В ПУТИ

В ПУТИ
Всю ночь я ехал один в купе скорого поезда. Долго глядел на огоньки за окном, думая о жизни, о ценности каждого человека. Утром у меня появился попутчик - мужчина средних лет. Я читал. До поры мой спутник меня не беспокоил. Он часто выходил в тамбур курить – его выдавал при возвращении сильный запах табака. Эти его походы покурить создавали особый ритм и мнимую занятость в пути, а меня спасали от постоянного присутствия скучающего незнакомца. Но в какой-то момент уклад пребывания его в купе нарушился – пассажир перестал выходить.
– Простите, вы курите? – вдруг обратился он ко мне. И пояснил виновато: – Кончились сигареты.
– Сходите в вагон-ресторан, – подсказал я ему.
– Это дело! – произнёс он и тут же исчез.
Я позволил глазам отдохнуть от букв. За окном плыли поля, обрамлённые лесополосами. Озёра и речушки зеркально блестели на солнце. Над горизонтом висели лёгкие облака. Ближе к полотну дороги, сразу за насыпью, густо краснели маки, видны были и другие разноцветные полевые цветы. Поезд громко стучал колёсами, а в степи царила тишина с шелестом летнего ветерка, птичьими криками и жужжанием пчёл.
Попутчик вернулся недовольным:
– Представляете, у них там объявлен месячник борьбы с курением! Вином, водкой торгуют, а сигаретами нет. И это теперь, когда, знаете ли, каждый занимается бизнесом, когда курево всюду даже младенцам продают. Сказали, что если невтерпёж, то скоро будет станция, сойдёте и возьмёте. Ну и сервис!
Я опять принялся читать. Попутчик сел на нижнюю полку, напротив меня и, немного успокоившись, поинтересовался:
– Извините, что вы читаете?
Я приподнял книгу так, чтобы он смог разглядеть обложку. Я ожидал, что название книги сделает его равнодушным, вызовет даже зевоту, но заметил, что лицо попутчика вдруг переменилось и выразило философски глубокое настроение. Он хмуро кивнул, беззвучно повторив губами надпись, и улёгся на нижней полке. Позже прилёг и я – захотелось полностью расслабиться. К тому же и сосед, как я понял, решительно настроился отдохнуть от вынужденного безделья.

– Знаете, – вдруг начал он говорить после непродолжительного безмолвия, – однажды я, как обычно, иду с работы и думаю: «Много разных случаев происходило со мною, и всё время промысл Божий оберегал меня от смерти. Так почему Господь меня, грешного, уже и взрослым всегда спасал, а вот двоюродного племянника моего Василия в раннем возрасте призвал к себе?»
– Возле тускло освещённого подъезда дома, в котором я живу, – продолжал рассказывать пассажир после короткой паузы, – замечаю знакомого пьяного пенсионера. Он еле стоит. Убыстряю шаг, задерживаю дыхание от сивушного смрада и слышу уже совсем рядом: «Эй, сосед! Помоги подняться домой!» «Раз ещё держится на ногах, доберётся и на второй этаж», – сказал я себе и пошёл дальше.
Я вошёл в свою квартиру и сразу приник к дверному «глазку». Старик шумно поднимался по лестнице. Я услышал, как он молится: «Матерь Божия, помоги мне! Господи, помоги!» «Верующий, а пьёт», – осудил я.
Он появился на лестничную площадку. Пробормотал: «Спасибо, Богородица, что помогла! Слава тебе, Господи!» Потом тыкнул пальцем в мою дверь: «Накажет тебя Бог!»
Я успокоился: «Добрался, пьянота, до своей двери и хорошо. Не зря ему не помог».
Обострение давно развивающегося во мне недуга уложило меня в больницу. Я не связывал это с Божией карой за отказ помочь соседу-пьянице, у меня были грехи куда пострашнее. Я вовсе не собирался всю свою жизнь просматривать от начала до последних дней, но только воспоминания сами отрывочно всплывали в моей памяти и терзали душу угрызениями совести.
Вот я в деревне, примыкающей к лесу. Мне лет одиннадцать-двенадцать. Мы с тамошним дружком побили местного мальчонка и ещё обмочили его. Я испугался содеянного и убежал. Спрятался в высокой траве на окраине деревни у последнего дома. Мужики в саду возились с шашлыками. Иногда я опасливо поднимал голову и озирался: не ищут ли меня? Слышу: «Митюха, тихо!». Я затаился. «Видал, трава колыхнулась?» – прозвучал тот же голос. «То ветер», – ответил Митюха. «Лиса, – уверенно сказал «зоркий», – она уже несколько дней как повадилась в мой курятник. Подай-ка ружьё!»
Я обмер. «Постой, а если прячется кто?» – осторожничал Митюха. Но тот не унимался: «Кому там ещё прятаться, как не рыжей?»
И грянул выстрел.
Очнулся я на кровати – просто от страха потерял сознание. Оказывается, Митюха вовремя оттолкнул вверх ствол ружья «охотника».
Пришла мамаша того пострадавшего от нас мальчика. Моя мама тихо отвечает ей в соседней комнате: «Что вы?! Мой ребёнок на такое не способен!» А я лежу и отвечаю мысленно: «Ещё и как способен! Да ещё и не на такое!». Но из-за выстрела мне как-то всё сошло, простилось.
А вот зима. Я смело шагаю по тонкому льду озера. Лёд трескается, и я проваливаюсь в воду. Крики, суматоха… Меня спас повар из ресторанчика на берегу. Сразу раздели меня и в духовку сунули. Водки заставили выпить. И мне так хорошо стало, весело!
Как-то раз я на велосипеде катался, да прямо под самосвал угодил. Водитель выскакивает из кабины, орёт: «Я пацана задавил! Мальчишку!»
А я вылезаю, испуганный, из-под машины и отвечаю: «И ничего не задавил!» Так шофёр вместо того, чтобы обрадоваться, потащил меня за ухо к моим родителям жаловаться.
Будучи взрослым, я пытался застрелиться. Я служил тогда в военизированной охране и мне на дежурство выдавали пистолет. Суицид не получился. То ли я струсил, то ли меня Ангел-хранитель уберёг.
В общем, самолётами летал в непогоду, на кораблях в сильный шторм плавал, поездами всю Россию исколесил, и… жив!
Так вот, в больнице меня мучают уколами – вводят обезболивающие средства, видимость лечебной суеты создают. А мне уже известно, что у меня рак, и что теперь конец моей жизни пришёл. Я всю жизнь суетился. Равнодушно к родной тётушке отнёсся. Она много лет болела, с постели не вставала. Её соседка, которая ухаживала за ней, позвонила мне, сказала, что тётя с кровати свалилась, надо поднять, уложить. А тётка толстая была, тяжёлая… Через неделю опять позвонила соседка, и я узнал, что моя тётушка так и отошла ко Господу лёжа на полу.
И вот недавно племянник… Когда-то моя двоюродная сестра упросила меня стать крёстным отцом её сыну Василию. Знаете ли, растёт слабеньким, плохо ест, часто болеет. Сглазы, порчи и прочая ерунда. Я не хотел. Это надо было идти в церковь. А я, вот, точно не знаю верующий я или нет. Иногда мне кажется, что есть Бог, иногда, что его нет. Непонятно. Но я соблазнился, всё-таки, хорошим пиром после Таинства Крещения.
Когда мы прибыли в храм, священник стал допытываться крещённый ли я и хожу ли на Богослужения? Я ответил «да», потому что действительно вроде крещённый и как-то на Пасху заглянул с дружками в церковь из-за простого любопытства: все идут, и я пошёл. А крестился я лет семи от роду в той самой лесной деревне, прямо на открытом воздухе, так как церковь тогда была складом. Помню, на мою босую ногу капнул горячий воск от свечи, и я убежал. Но батюшка моей маме сказал, что Господь Бог всё равно меня вдогонку окрестил.
Итак, значит, в храме священник заговорил о моей ответственности за крестника перед самим Всевышним. Сказал, что надо чаще бывать с малышом на церковных службах, причащаться. А я стоял и еле терпел: с утра на Литургии накадили ладаном – дышать невозможно! Я вообще в церкви долго не мог находиться. Расписанные красками своды, тяжеленые паникадила, латунные подсвечники… – всё давило на меня. Святые с икон в резных киотах смотрят, как рентгеном просвечивают, и словно в чём-то обличают меня. И эти старики, старухи, нищие, инвалиды… Правда, и молодёжь есть. Но она какая-то слишком набожная, неинтересная. Это мне тогда так казалось. Словом, еле выстоял до конца.
Зато стол потом действительно был что надо! Особенно много было выпивки. Так я сперва к ним зачастил – к сестре, её мужу, ну и, конечно, к своему крестнику, – потом испугался, что тоже втянусь в пьянку и перестал у них бывать.
Тем временем, сестра со своим муженьком пропили всё. Из-за пьянки они нигде не могли устроиться на работу. Василия заставляли выпрашивать милостыню. И часто били его за то, что мало приносит. Ругань, сквернословие, побои и ещё драки между родителями однажды вынудили мальчика больше домой не возвращаться. Стал Василёк ночевать, где попало, питаться чем придётся. Иногда он попадал в сборища таких же, как он бездомных, но, не принимая их суровых правил, жестоких неписаных законов, сбегал, прячась в новых укромных местах.
Под самый Новый год мой племянник спрятался в какой-то люк, чтобы заночевать. Он ошибся, очевидно, думая, что в трубах, которые были в люке, появится тепло. Не тот оказался люк. С ужасом представляю: мальчонка ждал тепла и слушал, свернувшись калачиком, весёлые праздничные звуки наверху.
Говорят, от мороза перед самым концом человек чувствует приятно разливающееся по всему телу тепло. А я думаю – враньё это! Мой крестник окоченел люто, до смерти…
И представляете, однажды явился мне во сне Василёчек. Просто улыбнулся и исчез. Такая святость, такая любовь исходила от него! «Господи! – взмолился я, проснувшись. – Продли мою жизнь, буду теперь делать только одно добро!»
Неожиданно меня скоро выписали из больницы. Сказали: здоров. Разве такое может быть?! Но я вспомнил сияющего крестника из моего сна…
И вот, иду я домой из больницы и опять вижу пенсионера-алкоголика. Пьяный, как никогда. Вонь – подойти невозможно. И уже издали орёт мне: «Эй, сосед, помоги!» А я же пообещал делать только добро…

Поезд, давно сбавивший ход, вдруг остановился. Послышалась вокзальная сутолока. По репродуктору объявили, что стоянка поезда – пять минут. Пассажир вскочил с полки.
– Пять минут! – повторил он, сокрушаясь, что вынужден прервать свой рассказ, и выбежал из купе.