Глава 2. Монастырь

                Глава вторая.

                Монастырь.

                Глава о том, как жить, если прошлое надоело.




      Через семь дней тяжёлого восхождения обоз благополучно прибыл в горное селение. На крутой скале, поодаль от нескольких десятков глинобитных домов местных жителей, возвышался древний буддистский монастырь. Его стены, в отличие от серо-коричневых жилищ мирян, были выкрашены в красные и жёлтые цвета. Яркие краски духовной обители, а также трепещущие на всех немногочисленных деревьях и кустах пёстрые лоскутки вносили в здешний суровый ландшафт ощущение праздника.
      Из открытых врат монастыря вышли три монаха и двинулись навстречу прибывшим. Пока они спускались по каменным ступеням высокой привратной лестницы, их оранжевые одежды на фоне вечернего неба повторяли торжественное движение заходящего солнца. Лицо одного из троих показалось Акиму до боли знакомым, но слепящий закат мешал внимательно разглядеть его черты. И только, когда уже сам  монах, улыбнувшись, приблизился к нему и, обняв его, заговорил, мельнику стало неловко, что он сразу не узнал своего старого друга.
      - Аким, как я рад, что снова вижу тебя! Да, в мире случайностей нет, мы всё-таки встретились с тобой, пусть через год, но именно там, куда стремились наши сердца.
      - О, я тоже сильно удивлён нашей встречей! Уж не думал, что когда-нибудь свидимся, да ещё в одном и том же месте Тибета, словно нам предначертано идти вместе в своих духовных исканиях.
      - Не хочу тебя расстраивать, но мы скоро опять расстанемся. Через два дня мне предстоит отправиться в путешествие по достославным городам Европы. Я должен буду выполнять там по просьбе Далай Ламы определённую миссию, о которой расскажу тебе чуть позже. А сейчас пойдём, я помогу расположиться в одной из келий монастыря, познакомлю с монахами и нашим духовным Наставником.
               
        Аким немного замялся, и сказал своему другу:
        - Можно ли будет пристроить в монастыре, пока я буду гостить у вас, и моего осла? Он, за долгое время путешествия сюда, стал мне больше, чем другом. Этот осёл мой спаситель, если бы не он, то не стоял бы я сейчас здесь и не разговаривал с тобой, уже давно бы лежал в пустыне  укрытый   песками. Когда силы меня покинули, Большой Ух - я его так зову – нёс меня на себе через песчаную бурю, он даже смог перенести на своих ушах мою бесконечную болтовню, чем заслужил абсолютное доверие. Пусть монахи возят на нём воду или ещё чего-нибудь, но главное, чтобы он остался рядом со мною, а то, кроме тебя, и поговорить будет не с кем.
       Друг Акима рассмеялся и сказал:
       - Ну что ж, обещать не могу, но попробую его как-то устроить, возможно, будет принимать участие в священных ритуалах. Ибо высшая цель буддизма, как раз в том, чтобы все живые существа пришли к просветлению.
       После этих слов друг Акима обратился на местном языке к своим сотоварищам по духу. Один, более пожилой из монахов, в знак согласия ответил кивком и, повернувшись к главному из мирян, распорядился насчёт доставленной поклажи. Тибетцы, которые вели обоз, сложили часть груза на земле и погнали своих яков в селение. Монахи же сняли кладь с провизией со спины осла, ловко взвалили её на свои спины и бодро начали подниматься вверх к воротам монастыря. Аким в недоумении повёл своего осла следом за ними. Лестница, высеченная в монолите скалы,  состояла из больших прямоугольных площадок.  По ней свободно могли подняться яки и доставить груз в монастырский двор. Мельник, мучимый непониманием ситуации, хотел было спросить своего друга, почему монахи сняли тюки с осла и понесли их сами, но тот, опередив его, сказал:
      - Монахи всё делают сами. Вот когда твой осёл станет монахом, тогда и будет принимать участие в хозяйстве монастыря. Наш устав гласит: не перекладывай на другого то, что можешь сделать сам.
      - Ну, а я, на правах друга, могу помочь тебе?
      - Можешь, не мешай. Ты и так уже в течение недели доставлял к нам этот груз. Настройся лучше на встречу с нашим учителем.
      Когда Аким вошёл в монашескую обитель, тамошние собратья по духу были с ним молчаливо приветливы. Встречаясь взглядом, они улыбались и, прижимая правую руку к сердцу, кланялись, выказывая Акиму свою искреннюю расположенность. Внутри монастырь выглядел так же красочно, как и снаружи. Простые архитектурные формы хорошо сочетались с их яркой окраской, здесь царили красные, жёлтые и зелёные цвета. Кругом было чисто, и воздух благоухал умиротворением. После сдачи груза, друг Акима привязал осла у ворот храма и поставил ему миску с какими-то овощами. Потом он повёл мельника к длинному просторному навесу, стоящему на резных деревянных колоннах, где монахи уже собрались на вечернюю трапезу. Когда ударил большой колокол, Аким с интересом начал наблюдать за процессом монастырского ужина. Простое блюдо из риса и солёных овощей подавалось, как пища богов, а в поедании его, словно совершался некий священный ритуал. Казалось, монахи вместо еды, вкушали одну из своих медитаций. И только когда настоятель монастыря хлопнул в ладоши, трапезники быстро доели остатки ужина, и стали передавать свои пустые тарелки проходящим мимо сборщикам посуды. Участвуя в общей трапезе, Акиму, по общему примеру, пришлось быстро запихнуть себе в рот недоеденные солёные овощи. Вечеря завершилась традиционным произношением мантр, и монахи, поклонившись настоятелю, начали расходиться по своим местам. В это время друг мельника подошёл к своему наставнику и, переговорив с ним о госте, повёл последнего в гостевую келью.
      - Какое у тебя теперь монашеское имя?- спросил Аким своего друга.
      - Брама, - коротко ответил тот, и после некоторой паузы добавил,- у нас принято вставать за час до восхода солнца, чтобы встречать рассвет полностью пробуждёнными. Поэтому мы ложимся спать через час после захода солнца. Поговорим с тобою завтра, у меня есть многое, о чём бы я хотел рассказать. А сейчас, после заката, уста монаха должны пребывать в молчании.
      - А как же встреча с учителем?- рассеянно развёл руками Аким.
      - Всё завтра, извини.
      Дальше, они молча зашли в большое и длинное здание монастыря, прошли по тёмному коридору, где по сторонам располагались монашеские кельи, и в самом конце, почти на ощупь, нашли дверь гостевой комнаты.   Когда они вошли, было совсем темно, Брама зажёг свечу, развернул циновку и, сделав прощальный поклон, закрыл за собой дверь. В комнате отсутствовала мебель, только лежал на полу большой ковёр и по стенам висели гирлянды  бумажных цветов. В углу, за подсвечником, на резной подставке стояла бронзовая скульптура сидящего в лотосе Будды. У его скрещенных ног, в керамической вазе, благоухал букет с мелкими горными цветами. Веяло до боли знакомым запахом алтайского чабреца. Какая-то мимолётная грусть скользнула по сердцу Акима, но он, чтобы не напускать на себя тоскливое прошлое, решительно задул свечу и лёг на циновку в надежде быстро заснуть. Уставшее тело отблагодарило его крепким сном.
      Пришло утро. Осёл Акима жевал травинку, на шее у него красовалась пёстрая цветочная гирлянда, повешенная чутким монахом, узревшим в спокойном животном одно из качеств Будды. 
      ,, Да, дорогие мои,- думал осёл, а точнее астральное тело, что пребывало в нём,- глазами всех живых существ смотрит на вас Будда, ну а тем более такими большими карими глазами, как у меня. Смотрю и удивляюсь. Как-то непривычно видеть людей, собравшихся ради одной лишь идеи, и при этом не собирающихся спорить друг с другом. Наоборот, единственное, чего они желают, так это доказать себя самим себе”.
  - Ты прав, мой друг,- поддержала мысли осла, присевшая на его гирлянду бабочка,- им удалось объединиться в одну дружную семью, и этой семье уже много веков. Что поделаешь, если мирное сосуществование людей такая редкая возможность, особенно для их нынешней цивилизации. Здесь, прежде всего, чего-то хотят от самого себя, нежели от других. И дружба в этом суровом крае –  естественное явление, как условие выживания.
  Осёл, понимая, кто с ним заговорил, спросил:
         - Может этот монастырь зачаток новой высокодуховной цивилизации?
  Бабочка перелетела с гирлянды на шею ослу, теперь ему не хватало  только фрака, и так ответила:
        -  Возможно, но люди понятия не имеют о подлинной цивилизации. Человеческое общество, состоящее из так называемых цивилизованных граждан, это в первую очередь пирамида власти, а культура, нравственность и религиозность всего лишь прикрытие. Здесь же, что очень радует, старшими становятся по уровню духовности, и каждый, без исключения, осознанно несёт ответственность друг за друга, искренне стремясь к общему благу. А в лицемерных демократических государствах люди пробиваются к власти, лишь думая о себе, чтобы меньше работать и больше потреблять. Другие там только конкуренты или вынужденная необходимость. Они даже не живут по законам муравейника, ибо заедают друг друга. К тому же, как могут правители быть ответственными  перед многомиллионными массами? Люди могут любить и заботиться лишь о тех, кого знают, а для чужаков у них есть негативное слово – толпа. Но  раньше, до цивилизации, они жили крепкими общинами, в которых, как в больших семьях, каждый знал свои обязанности и был незаменим.
      - А как же искусство – продукт человеческой цивилизации, благодаря которому только и можно оправдать её существование?- спросил осёл, дожевав травинку.
      Бабочка пошевелила голубыми крыльями и сказала:
      -  Нужны ли сложные музыкальные инструменты, чтобы человек мог выразить свои чувства? Для этого достаточно простой флейты и голоса, этого лучшего инструмента, данного природой каждому человеку. Я что-то не видел на Земле соловья со скрипкой. Нет, ну может человек исключение, но лучше ли ему, когда вместо того, чтобы находиться на свежем воздухе среди птиц и зверей, он кашляет и чихает в какой-нибудь филармонии и слушает « Времена года» ?
      - Видимо, тёмные сущности совсем проели человеческие мозги. Люди смотрят и не видят, слушают и не слышат, пытаются что-то делать и только расстраивают себя, - досадовал осёл.
       Бабочка с надеждой ответила:
       - В этом монастыре люди решили, что надо начинать с самих себя, раскрыть своё сознание и развить чувства. И чем больше будет на Земле сознающих и чутких людей, тем меньше будет человеческого горя. Если бы не было этих форпостов человеческой духовности, у человека, как разумного вида, не осталось бы никаких шансов. И питались бы мы совсем отвратительной пищей людского безумия, а область Оорта пришлось бы оградить непреодолимой энергетической стеной, дабы человеческие астральные монстры не загрязняли нашу великую Околооку.
      В момент столь горячего разговора между светлыми сущностями, к ослу с миской овощей подошёл Брама. Бабочка вспорхнула и полетела по воле ветра. Раздосадованный осёл подумал:  ,, Ну вот, духовная пища на Земле, как всегда, вынуждена отступить перед материальной”. А Брама тем временем, поставил миску перед ослом и отправился к своему другу. Когда он зашёл в комнату, в небольшом окне сверкало давно взошедшее солнце. Падающие лучи выхватили яркий квадрат из лежащего на полу тёмно-красного ковра. Рядом с этим пятном света сидел Аким и заворожено рассматривал ковротканный сюжет. Леденящая сердце картина, словно магическое действо, постепенно разворачивалась перед его взором.
     - Что за демоны преследуют человека, и какие, вообще, события здесь изображены? – не оборачиваясь, спросил Аким у Брамы.
     - Это сюжеты из « Книги мёртвых». О них поговорим позже. Я принёс тебе завтрак, который ты уже пропустил. Твоего осла накормил. Когда уйду, и ты поешь. А сейчас оторвись от своего занятия, у меня есть время побеседовать с тобой  до полуденного прославления подвигов Будды, - сказал Брама и сел рядом с Акимом.
      - Он, что, как Геракл, совершал какие-то подвиги? – улыбнувшись другу, спросил мельник.
      - Да, духовные, он, кстати, победил этих демонов.
      - Тогда я весь внимание.
      - В этот монастырь мне довелось попасть ещё год назад. Я не стал, в отличие от тебя, предпринимать длительную экспедицию на Тибет, а сразу, на следующий день, после нашего сумбурного расставания, самолётом прилетел в Лхасу. Оттуда мне посоветовали с первым продовольственным обозом отправиться  в этот древний и знаменитый монастырь. С погодой нам не повезло, как вам. Мы попали в снежную бурю, и я добрался сюда лишь с одним опытным тибетцем и двумя яками, едва доставившими на себе провизию. Остальные участники маршрута бесследно исчезли. Тогда я отморозил себе три пальца на левой ноге.
      - То-то я и смотрю, что ты немного  прихрамываешь.
      - Здесь меня, полуживого, быстро поставили на ноги, а так же через медитации и мантры прибавили духовного здоровья. Выходит, что ты чуть не погиб в своём многомесячном походе на Тибет, но зато торжественно и без особых трудностей взошёл к монастырю, а я пожертвовал частью своего тела за первую лёгкую половину своего пути.
      - Нам всем приходится чем-то жертвовать, ради большего. Главное, что мы снова увиделись, и не где-нибудь, а тут, среди высоких гор с заснеженными вершинами, - радостно сказал Аким, крепко пожимая плечи друга, - Брама, объясни, с медитациями мне чуточку понятно, а вот, что такое мантры ума не приложу?
      - Скажу сразу, ум к мантрам прикладывать бесполезно. Это спокойные, ненапряжённые произношения, иногда лишённые смысла или содержащие в себе отвлечённые символы вечности. Благодарю за искренний вопрос, потому что многие считают их отупляющими повторялками, заменяющими разумное сомнение слепой верой. Сейчас я знаю, что это совсем не так. Распевая мантру, человек приостанавливает активную – малую часть своего мозга – и даёт возможность пассивной – большей части мозга – проснуться и проявить себя во всей полноте. Если, благодаря мантре, человеку удаётся это сделать, с ним случается откровение. Приходят настолько ясные прозрачные мысли, связывающие весь мир в единое целое, что прежние размышления человека покажутся ему нелепым бредом и блужданием в лабиринте. Ты можешь сам на себе убедиться, как это всегда бывает, насколько тяжело принять верное и правильное решение, всё время что-то сбивает: ассоциации и разного рода мыслишки скачут, как блохи, по всему пространству раздумий. Не раз ловишь себя на том, что, как только настойчиво пытаешься уловить прежнюю нить размышления, она всякий раз капризно искривляется, и по ней в этот момент, как в цирке, бегают шуты и карлики бессвязных противоречивых представлений. Чем больше напряжения в мыслях, тем тяжелее даётся их суть, словно ты сам мешаешь себе ясно и понятно что-то  представить. В этом смысле очень верны коаны дзен-буддистских мастеров в сочетании с медитативной практикой. Они, наоборот, пускают ум человека в бешенныё галоп, задавая в коане неразрешимый вопрос, например: «Как остановить корабль, плывущий на горизонте?», «Что такое звук хлопка одной ладони?» или «Что такое Му?» Желая, во что бы то ни стало, ответить на противоречивый вопрос, ум от постоянного напряжения – ведь думать во время медитации надо лишь над коаном – рано или поздно утомляется и отключается. Вот тогда и случается прорыв в человеческом разуме, его сознание становится чётким и вездесущим.
       - Поделись своим опытом, какое новое состояние сознания испытал ты, и с помощью какого метода? – с азартом спросил Аким.
       - Тут со мною такое было, я думал, что схожу с ума, но потом меня успокоили и помогли во всём разобраться. Но давай в нашем разговоре двигаться последовательно. Через два месяца, после моего второго рождения, в монастыре я принял посвящение в буддистские монахи, а через полгода беседовал с Далай Ламой. Он посещал наш монастырь с особой целью, и я был именно из-за неё познакомлен с ним. Тогда мне уже удалось освоить местный язык и я мог понять все нюансы нашего общения.
       После сказанного, Брама встал и тихонько выглянул в коридор, далее он затворил полуоткрытую дверь и сел поближе к Акиму. В это время осёл, как заправский шпион, медленно бродил по территории монастыря, вынюхивая и высматривая. И вот, услышав в одном из окон длинного здания знакомый голос хозяина, он украдкой, как бы ища чего-то на земле, подошёл поближе к оконному проёму и навострил уши, пытаясь получше расслышать беседу Акима с его другом, голос которого он тоже узнал:
       - Далай Лама позволил европейским ищейкам украсть древнейшую тибетскую летопись и скрываемую рукопись «Книги Мёртвых», чтобы они на время отвлеклись и не мешали подготовке тайного духовного союза к надвигающейся в ближайшее время земной катастрофе.
        Из-за услышанного, осёл чуть не подавился сухой морковкой, которую  жевал уже долгое время.
       - Ты уверен, что мне стоит это рассказывать? – взволнованно спросил Аким.
       - Да, я беседовал с настоятелем монастыря, и он доверился мне насчёт тебя. Аким, тебе, как и мне, тоже будет дано задание, но только после годичного курса по работе над собой. Может ты его пройдёшь быстрее, чем я, а может и дольше – это смотря насколько заблокированы твой разум и тело. Я скоро оставлю монастырь, поэтому спешу тебе рассказать обо всём, что нас ждёт. Надеюсь, мы ещё не раз встретимся на нашем духовном пути. Но мы опять нарушили последовательность моего рассказа. Так вот, тогда, во время беседы с Далай Ламой, он поручил мне сделать отвлекающий манёвр – поехать в Европу и поддержать версию, что европейцам достались книги-ключи к величайшему знанию. Хотя на самом деле, главное знание скрыто в самом человеке. Без медитативной практики и тонкой работы над своей психикой, невозможно полноценное раскрытие сознания, а с ним и понимание сути вещей. Без ясного просветлённого сознания человек лишён подлинной реальности. Да, европейцы расковыряли человеческий мозг на составляющие, придумали электрические и химические стимуляторы для его расширенной работы, но всё это порождает биохимическую зависимость, и разрушает слабую неподготовленную психику человека. Надо уметь пользоваться информационным полем Земли, но люди не пользуются и десятой частью собственного багажа, а ведь и багаж, и поле всегда открыты, не хватает только просветлённого разума.  Мозг человека – хороший и сильный приёмник, но только европейские ученные ищут не на той частоте и не тем полушарием. В мире нет линейного движения, есть только параллельное, всё сосуществует. Идея времени – двигающихся, секунда за секундой, стрелок часов – родилась в левом полушарии человеческого мозга. Мозг постоянно фильтрует и упрощает поступающие со всех сторон впечатления, чтобы осознание данного момента не захлебнулось лишней информацией. На первом этапе он в первую очередь выставляет защиту против потенциально опасных нестабильных восприятий, которые нельзя разбить на да и нет. Принятое - определённое, как положительное и отрицательное - он систематизирует и шифрует, чтобы надёжно запаковать в памяти, а также создаёт ключи для быстрого отмыкания, и всё это работа левого полушария. Однако если бы учёные европейцы серьёзнее отнеслись к непопадающей в логичную схему природе снов, они бы узнали насколько совершенно и продуктивно может работать человеческий разум. Просто в обычном сне слишком много случайных привязок из повседневности: то вылезла нога из-под одеяла, то вспомнилось что-то из прошедшего дня, то запрокинулась голова и так далее, поэтому сон может быть странным и скачкообразным. Однако во сне мозг может удивительно быстро координировать, связывать, воссоздавать и здесь работают оба полушария! Когда полушария перестают доминировать друг над другом, создаётся  гармоническая возможность углублённого постижения. Методическая сознательная работа по вспоминанию себя во время снов даёт ключи к новому знанию.  В медитации тоже происходит нечто подобное, но только сознание,  вынужденное контролировать медитативную позу тела, бодрствует, и у него появляется возможность наблюдать грёзы расслабленного ума, которые по природе своей принципиально отличаются от логической индукции. Интуитивное знание, всегда присутствующее в нас, начинает попадать в сознательное поле разума и раздвигать его до вселенских размеров.
       Брама, желая подчеркнуть последнюю мысль, поднял над головой прижатые друг другу ладони и резко опустил руки вниз, разведя их в разные стороны.
      - Этот жест, который ты ещё не раз увидишь здесь в монастыре, как раз и означает проблеск интуитивного знания. Сейчас, Аким, я расскажу тебе, в качестве примера, как в одной из моих медитаций случилось спонтанное расширение сознания. Однажды, после длительной процедуры произношения мантр, я поймал себя на впечатлении чудесности процесса осознавания всего вокруг. Мантры постепенно очистили мой ум от всевозможных мыслей, и вымыли его от налёта ассоциаций до прозрачности. Мне казалось, что вместо головы у меня на плечах хрустальный шар, в котором отражаются и становятся едиными все объекты и звуки окружающего пространства. Было такое ощущение, будто этот шар начал бесконечно расширяться и чувства стали безграничными. Я почувствовал дыхание мира, его прилив и отлив, сопровождаемый блаженной дрожью, словно радость и боль смешались в едином  восторге. Моё сознание словно вырвалось из оков. Понимание вещей и того, что происходило вокруг, было таким же естественным и непринуждённым, как смена вдоха и выдоха. И вот, что я тогда записал для себя, желая сохранить хотя бы фрагмент из воспринятого.
      Брама достал из-за пазухи свёрнутый несколько раз листок бумаги и, развернув его, начал читать:
      " Цвета чувств образуют круги. Они - спираль переживаний, которая, сжимаясь, порождает боль, а, расширяясь -  усладу. На пружине этих состояний танцует жизнь. Чтобы не упасть, она разводит свои руки в стороны, и балансирует между крайностями, боясь быть раздавленной страданием и рассеянной блаженством. Разум это руки жизни, а душа – её чувства. Разум играет словами, а душа окрашивает их реальностью, он лепит горшки, она же наполняет их содержанием. Красный цвет находится в центре жизненных потоков, он плавно, по спирали, переходит в оранжевый, потом жёлтый, зелёный, голубой, синий и фиолетовый. Когда синий с красным образуют фиолетовый, кольцо жизни перемещается на новый виток. Через разум жизнь материализует чувства души, уплотняя их и сжимая в форму. И эта форма, как образ собранных в ней чувств, развёртывается для души в обратном порядке, принося ей радость. После трёх тёплых цветов дуги радости возникает пауза – умиротворение в зелёном. Теперь движение чувств разворачивается в обратную сторону, они остывают в голубом созерцании и синей печали. Но в конце дуги скорби начинается тревога и поиски, окрашенные фиолетовым. Жизнь опять сжимается в творческом процессе для нового взрыва чувств”.
     Дочитав написанное, Брама свернул листок и сказал:
     - Я берегу его, как память о моих первых медитативных проблесках.
     - А какие были ещё? – с огнём в глазах спросил Аким.
     - Слова искажают и обедняют их. Главное,  я узнал всем своим существом, что смерти нет. Я обрёл свободу, потому что именно страх смерти парализует лучшие человеческие побуждения и часто вынуждает идти против своей души. Люди поверили в смерть, глядя на остывающий труп. А ведь тело умершего, это всего лишь разбитое яйцо, из которого вылупилась душа! Ты знаешь, Аким, я стремился сюда на Тибет в надежде на какие-то таинственные знания, что здесь мне откроют важный секрет, благодаря которому у меня разовьются сверх способности, и тогда моя душа восторжествует, а тело узнает вкус блаженства. Однако, здесь в монастыре, когда я начал регулярно медитировать и участвовать в общих ритуалах, ко мне начало приходить понимание того, что истинное знание – это то, что можешь ты дать себе сам, через работу над собой. Лишь когда серьёзно берёшься за себя, начинаешь осознавать, насколько на самом деле слаба твоя воля,  что ты не в состоянии сосредоточиться даже на минуту, и то, когда ты, упорствуя, всё-таки научаешься концентрироваться на продолжительное время, какая сила духа к тебе приходит и делает тайны очевидностями. Все эти религиозные сокральности, ступени посвящений и прочий эзотеризм уже кажутся детской игрой, в сравнении с теми событиями, какие начинают происходить в тебе самом. И тогда величайшая тайна, которая и есть ты, захватывает тебя с такой силой, что начинаешь чувствовать отсутствие  преград и возможность проглотить все космосы вместе взятые, а не то, чтобы открыть какую-нибудь маленькую очередную истину. Только теперь ты ясно понимаешь, как ты был отравлен всевозможными измышлениями, и какой груз желаний тащил на своей спине. Насколько нелепы были твои цели, и с каким надрывом решал поставленные задачи. 
Живя в мегаполисе, единственное, что меня удерживало там, так это восхищение лучшими представителями искусства. Я читал поэтов и прозаиков, любовался скульптурой и архитектурой, ходил в музеи, на концерты, оперы и балеты, чтобы услышать голос их души, говорящий о том, как прекрасен мир и насколько могут быть глубоки человеческие чувства. Многие истинные творцы жертвовали своим земным счастьем ради духовного блаженства, ради тех часов свободного парения, которое давало им их творчество. Они верили, что красота спасёт мир, или хотя бы преобразит человечество к лучшему, как это случалось с ними в моменты вдохновения.  Как правило, творцы не были художниками своей жизни, полностью отдаваясь искусству, они не принадлежали себе, у них не хватало времени на неравную борьбу со своей плачевной судьбой. Некоторые из них сознательно лишали себя всего, чтобы полностью углубиться в акт творения, надеясь подарить миру невероятные откровения души и разума. Они с радостью совершали свой духовный подвиг, продолжая верить  высшим идеалам человеческой культуры. Прослеживая историю движения искусства, как отражение внутренних поисков человека, я уже тогда начал замечать скрытую причину инертности человеческой цивилизации. При всём засилье техники, нынешнее человечество пассивно, как никогда, и это логичный итог тысячелетних служений своим иллюзиям.
      Сначала появились классики, они были долгий период человеческой культуры, когда люди ещё удивлялись природе и её гармонии. Но в языческой, точнее сказать, в природной религии человечества, ещё две тысячи лет назад, произошло неестественное изменение, её у многих народов заменили на христианство с его первейшим идеалом самопожертвования. Религия для людей всегда была организующей силой и основой культуры. На рубеже эпох появилась необходимость завуалировать очередным идеалом очевидность того, что человек нещадно эксплуатируем в государственном обустройстве народов. Однако народы продолжали жить своим естественным укладом, и, не смотря на новые христианские ценности, они ещё оставались одним целым с природой. Это был период глубочайших дилемм, внутреннего раскола и борьбы противоположностей. В энергии этого конфликта родились величайшие классики, они первыми стремились доказать, что только великая любовь к Богу может подвести человечество к всеобщей любви и благоденствию. Классики искали средств у той же природы, чтобы показать величие Творца и дать понять, что только Он может подарить людям гармонию, которой  уже наделил окружающий мир. Однако, не смотря на титанические усилия классиков вытащить человечество за уши на свет Божий, появилось возражение Мефистофеля из «Фауста» Гёте, которое вызрело во многих просвещённых умах,  о том, что человек, имея Божью искру в своей голове, так и продолжает жить по скотски.
      И вот, после многовековых попыток зажечь этой искрой сознание человека, появились романтики. Они начали призывать человека к силе его чувств, к тому, что не обязательны законы и Божьи заповеди, когда есть чуткое сердце, способное любить мир во всём его  многообразии. Романтики решили раскрыть человеческую душу, показать человека во всех его страстях и надеждах, дабы таким путём он осознал свои блуждания и пришёл к всеобщей любви. Но стремления романтиков к величайшему миру человеческой души так и остались в глазах большинства людей болезненным чудачеством. Их искусству распалять человеческие чувства могли только позавидовать и не более.   
      Романтиков сменили символисты, они, понимая ослепляющий эффект бурных чувств, повернули внимание человека к утончённым восприятиям, к тайнам и символам мира. Символисты начали призывать людей к созерцательной всеохватности, где каждая деталь, любое ускользающее чувство, должны были вписаться в неразгаданную картину мироздания. Они желали обострить человеческое созерцание, дабы таким образом повысить его наблюдательность и расширить внимание. Символисты открыли эффект бдительного затихания, когда появляются едва уловимые многогранные чувства и мысли, которых человек обычно не слышит из-за шума своих привычных эмоций и суеты житейских дум. Они призывали человечество к новой перспективе восприятия, к великим тайнам, скрытым во внутреннем космосе человека. Символисты заметили, что обширнейшим человеческим идеям и чувствам не хватает остроты и утончённости, некой дополнительной осознанности, выводящей за рамки логического постижения мира и природы человека.
        Начатое символистами продолжили сюрреалисты. Видя то, как человек запутался в своих побуждениях и, по-прежнему, чахнет в беспробудной тоске, они обратились к его снам и фантазиям. Ломая устоявшиеся взгляды и опираясь лишь на материю фантасмагорий и зыбких ассоциаций, сюрреалисты вскрыли лабиринты человеческого разума с его тупиковыми идеями и противоречивыми желаниями. Эти первооткрыватели душевных погребов, пытаясь связать несовместимое, начали импровизировать, как это бывает во снах и подсознании человека, желая таким образом показать, насколько своенравна его психика, и какая сложная может быть реакция на любое восприятие. Но перегруженный информацией, мятущейся человеческий ум, не поспевающий за игрушками цивилизации, не в состоянии следить за тонкими психическими нюансами, и уж тем более понимать природу осознанности. Некоторые выходцы из сюрреалистов, пытаясь освободить ум человека от мыслительного хаоса, перешли к нефигуративным образам, к чистой абстракции цвета и звука. Но абстракционизм так и не смог сыграть своей очистительной роли для тонущего в индустриальной каше человеческого сознания.
      В итоге, движение высокого искусства остановилось на чёрном квадрате суприматизма. Настал кризис человеческой культуры и расцвет нигилистических идей. Всё смешалось в человеческой голове и пропиталось технократичным духом. Так закончилась длительная история иллюзии о способности искусства изменить духовный уровень человечества. Может оно и подталкивало отдельных людей к духовному совершенству, давая вкусить его высокие состояния, но так и не подвело к всеобщему вдохновению на путь к вершине духа, кроме примера самопожертвования и беззаветного служения её музам. Христианство с его красивыми словами и лицемерием тоже, кроме иллюзии, ничего не дало для духовного роста человека. Наоборот, оно ещё больше запутало его и двинуло к гипертрофированным чувствам, так и не сумев осуществить главные заповеди Христа о свободе и любви. Да и нужно ли это было христианству, когда оно всегда являлось неотъемлемой частью института власти.  Иисус, как бы его образ не искажала официальная религия, похож на анархиста. Будучи бродягой - так бы посчитал любой гражданин цивилизованного государства - он везде чувствовал себя в доме Отца своего, как это должен чувствовать каждый свободолюбивый человек. Иисус хотел вернуть людям чувство взаимного родства и единства с миром, он говорил о любви, как о следствии зрелости человеческого духа, когда человек сознаёт – я и Отец одно, а не считает себя рабом Божьим, любящим плеть Хозяина своего.
       Теперь, когда над вершинами тибетских гор поднялся мой дух и глянул на прошлое человеческой культуры, я понял, что всегда хотели сказать людям просветлённые учителя. Не собой должен жертвовать человек, когда стремится к совершенству и гармонии, но своим эго – иллюзией о себе, мешающей трезвой оценке состояния своего духа и внутреннего мира. Единственное, что человеку надо, вытряхнуть из себя весь приобретённый мусор, застилающий глаза, и начать заново, не ища опоры в старых умозаключениях, осознанно постигать мир, как манифестацию своей души. Ведь всё, что мы видим вокруг, это отражение нас самих, часть той реальности, которой являемся сами, то, ради чего наше сознание обнаружило себя в этом мире.
       Брама встал и подошёл к окну, глядя в него, он добавил к сказанному:
       - Эти камушки, травинки, горы и небо, по сути, равнозначны в гармоничном единстве мира. В любом месте Вселенной реализуется всё её содержание, двигающееся к совершенству. А совершенство – это путь к расширению, стремление наполниться новыми чудесами гармонии.
                О, сколько их на полях,
                И каждый цветёт по-своему.
                В этом высший подвиг цветка.
       После своих слов, Брама встретился взглядом с ослом, который, подняв голову, всё ещё продолжал стоять за окном кельи. Большие карие глаза животного произвели на друга Акима трогательное впечатление, и он, улыбнувшись, прослезился. После некоторой паузы Брама вновь заговорил:
       - Мне кажется твой осёл чувствует больше, чем мы. Он стоит  крепко в данном моменте, на всех четырёх ногах. А вот современный человек совсем потерял голову, внешне она вроде бы на месте, но то, что в ней происходит, совершенно не годится для настоящего. «Здесь и сейчас» постоянно им упускается, он забылся прошлым и будущим, все его чувства вовлечены в погоню за желаниями, и только краем глаза он едва замечает происходящее. Но даже, когда какие-либо из вожделений сбываются, человек  либо засыпает, либо тут же переключается на другие хочу. Как жаль, что он совсем не знает чуда осознанной паузы, когда мир подходит со всех сторон и говорит:  «Вот же я!» Человек всё время куда-то спешит, но, в сущности, ни к чему не приходит, изведённый городской  суетой, он приютил свою душу в виртуальном мире. От бесконечного дерганого реагирования, восприятие действительности падает  до нуля, и он, из последних сил, пытается заместить чувство бытия своим выхолощенным бытом.
  Аким подошёл к Браме, и, положив свою руку на его плечо, поддержал слова друга:
         - Кому, если не тебе, об этом знать, ты прошёл все этапы городского жителя. Да, как только человек говорит:  «моё», он крадёт себя у мира и лишает свои чувства непосредственной связи с ним. Неужели, накапливая собственность, человек хочет заменить им счастье обретения всего мира? Это было моим первым откровением, когда я оставил мельницу и вместе с ней всю свою прошлую жизнь. Чем меньшим ты владеешь, тем больше у тебя возможности обнять всю землю. И тогда я пошёл прочь от этих сонливых душ, застрявших в рабстве у своих страстей. Что толку, они всё равно не хотят отрезвления, сознательный человек, ищущий правды чувств, не удобен  для спящих.
         Брама кивнул и сказал:
         - Наш настоятель всегда апеллирует какими-то странными настораживающими образами. При встрече с ним, он каждый раз встряхивает мой разложенный по полочкам мир. Будучи врагом всякой внутренней упорядоченности, он призывает нас быть просто бдительными, чтобы мы не ставили свою голову на голову мира, ибо вселенная уже гармонична. Однако люди стремятся везде навести свои порядки, их гордыня так же беспредельна, как и глупость. Земная жизнь – всего лишь короткий отрезок бесконечной кривой, и когда человек берётся оценивать всю спираль бытия и делать свои ограниченные выводы – это вносит ещё большую неразбериху в его спутанные мысли. Только благодаря собственной умиротворённой чуткости он станет сам ответом для себя. Истинное я человека – это способность отражать, а не изменчивый предмет отражения. Смысл жизни в осознании бытия, в многогранном восприятии красоты мира, но ясное и бодрое  состояние духа человек променял на беспробудный сон иллюзорных построений и желаний. Свои малые потребности он заменил непомерными запросами, он разжёг огонь внутри себя и сгорает в суете бестолковых осуществлений. Разве не глупость продолжать так жить и дальше?
         Аким развёл руки и, улыбнувшись, ответил:
         - Да, но все эти проблемы человеческого ума и сознания, о которых ты говорил, известны каждому пытливому человеку. Лучше бы просветлённые монахи давали ищущим людям понятный метод внутренней работы над собой. Чётко объясняли, без налёта религиозных традиций, схему мышления и его ошибки, хотя, конечно же, во многом виновата несовершенная человеческая речь, вся эта затея описывать линией слов сложные параллельные процессы в мозге человека. Но что делать, может нужно создавать новый язык, который будет не упрощать, но, хотя бы в общих чертах, отражать сложный механизм восприятия и усвоения, данных бытия? Большинство слов и понятий, используемых людьми в повседневном общении настолько примитивны и противоречивы, что, в лучшем случае, они всего лишь намёк, а в худшем – введение в заблуждение. Например, если внимательно рассмотреть двуликое слово «всё», то в нём есть странная попытка завершить бесконечность. Для охватывания мира лучше использовать слово «вся», чтобы не получалось противоречие, как в той истории, когда человек встретил свою смерть и слово «всё» в её устах обрело другой смысл. Может некоторым изощрённым умам и нравится выискивать разные смыслы в одном и том же слове, но  бессознательное человека фиксирует конкретный  образ, и там он уже не может, подобно слову, перескакивать из существительного в глагол, или превращаться в нечто противоположное посредством частицы не.  Играя словами, человек создаёт кашу из  принятых подсознанием образов, он разрушает  структуру чёткого отражения воспринятой информации. Всевозможные сокращения, упрощения, жаргоны, сленги и тому подобное оказывают человеческому разуму лишь только медвежью услугу. При этом кажимость быстроты мышления, на самом деле подменяет ясность видения. Возможно, из-за этого человек не может чётко осмысливать свои цели, разобраться в иерархии своих желаний и соразмерить свою жизнь с их возможным осуществлением. А пока, если оставить всё как есть, чисто человеческую парадоксальную фразу: «Всё или ничего», можно, не меняя смысла, заменить словом «всё», и позже, лет через сто, выражаться каким-нибудь мычащим звуком. Халатное отношение к словам и понятиям порождает смысловые тупики и стирание накапливаемого опыта. Человек подхватывает слова паразиты и закрывает ими пробелы в своём уме, он повторяет за другими пустые фразы, и поддерживает тем самым атмосферу всеобщей глупости.
         - Но это ещё не самое страшное! - воскликнул Брама.- Главная проблема человека в так называемой нравственности, в его прямых желаниях. Такие категорические заявления как «всё или ничего», а так же «пусть погибнет мир, лишь бы я остался», говорят о незрелости разума человека, о его непонимании бытия. Человек хочет получить всё сразу и как можно быстрее, и даже не задумывается, сможет ли он справиться со всем, чего желает. Особенно с возникающими в связи с этим обстоятельствами. Вот, к примеру, я жаждал просветления, как предельной точки человеческого сознания, а в итоге, когда око моего сознания начало приоткрываться, чуть не сошёл с ума. Восторг переполнял меня до тошноты, я не знал, куда направить мощный прилив сил, что делать с поступающей, бог весть откуда, многослойной информацией, осеняющей мой разум тысяча и одним откровением. Тогда я бросился выполнять поклоны, совершал песнопения, читал мантры, садился в различные позы, наконец, метался из угла в угол, пока настоятель не нагрузил меня множеством обязанностей по монастырю, и не дал чётких инструкций по некоторым медитативным упражнениям, успокаивающим активность ума, и уравновешивающим прилив и отлив внутренних сил. Позже учитель объяснил, что просветление нужно только готовым к созиданию людям, иначе сила преображенного состояния  обернётся против её обладателя. Созидающий человек чувствует меру тех идей, которые ему ещё надо воплотить в жизнь, он словно приоткрывает занавес тайны, и опускает его, чтобы яркий свет не ослепил разум. Просветление это постепенный процесс, к излишкам света надо всякий раз привыкать и заново осваиваться в расширенном варианте прежнего пространства. Но если же нетерпеливый творец сразу же сорвёт занавес тайны, это будет равносильно вспышке тысячи солнц, он тут же ослепнет и погрузится во мрак безумия.
       - Подобно этому человеку, бегущему от демонов? – спросил Аким, указав пальцем на сюжет из Книги Мёртвых, сотканный на ковре.
       - Да, - кивнул Брама, - но это тема отдельного разговора, а сейчас подкрепись, поговорим после полуденного священнодействия.
       Брама, торопясь, быстро подошёл к двери и удалился.