Невеста. рассказ

Этот очередной приезд из города в деревню был для меня нежелателен и горек. Я всеми фибрами души сопротивлялся, оттягивая, но мама слёзно просила приехать и погостить, хотя бы недельку. И вот с расстроенными чувствами я приехал. А на душе была такая жуть, что словами просто и не выскажешь. Как говорится – сердце просто кровоточило. И чтобы как-то отвлечься от этой гнетущей душу и сердце тоски, я ранним утром пошёл к рыбакам, с которыми когда-то неводом ловил рыбу.
Солнце ещё только-только вышло из-за горизонта, и его косые лучи скользнули по водной глади реки Волги, и я как-то вдруг оторопел, и почему-то холодная дрожь пошла по всему телу. Я невольно посмотрел на валун, что расположился на берегу обрыва, где мы с Людкой когда-то простились, заверяя друг друга в любви и верности. И по сердцу прошла боль: за что ты меня предала? Я сразу вспомнил, как встречался с девушками в городе, но что-то, ни к одной из них не мог прикипеть, ни душой, ни телом. И поэтому страдал, впадая в тяжелую депрессию. В эти приливы отчаяния я мог, что угодно выкинуть. И окружающие меня люди не знали, что со мной. Были случаи, когда мне в открытую показывали на висок, мол, ты парень с приветом. Но мне было всё равно, что  подумают люди. Я смотрел на этот валун и видел на нём Людку, где сверху светила яркая луна. Она, то пряталась за белесые облака, то снова выглядывала, придавая таинственность нашей встречи. Внизу плескалась река, нежно билась волной в берег, и откатывалась, унося с собой прибрежный сор. Я забыл про ссору, которая произошла у нас после, когда она в сердцах закричала: «Я больше так не могу! Слышишь! Давай поженимся. Мне надоело отбиваться от мужиков и парней. Понимаешь, я устала»!
- Да ты, что Люда? Впереди ещё три года учёбы, - сказал я тогда, - потерпи, успокойся.
Сейчас я вижу её разгневанную и злую. Она бежит от меня с этого валуна и кричит:
- Не любишь ты меня, Колька. Если бы ты любил, так бы не сказал. Прощай!
Я не только ощутил, но и услышал вибрирующие нотки, отражающиеся от воды: прощай, прощай. И мне почему-то показалось, что Людка невесома и летит над водой, и издаёт это страшное для меня слово. Когда это было? С тех пор, кажется, прошла вечность. А в деревню я не приезжал, но мама подробно сообщала мне все деревенские новости. Из её писем я знал, что Людка вышла замуж за Василия Кошелева, а жизнь у неё не заладилась. Её всё куда-то тянет, всё чего-то она хочет. С грузином снюхалась, хотела выйти замуж за сынка директора рыбоконсервного завода, после посмеялась над ним. А Васька, как сумасшедший – бесится, даже хотел повеситься, но мать углядела. Чуть что – скандал. Людка брысь к матери с отцом, те её, конечно, приголубят – дочь всё же. Проходит неделя другая, муженёк-то её Васька не выдерживает, просит вернуться, клянётся, что больше не будет ревновать, и так до очередного Людкиного романа. Детей она не рожает, но какая причина в этом, никто не знает. Ей говорят: роди. Дети сближают, а она ну ни в какую. Молчит и только. Будто окаменелая, и вся не в себе.
Я смотрел на валун и шептал про себя:
- Людка, Людка, что же ты делаешь?
И слышал: «Прощай, Колька, прощай. Ты меня не любишь».
Лёгкий ветерок шевелил мои волосы, холодил распахнутую настежь грудь. Я зашёл в воду. Мелкая рыбёшка крутилась возле ног.
- Николай, да ты откуда? – раздался громкий голос Василия Кошелева. – Вот чёрт, да ещё и в броднях, не иначе, как с нами собрался на рыбалку.
- Угадал, - ответил я, и мы с ним обнялись.
Вскоре вся бригада была в сборе. И, оглашая окрестность, катер, баркас и лодка двинулись вверх против течения. Я смотрел на берег, но многие места не узнавал. Мне было немного грустно. И стоило только посмотреть на берег, я видел Людку. Я понимал, что это просто мираж души и ничего больше, но избавиться от него не мог. А грудь щемило так, что не было сил.
Катер развернулся у песчаной отмели, и с баркаса в воду стала падать сеть. Мужики бросали её очень ловко и сноровисто, ничего не скажешь – опыт был. Невод напружинился, как бы встал на своё основание, расправив поплавки и грузила, мол, давайте ребятки потягаемся силёнками. Я вон какой большой.
Мы тянули его к берегу изо всех сил. А он как будто застрял на месте, испытывая наши нервы.
Утирая  катившийся по лицу пот, Кошелев говорил:
- Что же это такое? Никогда так тяжело не было, как сейчас.
Медленно шаг за шагом, мотня невода приближалась к берегу. А в ней, вода от рыбы, прямо сказать, кипела. Да чайки ещё кричали так, что заглушали всё, и наши разговоры, и распоряжения бригадира. Подъехали два «Прогресса». Обнажённые мужчины и женщины смотрели на невод неотрывно.
- Продайте рыбки, мужики, - просительно сказал один из них. Он вытащил бутылку водки, затем другую и повертел ими в руках.
- Нет, - резко ответил бригадир.
- Друг же приехал, как ты этого не понимаешь, - вскипел Кошелев.
Бригадир ещё немного попирался и согласился. На мои же доводы, что этого делать нельзя, никто не обратил внимания.
- Никола, ты не волнуйся. Мы маленький пикничок в честь твоего приезда сделаем на природе, сто грамм к ухе не повредит,- спокойно сказал мой друг Василий Кошелев.
Мы расположились в тени раскидистых берёз. Место было сухое, покрытое мелкой травой, вытоптанной ногами рыбаков. Сколько здесь было сварено ухи, боже! Запах реки и рыбы был такой плотный, что мне казалось и через десятилетия он не выветрится, какие бы не дули ветры.
Кошелев суетился, собирая дрова на старое кострище. Рыбаки, выбрав нужную рыбу для ухи, чистили её. Костёр запылал. И чёрный котёл, потрудившийся на своём веку, может быть, не один десяток лет, принял огонь на себя. С одного края у котла была уже трещина, но он всё же служил бригаде и отменно.
- Пусть уху дымком охватит, дымком, - говорил скороговоркой Кошелев бригадиру. – Иван Демьяныч, плесни немного водочки в уху, как мы это раньше делали для смаку.
Рыбаки степенно мыли в реке руки, раздевались и садились вокруг костра на травку. Бригадир разлил водку в кружки и торжественно сказал:
- Коля, давно же ты не был с нами, ох давно. Сколько лет-то?
- Шесть, - ответил я, не задумываясь.
- Спасибо, хоть не забываешь. Ну, за приезд блудного сына.
И все выпили. Сначала все усиленно ели, потом пошёл непринуждённый разговор. Кошелева вдруг повело в сторону, и он чуть не клюнул в котёл. Его оттащили от костра, и положили на травку. Разговор прекратился. По кругу опять пошла бутылка. Чокнулись снова. Кошелев, услыхав звон кружек, раскрыв рот, промычал:
- Я тоже хочу выпить – выливай!
- Что с парнем сделала – стерва, - хмурясь, выдавил из себя бригадир. – Такого мужика ни во что не ставит, путается с кем попало. Любви ждёт крылатой, восторженной.
И тут сквозь хмельной туман я услышал её голос: ласковый, тихий, словно весенняя капель: «Коленька, Коля – мой единственный». После того торжественного вечера по окончанию десятого класса, и получения аттестата зрелости, она была такая грустная и нежная, что у меня разрывалось сердце от любви к ней.
Василий, на мгновение очнувшись, изрёк:
- Почему мне не оставили?
- Вася, ты и так пьян, - сказал я ему.
- Какой я пьяный? Так – лёгкий хмель. Что жалко? Самим мало?
Водки уже не было. Наступила гнетущая тишина. Я смотрел на Кошелева и никак не мог понять, что с ним. А перед глазами стоял мальчик – крепыш с ясными глазами. Он сжимал тугие кулаки и выговаривал обидчику:
- Девочек – не трогать. Зачем брюки одел?
Нам всем тогда казалось, что Кошелев очень сильный, и за словом в карман не полезет. И я был горд таким другом, ведь за его спиной, как за каменной стеной. И конечно, чего греха таить, многие мальчишки завидовали мне и хотели с нами дружить. Так было безопаснее. И вот после стольких лет разлуки эта встреча произвела на меня удручающее впечатление. Я не мог даже представить Ваську в таком состоянии, как сейчас. Но Кошелев так же быстро протрезвел, как и захмелел. И, уставившись немигающим взглядом, смотрел на реку. Костёр догорал. Все молчали. Посидев ещё несколько минут, мы поднялись, так как солнце уже свалилось за лес, обагрив верхушки деревьев. Время было такое – только успей на приёмный пункт. Да и рыба долго находится в тепле не может, испортится.
Катер, набирая скорость, устремился обратно. Впереди замелькали постройки села Глебово, куда нам нужно было сдать свежую рыбу. Чайки не отставали от нас. Нет, нет, да кто-нибудь бросит мелкую рыбёшку. Голодные птицы с криком пролетали у нас над самой головой. Василий брал плотичку, вытаскивал из кармана мелкие гвозди, протыкал рыбу около головы и бросал. Чайка, захватив такую добычу и, не понимая, что с ней происходит, садилась прямо на воду с раскрытым клювом из которого торчал только хвостик рыбы. Василий улыбался. А я не мог понять откуда у него такая злость, сидел и недовольно хлопал глазами.
- Белая моя белокурая чайка, - раздался внятно его голос, а потом, - шлюха ты районного масштаба.
И скрип зубов, да такой, что душу выворачивало наизнанку. Я думал: «Вася, милый, хороший друг, что с тобой происходит? Разве так можно?» Но молчал, оцепенев от увиденного. Куда девался тот всегда рассудительный и уравновешенный парень.
- Василий, прекрати губить птиц!- раздался резкий крик бригадира. – Я тебя спишу на берег.
Кошелев очнулся, посмотрел на Кудеярова глазами полными боли и слёз, хотел что-то сказать, но смолчал, да и так было видно его состояние. Катер ткнулся в берег, и я пошёл домой.
- Коля, рыбы-то возьми,- раздался сзади голос бригадира.
Мысли путались, но ответа не было. Откуда такая озлобленность у парня? Как она у него возникла? Что послужило причиной? В рассуждениях и сомнениях, я не заметил, как упёрся в ворота собственного дома. На пороге меня уже ждала мама.
- Сынок, что с тобой? На тебе лица нет, - спросила она.
- Ничего, мама, всё хорошо, - ответил я и пошёл в другую комнату, чтобы остаться одному. Не раздеваясь, лёг на диван. Перед глазами стоял Васька Кошелев, всегда весёлый и неунывающий, вот он вступился за кошку, в которую ребята кидали камнями, отколотил Юрку Голубева – любителя разорять птичьи гнезда, промелькнул десятый класс. Лица учеников грустны, будто их уже ничего не связывает, особенно лицо Люды Батуриной, дочери председателя колхоза. Но это не так, внутренний мир каждого связан крепкими нитями, своей улыбкой, жестом, мимикой. Людка, улыбающаяся и весёлая, подошла к Ваське Кошелеву и дёрнула его по привычке за волосы. Он улыбнулся, протягивая ей руки, но она со смехом убежала и стала игриво улыбаться Лёвке Прохорову. Тот не удержался и побежал за ней, но она как быстрая козочка выскользнула и прибежала ко мне. Я взял её за руки и, заглядывая в синие бездонные глаза, погрозил ей пальчиком: не балуй. Лицо Васьки Кошелева перекосилось как от зубной боли. Это конечно не ускользнуло ни от кого. И тут я впервые понял и увидел своего соперника. Несомненно, он даже и себе бы не признался в этом. Я то, уж точно знал – друг у него превыше всего. К Батуриной тогда подошла Таня Погодина, не очень-то разборчивая в любви, и страстно прошептала ей на ухо:
- Людка, ты колдунья, мне бы так. Все парни от тебя в угаре.
А вечер был прекрасный и грустный, все хорошо понимали, что пути-дороги расходятся. Ночь же была тихая и томная на берегу реки Волги. Лёгкая волна набегала на песчаную отмель, обмывала нам ноги. Мы стояли всем классом, убаюканные теплом родной реки. Плескалась рыба, сверкали бакена. Временами по фарватеру проходили суда. И тогда волна выгоняла нас на берег. Раздавался визг девчонок. Они, держась за нас, прыгали в воду, баловались. Людка не выдержала шепнула мне на ухо, и мы потихоньку с ней ушли. На самом обрыве, где мы с ней обычно встречались, был огромный валун, обросший мхом и обвитый корнями берёзы. Если бы не она, он, наверное, давно бы упал в реку. Но он не падал. Почему? Здесь была какая-то притягательная сила, не подвластная разуму. От этого камня на нас с Людкой веяло стариной и загадочностью. Здесь Людка становилась серьёзной и строгой. Я не мог к ней прикоснуться.  Да я и сам толком не знал, что это такое. Сейчас она вскочила на этот камень, расправила руки и долго, долго смотрела вдаль.
Восток уже заалел. Лёгкий ветерок трепал её распущенные по плечам длинные белые волосы. В это время она была недосягаема для меня и других. Людка будто подобная белой чайке парила над водой, и в её порыве было что-то возвышенное и одухотворённое. Выразительные глаза смотрели, не мигая. Мне казалось, что им нет предела и за горизонтом. Но вот Людка сложила руки-крылья и упала в мои объятия. «Целуй меня»,- шептали её губы. Я носил её на руках, не чувствуя тяжести. Она была для меня какой-то воздушной и невесомой.
Солнце выкатилось из-за горизонта, а я всё ходил и ходил  с ней на руках. Людка нежно повела правой рукой по моим волосам, заглянула в глаза, прижалась ко мне, словно хотела слиться  воедино, и выдохнула:
- Коля, пусть наша любовь будет такой же крепкой, как этот монолит, а может быть даже и крепче.
Я нежно положил её на травку, губы дерзко впились в её небольшую, но тугую грудь. Она слабо сопротивлялась. Я жарко шептал одно единственное слово: люблю, люблю.
После весь день мы с Людкой долбили камень. Она помогала, советовала, распоряжалась. К вечеру мы только закончили, и запылённые, снимая на ходу одежду, бросились к реке. А вода в лучах заходящего солнца была тёплая, ласковая, чистая. Она снимала усталость бессонной ночи,  каменную пыль, что насела на наши руки и лица, успокаивала, вселяя надежду на наше счастье. На берегу никого не было, и мы наслаждались с ней во весь напор распахнутой души. Мы бегали, резвились, играли как малые дети. Людка была настоящей волшебницей. И я никак не мог уследить чего-то главного. Я терял голову. Когда это было?
Я смотрю на камень, и боль пронизывает мою душу и сердце, будто что-то оборвалось во мне при виде этого камня. А солнце, как тогда утром выскочило из-за перистых облаков и осветило валун добром и светом. По воде блеснул яркий луч. Всё так же, как десять лет назад.
В это время я почувствовал, что кто-то меня дёргает за плечо. Я очнулся. Около меня стоял Василий Кошелев. В руках он держал две бутылки водки и большого судака горячего копчения. Видения пропали, и мне стало жаль, что всё возвышенное сразу кончилось, а навстречу идёт проза жизни.
- Коля, чёрт с ним со всем этим, - сказал Василий, - давай выпьем за твой приезд.
Я стал отнекиваться, но он был неумолим. Мне казалось, что он хочет высказаться, облегчить свою душу, сбросить непосильный груз, который придавил его могучие, широкие плечи.
Мама собрала на стол. Я налил водку в стопки.
- Коля, ты ещё холост? – спросил Кошелев.
- Как видишь один, не успел ещё.
- Правильно делаешь, не женись – одна мука.
Лицо друга было скорбное. Он поднял стопку, руки его дрожали. «Раскис, - подумал я, - на мужика стал непохож». В груди заныло так, что и выпитая водка не подействовала, а наоборот привела в чувства эйфории. Но я всеми силами держался. Я налил ещё, чокнулись. На глазах Кошелева были слёзы.
«Ты навеки мой, - пришёл на ум страстный шепот Людки. – Мой, ты слышишь».
- Коля, ведь я люблю её, а она у-у-у – стерва, - хотел сказать он, натолкнувшись на что-то твёрдое, запнулся и сказал, - милая белокурая чайка хочет жить весело.
Она сейчас стояла передо мной, грустная и доверчивая, такая родная и близкая, что я и сам был вволю разрыдаться. Я тянул к ней руки, но так и не мог дотянуться. Кошелев всё говорил, говорил, говорил. Что я мог сказать ему на всплеск его откровения? Да ничего. И чтобы я не сказал ему – всё было ложью. И от этого никуда не уйдёшь. Правда, а кому она принесёт облегчение? Что за ней скрывается? Не мог же я сказать ему, что меня терзает. Наши отношения с ней – священны. И где бы, я не был, они всегда со мной. А времени было уже далеко за полночь. Я решил проводить Ваську домой. На улице было лучше. С Волги дул прохладный ветерок. Собака у соседа подала голос, но вскоре затихла, убаюканная прелестью ночи. Из-за плетёной изгороди ветки вишни свисали на дорогу. Мы шли, поддерживая друг друга. Василий всё жаловался и жаловался на свою неудавшуюся жизнь. Он не хотел слушать голос моего сердца, хотя я пытался ему что-то сказать, напомнить о наших отношениях с Людкой. И мне сейчас было не легче чем ему. Кошелев, конечно, знал о наших отношениях, но не придавал этому никакого значения, выливая на меня своё наболевшее, накопившееся за это время горе. Утешать было бесполезно, да я и не знал как. Просто язык не поворачивался. Так мы и шли, он говорил, я молчал. Внезапно появился дом с резными наличниками. Небольшой сад рядом, склонив ветки к земле, шелестел. Василий постучал.
- Кто там? – послышался внутри дома нежный женский голос.
- Я милая, - ответил Кошелев,- открой.
«Она, - колыхнулось в моей груди сердце, - боже, как я ей в глаза взгляну».
- Чего болтаешься среди ночи? – прошипела Людка звеняще, но, увидев меня, повела точёным бедром, - а, Коля, каким ветром занесло в наши края?
Я увидел, как её лицо вмиг стало оранжевым, но Людка быстро справилась с собой, и как обычно было у нас, подставила щёчку для поцелуя. Я ощутил в себе трепет, но всё же коснулся её щеки губами.
Кошелев шептал:
- Милая, белокурая чайка.
И пытался обнять жену, но она его оттолкнула со словами:
- Пьяница, отойди прочь.
Кошелев сел на диван, и тут же уснул. Я тоже был в крепком подпитии.
- Коля, пошли, - сказала Людка певуче. – Я тебе постелю на сеновале.
Она взяла в темноте меня за руку, чтобы я не упал, и полезла наверх. Там она расправила тюфяк, постелила чистые простыни, и сказала, чтобы я раздевался и ложился спать. Людка помогла мне раздеться, а потом склонилась к самому уху, и страстно зашептала:
- Зачем же ты уехал, милый? Я после твоего отъезда места себе до сих пор не нахожу. Глупо всё получилось тогда. Я тебя обидела, а ты простить меня не захотел. Разве так можно, Коля? Я тебя люблю одного. Ты слышишь меня – неслух ты мой. Мне папа с мамой говорили, мол, выходи за Ваську – и всё пройдёт. Он институт окончил, у него перспектива, а этот где? Сам чёрт его не разыщет.
Её голос туманил голову, а какие были глаза. Боже, мой! Разве их можно описать простыми человеческими словами. Это была какая-то тайна. Они светились даже во тьме. Я ощутил невесомость Людкиного тела. Она, как бы парила надо мной, опускаясь всё ниже и ниже. Её волосы упали на моё лицо. Я стал зарываться в них, как тогда в юности, чувствуя запах её тела. Её голос разрывал мою грудь. Он, то леденил моё сердце, то заставлял гореть жарким пламенем. А глаза – вот они рядышком, я просто тонул в них, как в озёрах.
- Люда, - шептал я, - что ты со мной делаешь? Я больше не могу, не могу. Как я мог все эти годы жить без тебя? Не слышать твоего напевного голоса, не ощущать прикосновение твоих лебединых рук?
- Хочешь, я брошу Ваську, буду слушаться только тебя, хочешь? А глупости я тут натворила, что обо мне ходят сплетни по всей округе, опять же от скуки, понимаешь, так тягостно жить с ним, вот и кидаюсь, ищу успокоения. Правда, я к себе кроме тебя и Васьки никого не допустила. Они намеревались, но я была тверда. У меня с ними просто был лёгкий флирт и не больше. А они разнесли по всей округе, что у меня с ними была интимная связь. Враки всё это. А ты уехал. Пять лет я тебя ждала, надеялась, что пройдут наши мглистые дни, ты вернёшься, и больше я тебя от себя не пущу. Я устала ждать, сил больше не было, а он всё ходил и ходил, звал замуж. И я не устояла. Я даже подвенечного платья не одела, хотя оно и было сшито. Выходила ли я замуж – вот уж и не знаю. Мне всё кажется, что это сон, когда-то он должен кончиться. Как Кошелев ругался, увидев меня в простом платье. Коля, как же я могла осквернить нашу любовь?
Она горько заплакала, и её горючие слёзы упали мне на лицо.
В окно светила яркая луна, и её бледный вид оттенял сияние Людкиного лица, глаз, белых волос, рук. Людка не утирала, катившиеся из глаз слёзы, вид был подавленный – само отречение от всего. Я не мог оторвать взгляда: милая моя, хорошая, что ты со мной делаешь? Она смотрела на меня и глаза её говорили: ведь опять уедешь, не простишь. А без тебя моя жизнь – не имеет смысла. Пойми это. Пойми, Коля.
Я не знал, что делать, что сказать. Мы поднялись. Людка словно неживая пошла вниз, где на диване спал Кошелев. Он даже во сне вспоминал одно имя – её имя. Я вышел, чтобы не разбудить друга. Мне было стыдно и больно, что так всё получилось, хотел поговорить и ним, но не хватило силы воли. Обманывать себя и его, а тем более Людку я не мог, считал, что мне лучше уйти из их жизни и больше не появляться в деревне.
На востоке уже загорелась алая заря. Мать не спала и, глядя  мне прямо в глаза, которые я отводил в сторону, спросила:
- Сынок, где же ты был столько времени?
Я молчал, спешно собирая чемодан.
- Коля, что случилось? Почему так спешно уезжаешь? – сказала она, - видно эта подстилушка перешла вам дорогу с Васькой.
Что я ей мог ответить? Сказать, что я люблю Людку, только посмеётся, о ней такая молва идёт по всей округе, тем более она замужем за моим другом.
- Ждала, ждала я тебя, а ты и не погостил,- сокрушённо качала головой мама.
- Прости меня, мама, дела, - сказал я и отвернулся.
Она всё поняла и замолчала.
«Материнское сердце не обманешь», - подумал я и вышел.
Метеор отходил в восемь десять. На пристани народу было очень мало, знакомых никого. Я обвёл взглядом крутой берег, ожидая увидеть там Людку, но её нигде не было. В душу закралась обида: «Так уж ты меня любишь, если не чувствуешь зова моего сердца». Я посмотрел на дом Кошелева, где ожидал и надеялся ещё увидеть её, но нет – мои позывные она не слышала. Подошёл метеор, люди вошли в салон. Я сел на своё место и задумался. Выдохнув облако чёрного дыма, вздрогнул мотор, заговорил, отозвавшись болью в моём сердце. Я ещё чего-то ждал, на что-то надеялся.
- Смотрите! – услышал я голос парня, - невеста.
Я посмотрел на берег. На высоком валуне, где мы с Людкой оставили свои автографы, стояла она в белом подвенечном платье с фатой. Её распущенные по плечам волосы развевались на ветру. Взяв фату в руки, она парила будто птица, стремясь догнать уходящий метеор. Руки-крылья Людка подняла вверх.
- Волшебница, - прошептал я, что было услышано всеми пассажирами салона. На меня посмотрели, как на сумасшедшего и кто-то кольнул едко и направленно:
- Со свадьбы сбежал – герой. Она вся к нему стремится, а он – тьфу – слюнтяй, бежит от своего счастья. Какая красотка, да она и на самом деле – белая чайка. Нет, не понимают мужики. Эх, мне бы такую. Боже, везёт же некоторым.
Я очнулся, осмотрел берег. Рыбаки собирали невод. Васька неотрывно смотрел на жену и шарил рукой по лодке, повторяя заученные движения с рыбой. И, найдя её, мстил за свою беду птицам. Мне слышался его печальный голос, похожий на нервный срыв: «Стер.., милая белокурая чайка». Конечно, на таком расстоянии я не мог ничего слышать, это были отзвуки в моей душе слов, слышанных вчера на рыбалке. Людка будто подслушала моё колебание. Она резко махнула руками с фатой. Мне показалось, что она летит с обрыва, где берег усыпан крупными камнями. Я рванулся, забыв обо всём на свете, повторяя одно и тоже:
- Милая, я вернусь, вернусь, вот только приеду в город и сразу напишу.
Я ничего не видел кроме просветлевшего Людкиного лица.
Метеор, набирая скорость, уходил. Людка всё так же стояла на нашем валуне, летела вслед, надеялась, любила. Волга несла полноводные воды, била по крыльям судна, плескалась зеленоватыми брызгами, а я думал, как мы заживём с Людкой в городе после стольких мытарств и непонимания. Ещё в метеоре я написал ей письмо и отправил, ждал, но ответа не поступило. А ровно через неделю я получил письмо от мамы, в котором она сообщала, что Людка – председателева-то дочка, что удумала, одела подвенечное платье, да и сиганула с валуна на острые камни.
- Людка, Людка, - шептал я, - что же ты наделала? Видно твоя душа теперь будет всегда со мной и уже невестой, если она отлетела вслед за мной.