И за учителей своих заздравный кубок поднимаю

Говорят, что когда долго не видишь и не слышишь человека, уходят и воспоминания о событиях, с ним связанных. Корреспондент «Эврики» лично решил в этом убедиться и отправился на работу к своей первой учительнице, которую толком не видел 15 лет.

13.50 Заходим с фотографом в цветочный магазин. Цветы для Гульбарам Избановны выбирались недолго: при словах «первая учительница» продавец букетов указала на хризантемы. Признаться честно, выбор был почти слепым: я не помнил (а может, даже и не знал), какие цветы любит мой первый педагог. И вообще, даже после того, как мы с Гульбарам Избановной созвонились и договорились о встрече, вся эта затея мне казалась одной большой авантюрой. В конце концов, я все эти годы прекрасно жил и без воспоминаний о начальном звене – зачем лишний раз бередить? И если уж на то пошло, встреча была назначена в день воспитателя. Почему бы тогда не пойти в детский сад, тем более что я прекрасно помню свою воспитательницу и даже помню, как ее зовут – Вера Николаевна (Сергеевна? Павловна?).

14.00 Пройдя мимо бдительных вахтеров, подхожу к 110–му кабинету. Перед входом в 3 «В» я поймал себя на мысли, что смутно помню, как выглядит моя первая учительница. Но уже одного взгляда на свою первую учительницу мне было достаточно, чтобы понять: да, это по–прежнему всё та же Гульбарам Избановна КАЛАКОВА. Та же добродушная улыбка, те же очки, прическа только теперь, кажется, другая. Вручаю цветы.
– Дети, это мой ученик, журналист газеты «Эврика», – представляет меня классу Гульбарам Избановна. Тридцать две пары любопытных глаз (включая глаза фотографа) разом посмотрели на меня. Да уж, невеселый образ журналиста я представляю – с щетиной, бронхитом и красными глазами.
Сажусь за последнюю парту. М–да, я, конечно, за это время немножечко подрос: коленки тут же упираются в парту.
– Помощь нужна? – тихо интересуюсь у соседки по парте по имени Томирис (я попал на контрольную по математике). В ответ категоричное «нет». Плавали, знаем. Сам такой был. Вообще, самостоятельность – одна из отличительных черт всех учеников Гульбарам Избановны. А учеников у нее было ого–го сколько – за 35 лет педагогической деятельности–то (а я и не знал, кстати)! Между прочим, моя самостоятельность сыграла со мной злую шутку: в третьем классе я решил, что каникулы должны начаться на десять дней раньше – и десять дней до конца четверти катался на автобусах и троллейбусах. Когда родители узнали, естественно, был большой скандал.
– Я тогда не столько удивлялась, сколько опасалась за твою жизнь, – говорит Гульбарам Избановна, когда мы с ней начинаем беседовать о делах давно минувших дней. Оказалось, что я помню почти всё из той жизни: и имена учителей, и многих одноклассников (я потом даже посмотрел на них в социальных сетях. Посмотрел – и закрыл страницу), и даже некоторые свои оценки. «Да уж, для тебя тройка всегда была трагедией, ты с этим никогда не мог смириться», – посмеивается моя учительница. Нынешние дети посматривают на меня с иронией, а потом снова утыкаются в свои листочки.
Вообще, с Гульбарам Избановной мы встречаемся в стенах 17–й школы, хотя я начинал учиться под ее руководством в 8–й. В 2004–м школу благополучно поглотила 39–я казахская, располагающаяся в том же здании, а коллектив моей первой школы раскидали по другим учебным заведениям. Но, оказывается, учителя, которые учили меня, до сих пор меня помнят. «Я каждую твою передачу смотрю и каждый материал читаю», – огорошила меня Гульбарам Избановна. А еще, оказывается, когда я принес сочинение о лете во втором классе, моя преподавательница показывала его всей школе – «настолько недетские мысли там были» (еще бы: мы с бабушкой его писали два дня!). Гульбарам Избановна помнит всё обо всех. Ученики, к счастью, платят ей той же монетой: даже в нынешнем 3 «В» есть дети бывших воспитанников Калаковой. И хотя она говорит, что это совпадение, думается, что родители точно знали, кому отдавать своего ребенка.

15.30 Дети готовятся к уроку литературного чтения. Это третий урок (второй я благополучно прогулял), а всего их сегодня четыре. Когда установится окончательное расписание, будет не больше шести. Больше не позволяют санитарные нормы. Вот бы у нас на работе так!
– Приготовьте тетради, сегодня будем записывать, – просит детей Гульбарам Избановна.
– А я забыл тетрадь, – решаю поиграть в нерадивого ученика. Класс дружно хихикает, преподавателя это не смущает:
– Ничего. Хочешь, дадим тебе чистую тетрадь?
Я предпочел благоразумно умолчать, что в век, когда космические корабли бороздят разные там просторы, я забыл даже, что такое тетрадь и ручка. Диктофон и клавиатура – лучшие друзья журналиста сегодня. (Ну, еще редактор – тоже друг).
Книги в списке журналистских товарищей пока тоже присутствуют, поэтому с любопытством рассматриваю учебник «Литературного чтения» за третий класс. Тема урока – «Устное народное творчество». Пятнадцать лет назад, когда я был в третьем классе, в учебной программе у нас не было рассказа о батыре Алпамысе. Времена меняются.
– Вообще, программа у нас меняется каждые несколько лет, – объяснила позже Гульбарам Избановна. – Я не могу сказать, лучше она становится или хуже, так как я ее преподаю. Единственное, я иногда пропускаю некоторые произведения, в которых переизбыток мрачных слов, вроде «могила».
На месте сегодняшних детей я бы эти произведения, наоборот, оставил.

16.15 За пять минут до конца занятия Гульбарам Избановна строит детей в колонну по два и ведет в столовую. Меня обещали угостить, но, честно говоря, вид супа в тарелках у школьников аппетита у меня не вызвал. Многие из детей, кстати, подумали так же, потому что тут же отнесли этот суп подальше.
– Это вкусно? – спросил я у одного из третьеклассников.
– Не знаю, не пробовал, – коротко ответил тот.
Сразу после полдника дети отправляются на последний урок – познание мира. Раньше он назывался по–другому, и по этому поводу уже тогда ходило много анекдотов: «Его ударили по голове тупым предметом. – Природоведением, что ли?». Познание мира в этом смысле гораздо веселее. По крайней мере, скелет человека, по мысли авторов учебника, должен выглядеть так: оранжевый череп, вишневые ребра и синие конечности. Теннисная ракетка в руке изящно дополняла картину.
Урок прошел без заминок (впрочем, у Гульбарам Избановны никогда и не было по–другому), а когда моя учительница писала домашнее задание на доске, на меня что–то накатило. Не до слез, но всё же – те же двойки–лебеди (я таких больше ни у кого не видел), те же аккуратные, выверенные буквы в слове «выучить». И в этот момент мне стало по–настоящему стыдно. Стыдно за то, что я, как и многие, забыл о тех, кто меня учил; о тех, кто, по сути, меня вырастил. Стыдно за то, что я поздравил с наступающим днем учителя своего преподавателя впервые за 15 лет. А ведь еще есть и другие преподаватели – как минимум, классная руководительница, которая вела меня с 5–го по 11–й класс. Пойду ли я ее поздравлять? Не уверен. Смотреть в глаза учителям, о которых не вспоминал столько времени, страшно, даже если знаешь, что глаза на самом деле давно простили тебя.         
На прощание я поинтересовался у детей, за что они любят Гульбарам Избановну.
– Мы ее любим за то, что она научила нас читать, – заметила одна девочка.
– Мы ее любим за то, что она такая добрая, – добавила вторая ученица.
– Она за нами ухаживает, и она очень хорошая, – резюмировала третья школьница.
Когда я уже собирался уходить, Гульбарам Избановна сказала:
– Я бы хотела, пользуясь случаем, поздравить всех наших ветеранов из 8–й школы с наступающим праздником. А то школы сейчас нет, им негде даже встретиться.
После этих слов мне почему–то еще раз стало стыдно.