Централ, Пересылки, ШИзо и о голодовках

    Тюрьма во Владимире – Централ. Так как это один из тех конечных пунк-тов, где находятся приговорённые к тюремному наказанию. Наиболее значимых, наиболее секретных, наиболее изощрённых мест отсидки .
    Не надо путать, к чему приговорили, к тюрьме или лагерю. Или «вольному поселению»? (Словосочетание-то! Очередная кривая усмешка нашей «пенитенциарной системы» и её профессиональной лексики: «приговорили к вольному поселению»). Но, оказывается, перегородки этих мест лишения свободы, всего лишь легко преодолимая завеса. Преодоления в сторону ужесточения режима. Обратный путь весьма проблематичен.

    Во Владимирском Централе содержались (были спрятаны) и люди, попавшие в руки большевиков по нелегальным каналам. Министерство Абакумова (МВД, а до него – ОГПУ, НКВД, после него – КГБ) занималось «изъятием» людей не только в самом СССР, но из любой точки мира. Если акция по уничтожению кого-либо требовала не просто смерти «объекта» (как, к примеру, многих деятелей искусств, религиозных иерархов, политических деятелей «ленинской гвардии», или того же т. Троцкого), но необходимость содержания в «сталинской мышеловке» тюрем для какого-нибудь будущего использования, то такого человека без суда и следствия содержали во Владимирском Централе (или кое-каких других «спецах») под номером, заменяющим личные данные.

    Я был удостоен откровенными рассказами Андреева Даниила Леонидовича о десятилетнем его пребывании в этой страшной тюрьме. А он сидел там со многими интересными людьми. Ну, к примеру, с императором Манчжурии Пуи, как я уже упоминал. Я также рассказывал о своём друге, воре "в законе", который был заточён в этот централ на всю оставшуюся жизнь, но избежавший этой участи, и поведал о нравах этого места в прекрасном городе Владимир, на улице Ленина, дом № 80. Знающих прошу уточнить.
    
     Чтобы попасть в место указанное в приговоре, надо пройти через транс-портировку по «пересылкам». Везут «воронками» и вагонзаками, а то и гонят «пешедралом» (колонами по пять зэка в ряду) в промежуточные распределительные пункты. Эти пересылочные тюрьмы были хорошо и давно известны невольникам. О них слагали легенды, пели песни. В одних можно было расслабиться, в других – ждал тебя кошмар бесчинства.
   
     Многие «пересылки» заодно были и основным местом отсидки срока. Кому-то надо же было там работать, в тюремной обслуге? А у некоторых срок до того был маленький, что таких и «этапировать не было смысла». «И здесь досидят». Хотя  лагерь – другой мир, с другим режимом содержания. Ты можешь проводить гораздо больше времени на жизненно необходимом тебе «свежем воздухе», а в тюремной скученной с туберкулёзниками камере иные порядки, режим и обстановка. Так в тюряге прогулка (вкупе с теми же туберкулезными сокамерниками), от силы, час (как правило – полчаса, 20 минут), но это никого не беспокоит, никто на это не обращает внимание. Ты не человек, ты – единица зэка. Тебя используют там, где от тебя больше проку. А ведь ни безликих людей, ни маленького срока не бывает. Тем более в стране, где, коль увяз коготок однажды в «правосудии», то значит – навсегда пойман в сети браконьеров.
 
     Есть некоторые, кто упирается, наотрез отказывается от этапа из тюрьмы в зону, чувствуя, что за ним ходит смерть «за  грешки». И, если таковые угодили чем-то людям в хозяйских погонах, то их «прихоть», могут и уважить, живи – не хочу. Таким образом, формируются камеры хозобслуги и блатников. Большие воровские авторитеты содержатся в отдельных камерах, где хорошо питаются и пользуются неслыханными вольностями. Во всех Централах есть и пересылочные корпуса: за одним забором  («всё в одном бачке») – дешевле. Но, если в одной и той же тюрьме существуют разные режимы, то живодёры там одни и те же.

     Я неоднократно говорил, что любая камера как раскрытая книга. Только надо научиться её читать. Входя, обрати внимание на стены, пол, потолок, окно, двери. Понюхай воздух. Осмотри лежанку. На стенах, рано или поздно, проявятся различные надписи. Это – кроме следов крови (а она всегда здесь человеческая, различаясь лишь тем, пропущена  она  через клопов, или непосредственно бившая из резаных вен страдальцев; кровь от побоев смывалась более тщательно и непосредственно сразу после экзекуции). Надзиратели не могут всё увидеть, они не смотрят в одну точку часами, и для них не открываются все тайны камеры. Вот ты обнаружил, что «Пегий ушёл на Воркуту». А здесь выцарапан приказ: «Алмаз – сука» (значит его надо «замочить»). Слова еле читаются поначалу, но потом горят и кричат. Я тоже не удержался и однажды в ШИЗО оставил: «Цел;ю стены, в которых провёл 100 суток». Прошлые записи – не для «наших». Моя – поддержка своим, которые ещё не знают, что всё выдержат. И ещё останутся силы.
 
     ШИЗО – штрафной изолятор. В тюрьмах это зовётся карцером. ШИЗО непременная принадлежность любого лагеря.

     Смотришь на окно в ШИЗО, где отбирается всё курево вместе с верхней одеждой, и, к радости, видишь, что в форточке нет стекла. Обмызганный картон. Это счастливый подарок судьбы, твоё богатство: есть бумага для самокрутки. А махорочку надо поискать внимательней. По углам и около стен можно найти отдельные махринки. 15ти махринок достаточно, на худой конец. Уже можно глотнуть дымка. Но что это за крохотная мусоринка, щепочка, чуть больше щели между половицами? Приподнимаешь и, действительно, это послание от прежних обитателей камеры. К щепочке прикреплена нить. Ведёшь её по щели к более широкому отверстию, то ли мышиному, то ли самодельному, в другом конце камеры. Вытаскиваешь кисет, «заначку». В нём обломок грифеля, кусочек стекла или «мойки» (лезвия бритвы), есть и табачок. Немного, но радости сколько!
     В камеру стремись пронести всё, что можешь. Выносить ничего не надо. Спрячь («заныкай»). Вот и тебе, благодаря этому неписанному правилу, можно сейчас закурить. Спички не нужны. Нужна вата. И умение «катать вату», так в камерах по первобытному, трением, добывается огонёк. О том, как это делается, смотри отдельный рассказ. На ночь выдаётся твоя телогрейка вместо матраса, одеяла и подушки. Используй, как хочешь. Утром её отберут. Но какой же ты зэк, если не добыл себе из неё вату для катания? Бумагу отслои от картона, который в форточке. Ты осмотрел крышку параши? Высушил её? Если её вообще нет, или она совсем гадкая, умудрись катать подошвой обуви. Это намного трудней, чем крышкой параши, но чего не сделаешь, чтобы закурить? Закурил? Дым выпускай по стене, тогда его не будет видно через глазок надзирателям. /Дым стелется по поверхности стен, а не клубится в пространстве камеры./
     Если же по запаху определят, то вали на предыдущих, кто сидел здесь до тебя. Надзиратели не проговорятся (а может, всё-таки проговорятся?), кто же и когда здесь сидел. Ты давно заметил самое позднее положение передвижного приспособления на слове «Правила» (вспомните, я писал уже о календаре) и знаешь, что камеру покинули, предположим, в среду, а сегодня тоже среда. Но та – сегодняшняя среда, или какой другой давности? Если у самого работают все органы чувств (а они здорово обостряются в «экстремальных» условиях) и умеешь анализировать, то узна-ешь. Для чего? А «знание – сила», и когда оно сыграет свою роль, неизвестно, но надо быть во всеоружии такого знания. Все глазки в дверях застеклены. Чтобы обезопасить глаза надзирателя.  Впрочем, стекло может быть и опасно, если «подлец зэк» стукнет по нему «во-время», поэтому, вероятно, сейчас практикуют перфорацию на металлической пластине в «глазке». Попробуй стёклышко испачкать, задышать. Если стекла нет, то в твою камеру можно передать из коридора передачу тонкой колбаской. Или сигаретки поштучно, или кусочки сахара. И пусть шнырь /Мы «шнырями» называли не вольных, или вольнонаёмных, ни, тем более, тех, кто в погонах, а  зэков, сподобившихся заниматься уборкой, топкой печей и тому подобному, прислуживать/ не отнекивается. Он, по сути, – трус. Его всегда можно запугать. А надзирателя – подкупить, или, если он «на крючке» – взять шантажом.
 
     Судьба Анатолия Тихоновича Марченко, на которого я часто ссылаюсь, тесно переплетена с Мордовским лагерем. Как известно он умер в Чистопольской тюрьме в декабре 1986 года сорока восьми лет, объявив смертельную голодовку. Он требовал освобождения всех политических заключённых. Таких требований мы в пятидесятых при объявлении голодовок не выдвигали. Мы приблизились к ним во время восстания, но были жестоко наказаны. А голодовки мы любили объявлять по самым разным причинам. Они все сводились к протесту против условий нашего содержания и злоупотребления властью нашими «перевоспитателями». Мы апеллировали к Конституции СССР и разным конвенциям, которые подписало Правительство страны. (К примеру, Женевской конвенции о запрещении принудительного труда в местах лишения свободы). Pacta servanda sunt – «до-говоры должны соблюдаться» - так афористично назвали римляне один из древнейших принципов международного права.
   
     Цитата из Солженицына: «В 1964 г. (Мордовский лагерь) один молодой зэк узнал, что кажется в 55 г.,  кажется, в Женеве было подписано соглашение о запрещении принудительного труда в местах заключения, и отказался от работы. Получил 6 месяцев одиночки. (3-2, стр. 179).

     Никто не сомневался, как я когда-то, в лживости и двусмысленности па-раграфов Конституции. (Повторю: всем известные посулы свобод слова, печати, манифестаций и т.д. читались коммунистами только с присовокуплением слов «во имя укрепления социалистического строя». Всё, что шло вразрез с «укреплением» было запрещено. В этом была сермяжная советская правда и изощрённое коварство).
А вот с конвенциями было сложнее. Но для тюремщиков всё было «по барабану». Докладывали ли они куда  «на верх» о причинах объявления голодовки, о наших требованиях, не известно, но не дожидаясь ответа, нас, после пяти дней отказа принимать пищу, подвергали насильственному кормлению. Заботились о нашем здо-ровье.
     Делалось это так: голодающего связывали (при сопротивлении), заталкивали через ноздрю зонд, и заливали через воронку белую сладковатую питательную жидкость. Обычно мы писали, что, подчиняясь насилию, снимаем голодовку, и начинали есть самостоятельно.

     Был анекдотичный случай, когда где-то вверху сработало, и зэку, который объявил голодовку, пришёл ответ, что его заявление будет рассмотрено, а пока просят набраться терпения. Комичность была в том, что этот ответ пришёл через пару месяцев после объявления голодовки и после снятия её.

     А так, тюремщики любят возню с голодовками. Здесь у них есть строгие предписания. А они рады выполнять писаные параграфы. Объявившего голодовку сразу переводят в отдельную камеру. Это, чтобы не было сомнения, о подкармливании друзьями. После этого при каждой раздаче пищи, открывают кормушку, бренчат посудой, наполняют и выставляют её, спрашивают, не передумал ли? После пяти суток приступают к насильственному кормлению. Унизительность этой процедуры может любого повергнуть в уныние и ярость. Я сам многократно объявлял голодовку, но ни разу не достиг цели.