Мария Глава 2 Ссылка

2
               
       Дома Катю ждала новость. В городе  начались аресты пособников и семей офицеров белой армии контрреволюционного казачества, горских всадников и промышленников.    Забирали даже детей и отправляли в Сибирь.  Нефтепромыслы и завод были  переданы Советам.   Рабочие нефтепромысла и  завода, принадлежащего  Искандеру, были недовольны новыми порядками советской власти: за работу не платили, специалистов изгнали, тарой не обеспечивали, тащили и продавали всё, что нравилось. Рабочие всячески препятствовали разграблению собственности уважаемого князя. Прислуга, оставшаяся  в родовом имении и в управлении на промыслах, бескорыстно выполняла свою работу, оберегая и предупреждая Гаджи о погромах. Но делали это с опаской. Сотрудники ЧК имели полномочия расстреливать на месте за саботаж.  Гаджи понял – ничего не сохранить, и решил не  ждать ареста, а отправиться в бега под чужим именем и затеряться на просторах большой России.    Это же решение «как быть», он предложил и Кате.
. – Я никуда не побегу. Как я смогу затеряться с детьми?    И ты,  никуда не побежишь! Поймают – хуже будет!   А если князь пришлёт за нами? Где ему искать нас? – Катя взволнованно ходила по комнате. – Он велел выжидать, даже если нас сошлют. Нас не могут убить за то, что мы имели своё хозяйство, как все в Европе, и много трудились. – Поездка с мужем на отдых на Капри в 1910 году, сильно изменила убеждения Кати на свободные демократические.
 –  Искандер защищал царя и Россию, он никого не убивал. На его руках нет  крови. – Продолжила она. – Убить нас могут только бандиты по злу или по недоразумению. Надо вести себя так, чтобы у них не было поводов для зла. Посмотри на народ.  Они все верующие, православные с крестами на шее, а глаза – безумные. Убьют любого, на кого укажут авантюристы.  Так бывает только при массовом психозе. Народ становится неуправляемой толпой. Искандер рассказывал мне: «Нет ничего страшнее, чем психоз на поле боя. –  Или победят в проигрышной ситуации. Или побегут в явно выигрышной».  Господи,   сохрани нас! Может  нас оставят живыми. Если же  нам суждено умереть, то лучше умереть в России.  Если же нас  сошлют в Сибирь, то это всё-таки не смерть. И князь  будет знать, где нас искать. Ты не можешь   бежать, ты нам нужен! Когда-то ведь, всё это кончится. –
     Катя невольно высказала программу всей будущей жизни для всех родственников, которая  у неё вызрела в бессонную ночь.  И, пожалуй, другой разумной программы  выбраться  живыми из хаоса революции – не было. Она не упала духом, не испугалась, не потеряла ум, была рассудительна и решительна. Она оказалась сильнее Гаджи. Её казачье воспитание и характер, соответствующие  прозвищу «Атаманша», проявлялись в трудных обстоятельствах, в  полной мере. И в лучшем виде.
  – Мама! Мы не можем бежать и быть скитальцами, как бедуины, без крыши и коней. Это не для нас. Мы же княжичи! Мы должны подчиниться судьбе и ждать. Мы ведь никогда никому не делали ничего плохого. Нас Бог защитит.   - Почти словами Искандера  поддержала Маша. – Наша задача – выжить. А отец найдёт нас, где бы мы ни были! – С неменьшим упорством  говорила Маша.
      Дети одобряли решение матери и, видя её решительность, всячески поддерживали. 
 – Мама,  ты правильно говоришь. Папа велел быть вместе. Мы не боимся. Будем тебе во всём помогать и не делать глупостей. – Коля явно  повзрослел  и в свои 11 лет, входил  в роль хозяина  семьи, желая быть похожим на отца в их разорённой семье.   Катя была беременна и радовалась поддержкой детей.
 – Да, Гаджи. И нужно отпустить всех оставшихся  работников.  Заплати им и распусти. Заплати больше, за два месяца вперёд. Когда ещё они найдут работу. Да и Искандер всегда платил  за время простоя в смуту. Скажи, что с нами оставаться опасно.

        Катю и её детей не расстреляли, но арестовали и отобрали всё, как и они ожидали.  Маша смотрела, как выносят вещи из их дома, как роются в её детских вещах и игрушках, как грубо обходятся с матерью и с ними, как злобствуют мужики, в чёрных кожанках  и галифе в сапоги. Как солдаты в шинелях  с ружьями,  отбирают то, что она взяла с собой.  Страх и  непонимание жестокости происходящего, переполняли  маленькое сердце повзрослевшей Маши. Она тихо плакала, прощаясь с родным домом и сдерживая свои протестные порывы.    
          Их под конвоем отвели и закрыли в большом,   сарае,   без окон и дверей. Там уже   находились другие арестованные.
 – Мама. За что нас посадили? Ведь мы ничего плохого не сделали. 
 – Успокойся.  Ни за что. Мир сошёл с ума. Вся  Европа и Россия помешались на революции. Время такое. Не пускай в душу злобу и ненависть. Бедный народ не ведает, что творит. Грех это. Мы выживем. Раз в сарай, значит, скоро переведут куда-то. – А про себя подумала: «Хоть бы не на расстрел».
    Передачи принимали раз в два дня. В туалет выводили два раза в день. Герасим приносил всё, что было можно. В сарае арестованное казачество из городских чинов охраны царской власти и не пожелавшее бежать, ожидая своей участи, тихо перешептывались: «Советской власти не нужно гордое, самоорганизованное и самодостаточное казачество на юге России. Это опасно, оно должно исчезнуть, как класс. Такому сословию нет   места в новом государстве рабочих и крестьян. Нас либо убьют, либо сошлют в Сибирь, как врагов народа. Скорее всего, сошлют, заодно,  решат задачу  переселения малых свободолюбивых народов  Кавказа осваивать Сибирь. Это классовая борьба. Слышал, что они говорят: «Вы казаки, со своим Стенькой Разиным открыли Сибирь, вы её и осваивайте!» 
  – Мама, нас не расстреляют. Нас  сошлют в Сибирь. – Тоже тихо сообщила подслушанный разговор Маша
 – Будет видно.
     Через две недели их вызвали  и зачитали приговор о ссылке в Сибирь на 15 лет колонии поселения, как родственников и детей врага народа, без права на обжалование и переписку. Не простили. Но оставили жить без прав на свободу, ради  которой и совершали революцию. Про  отца Кати, Бориса Пантелеймоновича, и не вспомнили. Сообщили только, что с её семьёй разобрались красные станичники в Шелковской. Не взбежал этой участи и Гаджи.
. – Я всё приготовлю в дорогу, и, как свободный гражданин, не имеющий претензий от властей, поеду за вами. – Успокоил Герасим Катю.
   В один пасмурный день начала февраля 1921 года, вместе с такими же изгоями новой власти, Катю и её детей посадили в столыпинские вагоны-скотники,  Взяв горсть родной земли,   все отправились в долгий путь из Грозного через всю страну, с юга Кавказа на  Восток Сибири.  Герасим выполнил поручение  князя и купил паспорта на своё имя для Кати и её детей. Теперь он мог ехать за ними в Сибирь, выполнять поручение князя –   служить Кате и её детям.      
 – Благодари Господа Бога, что не расстреляли. Забудь своё княжеское происхождение и имя. Теперь у тебя другая  жизнь, не своя княжеская, а каторжная. – Отвечала Катя на все бунтарства гордой Маши.
     Путь в Сибирь занял без малого семь дней. Не все ссыльные  вынесли «скотские» условия перевозки. В стране  свирепствовал тиф. На каждой остановке из теплушек и вагонов выносили трупы в рогожных мешках. Запах хлорки стойко висел над составом. Мужественная Катя,  с характером лидера взяла на себя управление попутчиками, этим временным коллективом ссыльных. Она запретила без надобности выходить из теплушки всем попутчикам, применив свои атаманские замашки.  Семья практически ничего не ела, кроме нескольких зёрен грецких орехов на завтрак и обед. Пили мало, одну воду из  бидонов.  Было холодно. Чёрные овечьи бурки, надетые на треноги  из палочек, как  индивидуальные палатки бедуинов, да   пропитанные слабым раствором хлорки хиджабы, закрывающие лицо, и пропитанная хлоркой солома  на входе,  образовывали замкнутое пространство. Так и спасались. Бурки обеспечили  тепло  для тел и защиту от заразы. Они же служили спальной и туалетом. Катя набрала в дрогу, для каждого жестяные  чистые бидоны  из-под  керосина с плотными крышками,   наполнила их водой, которые после опустошения служили  индивидуальной парашей на выброс.
               
     В пересыльный пункт –  Мариинский централ в Сибири, состав прибыл холодным пасмурным вечером. Десять столыпинских вагона со ссыльными, отсоединили от пассажирских вагонов, и загнали  в тупик на территории централа. Простояли до утра. Рано утром велели готовиться  на выход с вещами. Простояли ещё час, пока на площадке перед вагонами, появился конвой с собаками.   Всем велели выйти с вещами и построиться. Тренированные собаки охранников злобно лаяли при любом шаге из строя.  Обессилевшая, пропахшая хлоркой, мочой и грязью за долгую дорогу толпа, вытянулась неровной прерывистой  цепью против своих теплушек. Затёкшие за дорогу ноги, некоторым не позволяли стоять. Катя, выйдя из выгона, упала на колени и тут же собаки охранников на длинных поводках кинулись на неё с лаем и рычанием. Оскалив пасти, они щёлкали зубами. Маша и Коля успели поднять мать и загородили её собой, поддерживая с обеих сторон. Её беременность проходила трудно.
  –  Ссыльные! – Вдоль колонны медленно, шаркая ногами, ходил динный рыжий человек, в короткой зелёной шинели, перепоясанной ремнём с плечевыми подтяжками для парабеллума, висящего на боку, и в светлой зимней шапке, явно,  чужих.  И произносил монотонным голосом с акцентом:
 –  Органы охраны диктатуры пролетариата НКВД, выловили и арестовали вас как врагов народа! Своими действиями вы принесли вред рабоче-крестьянской власти и простому народу, а ваши богатства, заработанные не честным трудом,   должны принадлежать народу. Если кто-то имеет украшения, деньги и другие ценности, привезённые с собой, должны выйти и сдать немедленно. Вы прибыли на сортировочный пункт и будете распределены по различным колониям-поселениям Сибири на принудительные работы. Переписка с кем-либо – Запрещена. Побег из мест  поселения карается расстрелом.  Диктатура пролетариата будет и впредь вылавливать врагов народа и сурово наказывать их! – Рослый военный, видимо начальник, грозно, под охраной притихших собак громко и медленно, с расстановкой  произносил свои «приветственные» слова для униженных ссыльных, которые едва стояли на ногах, поддерживаемые своими спутниками. – Кто хочет остаться здесь работать в тепле, в здании, за еду? – Спросил он, прохаживаясь перед шатким строем.
.– А у Вас есть возможность послать запрос на пересмотр  ошибочного приговора? – Слабым, но твёрдым голосом без связи с вопросом, спросил   прилично одетый, интеллигентный  ссыльный из строя у последнего вагона.
       Начальник усмехнулся, подошел к нему,  посмотрел на него сверху вниз, и злобно выругался.
 – Что? Свободы захотелось, разговорчивый ты наш? Что забыл приговор:  «Без права переписки!»  Охрана, Покажите ему наши возможности.
      Трое охранников,  один из которых был с собакой, быстро подбежали к  «разговорчивому», вытащили  его  из строя, ударами сбили с ног,   и поочерёдно, стали избивать  ногами, позволяя собаке  наскоками,  хватать его за лицо и горло, которое он закрывал голыми  руками.
 – Не бейте меня! Не надо! – Катаясь по земле и увёртываясь от ударов и укусов вначале громко, а потом всё тише и тише просил ссыльный.
 – Хватит! – Приказал начальник, когда он почти замолк. – Уберите его!
      Маша уткнулась лицом в живот матери и тихо плакала. Катя опиралась на детей, отворачивая голову Коли от побоища. Весь строй стоял онемевший. Никто не осмелился  произнести и слова в защиту ссыльного.
 – Так будет с каждым, кто вздумает нарушать правила ссылки. – Как-бы заканчивая урок воспитания,  злорадно произнёс начальник.
. – Мама, если мы враги народа, то эти дяденьки палачи народа. Кто же тогда народ?– Съёжившись от страха и заикаясь от плача, закрывая уши от хрипящего умирающего стона избитого, с трудом вымолвила Маша.
 – Молчи. Один уже спросил. Видела, его   куда-то потащили?  Стой и молчи.
    Началась сортировка и распределение. Кого по трудовым, считай каторжным, лагерям на лесозаготовки и рудники. Кого на поселение вглубь Сибирского тракта. Отрабатывать, как им объявили, ущерб, нанесённый стране их котрреволюционной  деятельностью.
 – Мама, нас куда? Тебе нельзя тяжело работать. Они же не знают о твоей беременности. – Маша готова была вступить в переговоры с начальником. За время разбирательства в Грозном,  она научилась добиваться  маленьких уступок и поблажек.
 – Тихо. Молчи. Я сказала тебе, стой и молчи.– Потрепала она её плечи. Начальник отошел далеко в конец строя,  и Катя, чтобы успокоить Машу,  тихо, наклонившись к её уху, прошептала.
 – Герасим должен забрать нас и увезти дальше отсюда. Ещё в Грозном он заплатил следователям по нашему делу. А  здесь, ему сказали,  кому заплатить, чтобы отправили в лучшее место ссылки. Надеюсь, он успел  встретиться и всё решить. –  Рассказала она, что их ждёт
 . –  Откуда ты знаешь? – Тоже шепотом  спросила Маша, успокоившись
.  –  Знаю. Запомни. – Наша фамилия Измайловы, а прежнюю –  забудь
. – А Коля знает?
. – Да. Всё, молчи.
       Прошло много времени. Маша замёрзла. Мать прижала её к животу, грея и её и плод ребёнка. Коля прижался к Маше, согревая её своим телом. Почти все разошлись по разным группам для отправки. Некоторых уже куда-то уводили. Осталось несколько человек.  Наконец прозвучало:
. –  Измайлова Екатерина Борисовна и её дети: сын –  Николай Измайлов  – 11 лет, и дочь  – Мария Измайлова – 8 лет, Вы направляетесь на поселение в распоряжение местного Управления Внутренних дел станции, Ирбей, посёлок  Уяр. За Вами уже приехал представитель. Вам разрешается  взять с собой то, что можете унести.  И – своих детей. – Хихикнул начальник.
      Коля быстро сбросил из теплушки все, заранее приготовленные  узлы вещей, увязанных попарно. Тюки из бурок с завернутыми в них пустыми бидонами, предательски глухо звенели, и    Катя с Машей быстро подобрали их, взвалив на плечи.  Самые тяжёлые узлы Коля взял себе, перебросил через плечо и все трое, согнувшись под тяжестью,  двинулись к воротам, куда указал охранник.   За воротами их уже ждал Герасим с лошадью, запряжённой в розвальни. В них было много сена и тулупы. Все трое обняли Герасима, уложили узлы и, усевшись в сани, закутались в тулупы. Герасим дернул вожжи, лошадь затрусила по рыхлой дороге. 
. – Спасибо, Герасим, я  вовек жизни обязана тебе. – Катя обнимала детей и плакала. Жизнь обретала новый смысл. Ужас униженного избиения беззащитного ссыльного, который она видела на выгрузке, только теперь привёл её в нервную дрожь.
. – Как же холодно, Герасим. – Катя  куталась в тулуп не в состоянии унять дрожь. – Теперь этот холод внутри меня и будет там вечно.   
. – Что с тобой, Катя?
. –  Сейчас на выгрузке жестоко, до смерти, охранники избили человека, нам ссыльным в назидание.
. – Крепись! Нам всем нужны силы, чтобы всё это пережить.
. – Откуда брать силы? 
. – Будем молиться. 
. – Герасим, а куда мы едим? Где мы будем жить? Там есть баня? – Между тем   задавала вопросы Маша, не дожидаясь ответов. Она возбуждённо вертелась, отогревшись в тёплом тулупе, заваленная тюками из свернутых бурок. Катя закрыла глаза. Коля солидно молчал.
. – Всему своё время. – Обобщил Герасим все опросы Маши и та замолчала.
        Жестокие унижения охранников и убогость поездки, которые потрясли Машу, всё с большей силой возбуждали в её сознании, нелепость и непонимание происходящего. Любовь и ласка, из памяти детства, как контраст света и тьмы, давали ей силы переносить эту нелепость. Защищая себя от зла, она искала оправдание и жалела тюремщиков, невольно оказавшихся в этом месте в кошмарном хаосе судьбы страны. «Люди ведь. Они не ведают, что творят», вспомнила она фразу, которую говорила её мать.  Воспринимая происходящее как  страшный сон, и избавляясь от этого страха, она вызывала в памяти картины счастливого прошлого и формировала из них веру в счастливое будущее. В то красивое будущее, которое так настойчиво обещал ей отец. Облик отца всегда стоял перед глазами. Она всё больше осознавала, что дух отца помогает им преодолевать все эти трудности. И это стало её верой.
               
        Гаджи с семьёй, следовавший в Сибирь в одной теплушке с Катей, получил предписание на поселение в посёлок Уяр Красноярской губернии.    Не обошлось без подношений. Катя с детьми и Герасимом,  тоже поселились в посёлке   Уяр, в этом небольшом сибирском посёлке на большой Транссибирской магистрали.   Улицы и дворы, занесённые снегом по пояс, затрудняли перемещение. До железнодорожной станции было километров десять. Посёлок не имел даже  электричества. Вечера коротали при керосиновой лампе. Керосин продавался только на станции. Хорошо, что один бидон с керосином, который брали в дорогу для приготовления пищи и тепла, остался нетронутым. Им и пользовались.
      Герасим, на деньги Кати,   купил домик в посёлке и занялся единственно пользующимся спросом из всех его умений заработком, скорняжным ремеслом: шитьё и ремонт сапог и сумок, шитьё сбруи, ремней и прочих кожаных изделий. Трудолюбивый и  непьющий, добрый и отзывчивый, он  ответственно выполнял все домашние обязанности по связям с внешним миром: дрова, базар, вода, связи со ссыльными земляками и прочее. Но, как и всякий кавказец, в, то, же время, он был свободолюбивым и гордым   человеком в общении с другими.    Катя для него осталась княгиней. Она занималась с детьми их образованием и воспитанием. Школа была на станции. Коля помогал Герасиму. 
     Едва успев обустроиться в доме, Катя  в июле 1921 году     родила    вторую   дочь – Александру, плод любви последней встречи с Искандером в Грозном, и  названную так в его честь. Искандер – Александр – Победоносец. Началась новая жизнь, на новом месте с прежними заботами о еде и детях. Катя заботилась  о новорождённой, и всё свободное время тратила  по уходу за  Шурочкой. Но  молока  у неё  не оказалось, а ежедневная работа   в управлении местной милиции уборщицей не обеспечивала должного ухода. И повзрослевшая Маша взяла все заботы о маленькой Шурочке на себя, и кормление, и питание, и купание и пеленание и делала это с большой  любовью. Николай топил печь, ходил по воду и расчищал небольшой двор от снега. Так и жили, скромно и незаметно для соседей. Лишь вечером, иногда за общим ужином, дети вспоминали отца и мечтали о встрече. Катя не мешала им фантазировать, но после этого долго не могла заснуть. В ожидании встречи с отцом время шло медленно, а дети росли быстро.   
            Весной 1924 года, в посёлке появились два чеченца,  из Грозного. Они  разыскивали  Герасима. Герасим тайно встретился с ними, и они  передали ему записку  об их полномочиях от Искандера. Главную радостную весть они сообщили сразу. Он жив! Про деда Бориса они ничего не знали. В небольшом пятистенном  доме Герасима для них выгородили из бурок дальний угол, и они   поселились там на время.  После радушного приёма с беляшами, что настряпала Катя с Машей, и отдыха с дороги, они убедились, что пришли туда, куда шли: Катя, Коля и Маша ответили на контрольные вопросы.  Коля сбегал за Гаджи. Тот тут же пришёл в дом Герасима. И тогда посланники начали свой долгий рассказ об Искандере.  Говорили они по-арабски. Рассказ был не для посторонних ушей.   Неспешна, дополняя друг друга, с достоинством, и   с ответами на нетерпеливые вопросы  они долго рассказывали, что знали,   про князя.
      «Раньше они работали на промыслах и были знакомы. Человек, пришедший от него, прямо к ним, тоже был с запиской  от Искандера для них. Для двоих, на случай, если кто-то не будет живым.   Они показали Кате эту записку. В ней, почерком Искандера, излагалась просьба к ним, за вознаграждение, съездить в Сибирь, и найти княгиню Катю и детей.  Князь знал, что его семью сослали. Оба чеченца, к счастью, выжили в смутное время гражданской войны, и согласились поехать. Неизвестно было, куда ехать в Сибири.  Это, они за деньги выяснили у местной милиции,  и  посланец  перед отъездом на словах рассказал, всё, что позволил  сообщить князь. Других писем не было. Из осторожности.
        Они рассказали, что Искандер, с тремя верными охранниками, после исхода из Севастополя, прозимовал на «острове смерти» Лемнос в Греции. Весной они  перебрались домой в Ливию, которая стала колонией Италии в    первую Мировую войну. Накануне, в 1919 году старший брат князя, эмир Идрис ас-Синуси, стал эмиром всей Ливии, объединив конституцией две племенные области: Киренаику и Триполитанию.  Эмир отдал князю  Искандеру земли свободолюбивых племен берберов и одну нефтяную скважину на разработку. С прошлого года, князь, используя опыт и связи  торговли и поставки топлива во время своего пребывания на Балканах, стал поставлять нефть в Италию. И берберы приняли его. Он хорошо платил рабочим.  У него новая жена из местных.  Но русскую семью  он не забыл, и отправил  человека на поиски Кати  и детей –  сына Абу Бакира – Николая, и дочери  Мелики – Марии».
. – Теперь, найдя всех Вас,  и зная место вашей ссылки, мы должны вернуться передать ваши рассказы и ваши «подтверждения» о вас.  Мы не хотим здесь задерживаться. – Закончил повествование чеченец постарше.
. – Вы родственники? – Спросил Гаджи.
. – Да. Мы отец с сыном.
. – Какие «подтверждения» надо послать, и кому? – Катя была расстроена растаявшей надеждой встречи с Искандером.
. – «Подтверждения» только для князя. Например, известные ему ваши личные вещи: подарки от него, известные только Вам его телесные родинки и ранения,  привычки Искандера, его слова и высказывания.
     На следующий день, все четверо  ссыльных  сибиряка, подготовили свои  «подтверждения», ранее полученные маленькие подарки  Искандера для каждого, которые они трепетно хранили. Катя указала, в каком месте у Искандера шрам от ранения, и написала записку по-русски: обычное короткое письмо, с обратным адресом, от жены, про себя, детей и их  преданную любовь. В нём был тоже условный знак, известный только ей и Искандеру, ещё по переписке во времена его военных походов в Европейских войнах. Вечером посланцы собрались в дорогу, забрали письмо и «подтверждения», приготовленные Катей беляши и другую   еду в дорогу, распрощались и незаметно для соседей отбыли на станцию.
       Полученные известия об Искандере, особенно весть о его женитьбе, сильно расстроили Катю. Она знала, что это правильно, по-арабски, и не ревновала. Но в глубине души произошёл  надлом:
. «Их встреча перед свадьбой была отмечена знаками судьбы. Душевным порывом   любви с первого взгляда, и, сказочной кражей невесты со скачкой на запад, к счастью, За Солнцем. А теперь их судьбы разошлись, Его судьба движется на запад, за Солнцем и к лучшему, а её – на восток, на ночь, и к худшему. И у каждого долг, словно гиря на ногах.  Встретятся ли их судьбы?». –  Думала она. –  «Ей 37 лет. Униженность и убогость ссыльной жизни, долгая стойкость и ожидание любимого и лучшей жизни, связанной с ним,  вдруг потеряли смысл: она поняла, что не дождётся ни его, ни лучшей жизни. И снимает гирю долга с ног!». Когда силы истекают, кажется, что ничто не спасёт и человек опускает руки. Всякому терпению есть предел.
    И как всегда, в таких случаях спасает только любовь. Катя пустилась в загул. Неволя в ссылке, не сломали её вольный дух. Вольное воспитание терской казачки с характером «атаманши», привели  энергичную  и общительную Катю  в местный Соколовский хор  Уяра.  Она снова почувствовала себя дерзкой и молодой, в окружении поклонников, но с ещё более дерзкими, новыми княжескими нравами! Ей нравилась лихие  песни, и пляски, весёлое и загульное времяпровождение – отдушина в её неудавшейся, не своей жизни.   В этой вихре она пыталась забыть обо всём. «Соколовский хор Уяра, был когда-то знаменит! Соколовская гитара, до сих пор в ушах звенит!...»
        От долгой холодной и сырой работы,   у Кати  заболели  руки и ноги. Подагра выворачивала её суставы. Для успокоения болей, она и пристрастилась к водке.   Герасим, Николай и Маша видели, как  сломалась и падает Екатерина, но и видели, как страдает она по своему   Искандеру, по прошлой   жизни и,  мешали ей пользоваться этой отдушиной, как могли. Катя забеременела, и на последнем месяце, её с трудом удерживали от водки. Оба мужчины трудились на дому, зарабатывая на скорняжных работах,  для выживания большой семьи.      
     В конце 1924 года, в год первых вестей от отца, Катя родила  дочь, слабого ребёнка, которую назвали Серафимой – приносящей вести.  И Серафима стала ещё одной вынужденной, но любимой заботой Маши. Поселковые бабы смеялись в глаза: «Мама  гуляет, а дочь воспитывает»! Маше было 12 лет, но она давно подавила в себе гордыню, и только рассудительно  думала про них: « Не ведают, что творят». На красивую и рано созревшую девушку уже заглядывались парни.
. – Вот мои дети, указывая на Шурочку и Сонечку, говорила она. И поклонники тут же сбегали под её радостный смех. 
        После вестей от отца, Маша напротив, обрела уверенность в возможности их встречи. Масштабы его образования и жизни были для неё примером.  Главное – он   жив и помнит о них! И встреча с ним стала её мечтой и смыслом жизни.
 – «Учиться и  стремиться к лучшему»! – Говорила она себе, интересуясь  сообщениями о Ливии. Но их практически не было. Теперь она поняла, что народ по своему образованию  делится на власть и работников. Отец был князь по происхождению, хозяин завода, «народ-власть» порядочный нравственный человек, дающий народу работу, и перенёсший с ним все лишения Мировой войны. И она, была княжной, хотела учиться в Париже, а теперь она ссыльная, дочь врага народа – бесправный человек. О  чём даже вслух нельзя говорить. А лучше, как твердит мама, вообще  молчать, никому ничего не говорить и постараться забыть. Кто в этом виноват? Народ, обезумевший от свободы, провозглашенной революцией, народ, арестовавший их в Грозном,  и непонимающий, как и она, что происходит? Наверно,  правда, время. Как говорила ей иного раз мама, не определяя конкретного виновника.    
     Маша поняла, что вернуться в прежнее время, в прежнее состояние она уже никогда  не сможет. Надо смотреть вперёд, надо вырваться из нищеты.   И она это может! «Надо быть активным строителем новой жизни». –  Призывали отовсюду лозунги времени.
      Ей, как самой старшей из дочерей в семье, при властной и загульной княгине Екатерине Борисовне, досталась с детства недетская доля старшей сестры-матери и воспитательницы всех сестёр.  Благо, её отчим, Герасим, был непьющим, трудолюбивым и терпимым мужчиной. Несмотря на домашние заботы, Маша ходила в школу и хорошо училась. Она  выходила Серафиму и полюбила её, как свою дочь, как символ живой вести об отце. Трудная, убогая жизнь и желание вырваться из нищеты, заставили Машу научиться шить лёгкую одежду: для детей,  и для себя. Вначале она обшивала всех в своей семье, а затем, даже своих одноклассниц. Это сделало её популярной портнихой в посёлке.      
       Коля,    благодаря   Герасиму,  освоил навыки сапожного дела и работал вместе с ним. В начале 1926 года, в 17 лет, он, как  когда-то,   его отец Искандер,  выкрал в Ирбее, полюбившуюся ему девушку Розу из местных ссыльных, и все стали жить одной семьёй в доме Кати и Герасима. К концу года у них  родилась дочь Катя, названная в честь бабушки  – Екатерины Борисовны.  В доме Герасима стало тесно.  Маша с нетерпением ждала окончания  семи классов, чтобы   уехать из тесного дома. Она понимала, что для неё единственная возможность  вырваться из липких лап судьбы ссыльной девушки «врага народа», из глуши поселения и нищеты существования –  это вырваться в город, поступить учиться и удачно выйти замуж.
      Продолжение следует                25.11.12.