Лапландская сага отрывок из книги

                1978 год. Парень с очень обычной судьбой, Серёга Серый подлежит
                призыву в Вооружённые Силы СССР. Прямо на Дважды Краснознамённый
                Балтийский флот...

Глава II
«САЛАГА»

     - Личные вещи, имеющиеся документы, письменные принадлежности в целлофановый пакет и с собой, - толстый мичман, командир БПК* заучено бубнил своё перед очередной толпой голых молодых мужиков. «Желающие отправить гражданскую одежду домой,  складывают её в мешки, зашивают и надписывают адреса». И ведь находились же наивные, зашили и надписали, но только потом что-то никто ничего не получил.
     - С целлофановыми пакетами проходим помывочное отделение и на выход с другой стороны. Там получите форму. Давай следующих.
     Помня о ледяной бане в день приезда, Серый подумал: «А не захватить ли с собой ватник?» и оказался прав, с точностью до наоборот. В том смысле, что если в предыдущей бане вода была «холодная» и «очень холодная», то здесь «горячая» и «очень горячая», так что ватник бы не помешал – сберечь себя от ожогов.
     С визгом, пролетев через струи кипятка, они выскочили в коридор, в стенах которого были устроены прилавки, за каждым из которых выдавали какую-то одну часть обмундирования. Кальсоны – 2 пары, тельняшки – 2 штуки, «прогары» (ботинки) – одни, брюки рабочие – 2 пары и т.д. и т.п., начиная от носок – «карасей» и заканчивая бескозыркой.
 - Эй, товарищ сержант, а ленточку к бескозырке, где получить?
 - Получишь, когда присягу примешь.
Оказалось – правда. До присяги ленточка к бескозырке не полагается, а без ленточки «беска» смотрится как самая настоящая шапка каторжанина и носит соответственно название «горшок».
 - Одевайтесь здесь. Сразу смотрите, чтобы всё подходило по размеру. Сейчас поменяем, потом негде будет. «Парадку» и бушлаты получите уже в «учебке».
     Серый с этой формой одежды уже был знаком, оделся быстро и, посмеиваясь, стоял, наблюдая как мужики ищут, где крепится воротник-«гюйс» или тупо соображают, как одевать эти чёртовы флотские штаны, если на них нет привычного зиппера-ширинки, а есть откидной клапан в верхней части. И, в конце-концов, с какой стороны этот клапан должен быть, спереди или сзади? Помогли местные, да и Серый выступил в качестве эксперта-консультанта, объяснив, что клапан сзади носят только мужики определённой сексуальной ориентации, а таких на флоте не водится.
     Совместными усилиями кое-как оделись и, грохоча необтоптанными «прогарами», выскочили на улицу, где их уже поджидали двое новых сопровождающих. Высокий и стройный красавец-сержант с надменным и ленивым взглядом голубых глаз на смуглом лице, украшенном щегольскими усиками, рядом с которым сутулился матрос с унылым выражением бледного лица. Причем, было заметно, что матрос сержанта явно побаивается.
     «Стройсь!» - с уже привычным, закритическим уровнем децибел рявкнул сержант, и все засуетились, пытаясь организовать что-нибудь более приличное, чем просто толпа. «Бегом, салаги! Быстро, я кому говорю!» - начал подтявкивать матрос, но сержант лениво скосил на него глаз и тот заткнулся на полуслове.
 -  Слушай сюда! - с уже привычной фразы начал сержант, когда шеренги более-менее подравнялись и затихли: Ваша команда отправляется в школу СС «Пшеничное»...», - шеренги шевельнулись заинтересованно, а сержант пояснил: «Для особо тупорылых объясняю, что школа СС — это школа специалистов связи, где из вас, хотите Вы или нет, но сделают этих самых специалистов. А пока, прошу запомнить, что моё слово или слово этого... (Серому показалось, что он хотел сказать «придурка») ...матроса, для Вас что глас Божий и если у кого-то есть сомнения, то я ему быстро объясню, что такое наряд вне очереди».
 - А мы уже знаем, - весело выкрикнул кто-то из строя. Сержант лениво скосил глаз на крикнувшего: «Иди-ка сюда, милок». Ряды раздвинулись и курносый парень, старательно изображая строевой шаг, подошел к сержанту.
 - Кто таков?
 - Матрос Хренов.
Сержант всё так же лениво перевёл взгляд на шеренги перед ним: «Объясняю для всех и сразу, что на время нахождения в учебном отряде, Ваше звание «курсант», а настоящими матросами  станете только после её окончания. Ну, а Вам, курсант Хренов, от всей моей добрейшей души, наряд вне очереди и место дневального первой смены. Встать в строй». «Есть», - Хренов повернулся и, опять, пытаясь изобразить строевой шаг, пошел на своё место. Но, строевой шаг в тяжеленных «прогарах» дело сложное и, не дойдя двух шагов до строя, он споткнулся и чуть не упал. В строю, кто-то хихикнул. «Кто смеялся!?» - взвился сержант, не успевший рассмотреть весельчака. Строй замер в молчании. «Ну ладно, до отбоя я курсанту Хренову сменщиков всё равно найду».
     Сержант Дыбенко оказался опытным специалистом по поиску «нарядчиков» и к отбою была укомплектована не только дневальная служба, но и наряд по уборке гальюнов и бригада для чистки картошки на камбузе. Зато, до всех очень быстро дошло, что держать руки в карманах, а так же засовывать их за ремень – рискованно, курить в неположенном месте – чревато последствиями, а уж спорить с сержантом – вообще смерти подобно.
     Видимо, приняв их в свои ряды, Балтийский флот сжалился и очередной кубрик, который выделили команде, уже имел некоторые удобства в виде деревянных нар с наброшенными на них тощими матрацами. После ужина Дыбенко куда-то смылся, усадив матроса Стукалова читать вслух Дисциплинарный Устав тем, кто избежал его грозного ока и не попал в наряд вне очереди. Весьма интересные, содержательные и увлекательные статьи Устава, в сочетании с монотонно бубнящим голосом Стукалова, очень напоминающим голос лектора по истории Балтфлота, подействовали на слушателей не хуже снотворного. И в результате, трое, всхрапнувших особенно громко, составили дневальный наряд на следующие сутки.
     К вечерней поверке явился Дыбенко и вверг всех присутствующих в шок, когда, встав перед строем и взяв в руки список команды, провёл перекличку, не заглядывая в бумаги. Проще говоря, по памяти перечислил фамилии всех девяноста шести курсантов, о существовании которых ещё сегодня утром он и не подозревал. Даже фамилию Файрахутдинов произнёс правильно и без ошибки. После вечерней поверки, провожаемый восхищёнными взглядами курсантов, Дыбенко опять смылся, бросив через плечо: «Отбой!».
     Но  после его ухода возникла проблема. Лежачих мест в кубрике на всех не хватило. И так крутили, и этак, но всё равно Шуба, Сын, Сидор и Серый остались без мест. Тогда Стукалов, лишенный чуткого и мудрого руководства сержанта, принял самостоятельное решение: «Или здесь на полу ложитесь, или в соседний кубрик идите». На полу спать совсем не хотелось, и они пошли к соседям.
     Соседями оказались около сорока молодых морских пехотинцев, а если быть более точным, то таких же, как и они призывников, но только в форме «чёрной полевой» и роста, соответственно, от 180 сантиметров и выше, а ниже в морпехи не берут. Служба у них была организована похуже, чем у Дыбенко. Ни чистоты в кубрике, ни дневального у двери, да и сопровождающие где-то шлялись, предоставив молодёжь самим себе.
  - Мужики, мы у Вас переночуем, а то у нас в кубаре мест нет.
 - Вот ещё, от Вас же голубятней пахнет, – услышали они в ответ. Морпехи, прямо в сапогах, валялись на матрацах и… курили. За последние несколько часов курсанты твёрдо усвоили, что койка только для того чтобы спать, а садиться на неё всуе  - грех, валяться просто так – грех смертельный, а курить в кубрике – грешнее уж и быть не может. Поэтому, Сидор в сердцах произнёс: «Эх, сержанта нашего на Вас нету», - и примиряюще пнул «прогаром» по сапогу валяющегося в койке морпеха: «Ладно, чувак, не борзей». «Чего!» - взвился, не понявший миролюбия Сидора, морпех: «Лети отсюда, «голубятник», пока перья не выщипали!» Тут уже взвился Сын: «Ну, ты, сапог кирзовый! Что, к флоту примазываешься, царица полей?», - и легко уклонившись от летящего в него кулака, коротким ударом пробил морпеха в печень. Шуба и Серый шагнули вперёд, становясь плечо к плечу с товарищами. Остальные морпехи, начали неторопливо слезать со своих матрацев, с явно читаемым на их лицах намерением пощипать нахальных «бакланов». Драка намечалась серьёзная, практически безнадёжная, учитывая соотношение сил как десять к одному, и быть бы нашим друзьям битыми, но на шум одновременно в кубрик влетели Стукалов и младший сержант морской пехоты. Влетели, и ...начали лаяться между собой, как две клуши на базаре. Причём, слова «голубятник», «баклан», «сапог кирзовый» и «жандарм», были самыми употребляемыми в их лексиконе. Неизвестно, чем бы закончился и этот диалог, но в дверном проёме возникла и лениво прислонилась к косяку высокая фигура сержанта Дыбенко. «Смирно!» - рявкнул он, а затем, уже тише, добавил: «Ну, и что здесь, собственно, происходит?»
 - Да вот этот, со своими дуболомами… - начал Стукалов.
 - Цыц, – тихим голосом прервал его Дыбенко: «Сержант, я тебя слушаю».
 - Да я…, да он своих..., а его моих…, а мой… того…
 - Очень содержательно, - подвёл итог Дыбенко: «А теперь, «караси», слушай сюда…»
К удивлению курсантов и Стукалов, и морпех замерли, изобразив повышенное внимание к словам сержанта.
 - …поэтому, хавальники свои закрыли и чтобы никому… - закончил он. Оба, и морпех, и Стукалов дружно закивали головами. «А этих четверых, я заберу с собой и лично на толчках сгною», - он мотнул головой, как бы приказывая курсантам следовать за ним, и вышел за дверь.
     Догнали они его только в конце коридора. Сержант обвёл их своим фирменным ленивым взглядом и, с такой же ленцой в голосе, спросил: «Ну и чего на драку завелись?»
 - Они нас «голубятниками» обзывали…
 - А этот, перья обещал выщипать…
 - Кто? Тот морпех, которого вырубили?
 - Ага.
 - А кто вырубил?
 - Я, – сознался Сынковский.
 - Добро. А что, стали бы Вы со всеми махаться за морскую авиацию?
 - Конечно! – дружным хором ответили они.
 - А вот это правильно, – подвёл неожиданный итог сержант и добавил: «Вот здесь кубрик свободный. Ложитесь и спите, я скажу Стукалову, чтобы до завтрака Вас не будил. Да, и о том, что случилось – молчок, а то, вот ему…», - и он ткнул пальцем в мгновенно погрустневшего Сына: «… год «дисбата» легко накрутят, да и мне лычки срежут, а мне скоро домой», - с мечтательными нотками в голосе закончил он.
     Утром они впервые проснулись выспавшимися. Стукалов свято исполнил приказ сержанта и не кантовал их до самого завтрака, поэтому, несмотря на шум, гам и топот «прогар» по дощатым полам барака, в их кубрик никто не заглядывал. А уж спать, невзирая на любой шум окружающей среды, кроме команды «подъём» они за последние дни научились.
     После завтрака, который пришлось-таки впихнуть в себя, учитывая, что домашних запасов больше нет, а жрать всё равно хочется, и короткого перекура, Стукалов повёл команду на малый плац, где, примерно с полчаса, гонял их по кругу строевым шагом. Они старательно топали ногами, недружно шлёпая подмётками прогар по асфальту, цепляясь друг за друга локтями и сбивая ряды. Стукалов бесился, орал, но особых успехов заметно не было, до того момента, когда на плацу появилась высокая фигура сержанта Дыбенко Стукалов скомандовал «смирно» и бегом бросился  к командиру. На последних трёх метрах он перешел на строевой шаг и, вскинув руку к бескозырке, доложил: - Товарищ сержант, команда 550 проводит строевые занятия. Старший – матрос Стукалов.
 - Вольно, – буркнул Дыбенко, с отвращением оглядывая неровные шеренги.
 - Вольно! – продублировал Стукалов.
     Серый стоял в середине строя, достаточно близко от отцов-командиров и, поэтому мог слышать продолжение их негромкого разговора.
 - Ты что же, их прямо так в колонне и учишь?
 - Да…
 - Блин, так они себе все подмётки отдерут, а ходить так и не научатся. Тебя что строевому шагу не учили?
 - Учили… в «карантине».
 - Ага, в двухмесячном. Считай, что и не учили. Смотри и запоминай.
Сержант сделал два шага вперёд и набрал воздуха в лёгкие: «Смирна! Слушай сюда. Я слишком устал от службы, чтобы повторять два раза. Поэтому, постарайтесь убедить меня, что эти непонятные наросты на Ваших плечах служат не только как вешалки для бескозырок. Кто не запомнит с первого раза, тот запомнит со второго, но уже в наряде…»
Строй понимающе загудел, особенно понимающе гудели те, кому довелось полночи «дрючить дучки» в гарнизонном гальюне.
 - Тихо! Первое - интервал и дистанция. Дистанция до впереди стоящего – длинна вытянутой руки. Интервал…
Сержант командовал, а строй, следуя его указаниям, постепенно выравнивался, приобретая вид воинского подразделения.
 - … грудь четвёртого человека. Подбородок параллельно линии плеча. Р-р-няйсь! Смирна! Р-р-няйсь! Смирна!
Погоняв, таким образом, с полчаса курсантов для приобретения воинской выправки, а не вида «горбатой и беременной старухи на базаре», сержант перешел к следующей теме.
 - В колонну по одному, два шага дистанция, через каждые пятьдесят шагов поворот налево. Шаго-о-ом-марш!
Образовался квадрат из шагающих друг за другом курсантов, в центре которого стояли Стукалов и Дыбенко. Один задавал ритм, а другой раздавал ценные указания: «Носочек тянуть! Исаев, ногу выше! Башмет, горб убери! Файрахутдинов, тебе что, яйца мешают!? Ногу выше, суки беременные!!!»
Через час им начало казаться, что это уже всё. Ещё шаг и они упадут, корчась от судорог в паху и задирая вверх горящие огнём пятки.
 - Стой! – наконец-то смилостивился сержант: «Сейчас можно будет разойтись… Стёпкин, «можно будет…» и команда «разойдись» это две большие разницы, как говорят у меня на родине, так что вернись в строй и получи наряд вне очереди. Рекомендую для тех салабонов, у кого сводит мышцы побегать и поприседать…. Власов и Серый ко мне. Остальным – «вольно» и «разойдись».
     Серый и Боб уже видели, как подходить к начальству, поэтому на строевой шаг перешли строго на положенном расстоянии, причём абсолютно синхронно, отшлёпали свои три шага и замерли по стойке «смирно».
 - Где строевую подготовку проходили? – спросил сержант и кивнул Бобу, как бы предлагая отвечать первым.
 - Отец офицер. С детства с солдатами на плацу околачивался, а потом ещё в суворовском учился.
 - Оно и видно. Шаг хороший, но не военно-морской. Ногу на землю по-пехотному ставишь.
Парни удивлённо переглянулись. Надо же, оказывается, на флоте даже ходят по другому, а они себе и представить такого не могли.
  - А ты? Наверно нахимовец?
 - Никак нет. Занимался в Детском речном пароходстве, там у нас была строевая.
  - В «детском»? – удивился Дыбенко.
 - Да, – подтвердил Серый и пояснил с улыбкой: «Только нас на Всесоюзный слёт готовили, поэтому строевую старшины из Тушинского флотского экипажа проводили».
 - Это которые к параду на Красной площади…? Сильно.
 - Да уж. Подмётки от ботинок тогда отлетели напрочь.
 - Ясно. Запомню. Свободны.
     После перекура изверг-сержант опять взялся за своё, но в этот раз, уже не нужно было просто маршировать. Началась «отработка строевого шага по разделениям».
 - Делай «раз»! Нога поднимается на 25-35 сантиметров! Замерли! И не шататься мне! Грудь вперёд! Кто упадёт – наряд вне очереди! Не шататься, я сказал!!! Делай «два»! Ногу опустили. Наумов, ты что, в балетной школе учился? А почему на цыпочках ходишь? Всей плоскостью подмётку ставь, не боись, асфальт не проломится. Делай «раз»! Ногу выше! Носочек тянуть! Ещё выше!!! Исаев, наряд вне очереди. Смирнов, выше подбородок! Держать ногу, су-у-уки!!!
     Команда, обливаясь потом и скрипя зубами от боли в сведённых судорогой мышцах, с надеждой ожидала когда, наконец-то сержант выдохнется или, хотя бы, охрипнет. А тот зайцем скакал по плацу, ударом кулака между лопаток поправляя выправку, задирая ногу до немыслимых высот, показывал на себе, насколько она должна подниматься при «нормальном» строевом шаге. Щедрой рукой раздавал «наряды вне очереди» и орал, орал, орал…
     От преждевременной кончины прямо на утоптанном асфальте строевого плаца команду спас только прозвучавший сигнал на обед. Да и то, едва ли они дошли бы до столовой, если бы не пятиминутный «перекур», который они потратили на бег и приседания. Зато, по дороге на обед, они шли уже более-менее нормальным строевым шагом и, хотя сержант продолжал орать про «беременных бегемотов» и «горбатых балерин», локтями они больше не стукались, шеренги держали равнение, а «прогары» одновременно и гулко бухали в видавший виды асфальт.

     После обеда к Дыбенко подошёл какой-то офицер с бело-голубой повязкой на рукаве, и команда была экстренно отправлена на хозработы.
     Случилось ужасное. Осенние листья, никогда не читавшие Уставов и явно находящиеся под тлетворным влиянием западной пропаганды, имели наглость падать прямо на травяные газоны и (о, ужас!) даже на пешеходные дорожки сборного пункта. Этот  антисоветский демарш, подрывающий престиж доблестного Балтийского флота, требовалось немедленно прекратить, листья собрать и, приговорив к смертной казни, сжечь на костре. Задача была настолько масштабна и ответственна, что на её осуществление были мобилизованы все, уже сформированные и ожидавшие отправки в части, команды.
     Поэтому, сейчас территория Октябрятска напоминала огромное болото, где почти тысяча молодых мужиков изображает из себя цапель, ловящих лягушек, выискивая коварные и несознательные листья, наклоняясь за каждым из них и складывая в мешки.
     Команда 550 производила «зачистку местности» возле камбуза, не особо расстраиваясь, а если быть точнее, то просто балдея от того, что вместо очередного занятия по строевой подготовке, они могут просто бродить на свежем воздухе по зелёной травке и наслаждаться тёплым осенним солнышком.
     Правда, о том чтобы развалиться на этой травке и прибалдеть окончательно не могло быть и речи. За процессом бдительно наблюдали недремлющие очи сержанта Дыбенко и матроса Стукалова, не сильно озабоченных тем, что уже половина команды за сегодня получила «наряды вне очереди». Будет нужно, так и всей команде работа найдётся.
     Возле ворот камбуза Серый заметил транспортное средство под названием «лошадка». Рыжее создание, со спутанной гривкой и приданной ему тележкой, стояло, переминаясь с ноги на ногу, и мотало головой, как бы приветствуя его. Серый, как и положено воспитанному человеку, подошёл поздороваться, и обнаружил, что какой-то придурок одел на животное уздечку, перекрутив в жгуты все ремни, и вот теперь, они беспокоили её и не давали бедному существу наслаждаться жизнью вместе со всеми. Серый снял уздечку, поправил ремни и одел обратно, уже по нормальному. «Вот теперь хорошо», - ласково похлопал он её по морде. Лошадка благодарно фыркнула.
 - Ось, сразу видно шо с деривни хлопець, – раздался сзади женский голос. Серый обернулся. Перед ним стояла невысокая старушка в стёганой безрукавке и валенках, чем-то неуловимо напоминающая Бабу-ягу.
 - Нет, я не из деревни, – ответил он.
 - А шо ж в лошадках разумиешь? – прошамкала она.
 - Да на ипподроме занимался когда-то.
 - Ой. Ты-то мне и нужон, – вскинулась старушка: «Мне на свинарник надоть отходы вывестить, а тута ревьматизьм мой разыгралси…»  И она, как бы извиняясь, показала рукой на валенки. «Иде тута твой сержант? Кликни яво, скажи, Марковна зовёт».
Серый сбегал за Дыбенко. К его удивлению, чёрствое сержантское сердце живо откликнулось на просьбу старушки.
 - Серый, до отбоя в распоряжение Марковны.
 - Есть.
 - Заодно и наряд отработаешь.
 - Так нет у меня наряда.
 - Щас будет. Почему бляха набекрень? Наряд.
Серый скосил глаза. Действительно, злополучная пряжка ремня, пока он нагибался за листьями, сползла в сторону миллиметра на три-четыре и, тяжко вздохнув, он ответил:    
 - Есть наряд.
     Рыжая Машка оказалась существом миролюбивым и меланхоличным, мощностью всего в одну лошадиную силу, но зато с двумя скоростями – «пру» и «ну», поэтому такое транспортное средство Серый освоил легко. На ипподроме он ездил только верхом и опасался, что при управлении телегой, могут возникнуть сложности, но рыжее создание само прекрасно знало дорогу и Серому оставалось только гордо восседать на телеге и, лениво перебирая поводья, отбрёхиваться от шуток копошащихся вдоль дороги собирателей листьев:
 - Эй, браток, как Ваши части служить попасть?
 - Земеля, это что, морская кавалерия?
 - Не, братва, это конная авиация.
 - Отстаньте, я из конного эскадрона морской связи!
 - Ну, ваще красавец…
 - Мужики, глянь «подводник» едет.
 - Почему подводник?
 - Так на подводе же…
     Светило солнышко, мерно цокали копыта, гудели натруженные строевой ноги, а Серый, сидя на облучке, тихо балдел, наслаждаясь покоем и даже жутко вонявшая за его спиной бочка с пищевым тухляком не мешала этому маленькому и скромному счастью.
     Перед отбоем, Марковна отпустила его, выдав в благодарность за службу, две буханки белого хлеба, из тех, что по сроку годности списали с камбуза, и с десяток малосольных огурцов, уже из своих запасов. Прижав к груди всё это богатство, он опрометью бросился к своим, в кубрик. Но выяснилось, что команда, с учётом сегодняшнего пополнения, занимает уже два кубрика и их уже почти полторы сотни. А что такое два батона на полторы сотни голодных ртов? Так, каждому по щепотке. Присоединился к трапезе и сержант Дыбенко. «Вкусно», - сказал он, со смаком хрумкнув огурчиком и, выставив указательный палец вверх, добавил: «Один. Наряд.»
     Так выяснился ещё один постулат военно-морской службы. Съестное в кубрик приносить нельзя. Где поймал, там и жри…

     А на следующий день, когда сержант вволю наорался, подгоняя уровень строевой подготовки вечернего пополнения до такого уровня «шоб я хотя бы не блювал, на Вас глядючи», команда покинула гостеприимные стены Октябрятска и отправилась в свой последний переход до Пшеничного. А до Пшеничного оказалось совсем недалеко, всего две или три остановки на электричке и, поэтому, никакого воинского эшелона не снаряжали, а, не мудрствуя лукаво, загнали всю толпу в обыкновенную пассажирскую электричку.
     Выгрузив «всё это» (с брезгливым выражением лица) на станции Пшеничное, сержант, с помощью Стукалова, построил колонну и, придирчиво осмотрев ряды и шеренги на предмет наличия интервала и дистанции, произнёс очередную проникновенную речь:
 - Курсанты! Сейчас Вы прибудете в учебный отряд специалистов связи Балтийского флота «Пшеничное», который на ближайшие полгода станет Вам родным домом, отцом и матерью в одном лице. Поэтому, постарайтесь не опозориться, входя в этот дом, и покажите, что Вы достойны, носить высокое звание связистов Балтфлота. Короче, если какая-то криволапая, хромая, беременная сука собьётся с шага или смешает ряды – я его до конца «учебки» в гальюне гноить буду! Ясно? Напра-во! Шаго-о-марш!
     Воодушевлённая такой речью команда, самозабвенно бухая «прогарами» по асфальту, влилась на территорию учебного отряда. Во втором ряду восьмой шеренги, вместе со всеми пытаясь проломить подмётками асфальт, топал Серый. Топал, удивлённо рассматривая мрачные корпуса из темно-красного кирпича, построенные, вероятно, ещё во времена безумного фюрера, чистенькие дорожки с тщательно побеленными бордюрами, высокие черепичные крыши и аккуратно стриженые лиственницы вдоль забора.
     Когда под ритмичный отсчёт Стукалова хвост колонны миновал ворота «учебки», над курсантами взвился могучий рык сержанта Дыбенко: «Ножку дай!!!». И, хотя казалось, что уже невозможно топтать несчастный асфальт сильнее, «ножку» они дали и на плац вышли, сотрясая окрестности своим могучим шагом, не хуже землетрясения.
     - Стой! Нале-во! – уже на плацу скомандовал Дыбенко. «Плоховато прошли», - объявил он и пояснил, в ответ на недоуменный ропот команды: «Стекла не полопались. Ну ладно, пока и так сойдёт».
     На плацу появилась группа офицеров и сержантов во главе с седоватым капитаном первого ранга. «Р-р-няйсь! Смирна! Р-р-нение на середину!» - взвился сержант и, повернувшись кругом, строевым шагом направился навстречу «каперангу». Сказать, что сержант Дыбенко шёл строевым, значит не сказать ничего. Казалось, его тело невесомо летит над землёй, не касаясь её и, только звонкое буханье «хромачей» об асфальт говорило, что это не бесплотный дух, а мастер строевой подготовки.
     В трёх шагах от каперанга он замер и, лихо кинув ладонь к бескозырке, громко и отчётливо доложил: «Товарищ капитан пер-ранга, команда 550 прибыла в учебный отряд для дальнейшего прохождения службы. По списку 147 человек. Больных нет. Отсутствующих нет. Старший – сержант Дыбенко.»
 - Спасибо, сержант, – каперанг сделал два шага вперёд и посторонившийся Дыбенко оказался за его плечом.
 - Здравствуйте, товарищи курсанты! – не хуже сержанта рявкнул он.
 - Здра… жела… това…ищ ка-пер-р-ранга! – не очень дружно, но с большим энтузиазмом, внушенным обещаниями сержанта, ответил строй.
 - Поздравляю Вас с прибытием в учебный отряд связи Балтийского флота!
 - Ура-а! Ура-а! Ура-а! – уже более дружно взревели шеренги.
 - Сейчас Вы будете распределены по ротам, а, по прибытии в расположение рот, по взводам…
     То же самое что и в Октябрятске, но уже без нервотрёпки по поводу срока службы. А попадёшь ты в третью роту или в первую. Какая разница – всё равно пока неизвестно кем ты будешь: радистом, телефонистом или ещё каким-нибудь… -истом. Большинство из команды 550 попали в первую роту. Большинство, но не все. Из тех, кто ехал от самой Угрешки, в пятую роту загремел Сидор и ещё несколько парней во вторую и третью.
     Помещение первой роты встретило их абсолютной тишиной и, прямо таки, стерильной чистотой, посреди которых стояли человек шесть-семь сержантов и матросов со зверскими выражениями лиц старых и голодных хищников увидевших, наконец-то, свежую добычу. Стали разбирать по взводам. Сержант Дыбенко оказался заместителем командира первого взвода и к нему попал Сын, а замкомандира четвёртого взвода, куда попали Серый, Шуба, Боб и Тетеря, оказался… матрос Стукалов. Музыкант-художник Олег занял место по соседству, в шеренге пятого взвода.
     Серый стоял в строю и с интересом рассматривал необычное помещение. Длинный и широкий Г-образный коридор, с одной стороны которого были высокие окна, а с другой, дверные проёмы кубриков, одной своей стороной упирался в дверь каптёрки, а другой в небольшой зал с телевизором. Потолки высокие, метра четыре, если не больше и … паркет(!) на полу, причём, начищенный до такой степени, что в нём можно видеть своё отражение. «Как же по нему ходить-то?» - подумал Серый: «Ведь затопчем и исцарапаем…»
     Перед строем вышел невысокий, атлетически сложенный старший лейтенант, чем-то похожий на Дениса Давыдова.
 - Здравствуйте, товарищи курсанты! – в привычной манере рявкнул он.
 - Здра… жела… тщ  старш лейтнант, – ответили они.
 - Я Ваш командир взвода старший лейтенант Чечулин. Вашего замкомвзвода Стукалова Вы уже знаете. А Ваш инструктор – старший матрос Мокей.
Из-за его спины сделал шаг вперёд и остановился темноволосый, с лёгкой сединой на висках, среднего роста стармос. Обвёл взвод таким же, как у Дыбенко лениво-презрительным взглядом и, не кивнув, не сказав ни слова, вернулся на своё место. А старлей продолжил:
 - Первая рота готовит специалистов ЗАС – засекречивающей аппаратуры связи. И наш взвод в этом выпуске будет занимать особое место. Если с первого по третий взвода это радисты и радиотелеграфисты, пятый – телефонисты, то наш взвод, это первый выпуск механиков совершенно нового вида ЗАС, который только поступил на вооружение. Поэтому, пока на Вас не придет допуск из компетентных органов, Вы не будете даже знать о том, чему Вы будете учиться. А сейчас матрос Стукалов разведёт Вас по отделениям и далее по распорядку дня.
     Новость о том, что они теперь вдрызг засекреченные несколько ошеломила взвод, поэтому опомнились они уже в кубриках, где Стукалов распределял их по койкам. Серому досталась нижняя и Боб, в качестве соседа. Сверху, над ними, поселились Шуба и Хренов, которого во взводе уже перекрестили в «Хрен-бич». В том же кубрике, а значит и отделении, оказались  Тетеря, Файрахутдинов, которого для простоты окрестили «Федей», Исаев – «Исай» и ещё несколько парней из Смоленска, познакомиться с которыми Серый пока не успел.
     Пока сдавали в каптёрку аттестаты*, пока получали постельное бельё и заправляли койки, пока заполняли какие-то формуляры, принесённые старлеем, наступило время ужина. Об этом, кстати, настойчиво бурчали животы, так и не получившие сегодня обеда.
     На ужин, в столовую рота шла строевым шагом под чутким и мудрым руководством сержанта Дыбенко. Кстати, выяснилось, что от подъема до отбоя передвигаться по части можно только строем, а после отбоя передвигаться нельзя вообще. Выяснилось это экспериментальным путём, когда некоторые, особо любопытные высунулись на улицу и вернулись обременённые очередными «внеочередными».
       В столовой, в алюминиевых мисках, их ждало «нечто», под кодовым названием «гуляш», и компот из воды с сухофруктами. Но, оголодавшие курсанты отважно набросились на это «нечто», не желающее отлипать от миски, с искренним непониманием, наблюдая, как сидящий во главе стола Мокей, с брезгливым видом, ковырнул ложкой это месиво, достал оттуда малюсенький кусочек мяса (вот же повезло!), бросил его в рот и, отодвинув посудину, замер с кружкой компота в руке, ожидая пока остальные, закончат подчищать свои миски. Подчистили от души – мыть не надо, но животы по-прежнему продолжали     недовольно урчать от голода.
        Лучшее средство от голода, это сон, но тут опять не повезло. Изверг Дыбенко снова подтвердил, что у него феноменальная память и перечислил замкомвзводам всех, кто успел получить от него наряд, но ещё не отработал. Поэтому, после отбоя Серый, в составе сводного отряда разгильдяев и нарушителей, был отправлен на чистку картошки. Полтонны бульбы для сорока человек не так уж и много, но процесс чистки осложнял доносящийся из соседнего помещения умопомрачительный запах жарящейся картошки. Её традиционно готовили для караула, ну и, конечно же, для примазавшихся к этому делу старослужащих. Так, захлёбываясь собственной слюной, они продолжали кромсать и резать сырую, а рядом, на противне доходила и подрумянивалась жареная.
     Вернувшись вместе со всеми  в роту, Серый понял, почему паркет в этом помещении такой зеркально - блестящий. У старшины роты для сохранения и поддержания блеска был свой секрет под названием «русская тройка», который состоял из сотни старых одежных щёток, набитых на деревянную плаху размером метр на метр и чугунного шара весом пудов на пять с приделанной к нему длинной металлической ручкой. Плаха ставилась щётками на паркет, сверху, в специальную выемку клался шар, садилась пара сержантов, решивших покататься, а ещё трое нарядчиков, схватившись за железную ручку, бегом таскали всё это сооружение за собой по всему полу, добиваясь нужного сияния.

     Следующие несколько дней пролетели без особых происшествий. Из-за отсутствия допуска компетентных органов, специальное обучение заменили изучением Уставов и автомата Калашникова, учились заправлять койки так, чтобы об их углы можно было порезаться, и одеваться по подъему за 45 секунд, драили палубу и чистили картошку. Но главное, впитывали информацию об окружающем их новом мире. Так, выяснилось, что сами они «салаги», которые служат первые полгода и их единственное право, это дышать, а всё остальное сплошные обязанности. Матрос Стукалов, на полгода старше, а значит «карась» и прав у него, конечно, побольше, чем у «салаг», но несравнимо меньше чем у «дедов» Дыбенко и Мокея, которые служат последние полгода и уже завели себе календарики и считают дни до приказа об увольнении в запас. В промежутке между ними «полторашники», вышедшие из угнетённого состояния «карася», но ещё не получившие всех патрицианских прав «деда». И Мокей, и Стукалов в «учебке» недавно. Их специально перевели из боевых частей, для того чтобы готовить их взвод, поэтому лычек на погонах у них не густо. А в боевых частях, видимо, та же лабуда со сроком службы, если судить по «карасю» Стукалову, вздрагивающему от каждого недовольного хмыканья «деда» Мокея.
     Потихоньку подходили ещё команды пополнения, причем, не только с голубыми погонами. К ним во взвод, например, определили морского пехотинца Кольку Порутчикова, сразу получившего кличку «Морпех», из-за отсутствия других курсантов в сапогах. Прошло несколько дней и учебный отряд, полностью укомплектованный, начал жить своей обычной жизнью. С занятиями, нарядами, разводами, строевой подготовкой и всем остальным.
     Пришёл черёд и четвёртому взводу заступать в камбузный наряд. Накормить почти две тысячи человек дело довольно сложное, поэтому на камбуз взвод заступал в полном составе. Кто-то попадал «в зал» (миски-ложки раздать-собрать, столы-полы мыть-вытирать), кто-то в «плавсостав» («посудомойка», как-то не по-флотски), кого-то определяли в вестовые офицерской кают-компании (в белой «форменке» прогибаться, строя из себя «халдея»), а кто-то должен был попасть на подсобное хозяйство, потому что «хрюшки тоже кушать хочут». Последний вопрос стоял особенно остро, так как эта почётная должность требовала определённых знаний. Поэтому, перед заступлением в наряд старший матрос Стукалов, которому на 7 ноября кинули первую лычку, стоя перед строем и покачиваясь с пятки на носок, задал провокационный вопрос: «Кто знает, как обращаться с лошадью?». Серый втайне надеялся, что Стукалов, не видевший его в образе «морского кавалериста», выберет кого-нибудь другого, но сволочь-Исай всё испортил, сдав его с потрохами: «Так вот же, Серый в Октябрятске на телеге ездил». Отпираться не было смысла и, в день наряда Серый отправился на подсобное хозяйство.
     Местная лошадка тоже носила традиционное, гордое флотское имя Машка и была точной копией рыжего существа из Октябрятска. Глотая слюну, он скормил ей горбушку хлеба для знакомства и, огладив по холке, чтобы не волновалась, приступил к процессу соединения тягловой силы с прицепом, т.е. начал запрягать Машку в тележку.
     Как оседлать лошадь для верховой езды, он знал прекрасно, но в телегу … Все те немногие лошади и телеги, которых ему довелось повидать в жизни, или уже были запряжены, или стояли отдельно друг от друга. Оглядев развешенные на стене причиндалы, Серый сообразил, что сначала нужно одеть на лошадь вон ту штуку, похожую на сидушку от унитаза, которая, кажется, называется «хомут», потом, привязать к ней вот те два дрына от телеги и тогда, может быть, вся эта конструкция поедет, если, конечно, использовать волшебные слова -   «Ну-у, родимая!»
     Прошептав себе, как напутствие: «Не забыть бы, что лошадь спереди, а телега сзади», он снял со стены хомут и попытался одеть его на шею лошади. Не получилось. Голова лошади в хомут не лезла. Серый развязал ту часть хомута, что была связана сыромятным ремнём, и попытался снова. Опять не лезет. Он прижал уши лошади ладонью и повторил попытку. Снова мимо. Серый присел и задумался. Не, ну всё правильно. Сплошная часть хомута на холке, та, что связывается – на груди. В чём же секрет? Может хомут не от этой лошади? Или лошадь не той конструкции? Он огляделся. Других хомутов или лошадей поблизости не наблюдалось. Он снова повторил попытку, но уже с усилием. Лошадка фыркнула и с укоризной посмотрела на него печальным глазом, как бы говоря: «Ну, соображай быстрей, тупица». «Чёрт, ну не может же быть, чтобы сначала надевался на лошадь хомут, а потом голова», - мелькнула у него крамольная мысль, и он снова попытался натянуть на голову несчастного животного проклятый хомут. Лошадка отступила на шаг и коротко проржала что-то матерное на своём лошадином языке.
     В этот момент сзади, вместе со скрипом двери,  раздался такой же скрипучий голос: «И шо ж ты делаешь, изверг, зачем животную-та мучаешь?» Серый обернулся. Если Машка была похожа на свою тёзку из Октябрятска как родная сестра, то начальница подсобного хозяйства Пшеничное походила на Марковну как… двоюродная. Те же валенки, стёганая безрукавка и седые прядки из-под линялого платка. «Да я не специально, просто хомут маловат. Не лезет», - попытался оправдаться он. Старушка подошла, взяла у него хомут и, перевернув его в боевое положение «вверх ногами», ловко одела его на шею лошади, а потом развернула в нормальное положение.
 - Вот так. Понял?
     С дрынами от телеги, которые, как оказалось, называются «дышло», Серый, знакомый с морскими узлами справился сам и, гордясь проделанной работой, поехал на камбуз за первой партией отходов.
     Самая большая сложность в этой работе, как оказалось, не захлебнуться собственной слюной. Отходы-то пищевые и пахнут, соответственно, пищей. На что пустой желудок тут же отреагировал громким урчанием и продолжал протестующее урчать  всё то время, что он вывозил остатки завтрака. После обеда стало ещё хуже. Желудок просто вопил и Серый несколько раз ловил себя на мысли: «А не стащить ли из бочки вон тот лакомый кусочек?» Но удержался, хотя и мучился до конца наряда, уговаривая строптивую утробу, умоляя, а порой и просто матеря.
     Зато, выяснилось и положительное в работе на подсобном хозяйстве. После окончания наряда, он, как существо особо вонючее, получил право внеочередного принятия душа. После бани прошло уже три дня и чистоплюй-Серый с удовольствием, неторопливо похлестал себя струями кипятка и помылся хозяйственным мылом, с печальным вздохом вспомнив свой болгарский шампунь.
     А в кубрике ждала ещё одна хорошая новость. Мужики, которым довелось нести наряд в хлеборезке, ухитрились спереть аж три батона хлеба и измученный желудок наконец-то получил своё, и даже затих… часа на полтора.
     Пришли первые письма с «гражданки». Мать писала, что вложила в конверт 10 рублей, но в конверте «червонца» не оказалось. Кира и Галка, независимо друг от друга, пожаловались, что без него в Москве стало скучнее, а Витька с теплохода расписал, как они очередную сорвавшуюся с якорей баржу ловили.
     Учитывая, что их взвод, да и вообще вся первая рота состояли в основном из москвичей, сразу появилась интересная традиция доводить до сведения братвы всё то, из московских новостей, что может их заинтересовать или повеселить. Для этого интересный момент пересказывался, а порой и просто зачитывался. Вот и сейчас, воспользовавшись тем, что в роте объявлено личное время, от окончания вечерней поверки и до отбоя, он собрал всех желающих и зачитывал им часть Витькиного письма. Парни слушали, похихикивая в нужных местах, и одновременно занимаясь своими делами. Кто пуговицу пришивал, кто бляху драил, но слушали внимательно. А когда Серый закончил чтение фразой: «… сказали: «Всё! Ша! Бросай якорь! Зимуем здесь, пусть только водки и баб пришлют», кто-то произнёс: «Да, весёлая у тебя работёнка была…»
 - Наверно опасная? – поинтересовался Хрен-бич.
 - Зато интересная, – как бы ответил Серый.
 - А я тоже хотел моряком стать…
Кубрик замер. В дверном проёме стоял теперь уже младший сержант Мокей. Нет, не из опасения получить наряд замер кубрик. Тут они в своём праве – личное время. Просто это были первые слова, произнесённые «дедом» обычным человеческим голосом, а не командным рыком. Мокей усмехнулся какой-то своей мысли, развернулся и ушёл.
 - Смотри-ка, а он, оказывается, нормально говорить умеет, – удивился Шуба.
 - Зря ты так, – не поддержал товарища Боб: «Сын от Дыбенки слышал, что у них в боевой, такой напряг со спецами, что они по полгода вахту «четыре через четыре» несут. Вот он только сейчас в себя приходить начал.
 - Да, мужики, представляю, что нас ждёт, – вступил в разговор Хрен-бич.
 - А то и ждёт, что с вахты на вахту будем всю службу скакать, без выходных и проходных, света белого не видя, – попытался изобразить из себя пророка Шуба, а затем добавил с досадой: «А тут ещё чёртов допуск никак не придёт. Задолбало уже Уставы зубрить».
     Первый допуск пришел на следующий день. Допуск пришел на… Серого. Взвод удивился. Серый нет. Смекнул, что если мать работает секретарём у замминистра, то, наверняка, КГБ всю семью уже давно прошерстило. Но своими выводами с корешами делиться не стал и даже на вопрос, заинтересованного таким фактом командира роты майора Перепечко, недоуменно пожал плечами.
     Зато, теперь у него добавилось работы – стоять дневальным по секретному учебному корпусу. Конечно, это лучше, чем картоху чистить, но всё равно скукотища. Бродить по очереди с прапорщиком, начальником секретного корпуса, по пустым коридорам и следить, чтобы какой-нибудь агент иностранной разведки, прикинувшись серой мышкой, не проник в учебные классы, а пуще всего, в класс «матчасти» четвёртого взвода, опечатанный и опломбированный не хуже банковского сейфа. И если, после наряда Серый мог получить свою долю развлечений в виде приборки или внеочередной полутоны картошки, то несчастный прапор просто сходил с ума от безделья. Тем более, что прапор он был не простой. Морпех. Из боевой части. Ростом даже ниже Серого, но вдвое шире его в плечах и с могучими волосатыми ручищами. А фамилия у него была почти такая же, как у сержанта Дыбенко – Дзюбенко.
     Однажды прапор застукал Серого за невинным развлечением. Тот, от безделья, кидал положенный дневальному штык-нож в дверь учебного класса. Но, вместо того, чтобы влепить ему от души пару нарядов, начал объяснять, как правильно бросать нож. «Наука» эта Серому никогда не давалась, но дверь он истыкал самозабвенно и прапор, почувствовав его интерес, со скуки начал обучать его искусству рукопашного боя. Как выбить нож одной рукой, как снять часового, чтобы и не пикнул, куда надо тыкать штыком, чтобы было не смертельно, но болезненно и вражина от боли этой побыстрей рассказал всё что знает, да и что не знает тоже. Так они развлекались целую неделю, пока допуски не посыпались на остальных курсантов четвёртого взвода, как из рога изобилия.
     Но и потом, попадая в наряд по секретному корпусу, Серый просил прапора показать «что-нибудь новенькое», а «новенького» прапор знал много и не жадничал. Так что порой, Серый рассказывал друзьям об очередной «тренировке»: «… тут он чуть пригнулся, вот так мою руку захватил…  Трах-тибидох! И я уже лежу в одном углу, а штык-нож в другом. Причём, лежу я завязанный двойным рифовым узлом и где руки, а где ноги не разберу. Смотрю, прямо перед глазами чья-то жопа. Ну, я её со злости зубами и тяпнул. Ну, больно же, блин! Моя оказалась…» Братва хохотала до упаду и доставала прапора просьбами научить чему-нибудь.
     Как выяснилось, мастерски пробитый Сыном удар в печень молодого морпеха не был случайностью. Он вот уже два года занимался в какой-то подпольной секции таким экзотическим видом борьбы, как карате. Оказалось что, и Боб тоже успел где-то этому поучиться и, однажды вечером, они устроили спарринг прямо посреди той части коридора, которая называлась «главной палубой». «Элегантные» прыжки, «мощные» удары, а главное, дикие крики: «Ки-ай!» впечатлили не только курсантов, но и их командиров. Так что, хотя «каратисты», после выступления  честно отработали в гальюне полученные наряды, сержанты, втихаря, организовали в свободном кубрике «секцию», где двое «салаг» начали обучать их высокому искусству карате-до.
     Организовал секцию и прапорщик Дзюбенко, которого курсанты, с лёгкой руки Серого, достали своими просьбами. Но организовал официально, с разрешения командира роты. Естественно, что занятия проводились в личное время и процесс пришивания пуговиц, стирки носок и написания писем пришлось переносить на «после отбоя», за счёт сокращения времени сна. Но курсанты, уже привыкшие спать по четыре-пять часов в сутки, этим фактом не сильно озадачивались.
     Сунулись в секцию и каратисты – Боб с Сыном. Прапор, посмотрев на их лихие прыжки, выдал: «Идите-ка вы, хлопцы, в цирк, людей смешить. Мне здесь нужно по одному удару на каждого врага, на большее в боевой обстановке времени не будет…» и продолжал обучать желающих ломать ключицы, пробивать солнечное сплетение и вгонять носовую перегородку в мозг противника.

     Потихоньку начали осваивать территорию «учебки». Изначально, ещё при Адике Шикльгрубере, основной комплекс зданий строился как узел обороны и школа разведчиков Абвера. С высоты птичьего полёта, центральный корпус имел форму «свастики» (почему, собственно, и коридоры Г-образные), по периметру окруженный бетонными ДОТами, которые не смогли разрушить ни советская артиллерия, ни годы. Под зданием находились несколько уровней подземелья, по слухам, в своё время соединённых туннелем с подземным городом Кенигсберга, затопленным немцами при капитуляции. Слухи подтверждались тем, что самые отчаянные исследователи из курсантов, которым удалось забраться глубже всех, рассказывали, что дальше всё скрыто под водой, причём, вода солёная.
     Но, кроме чисто мальчишеского любопытства, исследователей толкала вперёд мечта всех поколений курсантов – найти подземный ход из центрального корпуса к ДОТам за территорией «учебки». Зачем, не знал никто, кроме Тетери, который своим двояковыпуклым военно-морским глазом уже определил, что расстояние от одного из ДОТов до вино-водочного магазина не более ста метров. Поэтому, он пробирался в подземелья чаще остальных, невзирая на риск, так как командиром роты было объявлено, что пойманные следопыты и диггеры будут «поощряться» не нарядом, а сразу тремя.
     Спустился под землю и Серый. Всё-таки хорошо немцы строили. Подвал, а арочные своды высокие, без единой трещины, вентиляция отличная – никакой сырости, кабеля и трубы вдоль стен проложены как по линейке. Вентили водопровода украшены белыми эмалированными табличками, на которых что-то написано красивыми готическими буквами. А сверху по табличке, явно кувалдой, «хряп!» и коряво, от руки, красной краской «хол. вода». Эх, Русь-матушка, хрен тебя победишь…
     Конечно же, Советская власть не смогла стерпеть на свежеприобретенных территориях здания в форме «свастики». Какие-то части здания снесли, какие-то пристроили, но всё равно, общий замысел автора продолжал явно просматриваться. Со временем территория «учебки» обросла и другими, уже более современными архитектурными шедеврами соцреализма: складами, ангарами, зданием столовой и, конечно же, свинарником и гарнизонным гальюном на двести посадочных мест. «Рота, садись! Начинай! И-раз…»
     Пришло письмо от брательника Лёхи Дрожжина. Он писал, что его призвали 12 ноября и, для начала, отправили в Тушинский флотский экипаж, а потом ему предстоит служить в штабе авиации ВМФ. Так что, он тоже флотский и тоже в голубых погонах. Взвод тихо умирал от зависти, пока Серый читал это письмо. «Это же надо, служить в родном городе», а когда выяснилось, что сам Лёха жил на Виллиса Лациса, то есть в Тушино, вообще застонал: «Да ещё в двух шагах от дома». А для себя Серый решил, что служить рядом с домом, конечно, здорово, но так как они интересней.
     Ближе к присяге начали налегать на строевую и боевую подготовку. Со строевой вопрос решался просто. Все «косолапые» и «беременные», с кем не могли справиться собственные сержанты, получили «направление для лечения» к «доктору» Дыбенко. Лучший строевик части, теперь уже старший сержант, Дыбенко лечил и от «косолапости», и от «беременности». Рецепт у него был один и «пациенты» по полночи месили прогарами первый выпавший снег на плацу, под бодрое рычание неутомимого сержанта.
     С боевой подготовкой оказалось сложнее. Специалистов по стрельбе и метанию гранат среди сержантов роты не оказалось, поэтому, когда четвёртый взвод, первый раз в жизни взявший в руки боевые АК, выехал на стрельбище, то облажался в полный рост. Лупили куда хотели, каждый выбрал цель по вкусу. «В белый свет, как в копеечку», «в молоко», «в мишень соседа», «по воронам», но только не туда куда надо. На их фоне, мишень Серого с двумя попаданиями в «десятку», выглядела просто шедевром стрелкового искусства.
 - Ну, ты стрелок… - удивился «дед» Мокей.
 - Да ну, ему соседи случайно помогли, – засомневался Чечулин.
 - Ага, две «десятки» случайно…
     Поспорили. Решили проверить. Выдали Серому ещё десять патронов и он, уже успевший понять какая поправка у его автомата, спокойно и неторопливо, на глазах у изумлённого взвода, засадил всё в мишень не ниже «восьмёрки».
 - Ну, ты вообще, снайпер! – издал крик души старлей: «Взвод, становись! Р-няйсь! Смирно! Курсант Серый!»
 - Я!
 - За отличную стрельбу объявляю Вам благодарность!
 - Служу Советскому Союзу!
     Сзади пнули кулаком промеж лопаток: «Поздравляю, братан», «С первой наградой, Серый», «А ты не только наряды первым хватать умеешь». Почему-то эти грубоватые поздравления были ему приятны.
     В субботу вечером к нему подошел Мокей и протянул кулёк конфет: «Держи, я на твоей стрельбе у взводного увольнение в город выиграл». «Спасибо», - поблагодарил Серый, А Мокей продолжил: «Я в свою часть заходил, с корешами повидался…»
 - ? – заинтересованно поднял глаза Серый.
 - Ждут они Ваш выпуск. Очень ждут…
Конфеты, по традиции, сожрали всем взводом.

     С метанием гранат Серый опять «отличился». Метали, естественно, не боевые, а учебные. Без взрывчатки и с множеством дырок в корпусе, куда затолкали какую-то смесь дающую вспышку и много-много белого вонючего дыма. А что? Удобно и наглядно. Бабахнет, а осколков нет. Потом бери корпус, забивай смесь, меняй запал и кидай по новой. Граната учебная, но тяжеленькая и ухватистая, как боевая. Такое ощущение, что кинешь её и в мёрзлой траве, куда она упадёт, раздастся не мягкое «бух!» и вспышка с клубами дыма, а самый настоящий взрыв, разносящий всё вокруг вдрызг и напополам. Поэтому, кидали, слегка волнуясь, срывая кольцо потными пальцами и, может быть из-за этого, граната Кольки Селезнёва не взорвалась. То ли кольцо недовыдернул, то ли запал бракованный оказался, но граната плюхнулась на мёрзлую землю и теперь просто лениво лежала, поблёскивая металлическим боком.
     Ситуация, однако… Надо же как-то её разряжать, а боязно. Убить не убьёт, но если в руках «бухнет», то ожоги гарантированы неслабые.
     И тут лопухнулся командовавший гранатометанием  Стукалов. Окинув взглядом виновато сгорбившегося Селезня, он повернулся к взводу и спросил: «Добровольцы есть?» Тут уже лопухнулся Серый, у которого, видимо под влиянием недавнего триумфа на стрельбище, сорвало башню на почве героизма. И с гордым видом тявкнув: «Я», - он сделал шаг вперёд.
     С каждым шагом в сторону гранаты, решимость его уменьшалась, а противное чувство страха сводило скулы всё сильней. Чтобы как-то успокоиться и отвлечься, он специально устроил в черепной коробке сумбур мыслей: «Рванёт? Не рванёт?», «А интересно, что сегодня на ужин?», «Если кольцо на месте, то запал здесь не при чём и его можно просто выкрутить», «Сын сегодня в камбузном наряде, может пожрать принесёт?», «А если кольца нет… , значит может и «бухнуть», «И Варька, зараза, уже три недели не пишет…», «А и «бухнет», так не убьёт же…»
     Подойдя вплотную к гранате, он на секунду замер. Кольца у гранаты не было, но и чека не откинулась – видимо пружину где-то закусило. Вариант из самых худших. Отпустит пружину, откинется чека и будет тебе через пару-тройку секунд хороший «бух!». Отскочить-то успеешь, но надо ведь разрядить. «Соберись, тряпка!» - приказал он трясущемуся организму: «Позорище, люди же смотрят». Организму стало стыдно, и он перестал трястись.
     За его плечом послышалось сопение. Возможно, стармос Стукалов решил, что без его бдительного надзора и граната не рванёт, но, скорей всего, ему стало неловко, что не пошел сам, а послал добровольца.
 - Погоди, Серый, - сказал он: «Дай я сам» и, присев на корточки, потянулся к гранате дрожащими пальцами. Серый положил ему руку на плечо: «Может лучше я?». «Не, я командир, мне и разряжать…». «А у меня, зато руки не трясутся», - он протянул вперёд кисти рук. Его организм, дрессированный на команду «не трусь» уже справился с рефлексами. Стармос посмотрел на его руки, посмотрел на свои, и согласился: «Давай ты, а я подстрахую». Хотя, страховать-то нужно было обоих. От глупости. Потому что,  вместо одного теперь рисковали двое. Серый, который, зажав чеку одной рукой, другой медленно и аккуратно скручивал гранату с запала, и Стукалов, в упор наблюдавший за этим процессом. Наконец-то запал освободился и Серый, сунув стармосу корпус, спросил: « А  запал-то теперь куда?». Стукалов пожал плечами: «Не знаю, может попытаться кольцо обратно одеть?»
     - Стоять! Замри! – с круглыми глазами к ним бежал старлей Чечулин, отлучившийся именно в этот критический момент. Подбежал и замер, глядя на двух «героев», один из которых судорожно зажал в кулаке гранатный запал без кольца. «Уф», - выдохнул старлей и, тихо, почти ласково, добавил: «Серый, ты его брось… пожалуйста…». «Пожалуйста» - автоматически ответил Серый и отбросил запал в сторону. «Бух!» - сказал запал напоследок. «Придурки!» - взвился к небу нервный фальцет старлея: «Кретины! Идиоты! Для такого случая на полигоне специальный сапёр дежурит! Хрен ли сами полезли!? Курсант Серый!
 - Я!
 -Два наряда вне очереди!
 - Есть!
 - Старший матрос Стукалов!
 - Я!
 - Два наряда вне очереди!
 - Есть!
     Так выяснилось, что наряды получают не только курсанты, но и сержанты и стармосы. А также то, что наряд наряду рознь. Серый отрабатывал свои, отдирая гарнизонный гальюн,  а Стукалов, сидя перед телевизором, в должности дежурного по роте.
     Ближе к присяге привезли и выдали «парадку» - «форму № 3». Заодно разобрались и со всеми этими номерами. «Форма № 1» - тропическая, шорты и панама («…ну Вам этого не носить..»), «№ 2» - парадная, белый верх, чёрный низ – белая «форменка» и чёрные брюки («такое в жару носят, а сейчас только вестовые в кают-компании»). «Форма три» оказалась самой хитрой – она подразделялась на парадную и повседневную. К парадной положено было носить тёмно-синюю «суконку», естественно из сукна, на  которую навешивается весь «иконостас», то есть все значки о разрядах, заслугах и достижениях, заработанные её владельцем. К «повседневной № 3», которую одевали, заступая в наряд дневального, полагалась синяя «фланелевка», соответственно не из жесткого сукна, а из мягкой, почти пижамной, фланели. «Иконостас» на ней носить было можно, но не обязательно. Так же, со всем этим полагалось носить не чугунные прогары, а лёгкие «хромачи» - ботинки парадного образа жизни.
     «Форма четыре»,  осенне-весенняя, дополнялась бушлатом и бескозыркой, а «№5» - зимняя. Где бушлат заменяется на шинель, а «беска» на шапку-ушанку, на местном жаргоне именуемую «капелюш». Имела место и «форма шесть», для особых холодов, когда уши вянут и отличалась от «пятой» только тем, что для сохранения этих самых ушей, разрешается опускать боковые клапана на «капелюше».
     Существовала ещё форма «гвоздь», когда силуэт одевшего шинель и бескозырку матроса становился похожим на этот самый строительный расходный материал. А также, две неуставные. «Форма ноль» - голяком или «…гюйсы, трусы, часы…» и «форма восемь» - что стырим, то и носим.
     Когда выгружали из грузовичка и таскали в каптёрку тюки с «парадкой» и бушлатами, Серый опасался, что будет, как в своё время в Детском пароходстве и выдадут такие штаны, в которые двое Серых влезут без напряга, но при раздаче опасения его не подтвердились. Формуляры на форму одежды, заполненные комиссией в Октябрятске, оказались точными, а если на ком-то что-то сидело не так, то это моментально исправили матросы-портные из кадровой команды.
     Серый смотрел на своих товарищей и не узнавал их. Эти парни, которых он привык видеть в синих и уже начавших линять от постоянных стирок, голландках, заправленных в брюки и мятых «капелюшах», одев «форму три» просто преобразились. Откуда-то появился разворот плеч и гордая посадка головы, прямая спина и взгляд, хотя и несколько насторожённый, но полный достоинства. Даже тюфяк Тетеря, сбросивший за последнее время лишний жирок, смотрелся вполне прилично. А всего-то чуть больше месяца прошло с тех пор, как их приняла в свои стены Угрешка.

     - Я, гражданин Советского Союза… - звонко гремели в морозной тишине чеканные слова присяги и, как это не наивно, каждый, кто выходил перед строем и произносил эти слова, твёрдо знал, что всё это серьёзно и теперь, если потребуется, то Родина вправе потребовать от них  всё, даже жизнь…

День Принятия Присяги (каждое слово с большой буквы) отмечали без спиртного, но весело и разнообразно. В соревнованиях по строевой подготовке первое место в части занял Боб, научившийся всё-таки, при помощи старшего сержанта Дыбенко, ставить ногу «по военно-морскому». Отличился и Башмет из второго взвода, но уже в знании Уставов, а вот Серый оплошал… Ну кто же мог знать, что во второй роте служит мастер спорта по стрельбе, а в пятой перворазрядник-биатлонист.
     Отметили этот день и праздничным обедом, отличавшимся от обычного дополнительно выданным пирожком с повидлом. И тесто сырое, и повидла в нём на чайную ложку, но всё равно лакомство.
     Выдали и первую «зарплату». 3 рубля 80 копеек или «бутылка водки и плавленый сырок», как моментально подсчитал Тетеря. А Серый посчитал по-другому. Если покупать «Приму» по 14 копеек и выкуривать в день не больше 18 сигарет, то на курево зарплаты хватит, а вот на спички уже нет. А ведь надо ещё и конверты для писем, и иголку с ниткой и многое другое покупать. Да и в матросское кафе – «шинок» сходить хочется, тем более что теперь, после присяги им это позволено «с разрешения дежурного по роте, строем, не менее пяти человек, не более чем на полчаса». Сильно не разжируешься, так что вся надежда на то, что из дома пришлют.
     Итог празднику подвёл Дыбенко, объявивший, что «… теперь Вы полноценные военнослужащие, а значит, что за некоторые прегрешения можете схлопотать уже не наряд вне очереди, а «губу» или год-другой «дисбата»: «Так что прислушайтесь к моему совету и учите Дисциплинарный Устав».
                Учи Устав, совсем устав,
                Уста сцепив, учи Устав
                И даже ото сна восстав,
                Учи усиленно Устав…
     Это не Серый придумал, это народное творчество. Ох, как же задолбали эти Уставы. Дисциплинарный, Строевой, а теперь, после присяги, ещё и Караульный. А в плавсоставе, говорят, есть ещё и Корабельный. Бритая башка трещит и лопается от всех этих литературно-художественных перлов, типа «часовой - есть лицо неприкосновенное». Ну, «лицо» то ладно, а по жопе его можно треснуть, да?
     Зато и отмазаться «по Уставу не положено» можно. Что съел, товарищ сержант, Положено мне четыре часа сна в наряде, так вынь да положь. И, хотя, в Уставе сказано «не менее», а фактически получается «не более», а всё равно моё.
     Как ни странно, но после присяги жить стало легче. То ли «шкериться» и «шланговать» научились, то ли сержанты, в связи с начавшимся активным обучением, снизили свой прессинг, то ли просто уже привыкли, но начали жить. Даже стали иногда встречаться с друзьями из других рот. Так, однажды, Серый столкнулся в «шинке» с Сидором, который попал в пятую роту и учился на линейного телефониста. Минут десять выслушивал его рулады о том, как он любит свою Галку и как ему теперь плохо, потому что, после того как он наклеил на картонку обрывки фотографии, у любимой не хватает одного глаза и уха, а потом предложил: «А давай я Олега попрошу, чтобы он твою Галку
с фотографии перерисовал. Сидор воспрял духом и Олег, для которого Серый спёр из канцелярии роты карандаш («нужен мягкий, другим не смогу…»), забившись в «шкеру», вместо клочков фотографии, изобразил портрет 9 Х 12. По мнению Серого получилось очень хорошо, девушка выглядела на портрете даже более симпатичной чем на фото, но сказать ему об этом он не успел.
 - Оба-на, и чё мы здесь делаем? – раздалось сзади ленивое рычание «деда» Мокея. «Опять в наряд,» - с грустью подумал Серый, но тут «дед» увидел портрет. «Ну-ка, ну-ка, и шо это у нас?» «Два наряда», - сделал поправку Серый, а «дед», внимательно рассмотрев произведение искусства, строго спросил: «Чья работа?» «Моя,» - тихо признался Олег. «Родной!» - взвился от радости сержант: «Вот ты то мне и нужен!» Так Олег попал в «дембельскую бригаду».

     «Дембельская бригада» по подготовке к увольнению в запас двух «дедов» роты, Мокея и Дыбенко, собрала в своих рядах весь цвет творческой интеллигенции роты. ДМБ дело тонкое и, поэтому, Селезень, учившийся у себя в Смоленске на ювелира, выпиливал, гранил и шлифовал буквы на погоны сержантов, ибо буквы на погонах «дембеля» должны быть не просто аббревиатурой БФ, а произведением искусства. Мишка Стельмах из второго взвода, окончивший текстильный техникум, мучил «дедов» примерками, подгоняя «форму три» так, чтобы сидела лучше, чем на манекене в доме моды. А выгнанный из «Строгановского» будущий радист Виталя Шилкин, расписывал ленточки для бескозырок старорусской вязью и покрывал эмалью пуговицы и звёздочки.
     Всё было хорошо, но бригаде не хватало главного художника для оформления «дембельских альбомов». Нет, нарисовать-то могли многие. Но «дембельский» альбом, это не «Боевой листок», тут талант нужен. Поэтому, попался Олег очень вовремя.
     А четвёртому взводу опять подошла очередь заступать в камбузный наряд. И тут Серый взбунтовался. Как не симпатична была ему рыжая Машка, снова разгребать свинячий навоз и гонять крыс лопатой совсем не хотелось. Стукалов, к которому Серый обратился с этим вопросом, хотел уж было, по сержантскому обычаю, влепить «бунтарю» наряд вне очереди, чтобы «не борзел», но стоящий рядом Мокей, оказался более адекватен. «А верно,» - заметил он: «Мы в наряде даже «зал» с «плавсоставом» местами меняем. Так, что же ему всю «учебку» на свинарнике наряд нести?»
     В результате было принято  соломоново решение, что в наряд к хрюшкам Серый заступает, но с помощником – дублёром, которого он должен научить правилам вождения кобылы и особенностям её технической эксплуатации. А в следующий наряд «дублёр» уже пойдёт старшим, и будет учить ещё кого-то другого. Таким образом, есть надежда, что к окончанию учебного отряда весь взвод освоит столь необходимую на флоте специальность, как управление лошадью при перевозке пищевых отходов.
    
     В «дублёры» Серому дали Морпеха. Колька изначально шёл в морскую пехоту, где матрос Метр-восемдесят-четыре не считается высоким, так что Скрый, хотя и не был совсем уж коротышкой, доставал ему бритой макушкой только до подбородка. При таком росте и еды Морпеху требовалось больше, чем остальным, а для получения законной двойной нормы не хватало всего одного сантиметра, поэтому, глаза его горели голодным огнём  ярче, чем у остальных парней из взвода. О степени его оголодания говорит уже тот факт, что, увидев рыжую Машку, он облизнулся и нежно прошептал: «Мясо». Но борец за свободу всех животных Серый, свою подругу в обиду не дал и они погромыхали на телеге возить проклятую бочку, сводящую с ума ароматами пищи, и недоумевая, откуда берутся на камбузе отходы, если миски свои они вылизывают до зеркального блеска.
     Ближе к обеду, когда стало уже совсем невыносимо бороться со спазмами в желудке, они заметили, как пацаны из разделочного вынесли из камбуза и выбросили на гарнизонную помойку (Ещё один шедевр соцархитектуры. Они так в ряд и стояли: гарнизонный гальюн, помойка и свинарник.) несколько картонных коробок.
  - Еда, – раздувая ноздри, с уверенностью сказал Морпех.
  - С чего ты решил? – засомневался Серый.
  - Нутром чую, – сглотнул слюну Колька.
 - Сейчас проверим, – решил Серый и, спрыгнув с облучка бросился к коробкам.
     В ящиках действительно оказалась еда. Тушенка. Вернее сказать, то, что от неё осталось после того, как повара вывернули банки в щи из тухлой капусты, а камбузный наряд подчистил стенки ложками. Но, если тщательно поскрести немытым пальцем, то с каждой банки ещё ого(!) сколько можно набрать. Этим делом они и занялись, бросив Машку на произвол судьбы и являя собой почти скульптурную композицию, символизирующую единение морской авиации и морской пехоты.
     Дружно работая пальцами, герои Балтики вычищали банки прямо на помойке. Ящиков было, штук пять или шесть, но очистить они успели только два, так как мимо них в гарнизонный гальюн провели четвёртую роту.
 - Рота, стой! Разойдись! – и рота весело несётся в гальюн, освобождать, затянутые на время строевой, мочевые пузыри.
 - Братаны, чего там выбросили? – спросил у Серого с Морпехом кто-то из пробегавшей мимо толпы.
  - Тушенку, – сдуру честно ответил Серый.
  - А-а-а! – взревела рота, резко меняя направление движения: «Ура-а-а!»
     Верно говорят, что когда матросы-балтийцы идут в атаку, то никакая сила не устоит перед их могучим натиском. А если балтиец голодный, да если ему ещё и тушенку показать, то вообще «Нихт шиссен! Алес капут!»

     Активное обучение по специальности у взвода началось с того, что их, слегка оробевших от серьёзности момента, загнали в учебный класс секретного корпуса, где очень серьёзный дядя, с лицом Лаврентия Палыча Берия, зачитал им приказ «ноль десять» и велел расписаться в каких-то бумагах, а потом ещё минут двадцать стращал их тем, что допуск по «форме один» это высший допуск секретности в Вооруженных Силах и даже их друзьям из соседних взводов, не говоря уже о друзьях и родственниках на гражданке, не должны ничего знать, иначе… можно попасть... Что теперь они настолько облечены доверием Родины, что любой империалист пойдёт на всё, чтобы только завладеть теми сведениями, которые они здесь получат. Так что ночью из роты ни ногой и в гарнизонный гальюн не меньше чем по двое, иначе… украдут... И если уж такое случится, то лучше им самим откусить свой собственный язык и выплюнуть его в лицо подлому капиталисту, заявив: «Вот тебе, враг противный, всё равно ничего не скажу!» Как всё это говорить врагу, откусив себе язык, Серый не понял, но вместе со всем взводом проникся серьёзностью происходящего.
     Потом Стукалов раздал чистые тетради для конспектов, «прошнурованные, пронумерованные и скреплённые мастичной печатью», заявив, что тетради эти, после окончания занятий, сдаются дежурному под роспись, так как выносить их из корпуса категорически запрещено и, если кто-то захочет что-то повторить, то обязан делать это исключительно в классе, под защитой толстых стен и кованых решеток на окнах. Так Серый понял, что поживиться чистыми листами из конспектов по «спецухе» не получится,  а значит, придётся и дальше драть конспекты политзанятий.
     А затем, «дед» Мокей со старлеем, каждый своим ключом, открыли класс «матчасти» и взорам курсантов предстало то, чьей секретностью их так пугали. Какие-то пять небольших серых ящиков, поставленных друг на друга, с кнопочками, ручками и стрелками приборов. Совсем обычные ящики с совсем обычными кнопками и ручками… Ну, ничего интересного…

     А зима, тем временем, входила в свои права. От промозглой московской зимы она отличалась тем, что балтийская сырость в сочетании с морозом пробирала до костей. После физзарядки, на которую можно было одевать «капелюш» и перчатки, но не шинель, единственным спасением было прижаться хотя бы на пару минут к горячей батарее парового отопления. Удивляло, что на сержантов этот холод казалось, не действует. Бегают себе вдоль строя, весело порыкивая не курсантов, как будто май-месяц на дворе, а не вторая половина декабря.
     Стало заметно прохладней в помещении роты. Нет, в кубриках старые немецкие трубы ещё справлялись, но на главной палубе и в зале с телевизором уже не очень. Поэтому, на обязательный ежедневный просмотр информационной программы «Время», стали сбиваться более компактно, усаживаясь по двое на одну табуретку или, как их здесь называли, «баночку». Это имело свои преимущества. Сидящий сзади мог положить голову на спину товарища и покемарить с полчаса, пока диктор рассказывает об очередном пленуме партии.
     Во время одного из таких просмотров, сладко дремавшего Серого, пнул под рёбра локоть Боба, чью спину он использовал в качестве подушки: «Слушай…». И Серый услышал новость о том, что очередные кровавые наймиты империализма, обожравшись борзянки и явно потеряв нюх, посмели обидеть маленьких друзей Большой и Прекрасной страны. Диктор, брызгая слюной, продолжал клеймить их позором, а Серый спросил:
 - Ну и чё?
 - Давай рапорта напишем.
 - Не понял?
 - Ну, рапорта, чтобы нас туда отправили.
Серый проснулся. Мысль показалась ему интересной и после отбоя, лёжа в койках, они продолжили обсуждение.
 - По нашей спецухе всю службу в подземелье просидим. Тоска же – сдохнуть можно.
 - Да я не против, только какие мы с тобой бойцы. Так, пушечное мясо.
 - Нормальные. Я карате знаю, ты стреляешь хорошо.
 - Ага, кого я не дострелю, ты пяткой в лоб – «ки-ай».
 - А-а, тебе всё шуточки, а я серьёзно.
 - Ладно, давай бумагу.
 - Зачем?
 - Во, тупой. Рапорта писать будем.
     Утром рапорта курсантов Власова и Серого первыми легли на стол командира роты. Как оказалось, симптомами щенячьего героизма страдали не только они и к вечеру рапорта на столе командира роты образовали изрядную стопку. Никуда их, конечно же, не отправили, но замполит роты заметил с гордостью: «И всё-таки хорошо у нас в роте идейно-политическая работа поставлена».

     «Спецуха» требовала недюжинной памяти. Преподающий инструкции и техническое описание Стукалов поступил просто – заставил вызубрить всё наизусть. Причём так:
 - Курсант Хренов.
 - Я.
 - ПТЭ. Пункт 8.
 - Для вхождения в симплексную связь…
Или:
 - Курсант Тетерин.
 - Я.
 - Инструкция. Раздел 3.
 - Блок номер два предназначен… предназначен для…
 - Отставить. Для чего предназначен второй блок будешь вспоминать сегодня ночью, на толчках, а пока… Курсант Исаев!
 - Я.
 - Тот же вопрос.
 - Блок номер два предназначен для синхронизации и обеспечения…
     А у «деда» Мокея другая методика. Стоит себе возле аппаратуры с деревянной линейкой в руках:
 - Курсант Власов.
 - Я.
 - Регламентные работы номер три.
«Тумблер сюда, эту ручку вот сюда, потенциометр вправо, пока эта стрелка не дойдёт до сектора, затем этот рычажок… Ай, ну больно же!» Конечно, больно. Линейкой по пальцам. Зато, запоминается насмерть.
                Армия, такая штука строгая,
                Здесь у Вас не будет скоро норова.
                Что доходит туго через голову,
                То доходит через руки здорово.
     И это тоже не Серый написал. Федя. Файрахутдинов который. А Серый за последние недели вообще ничего не написал. Не до того. Некогда.
     Лютовала зима. Медленно, но неотвратимо наступал Новый Год. К этому времени курсанты уже успели понять, что сержанты, в принципе, такие же люди, как и они, «только рубашка другой». И если не обращать внимания на то, что орут и в наряды гоняют, а что поделать – «по штату положено», то с ними вполне можно общаться и даже шутить над ними, не рискуя оказаться на толчках.
     Первым не получил наряд Сын, скопировавший журавлиный выход своего замкомвзвода перед строем. Дыбенко застукал его на этом, но ржал вместе со всеми и только отвесил ему вполне дружеский подзатыльник: «Ну, ты и артист…».
     Потихоньку распустил язык и Серый:
 - «Дед», у тебя что-то сзади что-то выпало.
 - Где?
 - Ой, и мухи налетели…
Ржёт взвод, а с ними ржёт и «дед» Мокей. Серый у него по рукам получает, пожалуй, реже чем другие. Выручает зрительная память. Не так уж сложно запомнить, куда и как крутить пару десятков рычажков и ручек, если приходилось на капремонте судовые дизеля перебирать.
     Пришли посылки с гостинцами к Новому Году, и в роте запахло мандаринами. Серому мать наконец-то прислала «огуречный» лосьон, а то раздражение после бритья замучило, а бриться приходится, чуть ли не через день, не то углядит Зоркий Сокол – Стукалов одинокую волосинку на подбородке и отправит по протоптанному маршруту «дучки дрючить». В роте появились московские сигареты из посылок, конфеты (лучше бы мяса прислали) и шоколад (или хотя бы колбасы). Самая лихая посылка пришла Тетере. Родня, прониклась жалобами на недоедание и прислала 2 килограмма копчёного сала. Вот здорово – сало есть, а хлеба нет. Но, ничего, напряглись и без хлеба всем кубриком умяли. Гадость жуткая, но жрать надо – калории. Зато, на следующий день всем же кубриком стали толчковыми кавалеристами, в том смысле, что все толчки в гальюне оккупировали – а не фига сало без хлеба жрать… «и с сержантами не делиться», - добавил Серый.
     Дежурным по роте в новогодний наряд запихнули самого молодого из сержантов – Стукалова (им с «дедом» на Новый Год ещё по лычке подкинули). Ну а что это за дежурный по роте без дневальных? И четвёртый взвод стал просто шелковым – кому же охота в Новый Год на тумбочке торчать. Настолько взвод стал белым и пушистым, что за три дня(!) Стукалову не удалось(!) объявить ни одного(!) наряда.
     Уже 31-го ухитрился залететь Боб. Какая-то сволочь на физзарядке наступила ему на ногу, а он не заметил и предстал пред грозные очи замкомвзвода в грязном ботинке. «Курсант Власов. Дневальный первой смены», - тут же зафиксировал в листке суточного наряда свежеиспечённый младший сержант.
 - Сочувствую, братуха,  - пожалел товарища Серый.
 - А ты не сочувствуй, а помоги, – ехидно посоветовал Стукалов.
 - Да запросто, – вырвалось у Серого («Ох, язык мой, враг мой!»).
 - Курсант Серый. Дневальный второй смены, – тут же зафиксировал злодей-провокатор.
Третьим в их компанию попал Хрен-бич, который в столовке поторопился плюхнуться на баночку раньше, чем прозвучала команда: «Садись!».
     Причём, среди двух «залётчиков», почти «доброволец» Серый пострадал больше всех, поскольку ровно в полночь на тумбочке стоит именно дневальный второй смены.
     И вот, под бой кремлёвских курантов и крики «Ура!», Серый стоял на тумбочке и, нервно теребя рукоятку штык-ножа, прикидывал: «А достанется ли мне хоть что-нибудь с тех обильных столов, установленных на главной палубе, после того как за ними порезвятся две сотни голодных ртов?» А столы, по меркам «учебки», были роскошными. Мало того, что командование части выделило под это дело по три противня жареной картошки на роту, так ещё офицеры роты скинулись и обеспечили каждого курсанта бутылкой лимонада, а их жёны напекли пирогов. Настоящих домашних пирогов с капустой и с картошкой.
     Серому повезло. Он не упал в голодный обморок и не захлебнулся собственной слюной. Дожил до смены и тут (О. радость!), выяснилось, что дневальной службе, в качестве компенсации морального ущерба, по традиции положена двойная пайка. Серый жрал всё это, похрюкивая и чавкая, даже не задумываясь, как он выглядит со стороны. Ведь это была еда, и её было много.
     Роте разрешили веселиться до часу ночи, даже объявили танцы, но как-то не сложилось. Спать, согреваясь о плечо друга на соседней койке – это одно, а танцевать с ним, строя из себя девочку – бр-р-р, пошлость какая. Большая часть роты поторчала перед телевизором, по которому показывали традиционный «Голубой огонёк» и, с чувством выполненного долга, сожрали-то всё, до последней крошки, завалилась спать.
     Время отдыха для Серого наступило чуть позже и, войдя в кубрик, его нос почувствовал знакомый запах. «Огуречный» лосьон. «Пролилось, что ли?» - сунулся он в свою тумбочку. Нет, не пролилось. Испарилось. Иначе, как объяснить, что бутылочка на месте, пробка плотно завинчена, а внутри ничего нет. Серый достал её из тумбочки и посмотрел на просвет. Пусто. «Хм», - смущённо раздалось сзади: «Серый, ты извини. Мы её с братвой выжрали». С койки в соседнем ряду виновато пялился Тетеря. Так же виновато смотрели Боб и Шуба.. Серый постучал пальцем по лбу: «Чё, совсем с глузду съехали? Ослепнуть хотите?» «Не», - жарко возразил Тетеря: «Я знаю. Это же водка на огурце настоянная. Безопасно».
   -  А если…? – усомнился Серый.
 - Точно-точно, – продолжал убеждать его эксперт по нетрадиционным алкогольным напиткам: «Это же не политура какая-то. Хотя, .. политуру я тоже пил», - добавил он и, кажется, облизнулся. Возразить на это Серому было нечего.

     После Нового Года зима просто озверела и сорвалась с цепи. Градусник за минус 30 и уши трубочкой сворачиваются. Видимо, из опасения засыпать всю территорию «учебки» отмёрзшими и осыпавшимися курсантскими ушами, командование объявило «форму шесть», но физзарядку отменить то ли постеснялось, то ли забыло. Так и бегали в утреннем морозном тумане в перчатках и наглухо завязанных «капелюшах», но в тоненьких брезентовых робах, насквозь продуваемых ветром.
     В эти дни взводу выпало заступать в караул. Всего и делов-то – три поста. Пост № 1 – у знамени части, где нужно четыре часа подряд в «парадке» торчать по стойке «смирно» и дышать через раз. Пост № 2 – самый противный, где нужно постоянно ходить по периметру ограждения, наблюдая, чтобы не спёрли какую-нибудь старую и ржавую боевую технику. И пост № 3 – вещевой склад, где можно тихо сопеть под козырьком и не о чём не заботиться – всё, что можно прапора со склада и так сопрут.
     Взводный Чечулин, в данном случае начальник караула, в первые разводящие назначил Серого. Почему его, а не командиров отделений Исая или Матвея, непонятно, но, наверно хотел, чтобы в случае чего, рядом был «взводный снайпер».
     Должность первого разводящего почётна и ответственна. Второй человек после начкара, но обязанностей… Кто интересуется, может обратиться  к «Уставу караульной службы», а пока, чтобы не тратить зря бумагу, скажу, что от всех этих заряжаний-разряжаний, разводов по постам, контрольных обходов и прочего, голова шла кругом и ноги отваливались. Так что к четырём часам утра, когда можно сдать свои обязанности начкару (пусть тоже побегает) и отрубиться, он окончательно вымотался. Но тут с камбуза принесли традиционную «жарёнку», они порубали её, оставив тем, кто на посту, как положено, двойную пайку и Серый ожил.
     Да, как на зло, Боб попросил его рассказать корешам, как он провалился на поступлении в институт, ну Серого и понесло. Ржали все, даже те, кому было положено «спать не раздеваясь». Ржал старлей Чечулин, оказавшийся при близком общении вполне нормальным молодым мужиком. А Серый разливался соловьём: «…тяну билет. Всё более-менее понятно. Сажусь за стол готовиться, а там уже три девчушки сидят и лобики свои, не обезображенные интеллектом, морщат. В медицинском-то вообще девчонок навалом, а эти ещё и красавицы писаные. Мадонны Сикстинские! Королевы!! Мэрилин Монро!!! И ведь не знают ни хрена, дуры, и смотрят на меня с надеждой…»
     Внезапно раздался телефонный звонок «вертушки». Начкар бросил палец к губам: «Тихо!», и схватил трубку:
 - Начальник караула старший лейтенант Чечулин слушает.
 - Начкар, что у Вас там происходит? – донеслось из трубки рычание дежурного по части.
 - А что? – удивился начкар.
 - Что за стрельба на втором посту?
 - Сейчас разберёмся.
     Самое интересное, что от караулки до второго поста метров семьдесят, а до рубки дежурного по части все пятьсот. Поэтому, разобраться действительно следовало.
     Начкар бросил трубку и взвизгнув: «Караул в ружьё! Первый разводящий за мной!», выскочил на улицу. Серый, успев схватить только автомат и «капелюш», бросился следом. По ядрёному морозцу, сразу прихватившему нос и щёки, да без шинелей, до поста они добежали очень быстро.
     Часового нигде не было. Старлей достал пистолет и снял его с предохранителя. Серый взял АК наперевес и пристегнул штык. «Принимай пост», - скомандовал начкар и с пистолетом в руке нырнул в молочно-белое морозное марево. Серый остался один в гробовой тишине. Нервы звенели, как перетянутые на гитаре струны, а в голове крутились мысли одна другой веселее. «Так, часового уже грохнули, сейчас начкара завалят, а там и моя очередь…». Сзади раздался треск. Серый резко обернулся, успев за это время снять АК с предохранителя, передёрнуть затвор и бросить палец на курок. Хорошо, что нажать не успел, а то бедному дереву, и так треснувшему от мороза, достался бы ещё целый магазин девятиграммовых «подарков». «Этак я со страху весь лес перестреляю», - подумал он и, припомнив, сколько пришлось отписывать бумаг Мокею с Чечулиным, когда они на полигоне выдали ему дополнительно десяток патронов, поступил «мудро». Отстегнув магазин, а затем и штык, он крутанул его в руке, проверяя готов ли он встретить «супостата» в рукопашной, а в левую руку взял дубинку, носившую ранее гордое название «автомат Калашникова».
     Как потом оказалось, при повышенной влажности на морозе, трубка телефона покрылась коркой льда и Морпех, во время ежечасного доклада о том, что всё нормально, не смог дозвониться до караулки. Они же, за ржанием, про это даже не вспомнили. И тогда бравый часовой, вместо того, чтобы постучать трубкой о колено и сбить лёд, открыл пальбу в воздух.
     А что, всё по Уставу. Даже в газете «Страж Балтики» этот случай описали, отметив, что «часовой курсант Порутчиков действуя строго по Уставу…», а «…начальник караула старший лейтенант Чечулин чётко организовал…» и «первый разводящий курсант Серый, верно оценив обстановку, своими решительными действиями обеспечил…».
     Ох, и ржал же над этой статьёй взвод, хлеще чем над хохмами Серого. Потому что Колька в этой статье выглядел героем, старлей – дважды героем, а Серый, даже и не знаю как сказать, наверно, героем посмертно… А что, ведь и правда, чуть дубу не дал, пока в одной робе на морозе пост охранял и от каждого куста шарахался.

     Откуда-то начало появляться свободное время. Научились стирать носки за три минуты, гладить штаны за пять, а «прогары», от постоянной чистки гуталином, стали мягкими и сверкали не хуже «хромачей» - протрёшь ветошкой и прямо как зеркало. Утром, за пять минут до дикого вопля дневального «Рота подъём!», сам проснёшься, станком бритвенным по щекам и подбородку на ощупь поводишь и готово, уже побрит. Стукалов инструкцию диктует, а ты конспектируешь и одновременно письмо пишешь. Слово туда, слово сюда, главное не перепутать. Даже в строю, по команде «вольно» рукавом шинели бляху к вечерней поверке можно начистить. Вот оно и появилось. Это самое свободное время. А что с ним делать? На буднях ещё ничего, от программы «Время» и до отбоя. А по воскресеньям? Бродит рота из угла в угол, от безделья мается. Серый сходил в гарнизонную библиотеку и выяснил, что самая интересная книжка из художественной литературы в её собрании – «Буратино».
     Приходили письма. Лёха, брательник, уже в штабе авиации ВМФ. Водителем. На чёрной «Волге», при полном параде и голубых погонах, рассекает по улицам столицы нашей Родины. Корешам читать не стал. Обзавидуются. Зато, зачитал три письма  от трёх девчонок из педучилища. Они клялись в вечной любви и одновременно, описывая новогодний вечер, закладывали конкуренток, как бы случайно, уличая других в неверности Серому. По отдельности – письма как письма. Но, когда он зачитал фразы выборочно и в нужном порядке, то получилось смешно. Девчонки заложили сами себя. Парни ржали, а Серый этим изменам даже не огорчился. У них там своя жизнь, у него здесь своя.

     Мокей стал больше уделять внимания Серому на занятиях по «матчасти». Заметив, что, когда тот выполняет «регламенты», его линейке нечего делать, он решил провести эксперимент. Перед всем взводом завязал курсанту глаза и скомандовал: «Вхождение в связь дуплексно. Четыре абонента.» Четыре не восемь, но всё равно, задание одно из самых сложных, а Серый с ним справился. После этого и другие курсанты стали пробовать работать «вслепую»

     Съездил домой, в «отпуск по семейным обстоятельствам», Федя-Файрахутдинов. Отец умер. «Повезло же, в отпуск поедет», - ляпнул Хрен-бич. И тут же получил по макушке от Шубы: «Тебе бы такой отпуск. Дурак ты и не лечишься!» Шубе видней, он до службы санитаром работал.

     Подоспел ещё один камбузный наряд. Видимо, за все те душевные муки и желудочные терзания, которые достались ему на подсобном хозяйстве, Стукалов отправил Серого вестовым в офицерскую кают-компанию.
     Когда, рано утром, в белой форменке, он вошел в зал, то замер в изумлении. Столы накрытые белыми (!) скатертями (!!) и столовые приборы из мельхиора (!!!). Просто цивилизация какая-то, можно подумать, что офицеры макароны ложками есть не умеют. Тут-то Серого и пробило на идею…  Когда-то, теперь уже безумно давно, ещё в прошлой жизни, мать, для смеха, принесла ему с работы книжку «Дипломатический протокол и дипломатическая практика». А он, тоже для смеха, взял её и прочитал. А потом заинтересовался  и перечитал ещё раз. Так что запомнил и вот теперь решил воплотить эти знания в жизнь.
     Слегка переставив столы, он разложил столовые приборы согласно протокола. Причём, не просто так, а строго соблюдая когда-то прочитанное. Каждой вилке и ложке своё место, а нож, не только справа от тарелки, но и обязательно режущей частью влево. Заметив, что для полного соответствия приборов явно не хватает, сбегал в каптёрку камбуза и выпросил ещё. Естественно, что ни рыбных вилок, ни десертных ложек там не оказалось, но их с успехом заменили обычные, положенные на нужное место. Некоторые приборы от плохого мытья имели тёмные пятна, но он сбегал на улицу и наскрёб со стены штукатурки, при помощи которой навёл блеск, достойный офицерской кают-компании.
     В общем, проделал огромную работу, но до завтрака успел, и входящие офицеры только языками цокали, оглядывая всё это благолепие. Скатерти без единой морщинки, всё разложено как по ниточке, вилки-ложки блестят и Серый, замерший у раздаточного стола с видом сенешаля Его Величества или, как минимум метрдотеля ресторана «Maxim». Но, в отличие от них, Серый был русским человеком и за всей помпезностью своего «заведения», руководствуясь старинной поговоркой о том, что «от многого взять немножко, это не воровство, а делёжка», безбожно обвешивал несчастных офицеров. Вместо положенных по норме 20 грамм масла они получили по 15, но зато вырезанных в форме розочки. Ломтики хлеба были тонки и прозрачны, но Серый успел до завтрака подержать их на горячем противне и они сошли за «тосты»
     Таким образом, завтрак закончился к взаимному удовольствию. Офицеры были довольны качеством сервисного обслуживания, а Серый, двумя батонами белого хлеба и бруском масла грамм на 200.
     Накормив всех офицеров, он продолжил духариться дальше. И, наведя порядок в кают-компании, по новой накрыл столы… для своего взвода, добавив к курсантской пайке то, что удалось сэкономить на офицерских желудках.
      Обед прошел в том же стиле, а после ужина офицеры уже всерьёз обсуждали вопрос – «а не ввести ли в части штатную должность вестового, оставив на ней этого смышлёного курсанта, повесив ему на погон пару лычек, а на грудь значок «Специалист 1 класса»…
      Питание в офицерской «харчевне» настолько расслабило камбузный наряд, что они, не дожидаясь своего сержанта, кое-как построились и попёрлись в роту толпой, мало напоминающей взвод курсантов. На их беду, замполит роты обладал отличным, острым зрением и Стукалов тут же получил такое же острое замечание. Настолько острое, что усидеть невозможно. Поэтому, по возвращении в кубрик их ждала «взлёт-посадка».
     Процедура проста. «Взвод, подъём!» И они вылетают из коек, одеваются и строятся в две шеренги. «Взвод, отбой!» И они бегут обратно в койки, на ходу срывая с себя форму. «Взвод, подъём!», «Взвод, отбой!», «Подъём!», «Отбой!»… К концу второго часа, взмокшие и потерявшие все калории, преступно набранные в кают-компании, они уже одевались за 20, а раздевались за 15 секунд, вместо положенных 45-ти. Причём, форма при команде «подъём» была одета, застёгнута и оправлена, а по команде «отбой» сложена аккуратной стопкой на баночке возле койки.
     Не «летали» только те, кто был на овощном складе и в подсобном хозяйстве. Они мирно спали в своих койках, невзирая на творящийся вокруг кавардак.

     Так, за учёбой и нарядами подходила к концу зима. Набухали капелями сосульки и, в особо тёплые дни, на солнечных местах начал подтаивать снег. В эти дни «учебку» начала трясти «янтарная лихорадка». Такое случалось каждую весну, когда курсантов начинали вывозить на хозработы к морю, для уборки береговой черты от мусора, накиданного суровой Балтикой за зимние месяцы. После того, как первый взвод съездил на Янтарный берег и вернулся с полными карманами «солнечного камня», наряд на уборку берега перешел из разряда наказаний в разряд поощрений. Что только они не делали с янтарём. Вырезали кольца и нанизывали браслеты, его дарили и им расплачивались, жарили на сковородке, для приобретения красноватого оттенка, и обливали жидким азотом, чтобы стал непрозрачным.
     Особо востребованным стал Папаша, бывший Селезнем, до того, как в наряде по подсобному хозяйству, принял роды у свиноматки. Оказалось, что он в ювелирном проходил тему «Обработка янтаря» и его знания теперь пригодились всей роте, которая в полном составе пилила, шлифовала и полировала. Верхом искусства, шедевром янтарного производства, оказались выполненные Папашей из целых кусков янтаря буквы «БФ» на «дембельские» погоны «деда» Мокея.
     Но не только янтарные буквы порадовали сердце будущего «дембеля». Он получил в «дембельскую» бригаду ещё одного специалиста.
     В каждом номере военно-морского журнала «Морской сборник», на последней странице, печатался рисунок какого-нибудь корабля, прославившегося в истории русского флота. И как-то, изнывая от скуки на политзанятиях, Серый на обложке тетради с конспектами нарисовал крейсер «Новикъ» из этой серии, придав рисунку вид старинной, слегка потрепанной гравюры. Конечно же, получил наряд от замполита, но увидевший это художество Мокей, задумал мысль, которая переросла в желание. «Желаю…», - царственным тоном изрёк он: «…чтобы каждый лист кальки, разделяющий фотографии в моём альбоме, был украшен подобной гравюрой». Желание «деда» - закон для «салаги» и Серый отправился на чердак, в «шкеру».
     Там его встретил «творческий руководитель и глава художественного совета» Олег. В повседневной жизни курсант пятого взвода ничем не отличался от других, но, попадая в «дембельскую шкеру», преображался неузнаваемо. Гюйс летел прочь и «голландка» превращалась в блузу свободного художника. «Капелюш» менялся на берет, кисть за левое ухо и поволока в глазах, как и положено человеку искусства, все мысли которого только о прекрасном.
     С профессиональным интересом, осмотрев пакетбот «Св. Петръ», пробу пера Серого, он сделал свои замечания:
 - Оригинал на квадраты разбей, – так пропорции точнее получатся, а перспективу убери… ну её… не нужна здесь перспектива.
  - А чего сам-то так не нарисуешь? – поинтересовался Серый.
 - Ну, видишь ли… - Олег, со слегка брезгливым выражением лица потёр мизинцем висок: «Ахроматические композиции… ну, не моё это… то ли дело масло или, на крайний случай акварель, а это…»
Тут Серый понял, что до такого плебейства как гравюра, творческая личность Олега не опустится и придётся всё рисовать самому. Все 28 листов, плюс 32 листа в альбоме Дыбенко, поэтому, отбросив гюйс и проведя рукой по отросшим уже на целый сантиметр волосам, как бы придавая им вид взлохмаченной шевелюры коренного обитателя Монмартра, он взялся за карандаш. Надо было успевать. До конца «учебки» оставалось уже меньше двух месяцев.

     Чем ярче пригревало весеннее солнышко, тем более активно ходили по роте слухи и догадки по поводу выпуска из «учебки». Говорили, что после экзаменов можно по распределению попасть не только на Балтику, но и на Чёрное море, а некоторым, особо везучим, предстоит обживать южный берег моря… Баренцева. Говорили, что можно залететь на авианосец, где, невзирая на голубые погоны, придётся трубить три года, а можно попасть в казематы штаба, где срок службы два…, но уж лучше три, но под солнцем.
     Четвёртый взвод, к тому, же будоражило сообщение комвзвода о том, что «в связи с жизненной необходимостью их специальности на флоте», на подготовку механиков переведут второй и третий взвода. Которым, естественно, потребуются инструкторы. А где их взять? Конечно же, в их четвёртом взводе. Так что, с учётом ДМБ «деда» Мокея, трое из их взвода имеют шансы остаться в «учебке». Курсанты облизывались, прикидывая, как сладко будет этой тройке. Всю службу гонять курсантов, получать лычки к каждому празднику, ездить в отпуск раз в год, а по субботам в Кёнигсберг, в увольнение.
     Хотя, неизвестными оставались только двое. С кандидатурой замены «деду» Мокею старлей уже решил. Серый. Строевик, стрелок, лучший по «матчасти», а то, что разгильдяй и язык без костей, так это пройдёт. В первом взводе Дыбенко рекомендовал оставить вместо себя Сынковского и, хотя эти вопросы ещё не были решены окончательно, Сын и Серый уже подкалывали друг друга тем, что «в один день призывались, вместе и домой поедем».
     То, что Серый имеет все шансы остаться в «учебке» косвенно подтвердило и то, что в очередной караул Чечулин опять взял его первым разводящим. На этот раз обошлось без стрельбы, но в пять часов утра, когда замотанный вдрызг Серый уже откинул копыта на законный отдых, его разбудил начкар. Матвеева на первом посту скрутил острый приступ гальюнной болезни, а подменять заболевшего часового, всё по тому же чёртову Уставу, обязан первый разводящий. Серый вздохнул печально, растёр морду снегом и даже не одевая «форму три», заступил на пост к Знамени части.
     Знамя стояло в стеклянном футляре, посреди зала, напротив прозрачной стенки дежурного по части. В зале было тепло и тихо. Серый стоял по стойке «смирно» и боролся со сном. За прозрачной переборкой дежурный по части читал книжку, что-то прихлёбывая из большой стеклянной кружки. Было мирно и спокойно. Глаза закрывались сами собой. Серый пытался считать квадраты кафеля на полу, пытался щипать себя, закусил губу – ничего не помогало. Веки, словно налитые свинцом, независимо от его воли опускались вниз. Он встряхнулся.: «Соберись, тряпка!» - скомандовал он организму. Организм, привычный к таким командам напрягся, попытался… но не смог. Серый стал напрягать мышцы, но в результате свинцом налились ещё и руки держащие автомат. Часы в рубке дежурного показывали без пятнадцати шесть, когда Серый окончательно изнемог. А тут ещё дежурный по части, допив своё хлёбово, встал и исчез из поля зрения. По скрипу топчана Серый понял, что он прилёг и сменил стойку «смирно» на «вольно».
     Возможно, в этом и была его ошибка. Серый закрыл глаза и… проснулся от грохота. Себя он обнаружил лежащим на полу рядом с автоматом, который, падая, и издал этот грохот. Серый моментально схватил его, вскочил и замер как истукан, ещё до того как за стеклом показалось встревоженное лицо дежурного по части. Часы над его головой показывали без пяти шесть. Десять минут своей жизни он ухитрился проспать стоя, на посту у Знамени части.
     Дежурный выскочил из своей рубки. «Что случилось?» - спросил он. Серый, оставаясь стоять по стойке «смирно», чуть пожал плечами, как бы говоря: «Не знаю». «Откуда был шум?» - дежурный понял, что до одури обчитавшийся Уставов часовой словами не ответит – не положено. Тот и не ответил, лишь скосил глаза в сторону коридора ведущего к штабу части. На всякий случай, расстегнув кобуру, дежурный ринулся в этот коридор. «Абсолютно непонятно», - с недоумением сказал он, вернувшись через несколько минут. «Всё нормально. Но ты повнимательнее тут». Серый моргнул глазами, как бы ответив: «Есть». Дежурный ушел и опять прилёг, а Серый вздохнул с облегчением – у его ног валялся отстегнувшийся во время падения магазин с патронами. Дальше, до самой смены, спать не хотелось. Адреналин в крови бушевал со страшной силой.

     Снова шла служба и учёба. Наряды и строевая. Конспекты и изучение «матчасти». Писались и приходили письма. После одного такого письма, Серого, уже решившего, что разучился рифмовать, пробрало и после отбоя, под одеялом, он зашуршал ручкой по бумаге.
 - Что ты там вошкаешься? – недовольно спросил Боб, разбуженный его вознёй.
 - Стихи пишу, – буркнул в ответ Серый.
 - А-а-а, - зевнул Боб: «Ну, почитай что ли».
 - Сейчас, последнюю строчку допишу…
Дописал, перечитал, кое-что подправил и прочёл:
                Письмо передо мной лежит,
                Обратный адрес твой.
                Волнуюсь, аж рука дрожит.
                Что это со мной?
                Не понимаю сам себя,
                Сплошной туман в мозгу.
                Пытаюсь позабыть тебя,
                Но, всё же, не могу.
                Ты пишешь мне, что будешь ждать,
                Но знаю – это ложь.
                Что ночью ты не можешь спать
                И снова ты мне лжёшь.
                В порядок чувства приведу,
                Покрою сердце льдом,
                Ну, а сейчас в наряд иду,
                Письмо прочту потом…
     Он поднял глаза от листка с текстом. Боб сидел рядом и смотрел на него круглыми от изумления глазами. С верхней койки свесил голову Хрен-бич и глаза его были такие же круглые.
 - Ну, ты блин даёшь… - раздался из соседнего ряда голос Тетери.
 - Сам написал? Не врёшь? – выразил сомнение Папаша.
 - Да сам, сам. Вот, только что… - в качестве доказательства Серый показал листок с корявыми строчками.
 - Так ты, братан, поэт? – удивился Боб.
 - Не, мужики, поэты это Пушкин, Байрон, Бернс. А я так… рифмоплёт.
 - Ну, я то, к примеру, так не сумею, – вставил Хрен-бич.
 - А ты и не пробовал.
 - В натуре, Серый, у тебя талант, – влез Тетеря.
 - Идите на фиг! – вспылил Серый, которого это уже начало доставать: «В древности, у викингов, каждый воин должен был уметь составить хотя бы короткое стихотворение, «вису» - так, кажется, называлось, и это было нормальным явлением.
     Все замолчали и Серый, уж было, решил, что тема закрыта, но примерно через минуту раздался тихий голос Тетери: «Слышь, викинг, а почитай ещё чего-нибудь». Серый помолчал, вспоминая когда-то давно написанные строчки, вспомнил и начал:
                Спи, щекой прижмись к подушке,
                Баюшки-баю.
                Над твоей кроватью тихо
                Песню я спою.
                За твоим окошком ветер
                Плачет, стонет, воет…
                Пусть же будет сон твой светел
                И глаза закроет…
     И хотя, это было написано не для них, а для одной девушки из Тушино, чьи волосы чернее ночи, а улыбка сводит с ума, кубрик уснул и им, в эту ночь снились добрые и мирные сны.

     А в воскресенье они нажрались. Они – это Боб, Папаша и Серый, который в последние дни упорно не откликался на новую кличку – «Викинг», под предлогом того, что он не просто исконный славянин, а природный вятич. Одурев от бездельного шатания по роте, эти трое, отпросившись у дежурного, двинули в «шинок». Матросское кафе богатством ассортимента не поражало. Лимонад, печенье, пара сортов леденцов, сигареты, спички и «тройной» одеколон. Ясное дело, что одеколон продавался как средство гигиены, но у наших друзей дружно сорвало башню и они решили провести дезинфекционную обработку… , но изнури. Взяли по «фуфырику» и просочились в самую надёжную из всех имеющихся «шкер» - подвал под караульным помещением, где хранились мётла, лопаты и другой дворницкий инвентарь.
     Разбавленный водой одеколон, превратился в мутную и тёплую, омерзительно пахнущую жидкость, которая в горло лезть ну никак не хотела. Однако, суровые будни учебного отряда сделали своё дело, привив им твёрдость характера и умение бороться с трудностями. «Герои - балтийцы», или, в данном случае «горе-балтийцы», напряглись и, волевым усилием, протолкнули таки в себя окаянную жидкость. Эффект не заставил себя долго ждать. Тетеря был прав – «по шарам» врезало, причём, капитально. Может, сказалось отсутствие постоянных тренировок, может общая ослабленность организма, не видевшего алкоголя уже несколько месяцев, но им стало «хор-р-рошо». Замаслились глазёнки, всё вокруг стало радостным и прекрасным, а язык приобрёл способность очень красиво выражать те мысли, которые просились наружу. Кореша покурили с полчасика «за жизнь», поклялись друг другу в вечной дружбе, чуть не побратались «на крови», да ножа не нашлось, и решили выползать на волю. Караулку-то строили уже после войны и сырость в подвале, поэтому, была жуткая, вышибающая кайф не хуже вытрезвителя. Поэтому, Боб и Папаша Селезень решили пойти в матросский клуб и хорошенько выспаться на очередном сеансе фильма «Мы из Кронштадта», а Серый с ними не пошёл, заявив, что эту туфту он видел уже три или четыре раза, а лучше пойдёт и «деду» в альбом ещё один парусник нарисует. На том и разошлись.
     В «дембельской шкере» сидел «свободный художник» из пятого взвода и трагически морщил лоб над рождением очередного шедевра. Он посмотрел отсутствующим взглядом на Серого, склонившегося над листом бумаги, и вновь погрузился в глубину творческого процесса. Что не мешало ему одновременно пощипывать из пачки печенья, принесённой Дыбенко в благодарность за оформление титульного листа альбома. Серый попытался сосредоточиться на работе, но мысли разбегались как тараканы, а глаза слезились и слипались. «Не, я сегодня не боец», - решил он и спрятал листы: «Эх, поспать бы…»
     Но спать в «шкере» было негде, да и Олег мог возмутиться тем, что «разные плебеи оскорбляют своим храпом храм искусства». И тут у Серого возникла идея: «Если на койке сидеть и лежать нельзя, то почему бы, не полежать под койкой». Он спустился с чердака в роту, взял из раздевалки свою шинель, забился в кубрике под койку к самой стене, завернулся в шинель и уснул.
     Может, всё и прошло бы шито-крыто, если бы не тот самый бес, который толкнул под ребро «деда» Мокея с предложением: «А не поискать ли тебе Серого, пусть похвастается чего за неделю намалевал». И «дед» приступил к поискам.
     Дежурный сказал, что отпустил его в кафе, но в «шинке» Серого не было. Кто-то сказал, что видел его у караулки, кто-то вообще сказал, что он с Бобом и Папашей в кино свалил. «Дед» поднялся в «шкеру», где над ватманом страдал Олег. Мокей подошёл и заглянул через плечо. На листе бравый моряк, в окружении русалок, сидел на якоре с бутылкой рома в руке. Другая рука отсутствовала, видимо, именно в этот момент автор обдумывал, чтобы такого в ней изобразить … героического.
 - Ну, как? – поинтересовался «дед».
 - Не выходит, – с мученической гримасой ответил ротный Пикассо: «Пошлость какая-то». И с хрустом перекусил кисточку – четыре «колонка» в неделю – норма.
 - Н-да, не очень, – согласился Мокей: «Ты Серого не видел?»
 - У него тоже творческий застой, – пожаловался Олег: «Сам не может и другим мешает. Пришёл, посидел, так ничего и не нарисовал, но зато «тройняком» навонял – хоть проветривай».
 - «Тройняком»? – переспросил «дед».
 - Ну да, а чем же ещё? «Коко Шанель» что ли? – и Олег опять отключился, вернувшись к мукам творчества.
     Тут «деда» Мокея начали терзать смутные сомнения и он решил обязательно отыскать Серого, пока его не нашёл кто-нибудь из офицеров и не засадил на «губу». К поискам он решил привлечь Тетерю, учитывая, что патологическая страсть бывшего водопроводчика близка к логике, желающего забыться курсанта. Тетеря, проникшись идеей «деда» о том, что Серого надо выручать, проявил не только синхронность мышления, но и нюх, остро реагирующий на все разновидности спиртного. Так, по запаху, он и обнаружил Серого, мирно «давившего клопа» под койкой в кубрике. Дёрганье за ногу, пинки в бок и другие ласковые методы воздействия провалились. Серый продолжал бессовестно дрыхнуть, пуская слюни и чему-то счастливо улыбаясь во сне. Тогда «дед» наклонился и негромко, но отчётливо скомандовал: «Рота, подъём!» Серый моментально проснулся и вскочил, вернее, попытался вскочить. Почему-то во сне он забыл, что лежит под койкой и, при попытке подняться, со всего маху треснулся стриженой башкой о металлический каркас койки. «Уй-а-а!» - простонал он. «Аккуратней ты,» - посочувствовал ему «дед»: «Коечку сломаешь».
     Все кто был в кубрике стояли и ржали над опухшей и помятой рожей Серого, которая торчала из-под койки, как морда дворового кобеля из будки. Но «дед» был серьёзен. «Серый, за мной», - скомандовал он и быстрым шагом покинул помещение.
     Серый сунул корешам шинель и бросился за ним. Поднялись в «дембельскую шкеру». «Брысь,» - скомандовал «дед» Олегу. Тот не понял, хотел что-то возразить по поводу «прерванного творческого процесса», … понял и молча ушёл.
 - Ты что, совсем охренел? – прорычал риторический вопрос «дед».
Серый, понурившись, молчал.
 - Ладно, что пил и так ясно. А с кем?
 - Один.
 - Врёшь.
 - О-дин.
 - А по какому поводу?
 - Тоска заела, достало всё.
 - Ну, ты, блин, вообще даёшь! Ты мужик или девчонка сопливая!?
Серый хотел ответить, что как раз девчонки-то сопливые одеколон и не пьют, но сказал:
  - Ну, мужик, а что?
 - Так и веди себя по-мужиковски. Держись до последнего. В «боевой части» знаешь, как бывало? Света белого не взвидешь… А мужики держатся. И, заметь, что спирта там, из того, что на аппаратуру дают, навалом. А здесь, всего лишь «учебка». Ну, а если уж так допекло, подошёл бы ко мне…
 - А ты мне что, из своих запасов спирта плеснул бы? – попытался перехватить инициативу Серый.
  - Нет, – честно признался Мокей.
 - Вот видишь, «нет», - продолжил наступать Серый: «А душеспасительные беседы с нами замполит и без тебя каждый день проводит. Так что, «дед», кончай базар. Я всё понял. Виноват. Обосрался. Осознал. Больше не буду.
 - А не врёшь?
 - Нет, век «дедом» не бывать, – переделал он тюремную присказку.
 - Ну, ладно, – согласился «дед»: «На первый раз поверю. Но учти, ещё раз попадёшься – сам тебя ротному сдам».
 - Не сдашь, – нагло улыбнулся Серый.
 - Это почему же?
 - А догадайся?

     В очередной камбузный наряд Серого отправили в «плавсостав». Большой зал, стены которого были облицованы когда-то белым кафелем, утопал в клубах пара, поднимающихся от нескольких чанов с горячей водой и моющими средствами. Из-за жары наряд работал сбросив голландки, в одних тельняшках. Они бы и это сбросили, но брызги кипятка могли обжечь кожу. Курсанты «ныряли» в чаны, выуживая грязную посуду, отмывали и передавали дальше в сушилку. Баня, а не наряд. Руки красные, морды красные, разве что веников берёзовых не хватает.
     Только они закончили с кружками после завтрака и собирались перейти к мискам, а Серый уже приготовился схохмить что-нибудь насчёт «ёжиков в тумане», как в мойку влетел Исай -  вестовой кают-компании. Подлетел к Серому, со злостью сорвал с себя белую форменку и бросил ему: «На! Иди! Офицеры тебя требуют».
     «Маэстро, на сцену!», «На «бис», Серый!», - раздалось от котлов. «Ну, сегодня поедим…», «Не забудь для нас столы накрыть…».
     И снова Серый, с горделиво-высокомерным выражением наглой морды, корчил из себя метрдотеля в матросской форме.
     И снова весь взвод получил дополнительную пайку из «сэкономленных» на офицерских желудках харчей.
     И снова все были довольны.

     Тем временем, подошла пора сдачи экзаменов на самостоятельное несение вахты. Взвод сдал их, не напрягаясь. Статьи инструкций, намертво вбитые в стриженые головы по методике младшего сержанта Стукалова, тараторились без запинки, а пальцы, хорошо помнящие линейку «деда» Мокея, так и порхали по кнопкам и тумблерам аппаратуры. Но, надежды украсить свою грудь значком «Специалист 3 класса» не оправдались. Старлей объяснил, что классность, а заодно и рубль прибавки к «зарплате», они получат только после стажировки и сдачи выпускных экзаменов.
     Для стажировки их должны были отправить на неделю в «боевые части». Такие как Морпех, знающие место своей будущей службы, туда и направлялись, остальных раскидали кого куда. Кого в штабы, кого на «точки», а кого на аэродромы. И только Серый опять «отличился».
     Пока Стукалов перед строем зачитывал список частей, приславших заявки на стажёров, взвод прикидывал, кто и куда попадёт и во что всё это выльется. Дойдя до последней строчки, Стукалов на секунду задумался и, почесав в затылке под «капелюшем», зачитал: «И последнее. В\ч 12410. Учебный крейсер». Строй замер в тревожном ожидании, а сержант с издёвкой спросил: «Желающие есть?». «Я», - выкрикнул Серый, раньше, чем успел осознать всю пагубность от последствий такого шага.
     «Ох, язык мой – враг мой, вечно борющийся за независимость от мозгов, что же ты наделал?»
  - Так и запишем, – подвёл итог Стукалов: « Курсант Серый – в\ч 12410».
     Всю рискованность такой авантюры ему потом объяснил «дед» Мокей. Мало того, что место стажировки вполне может оказаться местом дальнейшей службы, с соответствующим увеличением срока службы до трёх лет, так ещё и «голубятнику» соваться на «коробку», где у всех погоны такие же беспросветно чёрные, как и их зависть к «бакланам»-двухгодичникам, вообще смерти подобно. Так что «готовься, Серый, драить гальюны безвылазно, благо, что на крейсере их не меньше чем в «учебке», а кормят плавсостав, не в пример, лучше…».
     Естественно, что после такого напутствия, на стажировку он ехал, изрядно нервничая, лишь одним успокаивая себя: «Ну, не съедят же за неделю, в конце-концов».

     В отличие от остальных, на крейсер его везли с комфортом. Не в тентованом ЗИЛе, а на УАЗике, отправленном в Кёнигсберг по каким-то делам, и попутно, подбросившем стажёра-самоубийцу. Сопровождающий офицер высадил его на причале, протянул папку с  его документами и, указав пальцем направление дальнейшего движения, напутствовал: «Катись к трапу, там сам доложишься. Некогда мне». Запрыгнул в УАЗик и, фыркнув дымком из выхлопной трубы, исчез.
     Серый двинулся в указанном направлении. Возле трапа тряслись и стучали зубами от холода два матроса с красно-белыми повязками. «Первогодки», - определил Серый по нашивкам на рукавах шинелей и, кинув руку к шапке, доложил: «Курсант учебного отряда Серый. Прибыл на стажировку». Те не ответили на приветствие, а только, как зачарованные, смотрели на его голубые погоны. Наконец, один из них отошёл от шока и ткнул пальцем в кнопку звонка. На трапе появился сержант, вернее, старшина 1 статьи с двумя нашивками на рукаве и боцманской дудкой на груди. «Полтарашник», - догадался Серый и снова доложил, что он, курсант Серый, прибыл на стажировку. Старшина, вытаращившись на него как на чудо-чудное и диво-дивное, с удивлением произнёс: «Вэй, «галубятник»… Сматри-ка живой». И добавил: «Иды за мной».
     В рубке дежурного по кораблю было тепло и накурено. Сидевший там кап-лейт с бело-голубой повязкой, выслушав очередной доклад Серого, о то кто он есть такой, и как он счастлив, прибыть на столь славный крейсер для прохождения стажировки, так же как и старшина вытаращился на него и удивлённо выдал: «Ух ты, «баклан». Ну, надо же».
     Прочитал предписание Серого и доложил командиру БЧ – 4. Когда, вошедший кап-три узнал по какому поводу беспокойство, то его калмыцкие глаза тоже заметно округлились. Так, сопровождаемый взглядами таких же округлившихся глаз, он вместе с кап-три прошёл в кубрик, где имел место обитания личный состав его боевого поста. Личного состава оказалось немного. Всего двое – «годок»-дагестанец, который всеми мыслями уже был у себя в горах, и «подгодок»-бульбаш, которому до конца службы оставалось ещё полгода, но желание служить у него уже атрофировалось и… отпало.
     Оба глянули на Серого и облизнулись плотоядно. Полный бардак на боевом посту и помесь гадюшника с помойкой в их отсеке кубрика наконец-то дождались прихода того, кто с этим должен был бороться. Выслушав инструктаж «годков», Серый приступил к ликвидации бардака, а заодно и гадюшника с помойкой, напутствуемый душевным пожеланием: «И бегом, «салага!».
     Рассчитывая, что чем больше он сделает за день, тем меньше останется на ночь, он отдраил объекты в лучших традициях первой роты – до умопомрачительной чистоты и зеркального блеска. Не помогло. И ещё полночи он, вместе с местными «салагами», чистил картоху, драил бесконечные палубы-полы и даже красил переборки в каком-то коридоре. Почему нужно красить именно ночью, он так и не понял. Причём, пинков и подзатыльников ему доставалось значительно больше, чем другим, не украшенным голубыми погонами.
     Перелом наступил на следующий день, когда  невыспавшийся Серый, которого отправили в помощь боцманской команде, по собственной инициативе связал палубную швабру. Когда-то, ещё на буксире, изготовление этого немудрёного агрегата для наведения чистоты удавалось ему особенно хорошо. Удалась «гражданка», как её здесь называли, и теперь. Только тогда «годки» наконец-то заметили, что этот «баклан» слетает по трапу вниз на леерах*, не касаясь ступеней, на комингс* не наступает и, вообще, на корабле явно не впервые. Поэтому, заинтересовавшись, они начали задавать вопросы, а выяснив, что до призыва Серый работал на теплоходе и сам просился на три года, но так уж сложилось…, слегка подобрели. Количество пинков, хотя и не сильно, но уменьшилось, а когда выяснилось, что курсант ещё и в аппаратуре разбирается, то подобрели ещё больше. И, видимо, от избытка доброты, повесили ему на шею ещё и техническое обслуживание.
     Поучив положенное количество жидкости, от одного запаха которой Тетеря изошел бы слюной, он приступил к работе. Но не успел он закончить с первым блоком, как «годки» завалились в конуру поста и реквизировали весь неиспользованный спирт «на нужды         
подготовки к ДМБ.
 - А контакты как чистить? – удивился Серый.
 - Суконкой потрёшь, и так сойдёт, – ответили «хищники» и, захватив вожделенную «добычу», смылись. Видимо, такое использование «шила», как здесь называли спирт, было обычным явлением. Аппаратуру на крейсере установили ещё, когда она только разрабатывалась, в качестве эксперимента, а потом так и оставили. То ли забыли, то ли на всякий случай. А, поскольку она не сильно нужна, то и обслуживали кое-как. «Ну и хрен с ним», - успокоил себя Серый: «Всё равно в конце недели уеду».
     Уехать в конце недели не удалось. Через три дня крейсер вышел в море на ходовые испытания.
     Весенняя Балтика ухитрялась раскачивать на своих волнах даже такую громаду как крейсер. В помещении боевого поста, где они сидели по «готовности № 1», было жарко и душно. Серого укачало и мутило так, что он с большим трудом удерживался от того, чтобы не припасть к «обрезу»-ведру, и не вывалить туда всё содержимое желудка, а заодно и все свои потроха. «Годок»- дагестанец, с вполне русским именем Ваня, глядя на его мучения, сжалился: «А хочэшь, я тэбя вылечу?» «Хочу», - выдавил из себя зеленоватый Серый, сдерживая очередной спазм. Ваня достал из кармана пузырёк, который они реквизировали во время техобслуживания. На дне ещё оставалось… «Годок» выплеснул содержимое в крышку от реле и добавил туда опреснённой воды из графина. «Пей», - протянул он импровизированный бокал Серому. Тот взял его в руки. Спирт, смешавшись с водой, нагрелся и пах мерзопакостно. Серый едва сдержал очередной    .
спазм. «Пей, «салага»!», - рявкнул «годок» и Серый опрокинул содержимое в себя. Сильно разведённое водой «шило» имело небольшой градус и омерзительный вкус. Попав внутрь, эта гадость тут же спровоцировала реакцию, и он опрометью бросился к «обрезу».
Вывернуло его капитально, но, тем не менее, помогло. Морская болезнь отступила.
 - Полегчало? – с участием спросил Ваня.
 -  Ага, – ответил Серый, сплёвывая тягучую слюну.
 - Тогда, вынеси «обрез» и смени Миколу на вахте, а то «готовность раз» уже отменили, а мы здесь с тобой как два «карася» на вахте сидим.
 - Не «годковское» это дело, – добавил Микола.
*Леера – поручни у лестницы-трапа.
* Наступить на комингс-порог на корабле, это гарантированная шишка на лбу. Так что, не наступать на комингс не традиция, а техника безопасности.
     Крейсер утюжил серо-зелёные волны Балтики. Серый, но уже не зелёный, стоял вахту «четыре через четыре», «годки» всё-таки иногда отпускали поспать, и радовался, что с вахты его не сдернут на какие-нибудь работы, а после вахты будить его не положено – отдыхает, согласно Уставу.
     Но, однажды его всё-таки разбудили. Дневальный по кубрику  ласково двинул кулаком под рёбра и передал приказ: «Бегом на пост. Командир БЧ зовёт».
     На посту, кроме понурившихся «годков», находился красный от ярости кап-три.
 - Что это? – грозно спросил он, протягивая Серому релюху.
 - Реле, – ответил Серый.
 - Ясно, что реле, – взъярился кап-три: «Почему контакты не чищены!?»
Серый молчал, опустив голову. «Годки» стояли, также понурившись и отводя глаза.
 - Ты ТО делал? – грозно спросил командир БЧ.
 - Так точно, – Серый понял, что  придётся выкручиваться самому.
 - Спирт для ТО получал?
 - Так точно, только…
 - Что «только»?
 - Я его пролил. Случайно.
Кап-три  скосил глаза на понурых «годков»
 - Точно «пролил»?
 - Так точно.
 - Тогда трое суток за невыполнение служебных обязанностей.
 - Есть трое суток, – ответил Серый.
     «Губы» на крейсере не было. У причала возили проштрафившихся в гарнизонную, а в море для них имелся карцер, в котором и оказался Серый. Крохотный отсек, где-то в глубине огромной туши крейсера, с металлическими переборками, дрожавшими и гудевшими от работы двигателей, без отопления и со шныряющими по углам жирными чёрными крысами. Серый мерил карцер шагами. Три шага в одну сторону, три в другую, пытаясь согреться и, одновременно распугивая наглых и хвостатых трюмных обитателей. В голове свербела мысль, что если бы не… , то уже завтра он должен был закончить стажировку и вернуться в «учебку», а теперь…
     Трое суток отсидеть ему не дали. У Ваньки «резко подскочила температура», а Микола, по Уставу, в одиночку вахту нести не мог. Требовалась смена. И пришлось курсанта из карцера вынимать и срочно отправлять на боевой пост – службу нести.
     После смены с вахты, куда он был отправлен прямо из карцера, Серый спустился в кубрик, но забраться в койку не успел. Опять дневальный: «Иди в «шкеру», «годки» зовут». В «шкере», за двойным бортом, в вольных позах сидели несколько «годков», среди которых был и «больной» Иван. Старослужащие расслаблялись, попивая чай с галетами из НЗ.
 - Заходи, «баклан», гостэм будэшь, – пригласил его Иван. Серый вошёл, а «годок», как бы рекомендуя его своим корешам, продолжил: «Ты, канэчно, «баклан» и «салага», но мужик правильный. Паэтаму, на. Носи.» И протянул Серому погоны… чёрного цвета.
     На крейсере народу – полторы тысячи. Всех не упомнишь. Большую часть времени Серый торчал на вахте, а между вахтами, если и передвигался по коридорам и кубрикам, то уже без голубых погон, как бы говорящих крейсерским «годкам»: «Пни его, ату!», а это было намного легче. Нет, никто не освободил его от вахт, приборок и хозработ – всего того, что составляет быт молодого матроса, несущего службу за себя и за «того парня». И гоняли его, и пинки получал, но уже не как особо выдающийся «баклан», а наравне с остальными «салагами». К тому же, со своими «салажачьими» обязанностями он справлялся, вахту нёс безропотно и грамотно и поэтому, «годки» его зря не гоняли. А уж когда он Ваньке в альбом нарисовал их крейсер, перерисовав его с фотографии в корабельном  музее, то жизнь окончательно наладилась. Служи себе в своё удовольствие и всего-то через год тебя перестанут стричь наголо и гонять «дучки дрючить», а через полтора и в очередные наряды начнут ставить только с твоего согласия, а там уже и до ДМБ недалеко. Всего-то и делов на два с половиной года. Но именно этот срок его теперь и не устраивал. Он понял, что дурдом здесь повсюду и его допризывное желание служить три года казалось ему, по меньшей мере, смешным и наивным. Нет, только два! И чем быстрее наступит этот «дембель» или «ДМБ», какая к чёрту разница, тем лучше. Поэтому, когда после ходовых прогонов крейсер ошвартовался у причала, он, сердечно попрощавшись с новыми корешами, покинул его борт с твёрдым намерением сделать всё, чтобы нога его никогда больше не ступала на трап корабля военно-морского флота.

     Видимо решив, что после стажировки он стал совсем большим и взрослым, добираться в «учебку» его отпустили почти самостоятельно. Только мичман из их БЧ – 4 проводил до вокзала. Причём, пока ждали электричку, сам предложил попить пивка, и был очень удивлён отказом Серого. Мичмана на «коробке», которых можно хлопнуть по плечу и предложить: «Закуривай» и прапорщики из «учебки», обращаться к которым нужно было только стоя по стойке «смирно» - это две большие разницы, по выражению старшего сержанта Дыбенко.
     Так что на КПП учебного отряда «Пшеничное» он появился с опозданием на четыре дня, один и переполошил народ не только тем, что припёрся сам-по-себе, без намордника и конвоя, но и тем, что погоны на его шинели были радикально чёрного цвета, а на рукаве краснел штат БЧ – 4.
     Пока он неторопливо, нога за ногу, как и положено «просоленному морскому волку» шёл в роту, кто-то успел сбегать и предупредить корешей. Поэтому, на площадке у тумбочки дневального его встречал весь взвод, у которого как раз было время отдыха перед заступлением в камбузный наряд. Серый завалился в помещение роты в своей обычно-нахальной манере. Небрежно бросив дневальному: «Вольно», как будто тот должен был подать при его появлении команду «смирно», а своим корешам, состроив презрительно-надменную рожу: «Ну что, «бакланы», не ждали?» Радости корешей не было предела. Его обнимали, тискали, хлопали по плечам, со смехом щупали чёрные погоны. Ещё бы, вот уже который день весь взвод в сборе, а его всё нет и нет. А информация, которую Мокей со Стукаловым смогли добыть у ротного, недвусмысленно ясна и исчерпывающа – «задерживается по служебной необходимости». Вот и гадай тут. Хохот, гвалт, шум и гам, за которыми они не услышали, как подошел старшина роты.
 - Курсант Серый.
 - Чяво? – в крейсерской манере ответил он.
Старшина роты покраснел но, сделав вид, что не заметил неуставного ответа, продолжил:
  - Если Вы вернулись со стажировки, зайдите в каптёрку и сдайте аттестат.
 - Да не суетись, мичман, ща зайду… - точно так же по-крейсерски ответил курсант с зашкалившим борзометром.
     Старшина роты действительно носил звание «мичман» и погоны с белым кантом. Более того, в память о своём плавсоставском прошлом, он очень любил, когда к нему обращались именно как к мичману, но годы, проведённые в «учебке», извратили его понятие о субординации. Поэтому, сейчас его гнев достиг предела, лицо приобрело сливовый оттенок и он проревел: «Курсант Серый!!!».
 - Я,  –  он опомнился и перешел на уставной язык.
 - Бегом в каптёрку! О Вашем поведении я доложу  командиру роты.
 - Есть.
     И ведь доложил, крыса каптёрская. Когда взвод вернулся из наряда, в который Серый пошел вместе со всеми, ну как же упустить такой случай и ещё разок не набить брюхо всему взводу за счёт офицерских желудков, его вызвали в канцелярию роты.
     Серый вошел в кабинет и доложил о прибытии. Командир роты сидел за столом с видом грозным и воинственным, слева от него стоял старшина с красной от гнева мордой, справа замполит с презрительно поджатыми губами, а у окна нервно теребил собственные пальцы старлей Чечулин. На столе перед ними лежала шинель Серого с чёрными плавсоставскими погонами.
 - Ну и что Вы можете сказать в своё оправдание, товарищ курсант? – начал комроты и, не дав ему ответить, продолжил свою обличительную речь. В течении последующих десяти минут Серый уяснил, что он самая неблагодарная свинья в этом свинарнике, потому что гордые голубые погоны морской авиации он добровольно поменял на чёрные, плюнув, таким образом, в душу не только всей роте, но и всей морской авиации в целом, включая  и авианосцы. Что более омерзительного предательства их доблестная первая рота не видела со дня основания части, что теперь он никак не может причислять себя к интеллигенции флота, которой испокон века были связисты. Тем более, что под тлетворным влиянием демократии плавсостава, он утратил навыки культурных уставных отношений. Серый слушал внимательно и сосредоточено. Майор говорил долго и убедительно. Завершающая фраза его речи была вполне предсказуема: «Три наряда вне очереди».
 - Есть, – ответил Серый.
 - Можете идти.
 - Есть, – снова ответил Серый. Чётко сделал поворот «кругом» и строевым шагом вышел из канцелярии роты.
     Перед дверью его ждал весь взвод. «Ну, что?», «Ну, как?» - послышались тихие вопросы. Серый изобразил руками движение лыжника, а затем, скорчив рожу из серии «ой, мама, как мне больно», как бы защищая, прикрыл руками ту часть тела, на которой обычно сидел…
 - Курсант Серый!!!
 - Я, – Серый обернулся. В дверях канцелярии стоял командир роты, и лицо его не горело, нет, оно просто пылало праведным гневом, а голос звенел колокольной медью похоронного набата.
 - И ещё три наряда!!!
 - Есть.
 - На Север поедете.
 - Есть.

     Ротный сдержал своё слово и настоял на перераспределении курсанта Серого на Северный флот. Старлей Чечулин попытался уговорить майора сменить гнев на милость, но тот оставался непреклонен перед всеми аргументами взводного. Последние доводы он отклонил с резолюцией: «А ещё раз мне про этого раздолбая напомните, и капитаном в моей роте Вам не бывать».
     Взводный расстроился и отстал. Но больше всех расстроился «дед» Мокей.
 - Какого хрена я тебя готовил? Загонят тебя куда-нибудь на Новую Землю и будешь раз в месяц с аппаратуры пыль стирать!
 - Не бухти, «дед», на Севере тоже люди служат, может и там на что сгожусь.
  - Может и сгодишься, а здесь от тебя больше  пользы было бы.
     Радовался, причём, не скрывая этого, только Исай. Теперь вместо Серого в «учебке» должен был остаться он.

     Так и прописался Серый на тумбочке дневального. С учётом очередных нарядов, получилось вообще «через день на ремень». Не в напряг, дело привычное, но только столбиком стоять скучно, особенно, когда вся рота днём на занятиях и в казарме только дневальная служба.
     Хотя, один разок они развлеклись. Кроме Серого, в наряд залетели Боб и Сынковский. Первый, не просмотре программы «Время» захрапел, а это ай-ай-ай… спать-то спи, но храпеть ни-ни. А второй, «краба загнул». В ВМФ почему-то считается шиком, если эмблема на шапке, в повседневной жизни именуемая «крабом» согнута, а бляха ремня наоборот плоская. Вот сын и «загнул» этого самого «краба» не по сроку службы. Видать борзометр у парня самопроизвольно вырубился. Дыбенко это дело засёк и борзометр включил… ударом кулака по лбу так, что злополучный «краб» опять стал плоским. А Сына в наряд отправил, чтобы не забывал вовремя предохранители у столь ценного и важного прибора проверять.
     И вот теперь они маялись в наряде. Со скуки врубили в ленинской комнате радио на полную катушку, а там Алла Пугачёва с «Песенкой первоклассника»:
                Нагружать всё больше нас
                Стали почему-то…
                Эта армия для нас
                Вместо института… - подхватил Сын, а Серый продолжил:
                … Нам сержанты задают
                С вводными задачи…
                Ну а наш геройский взвод
                Над задачей пла-а-ачет … - закончил Боб и дальше хором:
                То ли ещё будет, то ли ещё будет,
                То ли ещё будет ой-ой-ой…
Посмеялись, а потом взяли и всю песню переделали. Покумекали своими бестолковками и решили устроить «дедам» подпольный концерт в честь грядущего приказа об увольнении. Небольшой такой, номеров пять-шесть, чтобы не засыпаться.
     После наряда и занялись. Сколотили творческий коллектив из особо выдающихся и просто талантливых. Порепетировали втихаря. И как-то, после отбоя, устроили выступление прямо на главной палубе. Хор мальчиков-нарядчиков с «Песенкой курсанта», восточный факир Федя, борьба нанайских мальчиков с телеграфным аппаратом, аттракцион неслыханной борзости и пародия на замполита под названием «Лекция о международном положении». Все номера подогнали под быт «учебки». Даже факир Федя доставал из чужих карманов не традиционных голубей и кроликов, а горбушки хлеба и заныканые сигареты, а из уха «деда» Мокея извлёк сам приказ об увольнении. На репетиции Серый вошёл в раж и придумал большую часть всех шуток и реприз, за что и был единогласно выбран ведущим концерта. Но, как назло, именно в этот день он опять заступил в наряд, и вести концерт пришлось с тумбочки дневального. А что, так оказалось ещё смешней. Рота ржала так, что даже дежурный по части позвонил и поинтересовался: «А что это в первой роте происходит?»
     Но самое интересное, что на следующий день, по дороге в столовую, когда Дыбенко подал команду: «Запе-вай!», рота дружно заорала: «Нагружать всё больше нас…». Так и чеканили шаг, распевая:
                А у нас стряслась беда
                Взлёт-посадка снова.
                «Дед» Мокей  в мои года
                Не видал такого.
                Я ложусь в двенадцать спать,
                Силы нет раздеться.
                Вот бы сразу «дедом» стать,
                Чтобы разбалде-е-еться…


     В конце марта сдавали выпускные экзамены. Причём, Серый периодически шёл на экзамен, прямо с тумбочки дневального по роте. Спасибо командиру роты, столько нарядов надавал, что дай бог до конца «учебки» рассчитаться.
     Взвод экзамены сдал блестяще. Комиссия из штаба авиации флота осталась очень довольна. Они уже готовились вешать себе на грудь новенькие значки «Специалист 3 класса», как грянул гром. Начальник связи флота, всего флота, а не только авиации, засомневался в компетентности комиссии принимавшей экзамены. Ну, не может весь взвод сдать экзамены на «отлично».
     Поэтому в Пшеничное прибыла ещё одна комиссия, из двух военных и одного штатского, встречать которую командование учебного отряда вышло в полном составе и при парадной форме одежды. Повторные экзамены решено было не проводить, а сделать выборочную проверку. Контр-адмирал наобум ткнул пальцем в список взвода: «Этот, этот и этот». Власов, Исаев и Серый. Старлей и сержанты вздохнули с облегчением. Выбор пал на лучших. Уж эти не подведут.
     И они не подвели. Боб делал регламентные работы со скоростью, превосходящей человеческие возможности. На глазах у изумлённой комиссии, он ухитрился побить свой собственный восьмисекундный рекорд, делая проверку линий за шесть секунд, и это при нормативе в двенадцать. Исай шпарил инструкции и технические описания как из пулемёта, вдоль и поперёк. И никакие каверзные вопросы типа: «Товарищ курсант, а Вы уверены в правильности ответа?» не могли сбить его с толку. Серый тоже не посрамил взвод, а поскольку он был последним в списке, то и завершающий удар, убедивший комиссию в высоком качестве подготовки выпуска, достался ему.
     Когда, отбарабанив ответы на все вопросы, которые ему были заданы, он доложил, что «курсант Серый ответ закончил», а комиссия удовлетворённо захмыкала, старлей набрался смелости и заявил: «Но это ещё не всё что они могут, товарищ контр-адмирал». «Куда уж больше для срочной службы?» - удивился гражданский, а контр-адмирал благодушно добавил: «Ну, если ещё чего-то можете, то удивляйте».
 - Есть. Курсант Серый.
 - Я.
 - Вхождение в дуплексную связь. Восемь абонентов. Работа «вслепую».
 - Есть, – ответил Серый и снял бескозырку.
«Дед» достал из кармана уже потёртую от частого употребления чёрную ленточку и завязал ему глаза. Серый начал работать. Но это был ещё не последний сюрприз старлея:
 - Курсант Серый. Вводная – Вы ранены в правую руку, работать можете только левой.
И Серый, демонстративно заложив правую руку за спину, закончил вхождение в связь «одной левой».
     Комиссия была в шоке. Контр-адмирал не скрывал своего удовольствия: «Молодец, курсант! А что, старлей, кто-нибудь ещё во взводе так может?»
 - Все, – скромно ответил старлей, мысленно ковыряя дырочку в погоне под очередную звёздочку и прикидывая хватит ли водки, чтобы обмыть очередное звание или придётся доставать из НЗ «шило».

     А на следующий день после этого, знаменательного для четвёртого взвода события, на вечернюю поверку перед строем, как обычно, вышел Дыбенко. «Р-р-рняйсь! Смир-р-рно!» - в своей обычной манере рявкнул он. «Рота, слушай приказ командующего Вооруженными Силами Советского Союза…». И зачитал приказ Устинова об очередном призыве на действительную срочную службу и, соответственно, об увольнении в запас тех, кто свой срок уже отслужил. Рота выслушала всё это в торжественном молчании, а когда старшина, теперь уже старшина, Дыбенко закончил: «Поэтому, товарищи «салаги», поздравляю Вас с присвоением очередного флотского звания «карась!», шеренги роты «выразили свой восторг громким троекратным «ура», да так восторженно, что казалось, старые немецкие стены сейчас не выдержат и рухнут.
     Когда же эхо от криков утихло, старшина снова удивил роту. Вместо того чтобы начать перекличку, он скомандовал: «Р-р-рняйсь! Смирно! Матрос Сынковский!»
 - Я!
 - Ко мне!
 - Есть!
Сын строевым шагом  вышел из строя и замер перед старшиной.
 - Проводите поверку! – отдал тот свой последний приказ и протянул Сыну листы со списком роты, в которые он так не разу и не заглянул за всё время учёбы.
     Традиционно вечернюю поверку проводил «замкомвзвода-один» и этим своим последним приказом, теперь уже «гражданский» Дыбенко неофициально передавал свои обязанности преемнику.
     Сын ответил: «Есть,» - взял листы и повернулся лицом к роте. «Рота, р-р-рняйсь! Смирно!» - пока ещё он немного уступал старшине в мощности рыка. «Слушай вечернюю поверку! Первый взвод. Авдеев!»,. «Я!», «Борисов!»,. «Я!», «Боровиков!», «Я!» - начал он перекличку, так же как Дыбенко, не заглядывая в список. Дело чести! Традиции следовало соблюдать.