Надо быть спокойным на Упрямом

                1.

                Ступив на борт сейнера и увидев, что за сутки его отсутствия на судне никаких работ не производилось и, несмотря на столь поздний утренний час, к судовым работам ещё не приступали, да и на судне-то, кажется, никого не было, кроме спящего в кают-компании пьяного матроса, вместо которого у трапа, на лючинах  трюма, дремал, свернувшись клубком и лениво приоткрыв один глаз, с дежурной красной повязкой на шее лохматый судовой пёс Додик, старпом рассвирепел. От души выругавшись вслух (благо, никто не слышал этой грязи), он на руках, по поручням крутого трапа, съехал вниз, в коридор носовых жилых помещений и влетел в правый четырёхместный кубрик, где жил боцман.
                Боцман в прямом смысле жил в кубрике, поселившись основательно и надолго. Был он сравнительно молод и своей квартиры к двадцати восьми годам заиметь ещё не сумел. Вдобавок, был он холост, а таким людям на флоте руководство давало квартиры в последнюю очередь, то есть не давало совсем. И за шесть лет работы в рыболовецком колхозе, до создания Камчатрыбколхозобъединения, очередь его не продвинулась ни на человека. Хотя квартиры и строили. И кто-то их получал. Кто-то. Но не рыбаки. Потому что, как правило, квартиры начинали раздавать тогда, когда флот уходил на путину. И все рыбаки – первоочередники на получение квартир узнавали о прошедшей делёжке спустя несколько месяцев, когда возвращались в порт. И было уже поздно отстаивать свои права.
                Председатель профсоюзного комитета – упитанный, скользкий выдвиженец администрации – разводил перед рыбаками руками: «Ну что я могу сделать? Строим мало. Места для строительства нам не выделяют. Стройматериалов не дают. А сколько остронуждающихся?!».
                А все остронуждающиеся были хорошо ещё, если из своего аппарата управления, а то – переженившиеся дети руководителей или руководителей этих руководителей, или им нужные люди.
                …Из полумрака кубрика в нос ударил кислый запах блевотины. За сдвинутой наполовину коечной шторой блестел на стене хрустальными канделябрами включённый бра. На переборке над нижней кроватью висел ворсистый узорчатый ковёр. Бывало, что боцман приводил сюда полупьяных случайных женщин, затраленных в ресторане или после, на поздненочных городских улицах.
                Когда он был слегка выпивши, побрит, приодет и напомажен, то вызывал впечатление вполне респектабельного шалопая: много и в тему острил, и с удовольствием нравился женщинам. А сейчас, разметав руки и распустив слюни, в рыбацких сапогах и засаленной робе, он мертвецким сном дрых поверх белых простыней. Его худое длинное лицо с торчащими, как у нерпы, в разные стороны, белёсыми усами, костистый нос, безмятежный отрешённый вид и открытый в храпе рот ещё пуще взбесили старпома. Не помня себя от ярости, он кинулся к боцману, схватил за плечи и затряс с силой, не столько грозно крича, сколько причитая с обидой:
                – Ну когда это кончится?! Вставай!.. Пароход на отходе – дел не початый край, а вы?! Вставай!
                В ответ только равнодушное боцманское постанывание и безвольно мотающаяся на длинной шее голова. Старпом рывком на себя посадил боцмана на кровати, прислонив спиной к переборке, и сбросил на пол ноги в сапогах. Боцманская голова упала на грудь без признаков жизни. Старпом взял её за подбородок и пару раз тряхнул:
                – Ну?! Очухался?.. Всё! Чтобы сегодня же твоё заявление об уходе по собственному желанию было у меня на столе!.. Нет – уйдёшь по-плохому!
                Боцман медленно пожевал губами. Сглотнул слюну. Приоткрыл бессмысленные глаза и пустым взглядом посмотрел на старпома. По-видимому, узнал его. Поднатужившись, поднял висящую плетью руку, вытер мокрый рот и пробурчал что-то бессвязное.
                – Поч-чему не отмаркировали пароход?! Где названье?! Где предупреждающие надписи?! – продолжал распекать старпом, держа голову боцмана за подбородок. Только было он убирал руку – голова снова падала. Боцман напрягся. Округлив глаза, словно что-то вспоминая, посмотрел на старпома:
                – Чи… чи… чиёо ты до…ся? – вдруг выдавил из себя с чувством и два раза икнул. Старпом, не отличавшийся уравновешенностью характера, за что и получил подпольную
кличку – Бешеный, чуть было не взорвался в буквальном смысле от такой дерзости подчинённого. Затопал ногами и сорвался на фальцет:
                – А-а! Пьянь хренова! В трюме сгною! Ну-ка, быстро на работу!.. И чтобы через час все надписи были на месте!
                Боцман, казалось, уже совсем потерял интерес к кричащему начальнику. Он снова икнул, пошарил ищущим осмысленным взглядом по углам кубрика, потом вдруг с придыхом гмыкнул, раздул щёки, схватил чей-то рядом стоящий сапог и стал утробно в него рычать, содрогаясь в конвульсиях.
                Старпом перевёл дух. Презрительно посмотрел на блюющего боцмана и продолжил речь:
                – Понажираются здесь, а я – отвечай за пароход. Всё! Хватит! Натерпелись! Прогул тебе сегодня ставлю!
                Боцман при этих словах оторвался от сапога, поставил его на место и слезящимися от перенапряжения глазами осуждающе посмотрел на старпома:
                – Ну рази так можно? Товарищ старпом! – укоризненно стал он наставлять своего непосредственного начальника. – Ты же, вроде, культурный человек. Мореходку недавно закончил, а ругаешься, как пьяная прачка. И в каюту к своим подчинённым врываешься без стука… Ты где воспитывался?.. Вот выйди и постучи, как следует… Тогда я буду с тобой разговаривать.
                Старпом, подумав, осёкся. Ему стало не то чтобы стыдно, а как-то неприятно за то, что боцман учит его правилам поведения. И хотя самолюбие было задето, он решил исправить положение.
                – Ну, ладно! – проговорил он недружелюбно. Хлопнул дверью – вышел в коридор. Развернулся и тут же, со значением, громко постучал в закрывшуюся за собой дверь.
                – Н-нельзя! – послышался за дверью мрачный боцманский голос. У старпома дыхание перехватило от такой выходки боцмана, но в это время на палубе злобно зарычал Додик.
                – Тьфу! – досадно сплюнул старпом и стал подниматься по трапу наверх.
Боцман тем временем снова завалился на койку и блаженно растянулся на чистых простынях.

                …На пирсе стоял флагманский капитан-наставник Майборода, не решаясь ступить на борт, устрашённый оскаленной мордой четырёхногого вахтенного.
                – В чём дело?! Почему у трапа отсутствует матрос? Завтра в море, а у вас даже названия нет на борту! – набросился он на старпома. – Что это за цирк? – указал на сидящего в повязке пса.
                – Щас разберёмся! – подходя к Додику, стаскивая через голову повязку и потрепливая его за ухо, пробурчал старпом. – Извольте не волноваться. К вечеру надписи будут на месте, – с иронией отрапортовал он наставнику. – Народу не хватает. Двух матросов ещё не прислали.
                – После обеда проверю лично, – покраснев от гнева, еле сдерживая себя, выдавил наставник и, резко развернувшись, пошагал к стоящему на другой стороне пирса траулеру.
                – Што б вы провалились все с такой работой! – злобно выругался старпом и пошёл в кают-компанию будить вахтенного матроса.
                Тот вскочил хоть и быстро, но долго таращил чуть раскосые глаза, не соображая ещё, где находится. Длинные его нестриженые волосы перьями торчали в разные стороны, как у индейца. На столе горой возвышалась закуска и запивка: пустые алюминиевые кружки, бутылки с «Малкинской» водой, очистки солёной сайры и сушёной камбалы, початая буханка хлеба и полная тарелка окурков от сигарет и папирос. Под столом стояла недопитая бутылка «Российской» водки.
                «Да-а, туды вашу мать, приятственная вахточка у вас здесь была», – снова распаляясь, подумал старпом. Молча, нагнулся под стол, двумя пальцами, как заразу, взял недопитую бутылку за горлышко, открыл дверь и с силой швырнул её за борт.
                – За-за-зачем? Михалыч! – сразу врубился в действительность матрос, протягивая руки за летящей бутылкой, словно желая броситься за ней вдогон.
                – Где второй штурман? Ты поч-чему, Абакумов, пьяный на вахте?! Устава не знаешь? Поч-чему бардак на судне?! Кто тебя меняет?!
                – Сичас уберу, – виновато засуетился матрос. – Я уже вторые сутки стою… А ревизор  ночью домой ушёл. За ним жена прибежала: дочери плохо.
                – Кто тебя меняет?
                – Подольский. Но он до меня двое суток стоял, когда Ремизов неожиданно списался, а замену не прислали.
                – Чёрт-те што! – чертыхнулся старпом, присаживаясь на банку  и продолжая возмущаться уже про себя: «Ты предполагаешь, а Бог располагает! Ну, прилеплю я этим кнутам  башмаки  – кто работать будет? И так полкоманды разбежалось… хорошо, хоть эти бичи остались… Здесь пьют, так в море безотказно работают…».
                – Ладно, – всё обдумав, вставая, уже мирно произнёс старпом. – Я пойду переоденусь, а ты отыщи трафарет с фамилией парохода в шкиперской, прихвати белила, беседку и – на корму.

                Через полчаса вернувшийся капитан-наставник увидел такую картину: на корме сейнера висит беседка… Придерживая одной рукой трафарет, на ней, на корточках, сидит старпом, держа в другой руке смоченный в белой краске кусок поролона и отбивает название сейнера, номер регистрации и порт приписки. А вахтенный матрос, свесившись через борт, даёт старпому Ценные Указания:
                – Вот тут потыкай, Михалыч… чё-то «я» плохо отпечаталось… (на корме уже красовались отбитые начальные буквы названия УПРЯ…). …Да не там… дай я спущусь, отпечатаю!
                – Помолчи, – беззлобно отругивался старпом, – а то я тебе сейчас натыкаю: так твоё «Я» отпечатаю…  Шлёпнешься в воду, а мне за тебя, кривого, отвечать…
                – Ты што это, Михайлыч, пример подчинённым личными действиями показываешь? – видя, что его указания выполняются оперативно, примирительно окликнул работающих с пирса Майборода.
                – А мы, с объединением колхозов в одну бражку, перешли на совмещённые профессии с пониженным окладом! – язвительно отшутился старпом. – Вы бы лучше, Николай Николаевич, отдел кадров попросили недостающих людей нам прислать! Сами же сказали: завтра в рейс!

                2.

                На переоборудование сейнера «Упрямый» под траловый лов минтая начальство дало десять суток. Судно только что вернулось из удачного спаренного рейса: сначала гоняли минтай на восточном шельфе Сахалина, потом цедили ловушкой сайру у Южных Курил.
                Рейсовое задание выполнили. Казалось бы – чего ещё? – получай расчёт и гуляй свои заработанные отгулы. Но в конторе наступили смутные времена. Объединение рыболовецких колхозов Камчатки произошло два года назад, и сразу залихорадило новое управление по всем показателям. Руководство в панике – не знает, как выгоднее добывающий флот по районам промысла расставить, на какую рыбу лучше всего сейнеры посылать. А сверху областной комитет партии давит – планы области по швам трещат – выставлять суда на промысел независимо от путин, потому что Камчатрыбпром новую кампанию повёл – держать плавбазы в море круглогодично, без ремонта, до полного износа: им постоянно рыба нужна.
Это, конечно, понятно, что рыба нужна постоянно, – добытчикам тоже было бы прекрасно, если бы она ловилась постоянно, а то ведь у неё свои законы: отметала икру, откосячилась и разбежалась. А у человека – свои, не поддающиеся логике: выставят колхозные сейнеры на безрыбье, а зарплата – от хвоста. Прошарахаются люди в море межпутинный период – ни рыбы, ни денег. А тут ещё, как назло, две такие необходимые для подъёма молодого управления путинные зимы морозы жестокие трещали. Охотское море – главный резерв выполнения планов – льды сковали. Сейнеры, как стаи Серых Шеек, шныряют по разводьям, не дают ледяным полям сомкнуться. Где поля сомкнулись – считай, всю стаю полонили. Молотят, бедные, винтами, упершись носами в ледовые перемычки. Копоть из труб – к небу хлопьями, а сами ни вперёд, ни назад – мощностей не хватает. Так и стояли, треща корпусами от ледового сжатия, пока специально направленные ледоколы и военные корабли не выводили их из сурового плена Охотского моря в просторный Тихий океан. Притопает такой сейнер по окончании рейса в порт – весь измятый, избитый и без рыбы. На берегу жёны больше заработали, пока мужья в море за живучесть судов боролись.
                И началось поголовное бегство рыбаков с этих прогарных судов. Половина плавсостава вообще из конторы уволилась в поисках лучшей доли. Работать некому, хоть на прикол сейнеры  ставь. С тех пор закрывает начальство свои глаза на все, как оно выражается, негативные явления в экипажах, с повальным пьянством сделать ничего не может. А может, и не хочет: пусть лучше пьют да с претензиями не лезут. А рыбаки и не предъявляли претензий. Кто бы их стал слушать? Просто пили и просто увольнялись. А областной комитет коммунистической партии Советского Союза в своей резолюции просто вписал отдельным пунктом: «…обязать Камчатрыбколхозобъединение помесячно выставлять на промысел добывающие суда в количестве не менее 15 единиц». И хоть ты застрелись, а не выполнить такое постановление начальнику КМПО дороже обойдётся.
       Вот в такой межпутинный рейс и должен был выходить океанский рыболовный сейнер «Упрямый».
        На календаре шла вторая половина октября. «Очей очарованье!» – самая прекрасная пора года в Петропавловске-Камчатском, когда отхлестали летние дожди, развеялась туманная морось, а пора осенних циклонов ещё не наступила. На безоблачном небе ласково светит мягкое солнце. Огненной рыжиной полыхают верхушки Никольской, Петровской и Мишенной сопок, заросшие каменными берёзами, жёлтая листва которых отсвечивает краснотой тихой вечерней зари. В такое время года, наверное, даже грех выходить в море. Тем более, когда заведомо знаешь, что идёшь на верный прогар. Готов хоть на операцию лечь по поводу ни разу не обострявшегося аппендицита. Что и сделал немедленно, после прихода с сайры, капитан «Упрямого». А половина команды разбежалась в течение недели, имея всеразличные уважительные причины: семейные обстоятельства, тяжёлые болезни родственников, нечаянная утеря паспорта или диплома и многое другое, из-за чего «хотел бы, да не пойдёшь в море».
      Начальник отдела кадров, не скрывая враждебных чувств к симулянтам, записывал их фамилии в свой чёрный талмуд, напутствуя откровенными угрозами: «Ну, что ж! Не хотите пойти мне навстречу?.. Я вам это припомню!.. Гуляйте пока…». И припоминал.
      Не припоминал он только «порядочным» рыбакам, коими считал тех, кто прежде, чем к нему обращались, преподносили сувениры, например, в виде запасной части к личному автомобилю или в виде даров моря – бочонок с отборной, индивидуально засоленной селёдкой. На порядочных он никогда не сердился. Прощал даже тогда, когда те шли против его воли, не желая выручать – затыкать своей персоной штатную дырку на прогарном пароходе, знал, что они в долгу не останутся. И эти, порядочные, деятели всегда работали на порядочных судах, ставших впоследствии называться рыбаками БЕЛЫМИ за минимальный труд на лёгкой рыбе и большие заработки. А все штрафники и те, кто не мог или не хотел преподносить ему подарки, сгонялись на прогарные сейнеры – ЧЁРНЫЕ пароходы.

                3.

             Старпом сам по себе был человеком энергичным, уверенным в себе, а посему «совал нос в каждую дырку», как не раз ему выговаривали. И ещё ему говорили, что когда-нибудь нос ему прищемят или оторвут совсем, но он не обращал на такие нелепости внимания, потому что был по характеру незлобив и незлопамятен, хотя и очень вспыльчив. Вспыльчивость эта появилась у него около полутора лет назад, когда он стал работать старшим помощником капитана. Дело в том, что ему всего-то от роду было двадцать три года, из них только четыре года он отработал на колхозном флоте.
Когда он был вторым штурманом, вся судовая жизнь, которая висела на их старпоме – розовощёком, крикливом сорокоте Петровиче, – его как бы не касалась. Своё дело он делал добросовестно: водку не пил, вахты стоял строго по графику, продукты, которые ему полагалось получать на коллективное питание по штату, получал вовремя. Остальное было вне его компетенции. Единственное, что доставляло ему неудовольствие, – выгонять бичей с парохода при стоянках в порту после двадцати трёх ноль-ноль.
Рабочий день на сейнере обычно начинался с командировки за пивом золотых копыт. Золотые копыта – гонцы – объявлялись на судне сразу же по его приходу в порт, когда рыбаки широкими жестами начинали пускать деньги по ветру. Гонцом мог быть и молодой, рано спившийся рыбачёк, и старый прожжённый бичара, уже не принимавшийся нигде на работу. Возраст тут не учитывался. Если у тебя нет денег, а ты хочешь выпить – будь мальчиком на побегушках. Хватай пару двадцатилитровых канистр и беги в очередь за пивом (для начала), пока команда разбирается с судовыми работами.
От силы час после засылки гонца матросы показывали чудеса трудолюбия: шкрябали, драили, красили, маркировали, растили гаши  и сплесени . Но вот на горизонте замаячивала ковыляющая, согнувшаяся под тяжестью двух раздувшихся канистр фигура гонца, и все работы мигом прекращались. В предвкушении прохладительного похмелья на помощь уже спешили страждущие добровольцы палубной команды, малость вчера перебравшие. Под одобрительный гул матросских голосов канистры втягивались в носовую тамбучину , и работам объявлялся перекур. Кто-то бежал на камбуз  за кружками, кто-то лез на ботдек , обрывал оставленную после рейса специально для таких случаев подвяленную камбалу, кто-то рассовывал по рундукам  разбросанную по нижним койкам робу , чтобы освободить побольше места для «заседания».
…Когда кружки расставлялись, нарезалась прозрачная, с толком засоленная и провяленная камбала, заседание открывалось. Боцман, громко булькая канистрой, разливал по кружкам резкое, яростно пенящееся пиво. Начиналась процедура дегустации. Первые кружки выпивались залпом. Только видно было, как ходят кадыки под запрокинутыми на спины головами. Потом слышались поочерёдные кряканья и вздохи облегчения:
– Ах-хх!
– Ох-хх!
– Х-хорош-шо! Где ни бывал на материке, нигде пива лучше камчатского не пил!
– Ха! Сказанул! Здесь вода – такой на материке поискать! Вот и пиво отличное.
– Говорят, камчатское пиво первое место по вкусу занимает по Сибири и Дальнему Востоку?
– Ты чё-о?! Ему и московское в подмётки не годится!

                *       *       *
Через некоторое время в кубрики спускался, как бы чем-то недовольный, старпом Петрович.
– Ну что, кнуты? Опять пиво дуем? – и обращался к боцману: – А оттяжки на стрелах за тебя кто? Достоевский будет делать?
– Петрович! Петрович! – убедительно вещал боцман, снова булькая канистрой. – Што ты переживаешь? Сделать оттяжки – что два пальца обмочить! На-кось вот, хряпни кружечку с устатку! Ты такого пива, как сегодня, никогда не пивал, – и протягивал налитую всклень, со стекающими по стенкам хлопьями пены, кружку. – Сделаем мы твои оттяжки! Ты только поправь подтяжки! Щас, допьём и сделаем!
– Ну, ладно, – нехотя уступал Петрович, принимая из рук боцмана соблазнительный напиток. – Если только кружечку?
Ещё немного погодя, как будто нюхом чуя дармовщинку, в кубрик начинали стекаться знакомые и незнакомые рыбаки с соседних пропившихся судов и бичи с берега.
– А-а-а!.. Лёха!
– Андрюха-а! Сто лет бы я тебя не видел!
– Проходи! Садись! – тесня сидящих, освобождал кто-нибудь около себя место для очередного заседателя. – Это мой лепший кореш! Вместе на «Кайре» на дрифтерную селёдку ходили!
…С каждой кружкой разговоры становились всё оживлённее, народу в кубрик набивалось битком. Табачный дым прямо-таки выедал глаза, хотя дверь и оставалась открытой… Через час канистры пустели.
– Так-с! – снова делался недовольным Петрович. – Давай, боцман, выводи людей на работу. Кровь из носу – сегодня оттяжки нужно сделать.
– Всё, Петрович, железно! Ты иди. Не волнуйся, щас выходим.
Старпом уходил.
– Ну, чё, мужики? – обращался боцман к присутствующим. – По-рублю-у! – и взмахивал в воздухе сжатым кулаком, как шашкой.
Намёк понимался правильно. Все, даже и те, кто не имел денег, начинали шариться по карманам. На стол ложились смятые рубли трёшки, пятёрки..., звякала разнокалиберная мелочь. К одиннадцати часам гонец уже бежал, стараясь успеть к открытию вино-водочного магазина. Гости оставались ждать в кубрике, а матросы во главе с боцманом выгребались на палубу и, уже без энтузиазма, принимались за злополучные оттяжки.
К полудню с раздутым, перекособочившимся, еле застёгнутым дежурным портфелем, набитым водкой и вином, возвращался гонец. Начиналось время обеденного перерыва. Часто такой обед затягивался до конца рабочего дня, изредка перемеживаясь перерывами для работы – когда раздосадованный непрекращающимся застольем старпом спускался в жилые помещения и, грозя списанием и прогулами, выгонял матросов наверх. Но только он уходил, матросы снова исчезали с палубы. А гонец время от времени, пока был в состоянии держаться на ногах, делал ходки к вино-водочному отделу.
После рабочего дня из носовых кубриков ещё долго слышались жаркие споры, штормовые воспоминания, клятвы в вечной дружбе и уважении друг к другу. С наступлением сумерек женатые спохватывались, что их ждут дома, и начинали по одному выкарабкиваться из тамбучины, еле перекидывая ноги через высокий комингс .
Оказавшись на палубе, они изо всех сил пытались держать себя трезво: напрягались, раздвигали плечи, выпячивали грудь, стараясь не шататься, и были до смешного похожи на напыщенных фазанов. А кое-как перебравшись по трапу на причал и думая, наверное, что их никто уже не видит, расслаблялись и уходили сгорбленной тяжёлой походкой, выписывая на пыльной дороге неописуемые вензеля.
А в каюте – те из оставшихся, кто не упал, продолжали свой вечерний отдых до тех пор, пока ни выпивались все остатки. Бывало, опустошался за компанию и чей-нибудь попавшийся на глаза одеколон.
В свои вахты ревизор всегда в это время делал обход и выпроваживал гостей. Вот тут и начиналось самое интересное. Часто подобные обходы заканчивались драками.
Ревизор спускался в кубрики – там уже устанавливалась полная тишина. На нижних койках по двое, а то и по трое, вповалку, валетами, спали пьяные бичи и не имеющие своих домов члены экипажа. И, как всегда, по закону подлости, кто-нибудь из них вырубался, «не докурив последней папиросы». Она дымилась, еле зажатая в его скрюченных пальцах, готовая вот-вот упасть на засаленное под ним байковое одеяло. И лишь один, иногда два оставшихся в «живых», сидели, согнувшись над столом, раскачивались и пускали пузыри: бурчали что-то бессвязное себе под носы – беседовали.
Ревизор начинал тормошить их за плечи – поднимать, приговаривая громко, чтобы быстрее доходило до их сознания:
– Вставай! Вставай! Вставай! Вставай!.. Ну?! Проснулся?! – наклонялся над продравшим глаза гостем. – Всё?! Отдохнул?! Давай, собирайся домой!
Ему, конечно, было прекрасно известно, что у этих людей нет дома. И было обидно за них и жаль их, несомненно, когда-то уважаемых, многие из которых с высшим образованием, принесших государству немалую пользу. Столкнувшихся с определёнными жизненными трудностями и не получивших от своего государства поддержки в виде реализованного права на жильё, хотя бы отдельную коморку, где можно было бы укрыться от надоевших за день проблем и людей – побыть наедине с самим собой. У них не было дома, а потому их считали бичами. Конечно, у многих из них когда-то были семьи, у многих были и квартиры. Но жизнь моряка – отнюдь не романтика, к которой государство нас специально приучает с детства, заранее программируя в нас подготовленность к лишениям и голому энтузиазму, не желая заботиться о быте и социальном благе. Случилось – распадается семья. Подавая на развод, жена знает, что ребёнка, а значит и квартиру, суд оставит ей. А ты? Любишь море? Романтику? Вот и иди туда, в свою стихию. Начинается неустроенная судовая жизнь. В море от тяжких дум отвлекает тяжёлая физическая работа, а на берегу – водка. А чем же ещё заполнять такое большое количество оказавшегося на берегу свободного времени? Куда можно пойти отдохнуть в нашем городе (где всего одна улица), кроме кино и ресторана, и где ты сразу становишься никому не нужным? Если только, может быть, ярким ресторанным девицам, и то только в том случае, если у тебя карманы набиты купюрами.
Жизнь в твоих глазах сразу обесценивается. Она тебе становится не нужна. Ты начинаешь
её прожигать, чувствуя себя лишним в ней на берегу. А через некоторое время наступает момент, когда ты становишься ненужным и в море. Море лечит от жизненной береговой тоски, но оно не вылечивает от болезней и старости. С годами ты зарабатываешь в нём радикулит, ревматизм, гастрит, язву желудка, но не зарабатываешь тех денег, которых бы тебе хватило на лекарства для лечения профессиональных заболеваний и обеспеченную старость. И когда ты оказываешься на мели, ты начинаешь понимать, что ты одинок в нашем коллективном обществе, которое так ратовало за твои человеческие права, пока ты к нему не обращался со своими бедами и успел уже отвыкнуть от него за длительные, многочисленные свои рейсы.
У тебя нет дома, у тебя нет семьи, у тебя нет больших денег, ради которых ты ходил в моря, чтобы по-человечески жить на берегу, и они оказались не такими уж большими, как тебе это хотело внушить государство. Семье их хватало от одного твоего рейса до другого. А, посмотришь, – тот же начальник отдела кадров живёт себе на берегу и радуется. За то время, что ты скитался в морях, он получил твою квартиру, купил предназначенную тебе профсоюзом машину, построил заработанную тобой дачу и не приобрёл твоих болезней, потому что по твоим путёвкам каждый год ездил отдыхать в открытые для тебя дома отдыха. Он ведь тоже пользуется такими же льготами, как и ты, и он же не виноват, что тебе ездить на курорты, из-за работы в плавсоставе некогда. Да и опаздываешь ты всегда к делёжке путёвок и машин. В это время ты уже в море или ещё в море, как потом тебе объясняют в базовом комитете профсоюза.
  Что мог для них сделать Ревизор, если они сами на себя махнули рукой? К тому же бессовестно надоели пьяными оргиями. А на судах, между прочим, существует устав, который он, как вахтенный штурман, обязан выполнять. Распивать спиртные напитки на судне и находиться посторонним в нетрезвом состоянии после отбоя категорически запрещено. А устава он, как молодой специалист, ещё придерживался строго. И не только поэтому. Сколько уже колхозных судов по пьяной лавочке горело? Взять, «Кичливый». Пока спохватились – в носовые помещения не войти: дым клубами и огонь синим пламенем. Пришлось весь отсек затапливать. А когда затушили и откатали  воду – в каюте два трупа, причём моряки не задохнулись и не сгорели, а захлебнулись. Это до какой степени упиться надо, чтобы ни на дым, ни на огонь не среагировать, ни на воду?
Впрочем, трезвых, которым идти было некуда, он не выгонял. Просил только, чтобы не курили в постелях. Прочих буквально выталкивал, если не уходили. Хотя не так-то легко это было сделать. Откроет разбуженный им «гость» оловянные глаза и смотрит исподлобья, не соображая: ни где находится, ни кто он, ни что с ним.
– Ну?.. Проснулся?.. Давай, иди отсюда. Это пароход, а не бичхолл.
А тот всё смотрит. Молчит и смотрит. Никак не врубится в реальность.
– Давай-давай, вставай. Иди домой, – продолжает тормошить его за плечи Ревизор.
– А и-идея-а?.. – еле выдавливает из себя разбуженный.
– Никакой идеи не принимаю, – острит в ответ штурман.
– А и-идея-а… н-нахожусь?
– Ты на «Упрямом» находишься. А вот к кому пришёл, я что-то не пойму… – начинает разговаривать с ним ревизор, громко и отчётливо выговаривая слова, больше для того, чтобы тот снова не уснул.
– К-к… к Николаю… к-к… к матросу.
– А где он твой Николай?
– …Домой ушёл, – немного пошевелив извилинами, произносит тот.
– Ну, а ты тогда, что здесь делаешь? Давай, и ты собирайся.
Некоторые уходят, молча, сами, но есть и другой тип бичей, которые ещё не считают себя пропащими. Эти начинают качать права.
– А т-ты х-хто такой?
– Я – вахтенный штурман. – Ревизор тут же подносит к глазам очнувшегося свой левый рукав, на котором красуется синяя с белой полосой повязка дежурного. На одних это действует успокаивающе, а другие – плевать хотели на все эти повязки, на штурманов и прочих вахтенных: пошёл на хрен – и всё. Вот тут и приходится применять силу. Бывало, что и самому доставалось. «Нет, – думал ревизор, – когда я стану старпомом, у меня такого бардака не будет». Глупый. Он думал, что, получив маленькую власть, одним махом решит все образовавшиеся в рыбацкой жизни
перекосы. Репрессивными мерами он может чего-то и добьётся положительного на своём судне – временного благополучия, а как решить все проблемы на многих других судах? Как решить их в изначально извращённой всей нашей социальной системе? Неужели капитаны и старпомы, работающие на флотах российских до него и работающие сейчас, были простачками и не пытались навести порядок на своих судах?
Тогдашний их капитан находился в отпуске. Семья и квартира у него были на материке, и он, обзаведясь блатом у начальника отдела кадров, после каждого рейса навострился безо всяких для себя замен летать домой. Свалит сейнер на старпома – и полетел. А перед выходом в рейс дают ему телеграмму: судно отремонтировано, выход в море тогда-то – тогда-то, вылетай.
…Такая жизнь на судах, стоящих в порту, повторялась изо дня в день, из рейса в рейс, с редким незначительным разнообразием. Работать по-настоящему начинали за неделю до отхода. День и ночь, прихватывая субботы и воскресения. Ревизору иногда самому хотелось напиться до отупения, чтобы не видеть этих надоевших пьяных морд, не вращаться среди рассуждений этих деградировавших умов, но он был молод и здоров, обладал какой-никакой силой воли и… другими интересами. И чтобы не видеть всего происходящего на судне, отстояв вахту, он на целый день уходил в город. На сейнер возвращался только переночевать.

                4.

          Вот уже неделю старпом заправляет подготовкой к предстоящему рейсу. Нового капитана всё ещё не присылают, и кто придёт – неизвестно. Ходят слухи, будто направят Давыдова. Но кто такой Давыдов, старпом не знал и вообще впервые слышал, что есть такой капитан.
– Та ты щё-о? Давида не знаещь?.. Та это же лучший капитан на весь колхозный флот! – удивился второй механик, давешний выпускник Одесской мореходки, когда однажды в кают-компании зашла речь о достоверности слухов. – И человек – во! – отогнул механик большой палец на сжатом кулаке, – я с ним ещё в колхозе «Тумгутум» работал. В Анадырь на треску ходили.
Старпом сразу почему-то засомневался в человеческих качествах ещё не знакомого ему капитана, когда о нём с таким восхищением отозвался второй механик Сеня. Дело в том, что механик был большой охотник до разгульных компаний и почти всегда свою вахту проводил не на рабочем месте, а в матросских кубриках, забывая даже о том, что в машинном отделении у него молотит чачик – четырёхтактный вспомогач, работающий на освещение и палубные механизмы. Однажды по этой причине в экстренном порядке пришлось менять движок, когда он, оставленный без присмотра, почему-то пошёл вразнос, а потом заклинил.
Как истинный одессит, Сеня сумел без морального и материального для себя ущерба выкрутиться из этой истории, но урока из происшедшего всё равно не вынес. И поэтому в машинное отделение его можно было, даже после случившегося, загнать только командирским тоном.
Так что, зная Сеню, старпом мог себе представить, что означает в его понятии «человек – во!». Хотя громкая фамилия, известная всем из истории войны 1812 года, заставляла заочно уважать её владельца. Давыдов. Но капитан почему-то представлялся не в пример герою далёкой Отечественной войны – высоким и плечистым, с обветренным, продублённым штормами мужественным лицом. Стереотип, сложившийся в его воображении о людях морской профессии под впечатлением прочитанной в отрочестве маринистики.
Но это было лишь мимолётное размышление о соответствии фамилии должности. В принципе старпому было всё равно, кто придёт капитаном. Он любил свой старенький сейнер, работал на нём с душевным удовольствием и знал, что в обиду его не даст даже разухарски настроенному капитану-простодыре.
Перед обедом заявился второй штурман. Молодой человек – примерный семьянин, женившийся ещё на третьем курсе мореходки. По возрасту моложе старпома на пару лет.
– Ты почему вахту бросаешь? – набросился на него старпом, чуть только тот шагнул через комингс в кают-компанию.
Ревизор полыхнул на старпома раздражённым взглядом, но промолчал.
– Я вот тебе, для порядка, вкачу выговор за халатное отношение к своим обязанностям…
– Да хоть десять! – прервал его нравоучения штурман, вспыливая не на шутку. – Может быстрее эти поганые моря брошу! Там вкалываешь, как проклятый, придёшь домой – и здесь тебе ни выходных, ни проходных. Я отгулы просил! Почему не дали?! Замены нет? Тоже мне, нашли пароход! От кого сторожить?! От бичей? Да это не судно, а лодка моторная! Её в порту просто-напросто цепью к берегу надо приковывать, а двери на замки закрывать, тогда порядка больше будет!.. И одного сторожа на неё будет достаточно!
– Ты мне это брось, – сбивая накал обстановки, уже миролюбиво проговорил старпом. Он и сам часто над этим задумывался. Что за работа? Вся построена на выговорах и энтузиазме рыбака. – На это устав есть.
– Плевать я хотел на твой устав, когда у моей дочери приступ астмы! – всё ещё не мог успокоиться ревизор. – Этих уставов я тебе тыщу могу написать!.. Устав на судне троих штурманов в штате предусматривает, а где он у нас – третий?! Может для больших морозильных траулеров твой устав и пригодится – там, у капитана помощников целых четыре!
– Ну, ладно! Хорош распространяться! Поговорили! – снова повышая голос, прекратил спор старпом. – Имей в виду: чтобы больше такого не было!
Штурман перестал спорить, нервно отошёл к двери, облокотился на задрайку  и уставился в дверной иллюминатор на сверкающее под солнцем водяное зеркало бухты. Было видно, что доводы старпома его не убедили. Наступило минутное молчание.
Со стороны палубы, заглядывая в иллюминатор, кто-то стал дёргать дверь, пытаясь её отдраять. Дверь не поддавалась. Ревизор ударом ладони по задрайке со своей стороны снизу открыл дверь и равнодушно посторонился, пропуская в кают-компанию сутуловатого незнакомого человека среднего роста, озирающегося застенчиво по сторонам.
– Кто у вас будет старпом? – голосом обращаясь к старпому, а глазами бегло осматривая кают-компанию, скромно осведомился незнакомец. Кажется, на этом сейнере ему бывать не приходилось.
– Ну, я, – недовольно проговорил старпом, неприязненно окидывая взглядом пришельца с ног до головы: «Вот денёк выдался! Тут со своими не разберёшься, а ещё этого принесло. Курьер, наверное. Куда-нибудь в контору вызывают».
Перед ним стоял худощавый мужичок лет сорока с землистым лицом бедного крестьянина, которого будто только оторвали от сохи.
– Я ваш новый капитан, – как-то нерешительно проговорил «мужичок», видимо стушевавшись после такого нерадушного приёма.
В кают-компании повисла неловкая пауза. Чувствовалось, что всем троим было неудобно. «Кто же знал, что этот крестьянин окажется капитаном?» – стал внутренне оправдывать свою дерзость старпом. И не подавая виду, что смутился, только смягчив тон, он представился:
– Георгий Михайлыч меня зовут. А мы Вас уже заждались… Давайте направление – пойду приказ писать о вашем назначении. – Потом, порывшись в карманах кителя, извлёк ключ и протянул капитану. – От вашей каюты.
– Василий Ильич, – представился капитан. Взял ключ и уже более твёрдым голосом (пришедшим к нему вместе с элитным ключом) осведомился:
– Што тут у нас делается? Когда, думаешь, в рейс выйдем?
– В рейс?.. Надоели уже выгонять! Каждый день толкачи из конторы на пирсе обретаются. На переоборудование и отдых десять дней дали, а сами команду укомплектовать не могут… Делаем, насколько сил хватает. Дооборудоваться-то мы и в море сможем, а спасательным плотам срок вышел – на переукладку отвезли. И вот, холодильники в ремонте, – показал старпом рукой в сторону пустующей в переборке ниши, где должны стоять два больших бытовых холодильника. – Через три дня только будут готовы.
– Ну, это их работа – в рейс выталкивать, – проговорил капитан, – на них сверху давят. А наше – стоять, пока не будет всё подготовлено. – Он что-то прикинул в уме, потом произнёс: – Три дня… Значит через недельку уйдём.
– И мне ещё продукты завозить, – подал от двери голос ревизор.
– А вы будете второй помощник? – повернулся к нему капитан.
– Да, – утвердительно кивнул тот. – Но я ещё не знаю, пойду ли в море. У меня дочь заболела.
– И старший механик уходить хочет. Замену ждёт, – вставил старпом.
– Так… Так, – снова что-то прикинул капитан. – Ну, стармеха я найду. Есть у меня на примете хороший специалист, работал со мной на прежнем сейнере… А вы, – он снова обратился к ревизору, – быстрее думайте. Время не терпит.
В это время с грохотом настежь распахнулась противоположная входная дверь, и в кают-
Компанию, пригнувшись и шатаясь, ввалился пьяный помятый боцман в разноцветных комнатных тапочках на босу ногу. Все взоры повернулись к нему.
– Ну, ты што тут шарахаешься, как моль яблонная на свет? – потемнев лицом, в очередной раз испытывая неудобство перед капитаном – теперь за своего подчинённого, встретил его вопросом старпом. – Когда делами начнёшь заниматься?
Боцман, растопырив как у таракана, колючие, пшеничного цвета усы, исподлобья враждебно поглядел на старпома. Посторонних он не замечал. А может и замечал, да мало ли кого носит нелёгкая по пароходам. По-видимому, он зашёл в кают-компанию хлебнуть с устатку компоту, но напоровшись на упрёк старпома, забыл о своём намерении и теперь стоял в раздумье, сверля того взглядом. Потом что-то вспомнил и презрительно, чётко выговаривая слова, произнёс:
– А ты… Ж-жора… коз-зёл!
Старпом от неожиданности втянул голову в плечи и инстинктивно, как перед опасностью, резко напрягся. Глаза его сверкнули гневом. Капитан недоумённо переводил взгляд со старпома на боцмана, с боцмана на старпома…
– Ты зачем моего кореша побил?
– Иди проспись! Потом говорить будем, – скосясь на капитана, сдержанно выдавил из себя старпом. – Когда друзей в гости приглашаешь, предупреждай, чтобы они здесь по-пьяне не выступали.
Боцман прошёл сквозь строй расступившихся перед ним командиров и, развернувшись возле пустой ниши, снова напустился на старпома:
– Не твоё дело!.. Тоже мне, начальник нашёлся!.. Давно ли матросом у меня работал?!. Это мой кореш… А ты – козёл!..
Старпом побагровел от напряжения, чувствуя на себе любопытные взгляды ревизора и капитана, но снова сдержался, только раздражённо проговорил:
– Иди. А то и ты щас получишь.
– Ия-а-а? – нагнулся над ним в насмешке боцман. – Ах ты, гад…
Сделать и сказать больше боцман ничего не успел. Прямой старпомовский удар правой в лоб резко выпрямил боцмана, а удар левой ногой в промежность снова согнул его, но теперь пополам, и боцман, не разгибаясь, скойлался  в нише от холодильников. Подоспевший на шум в кают-компании вахтенный матрос кинулся со вторым штурманом вытаскивать боцмана из этого очкура . Сразу успокоившийся и размякший боцман, повиснув на их руках и еле передвигая ногами, молча поковылял в каюту.
Всё это произошло так стремительно, что никто из присутствующих не мог пока ничего сообразить. Старпома бил мелкий мандраж. Капитан неодобрительно посмотрел на старпома, но ничего не сказав (чёрт их знает, что у них здесь за порядки, всякое он видел за многие годы работы на колхозном флоте, разберёмся), стал открывать дверь своей каюты.

                5.

             Прилетел Георгий на Камчатку по распределению из южного бассейна «Азчеррыба», после окончания Ростовского-на-Дону мореходного училища Министерства рыбного хозяйства СССР. Со штурманским образованием, но без рабочего диплома. Не сумел за время учебных практик выплавать необходимый ценз на штурмана и первый рейс на «Упрямом» делал в должности матроса. Боцман – тогда ещё не потрепанный жизнью и водкой, беззаботный остряк Серёга, учил его растить гаши, работать на турачке , майнать  и выбирать якорь на брашпиле, прочим премудростям судовой жизни и приговаривал:
– Учись, студент,  и легче, и быстрее науки штурмана ты будешь постигать!
Все боцманские поручения Жора выполнял безотказно. Без понуканий лез в самую трудную и грязную работу, потому что знал, что, став штурманом, ему придётся требовать хорошую работу с боцмана. А как он будет требовать, если боцман будет иметь основание в любое время сказать, что он сам был сачком? И Серёга так привык к безотказности Студента, что тот стал первым его помощником на палубе. Привыкли к этому и матросы. Благо, когда есть на судне такой чокнутый
труженик. Можно, например, после выборки трала и вздремнуть часок-другой – Жора с боцманом
доделают оставшуюся работу по подготовке к замёту, пока сейнер забегает на траление.
Лопнул ли шкентель  -- Жора, помоги отрубить и зарастить новый. Сниматься ли с якоря – Жора, смайнайся в форпик , поукладывай якорь-цепь. Смыть ли палубу – Жора, подсоедини и протяни шланг… «Ни сна , ни отдыха измученной душе, – возмущался про себя Георгий, но внешне виду не показывал. – Один рейс перетерплю, но если бы пришлось второй с этими бичами делать, – злился он на отдыхающих в это время остальных рыбаков, – я бы им дал: Жора – туда, Жора – сюда».
Потом, работая штурманом, боцмана непосредственно он не касался – каждый выполнял свою работу, и потому отношения их оставались (под впечатлением первого рейса) дружескими. Но к этому времени от вольной холостяцкой жизни и постоянных друзей, боцман всё чаще на берегу стал ударяться в загулы. Его четырёхместка гудела.
– Ты бы хоть тётку какую нашёл с квартирой. Всё бы меньше водку пил, – как-то, между прочим, сказал ему Жора.
– А ты чё не ищешь? – в свою очередь поинтересовался Серёга.
– Ну, ты же знаешь: у меня подруга на материке осталась. Вот ещё рейс схожу – полечу жениться.
– А, может, у меня тоже на материке подруга? – вопросительно взглянул тот на Георгия…
– Ну, вот ты женишься. А куда свою молодую жену привезёшь?
– Н-ну… – задумчиво протянул Георгий, – квартиру сниму где-нибудь… Мало ли… Надо сначала жениться!
– Да нет, – отрицательно помотал головой боцман, – сначала надо квартиру получить, а жениться потом всегда можно… Я ещё немного подожду. Может сейчас, после объединения колхозов, и мне дадут квартиру в городе? Дают же другим?.. А искать тёток с квартирами… боюсь, так и останусь в примаках. Не хочу зависимости. Женишься на квартире и будешь восемнадцать лет алименты платить. Они первых-то своих мужей куда подевали?
Так и жил боцман на судне, перебиваясь случайными женщинами. Жора после очередного рейса женился. Но сколько трудов ему стоило привезти жену на Камчатку – одному Богу известно. Сколько кабинетов он обошёл, чтобы сделать вызов в закрытую вояками зону? – в своей организации, горкоме, отделе внутренних дел.
           – Куда же мы её вызовем? Квартиры нет? Если мы её вызовем – мы её и квартирой должны обеспечить.
             – Да не надо её обеспечивать! Я уже нашёл квартиру на два года. Хотите – расписку дам, что не буду от вас требовать, – увещевал Георгий розовощёких, холёных слуг народа.
            – Ну, это вы все так говорите, пока не привозите сюда жён, – был ему везде один и тот же ответ.
            В конце концов он плюнул на все хождения по мукам, нашёл в народе похожую на жену девушку с городской пропиской, уговорил её дать на время паспорт и привёз по нему свою жену.
            Вот когда он вспомнил слова боцмана: «Сначала надо квартиру получить». А как её получить молодому специалисту, если даже ветераны производства на очереди стоят по десять-пятнадцать лет?
            Пока он прописал жену – постарел лет на пять, а сколько нервных клеток загубил? Чуть инфаркт не случился.
           – Как это, – спрашивают у него в райисполкоме, – вашей жене без вызова и пропуска в Москве билет могли продать?
           Не скажешь же, что контрабандой привёз.
           – Да вот так и продали. Она же в мой паспорт вписана.
           – Не могли они этого сделать. Скажите фамилию кассира, которая вам билет выписала! Разобраться бы надо.
            – Извините. Мне только и хлопот, что фамилии кассиров запоминать, – огрызался Георгий.
            Слава Богу, нашёлся добрый заместитель начальника в объединении колхозов – посоветовал, похлопотал – помог. После того, как она фиктивно будто бы устроилась поваром на подошедший из новостроя большой морозильный траулер – её прописали. По профессии Людмила была педагог, а прописали её… по флоту Камчатрыбколхозобъединения. Ну да ладно. Флот базируется в Петропавловске, а значит, прописка приблизительно городская. Почему приблизительно? Потому что с этой пропиской она могла только лишь жить в городе и работать. Другими же правами она не располагала. Например, она не могла пользоваться услугами проката, услугами городских библиотек и многими другими, где требовалась конкретная городская прописка. Но теперь она могла уволиться с флота и устроиться по призванию. Наконец-то наступила светлая полоса в жизни молодожёнов, когда можно было забыть о впустую затраченном времени на хождения по начальству.
   …Снимали они маленькую комнатку с отдельным входом в частном доме. И пускай высоко на сопке находился этот дом: так высоко, что пока по извилистой, занесённой снегом тропке взбуксуешь до парадного подъезда – с тебя семь потов сойдёт, и задыхающееся в спёртой груди сердце готово выпрыгнуть через горло на свежий воздух – влюблённые не расстраивались. А когда из гнилого угла – от северо-востока – задувал вьюжный мокрый норд-ост и по самую крышу заносил их райский уголок, – молодожёны только смеялись: природа потакает их счастью, отгородив сугробами от прочего, ненужного им сейчас мира.
   Что светлые и чёрные временные периоды сменяются в жизни, как полосы на тельняшке, Георгий заметил ещё в мореходке. Особенно часто такие полосы чередуются у людей самостоятельных, не ищущих благоволения у властей имущих. Но, что одна из этих полос, чёрная,  пойдёт теперь в его жизни сплошной широкой и жирной транспортёрной лентой, он предположить не мог. И всё из-за этой самой маленькой ячейки социалистического общества, которую по всем пунктам Конституции взяло под свою опеку государство, – семьи.
   Чтобы не прервался стаж педагогической деятельности, Людмиле немедленно надо было устраиваться на работу по специальности (пока она обрела прописку – истёк допустимый для этого времени предел). Нельзя сказать, что учителей в городских школах не хватало, но периодически они требовались, даже объявления в областной газете «Камчатская правда» об этом печатались. Однако, куда бы она ни приходила, везде, посмотрев на неё, директора школ смущённо, но как будто не замечая её беременности, разводили руками: извините, уже приняли. Беременность у Людмилы была ярко выражена. Срок перевалил за шестой месяц. Кому нужен такой учитель? Два месяца работы, а потом плати декретные и послеродовые. А школа и сама – бедный родственник у государства – постоянно нуждается в материальных фондах.
    Опять пришлось искать влиятельного человека, который хоть как-то помог Людмиле трудоустроиться… уборщицей в городскую среднюю школу. Стаж всё равно прервался, одно успокаивало, что школа рядом с домом находилась – внизу, под сопкой. Не придётся ей, беременной, ходить за семь вёрст киселя хлебать. Да уверенность, что после родов в любое время ей там место предоставят, уже по специальности. Хорошо – всё это происходило и утрясалось в период его межрейсового нахождения на берегу – он помог ей и потому, уходя в море, оставлял свою молодую беременную жену хоть и в чужом доме, без родных и близких, но при деле. А через некоторое время получил в море радиограмму: «Ушла декрет рожать лечу матери целую люблю твоя Люда».
Всё правильно. У них и был перед его отходом разговор на эту тему. Кто её будет отправлять в роддом? Кто её будет навещать? Кто будет забирать оттуда с ребёнком? Вечно пьяная хозяйка с инвалидом-хозяином? Конечно, лучше к матери, на материк.
Перед окончанием рейса пришла «радио срочно» от тёщи: «Поздравляю сыном богатырь 4200 рост 58 самочувствие Людмилы хорошее мама».
По возвращении в порт Георгия рекомендовали  на должность старшего помощника капитана, но он отказался по семейным обстоятельствам. С громом и скандалами, кое-как, выбил свои отгулы за рейс и, дождавшись замены, улетел за женой и сыном.
Хозяева за ними комнату сохранили, но в связи с пополнением семейства, крикливостью младенца, плату за жильё накинули на четвертак. «Это уже дело десятое! – счастливо говорил жене Жора. – Скоро старпомом буду работать, эта доплата скомпенсируется незаметно».
…И вот уже сыну Владьке скоро исполнится годик, Людмиле нужно выходить на работу, и опять семейную идиллию пересекла чёрная полоса. Ясли. Где? У кого добиться для ребёнка места в яслях? На работе инженер по быту, когда он пришёл к ней со своей проблемой, посмотрела на него удивлённо:
– На ясли нужно становиться на очередь заранее.
– Когда заранее? Я и становлюсь заранее! Жене через два месяца на работу выходить.
Она опять подняла на него густо нафабренные ресницы:
– Вы как будто не в Советском Союзе живёте. Заранее – это года за три, за четыре!
Теперь наступила очередь удивляться Георгию:
– Дэк… это… – возмущению его не было предела, – …три года назад я и жениться не собирался!
– А что вы на меня кричите? Свою жизнь порядочные люди планируют. У нас по стране, между прочим, хозяйства везде ведутся планово…
– Ну, Вам, допустим, можно планировать! У Вас есть из чего выбирать! – несдержанно перебил её Георгий.
– Я вас запишу, – презрительно посмотрела на него инженер по быту. – На следующий год в это время приходите на перерегистрацию очереди. Не придёте – автоматически из очереди выбываете…
Хорошо хозяйка согласилась за ещё плюс семьдесят рублей поняньчить пацана, пока что-то не  образуется с яслями. Конечно, опасно было оставлять ребёнка на попечение большой любительнице выпить, а что делать? Людмила нервозной какой-то стала. Говорил ей: «Сиди дома, зачем тебе работать?..» Нет: «Надоело в четырёх стенах тебя дожидаться! И кто мне пенсию на старости лет платить будет?!». Вот и поговори с ней. Другие, наоборот, работать не хотят, а эта рвётся – спасу нет.
«Ну, ладно, – подумал тогда Георгий. – Деваться некуда. Не бросать же мне из-за этого море. Тогда вообще по миру пойдём. Может, хозяин лишний раз за сыном присмотрит. Всё равно из дома почти не выходит. Он человек трезвый». И тогда же Георгий, от гнетущей безысходности и злости на неустроенность, первый раз напился. Да так, что впервые увидев его в подобном состоянии, Людмила зарыдала в голос, причитая о своей горькой судьбе.
А сейчас с моря пришёл – она вообще истерики закатывает: «Не хочу так жить! Надоело по чужим углам скитаться! Бросай свои моря! У тебя сын растёт, его воспитывать надо, а мы его незнакомым людям всучили!.. Недавно возвращаюсь с работы, смотрю, хозяйка, чуть тёплая по тропинке спускается, а вслед за ней Владька – семенит, как собачонка – кривыми ножками перебирает. Грязный весь. Чумазый. У меня и сердце оборвалось: ну-как споткнётся и загремит под гору? А той и дела нет – за бутылкой в магазин собралась…».
           – Ну, хорошо, успокойся, – сказал тогда, немного подумав Жора, – уедем мы отсюда, уедем. Только куда мы сейчас, в зиму-то? Давай до весны потерпим?.. А там… может, дома строить начнут. Давно уже собираются. Может, квартиру дадут? – Он виновато смотрел на Людмилу и думал: «Вот ведь, не смог девушке создать уют, а казалось, стоит только захотеть».
            – Кто тебе даст квартиру?! Тебе яслей не дают! Квартиру!.. Всё!.. Натерпелась. Все твои заработки – иллюзия! Их в нашем положении хватает от одного твоего рейса до другого.
            В тот же день Георгий пошёл на приём к начальнику управления и поставил ультиматум: или ясли, сейчас же, или он в море не идёт. Начальнику, конечно, такие заявки рядового советского штурмана не понравились, но делать было нечего: увольнения приняли массовый характер.
            …Ясли ему дали, правда, на другом конце города, но всё равно Людмила была в восторге… Дурочка. Она ещё не знала, как зимой, в пургу, ей предстоит давиться с ребёнком в переполненных автобусах.

                6.

         Когда списался по болезни Петрович, старпомом поставили Георгия.
Всех начальников служб на судах обычно величают по отчеству, но Георгия на «Упрямом», как старого своего кадра, продолжали по инерции называть просто Жорой. А может, потому что внешности от был не солидной: среднего роста, худощав, светловолос, почти не носил так придающую всем серьёзность форменную одежду с регалиями, а одевался всегда в гражданские модные вещи, что, с учётом его возраста, молодило ещё сильнее. А может, матросы считали конфузом называть по имени-отчеству своего бывшего пацана-ревизора, который на два года моложе самого молодого из них. А боцман – тот и не полагал даже, что своего кореша Жорку можно звать по отчеству. Георгию было в принципе безразлично: зовут его по отчеству или нет. Позже, когда он услышал, что его ещё зовут и Бешеным, он сначала рассмеялся, а потом, оставшись наедине с собой, подумал с грустью: «Не понимают, кнуты: сто лет бы они мне не нужны психовать из-за них и воспитывать. Но, ведь за порядок и работу на судне несу ответственность я. Странные у нас требования в обществе: за коллектив в целом и за каждого члена коллектива в частности несёт ответственность руководитель, а сам коллектив, ни за себя, ни за кого в отдельности, ни каждый за себя ответственности не несёт. Сверху один спрос: вы должны воспитывать кадры. Да что они – дети? Сколько можно воспитывать мужиков, у которых у самих по двое-трое детей?.. Бешеный… – он снова грустно улыбнулся, – ну, остряки».
«Бешеным» на сейнерах и траулерах с бортовым тралением называют цепной стопор с глаголь-гаком  на конце, которым подтягивают к борту вытравленные  с тралом ваеры . При выборке ваеров, осторожно, на вытянутую руку, молотком выбивают стопорную чеку глаголь-гака и отбегают в сторону. Натянутый ваер, как тетива, отлетает в сторону, а цепь с гаком начинает бешено колотиться о фальшборт и истерически звенеть, пока колебания её не затухнут.
А тогда он им сказал: «Мне глубоко наплевать: вы меня хоть горшком называйте, только в печку я себя засунуть не дам. И делать вы будете на судне то, что положено, а не то, что вам хочется».
Заседания с боцманом во главе он стал разгонять с ещё большим ожесточением. Гости, заслышав проворный стук его каблуков по трапу, уже выбегали из кубриков и, чтобы избежать скандалов, успокаивающе похлопывали его по плечу: «Всё, Жора, всё. Уходим, уходим…». А боцман по-быстрому прятал со стола бутылку в голенище своего сапога и, вызывающе покуривая, прихлёбывал из горлышка другой бутылки «Малкинскую» воду. «Хе-хе-хе!» – так и было написано на его лице.
Взаимопонимание между старпомом и командой пошло на убыль. Кому из нас нравится, когда тебя всё время заставляют работать? Это хорошо, что мы имеем право на труд, но у нас ещё есть и право на отдых. А рыбаки-колхозники имеют право не просто на труд, а на вечный труд. Как же ты отдохнёшь между рейсами, если тебе не дают замены? Ещё и просят постоянно в отделе кадров «пойти навстречу» и ещё немного поработать, потому что нет людей. Что же это за заработки такие в управлении, если туда палками не загонишь любителей лёгкой наживы? А говорят, у рыбаков самый большой доход из всех отраслей страны.
Когда Жора только ещё начинал работать, он думал, что стоит разогнать бичей, подобрать команду своих работящих парней, и на судне наступит счастливая трудовая жизнь. Теперь он видел, что бичей практически нет. Не потому, что он их разогнал, – милиция всех по городу выловила. Негласная проводилась кампания по отправке их в лечебные трудовые лагеря на строительство Байкало-Амурской магистрали. Ну, и что изменилось? Не стало бичей классических – свои потихоньку начинают прибичёвывать. Чёрт с ними, однако, пусть лучше свои здесь пьют, чем чужие. Со своих хоть спросить можно, в крайнем случае.
Так он думал для самоуспокоения, но сам всё равно не успокаивался: обходы судовых помещений делал на дню раза по четыре, не давая боцману спокойно проводить «заседания» со своими матросами.
«И для кого старается?» – удивлялись матросы его настырности. Злиться на него они уже не злились: Бешеный – он и есть бешеный, что с него взять? Может, он родился таким? Вон на соседних сейнерах табачный дым «клубами всходит к небесам» из носовых тамбучин! «Господа присяжные заседатели» продолжают свои заседания, а к нам уже и в гости никто не ходит. Хоть сам беги с парохода. Во – службист! А ведь был такой парень – свой в дугу, когда штурманом работал. Бичей, правда, лихо гонял, ну, тех надо было, иначе не спровадишь с борта. А вот боцманского друга зря отлупил. А, впрочем, чёрт его знает. Тот тоже хорош.
…В тот вечер Жора стоял на вахте. И, как всегда, перед отбоем, обходил каюты. В правом носовом четырёхместном кубрике ещё вязали лыко Серёга и незнакомый полнолицый парень. Все женатые уже разошлись по домам – преподносить в своём лице вечерние подарки любимым жёнам.
– Я вас приветствую, – поздоровался старпом, заходя в распахнутую дверь помещения. Сидящие приподняли от стола опухшие красные лица. – Ну, что, Серёга? Пора, наверное, на сегодня завязывать? – спросил он боцмана. – Давай, провожай гостя.
Боцман промолчал, раздумывая, что ответить. Голос подал гость:
– А ты хто такой? Нашёлся укащик!
– Это старпом, – равнодушно пояснил боцман и отвёл в сторону мутный взгляд.
– Ну и шо ж, шо старпом? Блатной што ли? Или резкий?
Жора не удивился агрессивности гостя: всякое перевидал на рыболовном флоте. По-видимому, боцман в порыве откровенности только что пожаловался своему другу на террор
Бешеного, и тот, находясь под алкогольными парами, решил, как заступник, высказать своё презрение старпому:
– Ты што здесь свои порядки устанавливаешь?
– А какое, собственно, ваше дело до порядков на этом пароходе? – тоже не скрывая своей неприязни к пухлощёкому гостю, осведомился Георгий и, сразу же переходя на «ты» добавил:
– Давай не будем… Посидели?.. Всё. Собирайся домой.
Пухлощёкий вопросительно посмотрел на Серёгу.
– Не-е. Да он у вас просто хам! – Потом повернулся к старпому:
– Давай гуляй отсюда.
– Я выйду отсюда только с тобой, – твёрдым голосом произнёс Жора.
В предчувствии драки, его всегда начинал внутри колотить мелкий мандраж, хотя внешне он выглядел спокойным. Жора за это ненавидел себя. Боялся он драк или не боялся, он сказать определённо не мог. Не любил драться – это точно. Наверное, как и все те, кто драться умеет. Драться умел, а вот от внутреннего озноба перед драками, сколь ни воспитывал себя, избавиться не мог.
– Да-а-а? – Глаза пухлощёкого налились кровью, как и всё его лицо. – Ну, тогда пойдём выйдем!.. – И он ринулся к выходу. Жора отстранился от двери, пропуская гостя, и последовал за ним.
На палубе гость резко повернулся к выходящему из тамбучины Георгию. Следом по трапу, срываясь, карабкался пьяный боцман.
– Ну, шо-о?.. Иди сюда… Король, што ли?..
– Давай на пирс выйдем. Зачем на судне скандалы разводить? – как можно спокойнее предложил Жора.
– С превеликим удовольствием! – быстро отреагировал подвыпивший гость и побежал по трапу на берег, приглашая за собой старпома.
– Ну, вот и молодец! – шуткой попытался разрядить обстановку старпом, не сходя с палубы, когда пухлощёкий уже стоял на пирсе. – Хорошо, что ты такой понятливый. Давай… до завтра! – и, повернувшись, направился к кают-компании. Но на пухлощёкого старпомовская шутка подействовала взбешающе:
– А-а! Шшо-о? С-с…шь? Ну-ка подожди! – И он снова бросился к трапу, перебегая на борт. Георгий еле успел увернуться от пролетающей дули и подумать: без драки не обойтись.
Развернувшись после промаха, гость снова пошёл в атаку. С ошвартованных рядом сейнеров и траулеров, услышав шум, на палубу выскочили вахтенные и, пока ещё ни слова не говоря, наблюдали за исходом боя. Георгий ещё раз отпрыгнул от махового удара противника и, уже разозлившись на него и на свидетелей (а то будут завтра распентякивать по каравану, что Бешеного наконец-то отлупили), сделал резкий выпад навстречу, и кулаком снизу ударил пухлощёкого в солнечное сплетение. Тот, натужно гмыкнув, механически схватился за живот и моментально рухнул на колени. …Жора уже не помнил себя (получай теперь, раз напросился), присев, размахнулся и ребром ладони рубанул пухлощёкого сбоку по шее. Тот, замычав, завалился на бок. В ту же секунду с других судов перепрыгнули на борт рыбаки и бросились разнимать дерущихся. Жору, успокаивая, оттащили в сторону.
Немного придя в себя, он негодующе сплюнул за борт и удалился в кают-компанию. Пьяный боцман ничего ему не сказал. Молча, помог подняться еле отдышавшемуся другу и тихо-мирно выпроводил его на берег.
Инцидент был исчерпан.

                7.

На другой день после скандала со старпомом из-за кореша, боцман, окончательно протрезвев, сам почувствовал свою вину. Обиды на старпома не было. После завтрака он подошёл к нему, не зная, с чего начать разговор:
– Ты… это… зла-то не таи… Пьяный был… В кадры не сообщай ничего…
Жора не стал вспоминать прошлое, только сказал с обидой в голосе:
– Неужели не напился? Тут не знаешь, как отходные дырки залатать побыстрее, а ты наоборот их раздираешь… Времени-то уже нет! – и, помолчав, добавил. – Работай!
– Не боись! Всё успеем, – успокоившись за себя заверил его боцман. – Пить, так пить, – работать, так работать!
В это утро он не стал даже похмеляться. С ожесточением принялся навёрстывать упущенное время. Матросы под его руководством вкалывали до позднего вечера лишь с коротким перерывам на обед. На палубе то и дело раздавался раздражённый Серёгин голос (голова, видимо, побаливала без похмелья): «Ну, ты чего там, уснул? Тащи зубило!.. А кувалда где?» Потом глухое: бум-м, бум-м, бум-м! – по самодельной наковальне. И опять – уже второму механику Сене в открытую дверь машинного отделения: «Алё-о! Ты когда питание на лебёдку дашь?! …Нету! …Стрелы вирать  надо – вот зачем!.. – и потом: – Вира!.. Вира-вира-вира-вира!.. Чуть майна!.. Вот так!».
Субботу и воскресенье (так всегда делается перед отходом) боцман тоже объявил матросам рабочими днями. Без авральных работ на выходе не обходится. Как он выразился: «Сопли будем подбирать!», то бишь – устранять все мелкие недоделки.
После обеда прислали ещё двоих матросов: маленького бывалого моряка Кравцова и чуть позже – длинного нескладёху Болдырева. Кравцов отдавал старпому своё направление с таким видом, будто его сослали на галеру. Болдырев – молодой парень-практикант, окончивший судоводительские курсы учебного комбината Камчатрыбпрома, протянул направление с видимым достоинством. И тут же получил от заглянувшего в направление через плечо старпома боцмана кличку Студент.
«Ну, теперь Серёге есть кому в рейсе говорить: «Учись, студент!..», – улыбнулся про себя Жора.
К вечеру капитан привёл своего стармеха. «Волосков М.А.» – прочитал в направлении старпом фамилию деда . Этого худого крикливого человека Жора уже видел однажды. Фамилии только не знал. Стояли как-то рядом у причала. Его сейнер был ошвартован вторым корпусом.
…Шарахался-шарахался в пьяном виде этот Волосков по своей палубе средь бела дня, с кем-то спорил, кого-то проклинал, кому-то что-то доказывал, а потом пропал. Бегает вахтенный матрос – ищет деда, – нет нигде. «У вас нет нашего деда?» – спрашивает у Георгия, выглянувшего из рубки. «Нет» – отвечает Жора… А потом нашли. Оказывается, пошёл в гальюн  по большому делу – там и уснул, провалившись в объёмный унитаз. Так и вытащили его из гальюна со спущенными штанами, снова начавшего нести пьяную несуразицу и кому-то грозящего.
– Беда у него, – извиняющее посмотрел на вновь выглянувшего на шум Жору вахтенный матрос дедовского сейнера, – со второй женой вчера разошёлся. Обманула она его.
– Да-а. Беда-а, – иронически протянул Георгий и, успокоившись, что ничего страшного нет, захлопнул дверь.
Вместо десяти данных на отдых экипажу между рейсами дней, «Упрямый» простоял пятнадцать. И, наконец-то, за два дня до ноябрьских праздников разъярённые конторские толкачи, в понедельник вечером, выпихнули его на рейд .
Днём успели завезти холодильники, установили и опломбировали плоты, «подобрали сопли», ревизор, уладив свои семейные дела, завёз продукты и водку.
…Капитан ещё до авральных выходных дней вызвал к себе старпома и так же, с виду нерешительно, как он впрочем делал всё, осведомился о моральном настрое команды.
– А што, команда?.. Люди как люди… демократы, как и все на нашем колхозном флоте. – Слово «демократы» он произнёс с явной иронией.
– Ну, а какой настрой на работу?
– На работу?.. Вы, наверное, сами знаете: кто в это время с особым рвением стремится в рейс?.. Но если будут видеть реальный заработок – будут вкалывать, как негры на плантации. И даже о водке забудут.
– Ясно, – успокоено произнёс капитан. – Тогда нужно сбрасываться и покупать её. Помногу не будем – рейс всего два месяца, а по сто рублей с пая  -- в самый раз.
Старпом равнодушно пожал плечами:
– Вообще-то я не сторонник покупки рыбы за водку, но если вы иначе не можете работать
– люди сбросятся. Кому же хочется без рыбы в море болтаться? Свой пай я внесу, только заниматься этим делом не буду.
– Гм… – усмехнулся капитан. – Если бы всё дело заключалось в мочи работать, насколько легче было бы жить? А то ведь всё во власти обстоятельств, от тебя не зависящих… У нас ведь в России уровень жизни прямо пропорционален стоимости бутылки. Растёт цена на водку – дорожает и уровень жизни. Всё за бутылки делается. Ты же не первый рейс идёшь? Небось видел, из-за чего плавбазы так колхозных рыбаков привечают?.. Ну, ладно, – словно спохватился капитан и, улыбнувшись, продекламировал к месту подвернувшийся на язык куплет: «Хватит философствовать – довольно! Всё равно тебя он не поймёт. Кто собой в работе не рискует – запросто шампанское не пьёт!..» Тогда скажешь ревизору. Ему всё равно продукты завозить, пусть попутно и этим делом займётся. Ну, и… само собой… сделать так, как будто эта инициатива снизу исходит.
Наступило время усмехнуться и старпому:
– Хорошо. Я ему передам.
А когда разгружали машину с водкой, случилось непредвиденное.
– Ж-Жора! – округлив глаза, зловещим шёпотом зашипел боцман, ворвавшись к старпому в каюту, где тот редактировал необходимую на отход судовую документацию. – На пирсе начальник управления!.. И парторг… всё видели…
– У старпома из рук выпала ручка: «Вляпались».
– А вы куда смотрели? Не могли вовремя борта захлопнуть? Ну, балбесы! С вами только в разведку ходить!..
– Так хто ж знал?! Мы – это. По-быстрому разгружаем – глядь, а они, как из под земли выросли – подходят. Прекращать? Уже смысла нет.
Георгий подхватился из своей, расположенной в корме сейнера каюты и выскочил на палубу шкафута . Был отлив, и палуба сейнера находилась ниже настила пирса. Сверху шкафут прикрывал козырёк ботдека, так что старпома в тени шкафута с пирса было видно плохо, а он видел всё, что происходит на пирсе. «Ну, всё, влипли, – проклинал себя Жора. – На чёрта я связался с этой водкой?»
Начальник и парторг, разговаривая между собой и сверхэнергично, чтобы дать понять посторонним, что они очень увлечены деловым разговором, жестикулируя руками, поравнялись с машиной, как будто не замечая её присутствия. Команда – тоже, придав лицам тупые выражения, делала вид, что увлечена работой и не замечает (а может, не знает) высокопоставленных персон.
Поравнявшись с машиной, руководители искоса бросили взгляды на ящики с водкой и прошли к противоположному концу пирса, где стояли два средних траулера. Оттуда донёсся их разговор с вахтенным штурманом. Вызвали капитана одного из траулеров, коротко перебросились с ним несколькими фразами и (видимо, им не давало покоя то, что они стали нечаянными свидетелями погрузки водки и не знали, как поступить) быстро ретировались.
Назад они проходили, вообще глядя в другую от машины сторону. Парторг всё указывал начальнику рукой куда-то в даль бухты, а тот, как будто и правда что-то пытался в этой туманной дали разглядеть.
Когда их спины скрылись за складской стеной, к старпому снова подошёл боцман:
– Фу, чёрт! Кажется, пронесло, – радостно засиял он улыбкой.
Георгий рассеянно посмотрел на боцмана: его мысли были заняты другим. Он ждал от руководителей нагоняя за эту погрузку, а тут – такое безразличие. Тревога сменилась обидой: «Как же так? Неужели они знают, что траулеры перед выходом затариваются водкой? Зачем же тогда из судовых пьянок в море, если об этом узнают в конторе, делают трагедии? Делают вид, что это из рук вон неординарное явление? Ищут виновных, крайних. Наказывают, увольняют… Вывеска?.. Значит, для спаивания штурманов и капитанов плавбаз, для сдачи рыбы за водку – это можно? Это для пользы перевыполнения планов? А самим пить нельзя? Но ведь так не получается! Если есть сдатчик и приёмщик, и предназначенная для дела водка – пьют и те, и другие!.. А как же тогда устав? Как же быть со статьёй, в которой запрещается распивать на судах спиртные напитки и находиться в нетрезвом состоянии? Не для того ли она написана, чтобы в любой момент руководство могло применить её вовремя к неугодным? Ведь все суда набирают в рейс водку! Но тогда это – бесполезная борьба со следствием, а не с причинами его породившими?
И к чему тогда все мои потуги по искоренению пьянства на сейнере? Только озлобляю и
настраиваю против себя рыбаков!»
Георгию стало не по себе. Было такое ощущение, будто он всю жизнь был слепым и вдруг прозрел. Параллаксы такой привычной уже работы предстали перед глазами как будто в новом цвете. Борясь со слабостями рыбаков, но в сущности всё им прощая, он успокаивал себя тем, что видел в них простых грешных людей. Но сам-то он был начальником общесудовой службы на своём сейнере! Значит, должен был не только держать дисциплину, но и подавать пример во всём?
Он даже не понимал, что дав согласие на закупку для рейса водки, сам уже пошёл на поводу у экипажа. Хотя, наверное, понял, но свою зависимость пытался оправдать тем, что это нужно экипажу, а не ему лично. И даже не подозревал, что управленческое руководство думает аналогично, только с большей корыстью: если экипаж закупил водку, значит, без плана не вернётся – значит, волноваться за сдачу уловов не следует – сам найдёт себе плавбазы.
Но для Георгия подобное открытие было новостью, и всякая остаточная, теплющаяся ещё в душе вера в примерных руководителей медленно растворялась в её глубине. Ревностное рвение в работе превращалось в бессмысленный фарс. «Как же теперь требовать с людей, чтобы они не пили, если им САМ начальник управления ничего не сказал, столкнувшись с погрузкой водки? Я-то думал, всё это делается нелегально! А здесь – молчаливое согласие?»

                8.

              После рабочего дня на сейнер стали стекаться провожающие. К штурманам и механикам пришли жёны с детьми. Палубная команда – все, как один, оказались неженатые. К ним в носовые кубрики набились кореша с рядом стоящих сейнеров и траулеров. Боцман правил балом. Отход есть отход, и всем репрессивным мерам за возлияния перед выходом в рейс делается послабление. Традиция. Совесть начальникам служб не позволяет, да и приличия, забегать в каюты и учинять разносы подчинённым в присутствии провожающих. По сути, отход – маленький праздник. Каждый рыбак с новым рейсом связывает свои новые надежды и помыслы. Желает обновить судьбу. Так зачем снимать розовые линзы с радостно, а может, и грустно блестящих, затуманенных алкоголем глаз? Они сами слетят, когда наступит разочарование.
                К старпому пришла Людмила с Владькой. Это были её первые проводы мужа в рейс. Раньше он не разрешал её приходить на отход. Что это за проводы – сидеть в каюте и ждать, пока он выбегает по вызову заходящих на судно начальников из управления и толкачей. А тем и надо-то всего справиться  о времени отхода или устроить нагоняй за невыполнение каких-либо инструкций. Распрощались дома и хватит… А на этот раз перед выходом случился небольшой промежуток свободного времени.
                Итак, был понедельник. А в понедельник, по сложившейся традиции, ни один капитан в море не выйдет. На это и руководство уже махнуло рукой. А раз так – всё равно придётся стоять на рейде до ноля часов следующих суток. Не лучше ли эту пару часов постоять у стенки и спокойно распрощаться с родными и близкими. Хотя спокойно стоять толкачи опять же не давали.
                …Георгий помог им спуститься по крутому трапу в свою каюту, которую они занимали с ревизором (ревизор в это время находился в портнадзоре, оформлял документы на отход. С женой и продолжающей ещё болеть дочерью он распрощался дома) и поудобнее расположиться в их тесном погребе о двух иллюминаторах. Сказав, чтобы они его немного подождали, удалился на некоторое время. Всё-таки он решил напомнить своим кнутам, чтобы они шибко не увлекались огненной водой.
                …В носу стоял шум, как в «Гамбринусе» на Дерибасовской. Все говорили разом, никого не слушая. Громче всех ораторствовал одессит Сеня:
                – Вот когда мы заходили в Гавану, в Гонолулу, в Гоноре… – Тут он как будто поперхнулся. Наверное, понял, что вконец затрепался, и уже более ровно поправился: – Пардон… Туда мы не заходили.
Однако слушавшие его, изрядно поддатые кореша, смотрели на него оловянными глазами, не замечая за ним никакой оплошности. Он зря извинялся. Мог бы и дальше «втирать по ушам», всё бы сошло за чистую монету.
                – Серёга! – видя, что на него никто не обращает внимания, покрывая голоса, крикнул старпом. – Боцман! Ты где?!
                – Слушаю, Жора! – выглядывая из-за собеседника, со своего коронного места – маленькой баночки, позволяющей сидеть только на одной ягодице, отозвался бодрый ещё и весёлый боцман.
                – Парни! – обратился Георгий к своей команде. – Я вас попрошу много не пить. Сами знаете: нужно портнадзору предъявляться. Повторите ещё раз каждый свои обязанности по
тревогам! Чтобы меня не подвели, если будут проводить учения.
– Хорошо! – успокаивающе, как будто он уже всё требуемое сделал, произнёс боцман. Матросы согласно закивали головами.
– Не боись, Жора! – подал с верхнего яруса пьяный голос кандей , приподнимаясь и отодвигая шторку.
        – Я смотрю, ты уже как… «пласт сохой отрезанный»? – поднял старпом глаза на его чёрное пропитое лицо и потом перевёл их на боцмана. – Не давайте ему больше пить. Пусть пару часов поспит, протрезвеет до портнадзора.
          Двое гостей быстро поднялись с нижних кроватей, на которых сидели, снова затолкали кандея на шхонку  и задёрнули занавеску. Георгий пошёл в свою каюту.
           Людмила тем временем вынула из сумки принесённую с собой бутылку шампанского, два хрустальных фужера, развернула шоколадку и сидела, осматривая каюту мужа, в которой он проводит большую часть их супружеской жизни, наезжая домой между рейсами, как квартирант…
             Небольшая – два с половиной на два метра коморка, выгороженная переборками со множеством углов и полукружьев – отвоёванная строителями у судна полезная жилая площадь. С одной стороны – две узкие в два яруса кровати. С другой – диванчик (ещё уже). Посередине – прикреплённый к бортовой обшивке квадратный стол со шкафчиком для письменных принадлежностей и книг над ним. В углу – узкий, как пенал, рундук для одежды (один на двоих) с облезлым зеркалом на дверце. Над диванчиком – полки с судовой библиотекой. Под ним – металлический ящик с красным крестом – судовая аптека. На входной двери (за неимением большего пространства) – репродукция картины Эжена Делакруа «Марокканец, седлающий коня» в проалифенной деревянной раме. Эту картину они вместе покупали в магазине в первый год её приезда на Камчатку. Она тогда предложила купить Айвазовского «Девятый вал» (под стать его профессии), но Георгий отшутился с иронией: «Своих девятых валов в море хватает, а лошади нервную систему успокаивают». Откуда он это взял? Может, вычитал? Но с тех пор лошади на картинах ассоциировались в её сознании с успокоенностью.
             Сейнер, несмотря на то, что стоял в бухте, у стенки, слегка покачивало. Владька топотал по полу кривыми ножками, то и дело садясь на пятую точку. Это его сердило. Он не мог понять, почему теряет равновесие. Упорно поднимался, по-своему возмущаясь, и снова начинал топотать из угла в угол. И снова падал. Людмила инстинктивно протягивала к нему руки, чтобы поддержать. У неё самой с непривычки начала кружиться голова, а в груди постепенно стал, как будто наматываться, какой-то тошнотворный клубок.
           От неприятного ощущения она передёрнула плечами и с тоской подумала: «Уф-ф! Что же на нём в шторм делается? Здесь и картина не успокоит. Как же можно болтаться на таком судёнышке в море по нескольку месяцев?»
           По трапу застучали мужнины каблуки. И вот он улыбающийся распахнул дверь каюты, и тут же подхватил на руки, было уже плюхающегося на палубу сына. Владька, оказавшись на отцовых руках, тоже заулыбался, но потом посеръёзнев детской серьёзностью, стал с любопытством, как это он делал всегда, задавать вопросы: протягивал полусогнутый в суставчике указательный пальчик в сторону интересующего его предмета и требовательно произносил: «Вотетя!».
          – Это?.. это морские часы, – с готовностью объяснял ему отец.
Владька, удовлетворив одно любопытство, переключал внимание на другое:
           – Вотетя!
           – Это радио. Трансляция. По нему дядя капитан делает объявления по кораблю.., отдаёт команды экипажу.
           – Вотетя! – даже не дослушав объяснения, переводил Владька пальчик на следующий, интересующий его предмет.
            – Это койка. Здесь папа спит после вахты.
             – Вотетя…
            Такие разговоры с отцом стали для Владьки своеобразной игрой, которая ему очень нравилась. И Георгий терпеливо старался её поддерживать: «Пусть любопытствует. Хоть и не всё понимает, но что-нибудь задержится в голове. Молодец у меня детёнок».
            – Ну, хватит, хватит. Замучил ты уже папку, иди ко мне, посиди немного, – посадила к себе на колени Владьку Людмила. Георгий присел на диванчик рядом:
            – Ну, што? Давай выпьем? – Он взял со стола бутылку, взболтнул в руках – вино запузырилось и засверкало под электрическим светом мериадами искр. Прочитал надпись на этикетке, – «Сладкое» …Чтобы наша с тобой жизнь была такая же сладкая и бурная, как это вино!
              – Открывай, – кивнула Людмила. – За твой рейс. Чтобы он быстрее кончился.
              Удачные рейсы Людмилу тогда ещё не интересовали. После переезда с материка ей с избытком хватало того, что зарабатывает муж. Не хватать рейсовых ей станет гораздо позже. Поэтому она не произносила тостов за большие косяки и неограниченную сдачу уловов.
               Георгий хотел уже откупорить шампанское, но помедлил – по трапу кто-то спускался, потом в дверь постучали.
              – Да-а! – крикнул Георгий и потянулся к ручке, чтобы открыть.
Вошёл капитан. Немного навеселе. Приветливо, чуть застенчиво улыбнулся Людмиле, поздоровался.
              – Георгий Михайлович, что вы здесь одни скучаете? – обратился к старпому. Потом к Людмиле. – Может, пойдёмте ко мне? У меня тоже жена пришла. Всё веселее будет!
Вообще-то, сказать, что они скучали, было нельзя, но отказывать капитану в просьбе было неудобно. Георгий вопросительно посмотрел на жену.
              – Пойдёмте, – без кокетства согласилась Людмила.
             С приходом Георгия и Людмилы с Владькой в капитанскую каюту стало действительно веселее. Разговор приобрёл более общее, а не личное направление. Выпили шампанского. Смеялись над Владькиным лопотанием, шутили. В открытый иллюминатор врывался  прохладный воздух, и тошнота у Людмилы исчезла. О предстоящей разлуке на какое-то время забыли, думы о скором расставании развеялись. У капитана тоже было шампанское. Потом он предложил выпить водки. Георгий отказался, сославшись на предстоящую работу с портнадзором. Они с Людмилой пили шампанское. Капитан с женой переключились на водку.
Как ни оттягивай время – минута расставания всегда наступает довольно быстро. Георгий поднялся в ходовую рубку и по судовой трансляции объявил: «Провожающим покинуть борт судна! Сейнер снимается в рейс!». Людмила погрустнела. Отпросившись у капитана на десять минут – проводить жену с сыном до автобуса, Георгий сошёл с ними на пирс. Людмила с нескрываемым страхом оглядывалась на маленькое судёнышко и на людей, копошащихся на палубе. Из носовых кают, матерясь, не обращая внимания на присутствующих женщин, выползали пьяные кореша матросов. Раздавались похабные шутки и пожелания «ох…го» заработка.
             – А што делать? Отход. …Бывает и хуже, – смущённо оправдывался за свой экипаж старпом. – Я же тебе говорил: не надо меня провожать. Теперь смотри и слушай. Если даже я в драку полезу, чтобы они замолчали, – материться они не перестанут.
На автобусной остановке Людмила вдруг расплакалась.
             – Здравствуйте! Не было печали – купила баба порося! – пошутил Георгий. На правой руке он держал Владьку, левой обнял жену и бережно прижал к себе. – Што случилось? – ласково заглянул в её мокрые глаза.
             – Не хо-чу… чтобы ты в море уходил, – всхлипывая между отрывками слов, проговорила Людмила, – …и, чтобы ты на… этих пароходах работал… Ты тоже таким ста-а… нешь.
             – Вот тебе на! – успокаивающе поглаживал Георгий жену по спине. – Сколько уже отработал – не стал. Не век же я на них работать буду?!
            – Ста… ста-а… нешь, – продолжала твердить Людмила. – Ты уже меняешься… У меня такое предчувствие, что ты навсегда уходишь… Хоть бы ничего не случилось…
           – Прекрати. Што может случиться? Первый раз, што ли?
Подошёл автобус. Георгий быстро поцеловал жену в заплаканные глаза, помог ей подняться по ступенькам, передал смеющегося, безразличного к уходу отца, Владьку. Помахал рукой.
             На сейнер он возвращался без настроения: «Надо было бы уговорить её не приходить на проводы. Теперь будет весь рейс переживать».
              Дав три длинных прощальных гудка, «Упрямый» отошёл на рейд и через некоторое время бросил якорь у Сигнального мыса. Доложили портнадзору о готовности на выход. Старпом ещё раз обошёл судовые помещения – проверил наличие людей, проследил за наведением порядка в каютах и кубриках. Все были изрядно навеселе, но, в общем, в форме. Один повар безмолвствовал за занавеской второго яруса. Георгий приоткрыл штору: спит. Ну, пусть спит, может, проспится за имеющиеся час-полтора до прибытия портового надзирателя. А завтра я с ним разберусь, – негодовал он про себя, – говори-не говори – бесполезно, кто-нибудь да отличится. А боцману сказал:
            – Если не проспится – по тревогам не поднимайте. Пусть не мозолит глаза. У него одна обязанность – находиться на камбузе. Может, не обратят внимания на его отсутствие.
              Катер портнадзора  ошвартовался к борту, когда уже наступила ночь. Вместе с инспектором прибыл и второй штурман с отходными судовыми документами. Григорий, как положено, встретил инспектора у трапа. Подал руку, помог перепрыгнуть с борта на борт.
                Оказавшись на «Упрямом», инспектор – скуластый мужчина предпенсионного возраста – с чувством собственного достоинства поздоровался, огляделся по сторонам, мимоходом отметив порядок на палубе и осведомившись о месте нахождения капитана, проследовал в кают-компанию.
               «Ну, этот, наверное, будет проверять с пристрастием», – подумал почему-то Георгий и обратился к ревизору:
               – Ну, как? Всё нормально?
               – Вроде бы. …По документам замечаний нет.
               – О-о! Василь Иваныч! – воскликнул портовый надзиратель, открывая дверь капитанской каюты и переступая порог. – А ты как здесь оказался?
              Капитан сидел на аккуратно заправленной кровати и, увидев вошедшего улыбнулся своей застенчивой улыбкой. По его лицу не было заметно, что он сегодня уже прикладывался к рюмке. «Что значит рыбацкая закалка», – подумал старпом.
              – Да вот, продал свой «Послушный». …Поставил в ремонт.
              Дальнейшего разговора старпом уже не слышал: инспектор прикрыл за собой дверь.
              Через некоторое время портнадзиратель вышел из капитанской каюты:
              – Так. Старпом, давай обойдём пароход.
              – Давайте, – согласился Георгий.
В носовых помещениях рыбаки выглядели орлами. Кто-то даже читал книжку. Остальные вели умные разговоры. Мир. Покой. Благолепие.
               – Хорошо… Порядок, – оглядев кубрики и каюты, проверив, чтобы не было переносных самодельных осветительных приборов и нагревателей, утвердительно кивнул головой инспектор. Затем они обошли главную палубу, ботдек, верхний мостик . Проверили пломбировку спасательных плотов и гидростатов . Всё было в норме. Проверку закончили в рулевой рубке. Здесь он всё-таки выудил замечание: штурманские карты не были откорректированы на дату отхода, то есть на сегодня.
                Так ведь дату отхода назначали на неделю назад! – пытался оправдаться старпом, – На то время они и откорректированы. А после ревизору некогда было с ними заниматься. Да и что могло случиться с географией в предстоящем районе промысла за эту неделю?
                – Обязательно нужно на день отхода, – назидательно повторил инспектор. – Зови второго штурмана. Пусть корректирует.
               Они спустились в кают-компанию. Ревизор поднялся в ходовую рубку. Немного побурчал о том, что де, какая разница: неделя раньше – неделя позже; какие такие великие изменения произошли в нашем регионе? Новые острова, что ли выросли на пути следования? Потом взял ручку с красной пастой и наспех сделал подписи внизу каждой карты: откорректировано на такую-то дату – то бишь на сегодняшнее число.
               Старпом с портнадзирателем зашли к капитану.
               – Так. Тревоги я вам играть не буду… смотрю, у вас менее или более – порядок. Думаю, свои обязанности все знают?.. Запишите в судовой журнал… так… – он посмотрел на часы. – В двадцать два ноль-ноль объявлена общесудовая тревога… ну, и так далее по порядку: пожарная; по борьбе с водой; по оставлению судна, – объяснил инспектор, делая вид, что послабление делает исключительно благодаря знакомству с капитаном.
               «Упф-ф! – подумал старпом, – пронесло», – и с готовностью проговорил:
               – Хорошо. Всё будет сделано, как Вы сказали, – и, выйдя,  крикнул в рубку корректирующему карты ревизору:
               – Евгений Иваныч! Запиши: с двадцати двух ноль-ноль – общесудовая учебная тревога… и дальше – по порядку!
               Следом за старпомом вышел капитан:
               – Михалыч, – заговорщецки проговорил он полушёпотом, чтобы не слышал за дверью инспектор, – там скажи ревизору, он получал растворимый кофе, пусть баночку организует ко мне в каюту. …Килограммчик-два копчёной колбаски… ну и закусить что-нибудь. …Сам понимаешь…
                Что там было понимать? Что он первый раз в море выходит, что ли? Надо, так надо… Передав просьбу капитана второму штурману, Георгий пошёл в каюту за журналом учебных тревог, а ревизор – следом – поднимать кока, чтобы организовать закусь.
Когда он с журналом вышел на палубу, с бака донёсся пьяный голос кандея, орущий задушевную песню:
                – Надо только выучиться ждать!
                Надо быть спокойным на «Упрямом»,
                Чтоб порой от жизни получать
                Радости скупые телегра-а-м-мы…
           Георгий поспешил на голос, весь охваченный гневными мыслями.
           …Из тамбучины выгребался пьяный в две сопли повар. Одну ногу он уже перенёс через высокий комингс, помогая сам себе рукой за коленку, и тянул следом вторую, но не удержался на одной ноге – сделал ласточку в полёте… Скакнул раз, скакнул два и растянулся на палубе, чуть не врезавшись лбом в тумбу палубного промыслового рола.  Следом поднимался ревизор.
            – Ну, на хрена ты его разбудил?! – всердцах заругался Георгий, подбегая и поднимая расслабленного, как плеть, кандея. – Ты што, сам не мог слазить а провизионку?
            - А ты мне сказал, что он балдой? – огрызнулся ревизор. – Не знаю я – где у него что лежит: в провизионке чёрт голову сломит после такой погрузки. Да и не спал он уже!
             Из рубки пришвартованного катера портнадзора за происходящим на палубе «Упрямого» наблюдали сменный штурман и вахтенный матрос.
             «Ну, г-гад, – ругался маленьким язычком  на повара старпом, – протрезвеешь ты у меня!.. Надо же? Всю малину испортил!»
             Вдвоём со вторым штурманом они затащили беспомощное тело повара в тамбучину, крикнули вниз, в пустой коридор кают:
             – Мужики! Примите кандея!
             Сразу же из кают, как кукушки из скворешников, высунулись головы матросов и механиков и устремили свои взоры вверх.
             – Я же сказал: не давайте ему больше пить! – стал отчитывать Георгий боцмана, когда повара спустили в кубрик и снова забросили на верхнюю койку.
             – А кто ему давал? – оправдывался Серёга. – Он проснулся ещё пьянее, чем ложился… – тут его как будто что-то осенило. Он поднялся с банки, сунул руку за подушку, в угол кандеевой кровати, и довольно расплывшись в улыбке, извлёк оттуда наполовину початую бутылку «Российской»: – Во, кандюха! Клоун!.. За занавеской, оказывается, фокусы отчубучивает! – приподнял под подволок  за горлышко на всеобщее обозрение белую бутылку с прозрачной жидкостью. – Самостоятельный кадр! Мы ему, наверное, не компания?!
             ...В провизионку пришлось лезть ревизору. Порывшись в ящиках, коробках, пошарив по углам, он всё-таки откопал искомые продукты и организовал требуемую закусь…
             – Что там за шум был? – поинтересовался  портнадзиратель, когда старпом внёс в каюту всё, что просил капитан.
             «Как будто не знает, – раздражённо подумал Георгий, – иллюминатор открыт на палубу. Всё слышно и видно. Зачем ваньку валять?». – А вслух сказал:
               – Да ай… Всё нормально. – И махнул рукой.
               Ну, всё нормально – и всё нормально. Инспектор переспрашивать не стал, да и зачем ему после, нормально же, закончившейся проверки отрываться от накрытого стола.
               – Может, выпьешь с нами рюмочку? – пригласил капитан, когда старпом собрался уходить.
               – Да нет… пожалуй… сами понимаете… в следующий раз, как-нибудь… – отказался старпом и вышел в кают-компанию.
               В кают-компании не было никого. Вхолостую работал телевизор. Передавали в записи обращение к народу Генерального секретаря ЦК КПСС по поводу круглой даты Октябрьской революции. «…Повсеместно наращивать темпы производства… Изыскивать резервы… повышать производительность труда…», – долетали до слуха Георгия, не теребя сознания, надоевшие, ничего не значащие слова. Он мимоходом взглянул на чмокающего губами «горячо любимого» вождя, присел на банку, прибитую у стола к палубе, и глубоко задумался:
               «…Повара надо гнать – это факт: чуть отход не сорвал. Может в любую минуту подвести под монастырь. Сейчас надо пойти и сказать капитану: так и так, списываю повара за пьянство, нужна замена… А есть ли она в кадрах – эта замена?.. Там так тебя и ждут, пока ты повара спишешь… Спишешь и сам виноват будешь. Скажут: почему тянул резину до самого отхода? Плохой ты, значит, старпом, если никто поваров на отходе не списывает за пьянку, а ты списал… Работать с кадрами не умеешь… Да и как ты его сейчас спишешь? Отход-то уже оформлен. Списать – значит, портнадзирателя подвести. Того задёргают: куда глядел?.. И потом, с какой совестью ты его спишешь? Почему капитану и инспектору портнадзора можно пить на судне, а повару нельзя?.. В другом случае – оставить безнаказанно?.. Запьют в команде все разом, без зазрения совести. Что ещё будет, когда отчалит портнадзор? Все уже знают, что кэп  с ним водку пьёт и ждут – не дождутся его убытия, чтобы самим продолжить свои проводы в море».
                Отворилась входная дверь. Мысли его прервались. С палубы в кают-компанию вошли двое с ошвартованного катера: сменный штурман и матрос.
                – Где тут наш начальник? Чё-то долго он вас оформляет, – загремел басом штурман, от громкости которого, высокий сам, он стал казаться Георгию просто огромным. Штурман стоял, пригнув голову под низким подволоком кают-компании, уже держась за ручку двери капитанской каюты. Матрос топтался на месте. Георгий, равнодушно посмотрев на них, молча, кивнул на дверь, за которую держался вошедший судоводитель: там, мол, они.
                Катерники вошли в каюту, и долго ещё гремел там голос штурмана, как будто за переборкой громыхали удалённые раскаты грома… Потом стало тихо. «Всё, – подумал старпом, – претензии за длительное оформление к портнадзору со стороны штурмана катера иссякли – им тоже налили по стопарю. Чёрт побери! Все кругом пьют и, как будто, так и надо – ни к кому никаких претензий. Но стоит одному залететь по пьянке в милицию или вляпаться в какую-нибудь неприглядную историю, как на него все вытаращивают глаза, как будто первый раз видят, начинают склонять, наказывать, лишать льгот, обвинять в алкоголизме. Получается: наказывают не за то, что пьёшь, а за то, что попадаешься. Как будто у нас одной милиции есть дело до законов. А как же самосознание? Совесть?»
               – Ну, как там? Скоро нас оформят? – С мостика спустился ревизор. Прошёлся по салону, размялся, включил динамик радиотрансляции. «…Московское время пятнадцать часов… В Хабаровске двадцать два часа, Южно-Сахалинске двадцать три, Петропавловске-Камчатском – полночь…» – вырвался из него приятный голос дикторши. Телепередачи уже закончились. – Иди их поторопи.
                – Властей не торопят, – улыбнулся старпом. – Иначе он может обидеться и в следующий раз тебе это даром не пройдёт. – Он посмотрел на часы: судовое время соответствовало местному с хронологической точностью.
                – Ладно! – хлопнув себя по коленям, поднялся Георгий. – Жека! Разбудишь меня, как портнадзор съедет. Пойду, малость вздремну, – и пошёл в каюту, так и не дождавшись, когда их оформят на выход.

                9.
                – Вахтенному матросу на руль! Боцман! – Вира якорь! Старпому подняться на мостик! – сквозь сон услышал старпом объявление ревизора по судовой трансляции. Открыл глаза. Часы показывали без пяти минут два. «Два часа, как вторник наступил, – подумал Георгий. – Давно бы пора сняться». Быстро вскочил с кровати, на которой спал не раздеваясь, сунул ноги в ботинки и поднялся на палубу.
                Здесь его глазам предстала не менее интересная картина, чем из надоевшей личной судовой жизни: сменный штурман, пошатываясь, держал подмышки пьяного портнадзирателя, пытаясь пересадить его через фальшборт на катер, откуда, протянув руки, стояли наготове вахтенные матрос и механик. А тот всё пытался обнять и расцеловать держащего рядом его портфель Капитана Давыдова. И всё повторял, как клятву слова любви и признательности:
                – Ильич… Ильич… Следущий отход… зови меня… з-звони, з-заходи… Я тебя оформлю
без очереди… т-ты хороший человек… Я тебя уважаю…
        Давыд держался прямо и всё также застенчиво поддакивал, протягивая инспектору его портфель с документами и авоську  с судовыми презентами:
– Хорошо… ладно… Договорились.
«Сколько же он сегодня выпил, этот тщедушный на вид капитан? – усмехнулся старпом (за глаза все теперь на судне называли капитана Давыдом), а смотри, не пьянеет. Можно позавидовать».
Наконец, прощание окончилось. Портнадзоровскому катеру отдали концы, и он отвалил, блестя удаляющимся гакобортным  огнём. На баке , в барабане брашпиля  защёлкала якорная цепь.
Ещё через час они прошли линию мысов Маячный – Безымянный, условно называемую воротами Авачинской губы, и повернули строго на юг, в район лова, к указанному в рыболовном билете пятьдесят второму градусу северной широты.
Капитан после утомительных проводов спал, и сейнер из губы выводил старпом. На руле стоял один единственный трезвый человек на судне – студент-практикант Болдырев. Да кое-как в машинном отделении «шевелил рогом», неся вместо отключившегося Сени вахту, третий механик Петрушечкин – толстый, неповоротливый сорокот .
…С поднятием якоря в каютах возобновились заседания. Теперь уже все пили спокойно, беззастенчиво, не торопясь, до упора. Зачем и почему пили – спроси – они и сами не могли бы осознанно ответить. Может, чтобы забыться перед встречей с тяжёлым однообразным физическим трудом? Может, жалея оставленные ни за что в морях молодые годы? А скорее всего из-за расхлябанности личной. Знали, что после благополучного предъявления сейнера портнадзору, их уже никто не спишет с судна – нет смысла в запоздалых после этого карательных действиях.
Старпом ещё раз обошёл каюты, скорее всего из-за противопожарной безопасности, чем для наведения порядка: порядка уже не будет до тех пор, пока все не выпьются в пух и прах. На всякий случай строго предупредил, что к обеду подходят к району промысла, если на постановку трала кто выйдет пьяным – пусть пеняют на себя.
Ветра не было. Сейнер чуть покачивало. С океана шла лёгкая зыбь. Небо вызвездило. Над полуостровом светила чуть ущербная луна, и сопки по правому борту громоздились причудливым чёрным частоколом. Зарываясь в зыбь, форштевень  судна с шумом рассекал воду. И долго ещё в лунном свете по корме чешуйчато блестел и волновался широкий удаляющийся пенный след.
Проходя траверз Русской бухты, Георгий на всякий случай позвал по радиотелефону:
– Суда КээМПэО, находящиеся в Русской, кто слышит РээС «Упрямый»? Ответьте «Упрямому».
Эфир в ответ не прореагировал никак. На вызываемой частоте по-прежнему слышалась свистящая трель с пощёлкиванием, чем-то напоминающая соловьиную, только в противовес последней, не радующая душу, а раздражающая, да, не замолкая, доносилась тарабарщина далёкой японской речи.
Немного погодя, старпом снова позвал свои суда, которые вышли на юго-восток Камчатки за неделю перед ними.
– Ну, чево расшумелся? – вдруг, как рядом, прорезался наигранно-строгий голос. – Спать мешаешь!.. Хорошо тебя слышно.
– А кто говорит? – оживился старпом.
– «Умелец» говорит, – снова раздался голос в динамике.
– А-а-а, «Умелец»… Здорово, «Умелец», скажи, где находишься, чем занимаешься?.. И где остальные наши работают?
– Находимся в бухте Русской. Занимаемся?.. Стоим на якорях. Все вышедшие пять сейнеров. Крутим фильмы… Давай, плыви к нам, киношками поменяемся, а то все уже пересмотрели… Ты почту-то нам везёшь?
– Да нет! Почту вам не передавали. Наверное, в конторе думают, рано ещё почту получать. Только в рейс вышли… За нами ещё двое будут выходить. Они, может, привезут… А што же вы?
На капчасах  даёте, что тралите… а сами киношки смотрите!
– Так сверху требуют: «Больше тралений – больше рыбы!». А где её взять? Все изобаты  от полста второго до Лопатки оббегали – никаких записей на эхолоте . Што ни траление – пустырь… или мешок медузы. Только топливо зря пожгли…
– Я-а-а-сно… – в раздумчивости протянул Георгий. – Так што? Никто ничего и не поймал?
– Никто, ничего, – подтвердил голос с «Умельца». – Давай, заворачивай к нам. Фильмами махнёмся.
– …Да не-ет…  – подумав, ответил Георгий, – надо же самим убедиться… Побежим в район лова, а там видно будет.
– Ну, как хочешь, – разочарованно произнёс динамик, – а то бы фильмами махнулись…
Утром, сдав вахту проснувшемуся капитану, старпом разбудил на работу повара и спустился к себе в корму. Напротив его двери, через крохотный коридорчик, находилась каюта старшего механика. Его дверь была открыта. Оттуда доносились голоса. Проходя мимо, Георгий заглянул к деду. Дед сидел в окружении внимательно поддакивающих ему слушателей: боцмана, тралмастера и двух матросов – Абакумова и Кравцова. На столе стояла бутылка водки. Он угощал. Почему бы не послушать оратора, если он угощает? Взгляды гостей были устремлены на бутылку.
– Што-то рано вы похмеляетесь! – командирским тоном проговорил Георгий. – Может, хватит? Не пора ли вообще закругляться?
– А мы ещё и не ложились! – равнодушно прореагировал на замечание боцман. Стармех посмотрел на старпома враждебным взглядом: – А ты по чужим каютам не заглядывай! Чё хочу, то и делаю.
Старпом не счёл нужным отвечать стармеху.
– Через четыре часа придём в район лова. Будете пьяными – я вас к работе не допущу, – проговорил он, прикрывая за собой дверь.
– Ну и хрен на неё, – сделав выдержку, пока она за старпомом захлопнулась, засмеялся боцман, – давай, дед, наливай! За наш отход!
Послышалось бульканье жидкости, разливаемой по кружкам, и потом ехидный голос стармеха:
– Смотри, какой шустрый! Порядки тут свои устанавливает. Видите ли, пить ему здесь нельзя. Чё вы на него смотрите? Давно бы морду набили… Ну, будем здоровенькими! – Послышалось звяканье содвинутых кружек, потом поочерёдные выдохи, кряканье и голос боцмана:
– Да нет… Он вообще-то мужик ничё, только малость бешеный и надоедливый… А с нами, наверное, иначе нельзя?
«Г-м, – усмехнулся у себя Георгий Серёгиным высказываниям. – Давно ли он стал таким самокритичным? А впрочем, здесь все прекрасно понимают, что им можно делать, а чего нельзя. И делают наоборот. Может, потому, что, ещё ничего не успев приобрести, работая в рыбаках, уже всё теряешь? И люди равнодушны к своим судьбам?». Дальше их пьяную болтовню он не стал слушать. Включил транзисторный приёмник и стал ловить «Маяк».
Но отдохнуть ему не пришлось. Только он, отыскав лёгкую музыку, завалился с книжкой на кровать, как на трапе панически заверещал голос сменившегося с руля Подольского:
– Жора! Жора! Скорее! Кандея кондрат хватил!
Все, кто были в кормовых каютах, давя друг друга на узком трапе, ломанулись наверх…
Повар лежал на камбузе, на стоящем в углу трёхведёрном баке, боком, вытаращив на ворвавшихся в обе двери людей невидящие бессмысленные глаза. Глядя куда-то дальше них. Напряжённо вытянувшееся его тело содрогалось в конвульсиях. Изо рта пузырилась пена. На какое-то мгновение все остановились в дверях, не зная, что делать.
– …Я, это, после вахты, зашёл чаю попить, а он уже пузыри пускает и валится… – снова панически затараторил Подольский. Его скороговорка вернула всех к действительности.
– Голову держи! – ни к кому не обращаясь, заорал старпом. Выхватил из прикреплённой к переборке жестяной пол-литровой банки из под солёных огурцов чистую столовую ложку и кинулся к повару. Боцман, поняв намерение старпома, уже выполнил его команду: приподнял и крепко зажал в руках голову кандея. Остальные навалились на ноги, схватили за руки, чтобы он не
дёргался.
Зубы у кандея были до того плотно сжаты, что крошились, пока Георгий всовывал между ними ручку металлической ложки и разжимал рот, чтобы прижать запавший язык. Кандей храпел, как загнанный мустанг, вращал страшными глазами, выворачивая белки, и дёргался так, что четыре человека еле его удерживали. Наконец, удалось разжать челюсти и прижать язык. Сквозь образовавшуюся между зубов щель дед уже вливал водку из горла прихваченной с собой бутылки.
Кандей сделал пару судорожных глотательных движений, поперхнулся, закашлялся – дед придержал струю водки, – потом глотнул ещё пару раз (уже осознанно), перестал дёргаться, сразу размяк и свернулся калачиком.
– Уф-ф! – отпуская ноги повара и вытирая выступившие то ли от жары на камбузе, то ли от напряжения при спасении капли пота на лбу, отфыркнулся Абакумов, – сам вроде щуплый, а вчетвером не удержишь.
И тут словно прорвало старпома. Он затопал ногами и истерически возопил по матерному:
– …Што бы я больше не видел на судне пьянства!.. Всё-о!.. Ещё кого замечу!.. Когда уже вы её нажрётесь?! Пеняйте на себя!..
Против подобных аргументов у команды обычно аргументов не бывало. Вот и теперь они молча подхватили кока за руки, за ноги и быстро потащили в нос.
«Идиотизм! – оставшись один, возмущённо думал Георгий. – Что за люди у нас такие? Почему на них надо обязательно кричать? Уговариваешь их, упрашиваешь, приказываешь, наказываешь – воспитываешь – всё без толку. Как только сорвался, заорал, стукнул кулаком по столу – сразу начинают понимать. Наверное, думают: если оппонент взорвался – больше терпеть нет мочи, значит, действительно в чём-то переборщили. Значит, нужно промолчать, оглядеться, одуматься – пересидеть грозу, сменить тактику. Что это? Бескультурье народное? Или передаваемая с генами вековая привычка крепостного раба: чем сильнее его унижают, тем больше он любит своего господина? – но, тут же, перебил себя: –  Но-но, господин! Что-то заговариваться стал. А как бы ты вёл себя на их месте? У тебя есть заинтересованность, рост по службе… рост заработка, а что есть у них?.. Ничего. Один тяжёлый физический труд, изнуряющий за период путины. И даже льготами в конторе пользуешься больше ты, специалист, нежели они, неквалифицированные рабочие, съехавшиеся на Дальний Восток на заработки со всего Советского Союза. По сути, они и тебя обрабатывают! – но эту мысль он тоже отбросил. – Да, а то там! Не было бы матросов – я бы и сам вкалывал не хуже. Работал же? И пить бы стал так же. – Промелькнула другая мысль: – Но, ведь, на флоте много встречается матросов с высшим образованием! Почему они сразу, с лёгкостью, принимают видимую беззаботную сторону разудалой матросской жизни? Ведь люди вроде культурные? Образованные!». Он стал вспоминать: работники каких профессий в нашей стране больше всего склонны к снятию стрессов спиртными напитками?.. «Так: рыбаки – раз; шахтёры – два; лесорубы… ; металлурги… ; геологи… – все те профессии, где преобладает в совокупности физический и нервный труд, и неустроенность, с несоответствующей труду заработной платой. Далее – штрафники… это уже не из той оперы. Хотя, почему? Штрафники… Оперы… Палачи. …Охранники, тоже говорят, на досуге очень водочку потребляли. Всё это нервы? Или нет… безысходность?.. Вот: безысходность, при тяжёлом нервном и опасном труде». Тут он спохватился:
– Тьфу! Какая-то ахинея в голову лезет. Оно тебе надо? За собой смотри, штобы сам не спился!
Он спустился в каюту, не раздеваясь, лёг на койку и почему-то моментально уснул. Наверное, это после припадка ярости наступило успокоение.

                10.
Разбудили его пронзительные трели звонка судовых тревог, выговаривающие точку-тире, точку-тире по азбуке Морзе: а… а… а…
«Аврал, – мелькнуло в голове. Какая к чёрту работа сейчас?.. Они же все кривые!» Он быстро вскочил, протёр глаза, поглядел на часы: четырнадцать тридцать. Сунул ноги в ботинки с удалёнными для удобства шнурками и заторопился в рубку.
На мостике, потирая руки, бегал с левого на правый борт – от двери к двери, оглядывая океан, как будто ему кто помешает ставить трал, обуянный рыбацким азартом  капитан, то и дело поглядывая на эхолот. На руле стоял ревизор.
– Во! Взгляни-ка! – словно обрадовавшись появлению старпома, воскликнул Давыд. – А они говорят: записей нет! Вот! Глубина сто пятьдесят метров!
Георгий скосился на эхолот: самописец рисовал плотную, дымчатую ленту, чуть оторванную от грунта. Потом вперился в фишлупу : импульсы контакта эхосигнала с дымкой плескались на пол-экрана.
– Вообче-то ничё, – проговорил он немного погодя, с нарочитым диалектом, – только сумление меня берёт: уж очень она серая, да и птички какие-то в периодах проскакивают, не минтаевого характера…
– Всё так. Но нам сейчас не до жиру… была бы запись. …Ну, где там они? Чево возятся? – Капитан подлетел к открытому лобовому окну рубки, выглянул на палубу, потом нервно оглянулся назад: – Иди, Михалыч, подними их! Они што? Всё время по авралу так будут тянуться?
– Так, какая сейчас работа может быть? – запротестовал Георгий. – Они же все пьяные! Пусть хоть проспятся немного! Это же нарушение техники безопасности… К кандею даже сегодня утром кондрат приходил…
– Вот и проспятся в работе! Иначе они так и не прекратят пить.

… В носу, когда проиграли аврал, первым проснулся Студент.
– Серёга! Серёга! – растолкал он боцмана. – Звонят чево-то. Наверное, трал ставить.
Боцман машинально поднялся, свесил с койки худые волосатые ноги. С усилием разлепил веки. Под непрекращающийся трезвон звонка обвёл мутным взглядом каюту, соображая, где находится, потом взглянул на Студента:
– Чево?!  Чево-то?! На постановку авралят! – И тут же вскочил и заорал в открытую дверь противоположного кубрика: – Подъём, орлы! Вылетай на постановку!..
«Орлы» стали сползать с коек и суетиться вокруг спецодежды.
Слышь, боцман, – снова обратился Студент к Серёге. – У тебя сапоги сорок шестой есть?
– А ты почему не сказал старпому на отходе, чёб он тебе их выписал? – возмутился боцман, наматывая портянки.
– Дык… забыл я… дело в том, что…
– Забыл… – передразнил боцман Студента, – вон, – кивнул он в угол на стоящую бесхозную пару сапог, – сорок пятый, кажется, одень пока без портянок, потом разберёмся.
Обрадованный, что нашёл на первое время, в чём выйти на постановку, Студент быстро схватил сапоги и тут же, присев на банку у стола, завернув штанины под резинки носков, сунул в них ноги. Обулся в первый, притопнул, пошевелил пальцами ног, оглядел сапог – сойдёт. Тут же, не раздумывая, сунул левую ногу в другой сапог, но там что-то хлюпнуло, и нога погрузилась в вязкую холодную жижу. …Он медленно поднял на боцмана вопросительный враждебный взгляд: мол, что за шутки.
– Ну, чево уставился? – в свою очередь озлобился на него боцман. – Малы?! Иди босиком!
Студент, молча, стал стаскивать сапог. …Сапог не поддавался. Он изо всей силы тянул его руками, сдирая с пятки, помогая носком другого сапога, – бесполезно. Тесная мокрая внутренность накрепко обхватила ступню в намокшем носке.
– Там… Штой-то… – кряхтел от натуги Студент.
– Ну, што? Штой-то?! – передразнивал его боцман, уже одетый, обутый, собравшийся выбегать на палубу. – Ну-ка! Дай-ка! – Он схватил ногу Студента двумя руками: за носок и за пятку сапога. С силой два раза дёрнул на себя. В сапоге, как в болотной жиже, что-то отвратительно чмякнуло, и с третьего рывка боцман отлетел на свою кровать с сапогом в руках, из которого выливалась, распространяя зловонный запах, его забытая блевотина. Студент продолжал сидеть с поднятой вверх ногой, вопросительно уставившись на измазанный, мокрый шерстяной носок. Лицо его было перекошено брезгливой гримасой.
Какое-то мгновение боцман с недоумением созерцал происшедшее, а потом, всё вспомнив, разразился безудержным хохотом. Он не мог вымолвить ни слова, оглядывая сквозь накатившие слёзы, застывшего в нелепой позе Студента. Потом кое-как простонал, прорываясь через приступы смеха:
– Изви… изви… извини, Сту… Студент… я за-забыл… п-правда. …Я не хо-хотел… – Потом, немного успокоившись, сострил: – Скажи спасибо, что в сапог не по большому было схожено. У нас и не такие в колхозе случаи бывали.
Вмешательство старпома посодействовало быстрейшему выползанию палубной команды на верхнюю палубу. На постановку трала Студент вышел позже всех и в ботинках, за что получил

от капитана внушительный раздолбон:
– …Вы што, на курорт сюда прибыли?! Штобы это было в первый и последний раз!
Трал уже был за бортом. Матросы, наступая друг другу на пятки, метались по палубе, без похмелки не соображая, за что схватиться. Тралмастер крыл матом. …При отдаче траловых досок , вместо одной циркуляции сейнер сделал три. Как всегда – первый блин комом: что-то заело, что-то закусило, что-то не отдалось вовремя.
Наконец «Упрямый» вышел на финишную постановочную прямую – стал травить ваера. Палуба опустела: траление будет продолжаться два часа.
Потолкавшись ещё немного в рубке, поглядев на записи эхолота, Георгий пошёл к себе. На трапе, из открытой двери дедовской каюты снова услышал возбуждённые голоса и эмалевый звон кружек. Спустившись, остановился и посмотрел в дверь: так и есть – только теперь уже вся палубная команда теснилась вокруг не проспавшегося ещё стармеха. А тот, польщённый таким уважительным к нему визитом, едва продрав глаза, уже разливал дрожащей рукой расплёскивающуюся на стол водку из стучащей горлышком о края кружек бутылки. И такая благодарность и умиление перед гостями светилась на его лице, что старпома обуяла злость на этого щедрого на угощение новоявленного деда.
– Так!!! – скомандовал старпом повышенным административным тоном. – Я вам приказываю! Прекратить распитие спиртных напитков! –  Все взоры сидящих обратились к нему. – Хватит! Через два часа трал выбирать! Я вас не допускаю к работе! И сейчас же докладываю капитану!
– Иди! Иди, докладывай! – ощерил на него стармех свой щербатый рот. – Ничего мне Давыд не сделает! Он мой друг! А вот тебя выгонит, если будешь надоедать.
– Если через пять минут… вернусь – вы здесь ещё будете заседать, пеняйте на себя! – не слушая деда, выговорил старпом, обращаясь к боцману.
– Щас мы, Жора. Ну, чё ты кричишь?.. Давай, дед, быстро, поехали… за неё… за удачу… – Боцман поднял кружку и первый, не чокаясь, выпил.
Старпом пошёл на мостик. …На капитана доклад старпома никакого впечатления не произвёл.
– Да, – спокойно выслушав Георгия, произнёс Давыдов, – есть у него такая слабость: с неделю после выхода в море пьёт беспросыпно. Но зато, как протрезвеет, – работает безотказно. Специалист – исключительный!
– Да плевать я не хотел на вашего специалиста! – видя такое равнодушие со стороны капитана, вспылил старпом, – Он мне матросов спаивает! Как я их могу допустить к работе в нетрезвом состоянии?! Не допускаю я их к работе, пока не проспятся!
– Хм, – усмехнулся капитан. – Ну што же мы теперь, так и будем до посиненья трал тащить? Пока не протрезвеют матросы? Да от  него одни лохмотья останутся! Не твоя это забота. Я буду за них отвечать, если што случится. … А за пьянку их наказать, конечно, надо.
Теперь, не без ехидства, усмехнулся старпом, вспомнив дедовское запугивание, переходя с капитаном на «ты»:
А стармеха, друга твоего, за спаивание палубной команды, как будем наказывать?
В глубине застенчивого капитанского взгляда проблеснула ответная злая искра, но тут же погасла. «Есть, оказывается, характер, – подумал Георгий, – только зачем он его утаивает?»
– И за деда я буду отвечать. Наказывать его только я имею право, а не ты, – чуть взволнованно вымолвил Давыд.
– Ну, тогда пиши расписку, что ты берёшь на себя технику безопасности при работах на палубе! А в следующий раз, если я увижу у твоего другана пьющих матросов, я его просто отметелю! А там – твоё дело… –  Не закончив мысль, старпом повернулся и стал спускаться в кают-компанию.
Уже наступило время полдничного чая, но на камбузе и в кают-компании была тишина и запустенье. Накрывать на столы было некому: кок всё ещё находился в алкогольном ауте. Помянув его про себя по-матерному маленьким язычком, пощупав на камбузе холодный бойлер , Георгий проследовал в корму, чтобы убедиться, как там выполнили его приказ.
  В каюте стармеха уже никого не было. Дед сидел сгорбившись на диванчике, уперев локти в колени, подперев ладонями худую шишкастую голову и смотрел на катающиеся по палубе под ногами пустые бутылки.
– Слушай, Максим Петрович, – обратился от порога Георгий, – давай договоримся, што палубная команда у тебя здесь заседать не будет.
Стармех выпрямился, недобро посмотрел на старпома. Напряжённо сглотнул слюну так, что на его тощей шее заходил острый кадык:
– Сопляк! Ты ещё мне указывать будешь, кого мне к себе приглашать. Да я уже четверть века на флоте молочу!
– Ну, тогда приглашай своих механиков и пей с ними, – не подавая виду, что дедовское оскорбление его задело, продолжал Георгий. – А то што же получается? Твои механики уже нормально несут вахты – и к тебе от капитана претензий нет, а мои матросы из-за тебя не в состоянии работать. Это же не по-честному!
Тут Волоскова как будто прорвало. Он вскочил с дивана, энергично замахал руками и залил словесными помоями всю голову старпома. В наборе его пьяных проклятий употреблялись и такие, режущие уши «красочные эпитеты», как «щенок», «проститутка», «сволочь»… 
По-петушиному выпятив неразвитую грудную клетку, Волосков прямо наседал на Георгия, пытаясь даже схватить его за грудки. Однако Георгий легко отмахнулся от дедовского наседания, как от домогательств назойливой мухи, и отошёл к двери своей каюты. Связываться с пьяным беспомощным болтуном не было желания. Он открыл свою дверь, но, прежде чем захлопнуть её за собой, твёрдо произнёс, в упор глядя в белёсые дедовы глаза:
– Я тебя предупредил?! А там твоё дело. Смотри.
…Долго ещё за дверью бушевал, грязно матерясь стармех, что-де сопляк претендует на его жизненную свободу, и поэтому он прибьёт его когда-нибудь. Но ворваться в каюту старпома не решался.
11.

В шестнадцать часов старпом заступил на вахту. Проиграл аврал на выборку трала… Зазвенел отданный бешеный. Заурчала лебёдка – начали выборку ваеров.
– Тяжело идёт! – крикнул с палубы тралмастер и показал большой палец. – С рыбой будем!
– Дай Бог! – суеверно отозвался старпом. – Когда она в трюме будет, тогда, считай – с рыбой.
Матросы, натягивая робы, старались казаться трезвыми и высокомерно молчали, не встревая в происходящий разговор. Но при каждом лёгком крене судна их резко бросало в стороны, как при десятибалльном шторме, и чтобы не упасть, они были вынуждены цепляться за всё, что подворачивалось под руки: углы тамбучины, оттяжки, стопора палубных траловых роликов. «Ладно, – думал Георгий, – авось выберем без происшествий». И крикнул на палубу:
– Давайте: стали по промысловому расписанию! Осторожнее там: при подходе досок!..
Люди разбрелись по местам… Подошли траловые доски… Их взяли на стопоры … Пошли на циркуляцию, чтобы сбить рыбу в кутец  и выйти рабочим бортом на ветер… На палубу высыпали все свободные от вахт рыбаки. Даже вахтенный механик высунул голову из кормового тамбура машинного отделения и весь в ожидании уставился на то место в воде, где должен был всплыть трал.
Первая выборка вселяет в людей веру в удачу дальнейшего промысла или разочарование. В зависимости от того, с чем пришёл невод: с «тиной морскою» или с «рыбкой золотою». Поэтому в этот момент никому не спится. Да и зрелище красивое в тихую погоду, если трал всплывает с большим уловом. Сначала в середине круга циркуляции начинает пузыриться и кипеть, как в котле, вода. Потом она начинает превращаться из тёмно-серой в тёмно-зелёную и затем, всё больше и больше светлея, приобретает перед всплытием нежно-зелёный изумрудный оттенок. И вот вдруг изумрудность прорывается и из глубины с шумом, как кит, вертикально взлетает метра на два-три над водой туго набитая рыбой колбаса кутцевой части трала. Нередки случаи, когда при больших уловах, не выдерживая резкого перепада давления, такая огромная колбаса с треском лопается, и серебристая, беспомощно бьющая хвостами масса задавленной рыбы расплывается вокруг несчастливого сейнера на несколько десятков метров, вызывая сокрушающие эмоции у расстроившегося экипажа.
Но на этот раз… вода покипела-покипела и… не стала даже тёмно-зелёной.
– Што за чёрт?! – буркнул капитан, выходя на крыло мостика и встречаясь с вопросительным взглядом тралмастера, устремлённым на него с палубы. – Камбалы, наверное, нагребли! Давай, бери! Камбала – тоже рыба!
Пока подбирали кабели  и выбирали кварт-троп , кухтыли  совсем утонули. Трал вертикально стал у борта и колом тянул вниз.
– Давай-давай!.. Веселей!.. Гаки!.. Быстрее гаком подцепляй! – подбадривал с мостика траловую команду Давыд. Шкентели трещали, готовые вот-вот лопнуть. Траловая дель , лопаясь, расползалась.
Кое-как, с помощью сушилки , подтянули кутец к борту. Глядят… Мать честн;я!.. Медуза!.. Тонн пятнадцать желеобразной, сочащейся из ячей, прозрачной массы.
– Бери кутец на палубу! – кричит тралмастеру капитан. – И отдавай гайтан !
А тот и рад бы взять, да лебёдка не тянет. Выключается автоматом. Шкентели на турачках горят от трения железа о железо, аж дым тёмно-синий валит. Грузовые стрелы  скрипят и гнутся. Оттяжки  звенят и вибрируют. Всех зевак с палубы, как ветром сдуло: от греха подальше.
Наконец, набитый под жвак , сделавшийся квадратным от уплотнённости объёма, кутец медленно, со скрипом, поставили на фальшборт , чтобы передохнуть.
Давай, боцман! Тяни своим шкентелем! Заваливай на палубу! – только успел капитан крикнуть Серёге, стоящему на левой турачке, как вдруг лопается делёжный строп, и мешок сам с глухим шлепком падает на палубу. Сейнер содрогается и, проседая в воде, начинает покачиваться. Сорвавшийся со стропа гак свечой взмывает вверх, стравливая шкентель, и застревает в блоке, висящем на ноке  грузовой стрелы.
После секундного замешательства все подняли глаза к небу, посмотрели на конец стрелы: гак сидел, намертво забившись между щеками блока. В желобке диска торчал только его вздёрнутый носик, словно показывал фигу всем горе-работникам. Нужно было или опускать стрелу вместе с блоком, или подниматься к блоку на беседке через другой, рядом приваренный блок – иначе не вытащишь.
– Ну, ладно. Командуй тут. Пойду я чаю попью, – выдал Давыдов Георгию ценное указание, спускаясь в кают-компанию. За ним потянулся ревизор – это не его вахта.
Первым пришёл в движение Кравцов. Ни слова не говоря, он скинул с себя оранжевую прорезиненную рыбацкую робу и бросился на штурм стрелы.
– Куда?! – попытался остановить его Георгий. Но тому море было по колено, а что уж тут значила какая-то стрела? Он, наверное, и слов-то старпома даже не слышал.
– Пояс страховочный надень! – старался докричаться до него старпом. Но тот уже взобрался на лебёдку, подпрыгнул, обхватил руками и ногами стрелу, прижался к ней и полез наверх. Георгий замолчал, затаил дыхание: что тут уже кричать под горячую руку – только мешать.
Вскарабкавшись до половины, Кравцов остановился, перевёл дух, снова попытался покарабкаться вверх, но силы, по-видимому, уже покинули его, и он медленно, самопроизвольно, начал сползать вниз.
Не успел Георгий и слова произнести, когда Кравцов спрыгнул на палубу, в осуждение его поступка, как с другой стороны, сбрасывая на ходу робу, уже летел Абакумов:
– Эх ты, слабак! Кто же так лазает! Смотри, как надо!
– Назад! – закричал старпом. – Абакумов! Назад, кому сказано!
Но жажда казаться перед экипажем смелым и отчаянным, наверное, тоже на время заложила Абакумову уши. На запрет старпома он не реагировал. Быстро вскарабкался на лебёдку,
вытянул вверх руки, оттолкнулся  и повис на стреле, болтая ногами. Потом всё-таки обхватил ими стрелу и попытался ползти вверх. Но руки, пока он на них весел, успели устать, пальцы разжались, и он, как мешок с требухой, полетел вниз. Через мгновение, ударившись поясницей о турачку, он перевернулся через голову и, по воле судьбы, аккуратно приземлился на палубу на четвереньки.
У Георгия отлегло от сердца, но всё равно он злобно выругался:
– Головой бы тебе надо приземлиться! Может, поумнел бы в следующий раз.
Абакумов, ещё сам не осознавая, что могло бы с ним произойти, стоял, расплывшись в глупой, до ушей, улыбке. Желающих лезть на стрелу (слава Богу) больше не оказалось.
– Серёга! Давай монтажный пояс! – крикнул Георгий боцману и стал спускаться с правого крыла мостика по внешнему трапу на палубу. Надел пояс. Застегнулся. Снова поднялся на мостик. Пристегнулся карабином к топенанту , схватился за него руками и, упершись ногами в стрелу, медленно перебирая руками и ногами, благополучно добрался до нока. Здесь, держась за оттяжки, сел, обхватив стрелу ногами, и стал выдёргивать гак из блока. С палубы за ним выжидательно наблюдали матросы. Боцман волновыми движениями шкентеля снизу пытался ослабить натяжение и стравить гак на палубу – помочь старпому.
Наконец, гак был вытащен из блока и спущен вниз. Старпом спустился на палубу, бросил пояс в тамбучину и строго посмотрел на Кравцова и Абакумова:
– Вечером распишитесь за выговоры. – И уже придрался: – Мало того: ещё и без касок работаете! – Повернулся и стал взбираться на мостик. Тем временем матросы отдали гайтан кутца, и по палубе стала расползаться мерзкая желеобразная белая масса. Потом расшворенный  мешок снова бросили за борт и, работая машиной на задний ход, стали выгонять из трала залёгшую, сильно кренящую сейнер медузу.
Провозились с этим делом около часа. Медуза никак не хотела вываливаться из трала и продолжала кренить сейнер. Наконец, выбрали и уложили у борта пустой трал, смыли пожарником с палубы растёкшуюся по ватервейсу  осклизлую мерзость и снова ринулись в поиски.
Давыд не сдавался. Он искал рыбу. Он должен был её найти, иначе он не был бы Давыдовым. Сейнер в упрямом одиночестве носился по омывающей юго-восток Камчатки части Тихого океана, простукивая эхолотом все изобаты шельфа. Косяков рыбы не было, а на встречающийся подозрительный дымарь желания ставить трал у него больше не появлялось.
С наступлением сумерек поиск терял свой смысл. Ночью рыба не косячится.
– Ну, што будем делать? – спросил капитана старпом, нанося на карту обсервованное  место нахождения судна. Тот безучастно смотрел на выползающую из эхолота пустую ленту бумаги самописца.
Нарисовав точку положения, Георгий взглянул на отрешённо задумавшегося Давыдова. Надоедать не стал. Надо будет – сам скажет. Отошёл к открытому лобовому иллюминатору, посмотрел на тёмно-синее, как будто густотёртая краска, звёздное небо. Вздохнул полной грудью прохладный морской воздух. Отыскал своё любимое созвездие Орион. Полюбовался его яркостью и чёткостью изображения. Отвлёкся мыслями, куда-то вдаль… Он любил такие вечера в морской экзотике: спокойной зыбью дышит океан; звёздное небо над головой; шипенье форштевня, разрезающего водную поверхность и – никого, по всему горизонту. Такое великое ощущение первозданной красоты, одиночества и космической затерянности! Пропадают все жизненные обиды. И даже крупные, совсем недавно казавшиеся непереживаемыми невзгоды становятся мелкими и пустячными по сравнению с былинной загадочностью окружающей тебя Вселенной. И ты как будто мысленно паришь в пространстве, хотя у тебя и мыслей-то в это время нет никаких. Ты просто любуешься океанской тихой ночью и ни о чём не думаешь. Отдыхаешь.
– Ладно. … Прокладывай курс на Русскую, – вернул Георгия на землю голос капитана. –  Утро вечера мудренее. Какое у нас завтра число? Шестое?.. Отпразднуем Седьмое ноября, сделаем баню, попаримся, отойдём от провожаний, а там видно будет.
После ужина на доске объявлений в кают-компании висел «праздничный» приказ нижеследующего содержания:
                Приказ № 93
                (копия)
                по РС-300 «Упрямый»
от 5 ноября 1977 года                Тихий океан
Содержание: О наказании за нахождение на судне в нетрезвом состоянии и нарушении правил техники безопасности.
                Текст приказа:
                § 1.
5 ноября с.г. повар Громков И.Г., находясь в тяжёлой степени опьянения, в течение дня не мог выйти на рабочее место, чем грубо нарушил требования Устава службы на судах рыбной промышленности СССР: ст. №… ; ст. №…; и Кодекса законодательства о труде: ст. №…; ст. №…
На основании выше изложенного приказываю: объявить повару Громкову И.Г. строгий выговор. День 5 ноября 1977 года считать прогулом.
                § 2.
Невзирая на неоднократные напоминания старшего помощника капитана Чалого Г.М. – работать на палубе в средствах защиты, согласно требованиям Правил техники безопасности на судах флота РП: ст. №… пункт… ; ст. №… пункт… ; ст. №… ; пункт…, матрос 1 класса Кравцов Н.В. грубо нарушил данные требования, выйдя на выборку трала без каски и пытался работать на стреле без монтажного пояса.
На основании выше изложенного приказываю: объявить Кравцову Н.В. выговор.
(§ 3 повторял собой второй параграф без изменений, только применительно к матросу 2 класса Абакумову О.И.)
             Основание: Требования Устава флота РП, КЗОТа и Правил техники безопасности.
                Капитан судна: Давыдов – роспись.
С приказом ознакомлены: Громков – роспись;
                Кравцов – роспись;
                Абакумов – роспись.
                Все подписи были скреплены жирной судовой печатью: РС «Упрямый» Камчатрыбколхозобъединение.
               Приказ, как всегда на судах заведено, писал старпом. Давыдов долгое время морщился, внимательно его перечитывая, чем очень нервировал Георгия, ждущего капитанской подписи.
               «Конечно, – думал Георгий, – пришлось пойти на компромисс, не указать, что Кравцов с Абакумовым тоже были пьяные, но им и этого пока хватит. Они даже рады такому содержанию приказа: пьянка им в вину не ставится. Написать, что они работали пьяные, – написать приговор на себя: я их вообще на палубу не должен был выпускать в нетрезвом состоянии. Но кто бы тогда выбирал трал, если капитан распорядился его поставить? Если бы что случилось – в любом разе отвечал бы я, и плевать всем начальникам отделов в управлении, что давление планов заставляет капитанов идти вразрез с требованиями Правил техники безопасности и отмахиваться от старпомов».
               Но капитан, прочитав приказ, думал совсем о другом.
               – Ну, зачем же сор из избы выносить? – пробурчал он недовольно. – Никто же не пострадал?! А после такого приказа по приходу в порт начнутся упрёки в отделе кадров и техники безопасности. Взял бы, наказал их по своему методу! Зачем бумаги писать? Я нежелательно отношусь к бюрократии всякого рода.
               – То есть? – Не понял старпом. – Отлупить их, что ли?
               – Ну-у… Хотя бы… Раз виноваты…
               Такой поворот мыслей несказанно возмутил Георгия. Он даже фыркнул от негодования:
                – Так за што же я их буду бить? Они же от чистого сердца кинулись на стрелу: помочь общему делу. …А потом они соберутся и меня отлупят? И што будет? Я дерусь исключительно в целях самообороны. …А на все остальные случаи есть, как ты выразился, «бюрократия». Так что пусть за свои поступки отвечают по закону.
                Капитан нехотя подписал приказ.

                12.

               К Русской подходили на утренней старпомовской вахте. Сдавая вахту в четыре ноль-ноль, ревизор доложил, что радиолокатор вышел из строя, и капитан передал по вахте, чтобы старпом заходил в бухту сам – он немного нездоров.
Удивившись такому доверию, старпом польщено, но довольно саркастически усмехнулся: «Наверное, стопарь-другой перед сном пропустил – вставать не хочет». Он открыл дверь рубки, окинул взглядом тёмные очертания берега – ясно, видимость хорошая. Стал прикидывать, как он сейчас будет заходить в бухту без локатора. Страха не было – чему же его тогда четыре года в мореходке учили? – но чувство повысившейся ответственности вызывало определённое волнение: так заходить ему ещё ни разу не приходилось. Спросил у рулевого, сколько градусов он держит на румбе, как судно слушается руля, определил направление и силу ветра, волнение моря: маловетрие, слабая зыбь. Оглядел пустынный ночной горизонт. Немного успокоился – подошёл к карте, стал обдумывать манёвр захода.
                Вообще-то с заходом не было бы никаких проблем, если бы у входа не стояли на якорях пять разбросанных военными кораблями швартовых бочек, в одну из которых Георгий как-то давно чуть не врезался в тумане, даже с локатором. Место положения их на карте было нанесено неправильно, наверное, специально, чтобы усыпить бдительность пожелавшего бы вдруг ими воспользоваться врага.
                …С момента открытия маячка Русский он прошёл ещё полчаса по счислению курсом «ноль» так, чтобы бочки в любом случае остались южнее – по корме слева, потом резко повернул на двести семьдесят градусов, держа курс на темнеющий впереди, чуть выше горла бухты безымянный мыс. Включил эхолот, чтобы корректировать визуальные определения глубиной под килём, и шёл так до тех пор, пока не увидел в устье бухты перемигивающиеся красными огоньками створные знаки на берегу. Когда знаки состворились, он повернул сейнер на них носом и, уже чувствуя себя спокойно, стал входить в бухту.
Если кто однажды заходил в бухту Русскую при ясной погоде, тот никогда не избавится от впечатления пробуженного в нём величественностью суровой красоты дикой северной природы – чувства мелкости перед ней человеческого существа.
                Судно входит в узкий длинный фьорд с высоченными, почти отвесными стенами – склонами сопок. Зимой вас окружает белое, сверкающее при луне, призрачное безмолвие. А в другие времена года – чёрная гнетущая тишина. И только клин неба над головой, усыпанный сверкающими звёздами, напоминает вам, что где-то существует полнокровная человеческая жизнь. Где-то под этими звёздами ходят озабоченные или радостные люди, грустят, влюбляются, посещают дискотеки, кино, театры.., а ты вот почему-то здесь и вынужден по собственной воле переносить одиночество. Изо дня в день, из месяца в месяц… Год за годом. Потому что имя тебе – Рыбак.
                На душе сразу становится ужасно тоскливо. Хочется вырваться из этого природного плена и лететь к людям, на волю, на материк. Говорить с ними, радоваться вместе с ними, грустить, быть им полезным.
                Днём подобное ощущение пропадает. Остаётся только восхищение залитой солнцем, сверкающей и слепящей заснеженной горной пустыней. А когда вы заходите сюда в пасмурную, туманную погоду и определённо знаете, где находитесь, но не видите даже очертаний берегов, – вас охватывает непонятное, скребущее душу беспокойство. Вам хочется в тепло, домой, к жене (даже если у вас нет ни дома, ни жены).
                *       *       *
               На якорь стали в самой глубине бухты. Рядом с полузатонувшим, приспособленным под причал для бункеровки пресной водой транспортом «Кондратий Рылеев» – бывшим «Теодором Нетте», «пароходом и человеком», воспетым в своё время пролетарским поэтом. У водозабора, залитый огнями, на швартовых стоял производственный рыбоприёмный рефрижератор.
                – Ну, чево? Уже нарыбачился? – посыпались с «кинофестивалящих» в бухте сейнеров подколки вахтенных штурманов, когда они, наконец-то, допытались по рации, что это за коллега бросил рядом с ними якорь. – Говорили тебе: нечего зря топливо жечь.
                Утром на мостик поднялся капитан. Жмурясь, оглядел залитое солнцем пространство бухты, суда, стоящие на якорях, снял с крючка бинокль, прочитал название заправляющегося водой рефрижератора.
                – «Мореход»… Это же магаданец!.. Што это он сюда припёрся из Охотского моря? – Повесил бинокль на место. Немного постоял, облокотившись на подоконник открытого лобового иллюминатора, сосредоточенно о чём-то подумал, вприщур оглядывая «Мореход», потом неопределённо махнул рукой. Отошёл от окна и, как бы про себя, произнёс:
                – Ладно. …Попробуем…  – Спустился в радиорубку.
                Радиорубка на рыболовном сейнере расположена симметрично капитанской каюте (та с правого борта, эта – с левого), и вход имеет так же, из кают-компании. Постучав, капитан отворил дверь и потеснил развалившегося на диване угрюмого радиста.
                – Геннадий Палыч, настройся на магаданскую частоту. – Присел у входа на край дивана. Радист быстро поднялся, включил передатчик на «Подогрев», перещёлкнул рукоятку заземления антенны, стал настраивать приёмник…
                *       *       *
                Маркони (так на флоте зовут радиооператоров) на судне был старый кадр. С начала повествования о нём не упоминалось потому, что он до самого отхода был в отгулах. «Подлечивал здоровье», как он выразился, у сестры, живущей в городе, но у которой он не был уже года два.
                С приходом в порт, после сдачи рейсовых отчётов, радисты становятся самыми вольными людьми (и ещё тралмастеры). Вахты стоять не надо – судовая радиостанция в порту закрывается. На работу ходить… можно тоже – не надо. Только за зарплатой приходи вовремя. Ну, и ещё… если радиостанцию или поисковую аппаратуру в ремонт сдавать, или из ремонта забирать.
                Появился он на судне за день до отхода и вполне успел сделать все свои предрейсовые дела. Это был располневший от малоподвижности, рыхлый и неповоротливый сибиряк с украинской фамилией Луцак – точь-в-точь похожей на Билли Бонса из «Острова сокровищ». Большой круглый живот, одутловатые щёки на почерневшем от запоев лице с глубокой продолговатой оспиной, напоминающей шрам, на правом виске. Крупный мясистый нос. Густые широкие брови. Большие залысины, оголяющие высокий лоб, и свирепый, затуманенный алкоголем взгляд. Но, несмотря на свою пиратскую внешность, это был добрейшей души человек. Было ему уже сорок лет, но он ещё ни разу не был женат. Между рейсами, когда находился на берегу, он вёл паразитический образ жизни – просто пил горькую. Без меры и без разбору. В море он отдыхал от берега: читал художественную литературу, круглосуточно (если было необходимо) копался в неисправностях поисковой и радионавигационной аппаратуры, часами проводил радиопоиски плавбаз, желающих принять сырец. На выгрузке занимал по собственному желанию место у грузовой ложки и ворочал ею безотказно весь рейс, п;том выгоняя всосавшийся в организм алкоголь. К концу рейса, несмотря на полноту, начинал «чувствовать себя человеком»: легко преодолевал крутые судовые трапы, беспрепятственно острил и был всегда весел. Но с момента подачи на причал швартовых концов на него налетало гнетущее беспокойство, исходящее от городской суеты. У всех на берегу появлялись какие-то дела, все куда-то торопились, чего-то искали, на что-то надеялись – ему спешить было некуда.
                Если в море благодаря своей профессии он был глазами и ушами судна, то на берегу, он ощущал свою ненужность экипажу. Он становился замкнутым, раздражительным и угрюмым. При видимом внешне окружении людей, он изнывал от внутреннего одиночества. Беспокойство его усиливалось ещё и тем, что гастрономы, где продавали водку, были – вот они – рукой подать. Сутки-двое он всё же боролся с неуёмным соблазном. 
                Но с каждым днём одиночество становилось всё невыносимее и он, в конце концов, махал на всё рукой и забирал на время красную нарукавную повязку у вахтенного матроса. Это означало, что он засылает его гонцом.
Напившись один раз, все последующие дни стоянки он похмелялся. Или, по его выражению, «защищал диссертации». Но в его произношении слово «диссертация» звучало от слова «десерт». Защищал он их обычно не один, а с «соавторами». Выглядело это всегда одинаково:
                Сидят в кают-компании рыбаки. Разговаривают, о чём-то спорят, бывает, выпивают… Вдруг настежь открывается дверь радиорубки, и наступает минутная тишина. Взгляды присутствующих устремляются в сторону открытой двери. После минутной паузы из радиорубки показывается сначала живот Маркони, потом, как медведь из берлоги, и он сам – собственной персоной. Весь помятый и пожёванный, с торчащими сосульками волос и отёчными мешками под глазами.
                – О-о-о! – раздаётся в кают-компании вдохновенный, слегка заискивающий хор голосов. Рыбаки знают, что у Маркони всегда есть выпить. – Геша проснулся!
                Маркони исподлобья, презрительно окидывает взглядом собравшуюся публику, делает шаг к стоящей напротив двери банке и, подогнув под себя правую ногу, с шумом садиться на неё, облокачивая руки на стол.
                – Ну, чё? – суетятся вокруг него угодливые и в то же время ироничные голоса, – как здоровье? А мы тут думаем, чё это Геннадий Палыч так долго отдыхают-с?
                Маркони, не произнося ни слова, продолжает в упор изучать собравшихся, кривя в усмешке верхнюю губу.
                Таким образом он постепенно, как выражаются на флоте, приходил в меридиан после пьяного чёрного сна, соображая: свои или чужие находятся в кают-компании и нужно ли с ними пить. С чужими он редко когда пил. Только если уж очень тяжело было без похмелья.
                Определив контингент и решив, что угощать присутствующих можно, он поднимался, снова молча делал обратный шаг и через мгновенье, под одобрительные возгласы любителей шаровой выпивки, ставил на стол бутылку водки. Похмелье продолжалось. Время суток могло быть любое. Если была водка – дни и ночи не различались. Если водки в запасе не оказывалось, он, после прихода в меридиан, хрипло вопрошал:
                – Есть лишние сто рублей! Нужно заполнить диссертацию!.. Хто пойдёт?
Желающие сбегать гонцом находились всегда. Максимум через час, пока, покряхтывая,   
                Маркони мучился ожиданием, перед ним возлагалась полная «диссертация» – еле застёгивающийся портфель водки. Начиналась её «защита».
                Однажды второй механик Сеня с компанией собрались на Никольскую сопку в кафе «Лето» пить пиво и вытащили с собой радиста в город. Маркони в тот раз за многие, прошедшие после прихода из морей дни, впервые выгребся в свет. Поэтому перед выходом собирался с особой тщательностью и волнением, как на свадьбу. Выложил на койку весь свой гардероб и примерял то свитер, то костюм; интересовался: что сейчас в городе носят; завязывал то один, то другой галстуки… Наконец, экипировался. Но самым страшным для него оказалось перепрыгивать с борта на борт при переходе на берег через ошвартованные в отстойном караване суда. Расстояние между бортами, которое можно было преодолеть простым шагом, после длительного запоя казалось для него ущельем. Он нерешительно топтался на фальшборте, судорожно цепляясь за оттяжки стрел, крупно потел и мелко дрожал от напряжения, пока заждавшаяся уже на пирсе, сопровождающая капелла под дружный хохот не вынесла его на берег на руках.
Буквально через час Геннадий Павлович, похмелённый, прилетел на судно, без страха преодолев все препятствия (дорога домой всегда осиливается идущим уверенно), ругаясь, проклиная городскую суету, таксистов и деньги. Загремел ключами, открывая свою берлогу. Быстро разделся и, наконец, успокоившись, завалился в спячку: уф-ф! Слава Богу – дома!
К вечеру приезжают остальные с Сеней во главе – начинается хохот воспоминаний вокруг маркониной экскурсии в «Лето». Оказывается, немного похмелившись и почувствовав себя лучше, радист сразу же засобирался домой. Цель поездки им  была достигнута, а остальное его не то чтобы не интересовало, а даже угнетало. Этот задымлённый, жужжащий, как пчелиный рой, зал, лениво передвигающиеся, равнодушные официантки, незнакомые вокруг красные от пива рожи, с непривычки действовали ему на психику, и он стал тормошить друзей: «Поехали на судно». Ему нестерпимо захотелось в тишину судовой кают-компании, где он чувствовал себя полноправным хозяином, а не беспомощным муравьём в хаосе питейного заведения. Не слушая отговорок и насмешек в его адрес: почто это он так быстро удовлетворил свои желания? – Маркони всё-таки утащил их из не понравившегося ему «бардака».
                – Нужно взять водки и ехать на пароход, – убеждал он компанию. Но поднятое пивом настроение и праздничность солнечного дня не пробуждали желания у моряков сидеть в пасмурной, надоевшей за рейс кают-компании и пить тяжёлую воду . Спустившись с сопки, они потянули его в кино, но тот наотрез отказался. Увидев первое подвернувшееся пустое такси, проворно его остановил и плюхнул своё грузное тело на заднее сидение, где просторнее.
                – Деньги на тачку есть? – на всякий случай крикнул вдогон Сеня.
                Маркони порылся во внутренних карманах и извлёк оттуда две помятые бумажки: одну в сто, другую в один рубль достоинством.
                – Есть, – отозвался Маркони и, хлопнув таксиста по плечу, проговорил: – Вези, шеф… и побыстрее.
                Только в стенах своей радиорубки он чувствовал себя уверенно, и они стали уже его жизненной необходимостью. Поэтому, сидя в такси, он проклинал Сеню и компанию за то, что они вывезли его в город и бросили теперь одного.
                …По таксометру до судна набило шестьдесят копеек. Увидев свой пароход, Геннадий Павлович радостно сунул руку в карман, не глядя, протянул таксисту бумажку:
                – Спасибо, шеф! Сдачи не надо! – и вывалился из салона.
                «Шеф», приняв бумажку, приятно изумился, хотел было что-то сказать, но вовремя сдержался. И, как только пассажир хлопнул дверью с внешней стороны, резко дал по газам (пока тот не опомнился), так, что заднее колесо со свистом три раза прокрутилось на одном месте, поднимая тучу пыли, как дымовую завесу, и стреляясь мелким гравием.
                Откашлявшись и отряхнувшись от оседающей пыли, Маркони, проклиная таксиста, побрёл на пароход. Но, когда он, расправляя вывернувшийся нагрудный карман, извлёк оттуда истёртую рублёвую бумажку, его чуть кондрат не ударил за свою безалаберность: это же он целую «диссертацию» сдал кому-то «без защиты»!
                А то ещё был случай похлестче:
                Проснулся Маркони вечером после отдыха от очередной «защиты» – вахта в салоне фильм смотрит. Осторожно отворил дверь своей берлоги – никто его появления не заметил. Маркони обиделся на такое к нему невнимание. Ещё немного постояв у двери, снова прикрыл каюту и через минуту появился, держа наперевес малокалиберную винтовку – приблудовку, как он её называл.
                Фильм был про войну. Показывали наступление немецких солдат на русские позиции. Фашисты шли, надвинув на глаза каски, стреляя из автоматов… В этот момент на подмогу нашим бойцам пришёл Геннадий Павлович. Он вскинул винтовку и выстрелил по экрану поверх голов зрителей. Последние от неожиданности так и ахнулись с банок на палубу. Потом, опомнившись, скопом налетели на Марконю и в момент его разоружили. Друг Сеня всердцах выхватил из винтовки затвор и выбросил его за борт. Разозлившись на такое хамство, радист сорвал с Сениной руки золотые часы с браслетом и так же отправил их вслед за затвором. На сём они снова помирились.
                А год спустя после описываемого в повести времени, Геннадий Павлович Луцак умер от кровоизлияния в мозг. Сейнер тогда только вышел в рейс и уже дошёл до бухты Русской, когда радисту сделалось плохо. Повернули назад. У ворот, пока власти решали вопрос: впустить РээС в порт или направить больного на плавбазу в район промысла, и капитан, срывая голос, требовал у судовладельца и портнадзора дать ему добро на заход в Авачинскую губу, – человека не стало. В конце концов, заход разрешили, и ждущая на пирсе машина скорой помощи увезла в больницу бездыханное тело.

                *       *       *
                –…«Упрямый» – «Мореходу», – наконец отозвался рефрижератор на домогательства Маркони. Луцак быстро передал микрофон капитану.
                – Э-э-э. «Мореход» –  «Упрямый»! Добрый день, – начал Давыдов елейным голосом. – Это вас капитан беспокоит… А-а-а… Скажите, пожалуйста… вы рыбку принимаете?...
                – А што, у вас рыба есть? – осведомился голос с «Морехода».
                – Да нет… Просто хочу узнать ваши дальнейшие намерения, –  ответил капитан. – Вы с кем работаете?
                – Работаем с северокурильчанами… Рыбу принимаем любую… но её ни у кого нет: ни здесь, у вас, ни у них, в Охотском море… Вот, пришли пока водичкой забункероваться… Давайте, ловите, подвозите. Примем в любом количестве!
                – Ага-а… Ясна-а… –  задумчиво протянул Давыдов. – А скажите, хто у вас капитаном? Не Покровский?
                – Нет. Покровский в отпуске. …Сейчас капитаном Миронов Александр Васильевич.
                – Ага-а… Ясна-а… –  снова протянул Давыдов. – А к вам можно пришвартоваться? Долго вы ещё тут стоять будете?.. Дело у меня к вашему капитану.
                – Ну… Праздники, наверное, постоим. Побанимся. Постираемся… Всё равно курильчане на это время домой забежали… Швартуйтесь… К правому борту… Вместе попразднуем.
                – Ага. Благодарю. …Минут через пятнадцать пришвартуемся. …Там пошлите матроса кончики принять.
                – Добро! – подтвердил «Мореход». – Швартуйтесь. Пошлём. – Кэп отдал микрофон радисту и побежал на мостик.
                - Так! Давай, готовь машину! Вира якорь! – вбегая в рубку, отдал распоряжение второму штурману.

                …На рефрижератор Давыд поднимался с раздутым тяжёлым портфелем под нарочито-равнодушные взгляды моряков.
                – Вот ключ от моей каюты, – развернулся он перед ждущей его корзиной к старпому, –выкатишь команде на праздничный обед по бутылке на двоих. (Ему было неудобно оставлять своих на праздник без водки, когда сам волочит на «Мореход», ясно с чем, неподъёмный портфель, хоть и знают все, что несёт он его для Дела).
                – Да, а то там! – принимая на всякий случай ключ, возмутился  Георгий. – Обойдутся!
                – Ну, смотри сам, – не стал спорить капитан. Вошёл в корзину и вознёсся на ПээР.
                А седьмого ноября в обед моряки осадили старпома.
               – Ты слышал, чево тебе капитан сказал перед отъездом?
                – По полпузыря на рыло!
               – Давай восемь штук!
               – Чё ты ей распоряжаисся?
                – Это наша водка!
                – Мне не нужна ваша водка! – парировал реплики Георгий. – На берегу я бы вам её всю раздал, а здесь… Опять понажираетесь!
               – А на берегу, мы бы и сами нашли, где взять!
               – Да с чево здесь напиваться?!
               – С полбутылки?!
В конце концов, он плюнул и «выкатил» им пять «пузырей» – по бутылке на троих. А сам в расстроенных  чувствах ушёл в каюту сосать валидол.
                «Разве можно так работать, если кэп заигрывает с моряками? Разве можно с нашим рыбацким воспитанием иметь общественную водку? У нас же Устав! –  возмущённо размышлял старпом. – Не-эт… Вот когда я стану капитаном… Я здесь порядок наведу-у…»

                13.

                Давыдов спустился на «Упрямый» только восьмого числа, перед обедом. Весь почерневший от двухдневного пития, как будто загорал в Сочи. И сразу же кинулся в ходовую рубку к телеграфу – готовить машину. Матросы, смурные от безделья, слонялись по палубе – похмелиться было нечем. За время праздников, помимо пяти старпомовских «пузырей», были выпиты все заначки, даже одеколон. Все с надеждой смотрели на капитана.
– Отдавайте концы! – крикнул он на палубу, когда машина была подготовлена. Взял микрофон рации УКВ, позвал «Мореход».
– Ну, я пошёл. Сбросьте концы, – затараторил он скороговоркой. – Значит, как договорились? Если што там есть – я вам кричу, и вы идёте навстречу?
– Как скажешь, так и придём, –  заверили его с «Морехода». Давыд повесил микрофон. Как только на палубу с рефрижератора полетели сброшенные концы – дал малый ход назад.
На середине бухты развернулись и потопали на выход. Вызвав на мостик старпома, и поставив на руль рулевого, кэп подошёл к штурманскому столу. Приложил транспортир и линейку к карте – проложил курс.
– Пятьдесят градусов! Так и держать. Прямо на мыс Шипунский, – застенчиво улыбнулся стоящему рядом ревизору. – Судовой журнал пока не писать.
На мостик поднялся старпом.
– В общем так, Георгий Михайлыч, идём в Кроноцкий залив. Организуй работу на палубе. Пусть завесят названия по бортам и на корме, закрасят или заклеят бортовые номера.
Старпому, в принципе, было всё равно, куда идти, лишь бы занять делом начавшую роптать команду. Но на всякий случай он посчитал своим долгом напомнить капитану, какую ответственность он на себя возлагает:
– Нам же запрещено работать в Кроноцком… Мне-то наплевать – отвечать тебе придётся… Смотри сам… Фамилию судна я занавешу…
Давыдов снова застенчиво улыбнулся:
– Семь бед – один ответ. Или в Русской стоять – лучше? У меня трое детей… Кушать просят… А там рыбы – тьма.
Через полчаса «Упрямый» стал неузнаваемым и неотличимым от многих прочих имеющихся сейнеров. А всего-навсего его только лишили названия и бортовых знаков:
Мерно попыхивая выхлопной трубой, Авачинский залив, по направлению к Шипунскому мысу, пересекал неопознаваемый со стороны рыболовный сейнер, с завешенными брезентом названиями и закрашенными белой краской на рубке номерами.

…В Кроноцкий пришли утром. Тишь. Благодать. На двадцать четыре мили по локатору в округе не души. Зона, примыкающая к заповеднику.
В двадцати милях южнее бухты Ольга сразу же напоролись на никем ещё не тралимые залежи минтая. Эхолот показывал чёрную четырёхметровую щетину на грунте. Клондайк!
Сделали пробное часовое траление. Набитый под завязку кутец свечой вылетел из воды. Думали, лопнет. Нет. Покачался, понырял, как огромный поплавок, и затих на штилевой воде, увеличиваясь в длину от расплывающейся в нём серой рыбьей массы. У всех рыбаков вырвалось общее невольное восклицанье:
– Ух-х ты-ы!!!
Давненько уже не всплывали так сейнеровские тралы. Тонн двадцать пять – тридцать! И это всего-то за час! На перелив в трюм затратили времени в два раза больше – первая заливка, как первый блин…
До вечера сделали ещё два подобных траления. Трюм забили под горловину. Сверху ещё полный кутец поставили для утрамбовки. Стали звать «Мореход». Когда он вышел на связь, Давыд перевёл его на секретную частоту – подальше от посторонних ушей. Договорились встретиться посередине Авачинского залива, в стороне от морских дорог, и пошли друг другу навстречу.
Хорошо, что был штиль. Сейнер буравил якорями спокойную гладь океана, просев в воде до главной палубы и, плохо слушаясь руля, сильно рыскал.

…Первая сдача вдохновила весь экипаж. Каждый прикидывал в уме: сколько же будет рыбы всего за рейс, если вот так: в двое суток раз, сдавать по сто тонн. В трюме уместилось ровно тысяча центнеров.
Отойдя от «Морехода», «Упрямый» снова ринулся в Кроноцкий залив. «Мореход» сменил дислокацию – поднялся выше на север и лёг в дрейф на траверзе мыса Шипунский – подальше от берега. О-о! С этого времени для рыбаков обоих судов началась, действительно, не работа, а праздник! Пока «Мореход» пережёвывал принятый сырец, «Упрямый» добегал до своей золотоносной жилы, делал три траления и снова с полным трюмом бежал на сдачу. Ошвартовавшись, открывал лючины горловины, чтобы завпроизводством рефрижератора видел со своего борта, что трюм набит под жвак, и мог без разговоров выписать квитанцию на сто тонн.

Но как всё-таки несправедлива бывает природа к людям (а, может, и люди к ней?!), – обязательно создаст человеку обстоятельства, в которых уже было устоявшаяся везучесть напрочь растворяется и наступает полоса невезения.
С душевным подъёмом проработали всего неделю. Сдали четыреста тонн, и «Мореход», пожелав больших косяков и неограниченной сдачи, пошлёпал к своим северокурильчанам. Уж больно тех возмутило его столь долгое отсутствие.
Бичи на «Упрямом» немного подосадовали, но духом не упали. Они уже уверовали в свою счастливую звезду. У них оставался вариант. В Русской стоял камчатский рефрижератор, рассчитанный, правда, на восемь сейнеров экспедиции, но те с трудом набирали за день по пять тонн в разрешённом (ниже пятьдесят второго градуса северной широты) районе. И «Упрямый» снова побежал в Кроноцкий залив.
…Ежедневно на переговорах экспедиции с городом, начальник управления распекал капитанов судов за нерадивость, безынициативность, безответственность. Грозился поснимать их «к чёртовой матери», если они не увеличат число тралений и не проявят социалистическую предприимчивость в выполнении государственного плана по валу. Ставил в пример работу «Упрямого» и требовал немедленно поучиться у Давыдова, как надо работать. Капитаны после таких слов начальника инкогнито встревали в переговоры и возмущённо выкрикивали:
– А вы знаете, как он ловит?!
– А вы знаете, где он ловит?!
– А вы знаете, почему он ловит?!
Но дальше подобных выкриков речей не вели. Наверное, не хотели выглядеть доносчиками перед капитаном «Упрямого», да и сами, по-видимому, лелеяли мечту смотаться в Кроноцкий, на что пока не решались, так как им сообщили, что из порта вышел рыбводовский СРТМ «Даллия». И ещё – они прекрасно понимали, что и сам начальник хорошо знает, как, где и почему ловит Давыд. Но и с него руководители области требуют план, и ему всё равно: где и как рыбаки этот план будут добывать. Ему необходимы лавры победителя в соревновании с другими рыбацкими коллективами области, потому что победителю всегда почёт и уважение со стороны вышестоящих партийных инстанций. Соответственно он будет заставлять своих капитанов идти к победе, чтобы они любой ценой сделали план для его управления.

…Вечером Маркони получил штормовое предупреждение: на следующие сутки ожидается усиление ветра норд-остового направления до девяти баллов, а пока – «Упрямый» вспенивал сидящим по якоря носом золотящуюся лунную дорожку, покидая Кроноцкий залив с полным трюмом минтая.
– Может, за Шипунским отстоимся? Переждём погоду? – прочитав штормовое, спросил Георгий.
– Прорвёмся, – успокоил его капитан. – Успеем. От Шипуна до Русской девять часов ходу… Как раз по волне… На всякий случай приготовь судно по-штормовому.
А утром, когда проходили Шипунский, задувающий уже понемногу ветер сорвался, как будто с привязи, всё больше разгоняя океанскую волну и подгоняя на ней сейнер. Старпом сдал капитану вахту и пошёл спать.
Попутная океанская волна – высокая и длинная, почти не качая, лишь поднимала и опускала «Упрямый» и Георгий моментально уснул, убаюканный равномерными её  амплитудами. Но вскоре проснулся от резкого сотрясения корпуса. Открыл глаза, посмотрел на часы: проспал всего полтора часа, а обстановка на море за этот короткий срок по всем признакам ухудшилась не на шутку. На верхней койке зашевелился ревизор.
В кормовых, расположенных ниже ватерлинии, помещениях качает всегда меньше, чем в других частях судна, но и то – чувствовалось, как стремительно взлетает и падает корма. Сейнер валится то на левый, то на правый борт, и тело начинает ёрзать по кровати, как мешок с дерьмом.
Георгий сдвинул подушку чуть ниже – упёрся ногами в переборку. Немного полежал так, прислушиваясь к работе машины. Когда сейнер взбирался на волну, двигатель задыхался – чихал и кашлял, как хронический астматик…, но вот подходила следующая попутная волна, подхватывала, кренила сейнер, пытаясь развернуть его лагом,  и несла на своём гребне до тех пор, пока не обгоняла его и не уходила вперёд. Тогда двигатель начинал легко и, по-детски звонко, весело тараторить, как будто радуясь схлынувшему перенапряжению. И вдруг снова натужно хрипел. А потом последовал на кормовую площадку тяжёлый глухой удар сверху. Как будто на палубу обрушилась завёрнутая в вату скала. Сейнер часто-часто задрожал и резко осел на корму. Завибрировали переборки. Со щелей подволока  посыпалась пробочная труха утеплительной обшивки. И тут же по трансляции раздался голос капитана:
– Старшему помощнику подняться в ходовую рубку.
– Што там случилось? – подал с верхней полки голос ревизор.
Георгий быстро оделся и вышел из каюты. В тамбуре приоткрыл выходящую на палубу дверь и тут же резко её захлопнул. На кормовой площадке, как в бассейне, с шумом плескалась вода, ещё не успевшая  схлынуть с палубы сквозь портики фальшбортов и шпигаты ватервейсов , а следующий вал уже занёс над кормой новый многотонный водяной гребень. Всё, что можно было смыть с палубы – было уже смыто за борт. Георгий с силой стукнул по дверным задрайкам, уплотнив дверь, и, цепляясь за переборки, полез в кают-компанию через внутренний переход – шахту машинного отделения. Сейнер снова сильно тряхнуло.
В кают-компании, свернувшись калачиками на диванчиках, дремали сменившийся с руля матрос Подольский и кандей.
– А в каюты почему не идёте? Или вас там укачивает? – пошутил Георгий.
– Да то там! – приподнял голову Подольский. – Выгляни, чё там делается. Капитан все хождения по палубе запретил.
В рубке матрос Кравцов, вперившись в компас, беспрерывно накручивал штурвал то в одну, то в другую сторону, пытаясь удержать сейнер на курсе.
– Ну, как? – улыбнулся Георгий.
– Уф-ф! – на секунду оторвал Кравцов взгляд от компаса. – Одно место в мыле.
В такелаже  за иллюминаторами свистел и гудел на разные тональности ветер, срывая с гребней хлопья пены и унося их в пенное же замутнённое пространство. Косые дождевые струи зарядами, то усиливаясь, то чуть затихая, барабанили и секли по стёклам рубки. Впрочем, было не понять: дождь ли это идёт или срываемые ветром брызги и хлопья пены летают в воздухе.
Георгий взглянул на палубу, и ему стало жутко. Вокруг металась белая водяная пыль. Когда сейнер проваливался между валами, пенящиеся гребни вздымались над головой до уровня клотика  мачты. Вода с палубы сходить не успевала, и масса её билась о фальшборта, создавая дополнительный затяжной крен. Сейнер шёл в полупогруженном состоянии, как подводная лодка. «Хорошо, что с вечера заставил их всё задраить на совесть», – облегчённо подумал Георгий и повернулся к капитану. Тот стоял к нему спиной, облокотившись на карту, и что-то читал. Не поворачивался. Может, не слышал, что пришёл старпом?
– Слушаю, Василий Ильич! – подойдя к штурманскому столу, обратился Георгий к капитану. Давыдов оторвался от чтения. Разогнул спину, повернулся к старпому. Спокойно посмотрел ему в глаза.
– Видишь, что творится?.. Што будем делать?..
Георгий пожал плечами, удивившись, что капитан спрашивает у него совета.
– Надо было носом на волну лечь, – продолжал капитан, – и штормовать малым ходом… Но на такой волне мы не развернёмся… Нас захлестнёт, как только мы станем к ней лагом…
И как будто в доказательство его словам, сейнер снова осел на корму и задрожал, медленно отряхивая новую многотонную порцию воды, принятую на площадку.

*       *       *
Давыдов, хотя и работал долгое время  на море, но имел  в основном практические судоводительские навыки – закончил штурманские курсы при Камчатрыбпроме. В теоретических вопросах всегда полагался на молодых штурманов, в изобилии направляющихся в последнее время после мореходок на колхозный флот. Основным своим занятием всегда считал умение на безрыбье поймать рыбу… и сдать её при отсутствии сдачи. Поэтому он всерьёз смотрел старпому в глаза и ждал ответа.
А Георгий – первый раз в жизни попал в подобную ситуацию, поэтому ещё до конца не осознавал создавшегося положения. Хотя, по прикидочной оценке остойчивости сейнера, чувствовал, что дело – дрянь. Мысль его напряжённо заработала, отыскивая спасительный практический вариант… В конце концов решил сбросить ход до малого, чтобы скорость волны стала больше скорости судна. Торопиться всё равно уже было некуда. На тот свет можно было идти и малым ходом.
Сбавили ход. Стремительно нёсшая в гребневой пене на своей спине судёнышко волна с пузырящимся шумом пронеслась вперёд, обгоняя сейнер, и он, сразу легко отыгравшись на волне следующей – шедшей вдогонку – затанцевал в водовороте, как большой поплавок при медленном клёве. Он больше не принимал на себя воду. А когда стряхнул с себя ещё и все остатки её – вообще стал пропускать волны под собой, как Конёк-Горбунок пропускал меж ногами горы. И кланялся каждой, будто в знак благодарности за их, ставшее лояльным к нему поведение, задирая вверх то корму, то нос. Качка стала плавнее и терпимее.
– …Вот так и пойдём, – оглядевшись в иллюминаторы по сторонам, всё так же спокойно проговорил капитан. – Ладно…, постой немного, я пойду чайку хлебну. – И спустился вниз.
Георгий нагнулся над картой. На ней лежала раскрытая брошюрка. Перевернул титульный лист – прочитал названье: «Инструкция по использованию надувных спасательных плотов». Старпому стало вдруг весело. Он лукаво усмехнулся, вспоминая внутреннее напряжение, которое сквозило в видимом спокойствии капитана. Полистал книжечку, иллюстрированную чертежами и картинками и, захлопнув, сунул её в стол…
На мостик поднялся второй штурман.
– Чего не спишь, Евгений Иваныч? – улыбнулся старпом.
– Уснёшь тут. – Пробурчал ревизор. Отошёл к крайнему лобовому иллюминатору и стал глядеть на палубу.
*       *       *
Впереди из водяной пыли выплыли очертания встречного судна. Георгий включил локатор, определил до него дистанцию – расстояние видимости и время предполагаемого расхождения. Навстречу шёл крупнотоннажный транспорт.
Поравнявшись с сейнером, транспорт вышел на канал безопасности УКВ:
– МэРээС на середине Авачинского залива, идущий на зюйд-вест, расходимся левыми бортами, ответь теплоходу «Зеялес», как тебя зовут?
– Спроси, што ему надо, – кивнул старпом ревизору на рацию. Ревизор снял микрофон. С обидой за свой пароходик гордо произнёс:
– Это не МэРээС, а океанский рыболовный сейнер «Упрямый»! Слушаю тебя, «Зеялес», говори.
В динамике послышался смущённый извиняющийся голос:
– Да вас не поймёшь: что мэрээс, что рээс. Как вы только на них работаете? У вас, наверное, одни камикадзе… Хотел спросить: вам помощь не нужна?.. Смотрю, вы, будто на погружение пошли?..
– А-а-а! – засмеялся ревизор. – Нет. Спасибо! Всё нормально! Вы за своим смотрите, а наш Боливар нас вынесет!.. Вы куда идёте?.. Приём.
– Идём в Усть-Камчатск за лесом, а вы… откуда и куда?
– В Русскую… На сдачу топаем… Ну, счастливого вам перехода! Хорошей погоды за Шипуном. До встречи на океанских дорогах! – Пошутив на прощанье, ревизор повесил микрофон.
– Ага. И вам счастливо. Удачной рыбалки. Всего доброго.
Связь прекратилась.
14.

В Русскую «Упрямый» юркнул, как побитый градом мокрый щенок в спасительную конуру. Ветер уже зашёл на север. Раздутая им волна хоть и влетала в горло бухты, но тут же теряла силу, образуя толчею. В глубине бухты, под створными знаками, была почти полная тишина. Лишь иногда с сопок срывались порывы, пробегая дружной рябью по спокойной воде.
Когда стали на якорь – уже сгустились сумерки. В клюзе загремела якорная цепь, эхом оглашая периодически озаряемое сквозь разрывы бегущих по небу туч постаревшей луной бухтовое ущелье. Ярко вспыхнуло палубное освещение. Отстаивающиеся в бухте сейнеры, полюбопытствовав, кого это носит нелёгкая, – успокоились, узнав, что это «Упрямый». Капитан собрал штурманов в рубке.
– Тэ-эк-с, господа офицера, – сопроводил он шутку своей застенчивой улыбкой, – мы  славно поработали прошедшую неделю. Теперь надо подбить судовой журнал. Писать, разумеется, надо то, что мы работали там, где нужно, а именно – ниже пятьдесят второго градуса.
…Всю ночь поочерёдно, каждый свою вахту, штурманы чертили на картах фиктивные курсы тралений и переходов – исписывали листы пропущенных дней. Потом заполненный судовой журнал отдали механикам. Те, соответственно, подгоняли под него записи в журнале машины.
Капитан связался с приписной плавбазой – производственным рефрижератором «Андреем Евдановым». Тот всё ещё штормовал на траверзе Русской, не решаясь в неё войти. Соблюдал требования безопасности мореплавания: при северо-восточных ветрах стоянка в бухте становится ненадёжной.
«Евданов», конечно, обрадовался, что хоть на одном борту имеется для него достаточное количество сырца, и обещал с рассветом войти в Русскую для работы.
Отстаивающиеся сейнеры вновь подали голоса: «Где ловил?», «Сколько нахапал?», «Каков размер объекта?».
– Да там же, где и вы ловите! – уклончиво ответил Давыдов. Ему, конечно же, не поверили. И он продолжал отвечать двусмысленно. – Ну, а раз знаете – чего спрашиваете?! …Ящик набил … Есть там рыба… Хорошая… Крупная.
С рассветом ПээР бросил якорь невдалеке от «Упрямого». Старпом прозвонил аврал. Моряки, выкарабкиваясь из тамбучины, на ходу надевали рыбацкую робу. Зябко ёжились, окидывая взглядом бухту.  За время их недельного отсутствия здесь произошли изменения. Заметно похолодало. Вершины сопок покрылись ослепительно-белым молодым снегом. С редких рощиц каменных берёз пронёсшийся циклон сбил последнюю листву. Насыщенный йодом воздух покалывал ноздри первым морозцем. Осень умерла. Во всём чувствовалось неотвратимое, скорое приближение зимы. Следующий циклон похоронит под сплошным белым одеялом последние осенние приметы…
*       *       *
Пока боцман выбирал якорь – матросы готовились к швартовке и выгрузке. Подсоединяли к шкентелям грузовую ложку, сматывали с вьюшек швартовые концы, крепили к ним выброски .
У борта «Андрея Евданова» сняли с трюма шины  – отбросили лючины.
Наблюдающие с рефа завпроизводством и сменный мастер издали удивлённые восклицания… С высоты их борта в проёме сейнерского трюма открылась им ужасная картина: минтай из серого превратился в иссиня-чёрный, весь был истёрт до такой степени, что вызывал отвращение. Моряки «Упрямого» под их возгласами хором заглянули в трюм… В трюме был форшмак.
Давыдов находился в это время на мостике и тут же, выйдя на крыло, незамедлительно, выслушал обоснованные претензии заведующего производством «Андрея Евданова».
– Сколько у вас рыбы?!
– Сто тонн! – ответил Давыдов.
–Ну, во-первых, мы всю не сможем обработать: у нас разовый приём пять – десять тонн. А во-вторых, такую рыбу мы принимать не будем: у нас нет туковарки . Вы же знаете – мы рыбу только морозим, а муку из неё не делаем!
– Да это она только сверху такая! – подняли крик все слышащие на палубе матросы. – В такой шалман попали!.. Вот и потёрся верхний слой!.. А внизу нормальная!
– А куда мы этот верхний слой девать будем?! Я же вам сказал: мы не производим техпродукцию! – парировал зав выкрики с палубы.
Он прекрасно знал, что сдавать «Упрямому» рыбу больше некуда, и видел в этом выгодное для себя положение – сделать небольшой рыбный запас. А то не ровен час пролетишь с такой рыбалкой: остальные-то сейнеры мусор возят – всё, что со дна океана наскребут. Поэтому он с самым серьёзным видом набивал цену.
– …Подайте, пожалуйста, корзину! Я поднимусь к вам на борт! Там поговорим! – крикнул Давыдов и спустился к себе в каюту.
Через пять минут с портфелем в руках, в котором звякало стекло, когда он становился в корзину, его подняли на рефрижератор. А ещё через полчаса вышел раскрасневшийся приёмный мастер и крикнул на «Упрямый»:
– Начинайте выгрузку!
На палубе закипела работа.
После первых двух отправленных на ПээР с плохой верхней рыбой каплёров , дальше сырец пошёл первосортный.
*       *       *
Под бортом у «Андрея Евданова» простояли весь день. Два или три раза делали продолжительные перекуры, ожидая, пока реф пережуёт сданную порцию.
К вечеру сдали всю рыбу. Давыдов спустился с рефа с пустым портфелем, но с довольным деловым видом.
– Ну, как? – встретили его вопросом в кают-компании.
– Восемьдесят тонн первого сорта.
– А остальное?
– Остальное… – капитан развёл руками, – хорошо, что ещё так сдали… А то бы взяли свои пийсят тонн, а остальное – вываливай.
По кают-компании прошёлся недовольный ропот, раздались проклятия в адрес заведующего производством «Андрея Евданова». Но, в конце концов, все согласились, что восемьдесят тонн – тоже неплохо. А снятыми двадцатью тоннами пусть он подавится.

15.

Ночь перестояли в Русской, а в четыре утра старпом, заступив на вахту, снялся на промысел. С вечера он получил ЦУ  от Давыдова: снова следовать в Кроноцкий. Георгий сделал тогда слабую попытку его переубедить: «Может, прервёмся на время? И так подозрительно – больше всех наловили. Давай сходим помуроводим вместе со всеми ниже полста второй параллели?» Давыдов застенчиво поулыбался, какое-то время пребывая в нерешительности и, как бы просительно, ответил: «Ну, зачем мы пойдём заниматься ерундой?.. Давай в Кроноцкий!» «Ну, смотри… – пожал плечами Георгий. – Мне-то што? Мне ещё лучше, если ты больше рыбы наловишь. Но тебе же и отвечать придётся, если нас рыбвод застукает».
После завтрака на мостик поднялся капитан. Посмотрел по сторонам…, в карту на место нахождения судна…, поинтересовался:
– Названия закрыл?
– Закрыл. – Отозвался старпом. – Ещё в начале вахты Студента посылал опустить брезенты за борт.
– Всё правильно, – похвалил капитан. – Журнал не пишешь?
– Нет…
В это время в рубку протиснулся стармех Волосков.
– Василий Ильич. Тут такое дело… – начал он извиняющимся тоном. – У нас топлива всего на сутки работы осталось.
– Как, на сутки? – удивился Давыдов. – А почему на «Евданове» вчера не взяли?
– Ды-к… – замялся дед, – по расчётам, думал, хватит на один раз в Кроноцкий сбегать, а сейчас замерял… – Он пожал плечами. Капитан с чувством побарабанил пальцами по стеклу.
– Ты мне больше такое не докладывай! И штоб замеры делались ежедневно! …Што вот сейчас прикажешь делать?.. (дед молчал)… Ладно… Пойдём – куда ближе… Посмотрим на петропавловских свалах , у входа в Авачинскую губу. – Повернулся к рулевому и отдал команду:
– Пошли на триста градусов!
– Есть, на триста градусов! – бойко продублировал стоящий на руле Студент.
Потом этот свой манёвр Давыдов назвал: «На ловца и зверь бежит».
Через пару часов подошли к свалам. Прямо у ворот Авачинской бухты наскочили на отличные записи минтая. На ленте эхолота рисовались густые кучевые облака, касающиеся грунта. Немного покрутились, отыскивая оптимальный курс траления, и плюхнули трал…
Только вытравили ваеры, дали отбой лебёдке, как на горизонте, на линии мысов Маячный – Безымянный, показался силуэт среднего морозильного траулера. Несколько таких судов было в распоряжении рыбвода. Старпом схватил бинокль – приставил к глазам. Покрутил окуляры, наводя резкость… Капитан с выжидательной надеждой следил за выражением его лица и мысленно материл себя за допущенную глупость: как же он забыл, что из порта вот-вот должна была выходить «Даллия». …Но, может, всё-таки произойдёт чудо? …Но чуда не произошло.
– Точно, – меняясь в лице, опуская бинокль, проговорил старпом. – Белый пароход .
Давыда подбросило, будто на пружинах. Он забегал по рубке: то к переговорной трубе в машинное отделение, то к авральному звонку, то к микрофону судовой трансляции, то к машинному телеграфу. Уже через минуту вся команда была в робе. На максимальных оборотах, надрываясь, урчала лебёдка. Давыдов перещёлкнул тумблер радиолокатора на «Вкл.» и с нетерпением ждал, когда он прогреется, чтобы с точностью измерить расстояние до белого парохода и прикинуть свои шансы на успех. Он принял твёрдое решение – уходить в любом случае.
До белого парохода было четыре мили.
Пятнадцать минут, за которые выбирали трал, показались Давыдову несколькими часами. Он психовал. Кричал на матросов – торопил их. Его волнение передалось и им. Они начали ошибаться в работе: упускать стропы, гаки, злиться и ругаться между собой. Наконец, пустой кутец подняли на борт. В открытый иллюминатор рубки матросам на палубе было слышно, как кэп заорал в переговорную трубу машинного отделения:
– Самый полный вперёд! Держать максимальные обороты!
Сейнер, словно ретивый конь, чуть ли не встал на дыбы, и с места в карьер рванулся в южном направлении, оставляя за собой прямой, как стрела, пенный бурунный след.  Давыд снова посмотрел в локатор. Расстояние до парохода рыбинспекции составляло уже две мили. Там, конечно же, заметили в бинокли, что сейнер занимался промыслом. А узрев, что он пошёл на отрыв, тоже прибавили обороты – у форштевня выросли белые, усами расходящиеся от носа гребешки.
Расчёт Давыдова был прост: уходить в южном направлении за пятьдесят второй градус, где работает группа своих судов, и ночью затеряться в толпе.
…Расстояние между судами снова стало сокращаться. Уже можно было невооружённым взглядом прочитать короткую фамилию догоняющего траулера, написанную на скуле: «Даллия».
– Он-на-а… родна-а-я… – нервно протянул капитан, приоткрыв дверь рубки и посмотрев назад сквозь образовавшуюся щель. В приёмнике радиотелефона и на канале безопасности КВ периодически раздавался голос рыбинспектора с «Даллии»:
– Сейнер, идущий на юг, на траверзе мыса Отвесный, скажи, как тебя зовут! С вами говорит старший инспектор рыбвода Солдатов!.. Пригласите капитана к микрофону!.. Немедленно остановитесь!..
Слова его без ответа повисали в смолкшем эфире. Даже промышляющие суда прекратили переговариваться между собой и, чувствовалось, с интересом ожидают результатов погони.
Догнав не реагирующий на запросы сейнер, «Даллия» пошла рядом, в полукабельтове  с правого борта. На сигнальном фалине её взвился флаг в чёрно-жёлтую шашечку – «Лима». По международному своду сигналов означающий «Остановите немедленно ваше судно». Инспектор рыбвода переключился теперь на свою судовую трансляцию. Голос его надоедливо верещал из их палубного динамика:
– На сейнере!.. На  сейнере! Немедленно остановитесь!.. Всё равно не уйдёте!.. Гонки бессмысленны!.. На сейнере!.. На сейнере! Сами себе хуже делаете!.. На сейнере!..
Давыд, чуть приоткрыв дверь, в образовавшуюся щель наблюдал за высунувшимся по пояс из окна рубки «Даллии» с микрофоном в руках инспектором рыбвода и застенчиво улыбался. Глаза его блестели нервным авантюрным блеском.
– Евгений Иваныч… ну-ка стань на руль, – не глядя на ревизора, распорядился капитан. – Абакумов!.. Пригласите сюда тралмастера, – всё так же, не оборачиваясь, проговорил он, обращаясь к рулевому. И, как только матрос вышел из рубки, скомандовал: – Лево на борт!
Сейнер с полного хода быстро закрутился на циркуляции. Увидев маневр сейнера, на траулере тоже дали команду «лево на борт», но немного опоздали и по инерции пронеслись вперёд. А когда нос траулера повалил влево, описывая, из-за разности длин судов, б;льшую, чем у сейнера циркуляцию, «Упрямый» уже завершил полный круг и, оставляя «Даллию» слева, снова понёсся на юг, выиграв тем самым разрыв во времени в десяток минут.
На мостик поднялся тралмастер. Старый колхозный бич. Специалист-практик. Невыносимый пьяница на берегу и незаменимый, бесценный работник в море. Продубленное временем и водкой загорелое его лицо было сплошь усеяно мелкими шрамами – следами пьяных кулачных боёв. Густые, с частой проседью, давно не стриженые волосы торчали в разные стороны, как у дикобраза. В седой окладистой бороде комично белело запутавшееся куриное пёрышко от подушки.
– Слушаю, Ильич, – загрохотал он, остановившись посередине рубки, под стать себе, раскатистым басом, по-медвежьи расставив свои короткие ноги, сразу будто вросшие в палубу, как корни дуба. Слушая его голос из-за угла можно было бы подумать, что по булыжной мостовой катают наполненную булыжниками же деревянную бочку.
– Ты вот што, Дементий, – подходя к нему и осторожно двумя пальцами вытаскивая из его бороды перо, заговорил капитан, – возьми кусок дели  подлиннее, привяжи пару-тройку кухтылей , штоб она могла плавать в притопленном состоянии. …Как только я сделаю поворот и нос «Даллии» окажется по нашей корме, – бросай её за борт.
– Всё понял, Ильич! – снова прогрохотал Дементий. – Будет сделано!
– Только прикиньтесь на палубе, што вы заняты починкой трала… штоб не обращать на себя внимание «Даллии»! – крикнул ему вдогонку капитан.
Забрав с собой из носа двух матросов и прихватив куклу  дели из сетевого трюма, тралмастер отправился на корму «работать».
Когда всё было готово, капитан осторожно стал выводить сейнер на одну прямую с траулером, оставляя его строго за кормой…

*       *       *
Тралмастер исполнил всё в точности, как велел Давыдов, но в рубке траулера вовремя сообразили, что им грозит намотка на винт, и в самый последний момент резко отвернули в сторону. Поплавки, растянувшие и держащие роковую дель, проплыли вдоль её борта.
С этого момента Фишинспекшин больше не заходил в корму сейнера, а шёл, выдерживая расстояние, чуть сзади и в стороне. Из палубного его динамика продолжались сыпаться увещеванья и угрозы рыбинспектора – немедленно остановиться. Потом голос рыбинспектора смолк (по-видимому, притомился, бедняжка), и в эфире послышался другой, более равнодушный к нарушителю, и даже весёлый голос, наверное, штурмана:
– На сейнере!.. Сбавляй быстрее обороты! Гайки из трубы летят!
Давыдов усмехнулся. Снял микрофон радиотелефона и протянул его рулевому:
– Твой голос никто не знает. Ну-ка, скажи ему…
На руле стоял Подольский. Он нажал тангенту и, смеясь, продублировал сказанные капитаном слова:
– Это лишние детали вылетают!.. Смотри, штобы они вам на головы не попадали!
«В такой ситуации вообще, наверное, нужно молчать? – неприязненно подумал старпом. – А он ещё острит».
Через некоторое время с «Даллии» снова заговорили с шутливой издёвкой:
– На сейнере!.. Гляжу, у вас ход прибавился! Кажется и правда – вам лишние детали мешали быстро идти!
Давыдов снова хмыкнул и протянул микрофон Подольскому.
– Нет! Это мы ещё стиральную машинку к валопроводу подсоединили! – снова продублировал рулевой шутку Давыдова.
А из машины, между прочим, уже раздавались звонки. Капитан подошёл к переговорной трубе.
– Да!.. Рубка!.. Слушаю!
В трубе послышался приглушённый голос стармеха:
– Всё!.. Сбрасываю обороты! И так уже два часа рейку ногой давлю! Больше форсажем идти нельзя! Температура выходных газов зашкаливает!
Выслушав дедову скороговорку, кэп безнадёжно вздохнул и равнодушно, будто сам себе, ответил:
– Сбавляй. – Потом устало подмигнул ревизору. – Боливару не снести двоих.
Дизель застучал глуше и спокойнее. Стрелка тахометра на панели дистанционного управления медленно сползла с деления 380 об/мин. до 369 об/мин. Кэп позвонил в машину:
– Держать триста шестьдесят оборотов!
«Даллия» с разгону примчалась мимо «Упрямого», но, увидев, что тот сбросил обороты, –тоже сбавила ход. На её палубе снова загомонил динамик. Инспектор рыбоохраны, думая, что на сейнере «капитулировали», стал предлагать проследовать в бухту Русскую для разбирательства случая нарушения рыбоохранных зон. Но сейнер безответно и с виду равнодушно, упорно продолжал следовать на юг. «Даллия» снова добавила ходу.
В течение последующего времени гонок, на протяжении светового дня «Упрямый» предпринимал ещё несколько безрезультатных попыток сбросить с хвоста белый пароход.
Перед наступлением сумерек на палубе «Даллии» с сейнера заметили суетливое людское копошение.
– Што они там замышляют? – выглянув в приоткрытую дверь, взволнованно спросил капитан у сгрудившихся за его спиной штурманов и оторвавшего от компаса взгляд рулевого.
Вскоре замысел экипажа «Даллии» к последующему затем отчаянию и сожалению команды «Упрямого», был приведён в исполнение. «Даллия» резко увеличила ход и быстро пошла на сближение. Не успел Давыдов дать команду рулевому – переложить руль на борт, чтобы уйти в сторону от преследователя, как на их борт полетели закупоренные бутылки. В следующую секунду они уже лопались, ударяясь о железную надстройку, оставляя большие ярко-красные кляксы жидко разведённой киновари.
Сумерки сгущались, и рыбинспектор, боясь за ночь потерять сейнер в толпе подобных ему судов, куда он так ожесточённо рвётся, решил таким образом его пометить. И как ты теперь ни очищай и ни закрашивай места разрывов цветных гранат, следы свежей краски будут резко выделяться на фоне потускневшей уже окраски корпуса.
Сейнер вильнул в сторону – отскочил от траулера. Но было уже поздно: киноварь, стекая с надстройки, растеклась по палубе густыми красными лужами…
– Боцману подняться на мостик! – нервным голосом объявил капитан по каютам. Теперь он старался не допускать «Даллию» ближе, чем на кабельтов, и уводил сейнер всё дальше на юг – ближе к своим судам.
До пятьдесят второго градуса оставалось уже подать рукой, когда опустилась долгожданная тёмная ночь и на горизонте заблестели разбросанные огоньки промысловых судов. Давыдов объявил затемнение судна. Чтобы ни один лучик света не проникал из судовых помещений в ночь.
Не включая отличительных огней, сейнер нырнул в темноту. Снова начались маневры. Траулер шёл по пятам, стараясь не потерять светящуюся точку сейнера на экране своей РЛС, чуть отпустив его за грань мёртвой зоны и в точности повторяя все его повороты.
После очередного поворота с циркуляцией, чуть не приведшей к столкновению, «Даллия» снова вышла в эфир:
– На сейнере! Немедленно остановитесь! Вы создаёте аварийную ситуацию! Вам же хуже будет! – Ответом было молчание. Сейнер перестал маневрировать, а побежал напрямик к светящимся вдалеке судам.
Количество сейнеров оказалось слишком редкое на очень большой акватории, чтобы «Упрямый», включив неожиданно свои огни, мог затеряться среди огней промышляющих судов. И всё-таки он предпринял эту последнюю попытку.
Подрулив к вытянувшейся вдоль промысловой изобаты с севера на юг группе сейнеров, Давыд крикнул в микрофон радиотелефона штурманам освещённых судов:
– Мужики! Туши свет!
Когда становится вопрос добычи рыбы и лидерства, даже у самых заядлых друзей-рыбаков дружба резко прекращается, но к любой индивидуальной среди них беде они единодушно солидарны. Отличительные огни и огни палубных освещений над морем стали один за другим гаснуть. «Упрямый», ориентируясь по радиолокатору, юркнул в толпу и стал вить петли между судами, как ас-слаломщик между флажками, сбивая теплоход фишинспекции со своего следа. Тому поневоле пришлось сбавлять обороты – обладая меньшей маневренностью, он пробирался между судами с осторожностью. «Упрямый» тем временем, немного оторвавшись от преследования, пробежал в южную часть группы, лёг в дрейф и крикнул в эфир:
– Врубайте освещение! – Над морем снова заблестели огни.
Давыд поручил Георгию в срочном порядке организовать окончательную очистку палубы и надстроек от следов киновари, где можно – красить по-живому, не соскабливая, например, чернью по черни. Брезенты с названий были сняты: всё равно ночью нельзя ничего прочитать, даже находясь рядом.
Но капитан траулера тоже был не дурак. Тем более торопиться ему было некуда. На «Даллии» включили прожектор и, медленно обходя каждый сейнер, вплотную освещали его от ватерлинии до клотика, отыскивая днём поставленные меты.
– Вот г-гад! – выдавил Давыд, наблюдая за постепенно приближающимся к ним траулером. – Прожектором светит!
К моменту подхода к ним «Даллии» все подкрасочные работы на «Упрямом» были выполнены. Палуба опустела, а штурманы усердно подбивали в рубке судовой журнал: будто весь прошедший день занимались поиском рыбы в разрешённом районе – ниже пятьдесят второго градуса.
– Если им не бросится в глаза блеск свежей краски под лучом прожектора, то мы спасены, – немного успокоившись, пробурчал капитан, расхаживая по мостику, нервно заложив руки за спину.
Сделав циркуляцию вокруг «Упрямого», «Даллия» застопорила машины. Двигатель её, чихнув пару раз на заднем реверсе, заглох до поры. Только из фальштрубы вырывалось равномерное потарахтывание вспомогача, работающего на освещение.
– Сейнер в южной части группы! Лежишь в дрейфе, бортовые номера отсутствуют! Около тебя СээРТээМ рыбинспекции остановился. Скажи своё название, – вдруг прозвучало в эфире, как за одним столом.
– Ё-о – моё-о! – Схватился за голову Давыдов. – Попали! Я же забыл, што у нас бортовые номера закрашены!
В это время на мостик, отдуваясь, поднялся Маркони и протянул журнал прогнозов погоды:
– Штормовое предупреждение. Утром усиление зюйд-остового ветра до двадцати – двадцати пяти метров в секунду, с переходом в течение дня на норд-ост. …Циклон идёт.
– Хрен редьки не слаще, – буркнул капитан, принимая от Маркони журнал погоды и раскрывая его. Отвечать на запрос рыбвода он, конечно же, не стал. А когда штурманы закончили подбивку судового журнала, Давыдов поставил ручку телеграфа на «Товсь».
Старпом с ревизором переглянулись.
– Нет смысла ждать утра. Утром он нас опознает, – пояснил капитан. А как только  из машины звякнули готовность – пустил двигатель на полный передний ход. – Курс на Первый Курильский пролив… Погоняемся ещё вокруг острова Шумшу. …Может, у северокурильчан его оставим.
16.

Прогноз оправдался. На рассвете резко задул ветер, разгоняя пологую волну. Сейнер потерял ход. Пустой, как барабан, он стремительно валился с борта на борт, словно Ванька-встанька, скакал и подпрыгивал. А сзади неотступно, тяжело рыл носом воду, периодически окутываясь каскадом брызг, белый пароход.
Капитан заступил в восемь часов на вахту хмурый, не выспавшийся. Упёрся лбом в задраенный иллюминатор и долго о чём-то думал, ни с кем не заговаривая. Глядел в даль через орошаемое дождём стекло. И даже когда в рубку поднялся нервозный стармех и, обращаясь к нему, проговорил: «Ильич. У нас топлива остался аварийный запас. Что будем делать?» – он не повернулся.
Старпом, делая вид, что разговор его нисколько не интересует, сосредоточенно заполнял журнал, сдавая вахту: «Ведём поиск скоплений рыбы переменными курсами. Генеральный истинный курс – 230 градусов…».
– Но ведь аварийного запаса нам ещё на сутки хода хватит, – вдруг проговорил Давыдов.
– Ну да, хватит! – чуть ли не истерически возмутился дед. – А оттуда нас на буксире будут тащить? Куда мы бежим? У меня скоро клапаны с дизелей послетают! Топливо кончится – я буду виноват, што полный расход допустил?!
Капитан, так и не повернувшись к нему, продолжал тоскливо глядеть на пенящийся океан. Старпом, записав последнюю фразу: «Вахту сдал», – поставил роспись и захлопнул журнал.
– Ладно! – резко оттолкнувшись лбом от приятно холодящего голову стекла, громко, почти выкрикнув, проговорил Давыдов. – Придётся поступить иначе. – Он подошёл к радиостанции УКВ и позвал белый пароход: – «Даллия»! … «Даллия» – Тридцать третьему (чтобы меньше афишировать себя в эфире, он назвался первым попавшимся на ум номером), давай – поворачивай в Русскую для разборок…
*       *       *
В Русской подождали, когда Фишинспекшин, бросив якорь, выйдет на якорьцепь и, сняв с названий брезенты, ошвартовались к его борту. Сразу же на «Упрямый» перепрыгнул инспектор рыбвода – маленький сутуловатый человек с большим, как у топорка , крючковатым носом и тощенькой папочкой под мышкой. Додик, увидев незнакомца, спрыгнувшего на их палубу, и поняв по выражению лиц рыбаков недружелюбное к нему отношение, – злобно зарычал, чем заставил рыбинспекцию вздрогнуть и поторопиться. Пёс хотел было броситься облаивать незнакомца, но был тут же загнан в тамбучину сердитым боцманским окриком.
Закрепив концы, команда, скучая, разбрелась по сейнеру. Рыбинспектор, ни на кого не обращая внимания, проскользнув в каюту капитана. Проходя через кают-компанию он, соблюдая приличия, поздоровался с одиноко сидящим Георгием. Старпом исподлобья взглянул на инспектора и неприязненно кивнул головой.
Часа полтора капитан и инспектор вели разговор за закрытой дверью – тет-а-тет. Потом дверь открылась. Из каюты вышел капитан и проследовал на камбуз.
– Приготовь-ка што-нибудь закусить: огурчики… помидорчики… и второе блюдо, – попросил копошащегося там кандея, – и ко мне занесёшь. –– Потом развернулся, подмигнул старпому. Кажется, всё должно быть – х'окей. А дальше посмотрим, – и скрылся в каюте.
Матросы, пошарахавшись без дела по палубе, собрались в салоне.
– Ну, чё-о, народ? Какую киношку мы ещё не смотрели? – выкрикнул Серёга и полез под стол, где хранились банки с кинолентами. – Давай закрутим!
Отыскали непросмотренный фильм. Перемотали. Закрутили… С палубы в тесноту затемнённой на время сеанса кают-компании, быстро захлопнув за собой дверь, шагнул некто – перепрыгнувший с «Даллии» – шустрый, мордастенький, с пробором, переходящим на середине головы в гнездо.
– Здор;во, мужики! А как к капитану попасть?
Ему показали дверь капитанской каюты. Пригнувшись под лучом кинопроектора, как в кинозале, вошедший пробрался между стоящими и сидящими на полу рыбаками и постучал в указанную дверь.
– Да! – послышалось за дверью. Гость толкнул её, проскочив в образовавшийся проём и так же быстро её захлопнул. Вежливый. Не хочет помешать собравшимся внимательно досматривать фильм.
…Рыбаки уже досмотрели картину, а от капитана ещё никто не выходил. Долго засиделись. Начали перематывать другую ленту. Каждый про себя думал об одном и том же: чем кончится разбор нарушения правил рыболовства. В порт отзовут? Или дадут доработать? Хоть бы ещё столько поймать, тогда пусть и отзывают.
Наконец дверь открылась. Из ярко освещённой каюты, оглядываясь назад и рассыпаясь в благодарностях, вышел «мордастый с пробором», держа в руке тяжёлый портфель, а вслед ему послышалась пьяная напутственная речь Давыдова:
– Т-ры бутылки кап-питану отдашь…, а п-по бутылке – всем штурманам!
– Хорошо. Хорошо. Всё будет, как вы сказали, – рассыпался в угодливости мордатый.
Только он скрылся на палубе – капитанская каюта снова открылась. Держась за переборки, на полусогнутых ногах оттуда вывалился инспектор рыбвода. Нос его из красного превратился в лиловый и аж светился в полумраке кают-компании. Глаза смотрели в разные стороны. Никого и ничего не замечая, он распахнул дверь салона на палубу, переступил через комингс и, шатаясь, стал мочиться. Следом за инспектором вышел раскрасневшийся и осоловевший от выпитого капитан и стал рядом…
Оправившись, капитан помог инспектору закарабкаться в каюту, и дверь снова захлопнулась.
Разбирательство нарушения Правил рыболовства продолжалось.
До полуночи, пока рыбаки, ожидая конца разбирательства, крутили от безделья фильмы, с «Даллии» к Давыдову ещё раз приходил мордатый, представившийся потом третьим штурманом, и начальник их радиостанции. К нолю часам они выползли от Давыдова чуть тёпленькими и, перелезая на свой траулер через фальшборт, чуть не попадали в воду.
После полуночи, когда разошлись киношники, Георгий заглянул к капитану. Там уже наступил полный покой: Давыдов, раскинув руки, храпел на кровати с открытым ртом, а на диванчике, скрючившись в нелепой позе, посапывал в бесчувствии рыбвод.
– Разобрались. …Туды вашу мать…, – выругался старпом. Вздохнул осуждающе, захлопнул дверь и пошёл будить на вахту второго штурмана.
На следующий день всё началось сначала. С той лишь разницей, что теперь капитан с рыбинспектором не пили, а похмелялись. Опять к ним в каюту несколько раз нырял третий штурман с «Даллии».
Старпом сидел в кают-компании, упав грудью на стол, уперев подбородок в составленные друг на друга кулаки, и мысленно проклинал этот нервотрёпный рейс «Одни только отошли от пьянок – другие начали. Когда же это кончится? Что можно капитану сказать? Он – капитан!» – И так ему стало тоскливо и тяжело на душе, что вдруг самому захотелось напиться до умопомраченья, чтобы не видеть и не слышать всего здесь происходящего.
Снова из капитанской каюты вынырнул Мордатый. Увидев грустившего в одиночестве старпома – замешкался в двери, как будто тот ему в чём-то помешал. Замялся, но тут же запальчиво произнёс:
– Слушай! Шо ты скучаешь здесь один? Пошли ко мне в гости! У меня пузырь есть. Раздавим. Посидим, погуторим.
Старпом уставил на него отвлечённый равнодушный взгляд, возвращаясь от своих мыслей к действительности.
– Ну, шо? – подстегнул его третий с «Даллии».
– Пойдём! – не раздумывая долго, вдруг согласился Георгий.
*       *       *
На «Даллии» к ним присоединился начальник радиостанции – молодой высокий светловолосый латыш и третий механик – щупленький паренёк, только что окончивший мореходку. Вчетвером они быстро опорожнили имеющуюся у третьего штурмана бутылку. Потом третий, сказав, что у него имеется заначка, вышел и скоро принёс ещё одну. Через некоторое время за своими «заначками» также выходили латыш и третий механик. Когда допили четвёртую бутылку, снова ушёл третий штурман.
На этот раз его что-то долго не было, и Георгий, выйдя в гальюн, решил посмотреть, как обстоят дела на его родном пароходе. Он перепрыгнул на свой борт и вошёл в кают-компанию.
Здесь по-прежнему никого не было. Моряки по каютам отсыпались после вчерашнего затянувшегося просмотра кинофильмов. Георгий прошёл взад-вперёд по салону, заглянул в умывальник, на камбуз – всё нормально. Решил посмотреть, как себя чувствуют Давыдов с Солдатовым. Открыл дверь капитанской каюты и замер с отвисшей челюстью, не в силах выразить своё негодование от налетевшей  внезапно на него растерянности… Капитан с рыбводом уже снова обрели бесчувственное состояние. «Напохмелялись», распустили слюни и валетом распластались на узкой капитанской кровати без признаков жизни. А третий штурман – «мордатенький» с «Даллии», отогнув угол матраца, извлекал из запасника, находящегося под капитанской кроватью, бутылки с водкой – одну за другой и, торопясь, чтобы его не застукали, рассовывал их по карманам брюк и пиджака.
«Так вот, оказывается, какую водку я пил в гостях!..» – наконец-то сообразил старпом. Им вдруг овладел приступ бешенства: он почувствовал себя обиженным и оскорблённым за такое наглое обворовывание его команды, пока та дрыхнет.
В следующую минуту растерялся уже Мордатый. Увидев выросшего над ним Георгия, он заменжевался, быстро опустил угол матраца и, продолжая сидеть на корточках, испуганно-вопросительно стал смотреть на него снизу вверх.
– А ну, поставь на место всё, што взял! – стервенея, но сдерживая себя, злобным голосом произнёс Георгий.
Тот машинально повинуясь приказу, чисто механически стал вытаскивать из карманов бутылки и складывать их на кровать. Лежащие на ней капитан и рыбводовец даже не пошевелились. Выложив водку, Мордатый, вероятно, немного оправившись от испуга, поднялся на ноги и запетушился.
– Уй ты! Вместе бы выпили! Шо тут такова?
– Ну-ка, пойдём на палубу выйдем, – тронул его за рукав Георгий. Отхлынувший было хмель, снова ударил в голову и перемешался со злобой.
– Пойдём! Пойдём! – раздухарился третий. Щуплый старпом для него – выше почти на голову и упитанного – страху не представлял.
– Ну? Що ты хочешь для меня сказать? – оказавшись на кормовой площадке, став в позу блатного и покачивая одной ногой, осведомился Мордатый. Георгий, ничего не объясняя, стремительно схватил его за грудки и два раза насадил на свою голову. Тот в один миг потерял координацию движений, голова его после ударов безвольно закачалась, а из разбитого носа и зубов хлынула кровь.
Дальше бить третьего не было смысла. Георгий оттолкнул его мешковатое тело и сквозь стиснутые зубы прошипел:
– Иди, и штоб я тебя больше здесь не видел.
Мордатый, обеими руками зажав рот и нос, задом стал отступать к своему пароходу. Видимо, ещё не понимая, как так могло случиться, что проиграл, он только автоматически зловеще повторял:
 Посмотрим-посмотрим… Посмотрим-посмотрим…
 Иди… А то я тебе щас посмотрю, – напутствовал его Георгий под занавес. И, повернувшись, пошёл в капитанскую каюту.
В кают-компании сидели только что проснувшиеся Кравцов и боцман Серёга. Ещё не успев умыться, они гремели банками кинолент, отыскивая: «Какой бы ещё фильм закрутить».
– Чё это у тебя кровь на голове? – обратил на Георгия внимание боцман.
–А-а-й! – раздражённо махнул старпом рукой и вошёл к капитану. Однако в каюте потрогал голову. Порылся в слипшихся волосах. Из треснувшей надо лбом кожи сочилась кровь.
Капитан и рыбинспектор продолжали лежать в прежнем положении, никак не реагируя на окружающую их обстановку. Георгий сложил бутылки снова под кровать и пошёл к себе обрабатывать рану. Нервное напряжение начало постепенно спадать. Он разбудил второго штурмана. Тот помог ему прижечь йодом шрам на голове и ушёл на вахту. Георгий прилёг на кровать. Немного поворочавшись – уснул.
…Разбудил его вошедший начальник радиостанции с «Даллии».
– Слушаю внимательно, – скосился на него старпом.
– Там тебя что-то капитан твой просит зайти, – с деланным безразличием проговорил латыш.
Они вышли из каюты. Латыш впереди – Георгий сзади.
– Где он есть? – спросил Георгий.
– У себя в каюте, – не оборачиваясь, проговорил начальник радиостанции.
Пробираясь по внутреннему ходу через шахту машинного отделения, душевую и умывальник в кают-компанию, Георгий споткнулся и чуть поотстал в шахте. Радист ушёл вперёд. Проходя душевую, он вдруг увидел самовязную пропиленовую мочалку, и так она ему понравилась своими яркими разноцветными жилковыми ручками, что рука его сама невольно к ней потянулась. Латыш стал прятать её за пояс, за спину. Мочалка свисала у него из-под выбившейся рубашки, как пёстрый собачий хвост. Георгию стало смешно от такой мальчишеской выходки радиста.
– У вас што, на судне мочалок нет? – догоняя его, осведомился Георгий. Латыш оглянулся, покраснел и сконфузился.
«Есть ещё совесть, оказывается», – подумал старпом с иронией.
– Д-ды… пропилена нет, – вытаскивая мочалку из-за ремня, остановился начальник радиостанции.
– Да ладно уж, бери. – Отстранил его руку с мочалкой Георгий. – Сказал бы, я бы тебе её и так отдал. Зачем воровать?
В кают-компании матросы крутили фильм. В каюте капитана всё было по-старому. Капитан с рыбводом всё так же валетом сладко опочивали в кровати. Только у стола стоял третий штурман с «Даллии» и ехидно смотрел на Георгия.
Латыш сзади прикрыл дверь.
– А-а! Здоров были! – всё поняв, напрягся Георгий. Но в тот же миг Мордатый схватил со стола пустую бутылку и опустил её на голову Георгия. Жора ещё ничего не успел сообразить, а уже, звеня, на пол посыпались осколки битого стекла. «Странно, – промелькнуло у него в голове, – неужели разбилась? И ничего, не больно». Но тут он увидел, как тоже, удивившийся было третий, перехватил оставшееся у него в руке отбитое горлышко с острыми зубчатыми краями и сделал новый замах, целя ему в лицо. Георгий скорее интуитивно, чем осмысленно, быстро пригнулся и юркнул под руку. Крепко обхватил грузное тело Мордатого и плотно к нему прижался. Эффектного удара у третьего не получилось. Локоть его стукнулся о плечо старпома, и рука с осколком еле дотянулась до спины, пропоров рубашку и чуть её искровенив. В ту же секунду Георгий завернул руку Мордатого. Выбил осколок и, вцепившись обеими руками в горло, завалил на капитанскую кровать.
За спиной, не ожидая такой стремительной развязки, причитал Латыш, не решаясь вмешаться в свалку:
– Ну что-то ви дэлаете? Зачем это-о?
Мордатый упал на спящих. Яростно извиваясь и хрипя – пытался отцепить от своей шеи руки старпома. Капитан с рыбводом разом прянули. Ничего не понимая, таращили испуганно глаза, поджимали под себя ноги и, отползши в разные концы кровати, вжались спинами в углы каюты.
Что было бы дальше? – неизвестно. В этот момент распахнулась дверь, и в каюту, услышав шум, ворвались Кравцов и Абакумов. Оттолкнув Латыша в сторону, они схватили старпома за плечи и стали стаскивать его с задыхающегося третьего штурмана, успокаивающе приговаривая:
– Михалыч! Михалыч!.. Опомнись!.. Ты чё делаешь?
Наконец им удалось растащить дерущихся. Но тут же, тяжело дыша и свирепо вращая налившимися кровью глазами, старпом напустился на них с руганью:
– А вы што ждали?!. Здесь старпома бьют!.. Водку вашу воруют, а вы киношки смотрите!
– Да откуда ж мы знали? – оправдывался Кравцов, кивая на незваных гостей. – Они часто сюда заходили… и вчера… и сегодня.
–Хто знал, што вы драться начнёте? – поддержал его Абакумов. – Только когда шум услышали…
– Шум! Шум! – передразнил его старпом и, повернувшись к «гостям», заорал: – Ну-ка… быстро отсюда!.. И штоб ноги вашей здесь больше не было!
Те – боком-боком, выскочили из каюты, от греха подальше, и попрыгали на свой пароход.
– А ты чего слюни распустил?! – вне себя от ярости набросился он за компанию на вжавшегося в угол, хлопающего глазами капитана. – Нажрался тут, как прачка, а у него водку из-под подушки воруют!.. – Потом сделал короткую паузу, передохнул от крика и, сказав спокойнее: «Тьфу на вас на всех! Штобы я из-за этой «поганки» в драки ввязывался? Пусть её хоть всю растащат!» – выскочил из каюты. Следом вышли матросы. Капитан с рыбинспектором, прикрыв дверь, молча, переглянулись и снова уселись похмеляться.
Когда пьёшь сам и напиваешься до полусмерти – кажется: ничего предосудительного в этом нет. Это же ты пьёшь! Ты себя знаешь! Ты сам зависишь от себя. Жаль только, что ты за собой со стороны не имеешь возможности наблюдать. …Но, когда ты бросил пить и, оглянувшись по сторонам, увидел пьяные рожи, – тебя начинает коробить: фи, какая мерзость! Неужели им не противно за себя?!.
Представьте себе: им тоже не противно.

На следующее утро к старпому подошёл боцман.
– Слушай, Жора, пора, наверное, и завязывать с этим делом? Скажи капитану. …Двое суток стоим. …Матросы недовольство проявляют.
– Психуют? Потому што у самих нет ничего выпить? – скривился старпом. – Ладно, скажу.
Дождавшись, когда капитан выползет на палубу до ветру, Георгий выложил ему свою и общественную претензию.
– Разве уже двое суток? – застенчиво улыбнувшись, удивился Давыд. Потом подумал и сказал: – Наверстаем. Только бы меня не сняли. …Вроде обошлось.
Но замечание старпома подействовало. А может, просто пить устал?
Через пару часов, нагрузив рыбвода на прощанье парой бутылок, он помог ему выбраться на палубу. И ещё с полчаса стояли они, шатаясь, на виду у обоих экипажей – прощались, как два давнишних кореша – не разлей вода.
– Ффсё! …Ят-тебе сказал?.. Л-лови, где хочешь! …Т-то-лько для тебя! – Бил себя в грудь болтающейся, как плеть, рукой говорливый инспектор.
Наконец его перетащили на свой борт два, специально высланные для этого капитаном с «Даллии», матроса. «Упрямому» отдали концы.
– Ну што?! Куда стопы направлять?! – крикнул из рубки старпом замешкавшемуся на палубе капитану.
– В Кроноцкий! – смущённо улыбнулся тот и пошёл в каюту отсыпаться.

17.

С этого дня Давыдов лично прослушивал все рыбводовские капитанские часы. Наносил на карту места нахождения «Даллии» и предварительные маршруты её патрулирования. Электрику было дано индивидуальное задание: изготовить щиток ограждения света, согласно требованиям Международных правил предупреждения столкновения судов, для установки второго топового огня , чтобы освещал «дугу горизонта от направления – прямо по носу, до двух румбов позади траверза с каждого борта».
При каждом вояже в Кроноцкий залив с наступлением сумерек электрик лазал на четырёхметровый стояк якорного огня и собственноручно устанавливал этот щиток. На сейнере тушили всё палубное освещение, врубали ходовые и якорный огонь, работающий под щитком в режиме второго тонового, и даже опытный судоводитель мог издали ночью спутать маленький сейнер, которому положено нести один топовый огонь, с большим теплоходом.
В диспетчерских сводках, отправляемых на город, цифра вала «Упрямого» снова стремительно поползла вверх. Снова на переговорах начальник управления требовал от капитанов выполнения плана и ставил в пример Давыдова. И капитаны других судов тоже стали периодически нырять в Кроноцкий. Иного выхода у них не было: их экипажи, наблюдая за нарастающим выловом «Упрямого», стали роптать и грозить своим капитанам бунтами.
Цифра плана по управлению стала постепенно выравниваться. Но скоро у Давыдова опять случился непростительный прокол. На этот раз, правда, из-за логической сообразительности старшего помощника.
Прослушав очередной капчас рыбвода, капитан потёр ладони:
– Тэк-с… «Даллия» аж у Камня Козлова находится! Собирается подниматься выше, проверять Камчатский залив. – И махнул рукой. – Пошли в Кроноцкий!..
Ревизор проложил курс в указанном направлении. Капитан посмотрел на прочерченную на карте линию, пораскинул мозгами и внёс корректировку:
– Проложи подальше… в океане от Шипунского… миль на двадцать пять. На всякий случай. –  Ревизор сделал новую прокладку.
– Да. Вот так сойдёт, – взглянув на новый курс, одобрил капитан.
А когда наступила ночь, обыскали весь сейнер – не смогли найти щиток с якорного огня, снятый электриком прошлый раз перед сдачей.
– Ладно, – махнул рукой Давыдов. – всё равно будем вдалеке от берега проходить. Он нам не понадобится. Можно вообще якорный не включать.
Так и пошли. В открытую. Как всегда ходят сейнеры. По правилам. Траверз мыса Шипунского проходили в начале старпомовской «собачьей » вахты.
Ядрёные звёзды на тёмно-фиолетовом небе без луны. Лёгкий норд-вест доносит с берега дыхание морозной ночи. Слабая зыбь. Убаюкивающее пофыркивание воды у форштевня. Берег в локатор не видно, но в его стороне, в пятнадцати милях слева по носу, на экране вдруг появляется идущая параллельно навстречу цель. «Лесовоз, небось, из Усть-Камчатска топает», – отвлечённо подумал Георгий. Выключил локатор и посмотрел в иллюминатор, в ночь, в ту сторону. Огней на таком расстоянии видно не было. Он, как всегда, высунул голову в открытое окно рубки и замечтался, глядя в космическую глубину звёздной темноты, слушая умиротворяющий шелест вылетающей из-под форштевня пены.
Когда он снова посмотрел в сторону берега, то с удивлением отметил два выплывающих из-за горизонта состворенных топовых огня: судно шло им наперерез. Старпомом овладело дурное предчувствие. Волнуясь, он включил РЛС, посмотрел на развёртку: точно – это было то самое судно, которое наблюдалось в начале вахты. Теперь оно сменило курс и быстро шло с ними на сближение. Чертыхнувшись вслух, Георгий обратил на себя внимание придремавшего было на руле Студента.
– Давай я постою пока. Иди вруби якорный огонь и Светилу  разбуди… Пусть щиток достаёт хоть из-под земли… И иллюминаторы задрай в кают-компании.
Матрос ушёл. Старпом тем временем вырубил освещение шкафутов и бодтека, оставив только ходовые огни. Вскоре на носовой тамбучине вспыхнул якорный огонь кругового обзора. Георгий свистнул в переговорную трубу, ведущую в каюту капитана…
– Да ну-у?.. – недоверчиво протянул заспанным голосом капитан, выслушав доклад старпома. – Не может быть. …Он же в Камчатский пошёл… Ну хорошо, наблюдай за ним. Будет приближаться – свистни.
Между тем уже отчётливо стали видны и бортовые огни – красный и зелёный. Судно шло на перехват. Электрик так и не нашёл щитка. Капитан после второго старпомовского доклада, ответив в переговорную трубу: «Хрен с ним», – поднялся на мостик. Старпом не стал переспрашивать? С кем – хрен? С электриком? Со щитком? Или со встречным судном? – капитан уже не на шутку разволновался. Первое нарушение обошлось ему всего-навсего стами рублями штрафа. «Не могу я тебе ничего сделать, – объяснил ему тогда подвыпивший Солдатов, – если бы не убегал, тогда другое дело. А то я на своём капчасе доложил, что преследую нарушителя. …Итак – минимум санкций к тебе применил. Самому может за это влететь от начальника». «И на том спасибо. – Благородно улыбался тогда Давыдов. – Что такое сто рублей? Это по шесть рублей с каждого члена экипажа! Ерунда». Второе попадание грозит большими неприятностями. Тем более Солдатов его предупреждал в начале разборки: «Старайся больше не попадаться, иначе буду вынужден забрать у тебя рыболовный билет: неудобно мне перед своим капитаном вторично тебя прощать».
«Ну да! Неужели они забыли, сколько водки у меня выпили? Да и божился потом, при прощании, что могу ловить, где хочу, пока он тут».
Что это был траулер рыбвода, Давыдов уже не сомневался: в темноте отчётливо были видны освещённые палуба и надстройка. И кому ещё взбредёт в голову идти на сближение?.. Если только вояки? Но здесь воды нейтральные.
Выйдя на линию пути сейнера, траулер лёг на контркурс. Сбавил ход и медленно пошёл навстречу, расходясь левыми бортами. Было очевидно, что из рубки траулера на непонятное, затемнённое судно вопросительно смотрело несколько пар глаз: кто это? рыбак? – не похоже. Транспорт? – слишком далеко от трассы. Военный корабль? – им тут – делать нечего. Осветить прожектором? – не тактично.
А из рубки сейнера на белеющие в ночи борта траулера, с затаённым ожиданием прильнув к стёклам, глядели старпом с капитаном.
– Ну, всё! – волнуясь, проговорил старпом, – сейчас они пройдут траверз и увидят, что топовый у нас липовый: один скроется, а другой будет продолжать гореть – и всё поймут…
– Не поймут… – тщательно скрывая волнение, ответил капитан.
– Да што они, дураки, што ли? – горячился старпом. – Давай, Ильич: как только он уйдёт за траверз – я якорный и вырублю!.. Эх-х! Был бы реостат, щас бы медленно притушили!
– Не надо ничего… – успокаивал капитан и себя, и старпома.
– Ну как не надо? – Што же это за топовый огонь, если его с кормы будет видно? – настаивал тот.
– Ладно, – сдался колеблющийся от правильности логических рассуждений старпома капитан. – Делай, как знаешь.
Старпом подождал, пока траулер пройдёт за корму и, спрыгнув на палубу, выключил якорный огонь.
По-видимому, этого действительно не надо было делать. Огонь резко погас – сейнер окунулся в темноту. И сразу же на траулере вспыхнул луч прожектора. Внутри у капитана как будто что-то оборвалось: «Всё! Пропали! Теперь не отвертишься». Старпом стал клясть себя за непреднамеренную подлянку, подложенную капитану.
Из динамика УКВ в рубку резко ворвался голос рыбинспектора:
– Сейнер с двумя топовыми огнями, на траверзе Шипунского, в океане, идёшь на север, скажи «Даллии», как тебя зовут?
Давыд быстро двумя руками схватил микрофон, как будто хотел заткнуть ему мембрану, видя в этом единственный путь к спасению. Но, оглянувшись по сторонам, осознав свою жалкость, поднёс его к губам и, почти доверительно зашептал:
– «Даллия»… Это «Упрямый» идёт. …Заблудились мы немного, Валерий Борисыч…
Старпом с сочувствием и жалостью наблюдал за суетливыми движениями капитана: (боится, а всё равно лезет, куда нельзя. Что же это за человек?) при последних его оправдательных словах чуть не покатился со смеху – «заблудились». Наверное, подобным образом его объяснение было воспринято и на «Даллии», потому что разворачивающийся было за ними траулер снова лёг на прежний курс и быстро стал удаляться.
В эфире была тишина.
Давыд ещё немного подождал ответа и снова тихо позвал:
– «Даллия» – «Упрямому». – Снова не последовало ответа. Тогда, приоткрыв дверь, он посмотрел вслед мерцающему кормовому огню уходящего траулера, повесил микрофон и с облегчением вздохнул. Сейнер продолжил свой авантюрный бег в Кроноцкий залив.
*       *       *
Подслушивая на другой день капитанский час рыбвода, рыболовный флот с радостью узнал, что «Даллия», по распоряжению начальника инспекции, снялась на Северные Курилы, а сюда «через недельку-другую» выйдет другой, находящийся пока в ремонте пароход – средний рыболовный траулер – развалюха послевоенного года постройки со страшным звериным названием «Барс». От «Барса» мог убежать даже малый рыболовный сейнер, «подключив к валу грибного винта стиральную машинку».
Ну, это ещё когда будет! А пока: …Занавесив брезентами и закрасив красками названия и бортовые номера, все колхозные сейнеры ринулись в Кроноцкий залив на большую рыбу.
Кончились осенние шторма, а до зимних был ещё целый месяц тихого морозного декабря. Набив в Кроноцком трюмы отборным, крупным, «как лошади», минтаем, сейнеры устраивали гонки «чайных клиперов», бегая на сдачу в Русскую бухту – самое ближайшее место, где плавбазам разрешалось безнаказанно принимать рыбу .
К этому времени Камчатрыбпром выставил год назад прибывшую из капитального ремонта в Дании плавбазу «Печенга». Год назад это было уникальное для Дальнего Востока по своему оборудованию судно. Во-первых, рыбу оно принимало не каплёром, как по сей день принимают все дальневосточные плавбазы, а воздушным насосом. Благодать! Сунул хобот в трюм, подливай из шланга забортную воду, а он сосёт минтай – плавбазе на радость, людям на здоровье. Всю выгрузку два человека обеспечивают, а не вся команда, как сейчас. Во-вторых, приёмка была оборудована диковинными электронными весами со светящимся табло. Сыплется рыба на весы – отвешивается определённая порция, открывается заслонка – рыба высыпается… и насыпается новая порция. Все экипажи по очереди лазали на плавбазу смотреть это хитроумное «справедливое» приспособление.
Только, оказывается, не пользу плавбазе и людям насасывал насос рыбу. Может, и не точно вешала рыбу электроника, шут её знает, только точно установлено, что обрабатывалась рыба советскими людьми, а не датчанами, половина сырца в отходы летела, а «отходы» у нас – понятие растяжимое. В общем, после выхода готовой продукции разница огромная с принятым весом получалась (в сторону уменьшения).
                После первого же рейса всех руководителей и начальников служб плавбазы разогнали и пересажали, «словно жидов за растрату». Слишком существенным оказался убыток, нанесённый обработчиками Камчатрыбпрому. Слишком рано вздумали приучать советского человека к автоматике и электронике. В нынешние годы он ещё не созрел для этого. В ход снова пошли: глазомер, лопаты, ломы, кувалды.
                Новые начальники служб перед новым рейсом решили не рисковать. От насоса оставили один фундамент. А электронные весы почему-то замкнули так, что даже прибывший из Дании, фирмой командированный специалист не смог их восстановить. Извлёк только из внутренностей счётного механизма железную скобу от морозильного противня. Тем дело и кончилось.
               И вот теперь «Печенга» вышла на промысел с отечественным оборудованием. На ней, как и на всех базах, сделали бункеры для рыбы и повесили каплёр, который будет всегда в;сить, как заведующему производством «на душу положат»… Зато безотказно. Не прогоришь. Пусть рыбаки возмущаются после выгрузки, что им мало отписали рыбы в квитанции. Лучше скандал в море, чем в суде.
                18.

                «На каком основании составляются Правила рыболовства? – с негодованием размышлял Георгий, удерживая сейнер на курсе траленья. – Говорят, что на основании данных института рыбного хозяйства. Но как же они определяют количество запасов тех или других видов рыб! Флота они своего не имеют. На дно океана им спускаться не на чём. В море на промысловых судах никто из рыбаков ни единого научного сотрудника ни разу не встречал. А в Правилах рыболовства определили чётко: запрещённых к вылову пород в прилове можно иметь не более восьми процентов. (Георгия в данном случае интересовала камбала, из-за запрета на лов которой и были для них закрыты Авачинский и Кроноцкий заливы).  А почему не пять или не десять?.. На практике же всё получается наоборот: где разрешено ловить минтай – там ловится камбала, но больше восьми процентов её сдавать нельзя. И тогда она снова выбрасывается за борт. Где, по данным ТИНРО, должна жить камбала, к примеру, этот же Кроноцкий, – там сплошь и рядом живёт минтай, и даже бычки при донных тралениях не попадаются. Но рыбаки упорно выгоняются отсюда рыбинспекцией. Капитаны штрафуются, лишаются рыболовных билетов и рабочих дипломов, увольняются из рыбной отрасли. Но становятся на их места другие, и ничего не меняется: снова нарушения, снова штрафные санкции. Его Величество План и низкие расценки на рыбу заставляют капитанов идти на риск. Как они в шутку выражаются: кто не рискует, тот не пьёт шампанское. А какой же ты к чёрту советский рыбак, если у тебя нет средств, позволить себе угостить любимую женщину и себя игристым радостным напитком? Кому нужно твоё море, если после долгих месяцев скитаний по нему, ты еле-еле сводишь концы жизненные с концами бытовыми?..»
                – Воздух! – вдруг разнёсся по эфиру взволнованный, но не лишённый юмора, голос. Георгий выглянул в открытое окно рубки и внимательно осмотрел небо над горизонтом в стороне берега, откуда могла появиться опасность. …Точно. Со стороны Петропавловска, увеличиваясь в размере и постепенно обретая звук, приближался низко летящий самолёт.
                Вот он пролетел над первым, работающим впереди по курсу сейнером, сделал круг, мелькнув ярко-красной окраской хвостового оперенья…
                – «Рыба»… Патрульный, рыбопоисковый самолёт… Ли-2. – приставив бинокль к глазам, злорадно ухмыляясь, проговорил сам для себя старпом. – Поэтому они и отпустили отсюда «Даллию», што погода лётная установилась.
              А самолёт, покрутившись над одним сейнером, перелетел к другому, потом к третьему. Суда, как ни в чём не бывало, продолжали буксировать тралы, не реагируя на облёты самолёта.
               Наступила очередь «Упрямого». «Рыба», вырастая на глазах, нёсся с носа на сейнер в бреющем полёте.
                – Ур-р-р! – сначала нарастая, потом затихая, пророкотало над мачтами. На палубу повыскакивали матросы и, приложив ладони к глазам, стали наблюдать за «Рыбой», возмущённо комментируя:
               – Гля! Гля! Разворачивается!
               – Снова пошёл на заход!
               – А дудки тебе! У нас всё завешено!
                Самолёт, сделав разворот, ревя моторами, заходил теперь на сейнер с кормы.
                –Ур-р-р-р! – снова загрохотало над палубой. Матросы, как по команде, запрыгали, махая руками маячащим в кабине лётчикам, заорали непристойности. Кто-то показывал дулю, кто-то потрясал сжатой в кулак, отмерянной по локоть рукой. На мостик взбежал капитан и заорал на собравшихся:
              – А ну, разбегайтесь с палубы! Сфотографирует ваши морды, потом разбирайся в порту! – Палуба вмиг опустела. Самолёт, развернувшись, зашёл с левого борта:
              – Ур-р-р-р! – потом, снова развернувшись, с правого. – Ур-р-р-р!
Так и не разглядев ни у кого названия, он ещё раз облетел государственных браконьеров, вышел по рации на рабочую частоту сейнеров и, предупредив, что те нарушают правила ведения рыболовства, улетел в направлении Петропавловска.
               – Хе-хе-хе, – ехидно напутствовал его Давыд. – Карасин кончился.
                А назавтра, на переговорах с городом, начальник экспедиции получил виртуозную накачку от начальника управления, рассчитанную на внешний эффект: как мол, вы допустили, что половина из находящихся на промысле судов, с закрашенными названиями, ведут промысел в запретном районе. Немедленно разберитесь и накажите виновных.
               – Как же я за ними услежу? – Оправдывался начальник экспедиции, сидящий на плавбазе «Печенга». – На сдачу они все с названиями подходят!
                – Да это не наши суда! – Включился в разговор со своего передатчика кто-то из браконьеров, желая перевести стрелку на соседей. – Это северокурильчане! Наши не позволят себе грабить родной камчатской шельф!
                К тому времени, когда старая калоша со звериным названием «Барс» вышла из порта для патрулирования границ запретных рыболовных зон, минтаевая экспедиция на юго-востоке Камчатки уже сворачивалась. Рыболовный сейнер «Упрямый», выловивший за полтора месяца одиннадцать тысяч центнеров минтая, перекрывший рейсовое задание почти в два раза, возвращался в порт победителем. Этим рейсом намного был перевыполнен и его годовой план.
                *       *       *
               В порту сейнер встречали с музыкой: подогнали уазик-фургон с репродуктором на крыше, который изрыгал в пространство победные, записанные на магнитофон марши. Человеческие оркестры были к этому времени у начальства уже не в моде: оркестрантам надо было платить.
                Начальник управления и секретарь парткома, в окружении скучающих работников административного аппарата, насильно вытащенными ими ради такого случая из тишины уютных кабинетов на причал, встречали Давыдова радушными масками-улыбками. И после сумбурного капитанского доклада о самоотверженном труде экипажа на благо Родины, обещаний и впредь прикладывать все силы на выполнение и перевыполнение производственного плана, артистически долго, по очереди, трясли ему руку, позируя перед невесть откуда вывернувшимся фотокорреспондентом вездесущей, охочей до прославления рекордов, прессы.
              – Происшествий на судне не было! – вибрирующим от тряски руки голосом закончил Давыдов.
              – Да хоть бы и были, – шуткой заигрывая с окружающим народом, успокоил его начальник. – Победителей не судят!
                Потом председатель базового комитета, так же обязательно улыбаясь, вручил ценные подарки передовикам производства и денежные поощрения в конвертах. По тридцатке в конвертах получили и Кравцов с Абакумовым. Смущённо, ничего не понимая, улыбаясь (может, перепутали с кем-то в наградных списках), они отошли в сторону и, переглянувшись, подошли к старпому.
                – Слушай, Жора. А хто это нас к награде представил?
                – Радиограмма в море приходила из базкома: представить по плану перед Новым годом двух матросов с каждого сейнера на звание «Лучший по профессии», – повернулся к ним Георгий. – Администрация нашего судна порекомендовала базкому ваши кандидатуры.
                – …Но у нас же выговоры… за пьянку… – замялись рыбаки.
                – Но вы же и работали лучше остальных!.. А за те свои грехи вы ещё будете отвечать… в отделе кадров. Да и некого было больше представлять, кроме вас. …Разве что капитана… за его рисковый характер.
                После непродолжительного митинга женатые моряки, побросав в сумки грязное бельё (ежерейсовый подарок жёнам) для стирки, завернув в газеты морские сувениры – выбранные из  тралов и покрытые лаком ракушки, рыбки-дракончики, лисички и вяленую камбалу для пива, – ринулись по домам.  А холостяки, живущие на судне, собрав по карманам оставшиеся ещё перед отходом в рейс пятаки, бросали жребий: кому бежать за водкой.

                19.

                Возвращаясь по окончании рейсов в порт, Георгий никогда не оповещал Людмилу о времени своего прихода. Ему нравилось своим неожиданным появлением делать ей сюрпризы. Нежданным пришёл он и на этот раз.
                Зная, что жена на работе, он поехал в детский сад за сыном.
Владька отца забыл и некоторое время застенчиво исподлобья смотрел на «дядю», присевшего перед ним на корточки и воркующего о том, что является ему отцом. Потом, когда Георгий подарил ему морскую раковину и засушенного дракончика, Владька согласился идти с отцом к маме.
                Воспитательница – молодая смешливая девушка, не имеющая ещё своих детей, умилённым взглядом глядела, улыбаясь, на происходящую идиллию: встречу отца и сына.
Людмила от неожиданности всплеснула руками, когда в открывшуюся дверь учительской вошёл смеющийся муж, держа за руку радостно прижимающего к груди отцовы подарки сына.
Вечером Людмила собрала на стол. Пили шампанское. Владька, уже привыкнув, не слезал с отцовских колен.
                Когда уложили сына спать – постучала хозяйка. Такого исключительного случая, как приход квартиранта из морей, она, конечно же, пропустить не могла. Извиняясь, что «заскочила на огонёк на минутку», просидела целый час, выпила полбутылки водки и засобиралась только после того, как Георгий, переглянувшись с Людмилой, поглядел на часы и произнёс:
                – Ну что? Наверное, пора спать?
                …А потом, уже лёжа на плече у Георгия, Людмила с жаром доказывала ему, что не может больше так существовать: «Своего дома нет. Муж – то ли есть, то ли нет. Сын заболеет – оставить не с кем. Вечно пьяная хозяйка на глазах, и её ежедневные скандалы за стенкой. Постоянное ощущение неустроенности».
                – Не могу больше! – почти выкрикнула она.
                Георгий молчал. Что он мог ей ответить? Квартира ему не светила ещё лет десять.
Потом жена плакала. Георгий попытался её утешить, но она вдруг разразилась истерикой. Ему стало до жути тоскливо. Понимая душевное состояние жены, и ощущая беспомощность в решении житейских вопросов, он, молча, встал, подошёл к столу и, булькая, вылил оставшуюся в бутылке водку себе в стакан.
                20.

                …Ступив на борт сейнера и увидев, что за сутки его отсутствия на судне никаких попыток по выгрузке промыслового вооружения на пирс не предпринималось, и, несмотря на столь поздний утренний час, к судовым работам ещё не приступали, да и на судне-то, кажется, никого не было, кроме спящего в кают-компании пьяного вахтенного матроса Абакумова, вместо которого у трапа, на лючинах трюма, дремал, свернувшись клубком и лениво приоткрыв один глаз, с дежурной повязкой на шее, судовой пёс Додик, – старпом рассвирепел…
                «Что такое старпом на судне в наше время?! – мысленно негодовал он. – Надсмотрщик, да и только! Не-т! Ни черта старпомам порядка на флоте не навести! Вот когда я буду капитаном!..»
От души матерясь вслух (благо, что никто не слышал этой грязи), он, не касаясь трапа ногами, на одних руках съехал по крутым его поручням вниз – в коридор носовых жилых помещений и в сердцах влетел в правую четырёхместку, где жил боцман…

                Январь – апрель 1989 г.
                Тихий океан – Охотское море – Петропавловск-Камчатский.
                РС-300 «Ударный».