Ваня!» Проходящий мимо мужичек в ушанке тоже остановился и уставился на нее, как на чумную. Тут же она все вспомнила и подумала: «Господи, ведь это сумасшествие какое-то. От одной только мысли, что сына нет рядом, у меня останавливается сердце. Нужно чаще его отрывать от себя».

  Женя шла устраиваться на работу. «Для этого, конечно, ребенка с собою тащить не надо. Хорошо, что я его оставила. Если только узнают, что у меня трехлетний сын, то сразу откажут. Пусть думают, что я не слишком обременена»--так думала она. И совершенно напрасно. В маленьком городке ничего не скроешь. Все и всегда видели ее только вместе с ребенком. И, казалось бы, что плохого в малышах? Их и так столь мало, что только один их вид вызывает умиление. Но только не у работодателя. «Устрой вот такую мамашу, еще и одинокую, если хочешь себе добавить головной боли. Она будет через каждую неделю уходить на больничный, а ты за нее работай. Да еще будет испрашивать с тебя материальную помощь. И получится как в поговорке «не мала баба клопоту, так купувала соби баба порося»*. Нет уж, скажу, что мест нет. Жаловаться ей все равно не кому»--так рассуждал работодатель.

*Не было у бабы хлопот, так купила себе баба поросенка.