Последняя осень

Палая листва жалобно шуршала под ногами. Ветер стонал в  ветвях и обрывал  последние листья. Это была её последняя осень – настоящая, живая и прекрасная…
А всё он – мальчишка с честными голубыми глазами, горячим сердцем и ворохом чувств, самых обычных для его семнадцати лет.
А ей двадцать три – и жизнь её уже так переполнилась событиями, что, казалось, разбойница-судьба уже не удивит, но у судьбы свои причуды, она умеет  жизнь создать и так же легко разрушить её.
Она шла по парку, загребая ногами листву – и размышляла над своей разбитой жизнью и покалеченной жизнью мальчишки….
«Двадцать три? В семнадцать кажется, что это так нескоро, но я дошла до этого рубежа. И с чем я до него добралась? Одиночество, глупая боль по прошлому и отсутствие будущего. Двадцать три. Уже двадцать три. Ещё двадцать три – а я вдова. И если бы вдова героя, отдавшего свою жизнь во имя спасения других – но нет! Я вдова жалкого никчёмного труса – мне стыдно за то, что я любила его и до сих пор люблю, хотя прошло почти три года. Как же тогда всё глупо вышло….»
Она помнила всё, что случилось в ту страшную, далёкую осень трёхлетней давности. Им было всего по восемнадцать, когда они поженились – восторженные, влюблённые, жаждущие жизни – и так хотели быть вместе до гробовой доски. Уже через месяц он стал другим – вечно чем-то недовольным, в любой мелочи находящим  повод для истерики. А она любила…  Любила и прощала, любила и мирилась, любила и терпела… Ещё через месяц он стал пропадать вечерами, объясняя это учёбой, курсовыми, необходимостью  делать задания с одногруппниками. И она верила, и она ждала, и она не знала, что однажды он просто не вернётся…
Потом друзья рассказали, что та девица крутилась вокруг него ещё до свадьбы, но тогда он был занят только своей невестой – и девица ждала, выжидала удобного момента, как гиена ждёт смерти антилопы, раненной львом, опасаясь напасть на живую. Тогда любовь тоже была жива, но она угасала в его сердце, а любви одной для двоих оказалось мало.
Несколько встреч после размолвок с женой – и он вступил на скользкий путь измены. Девица торжествовала – она почти добилась своего: запутавшийся сам в себе парень легко стал её добычей. Гиена победила мёртвую антилопу…
В тот страшный вечер жена ждала его дома. Позвонил лучший друг – оказалось, муж не у него. Он где-то ещё. Беспокойство жгло её душу: и оно оправдалось – позвонили из милиции. Муж её повесился в ванной комнате своей любовницы.
Отчего там? И отчего вообще он пошёл на крайний страшный шаг? От собственной трусости – в тот роковой вечер любовница радостно сообщила ему, что ждёт ребёнка. Это было, конечно, ложью, но он об этом даже не подумал. «Ответственность» - это слово никогда  не относилось к нему, а сейчас нужно было что-то решать, на что-то решаться. Любовница с ребёнком? Зачем они ему? Плевать он отел на эту некрасивую дамочку с запросами. Жена? Он любил её, но понимал – измены не простит. Он заперся в ванной, обхватил голову руками и посмотрел в потолок – сколько проблем! И он один. А жизнь оказалась сложнее, чем он думал. Взгляд его упал на бельевую верёвку – и выход нашёлся сам собой: так легко, как легко скользнула петля по его не самой мужественной шее…
Он до сих пор стоял перед её глазами – такой, каким она его увидела в квартире своей соперницы: бледный, с посиневшими губами, чёрным вываленным наружу языком и отвратительной бурой бороздой на шее. Этот мёртвый человек, её любимый человек, был так жалок и противен ей в ту минуту, что она прокляла свою любовь к нему. На похоронах она молчала, не роняя ни единой слезы. Она не целовала его,  как это было принято –не  этого мёртвого  труса она любила, а живого, настоящего, сильного….  И была такая же осень – холодная, сырая, гнетущая, навевающая смерть  на всё живое. …
Время шло – и лишь три раза в год ( в день его рождения, день их свадьбы и день его гибели) сердце ухало в груди глуше, чем обычно, тупой болью отдаваясь по всему телу.
Стоял сентябрь – была пятая годовщина их свадьбы. Сегодня было особенно горько, так горько, как не бывало ещё ни разу с того самого дня, как она увидела его мёртвым в чужой квартире.
Свинцовые тучи затянули небо – оно грозило вот-вот разразиться  страшным ливнем, а пока развлекало себя мелким промозглым дождём. Она шла с кладбища под чёрным зонтом – одетая в чёрный плащ, чёрный шарф – и если бы не ярко-рыжие волосы, то прохожие легко  приняли бы её за саму смерть…
Порыв ветра сорвал с её шеи шарф, бросив его точно в руки мальчишке, сидящему на лавочке с розой в руках.
- Это ваше? – поднял он глаза на подошедшую девушку.
- Да, - ответила она и осеклась: на неё смотрел парень, так похожий на того, кого она навещала ан кладбище… Те же ясные голубые глаза, чуть смущённый взгляд из-под чёлки…
Она тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение,  отчего её кудри рассыпались по плечам, но парнишка никуда не исчез, только смутился ещё больше и протянул шарф.
- Спасибо, - и она повернулась, чтобы уйти.
И вдруг дождь водопадом хлынул с небес, словно ждал этого момента весь день. Она обернулась – мальчик продолжал сидеть на лавочке, всё ещё сжимая в побелевших от холода пальцах мокрую красную розу.
И она вернулась. Просто подошла к нему и сказала: «Идём».
И он послушно пошёл за ней, как собачонка за хозяйкой. Она  потом ещё не раз  ловила на себе взгляд его  голубых глаз, наполненный  щенячьей преданностью и любовью.
Это была странная связь – ни слова о любви не было произнесено вслух, но они оба знали, что она есть: лишь его восторженные глаза, лишь её горячие поцелуи… и роза! Та самая промокшая роза! Засушенная, она стояла в вазе у кровати как напоминание  о том, что этот милый мальчик не плод больного воображения отчаявшейся женщины…
И вот теперь он уходил. Была такая же осень, как и тогда, в день их первой встречи. Она всё поняла по одному его потухшему взгляду – пустому, безжизненному – счастливые глаза умерли.
- Я уезжаю, - просто сказал он, прохаживаясь по аллее, засунув руки в карманы короткого чёрного драпового пальто.
- Счастливого пути, - просто ответила она, не зная, что можно ещё сказать. Осень второй раз  безжалостно забирала у неё жизнь.
- Я поступил в военное училище в другом городе, - попытался объяснить он.
- Не надо объяснять. Ты прав. Тебе нужно учиться. Прощай, - она встала со скамейки, в последний раз поцеловала его, а потом по-матерински погладила по непослушным, вечно торчащим волосам, взъерошила и без того лохматую чёлку и ушла. Просто ушла…
 А он смотрел ей вслед и, и в голубых глазах мальчишки  плескалась совсем не детская боль.
А она вошла   в пустую, ставшую вдруг такой чужой квартиру и взглянула в зеркало. «Здравствуй, старость», - прошептала она и запустила в зеркало той самой вазой, где стояла их сухая роза. Стояла! А теперь рассыпалась в труху… В сухую цветочную труху, бывшую некогда прекрасным цветком – символом их любви.
Любви? Какой любви? Речи о ней  даже не было. Порочная связь с мальчишкой, не более. Он был влюблён? Был. А она? А она искала в нём  того, ушедшего… Того, на кого он внешне был так похож… И себя. Она искала в этом мальчишке себя – такую же восторженную, такую же влюблённую, такую же юную….
А теперь такую одинокую. Всю ночь её мучили кошмары – страшное переплетение судеб  двух главных её мужчин достигло критической точки: то она прощалась с мужем в парке, то хоронила мальчишку…
Через неделю мальчишка безрезультатно звонил в её дверь. Тишина. Никого. А должна быть дома…
- Нет её, - сказала соседка, поднимавшаяся по лестнице.
- А где она?
- В психушку её забрали позавчера….  Ополоумела…
Роза – красная роза, родная сестра  засушенной год назад, - выпала из его дрожащих пальцев.
- Где?
- Не ходи к ней, - посоветовала старушка. – Забудь, недолго протянет.
- Но…
-Иди, говорю!
Мальчишка вышел из подъезда. Стояла мрачная жестокая осень. Теперь он точно знал, что она последняя…