Яко печать.. Война для отрока-9

               
                ГЛАВА  21.  ВЕНЧАНИЕ  ПОБЕДОЙ               

Война близилась к концу. Весь 1944 год проходил под знаком всё нарастающего могущества Красной Армии и её побед над фашистами. Ещё осенью–зимой 43 – 44 гг.  был полностью очищен Таманский полуостров и высажен десант на Керченском полуострове. Началось освобождение Крыма и Украины. В январе 44 г. был окончательно освобожден от блокады Ленинград, в апреле наши войска уже перешли границу Румынии и Чехословакии, в мае был полностью очищен от  немцев Крым. А в течение лета 1944 года фактически начался и успешно осуществлялся разгром немецкой армии в Белоруссии, Прибалтике, Молдавии, Румынии и Болгарии. Осень ознаменовалась вхождением наших войск в Югославию и Пруссию. От немцев отваливались их союзники и сателлиты: болгары, финны, румыны, венгры и начали военные действия против своих недавних друзей и соратников, немцев.

Так долго и с нетерпением ожидавшееся открытие второго фронта против немцев наконец-то осуществилось в июле 1944 года высадкой англо-американских войск в северной Франции (Нормандии). Эта запоздалая акция, конечно, придала нам новую радость и уверенность в скорой окончательной нашей победе, но вместе с тем мы уже все понимали, что войну мы можем выиграть,  выиграем и, по существу, уже и выиграли сами без наших союзников. Их вторжение в Европу играло больше символическую роль, чем фактическое сколько-нибудь существенное влияние на ход войны. Да, хорошо, да, помогли, да, сберегли нам жизни соотечественников ценою своих сравнительно немногих жизней, но всё же, всё же их участие в Победе не многим отличалось от роли мухи на спине вола, гордо заявившей: мы пахали. И далее время показало, что Победу  они припишут себе, провозгласив это с апломбом, ещё более отвратительным и лживым, чем пресловутая муха. Но это всё потом.

А сейчас пьянящий дух Победы уже пронизывал всю нашу жизнь, неистовая надежда, питавшая нас все годы войны, обратилась в уверенность, гордость и ощущение своей необоримой силы, в осознание неминучего возмездия за причиненное нам зло и пережитые страдания. Лозунги «Смерть немецким оккупантам» и «Наше дело правое, победа будет за нами» стали весомой и абсолютной явью, от которой вся жизнь наполнялась и пронизывалась идеей непременного торжества справедливости как её главного закона. А вера в справедливость и её почти физическое ощущение буквально окрыляла и делала осмысленными и терпимыми все невзгоды, неурядицы, трудности, потери и трагедии. «Победа будет за нами!» И она, наконец, пришла.

В январе 1945 года наши войска ворвались в Германию и начали победное шествие по терри-тории нашего самого лютого и ненавистного врага. Сердце горело мщением. Казалось, никакие жестокие акции против немцев не могут удовлетворить это чувство. Любое насилие против них оправдывалось теми непомерными злодеяниями, которые они обрушили на нас. Тогда это воспринималось как справедливость, чему способствовала и официальная пропаганда. Наиболее ярким выразителем ее был Илья Эренбург. Пламенные памфлеты его, призывающие убить немца в его зверином логове, накаляли и без того всепожирающее чувство возмездия.

Наконец, 23 апреля 1945 года наши взломали оборону Берлина и вошли в него. Началось де-сятидневное сражение, апофеоз всей войны. Здесь, в гнездилище мирового зла, в подполье, пряталась, как и подобает ей, омерзительная крыса, злобный маньяк, околдовавший слабые головы и ничтожные души почти целого народа, его кумир и фюрер, Гитлер. О, как мы жаждали и мечтали в течение всей войны о его пленении и позорной прилюдной казни! Теперь эта мечта стала почти что явью.

Но всё же и эта мечта и пылавшая в нас ненависть и жажда мщения тонули в радости от близкого конца войны. Мы ощущали его почти физически, он надвигался как нечто сверхжеланное, сверхожидаемое, сверхвожделенное, но и вместе с тем как почти невозможное и недостижимое. Ведь сколько лет, дней и ночей, сколько мгновений мы мечтали об этом, приближали его всей силой своего воображения, но ожидаемое и желанное не наступало бесконечно долго, так долго, что стало казаться нереальным. И вот все данные, все сводки, все сообщения, все мысли свидетельствовали со всей очевидностью – сейчас Оно придет, сейчас Оно не останется лишь мечтой, сном, фантомом. Сейчас Оно станет реальностью. И знали и не могли поверить до конца: неужели такое возможно?!

Последние часы проходили, как в лихорадке. Неотступно торчали у репродукторов, питались слухами, неведомо откуда прилетавшими известиями. Всё, собственно, было ясно, всё  уже неотвратимо предопределено, но не хватало последней точки, последнего восклицательного знака!

Это наступило рано утром 9 мая 1945 года. Совершилось. Бегали по ещё полутемному дому, стучали друг другу в двери, толпились в коридорах, обнимались, сбивчиво пересказывали сообщения, смеялись и плакали. Выскакивали на улицу, там неведомо откуда, доносились звуки стрельбы, которая однозначно воспринималась как салютная, победная, парадная. В ещё тёмном небе беспорядочно прочерчивались яркие следы трассирующих пуль. Смотрели в небо, запрокинув головы, бессмысленно улыбаясь, тормошили друг друга и снова обнимались и, никак не желая и не умея угомониться, снова возвращались в дом, вспомнив о ком-то, не разбуженном и не вовлеченном  во всеобщую радость. И никак не могли окончательно, без остатка поверить в это счастье:  нет войны.

Родители ушли на работу (была среда), а Юра с Сашей Драчёвым, найдя и обретя друг друга, отправились бродить по городу, не в силах быть вне людей. И весь день отпраздновали так, как никогда ни до, ни после в течение десятков лет. Заходили во дворы незнакомых людей, куда попало, где почти в каждом были выставлены столы со снедью и выпивкой. Вокруг толпились незнакомые, но абсолютно свои родные люди, угощая друг друга, лаская друг друга взглядами и бессвязными речами. Проходящих мимо военных затаскивали во двор, закармливали, подносили (и не одну!) чарочку. Вот уж поистине – все люди братья!  Ничего подобного не виделось, не воображалось – а вот, поди ж ты, открылось внезапно и щедро, как мгновенное обнажение людской сути, их сокровенной потребности друг в друге.

Хмельные, ошалевшие  от впечатлений и переполненные совершенно новыми чувствами, бродили они по городу от одного людского скопления к другому до самого вечера, который посте-пенно обратился в сплошное феерическое празднество со стрельбой, ракетами, шествиями и новыми слезами радости. Сегодня эти слезы были неистощимы. Но как они были сладостны!
Таким остался во мне наш первый День Победы, после чего я понял, что другого, более высо-кого земного торжества, более справедливого и заслуженного всем народом праздника у нас уже никогда не будет. Конечно, пока будут ещё живы поколения, заслужившие его своими страданиями и борьбой.

Похоже, что подобное состояние пережили все народы, втянутые во Вторую Мировую Войну. По крайней мере, нечто похожее совершалось в этот день и в Париже. Об этом рассказывал нам Олег Тарасенко, наш сверстник, вернувшийся после войны с отцом из Франции, где они находились в эмиграции. В этот день весь Париж был на улицах, ликуя безудержно и самозабвенно и с присущим французам своеобразием: Олег видел молодых людей, открыто придающихся любви в экстазе бурного счастья и близости.

И всё лето 45-го года прошло в какой-то весёлой и бесшабашной радости и деятельности. Сашка Драчев тоже рассказал похожую историю, свидетелем которой он был в это лето во время одной из своих спекулятивных поездок с рыбой на Украину. Какая-то случайная пара, всё ещё не охладев от радости и хмеля Победы и почувствовав неудержимое влечение друг к другу, не нашла ничего иного, как спрятаться от посторонних (о русская патриархальная стыдливость!) в пустую железнодорожную цистерну. В любовном ажиотаже они не обратили внимания на то, что цистерна использовалась для перевозки спирта, и была ещё не выветрившейся от его паров. Предавшись утехам любви, они надышались этими парами до опьянения и потери здравого облика. Благо, кто-то наблюдал за их играми и, встревожившись их долгим отсутствием, поднял тревогу. Незадачливых любовников извлекли из очень уж своеобразного любовного шалаша под добродушный хохот попутчиков и устроили на открытой, хорошо проветриваемой  платформе отходить от любовного и спиртного хмеля.

 В эти победные дни и месяцы после окончания рыбного сезона Юра с Сашей промышляли на пристани и базаре, а потом Саша увлёк Юру идеей подработать торговлей яблоками. Для этого надо было раздобыть небольшую сумму денег и съездить за яблоками на юг, в Армавир, где, по словам бывалых,  они были очень дёшевы. Сказано – сделано! Юра уговорил родителей снабдить его недостающей суммой (часть денег была поднакоплена собственным промыслом – переноской грузов с пристани на рынок) и тарой -  пустыми мешками. Сашка, разумеется, всем этим обладал. И они отправились на попутных товарняках в вожделенные южные края.

Уже при  подъезде к Армавиру  они стали свидетелями очень презабавной истории. Ехали  на низкой открытой платформе в большой компании таких же, как они, искателей счастья. Кто сидел, кто лежал, кто дремал, кто оглядывал окрестности. И вдруг с проносящегося навстречу поезда, с такой же платформы, населенной такими же авантюристами-барыгами, как и они, но уже с заполненными мешками, кто-то запустил в их сторону яблоко. Она полетело со свистом и скоростью снаряда. Разумеется, относительно мчавшихся ему навстречу. И надо же было такому случиться – угодило на нашей платформе одному незадачливому купцу прямо в лоб. Он был из тех, кто не возлежал в лени и дреме, а торчал над таковыми, снедаемый то ли любопытством, то ли нетерпением. Словом, «высунулся». Раздался хлопок, упругий, тугой и сочный. Яблоко мгновенно обратилось в разлетевшуюся брызгами кашицу, а помеченный им, как намертво сраженный, рухнул на спину. И тотчас вскочил этаким Ванькой-встанькой.

Встречный поезд с грохотом пронесся мимо, и во внезапно наступившей относительной тишине раздался вдруг сокрушающий хохот - от вида жертвы невероятного случая оставаться серьезным было невозможно. Живой и, по виду и поведению абсолютно здоровый, наш отмеченный насмешливой судьбой Ванька-встанька сидел с ошалело выпученными глазами, а на лбу уже рдела гигантская шишка, медленно и упрямо вспухающая и наливающаяся синевой и фиолетом. Всеобщему веселью не было предела. Курьезность самого столь удачного попадания, причём, не в «меня», а в другого,  попадание яблоком, а не пулей или кирпичом, явно не имеющее трагического исхода, очень смешной вид потерпевшего, как у циркового ковёрного – ну как тут было не рассмеяться! И во всём этом присутствовало ещё и подспудное свидетельство безусловного изобилия яблок в пункте  назначения, иначе кто бы стал расшвыриваться ими налево и направо. Это сразу прямо не осознавалось, но, несомненно, грело изнутри. Значит, они на  верном пути. Как тут не возрадоваться и не отдаться внезапному взрыву веселья от такой небывалой потехи!

И действительно. В Армавире прямо на станции ребята загрузили свою тару и побросали пол-ные мешки на платформу первого же идущего к Ростову поезда. Но всё-таки Бог на самом деле шельму метит. Тот пострадавший парень едва ли разделял наше веселье. Всё-таки нехорошо смеяться над чужой бедой, даже если она не столь уж и велика. Не знаю, как все остальные насмешники, но Юрка с Сашкой были наказаны той же не только насмешливой, но и строгой судьбой. Что можно цезарю, не дозволено его быку! Дело в том, что они попали на воинский эшелон, и на платформе их оказались только двое. Ничего не подозревая и не ожидая никакого подвоха, под впечатлением торговой удачи и смешного случая, парни безмятежно грызли яблоки и мчались домой к большому заработку (это казалось неизбежным  и воспаряло).

Гулко стуча ботинками по крышам вагонов, к ним приблизился солдат с винтовкой. Они с тревогой воззрились на него. Тот неловко  спрыгнул на их платформу. Лицо злое, нечеловеческое. С брызгами слюны заорал:
- Низя, низя! – Видно, по-русски – ни бум-бум. А потом, показывая на проносящуюся мимо землю: - Прыгай, прыгай! – Они оторопели, но не сдвинулись  с места. Тогда он заклацал затвором винтовки и сделал ещё более звериную морду. Они снова ни с места. И он, закинув винтовку за спину, сам сбросил один из их мешков с платформы. Что тут было делать? Благо, начался подъём, и поезд довольно медленно пополз в гору. Потеряв один мешок и перепугавшись, они уже сами посбрасывали остальные и попрыгали вслед за ними. Как быть?!

Кругом голая степь, станция далеко – пропадем ведь! И тут Сашка быстро сообразил: стал кидать мешок за мешком на проплывающие  мимо следующие платформы. Надрываясь, задыхаясь, с выпрыгивающим сердцем, они успели всё подобрать и вскочить на один из последних вагонов состава. Это казалось просто невероятным, но они таки действительно успели. Потом собрали мешки вместе и затаились. Ретивый солдафон, по-видимому, не видел их возвращения. А, может быть, и видел, так как через несколько минут они снова услышали: топ, топ, топ. И на их платформу, спрятавшуюся за высоким вагоном, спрыгивает с него тот же дикий человек. И глаза его горят ещё большей ненавистью и злобой. И опять он, клацая затвором, кричит:
 - Низя, низя, прыгай! – Юру охватило отчаяние, он решил, что это уже конец. Поезд мчался на полной скорости - не только мешки, себя потеряешь. И тут Сашка впал в свое спасительное неистовое состояние. Казалось, волосы у него встали дыбом от ярости, глаза засверкали так, что вроде искры посыпались из них, а голос заревел иерихонской трубой:
 - Ах ты гад, сволочь, падла, сейчас остановлю поезд, под расстрел пойдёшь! – И он бросился к сцеплению и взялся за рукоятку стоп-крана.
Солдат опешил, а Сашка, свесившись вниз, вцепился в тормоз, и всё кричал ему в растерянную раскосую рожу ругательства и угрозы. Недоумение на морде солдата сменилось испугом, и он, тоже ругаясь и пятясь, оставил, наконец, их в покое, ушёл, слава Богу, и больше не появлялся до Ростова.
 
А с яблоками они не то чтобы прогорели, а остались «при своих». Но поели их вдоволь. При всех их ухищрениях продать товар ничего у них не вышло. Юра первый и последний раз в жизни проявил просто незаурядную способность ловкого, шумного и весёлого зазывалы, сыпавшего шутками и прибаутками, чем несказанно поразил Сашку и особенно самого себя, но так всё и впустую. Покупателей почти не было, торговля не пошла, рынок был переполнен яблоками сверх всякой меры. Это навеки похоронило дремавшую и внезапно проклюнувшуюся вдруг в нём жилку предпринимателя и поставило на ней абсолютный непререкаемый крест.

Сорт яблок был, естественно, летний, быстро портящийся. Они лежали дома на полу сплошной массой, и ничего не оставалось делать, как есть их и за все прошедшие недоедания и впрок. И вся эта драматическая история в воинском эшелоне опалила лишь на мгновение, утонув в море радости от Победы в жаркое лето 45-го, полного избытка сил, молодости,  озорства  и удали.

В эти месяцы вернулся с фронта и дядя Лёша. Как выяснилось, он служил в казачьих форми-рованиях, обмундированных в соответствие с казачьими традициями: синяя суконная форма, красные лампасы и красный околыш на синей фуражке. И вот в такой сравнительно редкой, непривычной для людского глаза и очень красивой форме однажды и явился домой с войны наш дядя Лёша. Это, конечно, помимо радости, стало и юмором в казачьей семье: еврей-парикмахер обратился в казака – необычно и очень смешно. И если бы произошло это в театре, а то ведь на самом деле, в самой натуральнейшей жизни!

Юмор крепчал и оттого, что, как и в довоенное время, дядя Лёша был толст, пузат, и вследствие своего малого роста походил на шарик, особенно когда обнажал свою абсолютно лысую и блестящую голову, сидящую на туловище без шеи. В своем шикарном наряде и при такой фигуре он смотрелся не менее, чем генералом. Никто не обращал внимания на его солдатские погоны, все видели лишь солидную округлость, невозможную в солдате, и красные лампасы – генерал, да и только! И все военные, даже офицеры, поспешно козыряли ему как старшему по званию. Каково же было их смущение, а порой и негодование, если они обнаруживали свою ошибку. Впрочем, такое случалось редко, а если и случалось, то чаще они старались не афишировать своего конфуза.

С появлением  дяди Лёши в доме началась долгая серия застолий. Он приводил на них демо-билизованных солдат или бывших сослуживцев, подобранных им на улице, где он часто слонялся то ли в поисках работы, то ли приключений,. Как, впрочем, и все демобилизованные – они не могли сразу включиться в мирную трудовую жизнь, в будни, радость от окончания войны и демобилизации продолжала еще  долго бурлить в них, выливаясь в вечном праздном их состоянии и потребности длить и длить хмель Победы.

Однажды он привел в дом группу парней из воинского ансамбля песни и пляски, один из ко-торых великосветски представился, щелкнув каблуками,  как  артист-солдат. Потом эти артисты-солдаты долго «бузили» за столом, перемежая фронтовые рассказы, похоже, сильно нафантазированные и заимствованные у действительных окопных вояк, с песнями, в которых были несомненными доками, и даже с чопорными танцами. Их партнёршами были   наши домашние дамы: тётя Лиза и тётя Тося, мама и даже  баба Варя. Дядя Лёша, похоже, встречался с ними ещё не раз, так как, примерно,  месяц спустя, сообщил нам, что они сейчас лежат в госпитале. Все или частично, не ясно. Но, безусловно, ясно, что в венерологическом отделении по случаю приобретения соответствующих болезней.

 Где это произошло, тоже неизвестно – то ли в поверженной загранице, то ли в ликующей стране-победителе. Юре, впрочем, это было не так уж и интересно. Он с дядей Лёшей ходил навестить их и носил им от наших женщин передачи – несмотря на столь сомнительный и даже несколько пакостный финал их знакомства, симпатия к ним не была окончательно утрачена. Уж больно импозантны и добродушно ласковы были они при единственном общении с семьёй Масуренковых-Зерщиковых-Рудерман... А, может быть, здесь играло роль простое русское сострадание – ведь наши защитники, хоть и песней с плясками, до дома к мамам своим еще не доехали, больше некому их было пожалеть. Скорее именно так.

Тогда же начался массированный привоз демобилизованными всяческих воинских трофеев. Круг наших знакомств не поднимался выше лейтенантов-капитанов, поэтому трофеи эти чаще всего состояли из всяческого мелкого барахла. У дяди Лёши вообще, например, ничего не было, кроме часов на руке. У отцовских двоюродных братьев в чине капитанов, дядей Славы и Толи, тоже только по вещмешку с сухим пайком. Другие привозили, помимо часов, и более громоздкие вещи: приёмники, аккордеоны, домашнее барахло.

Помнилось появление дяди Славы. На войне он был танкистом, вернулся орденоносцем, гвардейцем. Но больше орденов в нём вызывал чувство гордости побитый и помятый гвардейский значок – наверное, с ним было связано что-то важное для него, но делиться этим он не хотел, стеснялся. Воевал он храбро,  при возвращении домой обезоружил в поезде бандита, напавшего на какого-то барыгу-инвалида, и сдал его в милицию. При кратком появлении у нас по дороге домой, узнав, что мама его умерла, он горько и беззащитно плакал. Его было очень жалко. До войны он занимался живописью. Подарил им свою картину, написанную маслом – букет ярких цветов. Картина пропала в их отсутствие во время эвакуации. После демобилизации вернулся в искусство, но теперь уже в театр, на вторые и третьи роли. Так и сгинул в бездетности, одиночестве, нищете.

А дядя Толя, брат его, был совершенно счастлив от возвращения в армию элементов старой царской формы, в частности, пагонов. Он просто наслаждался ими, ласково трогая и поглаживая их на своих плечах со словами: «будто в них и родился, согрели казачью душу». Но грели они его не долго: за пагубное пристрастие к «зелёному змию» скоро был уволен из армии и тоже исчез с нашего горизонта.

Приемник «Телефункен» и много ещё чего-то привёз из Германии отец нашего школьного то-варища Рудика Бердичевского. Мы ходили к ним домой в комнату большой коммунальной квартиры и молитвенно завороженные глядели в зеленый глазок приемника. А Рудик хозяйски и великодушно вертел гашеткой настройки, вылавливая из эфира запредельные звуки. Стрелка ползла по шкале, сплошь забитой названиями европейских городов, и их невероятная реальность обнаруживалась этими звуками заграничных голосов, невнятно и торопливо лопочущих по-своему.  То вдруг в говор и треск разрядов врывалась чужая музыка, завораживая и трогая какие-то глубинные струны. Было страшно интересно и притягательно соприкоснуться с загадочным потусторонним миром. Значит, он всё-таки был на свете, и мы его достигли! Острое любопытство к этому миру приковывало нас к приёмнику, мы слушали с замиранием не только музыку, но и непонятные волнующие чем-то голоса других, закардонных  людей. О чём они говорили, чем и как жили эти далекие недостижимые люди?

Пожалуй, всё же самым ярким после победы над немцами завершающим событием 1945 года для советских мальчишек был победный визит нашей футбольной команды «Динамо» в Англию. Че-тыре матча с профессионалами «Арсенала», «Челси», «Кардиф-Сити» и «Глазго-Рейнджерс», две победы и две ничьих с общим счётом 19-9 это ли не триумф нашего спорта и нашей страны! После четырёх лет военных невзгод, страданий и бедствий наши отвоевавшие  парни продемонстрировали чудо филигранной спортивной техники и несокрушимую волю к победе над профессиональными спортсменами родины футбола, конечно, совсем не испытавшими тех тягот, которые выпали на нашу долю. Это было очередное и совсем уж не ожидаемое торжество в сфере, так близкой ребячьим сердцам. Да, наверное, и все наши люди были сопричастны этой нечаянной радости русского спортивного триумфа и гордости за свою страну. Нечего и говорить, что блистательные футболисты наши в одночасье стали национальными героями и кумирами ребят. И в первую очередь, конечно, Алексей Хомич, легендарный вратарь, получивший прозвище «Тигр» за молниеносную реакцию и броски, подобные прыжкам этого грациозного неотвратимого хищника. Впрочем, нападающие Всеволод Бобров и Константин Бесков стали не менее любимыми и почитаемыми. Бобров забил шесть голов англичанам, Бесков – пять.

Первая игра состоялась 13 ноября с командой «Челси». Закончилась она в ничью со счётом 3:3. Мог ли кто-нибудь тогда предполагать, что 60 лет спустя эта знаменитая команда станет собственностью нового «русского» - Абрамовича.. Чудеса, которые не могли присниться и в кошмарном сне ни англичанам, ни русским! А тогда всё было иным, и слава русского советского футбола надолго взошла на европейском небосклоне. И немедленно после этого легендарного турне по Англии её начали ковать миллионы советских мальчишек. К этому апофеозу присоединились и ребята школы № 39 города Ростова на Дону.

Стихийно были образованы футбольные команды, исступлённо сражающиеся всё свободное от уроков время на покрытой мокрым снегом площади у коробки Дома Советов. Настоящих фут-больных мячей, конечно, не было. В невесть каким образом сохранившиеся от довоенных времён покрышки набивались тряпки, и эти тяжёлые от воды и мокрого снега предметы самозабвенно гонялись по импровизированным футбольным полям. Одним из самых страстных игроков был и Юра Масуренков, «Малыш», как его тогда величали. И хоть ему более всего нравился Хомич, в качестве своего амплуа он всё же избрал роль нападающего, и очень преуспел в этой роли. Наверное, потому что победа достигается, думал он,  прежде всего нападением, забитыми голами, а не обороной. А он был упоён победой, она влекла его, манила, очаровывала. Хотелось самому быть её творцом. В одном из самых страстных и азартных сражений он забил противникам 15 голов – счёт у играющих вёлся не на единицы, на десятки! Это была вершина в его очень короткой, можно сказать, эпизодической «футбольной  карьере», его «английский» триумф (помните победу «Динамо» над «Кардиф-Сити» - 10:1!).

После чрезмерного напряжения этой игры у Юры воспалился лимфатический узел в паху. Образовался жуткий нарыв, обездвиживший его, уложивший его в постель и причинявший невыносимую боль. Пришлось вызвать хирурга на дом. Тогда это было возможно! Хирург оказался молодой и очень симпатичной женщиной, которая предложила нашему герою тут же сделать операцию – вскрыть нарыв. Было не столько страшно (без анестезии), сколько стыдно перед молодой и привлекательной женщиной обнажать свое столь интимное место. Но игра в победный героизм продолжалась. Он спокойно и даже небрежно принял предложение, невозмутимо, не дрогнув мускулом, перенёс стыд обнажения и резкую боль с хрустом взрезаемой плоти, будто ему это нипочём и привычно и будто это совершается с ним чуть ли ни ежедневно. И запомнил навсегда и милую женщину, и игру в футбол, и осознание своей способности  переносить физическую боль с терпением и достоинством.

               
                ПОБЕДА  ОСТАЁТСЯ НАВСЕГДА

Прошло 35 лет, и вот мы празднуем День Победы 36-й раз! А я так хорошо помню первый. Солнце и такой разлив счастья, самозабвения, любви, бескорыстия и предчувствие чего-то невероятного! Столы во дворах открыты для всех, стрельба, весёлый хмель и слёзы, слёзы, слёзы – как разрешение от бесконечного ночного кошмара. И горькие слёзы по убитым и слёзы радости за оставшихся в живых. Объятия, поцелуи. Бессмысленная счастливая ходьба по городу – бесконечный сияющий день, который начался ещё глубокой ночью и столь же глубокой ночью закончившийся. Чтобы вновь и вновь повторяться через годы, десятилетия, века.
Пошёл сегодня посмотреть, что стало с ним, с этим отмеченным судьбой и нами днём, за 35 лет. Конечно, всё – пожиже. Тех, кто помнит первый, единицы. Остальных тоже не очень много на улицах, но чувство святости осталось. Среди других довольно многочисленна молодёжь: студенты, школьники. И дети. И опять – солнце. Все стягиваются к памятникам погибшим.                Петропавловск-Камчатский.9 мая 1980.

Прошлись от пл. Пушкина на Театральную и Красную, потом снова на Пушкина. Ветеранов очень мало. И заметно повысился среди них процент женщин. Мужчины умирают быстрее. Они ведь были на войне разных возрастов, а женщины только молоденькие. Что-то очень грустно. Ка-тя, отдав цветы ветерану, заплакала. Ласточка моя, она меняется, становится всё больше моей, нашей.                Москва. 9 мая 1985.

День Победы – мой день, не забуду его никогда! Ходил в центр к памятнику, фотографировал ветеранов. Как их мало и как они немощны! И от этого дня уже не радость, а печаль. Когда она явилась на смену?                Петропавловск-Камчатский. 9 мая 1987.

Опять безуспешная попытка достать молоко ребятишкам. А потом ушли с Юрочкой на Красную площадь. Повёл его в мавзолей и колумбарий у красной стены, после чего он громко спросил:
 - А кто хуже – Сталин или Ленин?
 Смотрели выступления оркестров: суворовского, наших военных, американского, немецкого, итальянского. Народ возмущается: почему на Красной площади немецкие флаги, а нашего победного знамени нет!                Москва. 9 мая 1992.

                День Победы, День Победы,
                Поминальные обеды.
                На столах всё стопки, стопки
                Неотпробованной водки
                Да сухие ломти хлеба –
                Здесь никто сегодня не был
                Из солдат, кто сам отведал
                Горький вкус своей Победы.
                Все ушли за нею следом
                Навсегда.
                День Победы, День Победы,
                День парадов и обедов,
                День приёмов и вранья.
                Морсово. 1996 
               
Весь в воспоминаниях и печали. По российскому каналу внушают, что не было никакой Побе-ды, была лишь бойня между двумя тиранами. Что за скверна?! – всё перевёрнуто, всё опоганено.
                И опять отмечаем Победу,
                Но в груди уже нет торжества,
                А былые потери и беды
                Прорастают, как в мае листва,
                Что едва зеленеющим светом
                Заливает прозрачную даль…
                И щемящая нежность есть в этом
                И светлее, чем радость, печаль.
                Обираловка. 1997.

Ездили на Поклонную гору. Народищу – тьма. Значит, ещё не всё потеряно!
                Москва. 9 мая 1998.

И снова Праздник. Сколько уж я его отмечал – страшно сказать. Вместе с тем, первым – 55 раз! И с каждым годом он становится всё более грустным. Вот ведь что! В мире снова очень тревожно. Американцы, будто инопланетяне, бомбят безжалостно, бессердечно, бессмысленно, тупо. Вчера разбомбили китайское посольство в Белграде.  А раньше два автобуса с беженцами, поезд, рынок, больницу, жилые дома, не говоря уж о военных объектах югославов. Просто сумасшествие какое-то. И народы стран НАТО это приветствуют и поддерживают. Как понимать мир?                Москва. 9 мая 1999.

День Победы. Солнце, ветер стих, электричество появилось с полдня, так что всё в порядке, всё соответствует дню. С утра пропалывали грядки, но продвинулись немного - отвлеклись на застолье, обычное в этот день и торжественное. Организовал его Володя, принеся мороженое и приведя сопротивляющуюся Зинаиду. Посидели за мороженым и чаем и поговорили о войне и погибших родных. Как обычно, слушателями – мы, рассказчиками – гости. Люди собираются, чтобы рассказывать, а не слушать, и мы под этим напором всегда умолкаем. Хоть и тоже хочется помянуть своих.                Морсово. 9 мая 2001.

Поздравил Валентина, Гену Автономова, ростовчан, Катю с семейством. Весь день – фильмы, фильмы, фильмы. И слова. Хорошо отмечают в этом году Победу. Мы тоже отметили слегка. Мила мороженым, я пивом и водкой, а вместе – огурцом и помидором. Только вот в Каспийске опять трагедия: взорвали бомбу на параде. Убитых более 30, раненых более 100. И воспоминания.…И всех жаль…                Обираловка.9 мая 2002.

Взмахиваю руками-крыльями и поднимаюсь в высь. Земля медленно уходит вниз вместе со своими нивами, реками, дорогами, людскими муравейниками. Многоугольники полей голубеют и от-даляются. И вот уже далеко внизу лежит торосистое поле облаков. Низкое солнце, примостившееся у самого его края, оранжево подсвечивает его причудливый рельеф. В тёмных провалах между яркими гребешками далёкая, ставшая  таинственной, Земля. Отсюда она кажется холодной и необитаемой. Но я то знаю, что там внизу – моя страна, Россия. Шар медленно прокручивается подо мной. Какая огромная землища! И лишь с этой высоты я могу окинуть её взглядом. Облака сместились в сторону, уменьшились и будто распались - их не хватает на всю эту прекрасную землю моей Родины.
И что же из того, что я вижу, осталось от России? Почти все края её отпали, стали чужими и даже враждебными. Для них наш общий День Победы перестал быть победным и НАШИМ. Будто и не стояли мы вместе против общего врага, будто и не пережили вместе эти страшные четыре года. То, что не удалось фашистам, удалось националистам. Впрочем, фашисты ведь тоже были националистами, но эти новые, видно, позабористее, похитрее и половчее. Да и в России уже появились энтузиасты свастики и «хайль гитлера».
Складываю крылья и падаю в окутанную мраком Землю.…И просыпаюсь. Нет, что бы там ни было, а Победа  - это навсегда!