Письма прошедшего времени. Сороковое, окончание

Котик, привет, история Джека подходит к концу и нужно перевернуть пару последних страниц. Помни, что люблю тебя.

Возле моря 

   Горизонт, кайма моря, песок, волны – всё закруглённо-выпуклое, рыбье, нерезкое, с размытыми границами. Лишь Джек отрывал глаз от голубого прозрачного шарика, пейзаж вставал на место. Стеклянные шары детства. Джек нашёл их здесь, в магазине. Ему нравилось перебирать шары. Разминать ладонь, возвращая огрубелой, старческой коже юношескую чувствительность. А, главное, шары дарили ощущение детского праздника,  волшебства. Мира, который давным-давно жил только в его памяти. И если вдруг шары падали, то весело, упруго, будто смеясь, раскатывались по асфальту, напоминая Джеку всё что произошло с ним.

   Джек жил прошлым. Вспоминал детей, пока не поймал себя на мысли, что путает: Бориса с Яриком, Сашку с Артуром. Былое  перестало распадаться на детали, слилось в одну сплошную, тёплую ленту. Ему везло. Он проживал жизнь раз за разом, затрачивая себя так, что у организма не оставалось сил болеть. Джек дряхлел счастливо, принимая такую старость как должное, в оплату произошедших с ним бед.

   Прогресс, принося комфорт в повседневность, безжалостно быстро разрывает связь детей с родителями. Современность не перина, она жестка. Бог выдаёт человеку слова и понятия по мере усваиваемости. Он торопится. А мы не в состоянии переварить заданнное. Означает ли, что у Бога есть время? Нет. Время важно для нас. Как любящая мать перекармливает дитя, Всевышний награждает нас словами и смыслами, которых зачастую не понимаем, о которых не задумываемся. От пустого употребления слова слюной стекают по подбородку, превращаясь не в строительный материал - в воду. Впрочем, и слова, называя, не меняют совершенного, лишь определяют или задают его.

   Дождь, косой, ледяной, октябрьский вот-вот уронит на траву последние яблоки, и придёт поздняя осень. К чёрту, не буду убирать с веранды кресло, оно всё равно проживёт дольше меня. Зато в декабре, если ударят морозы (ведь может повезти, а?), холод разгонит небесную смурь. Как приятно будет, закутавшись в одеяло, сидеть на террасе, попивая из большой кружки глинтвейн, по-американски возложив ноги в шерстяных носках на плетёный, серый от старости стол! Прямо молодость! Так, кутаясь в плед, размышлял Джек, наблюдая, что пузырятся, раздуваясь от собственной важности, тёмные, стального цвета лужи.

   К обеду облака стали рваными. Дождь прекратился. Выглянуло солнышко и сгладило неуют осени. В душе зазвенели колокольчики. Так всегда происходило перед концертом. Будто кто-то вживил в тело невидимый камертон. Джек оделся, вышел на улицу. Сегодня он увидит её, а значит будет снова масса причин для жизни и радости.

   Как обычно, встретились перед клубом. В зале сидели люди, сверкали лампы и было слышно, как готовится к представлению оркестр. Сладостный миг начала чуда. Его хотелось смаковать, длить бесконечно. Джек, не решаясь заговорить, взял незнакомку за руку. И увидел изумительной красоты браслет: сидящие на виноградной лозе два сплетённых в поцелуе голубя. Мысленно Джек ахнул. Нечто подобное, когда-то он мечтал подарить сначала Галке, а потом Мелкой. Но, увы, нигде не сталкивался со столь тонкой работой мастера. А размениваться на ерунду не хотелось.   

   Заметив его волнение, незнакомка наклонилась и прошептала, как бы по секрету: «Подарок покойного мужа. Надела специально для Вас. Вы мне тоже очень симпатичны.– и женщина обняла Джека.

- Ах, пойдёмте скорее, обожаю их музыку!

   Как всегда, зал был заполнен, дай Бог, на четверть. Как всегда, вместо лиц Джек видел  световые пятна. «Надо будет провериться, сходить к окулисту», – пронеслось в голове. Маэстро за пультом обернулся к ним как к старым знакомым, приглашающе кивнул, взмахнул дирижёрской палочкой и… Хоровод звуков, как мама, обнял Джека.

   Спустя некоторое время Джек с удивлением обнаружил, что сидит один, а его спутница находится на сцене, первой скрипкой. Нежная радость переполняла Джека, он светился музыкой. Он встал и пошёл туда, где сидел оркестр. К ней! Взошёл на подиум. Место подле незнакомки оказалось свободным. На стуле лежала скрипка. Джек взял в руки инструмент так, как будто делал это всю жизнь и заиграл. Да, так вдохновенно, что сразу стал первой скрипкой этого удивительного оркестра. Он пел миру свою песню, о маме, о том, как маленьким мальчиком бегал на пруд ловить карасей, о первой любви и первой двойке, о том, как врал, мыл полы и родилась Саша... Это был увлекательный рассказ. И, слушая, музыканты и она плакали, по лицу маэстро тоже текли слёзы, но он улыбался, и подбадривал Джека: «Давай, давай парень, ты можешь, сегодня твой день!»

   И Джек играл. Играл безумно, божественно, вечно! Пока не заметил, что летит высоко-высоко, а под ним клином на юг идут гуси. Заметил и проплывающий внизу сад, налитые алой кровью яблоки, и словно дремлющего в кресле старика на террасе... Сладко жить и сладко умирать. Вовремя. Всё оказалось так просто, так легко, подумал Джек...

твой, д.Вадим.