Благовест

БЛАГОВЕСТ

Проснулся Игорь Николаевич по давней привычке рано. Но вставать не спешил: пал треклятый социалистический режим. Хотя раньше всё-таки было что-то, похожее на жизнь. Теперь же… На работе попал под сокращение. И жена с дочкой ушла к своим родителям «насовсем».
Вставать не хочется, и лежать надоело. Вот и погода: то солнце, то снег с дождём, то порывистый ветер, то вдруг тишина – по деревьям за окном видно.
«И у меня какая-та неопределённость», – подумал Игорь Николаевич недовольно.
Вспомнил, что сегодня должен быть его день рождения. Но этот год не високосный, и двадцать девятое февраля из календаря выпало. Так что уже начался март. Вспомнил про день рождения и взглянул на телефон – не работает, сломался. Сперва даже сетовал на жену, мол, из-за неё аппарат вышел из строя, потому, что слишком часто и подолгу разговаривала. Даже подтрунивал: телефон у них красный – цвета перенапряжения от болтовни.
Грустновато стало. Ни поздравления дочурки, ни вкусного, сытного завтрака.
Из комнаты, что над Игорем Николаевичем, послышался «Реквием» Моцарта. Каждый день Игорь Николаевич слышит траурные звуки рояля. Как будто по нему звучат.
Поднялся, глянул в окно: зимнее мокропогодье. А в кране – ни капли. Раньше досадовал, что нет горячей воды, теперь и вовсе никакой. Не хотел бриться старой электробритвой, которая слишком больно щиплет. Обнаружил на виске седой волосок и опечалился. Побрился-таки и ещё больше испортил себе настроение.
«Ладно, – сказал сам себе, – не у меня одного в дырявых карманах пусто и носки протёрты, обувь промокает, зубные коронки шатаются.
Радио включил и тут же выключил: растёт безработица, всё дорожает, землетрясения, наводнения, войны – всюду одни только бедствия. Телевизор тоже сразу выключил: то назойливая глупая реклама, то пошлая телепередача.
И чай кончился. Тот дорогой индийский чай, который должен был ещё остаться, если б Игорь Николаевич прямо в магазине при продавщице проверил бы упаковку, заглянул во внутрь. Но, доверившись, дома с досадой обнаружил пачку, наполовину заполненную каким-то чаем, смешанным с бумагой и щепками.
– Дима! Дима! Дима! – это подполковник в отставке выгуливает свою собаку. Вначале, когда военный завёл щенка, Игорю Николаевичу казалось, что тот кличет: «Бима! Бим!» Потом разобрался и удивился: да нет, – Дима! Позже ещё больше удивился: собачка подросла и оказалась сучкой. Неужели если б этот бывший офицер имел кобеля, то назвал бы его каким-нибудь женским именем, как, например, соседка снизу свою кошку Викой?
Соседка недавно умерла. От болезней. Но так сложилось, будто от горя – её тридцатилетний сын Василий в пьяном угаре во время ссоры с матерью схватил кошку Вику за лапы и разорвал. Несколько раз при встрече с Игорем Николаевичем соседка стонала:
– Вы знаете, что мой сын сделал? Что он наделал?! Ох!
Жилец с противоположного дома спрашивал у Игоря Николаевича:
– Что у вас за дом? С утра до ночи, то: «Дима! Дима!», то «Вика! Вика!»
– Дом как дом, – отвечал Игорь Николаевич, зачем-то защищая своих соседей. – Ничем не страннее, чем ваш.
Теперь кошки Вики нет. И её хозяйки нет. «Дима! Дима!», «Вика! Вика!». «Только бы мне не сойти с ума!» Впрочем, жена давно таковым его считает. Но ведь и он, особенно в последнее время, был не в восторге от неё.
Игорь Николаевич положил в сумку телефонный аппарат, чтобы отнести в ремонт. Ещё проблема: как одеться? С одной стороны – погода и настроение так себе, а с другой – всё-таки, вроде, день рождения. Когда же надел всё самое лучшее, «выходное», оказалось, что это уже старьё. Вообще всё, что нажито, было приобретено лет десять-пятнадцать назад, когда женился. Помнится, и родители помогли. Да, конечно, Игорь Николаевич многого хотел: дом должен был быть непременно наполнен множеством книг, картин, цветов и ребятишек. Всё вскоре застопорилось, и начался спад. И вот он один. Как эта ива у окна. Впрочем, не из плакучих – ветла.
Раньше место это было окраиной города. Когда выстроился микрорайон, ветла стала чахнуть. Или повредили коммуникациями корни, или асфальтом слишком залили. Но дерево, почти сухое, весной и летом ещё зеленеет.
Одеваясь в прихожей, Игорь Николаевич вдруг услышал шум из туалета, плеск – вроде бы вода пошла. Обрадовался: наконец-то воду дали! Но проверил кран в ванной – сухо. Глянул в унитаз и увидел барахтающуюся крысу. И как она попала туда?! Через канализацию или через вентиляцию? Игорь Николаевич последней водой из ведра смыл крысу. Она, кувыркнувшись в водовороте, исчезла со своим мерзким хвостом. Хорошо, что не при дочурке, подумал Игорь Николаевич. Верно – кошмарные времена!
Игорь Николаевич посмотрел из кухни на соседний дом: сидит старушка у окна. В очках, в косыночке. И днём, и ночью дежурит. На сову похожа. «Эх, скорее бы и мне так! Уже ничего не надо тебе. Сиди и жди, жди…»
Ну и пошёл. Из квартиры, где недавно ещё бегала звонкая дочурка и сновала хлопотливая жена. Как скучно без них!
Со зловонного, грязного, исписанного матерщиной обшарпанного подъезда вышел на холодный сырой воздух. Даже хорошо стало. А потом увидел долговязого знакомого должника. Каждый раз алкоголик расшаркивается перед Игорем Николаевичем, извиняясь и твёрдо обещая вернуть долг. Дошло до того, что сам Игорь Николаевич обходит бедолагу, прячется от него при встрече. Сейчас Игорь Николаевич ускорил шаг, будто очень спешит.
Ёжатся прохожие, осторожничают, чтобы не поскользнуться на замёрзших лужах. Вот и юноша приплясывает на тротуаре, продавая пошлые газеты и журналы. Часто Игорь Николаевич встречал по пути на работу этого аккуратного и опрятного школьника. Досадно. И старушки дожили: терпят, томятся, пока кто-то купит у них пачку сигарет, бутылку пива или водки. А вот и совсем нищие: калеки и спившиеся. Мимо таких проходить – дыхание затаивать от слишком тяжёлого запаха. Угар и от машин до одурения. Грохочут «Запорожцы», такие же мятые, неуклюжие, дёрганные, подслеповатые и больные, как и владельцы их – инвалиды-пенсионеры. Шустрят «Жигули» и «Москвичи». Нетерпеливо сигналят иномарки – все эти «Мерседесы», «БМВ», «Вольво», «Форды»… Хозяева их самодовольные, чванливые, высокомерные, не уступающие, наглые, вспыльчивые так, что готовы чуть что выскочить из машины и помять тебе бока железными прутьями (и таких однажды видел Игорь Николаевич). «И откуда появились эти монстры? – недоумевал он. – Вроде в советское время все мы жили одинаково».
Замерла на несколько лет какая-та стройка. Выгоревший на солнце зеленовато-голубой дощатый забор весь обклеен объявлениями: продаю, покупаю, меняю, исцеляю, гадаю, обучаю и приглашения различных сект. Сколько появилось учений, философий, религий! Как много новых, неожиданных книг стали предлагать! Какие товары! Но нет ни монетки в кармане для покупки.
В подтверждение неважного финансового состояния Игоря Николаевича опять загромыхало в протёртых подошвах обуви – камешки попали внутрь и стучат, как в спичечном коробке.
Выйдя к морю, Игорь Николаевич пошёл по малолюдной набережной, где дул студёный ветер, кричали суматошные чайки и пенились невысокие тёмно-синие волны.
Не захотелось останавливаться и разговаривать на сквозняке со знакомым Иваном Петровичем, который неторопливо катил на инвалидной коляске.
«В такой колотун… – посочувствовал Игорь Николаевич и подумал: – Это от одиночества». Но ведь этот одинокий инвалид поразил Игоря Николаевича в один из летних дней позапрошлого года своим оптимизмом. Уже тогда Игорь Николаевич начал жаловаться на жизнь. Петрович терпеливо выслушал и покатил дальше, посмеиваясь над мизерными причинами для уныния и растворяясь в цветах парка и в радуге оросительного фонтанчика.
Перед мастерской по ремонту телефонных аппаратов Игорь Николаевич чуть было не попал под колёса автомобиля. Выругался: «Вот, чёрт, включает поворот направо, а сворачивает налево, прямо на меня». И подумал, что всё у нас у всех не просто шиворот навыворот, а – выворот на шиворот.
«Ну, конечно же, телефон не починят, во всяком случае, тут же, при мне. Проволынят неделю-две, а то и месяц». Игорь Николаевич вошёл в мастерскую.
Из посетителей больше никого не было. Телефон принял пожилой седовласый мастер в белом халате. Он вмиг обнажил внутренности, сняв верхний корпус аппарата, что–то внутри бегло просмотрел и сказал:
– Погуляйте минут двадцать, раньше никак нельзя.
Игорь Николаевич погулял. Наткнулся на букет искусственных цветов в стоящей на земле банке в одном из старых проулков. Или опять убийство, или чьё-то сердце внезапно отказало. А в другом переулке пришлось услышать семейную перебранку, доносившуюся со двора, с веранды, увитой необрезанным виноградом. Тёмные жалкие гроздья выглядели удручающе: виноград завялился от летней засухи, от долгого отсутствия воды.
«Есть ли где по-настоящему благополучная, счастливая семья? Или же хотя бы один человек? – подумал Игорь Николаевич. – И как поступать всегда единственно правильно?»
«Ну вот и хорошо. Телефон приведут в порядок, что-то же должно быть, как надо. По крайней мере, одна проблема решится», – думал Игорь Николаевич, приближаясь к мастерской.
Холодно, а мастер в одном лишь халатике уже перед порогом Игоря Николаевича дожидается. Весь какой-то очень несчастный, как пришибленный. Молча пропустил Игоря Николаевича в помещение мастерской и тут же начал городить такое, что Игорь Николаевич даже не находил, что ему отвечать. Мастер сперва глотал воздух, выпучивая глаза, жестикулируя и, наконец, прояснил:
– Сделал я ваш телефон. Вот тут, где вы сейчас стоите, на прилавок и поставил. Пришёл молодой человек, показал мне свой аппарат, я ему сказал, что невозможно уже починить, так он, мерзавец, ваш телефон – хвать и убежал! Сколько живу и работаю, такого не случалось со мной. Надо же!
То ли халат отбеливал лицо, то ли потолок и стены бросали отсвет, но мастер выглядел таким мертвенно-бледным, что Игорь Николаевич испугался: вдруг у того сердце не выдержит.
– Не стоит так переживать, – стал успокаивать Игорь Николаевич.
У честного мастера не было лишних деталей, ничего, чтобы собрать для Игоря Николаевича аппарат. Да Игорь Николаевич и сам отмахнулся: «Не надо, обойдусь пока». Уже не телефона было жалко Игорю Николаевичу, а этого седенького мастера и почему-то того отчаянного парня.
Покидая мастерскую, Игорь Николаевич сокрушался: «Какая промозглость! Какая неинтересная, гадкая жизнь! Кто-то будет пользоваться моим телефоном – и пусть! Кто-то ест за меня моё мясо и колбасу – на здоровье! Но кто и зачем крадёт мою жизнь?!»
Он оказался на узком тротуаре. По дороге растекалась, выбиваясь из канализационного люка, вонючая жидкость. Увидел мчавшуюся навстречу «Мицубиси». Ноги по колено оказались леденяще мокрыми. На глазах Игоря Николаевича проступили слёзы.
«Напиться! Хоть раз! Вдрызг! И лежать в какой-нибудь канаве до полного окоченения! Ах, весёлое детство, сентиментальная юность, мечты, надежды! Школа, пионерские лагеря, институт, любимая работа… Вот и чайки зря кружат над набережной. Раньше всякий подкармливал их, подбрасывая кусочки хлеба…»
Печальный, блуждающий взгляд Игоря Николаевича в ужасе зацепился за пустую инвалидную коляску, стоявшую в самом конце длинного железобетонного причала, выступающего в море. И ни души. Игорь Николаевич ринулся к причалу, ещё издали всматриваясь в пенистую воду. Обезумев от воображаемой картины, Игорь Николаевич носился вокруг коляски, вглядываясь в холодное, зловещее море то с одной, то с другой стороны причала, и не слышал криков с берега, пока не подбежала девушка в утеплённом джинсовом костюме и не указала на небольшую киносъемочную группу в другой части набережной.
– Петрович! А я подумал… – через пару минут переводил дух и отходил от волнения Игорь Николаевич. Он теребил за рукава и плечи, сидящего перед ним на скамейке Ивана Петровича, словно удостоверяясь, что тот жив, и не обращая внимания на смеющихся над ним киношников. И, как и в позапрошлом году, Петрович иронично, с весёлой искоркой в глазах, указывал на ничтожную, безосновательную тревогу Игоря Николаевича.
Успокоившись, Игорь Николаевич пошёл домой. Он сильно продрог из-за мокрых, облитых грязью ног и боялся простудиться. И голова разболелась. Хотелось немедленно прилечь, зарыться в тепло, раствориться в нём и исчезнуть навсегда!
Игорь Николаевич пытался сосредоточить мысли на судьбе, на причинах разрушающейся жизни, но ему что-то мешало ясно понять всё происходящее, что-то в нём самом закостенелое.
«На чём держится жизнь того же Петровича?! – недоумевал он. – А моя?!»
Игорь Николаевич позавидовал даже тем, кого уже нет. И вдруг содрогнулся от колокольного звона. Он увидел перед собой прекрасный, величественный храм, которого раньше обычно не замечал. Благовест созывал верующих к богослужению. Церковный колокольный звон был таким светлым, чистым, солнечным, жарким и долгим, что Игорь Николаевич совсем согрелся. Дивная сила колоколов глубоко проникла в утомившееся сердце, пробуждала от духовного усыпления душу. Игорь Николаевич подумал, что в этот миг, в эту секунду в мире происходит сразу всё, что только может совершаться на земле: рождение и смерть, смех и плач, спасение и убийство, грабёж и подаяние, созидание и разрушение… Всё вмещает в себя этот миг! Всё, всё, всё!
Колокольный звон торжественно, спасительно призывал каждого к покаянию и к праведной жизни...
Уже набухали почки. Начиналась весна…
                1991 – 1996 г.г.