Десять лет спустя

Я никогда не считал себя излишне сентиментальным человеком, но когда в прохладном воздухе чувствуется скорое приближение осени, внутри меня что-то вдруг резко меняется, и в душе поднимается приливная волна ностальгии. Долгими вечерамиособенно тяжело справиться с этой затаённой болью, излечить которую, пожалуй, не способно даже время.
Прошло уже десять лет с того дня, как я впервые получил письмо от Жени из маленького посёлка на берегу Волги. Её письма стали для меня важнее всего, что я до этого момента любил, ценил и уважал в моей скромной жизни. Они заставляли и меня самого становиться лучше и добрее. Благодаря тем письмам я понял, что кому-то ещё нужен, как человек, который всегда, в любую минуту готов выслушать. А слушать я умел.
Приезжая в её маленький посёлок, я очень любил побродить с Женей по улицам, иногда под мелким осенним дождём и частенько опаздывая на свой автобус. Но ради ещё нескольких часов общения я готов был опаздывать. Тогда мы шли к Жене домой и слушали Бутусова, которого она любила наравне с Цоем и Кинчевым. У неё было два магнитофона и несколько кассет и катушек. Но часто мы просто сидели и разговаривали, вернее, говорила она, а я просто слушал, так как был очень застенчивым.
Я не знаю, тяготилась ли Женя моим молчанием, но ей нужен был друг, которому она могла довериться. Она никогда не ругала меня и нмчем не выказывала своего недовольства. Ни разу за все три с небольшим года нашего знакомства. Ни разу, за исключением нашей аоследней встречи в декабре 1992 года. В тот день я видел Женю последний раз в жизни.
Каждый раз, когда я вспоминаю тот холодный зимний день, я не могу дать логическое объяснение некоторым вещам, имевшим место тогда. Самой большой неожиданностью было для меня то, что плейер наотрез отказывался работать в тот день, хотя и до, и после он прекрасно работал, с тем же комплектом батареек. А возможно, это и послужило причиной моего парщивого настроения, которое не замедлило сказаться на встрече.
У меня сохранилась фотография, на которой мы вместе с Женей у меня дома. Фото сделано осенью 1992 года. В тот год Женя поступила в автомеханический техникум в Ярославле, и мы встречались почти каждый день, ходили в кино, слушали у меня дома новые записи. Это mskf наша последняя осень, уже без писем, а частые встречи уже, видимо, не могли передать той полноты чувств, что мы выражали в письмах, каждое из которых в самый активный период нашей переписки было не тоньше четырёх тетрадных листов аккуратным (у Жени) или красивым по мере возможности (у меня) почерком.
Не хочу вспоминать ту последнюю встречу в декабре. Пережить ещё раз то унижение и боль я просто не в силах. Достаточно сказать лишь то, что Женя даже не проводила меня до дверей своей квартиры, которую я успел полюбить за те долгие часы, проведённые вместе, когда я даже боялся иногда открыто посмотреть на неё, а Женя смеялась, пряча добрую улыбку: "Глаза сломаешь!"
Вспоминая наши лучшие дни, не могу не сказать о её дне рождения. Женя пригласила меня в гости. Я страшно волновался. В подарок я купил семь прекрасных розовых роз и подписал открытку. Кстати, с тех пор мне не везёт на цветы. Видно, те розы были единственными цветами, которые я правильно выбрал и подарил тому человеку, который мне по-настоящему дорог.
Женя в тот день была прекрасна как светлый ангел. А я был смущён больше обычного присутствием её подруги Ларисы, её брата и его жены. Меня хватило лишь на один тост, но, думаю, что Женя понимала моё состояние. В тот день мы все пошли к Волге. Было жарко и очень солнечно. И в тот день я тоже чуть не опоздал на автобус. Настроение было великолепное.
А уже через год я сидел на берегу Волги и под мелким дождём писал Жене письмо, так как её не было дома. Это было как раз после гибели Виктора Цоя. Я приехал с магнитофоном, в котором была кассета с моими любимыми песнями группы "Кино". В автобусе на меня все смотрели как на полоумного, но мне было всё равно, так как Цой для меня стал тем, без кого я тоже не мог жить, благодаря Жене. Она привила мне любовь к нему, а также к Бутусову и Кинчеву, которых до знакомства с Женей терпеть не мог. В тот день, купив обратный билет и ещё раз убедившись, что поездка оказалась напрасной, я сел на лавке в автостанции и слушал музыку и тосковал по Жене. Мимо остановки прошла её подруга Лариса, но не подала виду, что знет меня. Это меня ещё больше расстроило, и домой я ехал совсем убитый унылым серым дождём и напрасной поездкой в прекрасный маленький посёлок у слияния Волги и Печегды.
Когда приходит осень, я уже который раз собираюсь съездить туда, где насегда осталась моя душа, но каждый раз что-то, какая-то невидимая рука останавливает меня, словно я пытаюсь проникнуть на чужую территорию. Или просто-напросто я боюсь встретиться один на один со своим прошлым? Боюсь дежавю?
Если бы это было так просто, я смог бы всеми правдами и неправдами преодолеть внутренний барьер. Но всё это намного сложнее и запутаннее, чем может показаться на первый взгляд. Я сам ещё многого не понимаю в этой истории, хотя она завпершилась уже почти семь лет назад.
Время стирает многие страницы прошлого из нашей памяти, а оставшиеся кусочки воспоминаний никак не хотят склеиваться в единую картину, которая могла бы успокоить сердце и исцелить душу в самое ностальгическое время года, зовущееся осенью. Время жестоко и беспощадно, но в то же время оно милосердно отдаляет и стирает острые грани боли о бесконечную череду дней.
Десять лет. Более трёх с половиной тысяч дней. Хороших и не очень. И столько же ночей, часть из которых никак не удавалось заснуть.
Так чем же измерить это время? Нет такой единицы в науке, ибо время - это не только часы, минуты и секунды вместе взятые, а что-то гораздо больше совокупностиэтих ничего не значащих величин. И не последнее место здесь занимает память.
Десять лет спустя я уже далеко не тот, но часть меня навсегда осталась в августе 1989 года, когда я дрожащими от волнения руками вскрывал первое письмо от Жени. И моя память всегда будет хранить тот день в душе. Ибо то было настоящее, не наносное, реальное, а не мнимое. То, что в тот год и последующие три спасало мою душу от распада и одиночества, от пустоты и безысходности, от ненависти, а возможно, и от самоубийства, хотя признаться в таких мыслях мне трудно самому себе даже средь бела дня. Но ведь это было, где-то глубоко, куда не проникает дневной свет, в тёмных глубинах моего подсознания.

Осень 1999 года