Укрощение строптивой, 4-1

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Загородный дом Петручио.

(Входит Грумио.)

ГРУМИО:
Да, тьфу на дохлых кляч, на обезумевших хозяев, на непролазные дороги! Был кто-нибудь избит, измызган и измотан так? Поручено мне пламя сотворить, а господа приедут на готовое погреться. Не будь я сам горяч, как котелок, давно б  к зубам примёрзли губы, к нёбу мой язык, а сердце – к брюху. Тогда бы и себя я растопить не смог. Но дуя на огонь – отогреваюсь сам. В такой студёный день не мудрено любому простудиться. Эй, Куртис!

(Входит Куртис.)

КУРТИС:
Кто так простужено скрипит?



ГРУМИО:
Да глыба льда! Не веришь?  Так можешь, как на горке ледяной, кататься по спине от головы до пят. Поддай-ка огоньку.

КУРТИС:
Хозяин мой с женою молодою прибывает?

ГРУМИО:
Ты, Куртис, воду в холод этакий не лей, а лучше огоньку поддай.

КРУТИС:
А правда ли болтают, что строптива и крута?

ГРУМИО:
Была до этих холодов, но, как ты знаешь, зима способна укротить и женщин, и мужчин, и дикую скотину. Так ведьма белая и молодых, и нас с тобою, друг мой, укротила.

КУРТИС:
Пошёл-ка прочь! Я – не скотина. А ты -  дурила трёхдюймовый

ГРУМИО:
Я трехдюймовый? Да рога твои длиною в целый фут, а я, уверен, их не меньше ростом. Ты будешь разводить огонь? Не то – пожалуюсь хозяйке. И хоть она сегодня под рукой сеньора, а до тебя дотянется ей холодный нрав и ты, не растопив очаг, тогда уж точно обморозишь руки.

КУРТИС:
Как поживает мир мне, Грумио, скажи?

ГРЕМИО:
Мир холоден, куда не загляни. Тепло лишь у тебя, а потому поддай-ка огоньку. Дай, что ты должен, получи, что должно, а то до смерти и хозяев заморозишь.

КУРТИС:
Вот и огонь, а ты горячей новостью согрей.

ГРЕМИО:
Развесь-ка уши, деревенщина, да слушай.

КУРТИС:
Ну, полно, продувать мне уши!

ГРУМИО:
Да, не тебя – меня продуло до костей. Давай огня – оттаять надо. А повар где? Готов ли ужин, приведён ли дом в порядок? Укрыты ли полы, как должно, тростником, очищены ль углы от паутины? Одета ли прислуга в новые наряды, в белые чулки по случаю такого торжества, как свадьба? Чисты ли кубки и стаканы? Разостланы ль ковры, и всё ли на местах, как и положено сегодня?

КУРТИС:
Готово всё. Ты с новостями не тяни.

ГРУМИО:
Во-первых, лошадь выбилась из сил и сбросила хозяина с хозяйкой.

КУРТИС:
Как?

ГРУМИО:
Из князи в грязи. Вот история какая.

КУРТИС:
Яснее высказать не можешь?

ГРУМИО:
Придвинь-ка ухо ближе.

КРУТИС:
Конечно, я придвину.

ГРУМИО:
Я новость вдвину.

(Бьёт его.)

КУРТИС:
Ни слова – в новости, но боли – очень много.

ГРУМИО:
Прочувствовать  сначала новость надо. Потом настроить оплеухой ухо. Теперь, пожалуй, можно и начать. Спускались мы с размытого холма. Хозяин, сидя за хозяйкой…

КУРТИС:
Ужель вдвоём на лошади одной?

ГРЕМИО:
Тебе-то что?

КУРТИС:
Мне – ничего, а лошади – ого!

ГРУМИО:
Я вижу: ты мне сам всё хочешь рассказать. Когда б меня  не смел перебивать, тогда б услышал мой рассказ о том, как наземь рухнула лошадка госпожи, а госпожа упала в грязь лицом  и вымазалась с головы до ног, хозяин же, оставив и кобылу и жену, меня дубасить начал лишь за то, что спотыкнулась лошадь, а госпожа, обляпанная грязью, пыталась оттащить хозяина от бедного холопа и урезонить пыл, что на неё совсем уж не похоже. И не услышишь, как вопил, как лошади сбежали, как порвалась уздечка, потерялась сбруя и много другое не узнаешь. Уйдёт в забвение история моя, а ты – невеждою в могилу.

КУРТИС:
Выходит: от строптивее её.


ГРУМИО:
Узнаете об этом братия и ты, как только он приедет. Да что ж болтаю без умолка я?
Зови-ка быстренько сюда Натаниеля, Джозефа, Филиппа,  Вальтера, а вместе с ними остальных. Пусть головы причешут, вылижут ливреи, подвязки приведут в порядок.
При встрече следует на левое колено опуститься и не касаться даже конского хвоста, пока не поцелуют руку. Готовы к церемонии они?

КУРТИС:
Готовы.

ГРУМИО:
Тогда зови.

КУРТИС:
Эй! Слышите меня?  Готовьтесь встретить господина и оказать поддержку госпоже.

ГРУМИО:
Кому держать её, найдётся и без вас.

КУРТИС:
Кто ж этого не знает?

ГРУМИО:
Ты не знаешь, поскольку просишь челядь поддержать хозяйку.

КУРТИС:
Зову их долг свой оплатить.

ГРУМИО:
Её занимать у вас пока что не пристало.

(Появляются четыре или пять слуг.)

НАТАНИЕЛЬ:
С приездом, Грумио!

ФИЛИПП:
Как, Грумио, дела?

ДЖОЗЕФ:
Рад видеть.

НИКОЛАЙ:
Ну, привет.

НАТАНИЕЛЬ:
Что скажешь, старина?

ГРУМИО:
Привет вам каждому в отдельности и всем. Теперь, мои наряженные куклы, готов ли ваш театр хозяевам сыграть?

НАТАНИЕЛЬ:
Готово всё. А далеко ль хозяин?

ГРУМИО:
Я думаю, что спешился уже и где-то рядом. Прошу замолкнуть! Слышу голос господина.

(Входят Петручио и Катарина.)

ПЕТРУЧИО:
А где ж прислужники мои? Ни одного не видно у ворот: ни стремя поддержать, ни лошадь под уздцы сдержать! Натаниель, Григорий, где вы?

СЛУГИ ХОРОМ:
Здесь мы, здесь мы, сударь.

ПЕТРУЧИО:
Вас вижу, да внимания не видно. Вы, твердолобые, тупые истуканы! Где должные вниманье и почёт? Где тот болван, который первым должен был сюда явиться?

ГРУМИО:
Как и положено болвану – он на месте.

ПЕТРУЧИО:
Ты, деревенщина и сукин сын! Не я ли приказал тебе со сворою всей этой во главе встречать меня сегодня в парке?

ГРУМИО:
Один с утра латает куртку,
Другой – башмак найти не может,
А третий – занемог не в шутку:
Уже пилюля не поможет.
Четвертый ищет к шпаге ножны,
И только пятый – убран должно.
Других я не могу свистать
Сюда лохмотьями блистать.
Но мы, придав убранство дому,
Готовы к вашему приёму.

ПЕТРУЧИО:
Идите, шельмецы, идите и ужин поскорей несите.
(Слуги уходят.)

(Напевает):
Куда ж девалась жизнь моя…
И где же вы запропастились…
Садись-ка, Кейт, и будь как дома…
Живей, живей, живей, живее!
(На зов поваляются слуги с ужином.)
Ну, что ты приуныла, Кейт?
Стащите ж сапоги с меня, негодники, скорее, ждать устал я.

(Напевает):
Монах от ордена сэр Грэй
Бродил среди лугов, полей…

Да ты мне ногу оторвал, негодник.
Вот, получи! Чтоб не свернул другую!
(Бьёт слугу.)
Да будь же веселее, Кейт!
Воды! Немедленно воды!
А где мой спаниель Троил?
Эй, вы! Кузена Фердинанда позовите.
Ты, Кейт, должна его облобызать знакомства ради.
Где туфли? Долго ль ждать воды?
(Входит слуга с водой.)

Мой руки, Кейт, ты здесь желанна.
Да что же ты, мерзавец, вытворяешь? Кувшин роняешь!
(Бьёт слугу.)

КАТАРИНА:
Он сделал это не нарочно, успокойся.

ПЕТРУЧИО:
Поддонок, тупорылый вислоухий олух!
Садись же, Кейт, я знаю, как ты голодна.
Сама, Кейт, сотворишь молитву, или мне?
Хотел бы я узнать, что это?
Похоже, вы баранину пытались приготовить?

ПЕРВЫЙ СЛУГА:
Да.

ПЕТРУЧИО:
Кто это подал?

ПЕРВЫЙ СЛУГА:
Я.

ПЕТРУЧИО:
Она же подгорела. Всё спеклось.
Ах, свора!
Где негодник-повар?
И кто ж осмелился к столу сие подать
И оскорбить меня таким самоуправством?
Очистите столы от утвари и блюд!
(Разбрасывает по сцене всю утварь и еду.)
Рабы безмозглые, тупые идиоты!
Да вы еще изволите ворчать?
Сейчас вас проучу я.

КАТАРИНА:
Я умоляю, муж мой, успокойся.
Не так уж плох и ужин, ты зарвался.

ПЕТРУЧИО:
Я говорю же, Кейт, что всё сгорело и подсохло.
Мне прикасаться к этому нельзя,
Ведь это действует на желчь и порождает гнев.
Придётся нам с тобою попоститься,
И без того нам есть на что сердиться,
Помимо этого засушенного мяса.
Увы – нам  до утра терпеть
И непредвиденно говеть.
Пойдёмте, провожу в чертог.

(Уходят.)
(Появляются несколько слуг.)

НАТАНИЕЛЬ:
На что похоже это, Питер?

ПИТЕР:
Её же способом её и добивает.

(Появляется Куртис.)

ГРУМИО:
Куда он делся?

КУРТИС:
Читает проповедь о пользе воздержанья,
Пытаясь клятвами в последнем убедить.
Она же, бедная, не знает, что сказать,
Куда смотреть, куда себя девать,
Сидит, а кажется, что, сидя, засыпает.
Прочь все отсюда! Он сюда идёт.

(Уходят.)

(Петручио возвращается.)

ПЕТРУЧИО:
Политика захвата оправдалась,
Победой завершить её осталось.
Теперь уж соколица начеку,
Приманкою её я завлеку.
Я приучу её к условиям особым,
Охота – не охота с полным зобом.
Ещё есть способ дрессировки,
Хоть и жесток, но больно ловкий:
Спать не давать любимой соколице
Чтоб злее за кусок сражалась птица.
Сегодня голодна и зреет аппетит,
Вчера – недоспала, сегодня – не доспит.
Как был мне не по нраву славный ужин,
Так и постель причиною послужит:
«Пера в подушках не хватает»!
Не верит – пусть пересчитает!
«Перина жёсткая под боком.
Пусть сменят и в мгновенье ока»!
А ей скажу, что не грублю,
А просто – милую люблю.
Когда же сон придёт к несчастной
Её разбудит глас мой властный.
Вот путь – строптивость укротить:
Жену вниманием убить.
А кто другим умом богат –
Ему всегда я буду рад.

(Уходит.)