Что же Гамлет? или Датский народный двор

   Возьмём поведение принца Гамлета в условиях корпорации «Датский народный двор». В то время как на посту главы предприятия прежнего, неотёсанного и скорого на руку короля по желанию народных представителей сменил его брат, гораздо более опытный в деловых отношениях руководитель и к тому же предприимчивый человек, Клавдий, принц Гамлет ни с того ни с сего становится одержим идеей мщения, никак не вписывающейся в корпоративный перечень достоинств. Гамлет пытается нарушить создавшийся и одобренный народом новый и гораздо более перспективный порядок не только финансовых взаимозачётов, но и зачётов положительных чувств в обмен на положительные. Что ещё, как не это, можно назвать позитивным мышлением? Для королевства, ранее не могущего похвастаться ни особой весёлостью (это отмечает и сам меланхолический принц), ни сколь либо приемлемым для успешной совместной деятельности культурным фоном, новые веянья могут быть первым этапом на пути вступления в большую европейскую семью.

   Не отстаёт от Гамлета и Офелия, вообще в конце концов утопившаяся. Можно было бы ещё понять её задачу, если бы она бросилась в реку улыбаясь. Но она предпочла выбрать время, место и общий антураж своих расчётов с жизнью, словно опираясь на скверные образцы дешёвого эстетизма: все эти заводи в стиле прерафаэлитов, расплывающаяся по воде кисея пышного платья с намёком на посмертные – как нам известно, обманчивые – брачные удовольствия; наконец, венок. То ли дело – костюм деловой женщины, гораздо более функциональный и в смысле жизни, и в смысле чтобы утонуть! Фатой, или что там ещё было на ней, очень просто зацепиться за какую-нибудь корягу – и в итоге не выполнить поставленной задачи; а после такого афронта, когда она возвращалась бы в датскую столицу, как какая-нибудь побитая моська, истекая струями льющейся с неё речной воды, могла ли она всерьёз рассчитывать на то, что на такую комическую фигуру обратит внимание не только при всех его недостатках всё же принц, а даже какой-нибудь начинающий дилер с местной фондовой биржи?!

   Я не настаиваю на развитых корпоративных достоинствах – глупо было бы ожидать особого такта от людей, только-только вступивших на путь построения нового, на сегодняшний день уже пост- и даже, как меня тут поправляют, постпостиндустриального общества, – то есть такого общества, где работают одни китайцы (возможно, теперь уже фиктивные), ранее специализировавшиеся на триадах, овощах и экзотических ресторанчиках в районе Нью-Йорка (Северная Америка) или пусть хоть в Бостоне, Теннесси, городе учёных и продвинутого студенчества. Я понимаю также, что на нынешний момент в Дании царили, в основном, метафизические умонастроения, но что хотел сказать принц Гамлет своими постоянными демаршами, варьирующими одну и ту же тематическую конструкцию, тяжеловесную изначально? Кто-то кого-то преследует; кто-то кого-то домогается… Может быть, даже убил; ну и что? В результате же все, соприкасающиеся с принцем по работе или же в домашних условиях, обижены, а кое-кто и правда мёртв.

   Как видим, намёки принца и не думают покидать сферы вульгарных бытовых замечаний. То он называет значимого для себя человека «крысой» (и при каких, если вдуматься, обстоятельствах!), то скандалит со своей матерью… Только сравнивая призрак отца с кротом, Гамлет действительно возвышается до глубокого обобщения. Мы должны понимать, что поставив в один ценностный ряд маленькое животное, к тому же символически слепое (крота), олицетворяющее собой принцип копошения в грубой, материальной, низкопроизводительной, как теперь доказано, почве, и призрака, духовного в силу определения и традиционно относимого авторитетами к существам небесного плана, Гамлет этим ироническим сопоставлением как бы сообщает посвящённым: и земное, и небесное равно невыгодно и архаично как элементы системы распределения благ, – то есть и от производительных сил с их отношениями материального продуцирования, и от мировоззренческой опоры в виде сил «небесного» происхождения в перспективе ожидать нечего, а посему следовало бы и от того, и от другого, подумав, отказаться.

   Гамлет, однако, ещё не вполне готов к этому. Но всё-таки он осознаёт ущербность своей позиции и глубоко страдает. И именно это страдание, которого могло бы не быть, мешает ему отнестись к окружающим по-простому, по-человечески: к кому-то – как равноправный партнёр высшего звена, а к иным – и как ближайший родственник. Мы видим, что Гамлет ведёт себя со своими подчинёнными, Розенкранцем и Гильденстерном, сугубо как с малоталантливыми исполнителями, даже не задумываясь о том, что они являются его коллегами по общей деятельности, а в некотором аспекте – и друзьями; тот же факт, что те на своём месте исполняют в настоящий момент приказ старшего руководства, обсуждать который не комильфо, не должен был явиться причиной настолько неприязненных чувств к ним, какие проявляет принц. К тому же так ли страшны административные меры, которые, как опытный руководитель и лицо довольно высокопоставленное, решает применить к своему племяннику Клавдий?

   Мне не раз приходило в голову, что Гамлет мог бы вести себя как-нибудь иначе. В конце концов современные методы работы с персоналом позволяют без особого напряжения быть приятным для всех, тактично обнадёживая тех, кто хотел бы видеть тебя в перспективе ещё и полезным. Что стоило принцу почаще бывать в офисе своего дядюшки, заходя туда по любому подвернувшемуся случаю, а то и вовсе без причины? Сначала бы дядюшка дулся, находя его поведение неестественным в сложившихся обстоятельствах; но потом бы привык. Постепенно ему стало бы чего-то бессознательно не хватать, когда Гамлета не оказывалось бы рядом. Нехотя, но с каждым словом всё более разгораясь, он наконец признался бы племяннику в тех должностных просчётах, за которые он чувствовал себя якобы ответственным. Можно предположить также, что подобного рода разговор состоялся бы не в культовом учреждении, каковым является церковь, где волей-неволей многие ощущают себя грешниками – даже не имея на то веских причин, а в иного рода присутственных местах, которые являются визитной карточкой разумно простроенного жизненного пространства. Мне видится, что разговор этот, с каждым разом приобретающий всё более миролюбивые очертания, мог бы состоятся в уютном баре, за бокалом престижного коктейля, под ненавязчивые звуки музыкального автомата, механически ставящего под тонарм новую пластинку тогда, когда на предыдущей отзвучит заключительный трек. А групповая игра в «дартс», в которую постепенно включались бы все присутствующие, начиная с Офелии и кончая Полонием, явилась бы апофеозом, кульминацией их человеческих отношений, а также первым аккордом, возвещающим миру о том, что в Дании – хотя бы в огнях рампы – наконец-то воцарилась терпимость, взаимное понимание и свободные демократические ценности.